2

Найк вытянулся во весь рост на жестком матрасе и открыл глаза. Он смотрел в потолок, который казался бесконечным. Как хорошо! Он улыбнулся, вспоминая, что всего два дня назад тоже смотрел на эти покрытые лаком балки, но только сквозь темные густые волосы, которые закрывали его лицо. В щелочку между прядями он все же ухитрялся увидеть ее лицо. Она была хороша, гораздо лучше, чем все женщины, которых он знал. Как правильно он поступил, что решил — и давно, почти в детстве — непременно найти себе русскую жену. До сих пор, а ему исполнилось тридцать пять, он холост.

Надя ничего общего не имеет с его прежними привязанностями. У него была Нэнси с индейской кровью, которую он нашел в Скотт Вэлли, Хуанита Эспиноса с мексиканской кровью — ее он отыскал в университете Беркли, где учился экономике, и огромная черная дева Зозо Махласела из Южной Африки, потрясающая любовница, которую он увидел в Атланте, в офисе большой компании.

Но ни в одной из них он не нашел того, что в Наде, — чистой страсти, полной самоотдачи и не только физиологической, а иной, для определения которой он пока не мог подобрать слов.

Найк откинул одеяло и усмехнулся. Да, тело помнит ту ночь. И хочет повторения — это очевидно, слишком очевидно. Он закинул руки за голову.

Итак, скоро откроется выставка, и Надя может уйти из его жизни навсегда. Тело запротестовало, да так бурно требуя удовлетворения, что Найк застонал.

Как это — уйти из его жизни? Но ведь он в этой жизни остается. Что же мешает ей остаться в его жизни?

Он знает ее полмесяца, но кажется, что время крутится в ускоренном темпе, вдвое, а может, и втрое быстрее обычного, поэтому он вполне может сказать, что знает Надю Тавранчук… сорок пять дней! Более того, он хочет узнавать ее всю оставшуюся жизнь.

Найк спустил ноги с постели, и они сами собой скользнули в шлепанцы. В зеркале на стене он увидел себя, но не одного и не в той позе, в какой он сидел сейчас. Он увидел себя и Надю такими, какими они были на этой постели в ту ночь… Сперва робко, а потом с большой горячностью принимая его игру, Надя дала волю своей страсти. Когда она оказалась сверху и накрыла его волосами, он испытал невероятное чувство, оно посетило Найка впервые в жизни — ему захотелось, чтобы так было всегда… До сих пор он ни разу не пожелал обнять женщину настолько крепко, чтобы она осталась с ним до самого конца, до его последнего вздоха.

Прохладное поначалу тело Нади становилось все горячее, ему казалось, под руками у него нежная лайка — самой тонкой выделки, голубые жилки на круглых грудях довели его до экстаза, и он опасался, как бы желание не выплеснулось раньше времени. Но Найк умел владеть собой, он намеревался позволить Наде получить удовольствие такой силы, память о котором и стремление повторять это удовольствие навсегда привязали бы ее к нему.

Конечно, другие русские мужчины давали ей удовольствие. Но и он тоже русский. Разве не его предки уехали отсюда в конце прошлого века? И никто из его семьи в последующих поколениях не испортил русской крови. Стоит посмотреть на него, чтобы в этом убедиться — русые волосы, серо-зеленые глаза, белая кожа, косая сажень в плечах.

Матушка говорила ему, что все труднее сохранять чистоту крови, и дело не в том, что мужчин Гатальски влекут женщины других национальностей, просто слишком надолго русские отгородились от мира железным занавесом, а те, кто вырывался из-за него, в их старообрядческих кругах не считались «корневыми», как они говорили, русскими. Между прочим, сестре Найка пришлось отправиться учиться в Канаду и там найти Уэйна, его предки вышли откуда-то из Сибири. Здесь его звали бы просто Иван.

Найк набросил на плечи темно-синий махровый халат и прошел в душ. Он построил этот дом сразу, как приехал сюда и арендовал землю под Тулой. Давным-давно, еще мальчиком, он слушал рассказы бабушки, которая рисовала на листе бумаги «верже» генеалогическое древо семьи и карту владений.

— Тула была и в прошлом веке городом великим, там располагался оружейный завод, который стал знаменитым еще при Петре Великом. А земли вокруг города считались завидными и дорогими. Вот сюда, сюда смотри, Коленька.

Она всегда звала его по-русски, хотя все вокруг только так — Найк. Мир бабушки был совсем другим, и Найк окунался в него, как будто утыкался носом в большую бабушкину грудь. От нее всегда пахло травами — мятой, чабрецом, тмином. Другой жизнью, простором полей. Найк поклялся себе, что он ступит на землю, которая некогда была их родовой землей.

— Там могилы наших предков, но я думаю, они все сровнялись с землей, а на их месте цветут васильки и ромашки. — Улыбку бабушки можно было назвать прощающей.

— Да простит всех Господь, — словно подтверждая его мысль, тихо говорила она.

Когда появилась возможность поехать в Россию в начале девяностых, Найк Гатальски не медлил. Он явился в Москву с картой в кармане, с листком, на котором ветвилось древо семьи.

Окрестности Тулы покорили его, бабушка не ошиблась — он ощутил себя дома, не ошиблась она и в том, что повсюду качали головками ромашки и васильки. Земля оказалась свободна. Найк Гатальски арендовал ее, все 25 гектаров, на сорок девять лет. Задумывая свой план в Америке, он догадывался, что это сделать непросто, но никогда не предполагал, что так трудно и дорого. Впрочем, Найк давно и хорошо усвоил: если что-то хочешь — плати. Главная задача — чтобы было чем платить. Отец научил его успешно решать и эту задачу — семейство Гатальски издавна вкладывало деньги в табачные фирмы.

Найк построил точно такой дом, каким, по его представлениям, должен быть барский особняк. Рабочих он привез из Канады — муж сестры владел строительной фирмой. Теперь Найку оставалось развить дело, ради которого он сюда и явился, — возродить старый семейный промысел — выращивать спаржу и артишоки, а также осуществить свою собственную мечту — показать другим людям, как здорово быть вегетарианцем, а для этого открыть ресторан.

Ну и конечно, предаться своей собственной страсти — коллекционировать арбалеты, стрелять из них, позволить другим, понимающим толк в этом старинном оружии, восхищаться ими. Найк не числил себя противником охоты, он просто считал, что для охотника гораздо честнее не иметь преимущества перед животными и птицами, которое дает огнестрельное оружие. А такое старинное оружие, как арбалет, требует от мужчины умения и ловкости.

Наверное, Надю Тавранчук ему послал сам Господь, иначе как объяснить, что эта женщина, похожая на итальянку, но такая русская по сути, владеет не только знаниями о старинном оружии, но и владеет им?

Как все-таки странно складываются обстоятельства жизни — если бы он обратился не в фирму Татьяны Федориной, то, может быть, не встретился и с Надей?

Рука Найка дрогнула, и он полоснул бритвой по намыленной щеке, капля крови выступила под легкой пеной.

Нет, это невозможно. Она бы обязательно пришла на выставку, а он, конечно, ее заметил бы. Он узнал бы Надю!

Еще одна капля, но уже на подбородке, окрасила пену.

— Черт побери! — выругался Найк. Если так дальше пойдет дело, то он разукрасит себя до полного безобразия. И на кого он будет похож на вернисаже?

Наконец он закончил бриться, набрал в пригоршню холодной воды и плеснул в лицо.

Найк завтракал за кухонным столом, тем самым, за которым они с Надей сидели, наконец выбравшись из постели. На ней была его ковбойская рубаха в красную и черную клетку и больше ничего. Рубаха слегка прикрывала мраморные бедра, Надя то и дело запахивала ее спереди, потому что груди упрямо раздвигали полы рубашки, а любопытные торчащие соски высовывались наружу. Найку ужасно хотелось перегнуться через стол и ухватить губами сперва один, а потом второй. Но он ел артишоки, исподволь наблюдая за Надей — интересно, как она отнесется к этому новому для себя блюду, сумеет ли проникнуться любовью к вегетарианской кухне?

Артишоки он приготовил сам, красиво уложил на тарелке, и Надя оценила старания Найка.

— Знаешь, впервые я увидела артишоки в дорогом супермаркете на Новом Арбате. Западная цивилизация, — она улыбнулась, — только-только начала демонстрировать себя Москве, — объяснила Надя, пристально глядя в тарелку. — Нам показывали то, о чем мы читали в западных переводных романах. Я увидела на магазинной полке какие-то фиолетово-зеленые шишки на длинных темно-зеленых ножках. На этикетке прочитала: «Артишоки». Очень хотелось попробовать, и я бы купила. Неважно, сколько они стоили. Но я понятия не имела, что с ними делать.

Найк засмеялся.

— Надо было спросить Найка Гатальски. — Он перегнулся через стол и быстро поцеловал Надю в кончик носа.

Она смущенно вспыхнула.

— Знаешь, к тому времени я уже рискнула познакомиться с авокадо, и было мне так противненько… — Она сморщила нос.

— Я думаю, ты обошлась с этим фруктом не по правилам.

— Это я потом узнала. Когда играешь не по правилам, всегда выходит конфуз.

— Авокадо требует компании чеснока и лимона, чтобы ты знала.

— Теперь-то я знаю. И даже сама могу приготовить салат или коктейль.

— Давай пробуй артишок. Тебе понравится. У нас с тобой наблюдается совпадение вкусов. Я хочу, о нет, я страстно желаю, — он понизил голос до шепота, — чтобы это совпадение было абсолютным и полным.

— Сейчас попробую. — Надя нацелилась вилкой на кусочек.

— В России первым любителем артишоков был Петр Великий. Он дал указание завезти их в Россию. Их считали лекарственным растением, выращивали в садах и огородах самых богатых людей. Артишоки росли и у нас под Тулой. Вот здесь. Между прочим, этот дом, где мы с тобой сейчас сидим, я построил на месте старинного барского особняка. Бабушка дала мне план поместья.

Надя улыбнулась и кивнула. Она наконец наколола на вилку кусочек и потянулась снять губами. Найк не отрывал глаз от ее губ, ему хотелось поцеловать ее сейчас, немедленно, но он удержался.

— Моей бабушке, — продолжал он хрипловатым голосом, — больше всего нравится, когда появляется розетка из огромных серо-зеленых листьев, а потом из середины вырастает высокий, больше метра, стебель, а уже после на верхушке образуется соцветие, похожее на шар.

— Большой шар?

— Сантиметров пятнадцать в диаметре. По крайней мере, у нас на ранчо такие.

— А едят что? — Она кивнула в тарелку. — Я попробовала сейчас что?

— Это нераскрывшиеся соцветия. Перед тем как их есть, надо отрезать верхушку и удалить цветки. Ты чувствуешь вкус незрелых грецких орехов? Да?

Надя помолчала, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Пожалуй. — И снова нацелилась вилкой.

— В ресторане, который мы откроем, станем подавать артишоки с помидорами, зеленью, майонезом или сметаной. И готовить из них суп-пюре.

Надя вспыхнула на секунду, услышав «мы», но решила пропустить мимо ушей, полагая, что Найк имеет в виду себя и своих работников.

— А ты уверен, что не прогоришь с вегетарианским рестораном? У нас в России живут мясоеды.

Найк вздохнул.

— Я знаю. И знаю почему. При низких доходах дешевле питаться мясом. Но я думаю, доходы будут расти и вкусы изменятся. А мы с рестораном тут как тут.

— Но ты должен заботиться о прибыли? Разве нет? — серьезным тоном спросила Надя, хотя думала о совершено другом. Обнаженная грудь Найка, покрытая золотыми волосками, притягивала ее взгляд. Кажется, она поняла, почему ее собственная грудь горит, ее натерли вот эти жесткие волоски. И не только эти… И у нее горит не только грудь, а гора-аздо ниже…

Надя вдруг заалела, но Найк не догадался о мысли, вогнавшей ее в краску.

Он подумал, что она засмущалась от того, что затронула коммерческую сторону дела. В Америке не принято спрашивать о доходах, принадлежности к партии и об интимной жизни. Найк поспешил ее успокоить и снять возникшее смущение Нади.

— Я не ставлю целью получать прибыль от ресторана. И потом, детка, прибыль — это не только деньги. Я хочу оказать влияние на общество.

Надя засмеялась.

— Однако.

— А знаешь… Кое-какую прибыль я уже получил. — Он хмыкнул. — Приехал сюда и нашел тебя, Надя.

Он протянул руку через стол и ухватил ее за запястье. Рубашка распахнулась, глаза Найка загорелись, когда он увидел напрягшиеся и жаждущие ласки соски. Он отчетливо помнил их вкус и аромат. Они пахли корицей. Наверное, у Нади гель для душа с корицей. Он с шумом втянул воздух.

Надя снова засмеялась и другой рукой поплотнее запахнула полы рубашки. Он отпустил ее руку, а она взяла вилку и подцепила еще один кусочек артишока. Теперь она отчетливо ощущала вкус грецких орехов, но он был очень тонкий.

Она вдруг почувствовала глубоко внутри, в закоулках души, что-то похожее на панику, ту, которая возникает, когда рушится привычное старое, ты сам мечтал, чтобы это старое разрушилось, и на его месте уже возникает новое, но оно пугает, и ты цепляешься за старое, хочешь, чтобы оно вернулось и успокоило.

Почему она здесь? Почему с этим мужчиной? Почему она уже воспринимает Найка Гатальски как частицу себя самой? Есть ли время убежать от него, отсюда… И от себя?

Надя вздрогнула и прогнала предыдущую мысль.

— Ты… так считаешь? — запоздало спросила она, словно он только что произнес последнюю фразу.

— Да, Надя. У меня достаточно денег в Америке, они вложены в табачные компании, а я приехал сюда только за тем, чтобы найти тебя.

— О нет, Найк, — сопротивлялась Надя. — Такого не может быть.

— Но такое уже есть. — Найк встал из-за стола, обошел его и наклонился к ней. Он уткнулся подбородком в ее макушку, а руки его медленно опустились на ключицы, потом заскользили вниз, под полы рубашки. Когда его ладони накрыли ее груди, она откинула голову и застонала. Губы Найка не медлили ни секунды и поймали ее стон. Этот стон был со вкусом артишока. — Надя, я хочу тебя. Я буду хотеть тебя всегда. — Он говорил низко и хрипло.

Найк поднял Надю на руки и понес. Но не в спальню, хотя Наде было все равно. Она чувствовала его руки, горячие, обжигающие, она опустила свои, и ей вдруг стало смешно, когда его рубашка с каждым шагом сползала с нее все ниже и наконец упала на пол, и он внес ее в ванную совершенно нагую.

— Ты невероятная, ты красивая, я люблю тебя всю. Твои волосы только для меня, я хочу зарыться в них… — шептал он, опуская ее на блестящее дно, покрытое шершавым ковриком. Он открыл краны, и она почувствовала, как вода омывает сначала спину, потом бедра, а когда над водой виднелись лишь острые набухшие пики сосков, Найк накрыл их руками — сперва один, потом другой.

Вода прибывала, Наде казалось, сейчас она растворится в ней, растает, и ванна переполнится влагой, которая исторгнется из ее собственных глубин. Она застонала и почувствовала, как его тело все еще прохладное, не нагретое водой, опустилось на нее.

Найк жаждал ее так же страстно, как и она. Надя поспешила принять его, ноги сами собой раскинулись так, будто заниматься любовью в ванне для нее дело привычное. Найк засмеялся, хорошо понимая, что это для нее впервые — мужчины никогда не ошибаются насчет опытности женщин — инстинкт. Да, Надя делала это впервые — с ним. Он скользнул глубоко и замер, не то отдыхая, не то не веря в то удовольствие, которое давала ему эта новая для него женщина.

— О Боже, — выдохнул он.

Надя вдруг встрепенулась, обхватила его руками и ногами и начала двигаться. Вода плеснулась через край ванны и растеклась лужей на полу, но им было все равно. Любовная гонка обожгла обоих, они двигались в унисон, словно спешили наверстать упущенное время, упущенное не по их вине. Говорят, для того чтобы продлить молодость, надо жить в учащенном ритме. Наверное, их тела знали об этом секрете.

Надя никогда в жизни так не кричала, как сейчас, ее тело сжалось вокруг твердой набухшей плоти Найка, она билась в конвульсиях, не чувствуя, как вода уходит из ванны. А потом — желанный взрыв. Омытая изнутри и снаружи, она кричала от чувственного удовольствия, и этот вопль не надо было душить, глушить, опасаться, что кто-то услышит.

Ее руки лежали на спине Найка, внезапно Надя заметила, что его кожа почти совсем сухая. Она открыла глаза и увидела серо-зеленую радужку устремленных на нее зрачков.

— Мне хорошо с тобой. Я люблю тебя всю, Надя, — шептал он ей прямо в губы.

Она молчала, потом улыбнулась и прошептала:

— Я думаю, во всем виноваты артишоки.

— Наверняка, — хмыкнул он.

— Значит, у нас с тобой вегетарианский роман?

Он засмеялся.

— Ты очень точно сказала. И кажется, наши артишоки вот-вот созреют.

— И им срежут верхушку? Все их прекрасные цветы? — с деланным страхом воскликнула Надя.

— Не бойся, я с тобой…

Найк покачал головой и поймал себя на мысли, что совершенно не заметил, как допил большую американскую кружку кофе. Он очнулся от видения, только когда на дне кружки, под тонким слоем спитого кофе, увидел свой вензель — переплетенные русские буквы «Н» и «Г». Сестра Мария, художница, подарила ему эту кружку перед поездкой в Россию. Она сама написала буквы каким-то особенным способом. На прощанье, целуя его в щеку, она сказала:

— Вот будет интересно, если у твоей русской девушки, которую ты обязательно найдешь, окажется имя на какую-то из этих букв. Тогда мне будет просто сделать чашку ей в подарок…

А ведь Мария как в воду глядела, вспомнил он русскую присказку. Имя русской девушки, покорившей его сердце, тоже на «Н». И Марии придется лишь сделать еще одну точно такую же кружку, ведь Надя возьмет его фамилию? Она будет именоваться Надя Гатальски. Точнее, Гатальская, если они останутся жить в Москве.

Найк поставил чашку в посудомоечную машину, сохраняя таинственную улыбку на лице.

Как жаль, что до открытия выставки Надя не сможет сюда приехать. Или он ее все-таки исхитрится привезти? А после вернисажа непременно. А на самом вернисаже… Но нет, он не будет про это думать.

Едва он приложил салфетку ко рту, вытирая губы от остатков кофе, как раздался телефонный звонок.

— Найк Гатальски, — бросил он в трубку.

— Это доброжелатель. — Голос звучал так, будто нос зажали бельевой прищепкой, поэтому трудно понять, кому он принадлежал — мужчине или женщине. — Советую поторопиться в выставочный зал. Там кое-что может вас изумить.

Изумить? Его ничто не может изумить, он и без того изумлен, потрясен, восхищен… Какие еще слова способны передать его чувства?

За пять лет в России Найк Гатальски и не такое слышал по телефону, поэтому он грубо выругался и положил трубку на аппарат.

Загрузка...