— Дилан, смотри Питеру в глаза, когда здороваешься, особенно в первый раз.
— Миссис Уитфилд, можно я сам? — сказал Питер, — Детям не нравится, когда приходится все время быть вежливыми. — Дилан едва цедил слова; в основном он смотрел в пол, пока Питер старался заставить его почувствовать себя раскованно, В конце концов, они пошли к Дилану в комнату, но Питер вышел через несколько минут и сказал мне, что не стоит торопиться.
На следующий день Питер пришел пораньше, и мы снова устроились поговорить на кухне.
— Прошлым вечером у нас с Диланом был разговор, — сказала я ему, — и он очень рассердился.
— Из-за меня?
Я попыталась придать своему взгляду уверенность.
— Да.
— Наверное, я в его возрасте сделал бы то же самое, если бы оказался в его ситуации, а я именно в такой ситуации и оказался.
— Правда?
— Ну, окружение в целом другое. Но у меня был жесткий требовательный отец, которого вечно не было дома. И мать, которая слишком сильно меня контролировала.
— Я не думаю, что слишком его контролирую. Я, просто, пытаюсь ему помочь, — Может, стоило оскорбиться? И почему я не могла сказать: «Слушайте, вы работаете на меня. Я вам плачу. Проявляйте уважение, ясно?»
— Я так и предполагал. Я знал, что он подумает, будто я заменяю его отца, и ему это совсем не понравится. Уж извините, но это было очевидно.
Интересно, любой нянь на его месте вел бы себя, так утомительно? Неужели это он был так обаятелен в парке или я была не в себе? Питер так мило общался с Каролиной, и даже понял, что я не рассказала про него Филипу, и я сочла два этих факта признаками, высокого эмоционального интеллекта. Но иногда люди с высоким эмоциональным интеллектом бывают раздражающими всезнайками.
— Слушайте, он явно злится, что отца все время нет дома, и дело здесь вовсе не в вас.
— Значит, нам надо быть еще деликатнее, — объяснил Питер. — У вас есть компьютер, которым я мог бы воспользоваться?
— Да, конечно. В конце коридора возле спальни Дилана маленькая игровая комната, можете пойти туда.
— Хочу сказать вам, что всему свое время. И, пожалуйста, поймите, что даже если я в эту первую неделю не буду сидеть с Диланом на полу и играть, я по-своему изо всех сил двигаюсь в нужном направлении. — Это были первые толковые слова, которые Питер произнес с тех пор, как пришел. Он вдруг снова превратился в обаятельного парня из парка, который легко управлял тремя десятками детей.
Как Питер и обещал, он не давил на Дилана. Каждый день он приходил к нам, читал газеты на кухне, потом шел в игровую комнату и работал над своей компьютерной программой. Дилан как бы случайно стал заходить и устраиваться на полу играть в видеоигры. Их не то чтобы разделяла стена — иногда Питер бросал ему пару слов, но в основном не обращал на Дилана внимания. Дилан тоже не пытался вступать в контакт.
В начале второй недели Питер начал проявлять заметный интерес к Грейси. У нее был куда более открытый и легкий характер, чем у Дилана, и она готова была общаться с кем угодно. Грейси забиралась к Питеру на колени, и он показывал ей разные сайты для детей, находил игры и музыку, помогал играть на сайте про принцесс, который ей очень нравился. Потом она тащила его к себе в комнату и показывала свои наряды, а Дилан, конечно, изображал, что ему на все это наплевать. Четыре дня розового цвета и чаепитий могли свести с ума кого угодно, но Питер сохранял спокойствие. Все это время Дилан держался поодаль, украдкой наблюдая за всем, что делает Питер.
Наконец, днем в пятницу — спустя почти две недели, как Питер начал у нас работать, — он повернулся к Дилану, который лежал на животе, упираясь локтями в пол, и возился с моделью машины, и сказал:
— Слушай, приятель, мне скучно. Я больше не вынесу и минуты «Покахонтас». Хочешь пойти в парк и погонять мяч?
— Нет, спасибо.
— Ладно.
Тогда Питер переключился на малыша Майкла. На глазах у Дилана он вынес его из комнаты, перекинув себе за спину и держа за ноги; Майкл визжал от восторга, а Питер выкрикивал дурацкие футбольные речевки и бегал по квартире, спасаясь от гонявшейся за ним Иветты.
— А ну отдай ребенка! — Иветте пришлось шлепнуть Питера посудным полотенцем, чтобы тот успокоился. Дилану нравилось смотреть, как Иветта выходит из себя, потому что обычно она была очень уступчива. Он улыбнулся, пряча лицо за машинку, Майкл и Грейси принялись драться за Питера. Пухленький маленький Майкл, как всегда открытый и резкий, ухватился за колени Питера и оттолкнул Грейси.
— Я первая Питера позвала! Иветта! Я первая Питера позвала! — закричала она.
Дилан закрыл уши руками.
— Гр-р! Эй, все заткнитесь!
Иветта стукнула его по коленке.
— Не говори, таких слов!
— А что они кричат?! У меня домашняя работа! И Питер за компьютером сидел, так что мы тут работаем, — выпалил Дилан дерущимся брату и сестре. — Он сейчас не может с вами играть!
— Нет, может! — крикнула Грейси.
Майкл укусил ее за руку, и она завопила.
— Иветта, забери их, пожалуйста! — умоляюще воскликнул Дилан. — Они нам на самом деле мешают!
Сильная, как бык, Иветта вынесла под мышками сразу обоих малышей, улыбнувшись на прощание Питеру. Питер закрыл дверь.
— Спасибо, что спас меня. Слушай, хочешь, покажу тебе шикарный шахматный ход? Ни один противник не устоит.
— Ну да, наверное.
Я поняла, что правильно сделала, пригласив к нам Питера. Сердце радовалось, когда я чувствовала, что Дилану нравится иметь собственного взрослого приятеля. Вечерами он спрашивал, заберет ли его завтра Питер; он перестал носить свою любимую футболку «Поло», когда Питер сказал ему, что это не круто. А как-то раз после школы он заставил Питера рассказать мне, как он подтянулся десять раз подряд. Я видела, как увлечен Питер, и я была довольна, что он так быстро приручил моего сына. Впервые за последнее время я почувствовала себя спокойно и смогла немного расслабиться, понимая, что все будет в порядке.
И как только мы оказались на этой безопасной территории, Питер начал меня поддразнивать, что мне, честно говоря, нравилось, Я, например, предлагала что-нибудь вроде: «Дилану во вторник нечего делать. Может, вы сходите в керамическую мастерскую? Там можно разрисовать глиняную копилку. Они ее обжигают, и через неделю ее можно забрать уже глазированную»
— Разрисовывать копилку? Думаете, это круто? — Питер презрительно посмотрел на меня.
— Ну… на детских праздниках Дилан это делал.
— Потому что у богатых мам нет воображения.
— И меня вы, конечно, тоже к ним причисляете.
— Да что вы, как можно, — бросал он саркастически.
— Слушайте, я бы вас попросила…
«Пожалуй, этот парень мне нравится. Но это только потому, что я уверена: он сможет помочь Дилану, — говорила я себе. — И больше ничего. Мне имеет никакого значения, как он улыбается, когда я захожу в комнату. И как весело нам разговаривать даже без Дилана. А уж то, как ему идут армейские брюки, тут и вовсе не причем».
— Детям нравится лепка, Питер. Не забывайте, ему всего девять лет.
— Может, и нравится, но это не круто, так что мы этого делать не будем.
— А что же вы будете делать?
— Дилану нравится паром «Стэйтен айленд».
— Правда?
— Да, мы туда ездили на поезде. Он бесплатный. Это Дилану больше всего нравится. Мы плывем туда и обратно, это занимает минимум двадцать пять. Хотите с нами?
— Мне некогда.
— Это намного интереснее, чем вы думаете.
— Что вы имеете в виду? — Я не могла сдержать улыбки.
— Почему бы вам не поехать с нами и не посмотреть?
— Вряд ли у меня получится. — Но мне уже захотелось туда поехать.
Я почувствовала, что он заметил мои колебания, а может, даже и то, что мне хотелось поехать с ними, но не стал настаивать.
— Наверное, но этой неделе я отвезу его в аэропорт Да Гуардия.
— Будете гулять по аэропорту и смотреть, как взлетают самолеты?
— Нет, по аэропорту гулять не будем. В Куинсе есть поле прямо рядом с одной из взлетных дорожек. Если лечь там на спину, самолеты пролетают прямо над головой.
— Возьмите с собой затычки для ушей и одеяло.
— Одеяло не возьмем, это для слабаков.
— У него же волосы будут все в крысиных какашках!
— Ну, так мы вымоем голову, когда вернемся.
Как-то вечером, на третьей неделе пребывания няня в нашем доме, Дилан с Питером играли в шахматы за кухонным столом, а Каролина подавала обед. Вдруг неожиданно появился Филип, причем опять без предупреждения. Рукава рубашки были закатаны, галстук развязан — он был явно не в своей тарелке. Филип прошел мимо нас прямо к холодильнику. Питер сглотнул.
— Милый, твой самолет прилетел раньше срока?
Питер предусмотрительно вышел из кухни.
— Нет, встречу отменили, — сказал Филип отрывисто, потом сел рядом с детьми на кушетку и стащил у Майкла кусочек куриного филе. — Каролина, сделай мне, пожалуйста, сандвич с ветчиной с майонезом с одной стороны и горчицей с другой. Я возьму его с собой в кабинет на подносе, и еще чай со льдом, а потом вернусь на работу.
Обычно в это время дети кричат друг на друга или спорят, кому достанется соломинка с изгибом. Но сегодня они почувствовали, что отец не в настроении, и благоразумно решили попить молоко без выяснения отношений.
Грейси посмотрела на съехавший галстук отца и мятую рубашку.
— А почему ты такой растрепанный?
Филип рассмеялся и стащил у нее кусочек филе в виде звездочки, а потом обмакнул его в кетчуп на ее пластмассовой тарелке с картинкой из мультфильма «Красавица и чудовище».
— Я усталый и растрепанный, потому что много работаю, чтобы покупать столько курицы и кетчупа, сколько тебе захочется.
Он устроился поудобнее, посадил Майкла к себе на колени, а Грейси с Дилаком по бокам и обнял их, прижав к себе.
— Я вас, ребятки, больше всех на свете люблю. Я по вас так соскучился. На самом деле я пришел домой, чтобы посидеть с вами за обедом. — Филип достал из заднего кармана брюк пейджер и просмотрел сообщения над головой у Грейси, умело прокручивая экран одной рукой.
Я услышала, как тихо закрылась дверь в игровую комнату, и порадовалась, что Питер все понял. Дилан вскочил, чтобы показать отцу свои новые магнитные шахматы. Когда Филип брался учить детей чему-то вроде шахмат, у него это прекрасно получалось. Жаль только, что он не мог или не хотел уделять им больше внимания.
— Ты со мной поиграешь после обеда? — спросил Дилан. — Я новые ходы теперь знаю.
— Может быть, не могу обещать. Мне надо кое-что проверить. — И Филип снова принялся прокручивать сообщения на пейджере.
Филип не всегда отвлекался на работу или сходил с ума из-за запонок, но, если признаться, у меня и раньше были опасения насчет него, просто я решила не обращать на это внимания, когда влюбилась.
Мы встретились в Мемфисе во время совместной деловой поездки. Был 1992 год: революции в Восточной Европе, бунт в Лос-Анджелесе после того, как полицейские избили чернокожего Родни Кинга, а вице-президент Дэн. Куэйл только что прославился, неправильно написав слово «картошка» на школьной доске. Мне было двадцать два, и я только начала учиться на аналитика в «Смит Барни», устроившись после колледжа работать на Уолл-стрит в нелепой попытке порадовать отца-бухгалтера. Я увлекалась политикой со школы и успела поработать летом в Миннесоте как на республиканских, так и на демократических мероприятиях. И тогда, и сейчас я считала себя политической центристкой, так что намеренно работала на обе стороны. На самом деле мне больше всего хотелось работать в Нью-Йорке в какой-нибудь политической организации, может быть, на мэра. Но пока я старалась справиться с работой в нью-йоркском банке, набиравшем сотрудников из выпускников Джорджтауна.
Мы с Филипом работали над одним и тем же первоначальным публичным предложением, касавшимся большой компании-распространителя в Мемфисе, но до завершения сделки группе банкиров и юристов требовалось прилететь на место и проявить должное усердие.
Я, мелкая сошка, всю поездку сидела до ночи над расчетами. Филип тогда был многообещающим младшим партнером в большой фирме. Он сопровождал в Мемфис трех партнеров старше себя по должности. На встрече нас было восемь человек — все, кроме меня, мужчины. На второе утро, когда мы уже погрузились в экселевские таблицы, Филип ворвался в комнату со стопкой докладов в руках.
Не извинившись, не попросив разрешения, прервать нас, он резко заявил: «Вы тут все напутали. Я всю ночь возился с докладами, так что послушайте внимательно, что я вам скажу». Потом он начал объяснять, что мы напутали с анализом и вообще зря потратили время. Тот факт, что в этом направлении нас вел его начальник, его не смутил. Все это могло бы показаться неуместным, но Филипом, руководило искреннее чувство собственной правоты. Его напор очаровал меня. Тогда мне не хватило опыта понять, что уверенность его вызвана ощущением того, что весь мир ему чем-то обязан.
Пока он стоял и тряс докладами, я разглядывала его темные волосы, чуть прикрывавшие уши и воротник рубашки. Костюм, был сшит прекрасно, манжеты аккуратно лежали на запястьях. Занудные банкиры и юристы никогда не носили таких минных стрижек. Они хотели выглядеть как можно более профессионально в глазах своих корпоративных клиентов; этот же парень явно ни перед кем не приседал. Он был стройный и длинноногий, ростом выше ста восьмидесяти сантиметров. Я обратила внимание на то, какие у него мускулистые ноги, пока он шел вокруг стола, раскидывая папки перед каждым из нас.
Он посмотрел на моего начальника, Кевина Креймера, и сказал: «Значит, так: меняем направление. Работать, теперь будем вот как. Если вы посмотрите на проспект…» Я, помнится, подумала, что он может оказаться из тех парней, у которых даже есть еда в холодильнике. Меня очаровали его большие голубые глаза и резко очерченные скулы. Филип напомнил мне длинноволосых старшеклассников в обрезанных джинсах, игравших в «летающую тарелку» на главном газоне моей школы в Миннеаполисе. Светлые волосы на их обнаженных торсах блестели от пота, когда они прыгали, чтобы поймать тарелку.
В третий и последний вечер мы работали до полуночи, и он предложил нам четверым пойти выпить в бар старейшего в Мемфисе отеля «Пибоди». Филип сидел рядом со мной на кушетке, практически не обращая на меня внимания, и разговаривал с моими шефами, Кевином и Дональдом, через стол. В обшитом дубовыми панелями зале было темно, в ярких вазах на каждом столе мерцали свечи, Могучий бармен в рубашке под смокинг с расстегнутым воротником разговаривал с местным жителем в черной ковбойской шляпе.
Филип немного пугал меня, но я была совершенно очарована его блеском. Делить его с моими скучными покровительственными шефами-банкирами было совсем неинтересно. Кевину и Дональду было наплевать на все, кроме зарабатывания денег.
Кевин увидел Росса Перо, который мелькал на канале Си-эн-эн по телевизору, расположенному высоко на стене, и воскликнул:
— Нет, вы только посмотрите на этого типа! И это США! Он пытается ввести у нас трех партийную систему? Что за чушь!
Я надеялась, что у меня на лице не отразится презрение, которое я испытывала к его наивным политическим наблюдениям.
— Три партии на выборах — это не так уж необычно.
— Ну как же, — сказал Кевин, широко распахнув глаза, таким тоном, будто разговаривал с маленьким ребенком. Он сложил ладони вместе и положил их на стол. — У нас в стране две партии. Вот тут — демократы. — Он переложил руки на другую сторону стола. — А вот тут республиканцы. Две партии, понимаешь?
— Да, Кевин, это я понимаю. А вы слышали когда-нибудь про такую штуку, как партия Синего Лося?
— Не слышал, конечно.
— Синего кого?
— Да так, мелочь. Всего лишь партия Тедди Рузвельта, — ответила я, разгрызая кубик льда.
— Ну, хорошо, мисс умная штучка, один раз такое случилось, но в целом я все равно прав. — Он буркнул что-то себе под нос взял горсть кешью и принялся катать их на ладони, будто игральные кости.
«Моя очередь. Это даже весело», — решила я и тронула его за руку.
— Ах да, и еще диксикраты — помните такого мелкого политика Строма Термонда?
Роджер моргнул в ответ.
— Ну, хорошо, два раза за всю историю, и что?
— Вообще-то даже больше. — Как я ни старалась, мне не удалось скрыть удовольствие от того, что я его обставила. — Джордж Уоллес в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом и тысяча девятьсот семьдесят втором и Джон Андерсон в тысяча девятьсот восьмидесятом году.
Мои собеседники ошеломленно уставились на меня. Филип расхохотался, откинув руку на спинку дивана. Я почувствовала исходившее от него уверенное тепло.
— Кевин, может, она и работает на тебя, но она тебя уела.
— Ну да, но кто ее нанял? Я! Я знал, что в ней что-то есть.
Тема закрыта. Кевин с Дональдом принялись обсуждать преимущества так называемого первоначального публичного предложения по сравнению с рекапитализацией. Филип пальцем помешал лед в своем виски, облизнул палец, положил руку мне на плечо и прошептал на ухо:
— Всю жизнь ты банкиром не будешь.
— Что? — Он что, нашел ошибки у меня в работе?
— Тут дело не только в том, что ты страстная, — продолжал нашептывать Филип, — ты еще и слишком интересная.
После этого он весь вечер меня игнорировал, и едва попрощался. Я была в унынии. Следующим утром он отправился в Хьюстон, а я вернулась в свою квартиру-студию на Восточной Тридцатой улице в Марри-Хилл. Прислонившись к хрупкой складной двери в кухню, я подумала, что никогда не найду свою любовь. Полтора года я встречалась с казановой из редакции одного журнала, который меня обманывал. Он даже потерял работу из-за своей ненадежности. Это был тот еще мерзавец, и все равно сердце мое было разбито. Шикарный Филип, который так мне понравился в Мемфисе, был мне не по зубам. Нью-Йорк — самое одинокое место в мире, когда у вас никого нет, вы запутались, и ненавидите свою работу.
Но я все равно попыталась добиться своего. На протяжении следующих двух недель я послала Филипу три рукописные записки, прикрепленные к меморандумам по сделке, отчаянно пытаясь придумать причину, по которой он должен мне позвонить. Ничего не получалось. Он звонил шефу. Иногда по пути домой я задерживалась у входа в его фирму, находившуюся всего в паре кварталов от моего банка. Но в тумане серых костюмов, покрывавшем тротуары Уолл-стрит, я не заметила его ни разу.
Через пять недель, теплым осенним вечером, часов около шести, я пыталась поймать такси в центре, когда к тротуару подъехал серебряный винтажный кабриолет БМВ. Теперь-то я знаю, что новых вещей у богатеньких мальчиков обычно не бывает.
— Тебя подвезти, мисс банкирша?
У меня екнуло сердце.
— Ты же сказал, что мне не стоит быть банкиршей.
— Не стоит, и ты сама это знаешь. Так как, подвезти?
Галстук и пиджак у него лежали на заднем сиденье, и он расстегнул две верхние пуговицы рубашки. На нем были золотые «пилотские» темные очки от «Рзй-Бэн».
— А ты можешь? — Я не могла поверить, что все это происходит со мной.
— Конечно, могу.
И четыре месяца спустя я лежала на потрепанном обюссонском ковре, положив голову на гобеленовую подушку, перед камином в его довоенной двухкомнатной квартире в меленьком здании на Семьдесят первой улице между Парк-авеню и Мэдисон-авеню. Мы целовались уже час. Филип любил целоваться; мне никогда раньше не попадался мужчина, не зацикленный на том, чтобы скорее перейти к следующей стадии. Впрочем, секса у нас в те дни тоже было достаточно.
Филип встал, чтобы принести мне еще вина, и я посмотрела на его удаляющуюся по коридору обнаженную спину. Он двигался плавными, элегантными и деловитыми шагами. Я поверить не могла, что он заинтересовался мной, брюнеткой маленького роста из среднего класса, живущего в пригороде, а не какой-нибудь шикарной блондинкой из загородного клуба. Я беспокоилась о том, что будет, когда приедут мои родители и пожелают сходить на диснеевский мюзикл или прокатиться по городу в двухэтажном автобусе.
Он сел по-турецки рядом со мной и положил мою руку себе на колени. Брюки его были так сильно поношены, что на ощупь казались тонкой фланелью.
— Вот что я думаю: по-моему, тебе стоит уйти с работы.
— И на что я буду жить?
— Я не имею в виду, что тебе вообще не надо работать. Но тебе стоит сменить обстановку. Нужно перейти в другую сферу сейчас, пока ты еще молода, пока ты еще можешь себе позволить устроиться на работу для новичка.
— Менять род деятельности очень сложно.
— Я тебе помогу. Ну, или помогу тебе обрести уверенность в себе. Вот посмотри на это. — Он указал на пять газет, разложенных вокруг меня неровными стопками. — Ты помешана на новостях. Тебя к этому тянет. Ты столько знаешь о политике, у нас и за рубежом, хотя даже не занимаешься этим профессионально. Какого черта ты высчитываешь экселевские таблицы для какого-нибудь там первоначального публичного предложения, когда ты могла бы заниматься тем, что тебе интересно?
— Я пыталась. Я же говорила тебе. На такую работу не прорваться. Невозможно вот так просто взять и решить, что ты будешь заниматься новостями или политикой.
— Нет, возможно. Теперь у тебя больше опыта. Ты бы отлично справилась в отделе бизнеса «Нью-Йорк таймс». Ты писала для газеты своего колледжа, а теперь ты знаешь Уолл-стрит.
— Ты не представляешь, о чем говоришь. Чтобы тебя хотя бы просто впустили в здание нью-йоркской газеты, нужно сначала отработать три года в какой-нибудь там «Сан-Сентинел Южной Флориды». Мне бы пришлось переехать в маленький городок, чтобы заработать репортерский стаж.
— Ну, хорошо. — Он сделал паузу. — Мне это не подходит. Определенно не подходит. — Он еще подумал. — Тогда телевидение. Устройся в информационный отдел на Си-эн-би-си или на какую-нибудь из новых кабельных станций; у тебя теперь опыт в бизнесе, они тебя с руками оторвут. — Он перекинул одно колено через меня и оперся на локти. Его лицо было совсем близко от моего; он погладил меня по волосам и сказал: — У тебя все получится. И я буду с тобой и поддержу тебя, пока ты добиваешься своего.
— Правда?
— Ты мне доверяешь?
Я ему доверяла. В этом главный парадокс Филипа с ним всегда было так: он избалованный, как маленький ребенок, устраивает истерики из-за всякой ерунды, но когда тебе нужно чего-то добиться, он поможет и поддержит. Именно поэтому наш брак продержался уже целое десятилетие. Он никогда не подводил меня в главном. Меня раздражала его зацикленность на деньгах, которая с годами только выросла. Он постоянно сравнивал себя с самыми богатыми людьми среди наших соседей, тянулся вслед за чьими-то самолетами или большими квартирами. Он, похоже, не понимал, насколько нам повезло; его самоуверенность и напор, казалось, должны были поставить его выше такой ерунды, но этого не произошло. Вместо этого Филип переживал о том, что заслуживает лучшего, что должен быть богаче.
Но в этой ситуации важную роль играли еще и трое детей. Он изо всех сил старался быть им хорошим отцом. И он меня до сих пор любил. Так что я прилагала все усилия к тому, чтобы сохранить наш брак.
— Каролина! Где мой сандвич?
— Вот он, лежит на столе, Филип, — сказала я.
— Извини. — Он приподнял верхний слой хлеба, проверяя, достаточно ли майонеза и горчицы по краям. — Дилан, а что это за парень сидел за столом? — Филип не связал Питера с человеком в оранжевом защитном костюме, которого видел несколько недель назад.
— Это Питер, — ответил Дилан. — Он вроде тренера.
Каролина загромыхала мисками у раковины, изображая, что у нее куча дел, чтобы послушать разговор. Филип с подозрением посмотрел на меня.
— А почему тренер обедал с детьми? Он что, Дилана привез?
— Дорогой, детям я уже все объяснила. — Я села на край стола, стараясь вести себя как ни в чем не бывало. — У Иветты днем слишком много дел, ей приходится отвозить всех на занятия. Питер ей помогает, особенно с Диланом. Ну, знаешь, поиграть по-мальчишески перед обедом и все такое.
— Звучит занятно, да, Дилан? — сказал Филип с некоторым напряжением.
Дилан почувствовал, что отцу что-то не понравилось в новом няне. Он мгновенно придумал, как это использовать в своих интересах.
— Ну да, а что? Он и в математике здорово разбирается.
Не просто поразил отца в самое сердце, но еще и нож повернул в ране.
Филипа это явно задело, но он, похоже, был не в настроении ни ссориться с Диланом, ни убеждать его в чем-то. Вместо этого он взял поднос, на котором были сандвич с ветчиной, горка чипсов «Терра» и бутылка «Снэппл», а также серебряные солонка и перечница, льняная подставка под стакан и льняная же салфетка. Все еще держа папки под мышкой, он собрался было с подносом к себе, но вдруг замер и развернулся так резко, что бутылка чуть не слетела на пол.
— Джейми, не зайдешь ко мне в кабинет? Мне с тобой надо кое-что обсудить.
Черт.
Филип сидел в рабочем кресле, откинувшись на спинку, и тер глаза. Посмотрев на меня, он провел пальцами по лицу, Даже в свои сорок два он был красив, даже больше, чем в тридцать, но сегодня лицо его выглядело обвисшим и усталым.
— Знаешь, Джейми, у меня сейчас хватает проблем с работой, и я предпочел бы заняться именно ими. Но мне все же интересно, с какой стати мы наняли тренера?
Я устроилась в мягком красном кресле с мелким рисунком и уперлась пятками в кушетку. Вокруг нас выстроились зеленые книжные полки с юридическими томами в кожаных переплетах. Лампы в медных абажурах украшали стыки стеллажей, бросая мягкий свет на потрепанные тома в коричневой коже. Эта комната была самой роскошной в квартире; неудивительно, что мой муж ее обожал. Слева от меня посреди стены был встроенный, телевизор с плоским экраном. Справа стоял стол Филипа, заваленный папками и бумагами настолько, что они сползали на пол. Я тоже начала тереть лоб и массировать лицо. Про няней мужского пола я говорить не хотела.
— С чего это ты вдруг стал приходить домой раньше обычного?
— Я тебя спросил про тренера, Джейми.
— А я тебя про работу.
— Джейми, кто такой этот тренер?
— Тренер?
— Да.
— Просто парень из Колорадо, я его отыскала и наняла время от времени заниматься с детьми.
— Как часто?
— Э-э-э… — Последовала долгая пауза. — Каждый день.
— Что? — Филип уперся ладонями в поверхность своего огромного стола, выставив локти наружу, и гневно уставился на меня. — Три года нам хватало Каролины и Иветты, и вдруг ты нанимаешь человека на полный рабочий день и даже не говоришь мне об этом. Думаешь, я деньги печатаю?
— Тебе бы стоило гордиться тем, сколько ты зарабатываешь, и тем, что тебя сделали партнером и мы смогли купить эту большую квартиру.
— Не такая она и большая.
— Нет, большая.
— У нас даже нет гостиной.
— Бедный ты мой.
Он пожал плечами.
— Ну да, я бедный.
— О господи, давай не будем об этом.
Он ослабил идеальный виндзорский узел на своем галстуке.
— Слушай, я не имею в виду бедность в сравнению, с населением какого-нибудь захудалого городишки. Я имею в виду наш мир. — Он показал на пол. — Мою жизнь, мою реальность. Я говорю именно о ней, и для меня она имеет значение, понимаешь?
— У тебя прекрасно идут дела, Филип.
— Нет, не идут. Двадцать лет в ведущей юридической фирме, и я до сих пор к концу каждого года превышаю лимит на трех кредитках. — Он закатал рукава. — Пятьдесят тысяч на две школы, сто восемьдесят на ежемесячные расходы на жилье и закладную, сотню на ремонт и закладную на загородный дом, еще сотню на Иветту и Каролину, а теперь ты хочешь еще одного человека оплачивать. — Выйдя из кабинета, он направился в спальню, на ходу крикнув: — Добавь еду, одежду и два отпуска в год, и остается ноль. Никаких сбережений, и это паршиво.
Филип вырос в эпоху, когда его происхождение из хорошей англосаксонско-протестантской семьи чего-то стоило. В детстве он не платил за завтраки в буфете загородного клуба — их записывали ему на счет. Он учился в том же интернате и в том же университете «Лиги плюща», что и его отец и дед. Он поступил на работу в приличную юридическую фирму. Он все сделал правильно. Да, некоторый вес на Парк-авеню его происхождение до сих пор имеет, но после перемен девяностых годов, интернет-бума и трагедии 11 сентября социальные стандарты стали куда менее утонченными. Теперь в наших краях деньги были важнее всего. Филип зарабатывает полтора миллиона долларов в год. Он говорит, что в Квартале это практически грань нищеты. И, что самое ужасное, он прав.
Практически каждый банкир здесь зарабатывает по несколько миллионов, иногда по несколько десятков миллионов. Он видит, как мужчины его возраста руководят корпорациями, строят по три дома на лыжных курортах и арендуют, а то и покупают самолеты. И он гадает, что же он делает не так. Почему они все это имеют, а он нет? Почему он работает изо всех сил и все равно к концу года оказывается «бедняком»? Богатые богатеют не из-за неожиданных налоговых льгот; они богатеют потому, что изначально не ощущают себя богатыми.
Когда я вошла в спальню, Филип старательно разглаживал складки на брюках от костюма перед тем, как его повесить.
— Филип, ты же знаешь, что проблема не в деньгах. Я сто раз нанимала и увольняла людей, не спрашивая тебя.
— Хорошо, тогда в чем, по-твоему, проблема, Джейми? Или ты хочешь сказать, что главная проблема во всем этом я?
— Знаешь… — начала я, покачав головой. — Впрочем, неважно. Слушай, он здесь на пробу, на пару недель.
— Нет, правда. Я хочу знать, в чем моя проблема: или, лучше сказать, к чему ты ведешь? В чем, по-твоему, со мной проблемы? Мне очень интересно. Если уж у меня проблемы, я хочу знать, в чем они состоят.
— Просто тебе не нравится, что в твое отсутствие в доме бывает посторонний мужчина.
— По-твоему, я ревную?
— О господи, нет, — рассмеялась я. — Причем тут ревность? — Я вовсе не была уверена, что последнюю фразу произнесла искренне, — Просто тебя нет, с твоими детьми играет парень, а ты предпочел бы, чтобы это была женщина. Женщина у тебя не вызывает такого чувства вины. Она тебя не замещает.
Он подбоченился.
— Вот именно, мне не нравится, что какой-то там чертов тренер сомнительного вида (ты уверена, что этот бездельник не курит травку?) учит моих детей играть в футбол в Центральном парке, пока я гну спину на его зарплату. В этом ты права, Джейми. — Он наклонился ко мне, тыча мне в лицо указательным пальцем, — Я не хочу в этом доме наемного папочки. Он нам не нужен, и его здесь не будет. Это глупая идея.
Я отодвинула палец Филипа.
— Я знаю, что это не идеальный вариант. Но такова уж наша жизнь: ты всю неделю работаешь, как проклятый, поэтому не можешь забирать детей из школы или обедать с ними. Я тоже много работаю. И вообще, почему мы разговариваем о тебе? Нам стоит поговорить о нашем мальчике, о бедном, запутавшемся Дилане, которому нужно больше внимания, чем он получает, — честно говоря, от нас обоих.
— Так перестань столько работать и запиши Дилана еще в какую-нибудь спортивную секцию — тогда все будет в порядке. И как насчет твоего времени? Ты не можешь жить в таком ритме с тремя детьми; с двумя еще куда ни шло, но три — это уже слишком. Даже работа на неполную неделю слишком тебя загружает. Я тебе все время говорю: перейди на пять лет в консультанты, а потом вернешься, — Он раздраженно выдохнул. — Мы не можем вечно нанимать людей, чтобы они были родителями для наших детей.
— Филип, я не из тех женщин, кто может взять и бросить работу, и я буду лучшей матерью, если буду ходить на работу, чем, если все время сидеть дома. Ты это знаешь.
— Не верю я в эту популярную байку насчет того, что работа делает женщину лучшей матерью. Детям нужно уделять больше времени; в нашем доме всему нужно уделять больше времени. — Он подошел к окнам. — Вот, например, жалюзи в кабинете застревают на полпути. Сколько уже это продолжается? Ты знаешь, что я предпочитаю видеть солнце по утрам. Сколько времени я прошу установить на жалюзи в моем кабинете подъемные шнуры…
— Давай не отвлекаться от детей вообще и Дилана в частности. Я бываю с ними дома два дня в неделю, а когда получается, отпрашиваюсь после обеда. Моя работа не мешает мне выполнять материнские обязанности. — Я сделала паузу, соображая, как лучше объяснить ему, что я нанимала человека заменять его, а не меня. — Дилану нужно, чтобы его самооценку поддерживал мужчина. Мы с Иветтой на это не способны. Тут дело не в тебе и не во мне. Тут дело в том, чтобы Дилан чувствовал себя уверенным.
— Слушай, Джейми, дело обстоит просто. Мне не нравится идея, чтобы у нас дома вместе с Иветтой и Каролиной работал тренер. На спортплощадке — пожалуйста. Но не дома. Это странно выглядит. Пока основные счета здесь оплачиваю я, тренеру я платить не буду.
— Эй, полегче. Я плачу за аренду машины, за гараж, за одежду, за мелкие хозяйственные расходы…
— Знаешь что? Мне наплевать, за что ты там платишь. Тренеру в нашем доме не будет платить никто.
И он опять отключился. На мгновение мой муж был со мной, а потом вернулся в мир юриспруденции. Он не сомневался, что решил проблему с тренером. Одна загвоздка: для меня проблема с тренером никуда не делась, а всего лишь стала серьезнее. С каждым днем я начинала все больше думать о том, как Питер воспринимает меня, как реагирует на мои шутки, и даже о том, как я при нем одеваюсь.
Тем временем Филип вернулся к своим делам. Он застучал по клавишам мобильника с яростным возбуждением пианиста и даже не поднял голову, когда я тихо вышла из комнаты.