Обжигающий огонь страсти

Глава 1

Я начала вести дневник в тот день, когда обвенчалась с Джоном Блэндингсом. «Любить, почитать и повиноваться. Поддерживать друг друга в недуге и здоровье, пока смерть вас не разлучит». Мне всегда казалось, что свадебный обет – набор затасканных клише. Но с другой стороны, ведь и сама жизнь в конце концов – самое затасканное клише. Если это мое высказывание звучит горько и цинично, оно не должно вводить в заблуждение. Вероятно, это лишь проявление моего «черного юмора», как говорит Джон. Жизнь так же непредсказуема, как расклад игральных костей или карт. Удача сменяется неудачей – и наоборот. Некоторые сначала срывают банк, а затем проигрывают. Другие сначала теряют почти все, а затем возмещают свои потери. Несомненно лишь одно: и победители, и проигравшие уходят одним и тем же путем. Богач. Бедняк. Нищий. И вор. Главное – сохранять чувство перспективы, способность сознавать абсурдность жизни со всеми ее победами и поражениями, держаться отчужденно от всего и всех. Наблюдая, как лицедействуют актеры, надо самому оставаться зрителем, наслаждаясь со стороны спектаклем, веселым или грустным, драмой или мелодрамой, трагедией или комедией. Что до актеров, то их следует оценивать не за их достоинства или слабости, а за то, насколько искусно играют они свои роли.

К примеру, в молодости, когда мы с Крегом жили за горами, в Земном Раю, мы были так счастливы, так сильно любили друг друга, что немногие восьмидесятилетние старики могут вспомнить что-нибудь подобное. Семь лет, семьдесят лет… Время относительно, неосязаемо. Час вместе с любимым может иметь более важное значение, чем двухнедельная поездка в Париж в сопровождении незамужней тетушки.

Нет для меня более драгоценного дара, чем воспоминания о нас с Крегом. Сегодня ночью, когда я лежала, плача, в постели, я вдруг услышала его голос, как будто бы доносившийся с того света: «Сейчас же перестань хныкать, Аделаида Диринг – Мак-Дугал. Бережно храни в памяти пережитое нами счастье, не раздумывай над тем, что могло быть в будущем, и уж тем более не сокрушайся о том, чего никогда не было».

И вдруг я словно бы с головой окунулась в прошлое. Мне вспомнилась ночь, когда мы с Крегом занимались любовью. Тяжелое дыхание, стоны. Ласки жарких рук. Переплетающиеся, извивающиеся тела. Сколько изобретательности в поисках наивысшего наслаждения! Внезапно, к моему удивлению и негодованию, Крег отодвинулся от меня, сел на корточки и, откинув голову, разразился громким хохотом. На мои возмущенные протесты он ответил: «Не будь такой занудой, дорогая. Тебе никогда не приходило в голову, Адди, что мы занимаемся очень смешным делом? Посмотрев на себя со стороны, мы, вероятно, подумали бы, что похожи на двух случающихся динго». Фыркнув, я высказала предположение, что, должно быть, именно поэтому закон запрещает заниматься любовью в открытую, прямо на людях. Глядя на себя со стороны, люди могли бы просто умереть от смеха. Затем мы дружно расхохотались, принялись обниматься и кататься по постели, и с тех пор мы никогда не относились слишком серьезно к нашим занятиям любовью. Хочу тут заметить, что начала вести этот дневник отнюдь не для того, чтобы жаловаться, как я несчастлива в браке с Джоном, и, уж во всяком случае, не для того, чтобы изобразить себя этакой мученицей. Сначала я сама смутно отдавала себе отчет в своих побуждениях. Но по прошествии лет посаженный мною цветок начинает пускать корни и распускаться. Постепенно во мне крепнет убеждение, что рано или поздно, не важно, на том или этом свете, мы с Крегом будем вместе.

Да, я уверена, мы будем вместе. И когда мы воссоединимся, превратимся, как говорили греки, в «единое существо», я буду день за днем рассказывать ему, как пуста была моя жизнь без него, – все это время я только и жила надеждой на наше воссоединение. Возвращаясь время от времени к этим записям, я каждый раз с некоторым изумлением замечаю, как мало действительно интересного не только для других – для нас самих случается в нашей жизни за пять, десять или даже двадцать лет. Боже упаси, чтобы я навязывала читателям – если таковые найдутся – свои скучные, банальные воспоминания. И все же изредка происходят незабываемые события, которые придают интерес моим записям.

15 января 1819 года

Сегодня я получила письмо от Уильяма Уэнтворта, который пожелал нам счастливых святок и столь же счастливого Рождества. Человек слова, Уильям только что опубликовал книгу, написать которую грозился уже давно. В этой своей книге он требует парламентского правления «для моей родной земли, Австралии». Он отвергает прежнее название колонии «Новый Южный Уэльс». Как только получит диплом адвоката, он тотчас же вернется в Австралию и займется политикой. Трепещите же, богатые консервативно настроенные землевладельцы!

В этом месяце они отпраздновали девятый день рождения Джейсона. К сожалению, это совпало с ухудшением здоровья Джоанны Диринг, которую уложил в постель острый бронхит.

Беспокоил Адди и Джон. Наблюдая, как Джейсон играет со своими друзьями в крокет, он заметил с нескрываемой завистью:

– Господи, я отдал бы все, что имею, до последнего гроша, только бы присоединиться к этим ребятам. – И, выпятив губы, добавил: – А ведь он вылитый Крег, правда?

– Некоторое сходство, конечно, есть, – сдержанно заметила Адди, принимаясь за шитье.

Джон оказался, как и обещал, хорошим отчимом, и Адди старательно избегала всего, что могло напомнить о том, что они – дети его заклятого врага.

Не замечала она в Джоне и каких-либо недостатков. За одним-единственным, но важным исключением. Вначале, полностью выбитая из колеи известием о смерти Крега, Адди была довольна тем печальным обстоятельством, что физическое состояние не позволяло ему предъявить свои супружеские права.

Но по мере того как рана затягивалась и невыносимая сначала скорбь затихала, ее вновь стало одолевать желание. Сны Адди часто носили эротический характер, вновь и вновь переживала она прошлое.

Они с Крегом сжимают друг друга в объятиях. Его руки ласкают ее. Ласкают груди, ягодицы, бедра. Задерживаются на холмике любви. Он осыпает ее всю поцелуями. Его мужская плоть настойчиво прорывается в ее плоть.

Переполняется чаша моя…

Еще дальше в прошлое.

Они с Джоном Блэндингсом под жарким солнцем на ароматном стогу сена. Их молодые тела жаждут соединения…

Вздрогнув, она проснулась. А когда с неизбежным чувством вины осознала, какое предательство совершило ее сонное сознание, то вся залилась краской. Но Адди прекрасно понимала, что именно ее изголодавшаяся плоть навеяла эти эротические видения.

Ее сонная фантазия нарисовала ей и множество грядущих любовных сцен.

Однажды она видела себя и Уильяма Лайта – высокого, смуглого, красивого, стремительного во всех своих движениях. Его темные сверкающие глаза как будто раздевали ее. Чувственные губы, казалось, целовали ее. И пылающее тело Адди рвалось ему навстречу…

Проснувшись, она долго укоряла Себя за то, что невольно впустила Уильяма Лайта в свои мечты.

15 июня 1829 года

Губернатор пригласил нас на бал, устроенный в честь первых продаж колониальной шерсти на публичных торгах. Я должна отказаться, потому что Джуно больна, у нее довольно высокая температура. Джон говорит, что я слишком трясусь над детьми, говорит, что «о моей дочери вполне могут позаботиться слуги». Конечно, он прав. Я и в самом деле очень беспокоюсь за своих детей. Думаю, это беспокойство обострено еще и тем, что я потеряла Крега. Поэтому я постоянно дрожу от страха потерять и детей. Если я лишусь Джейсона или Джуно, я как бы потеряю еще одну часть своего любимого. Большей трагедии для меня не может и быть.

Новое десятилетие дало мощный толчок социальным и экономическим переменам в Австралии – подобных перемен не было в течение тридцати двух лет – с тех пор как Филипс основал колонию в Порт-Джексоне. Еще в 1821 году, после блистательной карьеры, длившейся более десяти лет, Лахлан Макуэри вышел в отставку. Его преемник, сэр Томас Брисбейн, стал первым губернатором, который прислушивался к общественному мнению. Благодаря его усилиям был учрежден верховный суд во главе с верховным судьей и проведена реформа, которой тщетно домогался Макуэри, – ввели суд присяжных.

Адди, однако, этот год запомнился прежде всего возвращением в Австралию Уильяма Чарлза Уэнтворта. На второй вечер после своего прибытия он ужинал с Блэндингсами. Адди готовилась к этой встрече, по едкому замечанию мужа, «словно школьница, собирающаяся на первый бал».

– Что за чепуха, Джон. Я только хочу показать мистеру Уэнтворту, что и здесь, вдали от столицы, мы все же не отстаем от новейшей моды. А ведь он пробыл в Англии и на континенте около пяти лет.

Джон – он выглядел весьма эффектно в темном костюме, атласной рубашке и галстуке-шарфе «аскот»[13] – подкатил в своей коляске к туалетному столику и поцеловал обнаженное плечо супруги.

– Ты выглядишь просто божественно, дорогая. Какая жалость, что я… – Он не договорил, но их глаза встретились в зеркале.

И что было бы тогда? – хотела спросить она, но сдержалась.

В этот момент вошла служанка, чтобы помочь Адди с прической, и Джон, извинившись, выкатил из комнаты. Эта служанка, звали ее Мишель, была французской проституткой, она перебралась из Парижа в Лондон, чтобы заниматься там своим ремеслом. Привычная к свободным французским взглядам на любовь, она очень скоро угодила в лапы строгих английских полицейских. Адди и Джон как раз разъезжали по Сиднею, когда увидели колонну каторжников, которых вели на распределительный пункт. Глядя из окна экипажа на проходящую мимо пеструю толпу оборванных каторжниц, Адди обратила внимание на необычного вида молодую брюнетку в первом ряду. Та горько плакала под градом насмешек, которыми осыпали бедняжку ее товарки, закоренелые преступницы.

Велев кучеру остановиться, Адди расспросила об этой женщине конвойного офицера.

– Бедная женщина не должна подвергаться жестоким нападкам этих гарпий. Я поговорю с губернатором, чтобы он отдал ее мне в услужение.

Она таки поговорила с губернатором, и через два дня Мишель вошла в дом Блэндингсов. Два года она была личной служанкой Адди и одновременно помогала экономке по хозяйству. Мишель была рабски предана своей хозяйке.

– Madame, c'est magnifique![14] – сказала служанка, восхищаясь нарядом Адди – желтым бальным платьем с вырезом на груди и на спине. Отделано платье было тончайшими кружевами; корсаж украшала блестящая кайма. Довершали наряд изящные атласные туфельки.

Наморщив лоб, с булавками во рту, Мишель причесывала свою госпожу. Золотистые волосы Адди были перехвачены прозрачной лентой с серебряными полосками и украшены цветами. Высокие узорчатые черепаховые гребни закрепляли два больших узла на затылке, которые на языке тогдашней моды назывались «аполлоновыми узлами».

– Этот джентльмен, которого вы принимаете сегодня вечером, ваш старый друг, мадам? – поинтересовалась служанка.

Адди улыбнулась, хорошо понимая, что на уме у девушки.

– Да, Уильям Уэнтворт – мой старый друг.

– Когда он взглянет на вас в первый раз, я по выражению его глаз сразу пойму, насколько преданный он ваш друг.

Адди невольно рассмеялась. Типичная француженка, Мишель в разговорах о любви всегда проявляла полную откровенность, и общение с ней «освежало» Адди. Француженка долгими часами рассказывала о своих любовных приключениях, начиная с того дня, когда она лишилась девственности в стенах монастыря, будучи четырнадцатилетней девушкой.

Стоя у подножия лестницы вместе с Джоном и встречая Уильяма, Адди чувствовала, что с верхней площадки за ними пристально наблюдают огромные пытливые глаза Мишель.

Уильям выглядел очень элегантно в своем вечернем наряде, пошитом на Бонд-стрит. Зеленый фрак, пожалуй, даже чересчур плотно облегал его фигуру, придавая ему немного женственный вид. Уэнтворт передал свой высокий шелковый цилиндр дворецкому Мак-Бейну и с сияющим лицом подошел к Адди.

– Дорогая Адди, вы выглядите, пользуясь последним лондонским выражением, просто сногсшибательно.

– Это выражение не кажется мне приятным комплиментом, Уильям. А что думаешь по этому поводу ты, Джон?

– Но я действительно хотел сказать комплимент. Ваша красота валит с ног. – Уэнтворт наклонился и поцеловал Адди руку.

Она рассмеялась:

– Вы стали типичным европейцем, Уильям.

Мужчины обменялись рукопожатием.

– Как там добрая старая Англия? – спросил Джон.

– Сначала я был буквально ошарашен. Лондон, Темза, Лондонский мост… Никогда не видел такого скопления людей на одну квадратную милю. Я просто задыхался в тесноте.

Джон с легкой улыбкой кивнул:

– Я все забываю, что вы никогда не бывали у себя на родине.

Уэнтворт скорчил гримасу:

– Вы выражаетесь неточно. Моя родина не Англия, а Австралия, где я родился.

– Может быть, зайдем ко мне в кабинет и выпьем по бокалу портвейна?

Адди шла, держа руку на спинке каталки Джона; с другой же стороны ее держал под руку гость. – Так чем вы там занимались, Уильям? – спросил Джон.

– Выступал за введение в Австралии самоуправления.

– Не понимаю, Уильям, – пробормотал Джон, очевидно, недовольный политическим настроем Уэнтворта. – По законодательному акту, мы только недавно получили частичное самоуправление.

– И что же это за «частичное самоуправление»? Губернатор назначает членов совета, и только он контролирует законодательство, а это означает, что он расставляет на все ответственные должности своих людей и может рассчитывать на их поддержку. Более того, если по каким-то непредвиденным обстоятельствам совет попытается провести законы, не совпадающие с точкой зрения губернатора, у него есть право вето. Нет, единственная приемлемая для нашей партии форма законодательной деятельности – выборность законодательных органов самим народом.

Джон воспринял эти слова с явным неодобрением:

– Уж не выступаете ли вы за всеобщее избирательное право?

– Право голоса должно быть предоставлено всем свободным людям, включая и освобожденных заключенных.

– Еще чего не хватало! Вы же знаете, что бывшие каторжники значительно превосходят нас по численности. Отдаете ли вы себе отчет, к чему может привести такая безответственная политика? Освобожденные каторжники и их потомство очень быстро захватят бразды правления в свои руки.

– Захватят? Вряд ли это уместное слово. Австралийский народ – а мы со временем станем народом – состоит прежде всего из каторжников и их потомства. Должен ли я напомнить вам, что моя мать была каторжницей?

– Извините. Вы знаете, я никогда не задумывался об этом, – проговорил Джон.

– Ничего, у меня толстая кожа. Но дело обстоит так: они уже выплатили свой долг обществу, и теперь общество должно выплатить свой долг освобожденным каторжникам. Право голоса, право определять, как следует управлять обогащенной ими страной, принадлежит им от рождения.

– У вас нет никаких шансов, Уильям, – усмехнулся Джон. Он подозвал Мак-Бейна, жестом показав, чтобы тот наполнил бокалы.

– Ужин будет подан в восемь, сэр, – доложил дворецкий. Во время ужина мужчины говорили о политике.

– Мы знаем, против кого выступаем, Джон. Против таких магнатов, как Мак-Артур, Блэксленд, Хенти, Джон Бэт-мен и… – он окинул Джона долгим суровым взглядом, – не забываем также и объединенную компанию Блэндингсов—Дирингов.

Вскоре после того как Адди и Джон поженились, их отцы создали объединенную компанию «Блэндингс—Диринг энтерпрайзес лимитед».

– Говорят, что ваша совместная мощь не уступает мощи Мак-Артура, – продолжал Уэнтворт.

Джон откинулся на спинку кресла, растопырив пальцы, сложил вместе ладони.

– И мы намереваемся употребить эту мощь на поддержание общественной, политической и экономической стабильности в Новом Южном Уэльсе.

– Стабильности? Вы просто хотите сохранить статус-кво и удержать власть в руках богатых и влиятельных людей.

Мужчины, сидевшие напротив друг друга, обменялись многозначительными взглядами. Пространство, разделявшее их, было куда шире стола, за которым они сидели.

После ужина Джон, извинившись, удалился к себе в кабинет.

– Мать и отец отдыхают в Кейптауне, – сказал он напоследок, – и я с трудом управляюсь со счетами.

– Конечно, идите считайте свои деньги, Джон, – язвительно заметил Уэнтворт.

Джон взглянул на него с насмешливой улыбкой:

– Вы знаете, какова единственная разница между таким либералом, как вы, и таким консерватором, как я?

– Какова же эта разница?

– У меня есть кое-что, и я хочу сохранить, что имею, а вы хотели бы кое-что из этого приобрести. – Он похлопал Адди по руке. – Увидимся позже, моя дорогая. Спокойной ночи, Уильям. Ваш радикализм отнюдь не мешает мне наслаждаться вашим обществом. Пожалуйста, заглядывайте опять.

– Спасибо, Джон, не премину заглянуть. И я тоже вам симпатизирую, хотя вы и неисправимый филистер.

Мужчины крепко пожали друг другу руки.

Глава 2

Уильям Уэнтворт стал частым гостем в доме Блэндингсов. А на следующий год, когда умерла Джоанна Диринг, он был одним из тех, кто нес гроб.

Перед смертью мать Адди высказала желание, чтобы ее похоронили в семейной усадьбе в Сёррее, рядом с родителями. Сэмюел выполнил ее желание – сразу же после официальной церемонии похорон он купил билет на быстроходный пакетбот «Западный ветер», отправлявшийся в Англию. Заполненный льдом гроб находился в трюме.

В отсутствие отца Адди вернулась обратно в дом Дирингов, чтобы присматривать за работой служанок и рабочих-каторжников.

– Ты уверена, что справишься? – спросил Джон с искренним участием.

Его убежденность в своем мужском превосходстве задела Адди за живое. Вздернув подбородок, она ответила:

– Я могу справиться не хуже отца. Да если уж на то пошло, то и не хуже тебя.

Вместе с Адди и ее детьми переехала и Мишель. Под управлением Адди дела и дома, и на ферме шли так же, как и при отце. Сидя в отцовском кабинете, она работала с утра до позднего вечера, частенько задерживалась и после того, как все слуги и работники укладывались спать. Когда же Адди, наконец, ложилась, бывало, что и после полуночи, то засыпала мгновенно, едва лишь голова касалась подушки. Спала крепко, не то что у Блэндингсов, где ей постоянно снились тревожные сны.

Однажды воскресным вечером в начале декабря, когда Адди доделывала кое-какие дела, в парадную дверь постучали. Слуги и дети давно уже спали. Запахнувшись поплотнее в пеньюар, она с некоторой опаской прошла в вестибюль.

Смахнув со лба локон, она чуть приотворила закрытую на цепочку дверь:

– Кто там?

– Уильям Уэнтворт. У вас все в порядке? Я увидел освещенные окна и решил проверить, все ли у вас в порядке.

– Как это заботливо с вашей стороны. Заходите на рюмочку хереса. Я работала, никак не могу уснуть. – Она сняла цепочку с крючка и впустила гостя.

– Надеюсь, я не помешаю вам? – Перешагнув порог, он окинул Адди восхищенным взглядом. – Как вам всегда удается быть такой красивой? Почти все женщины выглядят в подобных одеяниях и без причесок сущими ведьмами.

Адди вскинула брови:

– Похоже, вы видели много женщин в неподобающем виде. Он в смущении рассмеялся:

– Ну… не так уж много.

– Пойдем в кабинет, Уилл, – сказала Адди и пошла впереди, чувствуя, что он разглядывает ее сзади. Не раздевает ли он ее в своем воображении? Или это ей только чудится? Ее щеки вспыхнули; прежде чем она успела совладать с собой – какой стыд! – она уже сама мысленно раздевала Уильяма.

Когда Адди наливала херес, ее рука дрожала, и графинчик позвякивал о край бокала. Уильям рассмеялся:

– Похоже, вы наигрываете какую-то мелодию.

– Мне просто пришлось слишком много писать, – солгала она.

Помимо своей воли она все время оглядывала его с головы до ног. Уэнтворт был в белой рубашке с открытым воротом, в пятнах типографской краски. В краске были кончики пальцев и даже узкие темные брюки, пожалуй, слишком узкие – ткань плотно обтягивала его мужскую плоть.

«Какая же ты потаскуха, Аделаида Диринг – Мак-Дугал, – мысленно упрекала она себя. – И самое худшее, что ты с готовностью грешишь в мыслях, а не на деле…»

Уэнтворт неправильно истолковал ее пристальный взгляд:

– Я должен извиниться за испачканную одежду. Мне не следовало заходить в таком виде, но, как я уже сказал, я очень встревожился.

– Я очень рада, что вы зашли, Уилл. Что до вашей одежды, она меня не смущает – сразу видно, что вы упорно и плодотворно работали.

– Да, верно. Мы потрудились на славу. Готовили первое издание нашей газеты. Завтра утром ее будут продавать на улицах Сиднея. Ларри и Барт остались на всю ночь.

– «Австралиец», – в раздумчивости проговорила Адди. – Хорошее название.

Он улыбнулся:

– Оно отражает политическое направление газеты. Австралия – страна, достойная занять место наравне с другими свободными странами. Новый Южный Уэльс – отныне анахронизм.

– «Газетт» – бездарный листок, – презрительно обронила Адди. – Это всего лишь рупор губернатора. Она льстиво подхватывает все, что изрекает сэр Томас, разбавляя все это пустопорожними сообщениями. Свадьбы, рождения, смерти – и прочее в таком же духе.

– «Австралиец» будет выражать мнения и стремления нашего народа.

Энтузиазм Уэнтворта был заразителен. Глаза Адди вспыхнули. Она подошла к Уильяму, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Поздравляю. С нетерпением дожидаюсь выхода в свет вашей газеты.

– Утром вы получите первый ее номер. Я дал Барту распоряжение, чтобы вам тут же доставили газету. Как только типографская краска подсохнет.

– Спасибо, Уилл. В один прекрасный день вы станете таким же знаменитым, как Вашингтон, Джефферсон и Франклин в Америке. Кто знает, может быть, дети даже назовут вас отцом нации.

– Не продолжайте, а то я высоко задеру нос от ваших похвал.

У обоих слегка кружилась голова. И не только от выпитого хереса. Они много смеялись, и в их смехе слышались будоражащие нотки.

– Мне хочется танцевать! – неожиданно воскликнул Уильям. Он схватил Адди за руки и закружил ее. – Не сплясать ли нам джигу?

– Прекратите. У меня все плывет перед глазами, – давясь от смеха, фыркнула она. – Дайте мне отдышаться, Уильям.

– Ни за что не дам. – Он заключил ее в объятия и крепко поцеловал в губы.

Она не сопротивлялась, но и не отвечала на его поцелуй.

«Не сдавайся, держись, не то тебе будет стыдно», – предостерегала совесть.

«Вас могут увидеть слуги и дети», – увещевал рассудок.

«К черту и совесть, и рассудок», – бунтовала плоть.

Она прижалась к нему всем телом и обвила руками его шею. Их губы наконец слились. Тело ее, казалось, сгорало в огне страсти. У Адди было такое чувство, будто плоть ее превратилась в пылающий вулкан. Ею овладели такие силы, против которых беспомощны и доводы разума, и нравственные убеждения.

– Наверх, в спальню, – шепнула она, легонько куснув мочку его уха.

– Ах ты, кусака, – выдохнул Уилл, просовывая руку за отворот ее пеньюара.

Он коснулся налитой женской груди, и сосок, казалось, обжег его ладонь, словно раскаленное железо.

– Сними ботинки. Ступай тихо-тихо, – сказала она. Он поднимался по длинной спиральной лестнице босиком.

Шли они, держась за руки, словно дети перед очередной шалостью, шли, посмеиваясь и пытаясь коснуться друг друга.

Едва войдя в комнату, Адди закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Она зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

– Кто первый в постели, первый во всяком деле, – неожиданно выпалила она. И сразу же почувствовала, как острая боль пронзила ее сердце. Ведь это были слова любовной игры, в которую они вместе с Крегом играли в Земном Раю.

Кто первый в постели…

Она была рада, что Уильям не заметил ее замешательства. Он также испытывал смущение, глядя на горящую на столике свечу и на двухрожковую керосиновую лампу. В нерешительности расстегнув рубашку, он спросил:

– Не погасить ли нам свет?

Но она уже полностью овладела собой.

– Конечно же, нет. Я хочу смотреть на тебя и хочу, чтобы и ты смотрел на меня. – Она подошла к нему, покачивая бедрами, с кокетливой улыбкой на губах. – Разве тебе не хочется видеть меня обнаженной?

Уэнтворт не впервые имел дело с женщиной, но впервые имел дело с такой женщиной – Адди, ничуть не стыдясь, заявляла, что испытывает к нему физическое влечение и что ей нравится видеть обнаженное мужское тело.

Едва сняв рубашку, он тут же принялся расстегивать брюки. Охваченный безумным желанием, он стал срывать с нее одежду. Она выскользнула из ночной рубашки, точно змея, сбрасывающая кожу.

Змея. Подходящая символика. Чувственная. Грешная. Извивающаяся. Она медленно продвигалась к кровати, сладострастно извиваясь. Ее груди неудержимо манили его. Он не мог оторвать взгляда от ее бедер, живота и ягодиц.

Губы Уэнтворта пересохли, ему казалось, он вот-вот сгорит в огне желания. Он сбросил с себя брюки и, протянув руки к Адди, устремился к ней. Уэнтворт заключил ее в объятия, и они вместе упали на мягкую постель. Губы их слились в поцелуе, и он закрыл глаза, весь во власти пожара, полыхавшего в его груди. Их тела сливались воедино. С тихим стоном он прижал ее к себе, неуклюжий и неловкий, как отдающаяся девственница, пораженный чудом, происходящим с ним.

– Я помогу тебе, – пропела она и потянулась к его отвердевшей плоти.

Когда он вошел в нее, она вскрикнула и сладострастно застонала. Наконец-то он заполнил ее сосуд, давно уже пустовавший.

Она медленно взбиралась с одного незримого плато на другое; наконец воздух сделался таким разреженным, что стало трудно дышать.

И вот она уже на самой вершине, на пике, таком остром, что ей приходится балансировать, как одному из тех канатоходцев, которых она в детстве видела на ярмарке. Блаженство стало мучительно острым, и тогда она с радостным криком освободилась от того, что в ней так долго копилось. И ей было наплевать, что она может разбудить весь дом. Плотина прорвалась, и ничто не могло остановить хлещущий поток. Уильяму она казалась ненасытной.

Только с первыми проблесками зари она вытянулась на постели рядом с любовником. Только теперь наконец угасло пламя, так долго сжигавшее ее. Уилл с облегчением вздохнул и тотчас же погрузился в глубокий сон.

18 мая 1825 года

Губернатор Брисбейн публично заклеймил Уильяма как «демагога и вульгарного, плохо воспитанного человека» и обвинил в «насаждении бунтарских настроений среди преступных элементов, численностью в пять раз превосходящих свободных поселенцев». Уильям ответил на обвинения на митинге, где выдвинул призыв к радикальной конституционной реформе. Он предлагает созвать законодательную ассамблею в составе ста выборных членов, которые должны быть выбраны свободным голосованием среди мужчин. Итак, «мужское избирательное право»! Я не преминула высказать ему свое мнение, которое, как он признался, заслуживает тщательного обдумывания. До тех пор, сказала я, пока люди ищут всяких оправданий, чтобы лишать кого бы то ни было избирательных прав по половым, расовым, религиозным и национальным признакам, они будут находить всевозможные субъективные причины, чтобы лишать прав и членов собственной избранной группы: у одного глаза не того цвета, у другого зубы кривые, этот слишком толст, а тот чересчур худ. Наконец Австралия наметила себе новую веху.

После моего возвращения в дом Блэндингсов мне стало трудно находить время, чтобы встречаться с Уильямом. Последнее наше свидание состоялось более трех недель назад в сомнительной гостинице на окраине Сиднея. Я накинула плотную вуаль, чтобы меня не узнали. Честно сказать, я не так уж и тоскую по Уильяму. Мое влечение к нему носило и духовный, и физический характер, но никакой любви в наших отношениях не было. По-настоящему я любила лишь одного человека – Крега Мак-Дугала – и никогда не полюблю другого.

Мишель только что принесла мне доставленное почтой письмо. Я просто не поверила своим глазам, когда прочитала имя отправителя. Это Уильям Лайт, теперь уже полковник Лайт. Он предполагает в не столь уж отдаленном будущем вернуться в Австралию в качестве главного картографа для исследования и нанесения на карту восточного побережья континента.

Мишель (этакая чертовка) говорит, что, когда я читала письмо полковника, мое лицо походило на небо, куда после долгой грозы возвращается наконец солнце.

Обстоятельства сложились так, что Адди и Уильям Уэнтворт побывали в гостях у Джона Мак-Артура в его поместье Кэмден-Парк. Ехать первоначально собирался сам Джон Блэндингс, но утром, когда он предполагал выехать, возникли неожиданные осложнения.

– Тебе придется поехать одной, Адди, в противном случае Джон будет глубоко разочарован. Я уже попросил Уильяма Уэнтворта, чтобы он проводил тебя в экипаже. Он сказал, что с удовольствием доставит тебя на место.

– Я, видимо, чего-то не понимаю, Джон. Не думаю, чтобы Уилл и Джон Мак-Артур были рады видеть друг друга.

– Не будь такой занудой, дорогая. Оба они любят словесные стычки. Обещаю тебе, что этот уик-энд удастся на славу.

– Нисколько не сомневаюсь.

Адди и Уильям отправились в эту поездку вместе с племянницей Мак-Артура в экипаже, запряженном четверкой.

Поместье Кэмден-Парк находилось в сорока милях от Сиднея, то есть ехать предстояло два дня.

На ночлег они остановились в гостинице «Олений парк» с одноименной таверной при ней. После простого, но сытного ужина, состоявшего из мясного пирога, почек и жареного картофеля с печеными яблоками, Адди, извинившись, поднялась к себе в комнату.

– Оставляю вас одних, молодые люди. Развлекайтесь, – сказала она перед уходом. – Насколько я знаю, по вечерам тут бывают танцы под скрипку.

Уилл галантно составил компанию мисс Мак-Артур. Конечно же, никто из приверженцев Мак-Артура не должен был знать о его отношениях с миссис Блэндингс. Затем и он, сославшись на усталость, проводил Тесс, высокую тощую девицу, в ее комнату. У самой двери Уэнтворт поклонился и поцеловал руку своей молодой спутнице.

– Спасибо, что почтили меня своим обществом, мисс Мак-Артур. Я уверен, что мы неплохо проведем время в Кэмден-Парке.

Уильям зашел в свой номер, сосчитал до десяти и вышел. Крадучись, направился по темному коридору в комнату Адди. Как они договорились, дверь была не заперта, и он тихо вошел.

– Я чуть не уснула, Уилл, – окликнула она его с кровати. – Почему ты так задержался?

– Я танцевал рил[15] и гавот. Она рассмеялась:

– Как мило! Может быть, и нам потанцевать?

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, поспешно раздеваясь.

– Гавот – чудесный танец, но лично я стоячему гавоту предпочитаю лежачий гавот. Разумеется, я выражаюсь в буквальном смысле.

Уильям разразился хохотом:

– Лежачий гавот! Ну и распутница же ты!

– Позволь мне доказать тебе это. – Отбросив одеяло, Адди протянула к нему руки.

Ее обнаженное тело неизменно приводило Уилла в восторг. Она была невероятно соблазнительна, без малейших признаков перезрелости. У большинства женщин груди либо как лимоны, либо как дыни. И очень редко – золотая середина. «Грудочки» Адди, как ласково выражались моряки в портовых трактирах Лондона, были размером с апельсины, они просто идеально ложились в руку. А ее спина и бедра будто были высечены из мрамора самим Микеланджело.

Он лег рядом с ней и заключил ее в объятия. Обнял по-мужски, по-хозяйски, хотя прекрасно знал, как бурно протестует Адди против так называемого Мужского превосходства в чем бы то ни было. Ни один мужчина, несомненно, не мог «обладать» Адди. Более того, Аделаида Диринг всегда решительно брала инициативу на себя, что и подтвердилось в следующую секунду.

– Сегодня для разнообразия я хочу быть сверху, Уилл, – заявила она. – Ты лежи спокойно, отдыхай. Всю работу я сделаю сама.

– Ты называешь это работой, – засмеялся он. – Странно. Я предпочитаю считать это развлечением.

Уильям лег на спину, подложив руки под голову, и Адди уселась на него верхом. Сначала он чувствовал себя неловко, но когда она улеглась на него, разметав свои благоухающие волосы по его груди и лицу, он забыл обо всем на свете.

– Ты считаешь меня распущенной? – спросила она какое-то время спустя.

Он покраснел и запинаясь проговорил:

– Ты всегда одерживаешь верх надо мной. Я не говорил ничего подобного.

– Но ты именно это хотел сказать.

– Нет, Адди. Что за шутки?

– А я и не думаю шутить. – Она нахмурилась. – Говорю совершенно серьезно. Скажи, Уилл, ты расскажешь когда-нибудь об этой ночи своим друзьям в мужском клубе? Или на какой-нибудь холостяцкой вечеринке?

Уэнтворт был в негодовании:

– За кого ты меня принимаешь? Да я скорее дам отрезать себе язык, чем начну рассказывать о тебе, дорогая Адди.

– Я знаю, Уилл. Я говорила… так, вообще… И все-таки предположим, ты беседуешь с другими мужчинами, и все похваляются своими любовными победами. Как бы ты описал то, что у нас было сегодня?

Уильям раскрыл рот, но не смог произнести ни слова. Лицо его выражало замешательство, смущение, растерянность.

– Ты что, Уилл, язык проглотил? Он попытался как-то обойти эту тему:

– Послушай, Адди, прекратим этот пустой разговор.

– Но это вовсе не пустой разговор. Ты у нас старый боевой конь, и я хочу знать: мог бы ты признаться своим друзьям, что занимался любовью в позе, свойственной обычно женщинам?

Уильям отвернулся, не решаясь встретиться с ней глазами.

– Нет, ты скорее дал бы отрезать свой член, – с усмешкой сказал она. – Ты никогда не признаешься в том, что с тобой было, ибо это могло бы бросить тень на твое мужское достоинство в глазах твоих знакомых или приятелей, исповедующих мужской шовинизм.

– Послушай, Адди, по-моему, мы уже достаточно наболтались. Пора и отдохнуть.

Он соскочил с кровати и стал торопливо одеваться. Даже после того как Уэнтворт улегся в свою постель, насмешливый смех Адди все еще звенел в его ушах.

Мак-Артуры приняли Уэнтворта вежливо, но холодно. Довольно скучный досуг разнообразили частые перепалки между хозяином и молодым гостем. Самая ожесточенная из них произошла, когда племянница Тесс обмолвилась о том, что ее отец читает «Австралийца» как святую книгу.

– Мой брат, наверное, спятил! – взорвался дядя Джон. – Он же знает, что я думаю по поводу этой бунтарской газетенки.

– Очевидно, у него есть свое собственное мнение, – язвительно заметил Уэнтворт.

– Не вмешивайтесь в наш разговор, молодой человек.

– Как я могу не вмешиваться, если вы поносите мою газету?

– Поношу – слабо сказано. Я намерен закопать этот листок, как протухший кусок мяса.

– И как вы, позвольте спросить, намерены это сделать, сэр? Наш тираж растет с каждым днем.

Лицо Мак-Артура побагровело. Он залпом выпил свой бренди и вытер губы рукавом рубашки.

– Вы скоро это узнаете, молодой смутьян. – Откусив кончик сигары, Мак-Артур выплюнул его к ногам Уэнтворта. – Вы прячетесь за этим бессмысленным лозунгом – свобода прессы. Пытаетесь оклеветать честных людей.

– Простите, но подобный вздор даже не заслуживает ответа. Могу только сказать: наш народ не глух и не слеп. А моя газета – не более чем рупор, голос народа.

– Мы скоро заставим замолчать этот голос, – проворчал Мак-Артур.

– Каким образом? – нахмурился Уэнтворт.

Могущественный магнат выпустил дым прямо ему в лицо.

– Губернатор уже представил в совет законопроект, предусматривающий систему лицензирования и введения гербового сбора на каждый экземпляр газеты, издаваемой в Новом Южном Уэльсе.

Удар был весьма и весьма чувствительный, и Уэнтворт заметно переменился в лице. Он стал пепельно-бледным, краешек левого глаза подергивался. Дрожащими пальцами свернув салфетку, он встал из-за стола и поклонился миссис Мак-Артур:

– Извините, мадам. Я должен выйти на свежий воздух. – И, повернувшись, вышел из комнаты, провожаемый недобрым гомоном гостей.

– Какой грубиян! Даром что молоко еще на губах не обсохло.

– А чего от него ждать? Вы же знаете его происхождение. Мать была каторжницей.

– Следовало бы заткнуть ему рот, чтобы не мутил людей.

– Мы это и сделаем, – заверил Мак-Артур.

Зеленые глаза Адди метали огненные искры. Даже не извинившись, она встала из-за стола и, гордо выпрямившись, вышла вслед за Уэнтвортом.

Она догнала его в саду.

– Куда ты идешь, Уильям?

– Кажется, ко дну, – последовал стоический ответ. – Газета не может позволить себе оплачивать лицензию и сборы.

– Тогда следует провалить его законопроект.

– Ха! Слово губернатора – закон. Если он станет ублажать своих хозяев, Мак-Артура и других богатых собственников, всех австралийских нуворишей, противостоять ему будет трудно. Да просто невозможно.

Она остановилась и положила руки ему на плечи:

– Уильям, посмотри на меня. Что ты имел в виду, когда сказал Джону Мак-Артуру, что «Австралиец» – голос народа? Или это просто высокопарная фраза?

– Нет, я убежден, что это именно так! – страстно ответил он. – Моя единственная забота – благополучие австралийского народа.

– Тогда все в порядке. Призови народ защищать свой голос. Собери целую армию, которая отстаивала бы право на свободное слово в свободной стране. – Она начертала несколько завитков в воздухе. – Я уже вижу крупный заголовок в следующем номере твоей газеты.

ДА СВЕРШИТСЯ ВОЛЯ НАРОДНАЯ!

Призываем к сопротивлению всех мужчин, женщин и детей, которые любят и чтут свободу. Губернатор и его совет пытаются заглушить голос «Австралийца», заковав его в цепи цензуры, обложив непомерными поборами, точно так же как Георг Третий пытался подавить голос, дух и волю американских колонистов. Покажем лакеям британской монархии, что австралийцы дорожат свободой не меньше, чем американские колонисты. Завтра у вас будет возможность продемонстрировать свою смелость и решительность. Пусть же ярко пылает пламя свободы!

Уже на следующий день жители Сиднея и Парраматты – читатели «Австралийца», вняв призыву к сопротивлению, стали собираться перед зданием верховного суда, где как раз происходило заседание. За считанные минуты здание было окружено, все прилегающие улицы заполнены горожанами – мужчинами и женщинами. Полиция и конные солдаты, призванные для восстановления порядка, были бессильны обуздать людское море, которое колыхалось наподобие Тихого океана.

Верховный судья Каррингтон, суровый человек с ястребиными чертами лица, смотрел на улицу из окна своего огромного кабинета.

– Вы видите, как оборачивается дело, – сказал Уильям Уэнтворт. – Окончательное решение за вами: прислушаетесь вы к голосу губернатора или к голосу народа.

Сцепив руки за спиной под фалдами черного фрака, Каррингтон расхаживал вдоль своего письменного стола. Походив, останавливался и брал в руки текст законопроекта губернатора Дарлинга, вводящего лицензирование газет и гербовые сборы. Читал и снова клал на зеленое сукно.

В очередной раз взяв документ с подписью и печатью губернатора, он подошел с ним к окну. Какая-то женщина в толпе увидела его и закричала:

– Вот верховный судья, а с ним вместе Уилл Уэнтворт!

– Давайте послушаем, что нам скажет Уилл Уэнтворт, друг народа! – выкрикнул кто-то.

И тысячи глоток слились в одном оглушительном хоре:

– Уэнт-ворт! Уэнт-ворт! Ура, ура, ура – в честь Уилла Уэнтворта!

Судья, в последний раз взглянув на бумагу, с торжественным видом порвал ее пополам и еще раз пополам, после чего удостоил Уэнтворта слабым подобием улыбки:

– Кажется, свободные граждане Австралии высказали свою волю, мистер Уэнтворт.

Уэнтворту с трудом удалось сдержать свои чувства. Он готов был вскочить на стол верховного судьи и лихо сплясать джигу. Однако он довольствовался малым: улыбнулся в ответ, пожал судье руку и проговорил:

– Я благодарю вас от своего имени, от имени всех сотрудников «Австралийца» и всех свободных и независимых граждан нашего молодого народа. Особенно я благодарю вас за то, что вы заложили основу его будущего величия. Никогда больше свобода слова и свобода печати не будут находиться под авторитарным контролем правительства.

А мысленно добавил: «Следует воздать особую благодарность Аделаиде Диринг, чья красота и обаяние сопоставимы лишь с ее отвагой, умом и прозорливостью».

Глава 3

Через пятнадцать лет после того как Крег Мак-Дугал был отправлен в плавучей тюрьме в исправительную колонию в Новом Южном Уэльсе, он вновь ступил на английскую землю в Портсмуте.

На корабле Крег работал помощником боцмана, и теперь в его карманах позвякивали монеты. Не без волнения сел он в поезд, чтобы отыскать в Лондоне двух своих младших сестер. Хотя и сильно сомневался, что они выжили в сиротском приюте, куда их поместили после его ареста. Сразу же по приезде в столицу он взялся за дело. Из приюта сестер определили в разные семьи, где они учились стряпать. Но ему удалось напасть на след только одной, самой младшей, Терезы. Последним местом ее работы была кондитерская лавка в Кенсингтоне.

– Два-три года назад она вышла замуж за портового рабочего и ушла от меня, – сказал ему хозяин. – Иногда я ее встречаю, стало быть, она живет где-то поблизости.

Крег тщательно обыскал четыре ближайших квартала, на пятый день дверь подвальной квартиры ему отворила молодая женщина, лицо которой показалось ему смутно знакомым. На ее облик наложили отпечаток тяжелый труд, непрестанные заботы, видимо, частые роды, но он все же узнал Терезу. Она очень походила на мать и выглядела едва ли не ровесницей ей, хотя этой женщине было не больше двадцати – двадцати одного года, точной даты ее рождения он, к сожалению, не помнил.

Тереза вскрикнула, вся кровь отхлынула от ее лица, и, чтобы не упасть, она схватилась за дверной косяк.

– Это призрак! – ахнула она и воззвала ко всем святым. Рядом с ней, держась за ее довольно грязные юбки, стояли двое малышей, третий сосал ее грудь.

– Никакой я не призрак, сестрица. Успокойся, пожалуйста, успокойся.

Шагнув вперед, он поддержал ее под локоть. А затем отвел, все еще ошеломленную, к кухонному столу и усадил на стул.

– Откуда ты, Крег? Я думала, ты давно уже умер, – произнесла она довольно безучастным тоном, ибо нелегкая жизнь давно уже притупила все ее чувства.

– Много раз я был очень близок к смерти, но уцелел. Видимо, права была наша ма, когда, еще до того как запила, говорила: «Только по-настоящему хорошие люди умирают молодыми». – Нагнувшись, он пощекотал старшего малыша под подбородком. – Я вижу, у тебя тут трое шустрых сорванцов. Похоже, ты наслаждаешься жизнью.

Тереза оглянулась вокруг с нескрываемым отвращением:

– Да, мы живем просто роскошно!.. Не променяем наше жилище даже на Букингемский дворец. Присаживайся, Крег. Сейчас мы с тобой попьем чайку.

– Это было бы неплохо. А как поживает Сильвия?

– Не знаю. После замужества я больше с ней не виделась. В последнюю нашу встречу она сказала, что собирается отправиться в Америку. Есть такая компания, которая подыскивает жен для мужчин, живущих в западных колониях. Дают немного денег – и поезжай. Крег улыбнулся:

– Теперь они уже не колонии, подчиняющиеся королю…

– Не важно. – Она поднялась и пошла к плите, чтобы вскипятить чай.

– А где твой муж?

– Том Малоуни? В порту, работает грузчиком. Он здоровенный такой ирландец и хороший человек.

– Я хотел бы познакомиться с ним.

– А как твои дела, Крег? Когда ты выбрался из тюрьмы? Есть ли у тебя жена или девушка?

– И девушка была, и жена. – Он вкратце рассказал обо всем, что случилось с ним после того, как его арестовали за кражу хлеба. Тереза была огорчена, услышав, что он потерял Адди и детей.

– Ты не собираешься повидаться с ними? Он сжал губы.

– К чему?.. Без меня им даже лучше. Меня все еще разыскивают по обвинению в убийстве и еще бог весть в чем. Если я вернусь в Австралию, меня тут же вздернут на первом попавшемся дереве.

Она принесла чайник, засыпала чаю и накрыла его стеганым чехлом.

– Пусть хорошенько заварится. А я пока уложу детей. Пошли, Томми, Реджина.

Каждому из детей и самой Терезе Крег вручил по шиллингу. Это произвело впечатление на Терезу.

– Как хорошо иметь богатого брата! – заметила она и, взяв детей за руки, увела в заднюю комнату.

Муж вернулся домой, когда они уже допивали чай с джемом и печеньем. Том сразу же понравился Крегу. Коренастый, могучий мужчина с длинными ручищами и кривыми, как у больших австралийских обезьян, ногами. Открытое, веселое лицо с широко расставленными голубыми глазами. Почти все зубы у него были выбиты в портовых драках, челюсть ушла вглубь.

– Иногда я зарабатываю несколько шиллингов, выступая в шикарных джентльменских клубах, – похвалился он.

– Какие они джентльмены, – неодобрительно поморщилась Тереза, – платят деньги, чтобы посмотреть, как два грузчика тузят друг дружку.

Том открыл бутылку джина, которую приберегал для торжественных случаев, и пока мужчины пили, Тереза стирала белье в большой лохани в их крошечном дворике, который и двориком-то было назвать трудно.

– Ты собираешься опять уйти в море? – спросил Малоуни.

– Наверное. Просто не умею делать ничего другого. Может быть, поплыву на клипере мимо мыса Горн в Западную Америку. Говорят, там большие возможности.

Малоуни поднял свой стакан:

– Желаю тебе удачи и благополучия. Америка и впрямь земля великих возможностей. Золотая земля. Были бы у меня детишки побольше, я и сам отправился бы туда. Вот только Тереза не хочет.

– Почему? Множество семей переселяется в другие земли. Англия перенаселена. И то немногое, что тут есть, достается богатым и могущественным людям. Нет, после того как поживешь на таком просторном материке, как Австралия, уже не захочешь жить на этом тесном маленьком острове.

За несколько последующих лет Крег дважды плавал к западному побережью Америки – первый раз в Йерба-Буэну, мексиканский форт с одной из лучших гаваней, которые ему доводилось видеть, и второй – в Асторию, на дальнем севере, где охотник и торговец пушниной Джон Джэкоб Астор основал факторию.

Именно Астор рассказал ему о том, что произошло в Австралии за последние годы:

– Эти ребята основали колонию на западном берегу, на Лебединой реке. Почтовая служба в Новом Южном Уэльсе теперь лучше, чем у нас здесь. Землю больше не раздают в виде бесплатных пожалований. Ее продают с аукциона, покупает тот, кто больше предложит.

Но более всего Крега заинтересовала новость о введении суда присяжных.

– Жюри присяжных будет состоять из таких же, как я, как ты, людей, – размышлял он вслух. – Любопытно, что было бы, явись я с повинной. Могу ли я надеяться на беспристрастный пересмотр моего дела?

Вопрос был чисто риторический. Он уже давно решил, что Адди и детям будет лучше без него. Пусть все остается, как есть. К этому времени они наверняка перестали считаться незаконнорожденными, его отцовство за давностью небось забыто. Отныне они наследники Джона Блэндингса – и точка.

По возвращении в Лондон Крег навестил Терезу и Тома. Теперь они были единственной его семьей. Он привез подарки – индейские куклы с фактории Астора для ребят, меховую муфту для Терезы и настоящий томагавк для Тома.

– Вот это топорик! – в восторге вскричал Том, размахивая им в воздухе и смешно распевая индейскую боевую песню.

– Господи помилуй! – испугалась жена. – Ты воешь, как мартовский кот на заборе. Смотри, как бы соседи не запустили в тебя старым ботинком.

Был и еще один общий подарок для всей семьи.

– Я купил вам билеты на новую постановку в Музыкальном зале, – сказал Крег. – Там будут выступать танцовщицы и комедианты. А еще – знаменитый нигерийский колдун.

– Колдун?!

– Да, черный колдун.

– Ниггер, стало быть?

– Просто черный. – Со времен дружбы с Абару Крег не принимал это презрительное словечко «ниггер».

Впятером они и отправились на утреннее представление. Дети, разумеется, были еще малы, чтобы понимать юмор комиков, но это не мешало им чувствовать себя полноценными зрителями, хохотать до слез, глядя на выходки причудливо разодетых актеров и актрис.

Они хлопали в ладоши с таким же увлечением, как взрослые, когда шеренга танцовщиц начала дружно задирать ноги в черных шелковых чулках, демонстрируя нижнее белье под короткими юбчонками с оборочками.

– Не пяль так глаза, Том, – шепнула Тереза мужу. Наконец наступил финал.

Конферансье в своей великолепной клетчатой визитке, в котелке и с тростью в руке вышел в центр сцены и поднял руку, призывая к тишине:

– А теперь, леди и джентльмены, я с величайшим удовольствием представляю вам знаменитого, прославленного нигерийского колдуна!

Публика засвистела, захлопала, закричала, затопала ногами, приветствуя выход из-за кулис дородного, исполненного достоинства черного человека в вечернем костюме, плаще и высоком шелковом цилиндре. У него были довольно приятные, правильные черты лица, щегольская вандейковская бородка и аккуратные, сужающиеся книзу бачки.

– Что за черт! – вскричал Крег.

– Что с тобой? – встревожилась сестра. – Ты словно бы увидел привидение.

– Вроде того, милая, – ответил он, в изумлении покачивая головой.

Никаких сомнений. Нигерийским колдуном был не кто иной, как Абару.

Красноречивое вступление, которое он сделал, вызвало бурные аплодисменты публики. А жонглировал он с такой ловкостью, проделывал такие необыкновенные фокусы со всякими мелкими предметами, с монетами и картами, которые исчезали, словно растворялись в воздухе, что вся публика, вскочив на ноги, бурно изъявляла свое одобрение.

По свистку на сцену выбежала маленькая собачонка, и на какое-то мгновение Крегу показалось, будто это перевоплощение Келпи. Но, поразмыслив, он решил, что старый верный друг Абару наверняка уже давно околел.

Но этот щенок был не менее талантлив, чем его предшественник. По команде он делал переднее и заднее сальто, ходил на задних лапах. Выпрашивая кусочек мяса, пел таким жутким голосом, что Крег даже вздрогнул. В самом конце он прикинулся мертвым, и хозяин унес его со сцены, как небольшой мешок с крупой.

Затем Абару и его собачонка вернулись на сцену, где их ждали оглушительные аплодисменты. Песик плясал на задних лапах и в подражание Абару качал мордочкой и даже улыбался. Их вызывали трижды. Наконец конферансье, махая руками, прекратил овацию.

– Леди и джентльмены, – умоляющим тоном провозгласил он, – вас ждет следующий номер нашей программы.

Крег встал.

– Простите, я сейчас вернусь. Тереза положила ладонь на его руку.

– Куда ты?

Когда он подошел к двери, ведущей на сцену, его остановил сторож:

– Извини, парень, сюда пропускают только актеров и работников сцены.

– Я родственник.

– Чей это ты родственник? Крег ухмыльнулся и подмигнул:

– Я брат нигерийского колдуна.

Старый сторож поскреб седую голову и скорчил смешную гримасу:

– Брат? Ну, если брат, тогда проходи.

– Спасибо, приятель. – Крег быстро прошел мимо сторожа и углубился в длинный темный коридор.

Сторож какое-то время недоуменно смотрел ему вслед.

– Брат?! – Его глаза вдруг широко открылись. – Эй, мистер! А ну-ка возвращайся назад. Какой же ты ему брат, если он ниггер?

Но Крег уже карабкался по винтовой лестнице на второй этаж, где помещались артистические уборные.

Его окликнула полненькая хористка с крашенными хной волосами, одетая лишь в корсет, трико и чулки с подвязками:

– Кого-то ищешь, парень?

– Нигерийца.

– Он в комнате «С». – Она взмахнула длинными ресницами. – А я в «Д». Может быть, у меня тебе больше понравится?

– Спасибо, с удовольствием зайду. Но сперва я должен сделать кое-какие дела.

Он остановился возле комнаты, на двери которой красовалась большая буква «С», постучал.

– Войдите, – послышалось изнутри.

Он отворил дверь и вошел в небольшую комнату. Абару сидел за туалетным столиком, смывая со своего лица краску. Повернувшись на стуле, он изумленно уставился на Крега.

– Неужели это ты, мой друг? Или дьявол решил сыграть со мной злую шутку за то, что я практикую черную магию, обманывая своих ничего не подозревающих поклонников?

– Ах ты, беспокойный черный дьявол! Какой черт занес тебя в Лондон? И с какой стати ты вздумал дурачить головы людям? Черный нигерийский колдун! Ну, это уж чересчур, старый ты хрен.

Абару смущенно улыбнулся:

– Это была идея моего агента.

Крег застонал и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Какого там еще агента? Не морочь мне голову, Эйб. Абару показал на стул.

– Садись, и мы с тобой выпьем винца. – Он выдвинул ящик стола и достал оттуда бутылку французского шампанского. – Это от моего друга, или, может быть, лучше сказать, почитателя. Публика часто балует меня дорогими подарками.

– Ну и чудеса! – Крег заметил покорно сидящего в углу пса. – Где ты достал этого чертенка?

– Я взял его после смерти Келпи. Он помог залечить рану в моем сердце. Я и его назвал Келпи.

– Хорош, ничего не скажешь.

– А как же. Ведь это сын старого Келпи. Поди-ка сюда, малыш, и поздоровайся с братом Крегом.

Песик подбежал и протянул свою лапку Крегу, который со смехом ее пожал.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр. Я хорошо знал вашего отца. Он спас мне жизнь. – Он посмотрел на Абару. – Ну рассказывай же. Обо всем, слышишь, обо всем. Я просто сгораю от нетерпения, Эйб.

Последовал довольно длинный, хотя и незамысловатый рассказ. Оставив Крега на попечение Джэкоба Леви, Абару вместе с Флинном, Суэйлзом, Рэндом и Мордекаем проделали долгий и трудный путь, который вывел их к западному побережью.

– Казалось, мы были в дороге целые месяцы, годы. Сначала шли через густые леса, затем леса стали реже, и мы оказались на равнине. Господи, дальше нам пришлось идти через бесконечное море травы, среди которой изредка попадались акации. Потом дела пошли еще хуже: началась пустыня. На этот раз уже не море травы, а море песка. Пустыня едва не доконала нас, но мы повернули на юг и снова вышли на травянистую равнину. Мы уже потеряли счет времени, когда вдруг увидели перед собой катящиеся волны Тихого океана. Мы все упали на колени и, возблагодарив Бога, стали целовать мокрый песок. Теперь в тех местах, что около Лебединой реки, расположилась колония. Там четыре тысячи поселенцев. Пастбища ничуть не хуже, чем в Новом Южном Уэльсе или за горами.

Пятеро приятелей объединились с дружественными туземцами, как это сделали ранее Жан Калэ и его потерпевшие крушение товарищи, основав Земной Рай.

Ностальгия по тем счастливым временам подсказала им название, и они нарекли новую колонию Возвращенным Раем. Они приветствовали первые корабли с британскими поселенцами, высадившимися в августе 1829 года. Через год, однако, в судьбу Абару вошел французский путешественник и театральный антрепренер Адриен Гийо. Несколько лет назад Гийо приехал в Лондон, и как раз в это время королю Вильгельму Четвертому был представлен туземец Беннелонг, стяжавший славу необычного человека в Англии и в других странах Европы.

Англичане и французы были заинтригованы необыкновенными способностями Беннелонга, который очень быстро усвоил не только английский и французский языки, но и цивилизованные манеры, нравы европейцев, их развлечения.

– В их глазах Беннелонг был чем-то вроде танцующего медведя или цирковой обезьяны. Точно так же они смотрят и на меня, – пояснил Абару.

– Это неправда, – убежденно возразил Крег. – Публике очень понравилось твое выступление.

– Да, мое выступление понравилось. Но послушай, старый друг, есть множество белых фокусников, которые умеют делать то же, что и я, и даже больше. Но их способности и таланты воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Публике куда больше нравится видеть обезьяну, которая искусно копирует то, что делают белые люди.

Глядя на печальное выражение его лица, слушая его печальный голос, Крег завелся:

– Грязные ублюдки! Да как они смеют так относиться к тебе? – И он стукнул кулаком по столу. – И как ты это терпишь?

Абару улыбнулся:

– Мне платят немалые деньги.

– Что за дьявольщина? Ты же всегда плевал на все эти мирские блага. Как и мы все. Что с тобой случилось?

Негр откинулся на спинку стула и, вздохнув, отпил вино.

– Я живу одной мечтой, мой друг и брат. Коплю деньги, как птица шалашница собирает сверкающие булавки и обрывки веревки. Когда-нибудь мы с Келпи сядем на пароход, отплывающий в Америку. Там, в стране свободы и демократии, я начну новую жизнь. Может быть, куплю себе небольшой участок земли и буду ее возделывать. Стану выращивать скот. Эта цель стоит того, чтобы за нее бороться. Стоит того, чтобы переносить уколы, которые наносят мне предрассудки этих людей.

Сердце Крега застучало быстрее, по спине разлился холодок, как это было много лет назад, когда они с Адди стояли на высоком утесе в Земном Раю, наблюдая, как заходящее солнце расплескивает по небу радужно-яркие краски.

Казалось, в этот миг они проникали в божественную суть мироздания…

Он положил свою заскорузлую ладонь на большую ручищу Абару.

– Будь я проклят, если та же мысль не бродит и в моем уме. Я думаю, что в такой огромной стране, как Америка, нетрудно найти небольшой уголок для себя. Поселиться там, обрабатывать землю. Быть в мире с собой и со всем, что тебя окружает. Я знаю такое местечко, Эйб. Прекрасное, как наш Земной Рай. Находится оно в Западной Америке и называется оно Йерба-Буэна – «хорошая трава», ибо там в самом деле растет благоуханная трава. Солнце сияет там девять месяцев в году, и когда вечером оно садится, вход в бухту кажется золотыми воротами неба.

Абару мечтательно улыбнулся. Все его мысли унеслись в будущее.

– Ах, мой друг, именно такое место я и ищу. – Его взгляд остановился на лице Крега, и он самым серьезным тоном добавил: – Да, туда мы и поедем с тобой, мой друг. Вместе.

– Дорогой брат, – Крег крепко обнял его, – да, мы поедем с тобой туда. Вместе, как ты говоришь. – Он попытался улыбнуться. – Надеюсь, ты не забыл своей клятвы, Эйб. Однажды ты спас мою жизнь, и с тех пор ты отвечаешь за нее, пока мы живы.

Абару выплеснул в бокал остатки шампанского и провозгласил тост:

– За Йерба-Буэну! Да поможет нам Бог скорее добраться до этой земли!

Глава 4

1 января 1831 года

Как приятно повторять: «Счастливого Нового года!» Новый год принес с собой много нового, не только радостного, к сожалению, но все же я его приветствую. Новый английский король – Вильгельм Четвертый – оказался более или менее либеральным правителем, во всяком случае, не таким тираном, как его предшественники – Георги. Что очень важно, он стойко поддерживает средний и низший классы.

Кое-какие хорошие личные новости. Полковник Уильям Лайт покидает свиту Веллингтона и убывает из Англии. С его возвращением связана скандальная история. Женитьба Уильяма Лайта на третьей дочери герцога считалась уже делом решенным. Все, знавшие эту красивую пару, уверяли, что они просто созданы друг для друга. Три месяца они путешествовали по Средиземному морю на личной яхте герцога. О подобном медовом месяце мечтают все женщины. И вдруг после такого стремительного сближения – драматическое расставание. Все, кто интересуется светской жизнью, не только в Англии, но и в далекой Австралии, недоумевают, какого рода причины могли привести к столь резкому разрыву.

Но главное, конечно, что этот праздник я считаю днем рождения моей, а точнее говоря, нашей с Крегом любимой дочери Джуно. Многие знакомые и члены семьи утверждают, что она очень похожа на меня, что в ее возрасте я была точно такой же. Несмотря на темные волосы и цвет лица, сходство, конечно, несомненное. У нас одинаковые губы, одинаковая улыбка. Но Джуно унаследовала от Крега светло-голубые глаза, прямой нос и, что мне особенно нравится, раздвоенный подбородок.

Джейсон, ее брат, когда подрос, подурнел, у него смуглая кожа валлийца, передавшаяся ему от кого-то из моих предков, а может быть, и от шотландских предков Крега. Прошло уже два года с тех пор, как он отправился в Лондон, чтобы поступить в Королевский инженерный колледж. В своем последнем письме мальчик пожелал нам всем счастливого Рождества и счастливого Нового года, выразив глубокое сожаление по поводу того, что не имеет возможности присутствовать на праздновании восемнадцатилетия Джуно.

Как обычно, два деда не знают никакой меры, стараясь превзойти друг друга, изливая любовь на своего «сияющего ангела». Я никогда не забуду, что отец и мать Джона, Дейл и Элизабет, относятся к Джуно и Джейсону как к своим внукам. В глубине души я подозреваю, что они гордятся моими детьми больше, чем детьми своей дочери Дорис. Это, вероятно, потому, что Джуно и Джейсон росли рядом с ними, а Дорис со своими детьми почти все время живет вдали от них, ведь ее муж Луис Голдстоун работает экспертом по международным финансам и банковскому делу.

Праздничный бал в честь дня рождения Джуно был омрачен лишь одним обстоятельством: деда Диринга уложила в постель болезнь – подагра и радикулит.

Появление матери и дочери – они шли вместе по обеим сторонам коляски Джона – вызвало всеобщее восхищение в бальном зале.

На Адди было тюлевое платье а-ля Тальони,[16] расшитое серебряной нитью, и горностаевое боа, наброшенное на обнаженные плечи. Прическа – в классическом греческом стиле, за каждым ухом сверкал золотистый цветок акации.

Джуно была в розовом кисейном платье, с туго облегающим корсажем. В волосах у нее красовалась роза, вторая роза была приколота к талии. Греческой прическе она предпочла обычную: ее прекрасные волосы были гладко зачесаны и стянуты узкой лентой, украшенной бисером.

По моде тех времен на ногах красавиц поверх телесного цвета кашемировых чулок были надеты прозрачные шелковые чулки. Красоту их ножек подчеркивали атласные, с тупыми мысками туфельки на маленьком каблучке со стягивающими лодыжки ремешками. Толпа приглашенных гостей пестрела модными тогда тканями – поплином, парчовым газом, атласом, шелком и кисеей самых разных цветов – белого, розового, лазурного, цвета пармской фиалки и наиболее популярного – желтого. У нескольких женщин в волосах и на корсажах были приколоты черные креповые цветы в знак траура по недавней кончине короля Георга Четвертого; кое у кого из мужчин на рукавах можно было видеть черные повязки. В списке молодых людей, пригласивших Джуно на танец, первыми значились Джон и Ланс Коулмены, братья, которые еще с младших классов школы соперничали, стараясь добиться расположения Джуно. Джон, старший, был блистательным адвокатом; Ланс, младший, стал партнером отца и менеджером его предприятий.

Сайрас Коулмен приехал в Австралию в 1800 году из Нью-Бедфорда, штат Массачусетс, где был помощником капитана на китобойном судне. В то время в Новом Южном Уэльсе, располагавшем небольшим китобойным флотом, Сайрас принял предложение капитана, владельца судна, который обещал ему партнерство с выделением третьей части прибыли в его деле. Новый Южный Уэльс экспортировал тогда триста тонн китового жира. Это было ничтожно мало, если учесть, что киты, отловленные у берегов Австралии, были самыми крупными в мире. Китовый жир считался тогда лучшим маслом для ламп.

Через два года напряженной работы по добыче китов, а также расширения торговли китовым жиром австралийский экспорт превысил сумму в сто двадцать тысяч фунтов в год. К 1810 году флотилия Коулмена—Хенли насчитывала семь судов. В следующем десятилетии компания занялась также тюленьим промыслом. Шелковистые шкуры тюленей, добытых в холодных северных водах, пользовались большим спросом не только в Англии и Америке, но даже и в далеком Китае.

Понятно, почему Джон Блэндингс мечтал выдать свою приемную дочь за одного из наследников Коулмена.

– Понимаешь ли ты, какое значение этот союз мог бы иметь для меня? – как-то сказал он жене, но тут же поправился: – Я хочу сказать, для твоего и моего отца, для компании. И разумеется, для тебя и Джуно. – Его сцепленные, странно скрюченные пальцы напоминали Адди извивающиеся щупальца спрута. – Империя Блэндингсов—Дирингов—Коулмена оттеснила бы на второй план даже фирму Мак-Артура.

Когда Джон, с раскрасневшимся лицом и лихорадочно горящими глазами, дрожа от возбуждения, говорил с таким пылом, Адди охватывал страх, или, точнее говоря, презрение, даже омерзение, ибо она не могла принять такую безграничную алчность, которая стала его жизненной философией. И вместе с тем ее снедало чувство вины. Ей часто казалось, что безудержное стремление Джона к деньгам и власти объясняется сексуальной неудовлетворенностью.

Глядя, как ее уже взрослая дочь кружится по зеркальному паркету в объятиях Джона Коулмена, Адди ощущала прилив тоски. Ей почему-то было очень жаль себя. Она вспоминала, как они с Джоном, совсем еще юные, отплясывали на балах, ни о чем не думая, не заботясь о будущем. Их беспечная радость была законной привилегией юности, а та жизнь, которая им досталась с Крегом, была лишена многих простых удовольствий и развлечений, которые Джейсон и Джуно принимали как должное. «Неужели я завидую своей собственной девочке?» – спросила она себя.

Подумав, что это, наверное, так и есть, Адди печально улыбнулась. Но, заметив, что к ней приближается Уилл Уэнтворт, постаралась скрыть свою меланхолию.

– Вы выглядите просто божественно. Разрешите пригласить вас на танец?

– Спасибо за комплимент и за приглашение.

Она оглядела его черный фрак, черные брюки и черный галстук.

– Я вижу на тебе траур. Вот уж не думала, что ты будешь горевать по старику Георгу.

Он усмехнулся:

– Это просто дань последней моде в Лондоне и Париже.

– Если это мода, то, по-моему, прескучная.

Оркестр, состоявший из духовых инструментов, скрипок, барабана и клавикорда, закончив вальс, начал играть какую-то бравурную мелодию, в которой чувствовалось что-то славянское.

Адди прислушалась.

– Что они играют?

– Мазурку. Я научился этому танцу у польской графини, любовницы генерала Пуласки.[17] Пошли со мной и держись за меня крепче.

После того как Адди приноровилась к своему партнеру, мазурка ей очень понравилась. Ее танцевали группами по четыре—восемь пар, и она чем-то напоминала быстрый вальс. Мимо них пролетели Джуно и Джон Коулмен. Юбки шелестели, и девушка заливалась звонким, как колокольчик, смехом.

– Похоже, виновница торжества от души развлекается.

– А почему бы и не развлекаться? Она молода, хороша собой, и за ней ухаживают прекрасные молодые люди.

– Дочь пошла по стопам матери, – пошутил он. – Только в тебя была влюблена добрая половина всех мужчин Нового Южного Уэльса.

– Это, по-видимому, следует считать преувеличением?

– Нет, это святая правда.

– Льстец. Ты что-нибудь слышал в. последнее время об Уильяме Лайте?

– Нет, но сегодня утром я получил письмо от его тестя, герцога. Он, как и многие, крайне озадачен неожиданным разрывом молодых. Как ты знаешь, он очень хорошо относится к Уиллу и по-прежнему поддерживает его кандидатуру на пост главного картографа Австралии.

– И каковы будут его обязанности?

– Ты знаешь, что на юге намечается основать новое поселение. Этот проект был выдвинут Эдуардом Гиббоном Уэйкфилдом, который исходит из предпосылки, что новая колония должна обходиться без труда каторжников. А успех проекта зависит от наличия трех составляющих: необходимого количества пригодной земли, капитала для ее обработки и наличия рабочих рук. Уэйкфилд предлагает продавать землю новым поселенцам по справедливой цене, а вырученные деньги вкладывать в фонд для оплаты труда свободных рабочих и перевозку в колонию новых иммигрантов из Англии и других стран. Заманчиво, не правда ли?

– Да, согласна, – подтвердила Адди.

И заманчивее всего, подумала она, что экспедицию возглавит полковник Уильям Лайт, который больше уже не служит Веллингтону. Сердце Адди забилось чаще, когда она представила себе, как увлекательно было бы участвовать в такой экспедиции. Словно возвращение в прошлое, в юность. Когда-то они с Крегом проторили тропу в глухие тогда места. Теперь эта тропа превратилась в мощеную дорогу, путешествие по которой не представляет никаких трудностей. С каждым прошедшим годом она чувствовала, что превращается в одну из тех дородных, затянутых в корсет дам, которые сидят в качалках на уютных верандах. Их огромные груди тяжело покачиваются, а вокруг этих матрон суетятся слуги из числа каторжников. Слуги приносят им холодный чай и пирожные и обмахивают их веерами. Таких вот пышнотелых жен и дочерей праздных богачей, развалившихся на траве под развесистым эвкалиптом или утопающих в стоге сена в тенечке, любили высмеивать когда-то они с Дорис. И вот теперь она, Аделаида Диринг—Блэндингс, стала одной из них.

Но не прежняя Аделаида Мак-Дугал, которая жила в Земном Раю и была Евой для своего Адама – Крега.

– А почему бы и нет? – вдруг громко произнесла она. Уильям посмотрел на нее с нескрываемым удивлением:

– Извини, что ты сказала?

Она откинула голову и рассмеялась, опьяненная ритмом танца.

– Мне надоело быть прикованной к земле, я хочу взлететь к звездам.

– Видимо, пунш оказался крепче, чем я предполагал.

– Нет, Уилл, в вине нет ничего, что могло бы заменить пьянящую эйфорию снов наяву. Ну что ж, Уилл, почему бы нам не вознестись лунной дорогой к звездам? Может быть, сделаем только краткий привал на луне. Что скажешь?

Уилл, рассмеявшись, покачал головой.

– С тех пор как я тебя знаю, не могу понять, что происходит в твоей хорошенькой головке.

– Сейчас полнолуние, – весело сказала она. – Оно вселяет безумие в оборотней, вампиров и гоблинов.

– И в лесных нимф, – шепнул он ей на ухо и тайком поцеловал в висок.

В туалетной комнате Адди впервые представилась возможность встретиться со своей дочерью.

– Весело ли тебе, дорогая? – спросила она.

Сменив розу в волосах на свежую, Джуно улыбнулась ей в зеркале.

– Все просто чудесно, мама. Но я вдруг почувствовала себя такой старой. Подумать только, мне уже восемнадцать.

Адди положила руку ей на плечо и нежно улыбнулась.

– Время летит, Джуно. Кажется, мы только вчера были все… – не договорила она.

Большие голубые глаза Джуно излучали сочувствие.

– Мы все были в Земном Раю. Да, я знаю, мама.

Она повернулась на вращающемся табурете, обвила руками талию матери и прижалась щекой к груди Адди.

– Так ты всегда делала, когда была маленькой и прибегала ко мне, оцарапав коленку. Доченька моя…

Глаза у Адди увлажнились, но она постаралась скрыть это от Джуно.

– Это был настоящий рай, – сказала Джуно. – Нас было четверо: ты, папа, Джейсон и я. Никогда не забуду те чудесные дни, когда мы были вместе.

Адди похлопала ее по спине:

– Хорошо заглядывать иногда в прошлое, возвращаться к дорогим воспоминаниям. Но истинное счастье в том, чтобы смотреть вперед. Кстати, если говорить о будущем, молодые Коулмены просто превзошли себя, ухаживая за тобой.

Джуно улыбалась, чуть смущенная:

– Не правда ли, они ведут себя глупо? Похожи на двух песиков, дерущихся за кость.

– И тем не менее ты чувствуешь себя польщенной. И все молодые женщины в этом зале тебе завидуют.

Джуно пожала плечами:

– Возможно. И все же довольно скучно, когда на тебя смотрят только как на сексуальный объект.

Адди посмотрела на нее широко открытыми глазами. Слова дочери скорее позабавили, чем покоробили ее.

– Сексуальный объект? Такого выражения я еще не слышала. Оно звучит не очень-то прилично, дорогая.

Девушка наморщила носик. Ее глаза блеснули озорным блеском.

– Если бы только они знали, что и мы смотрим на них как на сексуальные объекты.

– Мы?!

– Да. Мы, женщины. Или они воображают, что секс – исключительная привилегия мужчин, дарованная только им Господом Богом?

Адди покачала головой и тыльной стороной руки смахнула упавший на лоб локон.

– Много ли ты знаешь в свои юные годы о сексе?

– В мои юные годы? Посмотри мне в глаза, мама, и откровенно скажи, что в мои годы ты ничего не знала о сексе. Была ли ты девственницей?

Адди смутилась и покраснела. Эта, в сущности, совсем еще девочка заставляла ее обороняться. На какой-то миг у нее даже возникло странное чувство, что это она дочь, а Джуно – ее мать.

– Разве так разговаривают с матерью? – сказала она, безуспешно стараясь говорить суровым тоном.

Джуно рассмеялась и, встав, обняла мать за плечи. Она была высокой статной девушкой, на целый дюйм выше матери.

В ее полном любви голосе прозвучало, однако, некоторое ехидство:

– Не надо пуританства, мама. Мы всегда знали, как сильно вы с папой любили друг друга. Видели постоянные проявления этой глубокой любви. В вашей любви было что-то совершенно необыкновенное.

– Из твоих слов я делаю один вывод: ты еще не встретила человека, которому могла бы целиком отдать свое сердце, душу и тело. Который стал бы для тебя тем, кем был для меня Крег, твой удивительный отец.

Джуно серьезно задумалась над ее словами.

– Пока, мама, я еще не знаю. Джон, например, очень красивый, хорошо сложенный парень. Отважный и мужественный. – Затем она коснулась своего лба и груди и сказала: – Но о нем никак не скажешь, что он человек думающий, да и сердце у него холодноватое. Он напоминает мне…

– Джона, – договорила за нее Адди.

– Пойми меня правильно, мама, – быстро поправилась дочь. – Джон всегда очень заботливо относился ко мне. Я люблю и уважаю его. Но эти чувства, так сказать, благоприобретенные. Так, например, я научилась любить черепаховый суп. Привычка, благодарность, восхищение – вот на чем основывалось мое чувство к Джону. Ничего похожего на ту любовь, которую ты чувствовала к моему настоящему отцу.

– А как насчет Ланса?

– Ланс слишком худ, человек он книжный, аскет, напоминающий католического священника. Самая сильная его страсть – бизнес и деньги. В этом отношении он копия своего отца. Иногда я даже удивляюсь, как это старый Сайрас сумел выкроить время, чтобы зачать своих сыновей. И как вообще ему пришло в голову такое желание.

Рассмеявшись, Адди взяла дочь за руку.

– Если бы твоя бабушка Диринг слышала наш разговор, она, несомненно, перевернулась бы в гробу. Пойдем, дорогая. Пора уже присоединиться к гостям.

Бал затянулся почти до трех часов ночи.

Джон и Адди занимали отдельные спальни. Как раз в тот момент, когда Адди забиралась на свою огромную кровать, она вдруг услышала стук в дверь.

– Кто там?! – крикнула она.

– Джон. Могу я поговорить с тобой несколько минут по важному делу?

– Да, конечно. – Она взяла лежавший у нее в ногах пеньюар и надела на ночную рубашку. Это был подарок Джона на ее последний день рождения. – Входи, Джон.

Дверь отворилась, и он въехал на коляске. На нем были темно-бордовый бархатный смокинг и темные брюки. На коленях у него в серебряном ведерке лежала бутылка шампанского в колотом льду. Лед – символ богатства и изобилия. «Самый бесценный из брильянтов», – однажды сказал ее отец. И это были отнюдь не пустые слова, ведь лед везли из Новой Англии, с севера Америки.

– Шампанское? – удивилась Адди. – Посреди ночи? У тебя, должно быть, в самом деле важная новость. Не говори мне, что ты слышал о Джуно что-то, чего я не знаю. Уж не приняла ли она предложение одного из Коулменов?

Уголки его губ опустились книзу.

– Пока еще такой удачи нам не выпало. Не знаю, почему она привередничает. Любой из двоих – завидная партия. Хороший улов.

– Всегда ненавидела это сравнение. В нем женщина представляется как некий рыболов, который в качестве приманки использует свои груди и задницу и прочие соблазнительные места.

– Ну зачем же так вульгарно? – укорил он ее. – Это совсем не вяжется с твоей красотой и грацией. Однако то, что я хочу тебе сказать, не имеет никакого отношения к Джуно. – Он посмотрел на нее с какой-то непостижимо загадочной улыбкой. – Я предлагаю тост…

– Тост? И за что же?

– За удачу. Пока эта удача представляется мне мерцанием слабого света в самом конце длинного темного тоннеля. И все же меня наполняют волнение и надежда.

– О чем ты, Джон? Не испытывай моего терпения.

– Доктор Стэндиш перед самым отъездом имел со мной личный разговор.

– О чем? – Ее бросило в жар.

– Он рассказал мне о статье, прочитанной им в лондонском медицинском журнале. Известный французский врач Депре разработал операцию, которую с успехом применяет при травмах позвоночника. Он считает, что у меня есть шанс. Что бы ты сказала, дорогая, если бы я предложил тебе поехать на континент?

– Благоразумно ли это, Джон? Ведь операция еще в стадии эксперимента. А у тебя застарелая многолетняя травма.

– Вот это все и надо решить. Завтра я куплю билеты для нас обоих. На следующей неделе в Портсмут отходит новый клипер компании «Белая звезда». Судно очень быстроходное. Проходит весь путь быстрее чем за сорок пять дней.

– Я уже сгораю от нетерпения. – Она поднялась, взяла ведерко и подошла к столику-каталке со стоящей на нем фарфоровой и хрустальной посудой на серебряном подносе. Джон подкатил к столику, куда она поставила бутылку, и откупорил шампанское. Пробка взлетела в потолок, из горлышка хлынула пенящаяся влага, которую Адди направила в бокалы на длинных ножках.

Когда они чокнулись, бокалы мелодично зазвенели.

– За твое выздоровление, Джон. Для меня нет большего счастья на свете, чем увидеть, как ты встанешь и зашагаешь прочь от этого кресла.

Он улыбнулся:

– Спасибо, дорогая. Я уверен, что ты говоришь от души.

– Как ты можешь в этом сомневаться?

– И я хотел бы провозгласить тост за нас с тобой, Адди. Пусть эта операция ознаменует для нас с тобой начало новой жизни. Новой семейной жизни.

Он взял ее за руку.

Она видела, что он внимательно наблюдает за ее реакцией на его слова, и улыбнулась с нарочитой веселостью.

– За новую жизнь. – Отпив вино, она заметила, как пересохло ее горло.

Он сжал ее руку.

– Я ведь не забыл о Креге, и я знаю о тебе и Уильяме…

– Джон…

– Нет, выслушай меня. Мне это безразлично. Даже если есть и другие, о которых я ничего не знаю. Ведь все эти годы я не был тебе настоящим мужем. Я и не ждал, что ты будешь соблюдать обет целомудрия. Но дело в том, что, возможно, после операции я смогу стать тебе настоящим мужем, Адди. И я чувствую себя так, дорогая, словно мне всего лишь шестнадцать лет… – От волнения его голос пресекся. – И есть ведь нечто такое, на что не может претендовать никто другой. Даже Крег.

– Пожалуйста, Джон, не будем ворошить прошлое.

– Но ведь прошлое все эти годы помогало жить мне, беспомощному калеке. Я никогда не забуду, как мы впервые занимались с тобой любовью. Это было так великолепно. Помни же, Адди, что я был первым и намереваюсь остаться последним.

Он притянул ее к себе, открыл полы ее халата и прижал губы к ее мягкому животу. Она ощутила сквозь тонкий шелк жар его дыхания, и этот жар опалил ее.

Адди не понимала только, почему ее охватил такой страх.

Глава 5

С большим беспокойством Джон и Адди ожидали в Сорбонне приема у доктора Марселя Депре. Он опоздал на двадцать минут и поспешил рассыпаться в извинениях.

– Вы должны простить меня, – певуче произнес он по-английски с чуть заметным акцентом. – Меня пригласили на консультацию по поводу очень сложной операции. Речь идет о молодой женщине, чьи груди поражены раком. Чтобы спасти ее жизнь, пришлось их удалить. Джон был в ужасе:

– Господи, какой кошмар! Может быть, этому бедному существу лучше было бы умереть.

– Нет, не лучше, – решительно возразила Адди. Депре почтительно склонил перед ней голову.

– Bien entendu, madame.[18] – И с мягким укором обратился к Джону: – Неужели вы предпочли бы умереть, месье, чем потерять, скажем, ногу?

Джон покраснел.

– Едва ли это можно сравнивать. Я хочу только сказать, что женские груди…

– Что в них такого особенного? – с сарказмом спросила Адди. – Источник сексуального удовольствия, не больше.

– Ну что ты говоришь, Адди? Депре поднял руки.

– Мы отвлекаемся от нашей темы, мистер Блэндингс. У меня была возможность изучить вашу историю болезни и оценить результаты проведенных накануне тестов.

– И…

Доктор, маленький человечек в очках, почти лысый, если не считать клочков седых волос над ушами, энергично потер ладони. Для человека его роста у него были огромные руки, сильные и подвижные, с длинными энергичными пальцами.

– Я считаю, что у нас превосходные шансы устранить последствия полученной вами травмы позвоночника.

– Ты слышала, Адди? – просиял Джон. – У меня такое чувство, как будто я могу сплясать джигу прямо сейчас.

Депре снисходительно улыбнулся:

– Должен вас предупредить, месье, что даже в случае полного успеха операции пройдут многие месяцы, прежде чем вы сможете ходить. И еще многие месяцы, прежде чем вы сможете плясать джигу.

– Ну и что? Что означают несколько месяцев после долгих лет ожидания? Когда операция, доктор?

– Завтра, если вы готовы.

– Magnifique.[19] – Он схватил Адди за руку и провел ее по комнате, как в танце. – Жду не дождусь, когда смогу станцевать с тобой вальс на балу в Парраматте.

Операция была проведена в Сорбонне на следующее же утро, в десять часов. Наблюдали за ней многие ведущие хирурги Англии и континента. Эта операция была важной вехой в развитии медицины. Депре был к тому же одним из пионеров почти неизвестной тогда анестезии. Обезболивание достигалось вдыханием смеси углекислого газа, водорода и хлора. Пациент оперировался в бессознательном состоянии. Во время этой сложнейшей операции доктор читал присутствующим лекцию. Слова и термины слетали с его языка с такой же легкостью, с какой его гибкие пальцы орудовали скальпелем, ножницами и иглой с хирургическими нитками.

– Важнейшее преимущество оперировать пациента в бессознательном состоянии – отсутствие необходимости торопиться. В прошлом большинство летальных исходов происходило от болевого шока. Взгляните, в каком безмятежном состоянии находится пациент. Когда он проснется, то в его памяти не сохранится ничего из того, что здесь происходило.

Наложив последний шов, он слегка поклонился своим коллегам. Их бурные комплименты, видимо, польстили ему и в то же время смутили его. Он поднял руки, улыбаясь:

– Вы слишком превозносите мой скромный труд. Любой опытный хирург мог бы совершить то же самое.

Однако похвалы звучали еще долго после того, как он вышел из операционной. Вымыв руки и переодевшись, он тотчас же наведался к Адди.

– Операция закончилась успешно, миссис Блэндингс. В течение года ваш муж, образно говоря, переродится. Я сумел устранить расщепление позвонка, сшить порванные связки. И уверен, что нервные окончания теперь срастутся. Здоровая ткань обычно заживает сама.

– Стало быть, теперь это только вопрос времени?

– Боюсь, что не только. После того как месье Блэндингс оправится от операции, я хочу, чтобы он пробыл по крайней мере два месяца в клинике Барноу в Цюрихе. К сожалению, доктор Барноу ввел у себя строгие правила. Самое главное из них то, что в течение первого месяца все посещения запрещаются.

– Ну что ж, значит, так и будет.

Когда Джон оправился настолько, что смог сидеть и вести серьезный разговор, Депре сообщил ему, что через три недели он будет отправлен в Цюрих. Джон пришел в ярость, когда узнал, что жена не сможет посещать его в течение месяца.

– Мы должны смириться с этим запретом, Джон, – попробовала успокоить его Адди. – Важнее всего твое выздоровление. Мы проведем врозь всего несколько недель. Это вполне можно стерпеть.

– Где ты будешь все это время? Чем займешься? – выпалил Джон.

Адди рассмеялась. – Боюсь, за это время я успею потратить много твоих денег, дорогой. Когда я в последний раз посещала Париж, Я была девочкой с довольно умеренными вкусами. Но теперь я сильно изменилась. Когда я брожу по улицам, заглядываю в витрины, где выставлено множество всяких безделушек, у меня так и чешутся руки что-нибудь купить. Понимаю, что собираюсь вести себя как самая заурядная особа, но иногда мне так хочется удовлетворять свои женские прихоти. Джон усмехнулся:

– Мне нравится, когда ты ведешь себя так свободно. Клянусь Юпитером, это замечательная идея. Ты будешь мотать деньги так, что тебе позавидуют даже во дворце Тюильри. Покажи им, что такие дикари, как мы, тоже умеют пускать пыль в глаза. – Он перешел на заговорщицкий шепот: – Осталось совсем недолго ждать, когда я смогу любоваться моей женой в роскошных туалетах и испытывать при этом то удовольствие, которое испытывает настоящий мужчина. И не только в нарядах, но и без них. Подойди ко мне, милая.

Для человека, только-только перенесшего серьезную операцию, он был необычайно силен. Он притянул ее к себе на постель и крепко обнял. Поцеловал в губы. Она почувствовала, как в нее вливается электрическая сила его желания – ее плоть откликнулась на этот страстный призыв.

Его пальцы сжали ее грудь, ей трудно было сопротивляться, но здравый смысл все же восторжествовал:

– Пойми, Джон, мы в больнице. В любой момент сюда может кто-нибудь зайти. К тому же доктор Депре не одобрил бы такой прыти!..

– К черту доктора Депре! На, пощупай. – Он сунул ее руку под одеяло, чтобы она могла убедиться: его мужская сила воскресла. – Что ты обо мне теперь думаешь, моя дорогая женушка? – спросил он с нескрываемой гордостью.

– Я думаю, что мне пора идти, пока нас не застукали на месте преступления.

Она встала с кровати и попятилась подальше от его требовательных рук.

– Адди, дорогая…

– Нет, Джон. Я не переменю своего решения.

– Всего один поцелуй.

– Ну хорошо. – Подойдя к кровати, она нагнулась и поцеловала его с сестринской нежностью. – А теперь отдыхай. К вечеру я вернусь.

У крыльца больницы она столкнулась с доктором Депре, который только что вышел из экипажа. Он приподнял свой шелковый цилиндр:

– Мадам Блэндингс! Ну, как наш пациент сегодня?

– Просто поражает меня. Я верю, что скорость его выздоровления превзойдет все ваши ожидания, доктор Депре.

– И меня тоже он поражает, – со смешком произнес доктор. – Никогда не встречал человека с более сильной волей и страстным желанием встать на ноги. – В его глазах блеснула галльская лукавинка. – Разумеется, с таким стимулом, как вы, дорогая госпожа, это вполне объяснимо.

– Спасибо, доктор. – Она рассказала ему о своем намерении остаться в Париже на все то время, пока Джон будет лечиться в отделении физической терапии в клинике Барноу.

– Прекрасная идея. Но не будет ли вам одиноко в этом большом городе?

– Думаю, нет. Париж такой теплый, такой чудесный город. Я чувствую себя здесь как дома.

– Рад за вас, мадам. Конечно, такой красавице, как вы, не составит труда завести себе друзей. Но я должен торопиться на обход. Говорить с вами – огромное удовольствие. – Он вновь приподнял цилиндр и взошел на крыльцо. Вдруг резко обернулся и окликнул ее: – Да, мадам Блэндингс, чуть не забыл. У вас ведь есть друг в Париже. И притом – старый друг.

– Друг? И кто же это?

– Полковник Уильям Лайт.

– Уильям? Уильям Лайт в Париже? Просто не верится…

– Полковник занимает сейчас пост военного представителя английского премьер-министра. А перед этим он состоял в личной свите Веллингтона.

– Какая приятная неожиданность. Я так давно не видела Уилла Лайта. Знает ли он, что я в Париже?

– Да, я взял на себя смелость сказать ему, где вы остановились. Вчера вечером я встречался с ним в своем клубе. Когда мы заговорили о его назначении на пост главного картографа Австралии, я сказал, что одним из моих пациентов является весьма влиятельный австралийский господин. Вот тогда и выяснилось, что вы все близкие друзья.

Возвращаясь в экипаже в отель, Адди думала об Уильяме Лайте. Она всегда испытывала сильное влечение к этому высокому, стройному человеку с красивым смуглым лицом и пылающими черными глазами. Зажмурившись, она увидела его так ясно, словно он стоял перед ней.

Теперь, когда он знает, где она остановилась, навестит ли он ее? Конечно, навестит. Этого требует элементарная вежливость. Ее предположение оправдалось. Едва войдя в комнату, она увидела, что горничная ставит в вазу великолепный букет роз на длинных стеблях – красные, белые и желтые цветы и лишь одна – черная, в самом центре.

Девушка сделала книксен и улыбнулась:

– У мадам есть поклонник.

Она вручила Адди запечатанный конверт. Притворяясь равнодушной перед любопытной горничной, она вскрыла конверт и прочитала вложенную в него записку.

Дорогая Адди!

Кажется, на этот раз в Париж меня привела высшая цель. Я зайду к вам сегодня же в семь часов вечера, мы поужинаем и предадимся воспоминаниям.

Ваш покорный раб

Уильям Лайт.

– Мадам довольна? – спросила горничная с улыбкой, и Адди вспомнила Мишель. Она хотела, чтобы ее личная горничная сопровождала ее во Францию, на свою родину, но колониальные власти не разрешили ей выехать из Нового Южного Уэльса до истечения срока приговора.

– Почему вы полагаете, что я довольна?

– Потому что джентльмен, который прислал вам букет, должно быть, относится к вам с большой любовью. Цветы такие красивые – и дорогие.

Рассмеявшись, Адди достала из кошелька один франк.

– Возьми, Селия, купи себе букет.

– Да, мадам…

Адди обошла вокруг стола, любуясь роскошным букетом. Селия права, цветы и в самом деле очень красивые. Она притронулась к редкой черной розе в самом центре.

– Они просто великолепны.

Она уже предвкушала вечер с Уильямом. Но ведь она обещала Джону, что навестит его. Ну что ж, тут нет никакой проблемы. Они с Уильямом заедут к нему перед ужином. Время, отведенное для вечерних посещений, короткое. Они еще успеют и поужинать, и поговорить. Джон также будет рад видеть Уильяма.

Она волновалась, как школьница, выезжающая на свой первый бал. Перебрала шесть платьев, прежде чем остановила свой выбор на том, что показалось ей наиболее подходящим.

– Что с тобой, Уилл? – спросила она с несколько нервной улыбкой. Под этим пронизывающим взглядом она чувствовала себя обнаженной.

Он медленно поднес ее руку к губам и поцеловал с чувством, похожим на благоговение.

– Аделаида, моя дорогая, – нежно проговорил он. – Когда я видел тебя в последний раз, то подумал: «Вот женщина в расцвете своей красоты. Как жаль, что я больше никогда не увижу ее такой, как сейчас!» Но с тех пор ты стала еще красивее. – И он вновь поцеловал ее руку.

– Спасибо, Уилл. А ты стал еще более галантным.

– Но не столь красивым? – шутливо спросил он, проводя рукой по своим густым вьющимся волосам с примесью седины. Худое, с заострившимися чертами лицо. Но в глазах Адди он был еще привлекательнее, чем перед своим отъездом из Австралии.

– Напротив… – искренне возразила она. – Ты стал внешне более волевым, значительным. Заходи же. Позволь мне помочь тебе снять цилиндр и плащ.

Его вечерний фрак был открыт впереди, а фалды спадали сзади чуть ли не до колен. И фрак, и брюки превосходно сидели.

– Я ожидала, что ты появишься в мундире.

– О, хватит с меня мундиров, достаточно уже их относил. Некоторое время они рассказывали друг другу о том, что с ними произошло за это время. Уилл Лайт был очень рад, услышав о чудесном исцелении Джона Блэндингса:

– Доктор Депре говорит, что к концу года он сможет уже кататься на лошади.

– Да, новости просто замечательные. Кстати, ты не возражаешь, если, перед тем как поехать ужинать, мы посетим Джона в Сорбонне?

– Буду просто в восторге. Возможно, нам следует уже выехать?

– Да. – Она поднялась и коснулась цветка в волосах. – Спасибо, Уилл, за дивные цветы. Просто обожаю розы.

Он посмотрел на цветок в ее волосах.

– Да, цветы красивые. Но эта роза проигрывает по сравнению с той, которая ее носит.

Она потрепала его по щеке:

– Льстец. Ты, случайно, не ирландец? Слова, как и у Шона Флинна, так и льются с языка.

– Да, я помню Флинна, как и остальных приятелей твоего мужа… Извини, я не хотел…

– Ничего, Уилл. – На миг она задумалась. – Как бы я хотела знать, что случилось с ними. Что с Шоном, Дэнни, Джорджем и Роном? И этим милым Абару?

– У вас была там еще маленькая собачонка, – вспомнил Лайт. – Как ее звали?

– Келпи. Какой это был чудный пес. Джейсон и Джуно просто обожали его.

– А как твои дети? Наверное, уже выросли?

– Джейсон учится в инженерном колледже, а Джуно работает учительницей в Сиднее.

– Она так же красива, как ее мать?

– Еще красивее. – Она вдруг развеселилась, снова почувствовав себя юной. На нее напало озорное настроение. Так приятно ощущать себя молодой женщиной, идущей под руку с поклонником. Когда они вышли из ее апартаментов, она увидела себя в большом зеркале в вестибюле и без ложной скромности подумала: «Какая мы красивая пара, как хорошо смотримся вместе!» К такому же заключению с некоторым сожалением пришел и Джон.

– «Мне не очень хочется, чтобы моя жена слонялась по Парижу с таким красавцем, как ты, Уилл», – комично изображая Джона Блэндингса, сказал Лайт.

Адди была шокирована.

– Как у тебя повернулся язык сказать такое?! Лайт рассмеялся, показывая ровные белые зубы.

Они пожали друг другу руки. Адди наклонилась и поцеловала Джона, а Лайт отвел глаза в сторону и потер рукой грудь, чтобы облегчить боль, которую вызвал у него этот поцелуй.

Когда они вышли из больницы, Лайт подозвал наемный экипаж и помог ей взобраться на ступеньку.

– И где мы будем ужинать? – спросила она, когда они уселись на сиденье.

– В маленьком кафе на Монмартре. Оно называется «У Мимо». Место довольно колоритное, хотя, возможно, и покажется тебе провинциальным. Это любимое кафе художников. Наверное, я должен был сначала посоветоваться с тобой.

Адди рассмеялась.

– Ты забываешь, какие мы все провинциалы. В Лондоне и Париже нас считают нестерпимыми занудами, «вуп-вупами», как говорят у нас в Австралии.

– Не слышал этого выражения много лет. Но очень скоро услышу вновь.

– Да, я знаю, тебя назначили главой большой экспедиции. Поздравляю. Твое возвращение будет для нас большой радостью.

Кафе, куда он ее привез, и впрямь выглядело немного необычно – погреб, в который вела длинная темная лестница. Кирпичные стены были окрашены в ярко-оранжевый цвет, дневной свет заменяли керосиновые лампы в нишах и свечи на столах. Грубые столы покрывали красные клетчатые скатерти.

На служанках были широкие крестьянские юбки и простые корсажи, зашнурованные спереди.

Хозяин, маленький кругленький человечек с лысой головой и лихо подкрученными усиками, отвел их к столику слева от небольшой сцены, возвышавшейся в самом конце длинного зала. На сцене, за занавесом из прозрачного шелка, словно статуи, стояли две обнаженные девушки. Они были подсвечены керосиновыми лампами так, чтобы их можно было хорошо рассмотреть.

– Любопытное зрелище, – заметила Адди, когда они уселись. – Они прехорошенькие. Особенно рыжая.

– Да, – уронил Лайт, старательно отводя глаза от сцены.

– А когда появятся мужчины? – простодушно спросила Адди.

– Мужчины? – Он взглянул на нее, ошеломленный. – Ты сказала «мужчины»?

– Да. В конце концов, справедливость требует, чтобы и женщины могли полюбоваться мужчинами.

При виде его замешательства она засмеялась.

– Господи, пожалуйста, не так громко. – Он смущенно оглянулся.

– Кажется, Уилл, ты ничем не отличаешься от других мужчин. Вы все исповедуете двойной стандарт.

– Двойной стандарт?

– Да. Одни правила у вас – для мужчин. Совсем другие, куда более суровые, – для женщин. Почему я не могу сказать, что мне нравится смотреть на красивых обнаженных мужчин? Ведь вам нравится глазеть на нагих женщин?

Его лицо стало свекольно-красного цвета.

– Ты, конечно, шутишь, Адди? Обнаженные мужчины! Согласись, что это уже чересчур.

Она улыбнулась и шутливо шлепнула его по руке:

– Ты чопорный старый педант, Уилл! И все же ты мне нравишься.

Это был очень приятный и веселый вечер. Адди нравились и живые скульптуры – нагие женщины, и певцы, и танцоры, и танцовщицы, и скрипачи, бродившие между столиками после окончания представления. И еда – обильная и изысканная – свиной паштет, крабы по-креольски, восхитительная мясная запеканка, сыр грюер, лосось и еще одна, более плотная, запеканка из колбасы и кукурузы, вымоченной в белом вине. На десерт – шоколадный мусс со взбитыми сливками и кофе с молоком.

– Если я проглочу еще хоть кусочек, у меня лопнет корсет, – простонала Адди.

К концу ужина к ним подошел молодой художник, сидевший за соседним столиком. В руках у него был портрет Адди.

– Портрет просто замечательный, месье, – похвалила она. – И поразительное сходство. Сколько я вам должна? – И она полезла за своим кошельком.

– Погоди, – сказал Уильям, вытаскивая пачку банкнот из внутреннего кармана. – Я хочу это купить. Назовите вашу цену, mon ami.[20]

К их удивлению, этот странный молодой человек с взлохмаченными рыжими волосами и лихорадочно блестящими глазами отрицательно мотнул львиной гривой.

– Чтобы купить мой рисунок, не хватит никаких денег. Боги милостиво даровали мне возможность запечатлеть необычную красоту мадам. – Он низко поклонился Адди и вручил ей набросок. – И мне выпало счастье подарить вам мою скромную попытку запечатлеть нечто особенное.

– Благодарю вас, месье. Откровенно признаюсь, что я смущена вашими словами, а ваша работа достойна восхищения. Могу я спросить ваше имя?

– Да, конечно. Я с радостью подпишу для вас свой рисунок. – Он перегнулся через стол и кусочком угля подписался в правом нижнем углу: Жан Батист Коро.

Адди улыбнулась ему:

– Я всегда буду гордиться этим рисунком. Уверена, что в один прекрасный день ваше имя станет знаменитым, и я стану счастливой обладательницей оригинальной работы Коро.

Допив кофе, они вышли из кафе. Вечер был сырой и прохладный, от Сены тянуло легким туманом. Адди, задрожав, теснее прижалась к Лайту. Когда они сели в экипаж, он набросил на нее свой плащ. В знак признательности она не стала сопротивляться, когда он обнял ее одной рукой.

Когда они подъехали к Дому инвалидов, Лайт сказал:

– Я слышал, тело Наполеона будет перевезено во Францию и похоронено здесь.

Его слова не произвели на нее никакого впечатления.

– И почему люди так беспокоятся, где их похоронят, не понимаю. Взять хотя бы мою мать: бедному отцу пришлось совершить путешествие в одиннадцать тысяч миль, чтобы похоронить ее, как она просила, на родине, в Сёррее.

– У меня нет подобного желания, – задумчиво произнес он. – Я предпочел бы, чтобы меня похоронили в Австралии.

– И где именно? Он криво усмехнулся.

– Я еще не решил. Возможно, после того как завершу исследование южного побережья, я найду подходящее местечко для своего памятника.

Экипаж остановился перед отелем, и кучер помог Адди сойти. Лайт расплатился с ним и вошел вместе с ней в вестибюль. У лифта он приподнял цилиндр и взял ее руку:

– Это был чудесный вечер, Адди. Ее зеленые глаза широко раскрылись.

– Но ведь еще рано, Уильям. Может быть, ты поднимешься и выпьешь со мной портвейна или хереса?

– С большим удовольствием. – Он взял ее под руку и ввел в лифт.

Когда они уже были в апартаментах Адди, она сказала: – Уилл, пожалуйста, растопи камин и налей вина. А я пока переоденусь во что-нибудь более удобное.

Зайдя в спальню, она закрыла за собой дверь. Напевая, разделась и взглянула на себя в зеркало. Почему-то представилось, как бы смотрели на ее наготу мужчины – Крег или Уильям Уэнтворт. Но Крег мертв, а Уэнтворт далеко, за тысячи миль отсюда. Уилл… Сейчас рядом с ней другой Уилл, и он ожидает ее за дверью спальни. Ее руки, ноги, живот и ягодицы пронизали чувственные токи, когда она представила его без одежды.

«Какая же ты распутная тварь, Аделаида!»

Улыбаясь своему отражению в зеркале, она надела изысканный пеньюар. Розетки с цветами разных тонов на темно-голубом фоне, маленькие перламутровые пуговички сверху донизу. Удовлетворенная, она села за туалетный столик и вытащила из волос заколки. Волосы золотым каскадом упали на спину. Она расчесала их и перехватила лентой.

Когда она вошла, Уилл грел руки перед камином. Выражение его лица мгновенно зажгло огонь в ее жилах, настолько мощным был ток исходившего от него желания.

– Ты совершенно неотразима, – пробормотал он и быстро повернулся к подносу с налитым в бокалы портвейном.

Потянулся к своему бокалу, но побоялся взять его, так сильно дрожали у него руки.

– Что с тобой, Уилл? – Она подошла сзади и положила ладонь на его руку. – Посмотри на меня.

Он опустил голову:

– Впечатление такое, будто смотришь на солнце. Того и гляди, ослепнешь.

– Мне нравится это сравнение, Уилл. Почему бы мне и в самом деле не ослепить тебя? Слепая страсть может быть неплохим лекарством от всех недугов.

Она обняла его и прижалась всем телом к его спине. Его тугие ягодицы уперлись в нее. Затем она провела рукой по его животу, такому плоскому, упругому и в то же время податливому.

Уилл медленно повернулся и посмотрел ей в лицо. Его зрачки были черными и сверкали, как обсидиан.

– Я хочу тебя, Адди, – выговаривая слова так, словно губы и язык ему не повиновались, хрипло произнес он. – И ты хочешь меня.

Кивнув, она улыбнулась: – Да.

– Я хочу тебя с того самого дня, когда впервые увидел в вашей глухой деревушке. «Любовь с первого взгляда» – избитое выражение, но оно вполне применимо ко мне. Я люблю тебя, Адди. Всегда любил. И всегда буду любить.

Она погладила его щеку и прильнула губами к его губам.

– Дорогой, милый Уилл, – сказала она и начала расстегивать пеньюар.

В страстном порыве он едва не задушил ее поцелуем. Но Адди и сама вся горела, ведь прошло столько времени с тех пор, как она была в мужских объятиях.

Уилл схватил ее на руки и отнес в спальню. Горничная уже разобрала постель. Адди юркнула под простыню, а он тем временем сорвал с себя одежды.

Именно сорвал. Верхняя одежда, белье, обувь разлетелись в разные стороны – так отчаянно он торопился присоединиться к ней.

Уилл бросился на постель рядом с ней. Его руки скользили по всему ее телу. Казалось, их не две, а гораздо больше. Она глотнула воздух, опасаясь, что достигнет высшей точки наслаждения еще до того, как он войдет в нее.

– Быстрее, Уилл. – Она обвила его ногами, ее сжатые в кулаки руки изо всех сил нажали на его спину. В тот миг, когда он вошел в нее, она вскрикнула. Наконец-то наполнился сосуд, пустовавший столько времени.

«Моя чаша не только полна, она переполнена». Эта фраза молнией сверкнула в мозгу, и в следующий же миг она всецело предалась наслаждению. Никаких мыслей. Ничего не имеет значения, кроме властного зова изголодавшейся плоти.

Пиршество любви длилось всю ночь.

Уже перед самым рассветом Адди погрузилась в глубокий, без всяких видений сон. Ее тело и душа обрели мир. Приподнявшись на локте, Лайт смотрел на ее безмятежное лицо с безграничным обожанием.

– Как сильно я тебя люблю! Это как неизлечимая болезнь. – И вдруг он раскашлялся. Это был настоящий приступ, который буквально пригвоздил его к постели. Наконец приступ миновал, и он упал на подушку. Его лицо было все в поту, сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Вскоре он тоже уснул.

Недели, прошедшие после того, как Джон лег в клинику Барноу, были счастливейшими в ее жизни, уступая по глубине ощущений лишь годам, проведенным с Крегом и детьми в Земном Раю.

Уилл показывал ей Город Света, который она помнила лишь по отрывочным детским воспоминаниям. Сейчас, вместе с Уильямом, она как бы заново видела Париж во всей его чудесной красоте.

Лувр, Елисейские поля – от площади Согласия до почти уже завершенной Триумфальной арки. Адди обожала магазины и уличные кафе на улице Мира, на Вандомской площади и таинственно привлекательный Булонский лес.

И все же самые счастливые часы она проводила наедине с Уильямом, у него дома или у себя в отеле.

– Мое заветное желание – чтобы так длилось вечно, – сказала она в их последнюю ночь. – Однажды я читала сказку. В ней рассказывалось, как Бог остановил время и все его течение прекратилось. Никто не старел, никто не умирал. Я знаю, – печально сказала она, гладя его грудь, – это только легенда. Рано ли, поздно все хорошее или дурное заканчивается.

– Наше хорошее не кончится никогда, – медленно проговорил Уилл, сжав ее руку. – И об этом узнает весь мир.

– Ты говоришь странно, Уилл. Каким образом весь мир узнает об этом?

Он улыбнулся загадочной улыбкой:

– Тебе придется подождать, пока это произойдет, дорогая. Но поверь, я брошу эти слова в лицо всему миру: «Я люблю Аделаиду Диринг—Блэндингс, самую удивительную женщину, ниспосланную Богом на эту землю».

Глава 6

Дорогая Дорис!

Твое письмо доставило большое удовольствие и Джону, и мне. Разумеется, мы слышали о поразительном успехе, которого твой Луис заслуженно достиг в издательском мире.

С трудом верится, что прошло целых шестнадцать лет со времени твоего последнего приезда домой. Домой. Это слово «так ласково звучит на языке», как сказал поэт.[21] Но я забываю, что Австралия уже не твой дом. Отныне ты гражданка Соединенных Штатов. Я ужасно польщена, что Луис вспомнил о дневниках, которые я тщательно вела в течение двадцати пяти лет. Когда я показала Луису выдержки из дневников, я подумала, что его похвалы – всего лишь галантность. Я потрясена его просьбой позволить прочитать все дневники с целью возможной публикации. Не могу выразить свои чувства в словах.

Да, верно, об этой замечательной земле, Австралии, почти ничего не написано. Большинство опубликованных о нас книг посвящено тому, что представляется их авторам странностями этой заморской земли. Почти весь мир представляет себе Австралию такой, какой нарисовал ее капитан Филипс в своих описаниях основанной им в 1788 году колонии. «По ночам поют кукушки, человек на луне стоит вверх ногами, а Рождество справляется в июле».

Как бы там ни было, я высылаю мои многочисленные дневники, упакованные в деревянный ящик, в нью-йоркское издательство Луиса. Он будет в ужасе, когда увидит, какая большая у меня получилась посылка. Когда пишу, я еще более многоречива, чем на словах. Твой брат Джон считает, что у меня самый длинный язык на всем континенте, за исключением, возможно, Кэролайн Чисхолм, а ты знаешь, какими филиппиками она разражается, если ее задеть.

Пора, однако, заканчивать, милая Дорис. Сегодня мы с Кэролайн едем в Сидней встречать еще один корабль с выписанными по почте невестами. Джон здоров, как всегда, поглощен работой. Он, видите ли, не удовлетворен, что он самый богатый и могущественный человек во всей Австралии. Теперь он хочет отправиться на завоевание всего мира.

Джейсон закончил учебу в Англии и теперь в Америке постигает секреты профессии горного инженера – таким образом осуществляется заветная мечта Джона. Джуно занимается миссионерской деятельностью среди туземных племен. В ответ на твой вопрос могу сообщить, что она помолвлена с прекрасным молодым человеком по имени Теренс Трент. Он пламенный либерал, посвятил свою жизнь изучению «Истории классовой борьбы». Учась в европейском университете, он подпал под влияние проповедей молодого либерала, которого, кажется, зовут Карлом Марксом. Теренс мечтает ниспровергнуть все существующие формы правления и передать всю власть в руки народа. Все это хотя и благородный, но чистейшей воды идеализм; я уверена, что такие люди, как Джон или мой покойный отец, которым принадлежит истинная власть, никогда не откажутся от своих богатств и могущества, а эти люди, можно сказать, стоят над правительствами.

Дорис, передай мои наилучшие пожелания и благодарность Луису, поцелуй за меня детей. Если бы ты знала, как я скучаю по тебе, дорогая подруга. Скажи, пожалуйста, Луису, что, если мои дневники не оправдают его ожиданий, он может спокойно отказаться от их опубликования.

Твоя любящая «сестра»

Адди.

Человек листал страницы, как картежник тасует карты. Кое-какие подробности, даты находили живой отклик в его груди.

9 апреля 1824 года

Австралийская сельскохозяйственная компания, одним из директоров которой является Джон, в виде дара получила от министерства колоний обширные участки земли. Джон говорит, что в течение пяти лет таким же образом или в аренду предполагается раздать более семи миллионов акров земли…

4 августа 1831 года

Большой неприятностью для крупных землевладельцев продолжают оставаться скваттеры, которые бродят со своими стадами по пастбищам и захватывают землю. Джон безуспешно пытался убедить Уайтхолл усилить здешний военный гарнизон для борьбы с подобными захватами земли. Официально установленные в 1829 году границы охватывают лишь девятнадцать графств Нового Южного Уэльса, а это двадцать два миллиона акров, но скваттеры держатся за пределами этих границ.

Трудно поверить, но Джейсону уже двадцать один год – так быстро летит время. Он очень похож на своего отца, и по временам, когда я смотрю на него, у меня встает ком в горле…

1 декабря 1834 года

Прошло больше года с того времени, когда Джону сделали операцию. Он утверждает, что чувствует себя вполне здоровым, может быть, чуточку стал старше. Когда мы возобновили наши с ним сексуальные отношения, я вынуждена была порвать с Уильямом Лайтом. Я не верю в целомудрие ни мужчины, ни женщины, но глубоко убеждена, что муж и жена должны сохранять верность друг другу, по крайней мере пока длится их брак. Бедный Уильям отправился в эту долгожданную экспедицию на южное побережье; его задача – тщательно изучить территорию и найти подходящую местность для колонизации.

4 марта 1836 года

Получила письмо от полковника Лайта. Впала в состояние шока, когда узнала, что он назвал новое поселение на юге Аделаида. «Я сказал тебе в Париже, что весь мир должен узнать, как сильно я люблю тебя, Адди. Это моя скромная дань твоей красоте, выражение вечной благодарности за то счастье, которое ты подарила мне, хотя и на короткое время. Когда впоследствии будут называть имя этого города, который, как я надеюсь, станет столицей всего континента, это будет как бы подтверждением моей вечной к тебе любви, моя незабвенная». Я испытываю некоторое облегчение при мысли, что вдову Вильгельма Четвертого зовут Аделаидой. То, что он выбрал себе в супруги женщину столь бесцветную и незначительную, как королева Аделаида, до сих пор является источником недоумения для большинства австралийцев.

Это не ввело, однако, в заблуждение Джона. Не знаю, подозревает ли он о нашей с полковником близости, но если и подозревает, то ничем этого не выказывает. Его единственным откликом на то, как окрестил полковник Лайт новое поселение, было: «Но он же всегда сходил по тебе с ума, дорогая».

28 июня 1838 года

Это памятный день для всего Содружества. День коронации Виктории. Трудно себе вообразить девятнадцатилетнюю девушку правительницей великой империи. Но почему бы и нет? Задай же им перцу, Виктория! Докажи циничным эгоистам мужчинам, что женщины могут делать все то же, что и они, и даже больше. Женщина равно может вести домашнее хозяйство и управлять Британским содружеством.

Человек перелистал всю книгу. «С какой легкостью можно перелистать одним пальцем целую человеческую жизнь!» – печально улыбнувшись, подумал он.

Оторвавшись от чтения, спросил у сидевшего напротив него темнокожего:

– У кого ты взял эту книгу, Эйб?

– У Джона Саттера. А тот, в свой черед, взял ее у этого бродячего подрядчика Джеймса Маршалла, который купил книгу в Нью-Йорке. Я просто глазам своим не поверил, когда увидел ее на столе в его кабинете. Там полки, шкафы, столы – все завалено книгами. Но эта почему-то привлекла мое внимание: «Воспоминания первопоселенки». Я поднял ее, открыл обложку и сразу же увидел портрет Аделаиды.

Крег недоверчиво качнул головой.

– В том, что Адди стала писательницей, есть что-то сверхъестественное. У меня такое чувство, будто разверзлась могила и на свет вышла мертвая женщина. Подумать только, Адди написала книгу.

– В этой книге тебе отведено немало места, – с хитрым видом сказал Абару. – Я должен прочитать эту книгу до конца. Да, приятель, непременно должен.

Крег засмеялся и шутливо погрозил ему кулаком:

– А ну-ка выкатывайся, черный язычник. Хватит тебе тут отсиживать зад, займись-ка лучше делами.

…Крег и Абару пересекли океан осенью 1842 года. Взвалив на спину свои скудные пожитки, они сошли по трапу, чтобы поселиться в Йерба-Буэне.

До мексиканской войны было еще четыре года. Доверчивые мексиканцы охотно принимали американских поселенцев на своих западных территориях, в Калифорнии и Нью-Мексико.

Требовалось только присягнуть на верность мексиканскому правительству и подать заявление на безвозмездное предоставление земли. Алькальд обнял Крега и Эйба, расцеловал их в обе щеки и даже благословил.

Они застолбили участок в сорок акров, который примыкал к Американской реке в долине Сакраменто – здесь находилась одна из самых плодородных территорий в мире.

Одним из их соседей был немец Джон А. Саттер, бывший капитан императорской армии и гражданин Швейцарии. У Саттера было одно из самых крупных землевладений, когда-либо пожалованных иностранцам. Настоящее королевство, которое он назвал Новой Гельвецией и заселил своими рабами: мексиканцами, американцами и другими иммигрантами из всех частей света. Поселение выросло вокруг форта, состоявшего из нескольких домов, складов и укрепленного каменного блокгауза, где население Новой Гельвеции могло укрыться в случае нападения индейцев.

Саттер был добродушным полным человеком среднего возраста, с редеющими уже волосами и красным носом луковицей. Отличный сосед, он бескорыстно помогал Крегу и Абару. Даже присылал своих рабочих во время строительства дома, амбара, подсобных помещений. Они же помогли вспахать землю для посева.

– Вы и опомниться не успеете, как станете такими же богатыми фермерами, как я. Эта земля богаче, чем долина Евфрата. Морковь здесь длиной в ярд. Свекла – величиной с небольшой бочонок. Яблоки – что грейпфруты. А уж какие помидоры! Только нажми – и сок брызнет, как из фонтана. – У Саттера были большие стада коров и прочего скота. Но Крег и Абару решили ограничиться несколькими курами, коровами и свиньями.

Пророчество Саттера осуществилось скорее, чем друзья могли надеяться в самых смелых своих мечтах. Затеянное ими дело процветало. У них были хорошие отношения со всеми соседями и мексиканскими чиновниками. По крайней мере раз в месяц они обедали в доме алькальда, другие представители мексиканских местных властей приглашали к себе на ранчо преуспевших американцев. Между всеми царил дух товарищества, вплоть до того злосчастного вечера, когда алькальд и несколько его чиновников приехали в гости к Саттеру.

Почти сразу же Саттеру, Крегу и другим гостям стало ясно: что-то случилось. У мексиканцев были вытянувшиеся мрачные физиономии. Не спасала положения даже репутация Джона Саттера – прекрасного веселого рассказчика: на все его шутки мексиканцы отвечали лишь вежливыми, очень сдержанными улыбками.

Наконец хозяин обнял одной рукой алькальда и отвел его в угол.

– Что случилось, ваше превосходительство? Почему вы все такие мрачные в этот дивный весенний вечер?

Алькальд со вздохом понурил голову:

– Ах, Джон, мой дорогой друг. Боюсь, что я принес дурные вести. Соединенные Штаты аннексировали Техас, и ваш президент объявил о намерении послать в Мексико-сити своих представителей для покупки у нас Калифорнии и Нью-Мексико. И… – его голос был напоен горечью, – этим представителям поручено потребовать удовлетворить претензии, предъявляемые американскими гражданами к Мексике.

Саттер был ошеломлен:

– Какие претензии? Никогда не слышал о такой чепухе. Мексиканское правительство и все вы, его представители, всегда проявляли внимание и щедрость по отношению к нам, переселенцам. И чем же все это теперь грозит, ваше превосходительство?

Маленький жилистый алькальд нервно подергал себя за бородку и безучастным голосом сказал:

– Если президент будет настаивать на своих амбициозных требованиях, война неизбежна. Мы люди мирные, не воинственные. Но гордые. – Он печально покачал головой. – Вот уж не думал, друг мой, что дело дойдет до такого. Сердце буквально каменеет в груди.

Саттер хлопнул его по плечу:

– Я присягнул в верности вашему правительству и властям, представляющим его здесь, в Калифорнии, и останусь верным своей присяге, что бы ни случилось. Я думаю, что могу говорить и от имени других американских друзей и соседей.

Слишком взволнованные, чтобы продолжать этот острый разговор, они обнялись.

Запомнился этот вечер и по другой причине. После ужина, когда все удалились в библиотеку, чтобы выпить по стопочке бренди и выкурить по сигарете, Саттер сделал следующее деловое предложение Крегу и Эйбу:

– Я уже давно собираюсь построить мельницу там, где река раздваивается на рукава, около вашей границы. Хотите принять в этом участие, ребята?

Друзья сочли предложение весьма заманчивым. Мельница могла бы обслуживать и капитана, и их, чтобы не возить зерно на мельницу Дэбни, за пятнадцать миль. Саттер обнял соседей:

– Добро. Стало быть, договорились, ребята.

– Поэтому-то и приезжал Джим Маршалл? – спросил Крег, вспомнив о книге Адди.

– Да. Маршалл – хороший человек. Он говорит, что надо построить отводной канал, прежде чем поставить мельницу.

– Вероятно, он знает. Ему и карты в руки. Кстати, Джон, откуда ты взял книгу, которую на днях дал почитать Эйбу?

– Ее дал мне один молодой парень, который проходит стажировку. Хороший парень, говорит о нем Маршалл. Только что окончил инженерный колледж. Гм… – Продолжать разговор вроде бы не имело смысла, и он замолчал.

На следующей неделе явился подрядчик, чтобы осмотреть место, где следует поставить мельницу. Вместе с ним приехали его помощник и старший мастер.

Вернувшись с полей, Эйб сообщил об этом Крегу, который как раз полдничал – скромная еда земледельца: хлеб, сыр, холодное мясо. Крег запил еду холодным молоком и встал.

Проходя мимо плиты, шлепнул пониже спины пышненькую негритяночку-повариху Бесси.

– Спасибо, Бесс, сегодня ночью не гаси свечу в своей спальне. Я загляну, и мы с тобой немножко повеселимся.

Симпатичная негритянка захихикала и замахала на него посудным полотенцем.

– Какой же вы у нас испорченный, масса Крег. Со мной ваш номер не пройдет. Я ведь не такая, как эти ваши городские потаскушки. Как вам не стыдно.

Она еще долго хихикала и сокрушенно качала головой, будто была задета за живое. На самом же деле она обожала Крега.

Да и все, кто работал на Крега Мак-Дугала, любили и уважали его. Он был честным и щедрым хозяином, всегда хорошо платил за добросовестную работу. И что еще важнее, не скупился на похвалы, если работа того заслуживала.

Замечание Бесс о «городских потаскушках» имело под собой некоторое основание. Друзья были завсегдатаями мексиканских кафе и забегаловок в Йерба-Буэне. Городские проститутки так и льнули к Крегу. И не только проститутки. Кое-кто из мексиканских дельцов был бы не прочь сплавить ему свою перезрелую дочь. Даже алькальд тщательно следил за своей дочерью, когда принимал у себя Крега. При виде его Дульчи – так называл ее Крег – хлопала своими длинными ресницами и так покачивала бедрами, что ее строгий отец просто не знал, что делать.

С дочерьми своих мексиканских друзей Крег был учтив, но холодноват; конечно, бывали случаи, когда какая-нибудь мексиканочка вводила его в сильное искушение, но здравый смысл неизменно одерживал верх. Пожалуй, опаснее всего был флирт с племянницей Саттера Элли, которая после смерти своих живших в Цюрихе родителей переехала к дяде. Она оказывала ему такие недвусмысленные знаки внимания, что он подумывал, не залучить ли ее к себе в постель, однако в связи с последующими событиями его намерение отпало само собой.

Первое из цепи этих событий, которым суждено было перевернуть его жизнь, произошло именно в тот день, когда они с Эйбом поехали к реке, чтобы встретиться с Маршаллом.

Перевалив через последний травянистый холм, они увидели реку. У воды, изучая место, где предполагалось возвести мельницу, стояли три человека. Первый – высокий и широкогрудый Маршалл, внушительного вида мужчина с квадратной головой, ниспадающими на уши черными волосами и курчавой бородой, закрывавшей упрямый подбородок. Второй – приземистый крутоплечий мужчина с жидкими рыжими волосами и вытянутой физиономией. Внимание Крега привлек третий – высокий, широкоплечий, с узкими бедрами, он стоял по колено в воде, работая с нивелиром. Под его загорелой кожей заметны были бугорки мускулов, спина лоснилась от пота. В его физическом сложении, во всей позе, в постановке головы было что-то неуловимо знакомое. Когда они подошли ближе, молодой человек повернулся к ним профилем.

– Я где-то его видел! – воскликнул Крег.

– Кого ты видел? – не понял Абару.

– Вот того молодого человека, который стоит в воде, голый по пояс. Он кажется мне знакомым. – Крег показал рукой.

– Ты прав, черт побери. Он мне тоже, кажется, знаком. Чем ближе они подъезжали, тем более слабая догадка перерастала в уверенность.

Повернувшись в седле, Эйб уставился на Крега:

– Провалиться мне на этом месте…

– Что с тобой? – спросил Крег, обеспокоенный странным выражением лица своего друга.

– Ты сказал, что этот парень кажется тебе знакомым. А знаешь, почему? – дрожащим голосом произнес Эйб.

Абару положил ладонь на руку Крега. Это был знак лошадям остановиться, что они и выполнили. Глядя прямо в стальные глаза Крега, он произнес:

– Мой друг и брат, ошибки быть не может. В этом парне ты узнал себя! Это же твой сын, Крег. Клянусь собственной жизнью, это Джейсон! Господи, впервые вижу настоящее чудо.

Выпустив поводья из рук, Крег окаменел в седле. Когда молодой человек повернулся в их сторону и увидел Крега, в его глазах тоже мелькнуло что-то похожее на узнавание. Поскользнувшись, он едва не упал в воду. Затем, прикрыв ладонью глаза, двинулся в направлении двух всадников.

Его губы шевелились, но слов не было слышно.

– Эй, Джейсон! – окликнул его Маршалл. – Куда ты направился?

И только тогда Маршалл заметил Крега и Абару.

– Даже не слышал, как вы подъехали. Как поживаете? – махнул он им рукой.

Крега как будто ударило кувалдой по голове. Джейсон!

Задыхаясь от волнения, молодой человек почти бежал в их сторону.

– Эй, мистер, кто вы такой? – Подбежав, он схватил под уздцы жеребца Крега.

Их взгляды встретились.

«Боже праведный, это же мои собственные глаза!» – думал каждый из них.

Перегнувшись, Крег положил ладонь на руку, которая держала его коня, – смуглую крепкую руку.

«Моя рука!»

Словно в тумане, он соскочил с седла и остановился перед высоким, пожалуй, даже на дюйм выше его самого молодым человеком.

– Ты знаешь, кто я такой? – спокойно спросил он. Джейсон стоял смущенный и растерянный, пожалуй, даже немного испуганный. Ему казалось, будто он проваливается в темную бездну.

– Я… я думаю, да… Только это, наверное, сон. – Он потер руками глаза. – Ты… он… он мертв. Мой отец мертв. Но вы… – В полном замешательстве он так и не смог договорить фразу.

– Я твой отец, Джейсон. Мать честная, до чего же приятно выговаривать твое имя. – И они стали обнимать друг друга с такой силой, что Абару даже испугался, как бы кто-нибудь не сломал другому позвоночник.

Подошел вконец озадаченный подрядчик:

– Эй, шотландцы! Вы что, знаете друг друга? Джейсон улыбнулся через плечо Крега:

– Ты же сказал мне, что его зовут Макферсон. Маршалл снял запылившуюся шляпу и стал выбивать ее о бедро.

– Да все эти ирландские, кельтские имена на мой слух все одинаковы. Макферсон, Мак-Дональд, Мак-Ноутон – ни черта не запомнишь. А как его зовут на самом деле?

– Мак-Дугал. Крег Мак-Дугал.

– Так же, как тебя? Родственник, наверное? Вот неожиданность.

– Еще какая! – в один голос воскликнули отец и сын.

– Да уж, неожиданность, – ухмыльнулся Джейсон. – Видите ли, Джим, Крег – мой отец.

Маршалл быстро-быстро переводил взгляд с одного на другого.

– Господи, Иисус, Мария и Иосиф! Сходство просто невероятное. Можно подумать, что вы близнецы, если бы не твои волосы и бачки, Крег.

Джейсон был смуглее, его каштановые волосы кое-где выгорели на солнце.

– Я думаю, что мы должны отпраздновать это невероятное событие, джентльмены! – воскликнул Крег. Его сердце переполняли радость и благодарность Господу Богу, той могущественной силе, которая управляет и бесконечной Вселенной, и скромными людскими жизнями. Он похлопал по широкой спине Джейсона. – Итак, сын, нам предстоит осушить не один бокал, чтобы наверстать упущенное.

Глава 7

Прошел не один вечер, и осушена была не одна бутылка, прежде чем отец и сын смогли восстановить цепь событий, разорвавших их судьбы в то грустное утро, когда Адди, Джуно и Джейсон, покинув Земной Рай, отправились в Парраматту. А теперь на месте Земного Рая стоит город Аделаида. Не иначе как это Уильям Лайт решил сделать щедрый подарок возлюбленной, мелькнуло в голове у Крега. Но он тут же прогнал эту мысль как совершенно бессмысленную.

«Я не имею права не только требовать, даже просить у нее каких-либо объяснений или ждать оправданий. Да и у нее нет такого права. Я скорее отрежу себе язык, чем начну расспрашивать ее. Да и она сделает то же самое. Эти годы безвозвратно ушли, словно канули в воду».

Джейсон был огорчен и разочарован, когда Крег запретил ему написать матери, что он жив.

– Для этого еще не настало время, сынок. Еще слишком рано для осуществления моего замысла. Видишь ли, я хочу, чтобы всем нам было хорошо. Я знаю, что ты чувствуешь. И сам чувствую, что с моей стороны жестоко и бессердечно скрывать правду от твоей матери. Но подумай сам, Джейсон. Она оплакала мою смерть много лет назад, и пережитое ею горе осталось далеко позади. Если еще какое-то время все останется по-старому, ей от этого не станет хуже. Но за это время я могу успеть сделать очень многое для всех нас. Верь мне, сынок.

Джейсон едва заметно улыбнулся и пожал плечами:

– Хорошо, я поступлю, как ты хочешь, отец… А что за карту ты прячешь в рукаве?

Крег уклончиво усмехнулся.

– Когда узнаешь Крега, как узнал его за эти годы я, научишься мириться с его немногословностью, – пробурчал Абару. – Он сперва сделает, а потом скажет. Можешь не беспокоиться.

Крег кивнул.

– Когда ты называешь меня отцом, то снова становишься для меня малышом, которого я когда-то качал на коленях, и тогда я начинаю чувствовать над тобой какую-то власть – дает о себе знать чувство собственника. Важно, чтобы отец и сын не просто любили друг друга, но и уважали как мужчины и друзья.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Крег, – улыбнулся Джейсон.

Юноша поселился у Крега и Абару и вскоре вытеснил отца в сердце хлопотуньи Бесси.

– Я думаю, мне лучше вернуться к Джиму Маршаллу, – пожаловался он однажды Крегу и Эйбу. – Я не знаю, куда деваться от ее забот. Когда-то у меня была старая няня, которая просто убивала меня своей опекой, пока я не поклялся, что сбегу из дому, если дядя Джон не уволит ее. Бесс – ее копия. Она заставляет меня съедать двойные порции всего, что подают. – Застонав, он похлопал себя по вздувшемуся животу.

– Ничего, как только мы начнем работать на стройке, ты перестанешь жаловаться.

Работа и в самом деле была тяжелая, приходилось трудиться с восхода и до заката все семь дней в неделю. Маршалл был очень хорошим мастером и строил мельницу с такой же тщательностью, как если бы возводил какой-нибудь роскошный нью-йоркский дом. В работе он был настоящим фанатиком. О завершающем этапе работы – отводном канале – он не сказал даже капитану Саттеру, опасаясь, что этот скупец не одобрит дорогостоящую «забаву». Ведь можно просто опустить колесо в воду, да и дело с концом.

В тот день когда канал был прорыт и в него хлынула речная вода, приехали Крег и Абару. Все наблюдали, как быстрый поток унес с собой лишний песок, слой земли, гравий и глину, оставив обнаженную породу. Как и в долине около Батхёрста, это были кварц и пирит, в котором ослепительно засверкали частицы золота.

– Очень похоже на ту долину, где мы когда-то были, – заметил Абару.

– Суэйлз называл это обманным золотом, – подтвердил Крег.

– Но миссис Патни быстро раскусила, что это такое, – напомнил Абару.

– О чем вы тут болтаете? – Опершись на лопату, Джейсон закурил сигару.

Крег вытащил из-за пояса нож и поскоблил породу на берегу.

– Видите частицы золота? Подошел Маршалл.

– Ишь, размечтались. Это не что иное, как пирит.

– Это еще требуется доказать, – буркнул Крег, и они с Абару незаметно обменялись взглядами.

В этот вечер за ужином они посвятили в свой замысел Джейсона. Сначала он был настроен скептически, но затем согласился с ними.

– А как насчет Саттера и Джима? – спросил он.

– Ты же слышал, – ответил Крег. – Он считает, что мы рехнулись. Это, видите ли, пирит. – Из кармана рубашки он вытащил небольшой самородок, который подобрал, уходя с мельницы. Он поднес его к лампе. – Видите, как сверкает. Бьюсь об заклад, что стоит не меньше ста фунтов, что-то около пятисот американских долларов.

– Так ты ничего не хочешь сказать Саттеру?

– Пока нет. Сначала мы должны постараться найти в реке все, что сможем. Не смотри на меня так, сын. Я отнюдь не бесчестный человек. Просто осторожный. Можешь не беспокоиться. Капитан Саттер очень быстро пронюхает о выгоде. – Закусив чубук своей трубки, он хрипло рассмеялся. – И тут соберутся целые полчища. Я думаю, пора спать, ребята. Спокойной ночи.

– По-моему, – упрямо повторил Джейсон, – нечестно утаивать все это от капитана Саттера и Джима. Никогда не замечал у отца проявлений жадности… Это мне не нравится.

Абару схватил руку молодого человека пониже локтя.

– Перестань трещать, как кукабурра. Он думает совсем не о золоте. Его беспокоит то, что мы здесь нажили. – Он сделал широкий жест. – Наши земли, наши урожаи, наш скот. Сколько людей, сколько цивилизаций уничтожили себя, одержимые погоней за богатством и той властью, которую оно с собой приносит. Греки, римляне, Византия, Вавилон, испанцы – это перечисление может быть бесконечным. – Он горько улыбнулся. – Все это может повториться и здесь. А как иностранцы мы находимся в трудном положении, ибо назревает война между Соединенными Штатами и Мексикой. Если Мексика узнает, что в Калифорнии большие запасы золота, она еще сильнее укрепится в решимости отстаивать свою территорию, даже ценою больших жертв, в том числе и человеческих.

– Но мы же не американцы.

При свете лампы ярко блеснули мелово-белые зубы Абару.

– Для них все светлокожие – гринго. Вот только я… – Он ущипнул свою черную кожу и подмигнул.

Откинув голову, Джейсон разразился громким хохотом. Пристукнув ладонью по столу, Абару пробурчал:

– Хорошо, гринго. Давай играть в карты.

Шесть месяцев кряду Крег, Абару и Джейсон каждый вечер после ужина ходили к реке с лотками для промывания золота. Его здесь было столько, что даже ребенок мог бы намыть изрядное количество. По часу посменно работали на ручном насосе, а с наступлением полуночи относили все собранное и добытое домой и укладывали в мешки – золотой песок и самородки. Иногда за вечер добывали по два-три фунта, а иногда и все сорок. Однажды Эйб отколол от берега глыбу кварца, в которой находился большой, с человеческую голову, золотой самородок.

Несколько раз Саттер либо Маршалл замечали, как они работают при свете факелов.

– Один из моих ребят сказал, что вчера вечером вы ловили рыбу, – как-то заметил Саттер.

– Да, ловили, – равнодушно отозвался Крег. – Мы с Эйбом просто обожаем жареных угрей.

Саттер передернул плечами:

– Я даже смотреть не могу на этих отвратительных тварей. Они так похожи на змей.

– У моего народа змеи считаются деликатесом, – не преминул заметить Абару.

Так все и продолжалось вплоть до 30 января 1847 года, когда капитан Монтгомери и подразделение солдат с военного шлюпа «Портсмут» подняли американский флаг над площадью Йерба-Буэны и переименовали ее в Портсмутскую, а главной улице города, набережной, дали название Монтгомери-стрит.

А позже, весной, прибывший корабль принес известие, что Скотт захватил Веракрус и наступает на Мексико-сити. Новость быстро распространилась по всей гавани, и с кораблей и с суши принялись палить из пистолетов, ружей и пушек. Фейерверк получился ошеломительный. Затем вечернее небо над золотыми воротами озарили золотые звезды ракет. Празднование продолжалось весь вечер.

Крег, Эйб и Джейсон наблюдали со своей веранды за отражающимися в реке розовыми вспышками. От поселка к поселку передавалась последняя новость: генерал Скотт подходит к Санта-Ане.

– Обстоятельства складываются благоприятно, – заметил Крег. – То, что Калифорния окажется под властью Америки, облегчит наше дело.

– И какое же это дело, хотел бы я знать? – нетерпеливо спросил Джейсон.

Крег не спешил с ответом. Он сидел в качалке, сцепив руки за шеей, лениво покачивался и курил.

– Как вы думаете, ребята, сколько золота нам удалось найти и намыть?

– Я вел тщательный подсчет, день за днем, – откликнулся Абару. – Думаю, у нас по меньшей мере двадцать пять тысяч фунтов.

– Я не знаю, какой сейчас курс золота. Но предполагаю, что у нас примерно полмиллиона долларов, или сто тысяч фунтов.

Джейсон протяжно свистнул:

– Это целая куча денег. И что мы будем с ними делать?

– Конечно, сынок, вы с Абару вольны делать со своей долей все, что вам вздумается. Но у меня есть предложение. Что, если нам объединить наши деньги и вложить их в какое-нибудь дело в Австралии?

Джейсон и Абару озадаченно молчали.

– Вложить в какое-нибудь дело в Австралии? – повторил Джейсон. – Как это будет выглядеть?

– В прошлом месяце в Йерба-Буэну пришел корабль из Сиднея. Помните, что рассказал его капитан? Новые поселенцы потоком хлынули в Австралию. Правительство меньше чем за десять лет получило около миллиона фунтов за земли вокруг Мельбурна. Новоприбывшие привозят с собой не скот, а наличные деньги. Вы понимаете, что это означает? Это означает, что цена на овец, скот и все сырье с каждым днем взлетает все выше. А история учит нас, что подъем всегда сменяется упадком. В применении к экономике это значит, что вся экономическая структура рушится. Помните детские стишки о Шалтае-Болтае, который упал со стены. То же самое происходит и с экономикой. Цена на шерсть на мировом рынке резко понизится, и большинство производителей ожидает банкротство. Тогда-то мы и сможем скупить по дешевке сотни тысяч акров пастбищной земли и отары овец.

– В твоих рассуждениях, мой друг, есть одно слабое место, – напомнил ему Абару. – Ты забываешь, что и другие тоже могут исходить из такого же предположения. Гиганты вроде Джона Блэндингса и Джона Мак-Артура, вероятно, ставят перед собой подобную же цель. А мы ведь находимся в одиннадцати тысячах миль от Австралии.

– Не важно, Эйб. Спад – процесс длительный. Времени у нас хватит.

– И как же ты собираешься осуществить свой замысел, точнее, заговор против Джона Блэндингса? – с хитрой улыбкой спросил Джейсон.

– Если и заговор, то не лично против Джона, а против всего, что он олицетворяет. Против денег Блэндингса, против денег Мак-Артура, Бэтмена, Блэксленда, всех богатых землевладельцев.

– Не забывай о деньгах Дирингов, отец. Дедушка Диринг был ничуть не менее богат, чем Блэндингсы.

– Да, ты говорил. Но ведь они объединились. И управляет всей империей Джон. В руках у него, вероятно, больше власти, чем у Мак-Артура или любой другой коалиции.

– В последнем письме мама писала, что он намеревается стать губернатором.

Крег нахмурился.

– Вот черт! Тогда он так укрепит свои позиции, что к нему и не подступишься. Слава Богу, транспортировка заключенных отменена. А не опираясь на труд освобожденных каторжников, люди, подобные Блэндингсу и Мак-Артуру, не смогут осуществлять абсолютный контроль над экономикой. И все же в нашем распоряжении, видимо, не так много времени, как я себе представлял.

Он положил руку на плечо сына:

– Ты хотел бы первым вернуться в Австралию?

– Когда? Зачем?

– Как можно быстрее. И ты будешь нашим с Эйбом разведчиком… Моя же забота – как избежать петли палача. Теперь я знаю, как это сделать. Золото будет нашим пропуском в Новый Южный Уэльс и… – решительно поджал губы он, – к твоей дорогой матери. Слушай внимательно, сынок, я изложу тебе, каким образом мы сможем вернуться. Это мечта всех последних лет моей жизни.

Глава 8

Несколько месяцев, в течение которых Крег, его друг и сын собирали золото, капитан Саттер и Джим Маршалл не обращали никакого внимания на металл, который находили в обводном канале. Глубокие жилы, пронизывавшие скалистую породу и кварц, не вызывали у них никакого интереса. Когда Джим со своими рабочими уходили со стройки, Крег, Джейсон и Абару спокойно подбирали брошенное ими богатство.

Но однажды перед наступлением сумерек, когда компания Крега занималась уже привычным делом, на лошади подъехал капитан Саттер. Им не оставалось ничего другого, кроме как продолжать трудиться.

Отголоски хохота, которым разразился Саттер, разнеслись по всей реке:

– Ха-ха-ха! Вы что, совсем сдурели, пирит собираете? Ха-ха-ха! Ну и олухи же вы.

Повинуясь внезапному импульсу, Крег бросил ему большой самородок, только что вытащенный им из береговой породы:

– Сохраните этот сувенир, капитан.

Саттер с задумчивым прищуром покатал в руках самородок.

– Гм… Должен признаться, что это похоже на настоящее золото.

Крег обменялся насмешливыми взглядами с Абару и Джейсоном, однако ничего не сказал.

Саттер заломил шляпу и сунул самородок в карман.

– Вы что, решили меня разыграть? Со мной этот номер не пройдет. У меня есть чем заняться. Счастливо оставаться, старатели. – И с раскатистым хохотом он поехал прочь.

Опершись на кирку, Джейсон покачал головой:

– Просто не верится. Крег только что вручил ему самородок стоимостью больше чем сто фунтов, а он думает, что над ним подтрунивают.

– Я думаю, это была ошибка, Крег, – с сомнением в голосе протянул Абару. – Ты достаточно ясно объяснил ему, чем мы тут заняты. Долго ли еще теперь удастся держать его в неведении?

Крег отпустил рукоятку ручного насоса и вытер лоб рукавом.

– Я же сказал вам, когда мы только начинали, что рано или поздно Саттера придется посвятить в это дело. Время пришло. Мы уже получили свою долю. Этот самородок, если хотите, представляет собой зашифрованное послание. Я только не знаю, как скоро он его поймет.

Не прошло и недели, как Саттер понял смысл «зашифрованного послания».

Однажды поздним мартовским вечером, поднимая облако пыли, Саттер прискакал к ним с четырьмя своими рабочими. Крег вышел на крыльцо, чтобы приветствовать дородного соседа, который, пыхтя, уже взбирался по ступенькам. Лицо у него было красное и круглое, как помидор из Сакраменто.

– Ах ты, свинья! – завопил он, махая кулаком перед лицом Крега. – Значит, ты хотел обмануть меня и оставить себе все золото.

На крыльцо вышли Абару и Джейсон, и Крег улыбнулся:

– О чем вы говорите, капитан? Вы и Маршалл упорно утверждали, что это обманное золото, приманка для дураков.

– Но вы же не стали нас разубеждать, – брызнул слюной Саттер. Его глаза налились кровью. – Вы… вы обманщик!

– Никто не собирался вас обманывать, Джон, – спокойно произнес Крег. – Вы что, забыли? Я даже дал вам золотой самородок, а вы меня высмеяли.

– Как я мог поверить? – Гнев Саттера явно угасал. – Я только думал, что вы… ну, вы всегда шутите, ребята, и…

Крег похлопал его по плечу:

– Напрасно вы сердитесь, Джон. В этой реке и окрестной земле достаточно золота на тысячи людей. Мы уже собрали свою долю и подумываем об отъезде. Джейсон отправляется в Австралию на первом же попутном корабле. Через несколько месяцев мы с Эйбом последуем за ним. Хотите купить наш участок? Пожалуйста. Я думаю, мы не выбрали и десятой части всего золота, что тут есть.

Его слова почти окончательно умиротворили Саттера, хотя он и держался несколько отчужденно.

– Ну что ж, это вполне честно. Не понимаю лишь одного, почему ты с самого начала не сказал мне и Маршаллу, что золото настоящее?

– Но ведь вы все равно не поверили бы мне, если бы только… – Крег вдруг стал совершенно серьезным, – если бы только не сделали анализ образцов. Вы ведь сделали анализ?

– Да, я обратился к Исааку Хамфри в Сан-Франциско, он инженер и металлург. Он сказал, что еще никогда не видел самородка с таким богатым содержанием золота. Исаак уже здесь, столбит для себя участок.

– О Господи! – Крег стукнул себя краем ладони по лбу. – Вот почему я ничего не говорил вам, Джон. Как только станет известно, что здесь богатое золотое месторождение, на эти мирные края налетят полчища саранчи. Попомни мои слова, Джон, золотоискатели превратят эту мирную землю в пустыню.

– Я не допущу этого, – возразил Саттер. – У меня законное право на эту землю, а теперь мы находимся под юрисдикцией Соединенных Штатов. Мое право собственности под защитой армии Соединенных Штатов.

– Ты рассчитываешь на их защиту? – саркастически улыбнулся Крег. – Возможно, ты и прав, но я на твоем месте постарался бы выбрать отсюда все что можно, пока не станет слишком поздно.

Саттер, выкатив грудь, окинул его взглядом:

– О чем беспокоиться, мой друг? Джон Саттер может постоять за себя и своих людей. Не забывай, у меня тут собственная армия. – Он показал на всадников, молча слушавших разговор между Крегом и их хозяином.

Крег взглянул мимо Саттера на его подручного Хуана Сантьяго – худого человека с темными волосами и глазами, в которых читались ум и хитрость.

«Ура! Я буду богачом. У меня по меньшей мере столько же прав на золото, как и у этого гринго. Ведь они украли у нас землю», – вот что прочитал Крег в его взгляде.

А через месяц после того, как в городе, получившем название Сан-Франциско, прозвучал клич «Золото!», уже более двух тысяч человек, своими хищными повадками напоминая стервятников, рылись в песке и гальке долины Сакраменто.

К середине мая это количество утроилось. Старатели ехали отовсюду: со всех концов Соединенных Штатов, из Мексики, Южной и Центральной Америки и даже, что особенно забавляло Крега, из Австралии.

Среди приезжающих австралийцев большинство составляли каторжники, бывшие каторжники, просто авантюристы и бродяги, которые хотели разбогатеть, прилагая при этом как можно меньше усилий. Зарабатывать они готовы были не только честным, но и бесчестным трудом.

Австралийцы снискали себе прозвище «сиднейских уток». Они селились вдоль Бродвея и Пасифик-стрит, около набережной и по склонам Телеграфного холма: основанное ими гетто прославилось на весь мир под названием Варварский берег.

Старатели, спускаясь по Американской реке, полностью уничтожили Новую Гельвецию капитана Саттера. Золотоискательство распространялось по всей долине с буйством лесного пожара – вплоть до рек Юба и Фетер и подножия Сьерр.

Старатели вытоптали посевы Саттера, разрушили его амбары и форт, съели весь его скот. Они выдирали все, что только росло в долине, ибо корни растений и кустов были покрыты золотой пылью. Саттер обратился за помощью в Вашингтон, но правительство Соединенных Штатов не слишком симпатизировало полунемцу-полушвейцарцу, который разбогател, присягнув на верность мексиканскому правительству.

Первые изыскатели прибыли в Сан-Франциско в феврале 1849 года. В течение следующих десяти месяцев через Золотые ворота прошло не менее сорока пяти тысяч человек. Все якорные стоянки в заливе были заняты кораблями, по большей части пустыми, ибо, как только они становились на якорь, почти весь экипаж, включая капитана и помощника, сбегал в золотоносную Сакраменто. Некоторые суда так и сгнивали у причалов, другие вытаскивали на берег и превращали в салуны, прибрежные гостиницы и другие заведения.

В тот же период в Сан-Франциско прибыли две тысячи женщин, в большинстве своем проститутки. В скором времени здесь образовался самый большой район «красных фонарей» в мире.

Отправить Джейсона на борту торгового судна, приписанного к австралийскому порту, не составило большого труда. На то же судно погрузили и сто двадцать джутовых мешков, каждый по сто фунтов. В судовом манифесте значилось, что эти мешки содержат «гибридные семена пшеницы, овса, ячменя и ржи». Для того чтобы мешки казались не слишком тяжелыми, в них подсыпали кусочки пробкового дерева.

Крег и Абару оставили свое ранчо, землю и все имущество на растерзание стервятникам, которые, опустошив владения Джона Саттера, обосновались в городе, в «Найантик-отеле», который когда-то был быстроходным судном с тем же названием.

Однажды вечером, направляясь под сильным ливнем по Бродвею в кафе «Эльдорадо», они были потрясены, увидев, как старатель потонул в глубокой грязи вместе со своим мулом. Подобных ловушек для неосторожных пешеходов было тут множество. На улицах Клей и Керни было повешено объявление:

ЭТА УЛИЦА НЕПРОХОДИМА,

УХНЕШЬ В ЯМУ – ПРОПАЛ, РОДИМЫЙ.

Крег и Абару оставили себе на расходы двадцать тысяч долларов. Но если учесть, что полный пансион в «Найантике» стоил тысячу долларов в месяц, этой суммы не могло хватить надолго.

Хотя в долине и были когда-то процветающие фермы, не хватало ни овощей, ни мяса, потому что обезумевшие золотоискатели уничтожили все, что могло бы обеспечить им пропитание. Яблоки продавали поштучно, по пять долларов, яйца стоили от десяти до пятидесяти долларов за дюжину, пшеничная мука и солонина шли по сорок долларов за баррель, булка, стоившая в Нью-Йорке четыре цента, в Сан-Франциско продавалась уже за семьдесят пять центов.

Ножи шли по тридцать долларов, лопаты – по двадцать пять, чашки, тарелки, сковородки – по пять долларов, за сапоги брали целую сотню.

Городские доктора не выписывали рецепт дешевле чем за сто долларов. Виски обходилось по тридцать за бутылку. Бешеных денег стоили доски и кирпичи. А фунт гвоздей обходился в фунт золота!

Те, что побогаче, предпочитали выбрасывать грязную одежду и покупать новую, потому что прачки брали по двадцать пять долларов за дюжину любого белья.

Каждую ночь в салуне «Эльдорадо», в игорных и других увеселительных домах из рук в руки переходили сотни тысяч долларов. Из всех прочих мест Крег и Абару предпочитали «Эльдорадо», потому что здесь посетители могли удовлетворить почти все свои желания – поиграть в карты, посмотреть живые картины, даже отрывки из водевилей. При желании можно было пригласить какую-нибудь подругу в специальные задрапированные комнатки.

Заведение было оформлено с большой претензией на роскошь. На стенах висели дорогие картины, изображавшие нагих женщин в самых фривольных положениях и позах, вся обстановка, включая мебель, была привезена с континента. На полках стояли горы хрустальной посуды.

На игорных столах громоздились груды золотого песка, самородки, серебряные и золотые монеты. Играми руководили крупье. Обычно это были неулыбчивые, аскетичные люди с острым взглядом, не упускавшие ни одной мелочи. У каждого под рукой лежал двуствольный «дерринджер»,[22] а из-за пояса торчали рукоятки длинного ножа и тяжелого пистолета.

Старатели в клетчатых рубашках, шерстяных шапочках, грубых рабочих штанах и грязных сапогах сидели за игорными столами бок о бок с лондонскими денди в шелковых цилиндрах, фраках с бархатными отворотами и в гетрах.

Проститутки, хотя и одетые не так пышно, как настоящие леди, спали тут же, за столами, в брильянтовых ожерельях, браслетах и кольцах, при виде которых эти самые леди позеленели бы от зависти.

Золотоискатели не отставали от своих «дам»: их пальцы были унизаны брильянтовыми кольцами и перстнями, рубашки украшали разнообразные побрякушки из золота и драгоценных камней. А кое-кто носил даже золотые коронки с брильянтовым наполнителем. Когда кому-то из старателей доводилось проиграться вдрызг или когда его обчищали проститутки и сутенеры, он тут же отправлялся вверх по реке и столбил новый участок.

Квартал, облюбованный «сиднейскими утками», был настоящим гнездилищем пороков. Дюжие парни, приехавшие из городов и лесов Австралии и с Земли Ван Димена, отнюдь не собирались утруждать себя тяжелой старательской работой. Как и проститутки, они предпочитали жить за счет тех, кто сумел разбогатеть.

В гостиницах, кафе, танцевальных залах и трактирах города совершалось столько преступлений, всевозможного рода грязных дел, что по сравнению с Варварским берегом Содом и Гоморра показались бы тихими провинциальными деревушками.

Крег и Абару пользовались среди «сиднейских уток» определенным авторитетом благодаря ярко выраженному австралийскому акценту. Всякий раз когда какой-нибудь местный забулдыга задавал им неизменный вопрос: «За что сидели, ребята?» – Крег не моргнув глазом отвечал: «За нападения, грабежи и убийства». И они сразу же становились членами братства.

В тот вечер они сидели за своими кружками эля в трактире «Кабанья голова», принадлежавшем некоему Хеллу Хаггерти, условно освобожденному преступнику из Сиднея. В тот день из Панамы как раз прибыл корабль с австралийцами. Трактир был заполнен новоприбывшими, которых забрасывали вопросами о новостях с родины. Нелепо, даже смешно, но почти все они привыкли думать об исправительной колонии, где отбывали наказание, как о своей родине. Не Англия, не Ирландия, не какая-либо другая страна – Австралия была их домом. Свое теперешнее положение они расценивали как временное, мечтая свободными гражданами вернуться в Австралию.

Крег слушал вести с нарастающей тоской. До его слуха доносилось:

– Производители говядины начинают конкурировать с южными овцеводами… Между Сиднеем и Мельбурном установлено регулярное почтовое сообщение. Судя по всему, будущее именно за Мельбурном, там что ни человек, то богач.

– Сидней и Мельбурн, – фыркнул кто-то, – Тут и добираться-то нечего. Говорят, что представитель «Америкэн экспресс» Кобб собирается основать компанию, когда будет построена дорога, по которой можно будет проехать от Сиднея до Перта. Купил билет – и кати себе.

– Ты, может быть, и поедешь, приятель, а вот я ни за что. Заплати мне, и то не поеду. Нет, сэр, я останусь в Сиднее. Это такой же цивилизованный город, как Лондон и Париж.

– А что происходит на юге, в Аделаиде? Этот вопрос заставил его вздрогнуть.

– Аделаида – красивый город, построен, как Лондон, по обеим сторонам реки. В самом центре города – прекрасный парк. Что и говорить, Аделаида – чудо.

Крег низко нагнулся над кружкой эля.

На подмостки вспрыгнула тучная, неряшливо одетая и взлохмаченная блондинка и принялась раздеваться под крики, топот и свист зрителей. Раздевшись донага, она опустилась на четвереньки и повернулась к зрителям своей толстой задницей. По обеим сторонам ее встали два здоровенных вышибалы, преграждая путь «добровольцам», готовым принять участие в этом малопристойном шоу, которое именовалось «Кабанья голова».

«Звезду» номера на двух прочных ремнях втащили на сцену двое дюжих молодцов. Это был кабан.

Сопротивляющееся животное подвели сзади к блондинке. И вдруг, к изумлению зрителей, оно затрепетало от морды до хвоста. Издавая громкие возбужденные крики, кабан пытался совокупиться с женщиной.

Крег и Абару, сидевшие в другом конце зала, с отвращением отвернулись.

– Хозяин, еще две кружки эля! – крикнул Крег.

– Подай три, – послышался голос сзади. И прежде чем Крег успел повернуться, в его спину ткнулась какая-то палка. – В наши дни от шотландца бесплатного угощения ни за что не дождешься, верно, хозяин?

– Поосторожнее, приятель, – резко ответил Крег. – Твоя проклятая штука больно колется. – Повернувшись, он сильным ударом отбил трость, которой наглец тыкал в его спину.

Высокий, могучего сложения мужчина в традиционном белом костюме и широкополой шляпе профессионального игрока нагло ухмылялся. Глаза незнакомца скрывали темно-зеленые очки, шляпа была низко надвинута на лоб. Маленькие, аккуратно подстриженные усики зло топорщились.

– У вас что, какое-нибудь дело ко мне? – раздраженно спросил Крег. В наружности игрока было что-то знакомое, и все же он никак не мог его узнать.

– Не увиливай, шотландец. За тобой должок.

– Что ты плетешь? – Крег вскочил, сжав кулаки. Гнев ударил ему в голову. Они с Абару поигрывали в рулетку и фараона, оба выиграли несколько тысяч, но вот долгов ни у одного из них не было – это он хорошо помнил. – Где ты играешь? – спросил он.

– В «Альгамбре».

– Тогда ты спутал меня с кем-то другим. Мы были в «Альгамбре» всего раз или два. И я там вообще не играл.

С лица игрока не сходила насмешливая улыбка.

– Ты, видно, все позабыл, приятель.

Склонив голову набок, Крег смерил его пристальным взглядом. Что-то смутное, как забытая мелодия, звучало в его голове. Затем он услышал сначала тихий, а затем раскатистый смех Абару. Хохотал и незнакомец, похлопывая себя по бедрам.

Крег смотрел то на него, то на Эйба.

– Что тут, черт побери, происходит? Уж не свихнулись ли вы оба?

– Да ты что, ослеп, что ли? – потешался незнакомец. – Да и чего ждать от шотландца, правда, Эйб? Они все тупы, как дубы, глупее ирландцев.

Крег с угрожающим видом двинулся к обидчику, и тот поспешил снять очки и шляпу.

– Ну теперь-то ты узнаешь меня, Мак?

– Шон Флинн. Господи, неужели это ты? – Побледнев, Крег схватился за стойку.

– А кто же еще, старина? – Шагнув вперед, он сжал Крега в своих медвежьих объятиях и расцеловал в обе щеки. – А ты все такой же, ни капельки не изменился.

Крег, в свою очередь, обнял его, смеясь и качая головой:

– А ты, старина Шон, все такой же говорун. Скажешь тоже, не изменился. Если ты надеешься, что и я отвалю тебе этот глупый комплимент, то ты сильно ошибаешься. Мы оба сильно постарели.

Шон провел рукой по все еще густым волосам:

– Крышу слегка присыпало снегом, дружок. Но этого и следует ожидать. Чуточку располнел, но это признак сытой жизни. Морщинки у глаз, но некоторые молодые женщины говорят, что это – проявление сильного характера. Крег рассмеялся:

– Когда у них самих появятся «гусиные лапки», они вряд ли обрадуются такому проявлению характера. Хватит молоть вздор, скажи, что ты делаешь здесь, в Сан-Франциско?

– Я могу спросить то же самое у тебя и Эйба. Ты знаешь, мне кажется, нам предстоит долгий разговор, почему бы тебе не попросить столик в стороне, где мы могли бы вдоволь поболтать за бутылкой вина?

– Хорошая мысль. – Крег поманил хозяина: – Найди нам укромное место, Джим. – Он положил золотую монету на стойку и подмигнул.

– А женская компания вам не понадобится, ребята? – с блеском в глазах спросил хозяин.

– Попозже, когда мы надоедим друг другу, может быть, и понадобится, – пошутил Шон. Он обнял обеими руками и Крега, и Абару. – Похоже, ребята, на доброе старое время.

Когда они уселись в углу, отгороженном от зала, за бутылкой шотландского виски, Крег спросил у Флинна:

– Давно околачиваешься в Сан-Франциско, приятель?

– Две-три недели. Я прибыл на первом корабле. За ним пришли еще два – настоящий исход из Австралии.

– И как обстоят там дела?

– Не слишком хорошо. Приезжают все новые и новые поселенцы с немалыми деньгами. Все спешат купить землю и скот. Цены на овец и коров просто бешеные, а цена шерсти из-за инфляции упала так низко, что мелкие фермеры из новоприбывших разоряются вконец. А все их имущество поглощают крупные синдикаты – Блэндингс—Диринг, Мак-Артуры, Хенти и другие.

– Но мы слышали, что создана комиссия по вопросам королевских земель. В ее задачу входит пресечение монополистической практики. Количество земли, которое может принадлежать землевладельцу, должно быть ограничено лишь реальной потребностью.

– На словах это звучит достаточно убедительно, но только на словах. Крупные землевладельцы легко обходят закон. Они покупают небольшие участки земли на подставных лиц. Таких у Джона Блэндингса, например, целые сотни. В сущности, они его рабы.

Вот гад! – стиснув зубы, сказал Крег. – Эйб, пожалуй, настало время вступить в игру.

– В какую еще игру? – спросил Флинн, наполняя бокалы.

– Расскажу чуть попозже. Сперва скажи, чем ты занимался все эти годы? Кое-что я слышал, но очень немного. И как там наши друзья – Суэйлз, Рэнд и Мордекай?

– Все преуспевают. Рэнд здесь со мной. Он сейчас со своей девушкой. Хотите верьте, хотите нет, Дэнни Мордекай открыл магазин в Перте. Торгует мануфактурой и другими товарами. – Его губы раздвинула широкая ухмылка. – И у него есть партнер.

– Партнер, говоришь? Можешь не продолжать, я и сам догадался. Джэкоб Лэви, так?

– Он самый.

Крег довольно рассмеялся:

– Вот это новости! Слышал, Эйб? Джэкоб Лэви, мой спаситель. Без его помощи болтаться бы мне на виселице. А чем занимается Суэйлз?

– Он практикующий врач. Пользуется очень хорошей репутацией.

Крег вдруг посерьезнел:

– В самом деле? Только не говори, что министерство по делам колоний объявило всеобщую амнистию.

– Нет, не объявило. Скорее, речь идет о необъявленной амнистии. Если, живя в Новом Южном Уэльсе, ты ведешь себя тихо, власти закрывают глаза на твое прошлое. Знаешь, сейчас рассматриваются парламентские билли о предоставлении Виктории, Земле Ван Димена, Южной, Северной и Западной Австралии такой же автономии, какую в 1842 году получил Новый Южный Уэльс. Все это независимые колонии. Повсеместно создаются законодательные советы из тридцати шести членов, две трети в них избираются всеобщим голосованием. Теперь для того чтобы перевезти разыскиваемых каторжников с запада на восток или с севера на юг, придется заключать соглашения о выдаче преступников.

Крег задумчиво покуривал свою трубку.

– Гм. Это открывает кое-какие возможности. Поговорим об этом позднее. Как я понимаю, вам с Рэндом не удалось преуспеть, подобно Мордекаю и Суэйлзу.

– Я бы так не сказал.

– Тогда что же вы здесь делаете? Флинн ухмыльнулся:

– Тогда повторю свой вопрос: что вы здесь делаете?

– Собираем деньги для крупной ставки.

– То же самое делаем и мы. Мы с Джорджем держали трактир в Перте. Дела шли неплохо. Но в конце концов нам осточертело сидеть на одном месте, а тут как раз пошли слухи, будто в Калифорнии только нагнись зашнуровать ботинок, как, глядишь, в руках у тебя золотой слиток.

Крег усмехнулся:

– Ну, не совсем так, золотишко под ногами не валяется, но люди упорные и смелые могут набрать достаточно. Но учти, Шон, среди золотодобытчиков правит закон джунглей.

– Вот и подождем, пока одна половина перебьет другую, а у победителей иссякнут силы, тут я и вступлю в игру, – сказал Шон, самодовольно ухмыляясь. – А пока мы и так неплохо зарабатываем.

– Где ты научился играть?

– Я всегда был игроком, потому меня и схватили – обчищал чужие карманы да еще и устроил засаду на британских драгун в Дублине. А вообще-то мы с Рэндом набрались опыта еще в Перте. Там мы играли в задних комнатах нашего трактира. Ловкости и ума у меня достаточно, чтобы стать здесь профессиональным игроком. – В глазах Шона промелькнуло самодовольство самца. – К тому же я заручился поддержкой одной милой дамы. Это француженка, мадемуазель Симон Жюль. Она держит рулетку в Белла-Юнионе. Должно быть, слышали о ней?

Крег толкнул локтем Абару:

– Ты слышал о ней, Эйб?

– Нет, увы…

Мадемуазель Симон Жюль была, вероятно, самой известной «роковой женщиной» в Сан-Франциско. Ее считали нимфоманкой, о ней распускали многочисленные легенды. Самая популярная утверждала, что эта женщина готова выплатить десять тысяч долларов мужчине, который выдержит марафон в постели – с полуночи до рассвета.

– Странно, что вы не слышали.

С самым простодушным видом Флинн вытащил из кармана пухлую пачку банкнот.

– Случайно, не десять тысяч долларов? – спросил догадливый Крег.

Флинн даже не улыбнулся.

– То, что от них осталось, – признался он. Мужчины расхохотались так громко, что к ним заглянула служанка.

– Вам чего-нибудь принести? – поинтересовалась она.

– Еще одну бутылочку, пожалуйста. – Флинн вручил ей пятьдесят долларов. – Сдачу оставь себе, дорогая. А позднее, чтобы согреться, мне может понадобиться и что-нибудь посущественнее.

Женщина нагнулась, схватила его за руку и приложила ладонь к своей наливной груди, которая так и рвалась из-под открытого лифа.

– Подходит тебе, парень?

– То что надо.

Когда служанка удалилась, Крег сказал Флинну:

– И зачем было тащиться в Калифорнию, чтобы разбогатеть? Ты помнишь скрытую долинку недалеко от Батхёрста?

– А как же. Там мы нашли самородок, который сплавили потом Анни Патни. Любопытно, как поживает сейчас эта дамочка? А ведь она была очень привязана к тебе, старый хрен.

– Оставь ты Анни в покое… Скажу тебе только, что структура земли и подпочва в тех местах точно такие же, как и в долине Сакраменто. Почти уверен, что в глухих местах Австралии ничуть не меньше золота, чем тут. А может быть, и побольше.

Флинн, вздохнув, отхлебнул виски.

– Но ведь ты верно говорил, что для такого рода дел нужен изначальный капитал.

– У меня достаточно денег, чтобы раскопать полконтинента. Флинн окинул его почтительным взглядом:

– Ты заработал такую прорву денег?

– Да, мы с Эйбом теперь богатые люди.

– А чего же вы, сукины дети, помалкиваете?

– А мы не помалкиваем. Только наши деньги будут вложены в дело.

– Все целиком?

– Все, кроме четырех тысяч фунтов, то есть в американских деньгах двадцати тысяч долларов.

– И во что же вы их вкладываете?

– В Австралию.

– В Австралию, – присвистнул Флинн. – Ты хочешь сказать, в Золотую долину?

– Не только. Мы предусматриваем различные вложения. Но первая наша забота – будущее австралийского народа.

– Какой там народ, приятель! Разрозненные колонии.

– Положение быстро меняется. И вот тебе вопрос: согласны ли вы отказаться от поисков золота здесь и попытать вместе с нами счастья в Австралии?

– Ты отличный парень, Крег. Но ты знаешь, что у нас нет таких денег, чтобы участвовать в ваших планах.

Крег положил руку ему на плечо:

– Вспомни, что мы сказали друг другу, когда выбрались из адской дыры в Парраматте. У нас был девиз мушкетеров – «Один за всех, и все за одного». Мы придерживаемся его до сих пор, Шон. Ты и Джордж Рэнд – наши друзья, верно, Эйб? Все, что у нас есть, мы делим поровну.

– Верно, друг, – подтвердил Эйб.

– Даже не знаю, что и сказать. – Флинн был явно ошеломлен. – Но мы не можем принять твое предложение. Это было бы… просто несправедливо.

– Почему? Нам нужны партнеры, которым мы могли бы доверять. Партнеры умные, смелые, готовые сложить голову за друзей и за правое дело. Лучше тебя, Рэнда, Мордекая и Суэйлза, будь они здесь, нам не найти. Что скажешь, твердолобый ирландец? Ты с нами?

Улыбка, как лучи ясного солнышка, расползлась по лицу Флинна. Он протянул обе руки, одну – Крегу, другую – Абару. Общее рукопожатие сопровождалось громогласным восклицанием: «Один за всех, и все за одного».

– Но тут есть о чем подумать, дружище, – напомнил Флинн. – Ведь если мы сунем нос в Новый Южный Уэльс, то нас всех тут же могут вздернуть за милую душу.

– Риск есть. Но мы послали вперед разведчика, который постарается свести этот риск до минимума. Он вкладывает деньги в юридические компании. Прекрасный парень. И очень похож на отца.

Флинн наморщил лоб.

– Что еще за парень? И кто его отец? Я его знаю?

– Знаешь, – подмигнул Абару Крег, – ты как раз сидишь напротив него.

Флинн откинулся назад, словно перед ним разорвался снаряд.

– Уж не хочешь ли ты, черт побери, сказать?.. Не хочешь ли ты сказать?..

Крег тихонько рассмеялся и ткнул пальцем в грудь:

– Вот именно, приятель. Это я. Замечательный отец замечательного сына, которого ты хорошо знаешь. Я говорю о Джейсоне.

Слушая рассказ Крега, Флинн, забывшись, прямо из бутылки тянул неразбавленное виски. Он выслушал все: как Эйб нашел в кабинете Джона Саттера автобиографическую книгу Адди об Австралии и как затем встретился с Джейсоном.

А певица на сцене с чувством пела слова песни, которой суждено было стать своего рода гимном города:

Глава 9

Годы пощадили Джона Блэндингса – он наперекор судьбе сохранил крепкое худощавое тело. Вот только лицо приобрело багровый оттенок, ибо каждый день он опустошал по бутылке виски. Глаза же по-прежнему оставались блестящими и живыми, а волосы не утратили смоляной черноты, хотя чуть поседели у висков. По тогдашней моде он носил баки, усы и эспаньолку. Все следы пережитой им болезни уже давно исчезли. Расхаживая перед камином в своем кабинете и нашаривая в карманах темно-бордового смокинга трубку и кисет, он говорил пасынку:

– Как тебе нравится, Джейсон, этот Доналдсон, который так бесцеремонно сует нос в наши дела? Словно ему мало Америки, Британии и вообще континента.

Джейсон, откинув фалды голубого фрака, уселся в кресло.

– Не думаю, дядя Джон, что он воображает себя этаким покорителем мира. Он обыкновенный бизнесмен, честный и простой. Ты никогда с ним не встречался?

– Нет. И не испытываю ни малейшего желания.

– Ты помнишь, что сказал Плиний? Или это был Сократ? «Знай своего врага».

Блэндингс, подергав себя за баки, заходил еще быстрее.

– Гм… Возможно, ты и прав. Думаешь, нам следует пригласить его на обед?

– По-моему, это неплохая мысль. Если хочешь, позондирую почву. Я знаю его брокера и помощника по Сиднейскому клубу. Оба отменные игроки в бильярд.

– Чего тебе налить, Джейсон? Портвейн, бренди? – Джон остановился у столика около застекленного бара и взял в руки хрустальный графин.

– Бренди, пожалуйста. У меня такое впечатление, дядя, что «Доналдсон лимитед» в прошлом году проявляла большую активность на нью-йоркской, лондонской и амстердамской биржах, чем любая другая зарегистрированная коммерческая организация.

– Готов поклясться своей репутацией, что это только видимость активной деятельности, – с досадой прикусив губу, сказал Джон.

Джейсон с трудом сдержал улыбку. Джон был совершенно прав. Макс А. Доналдсон, для своих друзей просто Макс, а до смены имени и фамилии Крег Мак-Дугал, словно яркая комета, сверкнул на горизонте финансового мира. Широкой известности он достиг потому, что удачно вкладывал свои средства, применяя при этом способы, к которым консервативно настроенные дельцы мирового рынка относятся с осуждением. Спекулятивные компании, подобные «Доналдсон лимитед», часто прибегают к приемам, создающим впечатление активной покупки и продажи.

Проводя свои манипуляции, Крег пользовался услугами продавца и покупателя – Флинна и Рэнда, которые искусно создавали иллюзию лихорадочной деятельности. «Арбитраж», одновременная скупка и продажа векселей, акций и ценных бумаг на разных биржах по всему миру – в Лондоне, Нью-Йорке и Амстердаме, производился для того, чтобы получить прибыль от разницы в биржевых котировках.

Играя одновременно на понижение и повышение, «Доналдсон лимитед» пользовалась обоими приемами, придерживая и быстро продавая купленное. Она жонглировала различными предложениями по купле и продаже с ловкостью фокусника, манипулирующего одновременно четырьмя или пятью шарами. Крег Мак-Дугал обладал просто сверхъестественным чутьем в понимании психологии финансистов.

Его помощники – Шон Флинн, он же Сэм Флинн, Джордж Рэнд, он же Джордж Рей, были просто идеальными исполнителями его планов. Важная роль принадлежала телохранителю и компаньону Крега—Доналдсона Абрахаму Коутсу, сыну нубийского «племенного вождя», которого его шеф спас от челюстей льва во время своего сафари в Африке.

Джон стукнул кулаком по подлокотнику.

– И все же здесь, в Новом Южном Уэльсе, наверняка действовал какой-то агент, который подготовил почву для его прибытия.

– К этому можешь добавить, что прибыл он на собственном пароходе, – подавляя улыбку, сказал Джейсон.

– Да, человек он богатый, очень богатый. Это не подлежит сомнению, – заметил Джон и с горечью добавил: – Не подлежит сомнению и то, что его богатство нажито бесчестным путем.

Джейсон поднял левую бровь:

– Не слишком ли категорично это утверждение, дядя Джон? Будем смотреть правде в глаза, много людей, среди них и видные законодатели, считают наши собственные методы скупки земли через подставных лиц весьма сомнительными.

– Неблагодарные трусы. Законодателям следовало бы напомнить, что большинство из них заседают в совете только благодаря поддержке крупных землевладельцев, таких, как я.

– Ну это тоже преувеличение, дядя. Две трети членов законодательного совета избраны народом.

– Народом? – презрительно процедил Джон. – Скажи, освобожденными заключенными. Бывшими каторжниками или их сыновьями.

– Такими, как Уилл Уэнтворт, – входя в дверь, вмешалась Адди.

– Ты что-то рано вернулась сегодня, дорогая, – ответил, вставая, Джон. Вслед за ним поднялся и Джейсон.

Адди развязала ленты своей шляпки и подставила щеку для поцелуя сначала мужу, а затем сыну.

– Какой приятный сюрприз! – сказала она Джейсону. – Я думала, что ты ужинаешь у Вандермиттенов.

Вандермиттены были богатой голландско-еврейской семьей, переселившейся в Австралию в начале сороковых годов. Майкл Вандермиттен – отпрыск целой династии горнопромышленников, обладавшей большими рудными залежами в Европе, Африке, Америке, а теперь и в Австралии. Главным их занятием была добыча меди и железа, и Вандермиттен закупил большие участки земли в Южной Австралии, где шли интенсивные поиски меди.

У Майкла и Йетты Вандермиттенов было двое детей: двадцатичетырехлетний сын Саул и двадцатилетняя дочь Вильгельмения, красивая статная девушка с шапкой коротко стриженных волос и с насмешливыми черными глазами. Да и все ее поведение было как бы насмешливым вызовом. Слишком проницательная, остроумная и независимая, по мнению большинства мужчин, она тем не менее неудержимо притягивала к себе Джейсона.

– Я собирался побывать у них, но Уилли отменила нашу встречу. Сегодня вечером она должна выступить перед иммигрантками в приюте Кэролайн Чисхолм.

– Да, конечно, я забыла, что у Уилли сегодня выступление. – Подойдя к буфету, Адди сняла шляпку и посмотрелась в зеркало. – Какие растрепанные волосы, – сказала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к мужчинам.

Разгладив широкую юбку, она поправила корсаж так, чтобы белое нижнее белье проглядывало до талии. Видны были и оба края корсета, стянутые лентами на пуговицах. Затем она оттянула вниз модные рукава в форме пагоды и выскользнула из белой муслиновой накидки, отделанной вышивкой и английскими кружевами.

– Ты выглядишь просто неотразимо, мама, – заверил ее Джейсон, и они с Джоном исподтишка обменялись взглядами, выражавшими ласково-снисходительное отношение к тщеславию женского пола.

– Я бы не отказалась от бокала хереса, Джейсон, – сказала Адди. – Так что ты там говорил, Джон, о таких потомках освобожденных каторжников, как Уилл Уэнтворт?

– Я говорил не лично об Уилле. Хотя, Господь свидетель, он достаточно намутил воды с этой своей проклятой скандальной газетенкой.

– Но не Уилл же виновник скандалов. Он просто о них пишет.

Джейсон посмотрел на свою мать с загадочной улыбкой:

– Мы с дядей Джоном обсуждали этого американца, Макса Доналдсона.

– Куда ни пойди, обязательно услышишь его имя. Ты знал, что он пожертвовал двести фунтов на иммигрантский приют Кэролайн?

– Он только и занимается самовозвеличением, – фыркнул Джон. – И в самом Доналдсоне, и во всех его прихлебателях есть что-то подозрительное и даже зловещее. Недаром они все одеваются в мрачные темные костюмы и эти дурацкие шляпы.

– Сомбреро, – уточнил Джейсон, едва удерживаясь от смеха. – Они же с американского Запада.

– Еще одна легенда. Я слышал, что они такие же американцы, как и я. Говорят на каком-то странном смешанном жаргоне непонятного происхождения. Так по крайней мере сказал мне Мак-Артур.

– На Кэролайн Чисхолм мистер Доналдсон произвел очень сильное впечатление. Она находит его весьма загадочным и обаятельным человеком.

– Что до загадочности, это действительно так, – проворчал Джон. – Загадочны и он, и все его прихвостни. У их черных костюмов такой вид, словно они все выкроены из одного куска. Бритые головы, вандейковские бородки и эти проклятые темные очки. Впечатление такое, будто все они ряженые. И странная вещь, Мак-Артур клянется, что где-то видел Доналдсона…

Джейсон сделал вид, что зевает, и прикрыл рот, чтобы никто не заметил его усмешки.

– Извините меня. Вряд ли это возможно. Только если они встречались в Англии.

– Не важно. Аделаида, Джейсон предлагает нам пригласить этого Доналдсона, чтобы постараться выяснить, каковы его намерения и замыслы.

– Замыслы у него очень широкие, – сказал Джейсон. – В сферу его интересов входят медные рудники вокруг Аделаиды. Он строит сталеплавильный завод около Сиднея. Намерен вложить деньги в строительство железных дорог. Да еще предполагает начать производство нового вида сельскохозяйственной машины.

– Надеюсь, речь идет не о жатке? У меня уже есть рынок для нее. – Джон Блэндингс считал жатку, изобретенную Джоном Ридли, последним словом сельскохозяйственной техники. – С ее помощью фермеры собирали вдвое больше зерна, причем стоит оно вдвое дешевле, чем при использовании ручного труда.

– Некоторые считают, что плуг, обходящий при распашке корни и пни, еще более ценное изобретение, чем жатка, – уточнил Джейсон. – До сих пор земля, поросшая карликовыми эвкалиптами, хотя бы и вырубленными, считалась непригодной для обработки. У плуга, изобретенного Смитом, каждый лемех имеет независимое крепление. Встречаясь с препятствием, он тут же поднимается, а пройдя его, принимает прежнее положение.

– Будь он проклят, этот проходимец! – раздраженно воскликнул Джон, выбивая трубку о стеклянную пепельницу. – Он заставляет моих подставных лиц работать на себя. Скупает землю, которая должна была бы по праву принадлежать «Блэндингс – Диринг энтерпрайзес».

– А чего ты ожидал, дядя Джон? Доналдсон всегда дает более высокую цену, чем ты.

– Так он переигрывает тебя в твоей собственной игре, Джон? – захлопала в ладоши Адди.

– Да. Сейчас он на коне. Но погодите. Немного погодите. Скоро он свалится.

На следующее утро Джейсон отправился в великолепный особняк, который Макс А. Доналдсон снял в Роуз-Хилле. Внушительное здание в готическом стиле, с большими коридорами и комнатами, отделанными резным деревом, с галереями и эркерами. Доналдсон мог бы снять и более престижный особняк, сложенный из кирпича и камня, однако выбрал здание поскромнее.

Поскольку население росло на удивление быстро, строители не справлялись с многочисленными заказами, и многие экспортировали готовые дома из Англии и Соединенных Штатов. Большая часть деталей для этих домов изготовлялась из папье-маше.

– Представляешь, – говорил Крег Абару, когда они въехали в свой дом, – он был построен за два месяца. Очень хотелось бы попробовать свои силы и в этой области. Поставки готовых домов – дешево и практично.

Крег долго смеялся, когда Джейсон передал ему слова Джона Блэндингса, что ему недолго быть на коне.

– Посмотрим, кто из нас первый свалится. Увидишь, это будет Джон.

– Когда ты собираешься открыться матери? – едва ли не в тысячный раз после того, как они вернулись в Австралию, спросил Джейсон.

Крег со смешком потрепал сына по плечу:

– Терпение не входит в число твоих добродетелей. Я же сказал тебе, что сделаю это, когда придет время.

– Как бы вы не состарились до этого времени, – пробурчал Джейсон.

– Ты хочешь сказать, что мы с твоей матерью уже старики? Не думаю, что твоя матушка согласится с тобой.

– Ты знаешь, что я имею в виду, отец…

– Отложим пока все это… Ты приготовил для нас геологический отчет, Джордж?

Джордж передал ему отчет.

Все пятеро: Крег, Джейсон, Абару, Рэнд и Флинн – сидели за большим столом в кабинете. Крег, прочитав отчет, взял настенную карту и развернул ее. Затем указал на Батхёрст:

– Мы всегда знали, что там в долине есть золото. Проверка это подтвердила. Но имеются и другие места, где оно должно содержаться в подпочве. Это полукружие холмов возле Мельбурна, Баларат и Бендиго. По всем признакам Виктория куда более богата золотом, чем Новый Южный Уэльс.

Флинн считал, что надо немедленно приступить к работам. Иначе начнется такой же адский бум, как в Калифорнии. Некий старатель по имени Харгривз уже копается около Батхёрста.

Крег его успокаивал:

– Да пусть здесь соберется хоть целая армия. Они смогут взять лишь аллювиальное золото с поверхности. Когда его запасы истощатся, в дело вступит «Доналдсон лимитед» со своими машинами и начнет разработку самых богатых жил. Я хочу, чтобы работы начались одновременно во всех этих местах. Мы привезем паровые кварцедробилки и откроем рудники. А пока наш дорогой Джон Блэндингс, насколько я понимаю, не собирается добывать золото. Так, Джейсон?

– О золоте он молчит. Его мысли заняты исключительно добычей меди. Он открыл новый рудник на Земле Ван Димена. По словам Джона, губернатор убежден, что у Харгривза не все дома. Он опасается, что трудовой люд оставит общественно полезные занятия, и начнется золотая лихорадка, а следом – всевозможные кризисы.

– Вполне разумная точка зрения, – согласился Крег. – На каждого удачливого старателя придется множество безумцев, которых погубит корысть.

– Пойми, Крег, Джон Блэндингс добивается не столько земли и богатства, сколько политической власти, – немного смущаясь, заговорил Джейсон. – Будущее Австралии представляется ему в виде федерации всех колоний с политической системой наподобие английской, с парламентом и премьер-министром или премьером. Себя же он видит в роли первого главы государства.

– А пока метит на кресло губернатора, – заметил Крег.

– Что ж, у него неплохие шансы. Его поддерживают граф Дерби и влиятельные чиновники из министерства колоний. Поговаривают, будто в следующем году после избрания Джона пригласят в Англию, где королева Виктория пожалует ему сан баронета.

– Посмотрим, посмотрим. – Крег взглянул на каминные часы, пробило одиннадцать. – Пора прервать наше заседание, джентльмены. В полдень я приглашен на обед к миссис Чисхолм.

– В последнее время вы частенько видитесь с Кэролайн? – как бы вскользь заметил Джейсон, направляясь к двери.

– Да, она женщина умная и живая. Напоминает твою мать.

– Вот это-то и беспокоит меня, отец. – На слове «отец» было сделано особое ударение. – Боюсь, как бы ты не нашел ее слишком привлекательной.

– Так вот что тебя беспокоит, Джейсон? – Крег положил руку на плечо сына. – Ну, этого-то ты можешь не опасаться. Твоя мать занимает совершенно особенное место в моих привязанностях. И этого ничто не сможет изменить, даже то, что она…

– Жена Джона Блэндингса, – подсказал Джейсон.

– Это реальность, которую невозможно игнорировать. Как бы он ни дорожил богатством и властью, есть еще и то, что он ставит выше всего и будет ревниво охранять до самой смерти. Это моя любимая жена и твоя мать. Да, моя Адди. – Крег сразу посуровел, в глазах его вспыхнул стальной огонь. – И я не пощажу самой жизни, чтобы отобрать ее у него.

Джейсону вдруг стало страшно: предстоящая битва между титанами грозила быть жестоким зрелищем.

– Так ты предлагаешь мне поужинать с Джоном Блэндингсом? Не думаю, что это очень удачная мысль. Уж кто-кто, а он-то меня хорошо знал. Конечно, прошло столько лет, я изменил внешность, но бьюсь об заклад, что он сразу меня узнает.

Взявшись за дверную ручку, Джейсон нахмурился.

– Но ты же не можешь, отец, так долго ходить в маскарадной маске. Это просто нечестно по отношению к моей матери.

Лицо Крега болезненно исказилось.

– Не знаю. Я ни в чем не уверен. Может быть, лучше оставить все, как есть.

– Забудь и думать об этом. Я знаю, что она никогда не забывала тебя, она любила тебя. А я никому не позволю причинить ей боль. Даже тебе, отец! И уж поверь, не останусь в стороне.

Крег вдруг вспомнил тот день, когда они после долгой разлуки встретились на берегу Американской реки в Калифорнии. Тогда у него тоже родилось странное ощущение, будто он смотрит со стороны на самого себя. Он шутливо шлепнул Джейсона по спине:

– Ты молодец, Джейсон. Если бы ты придерживался другого мнения, я бы отрекся от тебя. Поверь, я скорее позволил бы отрезать себе обе руки, чем допустил, чтобы хоть один волос упал с головы твоей матери. Просто в моих мыслях нет еще полной ясности. А это значит, что ни в коем случае нельзя действовать слишком быстро или опрометчиво. Пока я чувствую всем своим существом, что надо сохранить статус-кво. И клянусь тебе, что твоя мать не останется в неведении ни на один миг дольше, чем это необходимо. Готов ли ты мне довериться, сын? – На слове «сын» он сделал особое ударение.

– Похоже, у меня нет выбора. Хорошо, отец, я готов довериться тебе.

Глава 10

Каждый раз, проезжая по Сиднею, Крег вновь и вновь поражался изменениям, произошедшим в городе с того времени, когда его впервые в колонне каторжников провели по улицам, которые выглядели тогда деревенскими.

Экипаж свернул на Джордж-стрит, откуда открывалась широкая панорама города. Вокруг мальчики в матросских костюмчиках и шапочках с кисточками и девочки – в платьях, из-под которых выглядывали кружевные панталончики, и широкополых соломенных шляпах с длинными лентами играли в мяч и катали обручи. Их матери прятались под вуалями, защищаясь от солнца зонтами.

«Адди, – подумал он, – разгуливала бы среди всех этих изнеженных дамочек с непокрытой головой и обнаженными руками, как губка, впитывая благотворный солнечный свет».

Мужчин отличало разнообразие головных уборов – мелькали цилиндры, котелки, матросские шапочки, военные фуражки, соломенные шляпы.

Здания по обеим сторонам улицы давили своей мрачной официальностью. Преобладал георгианский стиль – темный камень, мрамор, греческие колонны и портики. Архитектура отличалась гармоничностью и геометрической правильностью.

– Вы сказали, Центральный почтамт? – переспросил возница, приостанавливаясь.

– Мне нужна гостиница напротив него, – ответил Крег. – Кажется, она называется «Ворон».

Сиднейский Центральный почтамт не уступал по своему внушительному виду ни одному из правительственных учреждений на Уайтхолл-стрит в Лондоне, напоминая своими восемью дорическими колоннами и фризом над мраморным портиком знаменитый Парфенон.

Кэролайн Чисхолм, сопровождаемая лакеем, уже ожидала его в вестибюле роскошной гостиницы.

Крег с поклоном поцеловал протянутую руку.

– Извините за опоздание, дорогая Кэролайн, – сказал Крег. Она посмотрела на него сквозь опущенные ресницы с видом скромницы.

– Не извиняйтесь, Макс. Я прождала бы вас целую вечность, если бы была вознаграждена за это. Но вы отвергаете мои чувства.

Он снова поцеловал ее руку.

– Какой человек в здравом уме отвергнет чувства такой очаровательной женщины, как вы, дорогая? – ответил он в тон ей и вздохнул. – Увы, в вашем присутствии я теряю самообладание. Но ведь вы замужняя женщина. Да еще и жена одного из моих самых близких друзей.

Ее серые глаза взглянули на него с упреком.

– И почему меня всегда тянет к мужчинам, наделенным невероятной предприимчивостью и в то же время строжайшим чувством ответственности? Печальная закономерность, – произнесла она, сморщив свой дерзкий носик.

– Ладно, ладно, Кэролайн, не прибедняйтесь. – Он предложил ей руку и повел в обеденный зал. Перед ними семенил хозяин гостиницы Джеймс Леннон, который оттеснял в сторонку всех, кто оказывался на их пути, так, словно это были гуси. Они уселись в кабинете в самом конце зала, и Леннон тут же поспешил за бутылкой любимого вина Крега – легкой мадерой.

– Жаль, что вы не присутствовали вчера на приветственном собрании в честь вновь прибывших девушек, Макс, – сказала она. – Просто невероятно, но дела наши превосходны. С тех пор, как десять лет назад я открыла приют, нам удалось добиться больших успехов. Теперь в Австралии женщин всего в полтора раза меньше, чем мужчин. Это просто поразительно.

– Поздравляю, Кэролайн. Надеюсь, и губернатор, и совет понимают, что если бы вы не принимали такого горячего участия в судьбе австралийских иммигранток, то наше общество пребывало бы в плачевном состоянии. Австралия так и осталась бы сборищем холостых каторжников, каким она была в 1788 году, когда Артур Филипс поднял стяг «Юнион Джек» над Порт-Джексоном.

– Спасибо за комплимент. Жаль только, что вы не цените моих женских достоинств. Неужели, Макс, вы абсолютно равнодушны к ним?

– Разумеется, я считаю вас неотразимой, вы сводите меня с ума. Особенно сегодня, Кэролайн. Вы чудо как хороши. В этом платье цвета колокольчиков вы и сами похожи на изысканный цветок.

– Тогда почему же вы не сходите с ума, не безумствуете? – В ее улыбке был явный вызов.

– Какая же вы кокетка, Кэролайн! – Он пожал ее руку под столом. – Знайте, я нахожу вас опасной соперницей самой красивой женщины на свете.

– Ага, стало быть, тут замешана другая женщина? – В ее глазах заплясали плутовские искорки. – И кто же она? Я ее знаю? Вы настоящий ловелас, Макс.

– Не хотел бы распространяться на эту тему, – добродушно проворчал он. – Обо мне и так уже понаписали бог знает чего в «Австралийце» и «Херолде». Я уже не говорю об «Эйдже». Вы читали, какие грязные измышления опубликовали они обо мне?

– Да. И я, как и все прочие, ужасно заинтригована. Правда ли, что у вас есть гарем в Константинополе, Макс?

– Да, конечно. И еще несколько сералей, разбросанных по всему свету.

– Возьмите меня одной из своих жен, Макс.

– Хорошо, я внесу ваше имя в список претенденток.

– Наглец! А эта роковая женщина, которая так очаровала вас, наверняка не из Сиднея. И не из Нового Южного Уэльса. В противном случае я бы ее знала. Но не будем о грустном. Скоро ее вытеснит в вашем сердце другая женщина, с красотой которой не может сравниться ни одна австралийка или англичанка.

– И кто же она?

– Я наверняка не раз называла ее имя в вашем присутствии. Да и в высшем свете ее имя звучит постоянно. Знаю даже, что вы знакомы с ее мужем… Кстати, я пригласила ее пообедать с нами сегодня.

Нахмурившись, Крег с беспокойством посмотрел в сторону вестибюля.

– Вам следовало предупредить меня, Кэролайн.

– Неужели я должна спрашивать вашего разрешения, чтобы пригласить на обед еще одну прелестную женщину? Такой повеса, как вы, должен быть просто счастлив. – Ее взгляд скользнул к входной двери, и она радостно всплеснула руками: – А вот и она! Сюда, Адди!

Адди!

Повернув голову, он увидел, что она направляется к ним – неотразимо красивая, настоящая царица, и все такая же, какой он видел ее в последний раз. Впечатление было такое, будто они расстались лишь вчера. Кровь отхлынула от его лица, рука скомкала край скатерти, язык превратился в безжизненный комок мяса. К счастью, внимание Кэролайн было отвлечено.

Усыпанное каскадом золотых звезд, темно-голубое, как ночное небо, бархатное платье Адди так и светилось в солнечных лучах, пробивавшихся в небольшое окошко. Юбка платья широким колоколом спускалась до самого пола. На груди поблескивала брошь. Голова, конечно же, была непокрыта. Волосы скручены тугим узлом, перевязаны лентой и увиты жемчужной нитью.

Едва взглянув в его сторону, она обняла Кэролайн.

– Как мило, что ты пригласила меня, дорогая. – Пока они целовались, Крег поднялся словно в оцепенении.

Она улыбнулась ему. Совершенно бесстрастно. Неужели она не узнала его? Вместо облегчения, однако, он почувствовал досаду, – значит, он отвергнут.

– Так это вы, знаменитый Макс Доналдсон, о котором я столько наслышана? Давно уже хотела с вами познакомиться. – Склонив голову, она посмотрела на него странно загадочным взглядом. – Подумала даже, что вы намеренно избегаете встреч со мной, мистер Доналдсон.

На помощь ему пришла Кэролайн:

– Если он кого-нибудь и избегает, то вашего мужа. Мой Том говорит, что Макс и Джон – непримиримые противники в сфере финансов и политики. Два Голиафа, которые рано или поздно непременно сойдутся в смертельном поединке.

«Господи, почему эта женщина не замолчит?!» Ему показалось, что Кэролайн устроила эту встречу специально, чтобы отомстить ему за равнодушие. Усилием воли он вернул себе самообладание. Улыбнувшись, склонился над протянутой ему Адди рукой.

– Рад с вами встретиться, миссис Блэндингс, – произнес он с американским акцентом. – И не придавайте особого значения словам Кэролайн Чисхолм. У нее есть склонность к драматизации, я бы даже сказал, мелодраматизации. Уверяю, что не избегал ни вас, ни вашего мужа. Уж он-то хорошо понимает, как мало времени у меня остается на личные развлечения.

Адди рассмеялась:

– Вам бы стоило подружиться с моим мужем. Вы говорите почти одинаковыми словами. Доллары, центы, фунты, шиллинги, пфенниги, рейхсмарки и франки – весь международный лексикон коммерции.

– Увы, это, очевидно, так и есть.

Усевшись, Кэролайн и Адди, словно две сойки, тут же принялись трещать о приюте для иммигранток, о самочувствии общих знакомых и прочих интересующих женщин вещах.

Боязнь быть узнанным, которую он испытывал с того самого дня, как ступил на австралийский берег, сменилась бурным негодованием.

«Иисусе, если даже женщина, с которой я прожил в любви и согласии восемь лет и которую так люблю поныне, не узнает меня, то что говорить о женской натуре вообще? Как быстро они все забывают!»

Ему становилось ясно, что его страхи, в сущности, не имеют под собой никакой почвы. Крег Мак-Дугал умер и похоронен. Единственное свидетельство, что он жил, – запись, сделанная где-то в регистрационной книге. Итак, он умер и позабыт всеми.

Хотя нет! Ведь есть еще Джейсон, его родная кровь, и они почувствовали родство с первого же взгляда.

Неожиданно Кэролайн положила свою ладонь ему на руку:

– Надеюсь, вы извините меня, если я покину вас с Адди на несколько минут, Макс? Я вижу члена совета Куигли и миссис Куигли и должна поговорить с ними. Мне надо, чтобы советник выступил на следующем нашем собрании.

Адди посмотрела на него своими необыкновенными зелеными глазами, приобретшими за это время более темный оттенок, и ровным голосом спросила:

– Вы намерены навсегда поселиться в Австралии, мистер Доналдсон?

– Не думаю, миссис Блэндингс, – ответил он, отводя взгляд. – Я человек беспокойный, и как только завершаю где-либо свои дела, меня тянет исследовать новые места.

– Хотите завоевывать все новые и новые миры?

– Никогда не мечтал завоевывать миры.

– Что же тогда непрерывно подстегивает и вас, и моего мужа? Есть ли какая-нибудь скрытая цель в постоянной погоне за богатством, землей, властью? Лично я не верю в существование высокой цели в такого рода гонках. Вы, мужчины, просто стремитесь придать внешнюю респектабельность своим материалистическим устремлениям.

Она смотрела на него пристально, выжидающе, оценивая его холодным взглядом. С таким отчуждением, словно он был каким-то экспонатом под микроскопом.

– Я не могу говорить за вашего мужа, миссис Блэндингс.

– Тогда говорите за себя. Она еще дразнит его!

– Сказать за себя?.. – Он запнулся. Как втолковать ей? «Господи Боже мой, это же Я. Твой возлюбленный, какого ты поклялась любить до самого Судного дня. Любить, хранить верность. Ты вторая моя половина, которую я искал с самого детства. Какое удивительное чувство неразделимо соединяло нас, даже когда мы были за многие мили друг от друга? У каждого из нас был инстинкт голубя, безошибочно приводящий домой».

– Мистер Доналдсон! – ворвался в его мысли ее резкий голос. – Вы женаты?

– Да. Нет… Видите ли, давным-давно, много-много лет назад, – с запинкой выдавил он, – я был женат. Женат на удивительной женщине, которую очень любил.

«Черт побери! Я никогда ни на миг не прекращал любить тебя, Адди. И единственная, если хочешь знать, моя цель – вновь соединиться с тобой, вернуть незабываемое прошлое. Будь прокляты деньги и власть! Это всего лишь средства для достижения заветной цели. И еще – лекарство от давящего чувства одиночества и тоски».

– Жаль, что я не могу сказать того же самого… Вы все еще ее любите?

– Да, люблю. – В нем росло замешательство. – А что скажете вы о своем покойном муже?

Она вперила в него суровый взгляд:

– Я что-то не помню, чтобы вообще упоминала о своем покойном муже… Но вы правы, мистер Доналдсон. Дело в том, что Джон Блэндингс – мой второй муж. Мой первый муж, отец моих детей, мертв.

– Стало быть, я понял правильно, – с облегчением сказал он.

Крег почувствовал, что весь съеживается, его ладони, покоившиеся на подлокотниках, вспотели. Ее слова повергали его в страх, и он ничего не мог с этим поделать. Неужели она принимает участие в вендетте ее мужа против «Доналдсон лимитед»? Его сердце пронзила боль.

«Та же ужасная боль, что и от удара по обнаженной спине девятихвостки в то далекое утро на тюремном дворе в Парраматте».

– Если уж говорить со всей откровенностью, мистер Доналдсон, мой первый муж Крег Мак-Дугал был человеком совершенно никчемным. Вор, грубое животное, убийца. Ко всему прочему, он бросил меня с двумя детьми. И по слухам, умер в объятиях дешевой проститутки по ту сторону Голубых гор. Что с вами, мистер Доналдсон, вы плохо себя чувствуете?

– Самую малость. Должно быть, выпил слишком много виски на пустой желудок. – Покачиваясь, бледный и дрожащий, он встал. – Миссис Блэндингс, будьте любезны, сообщите, пожалуйста, миссис Чисхолм о моем внезапном недомогании. Благодарю вас за компанию, я уплачу по счету хозяину гостиницы. Весьма сожалею, что не могу продолжать эту… нравоучительную… беседу. Надеюсь, мы продолжим ее как-нибудь в другой раз. – Он слегка поклонился и, повернувшись, направился к двери. Его вновь охватило чувство, будто он находится в земном аду парраматтской тюрьмы. Беспощадное солнце обжигает изуродованную спину. Оставляя за собой кровавый след, он медленно тащится от места экзекуции к своей камере – и этот путь кажется ему нескончаемым.

Жестокие, несправедливые обвинения Адди причинили ему не меньшую боль, чем бич Каллена.

Нет, большую! Куда более нестерпимую.

Выйдя из «Ворона» на солнечный свет, он поспешил закрыть глаза. Но не для того, чтобы прикрыться от нестерпимо яркого света, а чтобы спрятать выступившие слезы.

Едва дойдя до дома, он бросился бежать вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Из кабинета внизу вышел Рэнд и окликнул его:

– Крег, я должен поговорить с тобой. Я получил записку от Харли, брокера, который распространяет акции компании по добыче титана и меди. Прошло уже две недели, опцион нужно подписать сегодня же.

– К черту! Все к черту! Не беспокой меня сегодня. Договорись об отсрочке на две недели.

– Но это же бессмысленно. Нам придется платить неустойку.

– Плевать! Могу себе это позволить. Скажи Бентли, чтобы принес бутылку бренди и кувшин воды, ладно?

– Что случилось, Крег?

– Да ни черта не случилось. Прости, Джордж, но я сейчас не в настроении болтать попусту.

Встревоженный Абару, который слышал их перепалку, кисло улыбнулся.

– Ну уж если он что решит, не переубедишь. – Он пожал плечами и вернулся обратно в кабинет.

Крег пришел в себя внезапно, как пловец выныривает из воды. В комнате на прикроватном столике горела единственная свеча. За окнами зияла черная ночь.

– Господи, – пробормотал он, поднимая пустую бутылку из-под бренди. – Неужели я выдул все это?

– Да, ты все это выпил, – прозвучал рядом чей-то голос.

– Что за черт? – Уронив бутылку, он приподнялся на локтях, напрягая зрение, чтобы увидеть, кто стоит за его кроватью. Ему удалось разглядеть только темный силуэт – ничего больше.

Фигура придвинулась ближе, и теперь он мог уже различить, что это женщина. Уж не сновидение ли это? Или призрак? Но голос такой знакомый. Ее голос, уж он-то его хорошо знает. Но ведь этого не может быть. Значит, он спит. Он потер глаза тыльной стороной руки и мотнул головой, пытаясь избавиться от видения.

Снова поднял глаза. Она все еще здесь. В свете свечи ее лицо и фигура постепенно становились все четче.

– Боже! – воскликнул он. Значит, это не призрак. Женщина из плоти и крови в бархатном платье, под корсажем которого тугие бугорки грудей.

– Ты проспал много часов. Скоро полночь. – Она произнесла это обыденным тоном жены, которая будит загулявшего мужа.

Его голова все еще шла кругом – от выпитого бренди и страшного волнения.

– Миссис Блэндингс, что вы здесь делаете в такое позднее время?

– Миссис Блэндингс! – Она откинула голову и рассмеялась. Все тем же теплым счастливым смехом, который так часто звучал в его одиноких снах. – Да успокойся ты, Крег. Маскарад закончен.

Она назвала его настоящим именем!

Потрясенный, он даже не находил в себе сил пошевельнуться. Только безмолвно смотрел, как она села на край кровати и протянула руку, чтобы погладить его горячий лоб.

– Мой дорогой, мой дорогой, это чудо! Ты восстал из мертвых. Сбылось чудо, о котором я так долго молилась.

– Ты не из реальной жизни, – хрипло произнес он.

С тем же мягким смешком она обхватила его лицо обеими руками. Ее прикосновение было божественно-сладостным. Она нагнулась так низко, что он мог чувствовать на своей щеке ее дыхание. Он заглянул в ее глаза, темные глубокие озерки, в которых плескалось пламя свечи. Ее приоткрытые губы прильнули к его рту.

Закрыв глаза, он расслабился, наслаждаясь ее поцелуем, сладчайшим, которым его когда-либо целовали. Поцелуй, казалось, длился целую вечность. Он даже не ощущал страсти, только чувство полного удовлетворения.

Приподняв голову, она улыбнулась.

– Ну теперь-то ты веришь, что я из реальной жизни? – Взяв его руку, она прижала ее к своей груди.

– Верю, – прошептал он в полном смятении, – но мне все еще кажется, что я сошел с ума и мое место в Бедламе. Сегодня днем ты…

Она закрыла ладонью его рот, не дав договорить.

– Сегодня днем… мне не следовало играть с тобой в кошки-мышки, дорогой, но искушение было слишком велико. И во всяком случае, я не могла раскрыть твое инкогнито перед Кэролайн. Джейсон говорит, что никто не должен знать, кто ты такой, это очень важно.

Его головокружение еще усилилось.

– Кошки-мышки? Джейсон? Ты хочешь сказать, что знала, кто я такой, когда встретилась со мной в гостинице?

– Конечно, знала, глупенький. Неужели ты полагал, что можешь хоть на миг обмануть меня бритой головой, бородой и черными очками? Мне стоило большого труда удержаться от смеха. К счастью, Джейсон подготовил меня к тому, что я увижу.

– Ты хочешь сказать, что Джейсон?.. – сказал он. – У него не было никакого на это права! – Кровь прилила к его лицу.

– У него просто не было выбора. Когда он узнал, что я иду на встречу с Кэролайн Чисхолм и знаменитым Максом Доналдсоном, он должен был рассказать мне правду, ибо я могла раскрыть твое инкогнито. От неожиданности я могла бы упасть в обморок прямо там, в зале.

– И что же тебе рассказал Джейсон?

– Все. А сегодня Абару и Джордж дополнили пробелы. Рассказали, как тебя едва не убили в Батхёрсте. Как Келпи спас тебя от драгун. С какими приключениями они добирались до западного побережья. Как вы с Абару по прошествии многих лет встретились в Лондоне.

Ее лицо овеяла печаль.

– Я как будто перенесла все, что с тобой случилось. – В ее глазах блеснули слезы. – Это ужасно. Но все же эти годы не были целиком потеряны для нас, мой дорогой.

Он обнял ее, прижал к себе, щека к щеке, и стал целовать лицо, глаза, шею, ощущая соленый вкус ее слез. Он знал, что она говорит банальности, но ведь это был единственный способ защититься от безумия, от всей накопившейся горечи, от мстительного гнева.

Можно проклинать небеса за засуху или наводнение, можно изливать гнев на прилив, можно негодовать на то, что солнце поздно восходит зимой. Однако то, что судьба вершит с человеком, неотвратимо и необратимо. У него нет другой возможности – он должен похоронить прошлое и строить жизнь заново.

– Я чувствовал то же самое, когда читал твою книгу об Австралии…

– Я знаю. Абару и Джейсон рассказали мне. Спасибо Луису Голдстоуну, что он убедил меня опубликовать дневники.

Она опустила ресницы, чтобы скрыть влажный блеск в глазах – таких родных даже после столь долгой разлуки. Ее губы чуть припухли. Ноздри затрепетали.

– Хватит слов. – Он понял ее состояние. Обхватил ее лицо своими большими ладонями. – Как ты красива!

– И ты тоже…

– Ты выглядишь точно так же, как в день нашего расставания.

В ее смехе зазвучали звенящие девические нотки.

– Ты лгун, но мне это нравится.

Он поцеловал ее, на этот раз с пылом желания, его язык скользнул между ее губ. Это была еще одна попытка вернуть их прошлое. Во всей его полноте.

Наконец она отодвинулась от него, тяжело дыша.

– Знаешь, в глубине души я всегда знала, что в один прекрасный день непременно найду тебя. Если и не на этой земле, то в ином мире. Не было дня, чтобы я не вспоминала греческий миф, который ты мне рассказывал. Только это не миф, не выдумка, а чистая правда. Воссоединения с тобой я искала бы вечность. Ведь ты моя лучшая половина.

– И ты моя лучшая половина.

– Поспеши же. Я не хочу больше откладывать. Помоги мне снять платье. Пуговицы на спине…

Едва сняв одежды, они отшвырнули их прочь. Через миг, обнаженные, они стояли на коленях лицом друг к другу. Она нетерпеливо потянулась к нему.

– Погоди. Я хочу посмотреть на тебя.

В мягком свете свечи ее тело выглядело алебастрово-белым, с нежным розоватым оттенком там, где свет падал на высокие полные груди, на крутые бедра и сжатые ноги. Стоя на коленях, она походила на робкую, застенчивую маленькую девочку.

– Ты меня смущаешь своим взглядом, дорогой, – сказала она, прикрыв груди руками.

– Зная, какие греховные желания я испытываю, ты смутилась бы еще больше.

Скромная и сдержанная, как невеста в брачную ночь, она нерешительно тронула его рукой. Ее пальцы коснулись его мускулистой шеи, соскользнули с широких плеч. Затем, уже обеими руками, она стала, постепенно распаляясь, ощупывать его мускулистую грудь, плоский живот. Наконец ее руки сползли вниз…

Она испустила долгий протяжный вздох.

– Ты ничуть не изменился, мой дорогой. – Ее глаза заблестели лукавинкой. – Конечно, предмет твоей гордости несколько утратил свою прежнюю величину и упругость, но я думаю, что он вполне подойдет для такой немолодой девушки, как я.

И они, обнявшись, покатились по постели, весело хохоча, как это бывало в прежние времена, бесконечно счастливые, что Господь даровал им воссоединение и невыразимое блаженство, переполняющее плоть и душу.

Она открылась перед ним, как раскрывается роза перед хоботком пчелы. И пока они не достигли кульминации любви, никто ив них не проронил ни слова.

«Наконец-то мы слились в одно неразрывное целое!»

И произошло это так же естественно, как если бы все эти долгие годы они ночь за ночью, неделю за неделей занимались любовью.

Потом они еще долго лежали рядом. Прижимаясь к его спине, она обвивала его руками. И они спали мирным, спокойным, удовлетворенным сном.

Перед самым рассветом Адди разбудила Крега:

– Пойдем на балкон, полюбуемся восходом солнца. Это утро имеет особое значение. Оно возвещает начало нашей новой жизни.

Он дал ей один из своих халатов и весело рассмеялся:

– Ты похожа на девочку в одежде своей матери.

Она прижалась к нему, и в самом деле чувствуя себя юной, веселой и легкомысленной девчонкой.

– Это пустые слова. Лесть на ирландский манер, – протянула она, поджав губы.

– Но я говорю всерьез, любимая, – нежно произнес он. – Может быть, ты и стала старше, но я этого не замечаю. Волшебство ли это любви или что другое, но это именно так. Для меня ты девочка.

Ее глаза были полны любви и благодарности. Слишком часто в последнее время, осматривая себя в зеркале после ванны или перед одеванием, она замечала, что ее талия становится чуть полнее, растет животик, округляются бедра и ягодицы.

Обнявшись, они вышли на балкон спальни и встали возле узорчатых чугунных перил, глядя на далекий восток. Над черным горизонтом, замыкающим море, протянулась серебряная лента.

– Будь мы героями романа, на этом и закончилось бы романтическое повествование о нашей судьбе, – задумчиво сказала Адди.

Крег рассмеялся коротким хриплым смешком.

– Возлюбленные, разлученные по злой воле звезд, вновь соединились и отправляются в долгий путь. Но это не продолжение старого, а начало нового романа, которое приносит с собой новые проблемы. И первая из этих проблем – твой муж, Джон Блэндингс.

– Да, Джон. Бедный Джон.

– Джон, бедный Джон, – иронически повторил он. – Джон – главная причина всех наших бед. Как же ты можешь?..

Она прикрыла его губы своей ладонью. И заговорила спокойно, но твердо:

– Нет, Крег, мы не можем взваливать вину за все случившееся только на Джона. Виноваты мы все.

– Я знаю, – нехотя признал Крег. – Так как же нам поступить с Джоном? Впрочем… Пока ты останешься миссис Джон Блэндингс, а я Максом Доналдсоном. И прежде всего наведу в самых высоких кругах справки, какова будет реакция властей в Новом Южном Уэльсе, если я вдруг раскрою свое инкогнито.

Адди в испуге всплеснула руками:

– О нет, дорогой!

– Ты боишься, что меня вздернут на ближайшем эвкалипте? Сильно в этом сомневаюсь, дорогая. Одно дело – ободранец без единого пенни в кармане, совсем другое – богач, влиятельный человек со связями на всех мировых рынках. Уверен, что Макс Доналдсон без труда сможет найти прибежище где угодно. Кажется, Саул Вандермиттен, брат девушки, которую любит Джейсон, неплохой адвокат?

– Саул – один из лучших адвокатов в колониях. Это признает даже Джон при всей его неприязни к евреям.

– Тогда я обращусь к мистеру Вандермиттену за советом относительно моего теперешнего положения. Разумеется, не прямо, а через доверенных лиц.

– Почему бы тебе не сделать это через Джуно? Молодой человек, в которого она влюблена, Теренс Трент – близкий политический единомышленник Саула. Оба они – участники чартистского движения.[23]

– Я и сам сочувствую их идеалам.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала его щетинистый подбородок.

– Я буду приходить к тебе столько раз, сколько ты меня примешь и сколько мне удастся отделаться от Джона. На наше счастье, он обращает на меня все меньше и меньше внимания, его уже не интересует, куда я хожу и где бываю, ибо его все глубже засасывают дела его растущей империи.

– Какой же он непроходимый глупец! Хотя то, что он пренебрегает тобой, нам лишь на руку. – Задумавшись, он засмотрелся на огненный край солнца, показавшийся из-за горизонта.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

Он улыбнулся, все еще погруженный в свои мысли.

– О Джоне Блэндингсе. Может быть, в твоих словах и кроется решение проблемы?

– Каким образом?

– Не важно. Моя идея еще не оформилась окончательно.

– Твои недомолвки бесят меня, Крег Мак-Дугал. Я хочу знать, что у тебя на уме.

– Узнаешь в свое время. Запомни, что терпение, возможно, величайшая из всех добродетелей.

– Но только не для меня, – возразила она. – Спроси любую женщину, и она будет на моей стороне.

Рассмеявшись, он повернулся к Адди:

– При свете дня ты еще прелестнее.

Она обвила руками его шею и прижалась к нему всем своим нежным теплым телом. Почувствовав, как его напрягшаяся плоть уперлась ей в живот, призывно покачала бедрами.

– Уведи меня в комнату, пока не стало настолько светло, что ты сможешь увидеть мои морщинки и седые волосы.

– А что мы будем делать в комнате? – с наигранным простодушием спросил он.

Она облизнула губы и прищурила глаза с видом разбитной бабенки:

– Не сомневаюсь, что мы найдем себе занятие перед завтраком. Может быть, проделаем кое-какие упражнения, которые любили в юности. Или ты уже слишком закостенел для гимнастики?

– Ах ты, насмешница. Ну, погоди, ты еще будешь молить меня о пощаде, прежде чем я разделаюсь с тобой.

– Хватит пустого бахвальства. Покажи лучше, па что ты гож.

Глава 11

1851 год оказался переломным и в судьбе Австралии, и в судьбе Крега Мак-Дугала. Заодно оправдалось и его пророчество.

«Я нашел золото!» – громко провозгласил Эдуард Харгривз, овцевод, живший неподалеку от Батхёрста. И отголоски этого крика разнеслись по всему миру.

Это была та самая долина Сакраменто. Со всех сторон света в Австралию хлынули старатели. Их красные рубашки, голубые вязаные свитеры, плотные молескиновые брюки, высокие, до самых бедер, сапоги и непременные широкополые шляпы стали почти национальной одеждой. Их телеги и повозки, запряженные лошадьми и волами, нагруженные одеялами, лопатами, промывочными лотками, кирками, ведрами, топорами, горшками, чайниками и другими вещами, которые позвякивали, привязанные к бортам, заполонили дороги. В отличие от Калифорнии в период золотой лихорадки многие искатели приезжали со своими женами, целыми семьями.

Жили они преимущественно в полотняных шатрах или бревенчатых хижинах, построенных на склонах холмов, где и добывали драгоценный металл Мидаса.

Менее чем за год население вокруг Мельбурна и золотоносных земель Виктории увеличилось с семидесяти до двухсот тысяч.

Этой весной Адди лирически живописала положение в колонии своей подруге Дорис Голдстоун:

Прислушиваясь, я улавливаю, как грохочут кварцедробилки. Здесь нашли золото, много золота, и сюда на кораблях и пароходах съезжаются отверженные со всех концов земли. Кого тут только нет! И английские фабричные рабочие, и несчастные батраки, и нищие ирландцы, и изголодавшиеся горцы-шотландцы. Я слышу могучий хор голосов, перекрывающий шум вечернего бриза, – это поют собравшиеся здесь в небывалых количествах немцы; я слышу, как мелодично разливаются итальянские песни. Хватает здесь и венгров, кажется, все угнетенные земли нашли тут желанное прибежище.

За старателями последовали лавочники, бакалейщики, мясники, пекари, доктора, печатники, содержатели таверн и адвокаты, судьи и чиновники, прибывшие, чтобы разрешать споры, возникающие по поводу владения участками, их границ.

Баснословное богатство австралийских золотых залежей выгодно отличалось от того, что нашли в Калифорнии. Речные русла были в буквальном смысле слова вымощены золотом. Один золотоискатель в три дня мог заработать тысячи фунтов. Многие самородки оказывались такими тяжелыми, что поднять их можно было лишь вдвоем. В Балларате выкопали самородок весом две тысячи двести унций, в Бендиго нашли еще один – лишь на несколько унций меньше весом. Желанный Незнакомец – так нарекли еще один чудо-слиток, весил он три тысячи унций.

В другом своем письме Дорис Адди писала:

В 1845 году Бурке-стрит состояла всего из нескольких коттеджей, на улицах росла такая густая трава, что на них паслись овцы. Теперь же вдоль этой улицы стоят красивые дома, она такая же оживленная, как Треднидл-стрит в Лондоне. Два небольших банка превратились в сеть из восьми банков, и каждый Божий день им приходится упорно трудиться, чтобы удовлетворить денежные требования населения. Когда мы с Джоном впервые побывали в Мельбурне, мы насчитали в гавани два больших корабля, три брига и множество мелких судов. Вчера я стояла на холме над заливом и, насчитав триста первоклассных судов под флагами всех крупнейших стран мира, прекратила дальнейший счет.

Так же как и в Сан-Франциско, гавани, обслуживающие Сидней, Мельбурн и Аделаиду, стали напоминать кладбища судов. Матросы и офицеры бежали, как крысы с тонущих кораблей. Капитаны и владельцы бродили по приискам, как миссионеры, ищущие тех, кого они могли бы обратить в свою веру.

– Прекрати безумствовать, пока еще не поздно, и вернись к работе, для которой тебя предназначил сам Господь. Ведь это твое настоящее призвание, Бейн, – молил один капитан своего бывшего боцмана.

Сжалившись, боцман вынес из своего миткалевого шатра два мешка золота и предложил капитану и судовладельцу:

– Вот она, стоимость вашего корабля, – сказал он. – И еще тут ваше жалованье и вознаграждение за то, что вы отведете ради меня этот корабль домой. А я со своими приятелями доставлю корабль для вас в Англию, и мы организуем там торговую корпорацию.

По сравнению с австралийскими золотоискателями калифорнийские выглядели просто нищими. Когда-то сиднейцы толпами ехали в Сан-Франциско, теперь же за один год двадцать тысяч американцев эмигрировали в Австралию.

Страдали не только судовладельцы. Клерки, банковские кассиры, ученики бакалейщиков, овцеводы, рабочие и служащие всех профессий бросали свою работу и уходили на прииски. Работа мировой фондовой биржи шла шиворот-навыворот. Повсюду – в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Амстердаме и ллойдовском отделении в Сиднее – акции стремительно падали в цене.

Экономические, социологические и психологические «землетрясения», вызванные австралийским золотым бумом, угрожали подорвать основания ряда финансовых империй. И в этом отношении не составляли исключения связанные между собой корпорации Джона Блэндингса.

Как и у большинства других коммерческих предприятий, все капиталы «Блэндингс—Диринг энтерпрайзес» хранились преимущественно в ценных бумагах. С помощью наличных совершались лишь относительно небольшие сделки. В отличие от отца и тестя Джон был склонен к рискованным спекуляциям: его собственная доля в объеме инвестиций составляла всего двадцать пять процентов, недостающую сумму он брал в банке под соответствующее обеспечение.

В годы, последовавшие непосредственно за золотым бумом, который лишил многих сограждан элементарного здравого смысла, банки по всей Австралии оказались под сильным давлением, что привело к критической ситуации при повально снижающихся ценах.

Банки по всему континенту стали требовать возвращения долгов, что поставило в трудное положение среди многих других и компанию Блэндингсов – Дирингов. Неизбежным последствием этого была всеобщая паника среди бизнесменов, особенно таких спекулянтов, как Джон Блэндингс.

– Бедняги напоминают змею, пожирающую себя с хвоста. Классический порочный круг, – не преминул заметить Крег, описывая сложившееся положение своим друзьям и Адди. – Джордж, я хочу, чтобы ты велел всем брокерам скупать все акции Блэндингсов – Дирингов. А ты, Джейсон, можешь намекнуть Джону, что знаешь, где можно одолжить деньги под низкий процент, чтобы заполнить дефицит, прежде чем банки начнут обходиться с ним как с банкротом.

Джейсон кивнул и потер виски пальцами руки.

– Эйб, как у нас дела с рабочей силой?

– Лучше, чем мы ожидали. Около шестидесяти процентов набранного состава – темнокожие.

– Это была гениальная идея, Эйб. Туземцы не удерут на прииски, как стая зверушек. Кварцедробилка в Балларате в рабочем состоянии?

– Да, и я велел нашему управляющему обещать людям крупные премии, если они останутся. Да еще и участие в прибылях.

– Прекрасно. Я не знаю, почему большинство предпринимателей такие тупоголовые. Неужели они не понимают, что доля в прибыли стимулирует хорошую работу?

– То же самое Теренс Трент говорит о правительстве. Чем большее участие принимают люди в управлении обществом, чем активнее, обладая правом голоса, они могут высказываться о законодательстве и законах, тем патриотичнее и предприимчивее становятся.

– Теренс – парень с головой. Моего будущего зятя наверняка ждет блестящее будущее.

Месяцем раньше Джуно и ее жених возвратились из Южной Австралии. Встреча с дочерью была для Крега такой же радостной, как предыдущие встречи с Джейсоном и Адди.

– Ты всегда была моей любимицей, – сказал он темной экзотической красавице. Хотя рот и подбородок были такими же, как и у ее матери, тонкий нос напоминал своим римским изгибом орлиный нос Крега. Молодой Трент понравился Крегу с первой же встречи. Он был похож на Уилла Уэнтворта в молодости: шапка вьющихся рыжих волос, большой завиток на лбу, обезоруживающая мальчишеская улыбка и спокойные манеры сдержанного человека. Но когда затрагивались вопросы политики и социальных реформ, он тут же сбрасывал тогу своей юной сдержанности и темпераментно вступал в бой с ветеранами-политиками вдвое старше и опытнее его.

Как-то Адди призналась Крегу:

– Меня не перестает мучить чувство вины. Все эти годы я и дети жили под крышей дома Джона. Пользовались его защитой и любовью. А теперь я участвую в заговоре против него. Мне от этого не по себе.

Крег положил руки на ее плечи.

– Послушай, Адди. Я понимаю и даже разделяю твои чувства, но ты не должна испытывать чувства вины. Ведь никакого заговора против Джона нет. Его беды проистекают из его близорукости, точнее сказать, неумения предвидеть будущее. Джон и весь его класс живут в прошлом, вместо того чтобы смотреть в будущее.

– Крег, все это, возможно, и так, но, пожалуйста, не обманывайся относительно мотивов своих действий. Именно по личным мотивам ты хочешь уничтожить Джона. Конечно, у тебя есть полное право не любить его за многие беды, которые выпали на твою долю в юности. Но я не могу не сочувствовать ему в эти трудные для него дни.

– Аделаида, моя дорогая. Ты частично права, – согласился он. – У меня и в самом деле есть личные счеты с Блэндингсом, но я отнюдь не замышляю против него никакой вендетты. Если уж говорить откровенно, погубить Джона никоим образом не входит в мои планы. – На его лице появилась загадочная улыбка. – Более того, я собираюсь спасти его.

– Спасти? – Ее рот приоткрылся от изумления. – О чем ты говоришь?

– Да, спасти. Джон – вполне приличный человек, и им не надо пренебрегать во времена великих перемен. Если только суметь направить его усилия в должном направлении, он может многое сделать для развития этой страны. Важная цель – добиться прекращения ссылок в Тасманию. Рабству не место в Австралии. Она больше не должна быть исправительной колонией.

Земли Ван Димена не должно быть на карте мира. Старое название пора уже заменить новым – Тасмания. Имя Абела Тасмана вполне заслуживает, чтобы его увековечили. Ведь именно он открыл остров, а не этот чинуша губернатор Ван Димен с Явы. Австралия становится взрослой, и чтобы она могла спокойно, без потрясений войти во взрослую историю, требуются государственная мудрость, инициативность лучших ее людей. Джон Блэндингс может стать одним из них, если я верно угадываю, что под маской снобизма, самовлюбленности и ханжества скрывается человек вполне достойный. Кстати сказать, еще до истечения этой недели я должен лично поговорить с Джоном.

– О Крег, разумно ли это? Ведь нет никакой гарантии, что он не передаст тебя властям. Тебя могут арестовать и предать суду за все те давнишние дела. Прошу тебя, дорогой, не рискуй. Ради меня. Ради Джейсона и Джуно.

Он прижал ее к себе, поцеловал волосы.

– Адди, сладость моя, никакой опасности нет. Между прочим… – помолчав, он улыбнулся каким-то своим тайным мыслям, – я рассчитываю, что именно Джон сообщит властям о том, кто я такой на самом деле.

– Ты сошел с ума.

– Точнее, схожу с ума. Схожу с ума по тебе, моя женушка Аделаида Мак-Дугал. Думаю, что не так далек день, когда ты будешь официально именоваться миссис Мак-Дугал. Мне чертовски нравится, как это звучит. А тебе?

Он пылко поцеловал ее, и Адди вздохнула:

– Жаль, что еще слишком рано ложиться спать. Он поднял брови.

– А кто это сказал?

Встречу между Джоном и Крегом организовали их адвокаты. Состоялась она в конференц-зале компании «Блэндингс – Диринг».

Когда прибыл Крег, Джон сидел во главе длинного стола. Посетителя встретила секретарша, нервная особа, которая удалилась с такой поспешностью, словно покидала апартаменты королевы Виктории. Могущество, воплощаемое этими двумя титанами, ощущалось как некая устрашающая сила.

Начало беседы было несколько сдержанным, контакт только налаживался, шахматисты пока примеривались друг к другу.

– Черт побери, ведь мы с вами где-то встречались, Доналдсон? – спросил наконец Джон, пристально разглядывая Крега и раздумчиво поглаживая бороду.

У Крега не было ни малейшего желания дальше интриговать своего собеседника.

– Встречались, и много-много раз, Джон. Правда, очень давно.

– Вы не шутите?

– Джон, Доналдсон не настоящее мое имя. Это всего лишь деловой псевдоним. А вообще-то я ваш старый враг – Крег Мак-Дугал. – В какой-то миг ему показалось, что Джона хватит удар или он лишится рассудка. Кровь отлила от его лица. Он попытался встать, но колени подкосились, и ему пришлось ухватиться за край стола. Уголок его левого глаза подрагивал, с губ слетали тихие, нечленораздельные звуки.

– Спокойно, приятель. – Крег прикрыл ладонью его руку. Когда первая реакция прошла, Джон сумел все же вернуть себе самообладание, в непростой для него ситуации он проявил уверенность и достоинство. Они обсудили чудо воскрешения Крега, и Джон был искренне потрясен космическим взлетом его соперника – от калифорнийского фермера до могущественного финансово-промышленного магната.

– Честно сказать, в глубине души я никогда не верил в вашу смерть, Крег. Должно быть, потому, что вы всегда жили в ее уме и душе. Меня не убедил рассказ капитана о вашей безвременной кончине в Баткёрсте.

Джон встал и взвесил на ладонях внушительную кипу документов, подготовленную адвокатами Мак-Дугала.

– Стало быть, вы держите в своих руках большую часть моих акций и ценных бумаг. Компания отныне принадлежит вам, Крег. Вся компания, не исключая и меня самого. – Он покинул свое место и сделал широкий жест. – Я думаю, нам следует обменяться местами. Отныне вы председатель совета компании.

Крег покачал головой.

– Сядьте, Джон. Председательское место ваше, если, конечно, вы его примете. Я хочу, чтобы вы продолжали управлять компанией. Вы делали это превосходно, пока не началась нынешняя катавасия. Не принимайте свои несчастья слишком близко к сердцу. Не вы один ошиблись в своих расчетах.

Джон кисло улыбнулся, как бы смеясь над самим собой.

– Единственным, кто правильно сориентировался, оказался Макс Доналдсон. Все прочие сваляли дурака. Оказались сущими идиотами. Но почему вы настаиваете, чтобы я остался председателем? Пока не понимаю.

– Вы можете сохранить все, что имеете. Более того, я могу удовлетворить все требования, которые вы предъявите.

Джон задумчиво задержал взгляд на его лице.

– Гм. Неслыханная щедрость. И… – он выпятил губы, – даже не верится, что такое возможно. Но что стоит за всем этим? Чего вы хотите от меня взамен? Кусок моего сердца?

– Не будем впадать в мелодраму. Вот, я написал для вас список моих просьб. – Крег достал из внутреннего кармана лист бумаги и положил его на стол. – Прежде всего вы отзовете свою кандидатуру на выборах в законодательный совет. И окажете поддержку Теренсу Тренту.

– Этому молодому смутьяну! Радикальному социалисту! Никогда!

Крег с бесстрастным видом протянул руку и взялся за пачку бумаг, которую сжимал Джон.

– В таком случае мы оба попусту теряем время. Поскольку мы так и не пришли к соглашению, я забираю все эти документы.

– Погодите! – Голос Джона прозвучал надтреснуто. И на лице его вдруг проступили отчаяние и безнадежность. В этот момент он походил на голодного нищего, с жадностью взирающего на богатую витрину магазина. В эту минуту Крег без особого, впрочем, удивления понял, что Джон Блэндингс любит свое дело, свою компанию с той же глубиной страсти, как большинство людей любят женщин.

– Так да или нет, мой друг? – спокойно произнес Крег. – Решайтесь. Я не могу торчать здесь весь день. Согласны ли вы поддержать кандидатуру Теренса Трента?

Джон вздрогнул, как от неожиданного удара плетью. Затем, качнувшись вперед, медленно кивнул низко опущенной головой.

– Да. Мне придется переступить через себя, но я это сделаю.

Крег, усмехнувшись, хлопнул его по плечу.

– Я думаю, что романтические идеалы парня, если вы вникнете в них, придутся вам по душе.

– Всеобщее избирательное право. Тайное голосование. Жалованье для членов парламента, что позволит заниматься политикой не только богатым. Отмена губернаторского права назначения членов совета. Аннулирование лицензий на разработку золотых залежей, предоставление индивидуальным старателям за небольшую плату права пользования застолбленными ими участками. Никаких имущественных цензов для вхождения в законодательный совет.

– Это делается не только в интересах так называемого маленького человека, но и ради нашего собственного самоуважения, Джон. Неужели мы, как народ, заслуживаем меньшего, чем англичане в своей метрополии? В один прекрасный день вы сможете заявить людям, что выступали за все эти реформы. И вы поступите правильно, если поддержите Трента.

– Вы получили мое согласие, и я даю честное слово, что буду неукоснительно выполнять условия заключенной нами сделки. А теперь, поскольку наши деловые переговоры окончены, оставьте меня, пожалуйста, чтобы я мог собраться с мыслями.

– Хорошо. – Крег поднялся. – Но в наш договор я хотел бы включить еще одно условие. – Хотя он и говорил спокойно, все в нем было напряжено до предела.

– И каково же это условие? Крег глубоко вздохнул:

– Вы должны предоставить Адди развод, чтобы мы могли с ней сочетаться законным браком. В этом случае Джейсон и Джуно получат все права законнорожденных детей.

Джон медленно поднял глаза:

– А могу я спросить, каков был бы ваш ответ, если бы мы поменялись местами?

– Я ответил бы – нет, – произнес Крег без малейшего колебания. – А все прочее послал бы к чертям! Джон улыбнулся.

– Так я и думал. Ну что ж. – Он положил руки на бедра и окинул взглядом пачку документов, являвшихся символами империи. – Это доказывает, что вы любите ее сильнее, чем я. Я соглашаюсь на предоставление развода. Вы удовлетворены?

– Да. – По правде сказать, он ожидал, что Джон окажет ожесточенное сопротивление. – Я только не совсем понимаю… – Он так и не закончил эту фразу.

Джон нетерпеливо махнул рукой:

– Не будьте наивны, Мак-Дугал. Будь у меня хоть малейший шанс, я бы не сдался так просто. Но ведь разводясь с Адди, я ничем не жертвую. Видите ли, все эти годы, пока Адди была моей женой и верила, что вы мертвы, в глубине своей души она всегда принадлежала вам – только вам.

Крег был глубоко растроган. Таких сильных чувств он не испытывал со времени воссоединения с семьей. Он протянул Джону руку.

– С вашего согласия я хотел бы воспользоваться этой нашей встречей, чтобы навсегда отбросить прочь топорик прежней вражды и предложить вам свою дружбу. Вы хороший человек, Джон, и я в самом деле хочу вашей дружбы. Более того, сами того не сознавая, вы поступали, как мой верный друг. Я никогда не забуду, с какой любовью и заботой вы относились к моим детям. Настало время начисто стереть прошлое, Джон. Мы уже немолодые люди, нам давно пора забыть наши юношеские ссоры и обиды. Что скажете, Джон? Примете ли вы мою руку в знак нашей будущей дружбы?

Джон долго, без всякого выражения смотрел на протянутую ему руку. Крег уже хотел было убрать ее, но заметил, что Джон неуверенно поднял правую руку, а затем – хотя и с некоторой неохотой, но достаточно решительно и твердо ответил на рукопожатие Крега.

– Попробовать-то мы, во всяком случае, можем, – сказал он.

– Спасибо, Джон. Я верю, что сообща мы многое сделаем для этой страны. Наша высшая цель – федерация колоний. Кстати, вы не читали последний отчет ассоциации Ллойда? В прошлом году только в Виктории было добыто более девяти миллионов фунтов золота. И они предсказывают, что в следующие десять лет эта цифра может возрасти до ста миллионов. Подумайте только, в Виктории за один год добыто столько золота, сколько в Калифорнии за весь период золотой лихорадки.

– Да. – К Джону вновь вернулись его жизненная энергия, Деловая сметка, озабоченность финансовыми интересами. – У меня тут есть кое-какие идеи, которые я хотел бы обсудить с вами, Крег. Может быть, на следующей неделе?

– С удовольствием. И я заранее уверен в их разумности и своевременности. А теперь я отправляюсь…

– Куда, если не секрет?

– Домой, к моей…

– Разумеется, к вашей жене, Крег.

– К моей дорогой Адди.

Выйдя, Крег тихо прикрыл за собой дверь. Дверь в прошлое. Впереди его уже ждали новые страницы жизни.