Обретенный май

2

К полудню Москва раскалилась так, словно на дворе было не начало мая, а знойная вершина лета — август. Эльвире, молча стоявшей возле давно не мытого распахнутого настежь окна, почудилось, что от асфальта подымается полупрозрачное марево, искажающее очертания редких в этот час прохожих и машин.

Кондиционеров в помещении их районного суда не было — в надежде хоть как-то разогнать пыльную духоту, царившую в кабинете, пришлось настежь распахнуть окно. Духота их помещения никуда не делась, зато к ней добавился запах бензиновых улиц… Эльвира отвернулась от окна и тут же наткнулась на любопытный взгляд молоденькой секретарши, корпевшей в своем углу над целой кипой повесток.

В этот момент дверь распахнулась и в кабинет, как всегда стремительно, вошел ее непосредственный шеф, помощником которого Эльвира работала последние пять лет. Немного бледный после заседания, он еще не успел снять свою судейскую мантию. Он никогда не спешил разоблачаться, поскольку отлично знал, что мантия ему идет. Эльвира, закусив губу, через силу улыбнулась Владимиру Павловичу. Она не сомневалась, что об ее очередном провале он уже знает, а возможно, и лично участвовал в нем, не желая обзаводиться новым помощником… Она бы ничуть не удивилась, узнав, что именно так все и обстоит. Эльвире Сергеевне Паниной было сорок пять лет, и попытка пройти комиссию, дабы получить вожделенную судейскую должность, являлась для нее последней из предпринятых до этого трех.

Кивнув в знак приветствия, шеф неожиданно положил на ближайший стол целую кипу бумаг, которые нес в свой кабинет, смежный с комнатой секретаря, и, подойдя к Эльвире, положил обе руки ей на плечи. Девчонка в своем углу, забыв про повестки, откровенно разинула рот и уставилась на них округлившимися от изумления глазами.

От неожиданности Эльвира вспыхнула до ушей и сделала попытку слегка отстраниться. Но руки шефа лежали на плечах тяжело и сильно, недостижимая для нее мантия, казалось, окутывала и ее тоже с ног до головы…

— Элечка, — голос Владимира Павловича был почти нежным, словно он собирался объясняться ей в любви. — Скажи мне, ради бога, почему ты не обратишься к Сергею Григорьевичу?.. Гордость заела?.. Но какая может быть гордость перед собственным отцом?!

— Нет… — Эльвира уже пришла в себя, убедившись, что поговорка «клин клином вышибают» действительно справедлива. Ибо последнее, что можно было ожидать от шефа сейчас — так это упоминание о ее отце. Одно изумление вышибло другим, и она вдруг успокоилась. — Это, Владимир Павлович, не гордость, а, если хотите, правило жизни…

— Ну что ж… — Шеф убрал руки с Элиных плеч и отступил назад, освобождая ей отступление к дверям. — В таком случае от меня сочувствия не ждите: уж кто-кто, а вы прекрасно знаете, что судьи — это клан, в который посторонних, пардон, не впускают… Одно дело — дочь самого Кавтуна, другое — опытный сотрудник районного суда Эльвира Сергеевна Панина… Опытнейший, умнейший, но всего лишь сотрудник…

И совсем другим голосом, с обычными суховатыми интонациями, бросил уже на ходу:

— Кстати — приятного Вам отпуска! Вы ведь с завтрашнего дня в отпуске, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь…

— Отдыхайте!.. Да, чуть не забыл: там, в холле, я, по-моему, только что видел вашего супруга. Всего доброго!

Судейская мантия мелькнула в дверях кабинета и исчезла. Молча взяв сумочку, так и оставшуюся лежать на подоконнике, Эльвира направилась к выходу, не взглянув на молоденькую секретаршу.

Володя и в самом деле уже ждал ее. Только не в холле, а в машине — вишневой, недавно купленной на деньги свекрови «девятке», предмете его нежной любви и гордости. Она уже давным-давно смирилась с тем, что у мужчин свои причуды, тем более что в данный момент ее интересовало совсем другое.

— Ну как дела? — Эля нырнула за приоткрытую мужем дверцу салона.

— Все прекрасно, не волнуйся, — Володя ласково улыбнулся жене. — Лайнер надежный, через час уже буду в Риме…

Про комиссию Володя даже не спросил. За восемнадцать лет совместной жизни он научился узнавать обо всем, что происходит с женой, каким-то неведомым ей, почти мистическим образом. А немыслимая тактичность мужа и была, по Элиному убеждению, тем самым цементом, который так прочно скреплял их брак… Она отлично понимала, что ее собственный характер вряд ли этому способствовал, во всяком случае после того, что сделал с ней ее собственный отец… Она, вероятно, и со свекровью давно бы уже поссорилась, навсегда избавившись от ее проклятой опеки, если бы не девочки… Своих внучек-близняшек старуха действительно любила, и, если бы не она с ее невыносимой для Эльвиры щедростью, которой со столь легким сердцем пользовался ее муж, многое в жизни Сонечки и Кати выглядело бы куда тускнее и обыденнее… От учебы до нынешних римских каникул… Целый месяц в Италии. Правда, потом и им, горемычным, придется жить в генеральском особняке вплоть до сентября…

Эля перевела дыхание и сообразила, что муж ждет от нее ответа на какой-то не услышанный ею вопрос.

— Прости, я задумалась, — извинилась она, перехватив в зеркале Володин вопросительный взгляд. Эля никогда не садилась рядом с ним на «сиденье смертника».

— Я спросил, сложила ли ты вещи, чтобы ехать на дачу? Мы сейчас сразу едем к матери.

Он испытующе оглядел смуглое, немного суховатое лицо жены. Как обычно, если Эльвира нервничала, она отводила глаза и все время быстрым движением поправляла свои короткие черные волосы, и без того всегда идеально уложенные.

— Наверняка я что-то забыла. Заедем домой.

— У нас на это нет времени, — мягко заметил он. — Я обещал быть к ужину… Ты же знаешь, там всегда ужинают ровно в семь и ни секундой позже.

— Ладно, поехали, — устало смирилась Эля. — Все равно не помню, что именно еще хотела прихватить… В конце концов, вернемся и заберем. Надеюсь, с отпуском у тебя все в порядке?

— Угу… — Владимир сосредоточенно всматривался в приближающийся светофор, прикидывая, успеет ли проскочить на желтый. Решив, что рисковать не стоит, мягко притормозил. — Не такая уж я незаменимая персона, тем более что большинство клиентов тоже в отпусках…

В свои сорок два года Владимир Владимирович Панин, очень неплохой, но, к Элиному сожалению, напрочь лишенный честолюбия и профессиональных амбиций финансист дослужился до начальника платежного отдела одного из вполне стабильных Московских банков и, судя по всему, двигаться дальше по служебной лестнице не планировал. Если бы не дочери, они вполне обошлись бы без генеральшиных подачек. Но во-первых, их нынешнее благосостояние сложилось далеко не сразу. Во-вторых, так уж повелось с самого начала, что свекровь всячески способствовала достойному образу жизни сына и невестки, а к хорошему, как известно, привыкаешь быстро, а отвыкаешь долго и с трудом… К тому же в глазах Володи такое положение было вполне нормальным, и отвыкать он не собирался. Даже если бы узнал правду…

А правда состояла в том, что источник благосостояния его матери подыстощился еще пару лет назад. Но даже под пыткой Нина Владимировна не призналась бы старшему сыну, что нынешние римские каникулы его девочек, так же как и вожделенная «девятка», оплачены вовсе не из ее кармана, а из кармана младшего сына — Жени. Что касается самого Евгения Константиновича, обожавшего мать, потребовались бы действительно чрезвычайные обстоятельства, для того чтобы правда всплыла по его вине: ведь эта тайна была не только его, но и Нины Владимировны! Кроме того, и впрямь тайна: даже Машенька, которую Женя тоже обожал, об этом не подозревала… Впрочем, количеством денег своего мужа она и вовсе не интересовалась, уверенная, что уж на нее-то их точно хватит. Ошибались те, кто полагал, будто замуж за Евгения Панина, преуспевающего бизнесмена средней руки, она вышла исключительно по расчету. Большинство знакомых и друзей здорово удивились бы, узнав, что своего мужа Машенька искренне любит…

Между тем вишневая «девятка» успела миновать окружную, выехав на шоссе, довольно свободное ввиду непереносимой жары. И уже спустя сорок минут машина повернула в сторону большого, надежно укрытого зеленью дачного поселка.

Когда-то место это было исключительно «генеральским» и «академическим». Однако новые времена с их ветрами перемен довольно быстро достигли и здешних мест. Теперь публика тут проживала самая разношерстная, разбавившая бывшую советскую элиту скороспелыми богачами с мутным прошлым просто умелыми и дальновидными людьми, сумевшими вовремя сориентироваться среди иных правил жизни, и бог знает кем еще. Поэтому беспокойство преданной Нюси по поводу новых соседей, заменивших прежнюю обедневшую семью из «академических», не было таким уж необоснованным. Да и сама Нина Владимировна испытывала легкое беспокойство. Ее мир, такой привычный и, казалось бы, вечный, рушился на глазах. Жизнь стала непредсказуемой, во всяком случае для нее, поскольку усвоить ее новые правила генеральша не могла. Ей казалось, что правил теперь нет вообще. Потому-то и цеплялась Нина Владимировна за то, что могла еще сохранить — за уклад своего собственного дома, создававшийся десятилетиями. Зависимость Володи и Эльвиры от нее в этот уклад входила, и поэтому тайна, связывавшая генеральшу с младшим сыном, возникла отнюдь не из-за склонности Нины Владимировны к благотворительности, а исключительно в целях сохранения уклада, давно ставшего частью ее жизни…

Нюся аккуратно водрузила на стол деревянную доску для хлеба, накрытую вышитой холщовой салфеткой, положила сверху нарезанный батон и, кивнув в сторону ворот, не видных отсюда, с веранды, из-за разросшегося сада, сообщила:

— Едут!

— Откуда знаешь? — поинтересовалась Нина Владимировна, расположившаяся в плетеном кресле неподалеку от стола, лицом к саду.

— Слышу.

Хозяйка усмехнулась и кивнула, зная, что у Нюси действительно был необыкновенно острый слух, ничуть не пострадавший от возраста. Она подняла голову от книжки, которую лениво перелистывала в последние полчаса, и поправила неизменный шарф, прикрывавший постаревшую шею.

— Что ж, значит, все в сборе наконец… Вот и хорошо.

Женя с Машей приехали еще часа два назад и теперь скрывались от жары где-то в глубине сада или в отведенной им комнате на втором этаже.

Особняк был двухэтажным и с точки зрения современной архитектуры, вероятно, нелепым строением, с парадным входом через выдававшуюся вперед полукруглую и тоже двухэтажную веранду, на которой и находились сейчас обе женщины. Верхняя часть веранды именовалась с незапамятных времен солярием, была в отличие от застекленной нижней открыта всем ветрам, и ею никто никогда в качестве солярия не пользовался, пока Евгений не женился на Маше. Именно из-за Маши Женя очень робко попросил дать им на лето ту самую, совсем не лучшую в доме комнату, которая двумя окнами выходила на солярий. Как все блондинки, его жена обожала загорать и делала это часами при любом удобном случае. Оставалось лишь удивляться, почему она никогда не обгорает, а получает кожу золотисто-ровного цвета, так идущую всё тем же блондинкам, прекрасно оттеняющую и необыкновенно светлые, почти белые волосы, и огромные зеленоватые глаза с длинными умело подкрашенными ресницами.

Маша была красива даже с точки зрения генеральши, и с ее же точки зрения, глупа, необразованна и дурно воспитана. Тем не менее Нина Владимировна никогда в жизни не задавала себе пошлого вопроса, что же такого нашел в ней ее младший, любимый сын. Сама она была воспитана прекрасно и являла собой образец вполне интеллигентной женщины. Она оставалась таковой даже наедине с собой.

Отодвинув кресло, она легко поднялась на ноги: загородный воздух и родные стены особняка всегда действовали на Нину Владимировну благотворно, и чувствовала она себя в данный момент отлично.

— Ну теперь вот и я слышу, — сказала она Нюсе и покинула веранду, выйдя на крыльцо, тоже полукруглое, с широкими плоскими ступенями.

Подъездная дорога давным-давно уже не доходила сюда, превратившись с годами в той своей части, которая шла по саду, в неширокую пешеходную дорожку. Где-то там, за деревьями, возле ворот фыркнул и заглох мотор и почти сразу же послышались голоса обоих братьев, довольно бурно приветствовавших друг друга. Нина Владимировна с невольной улыбкой на лице ждала сыновей, и они действительно очень скоро появились на дорожке, оживленно переговариваясь, оба высокие и одинаково стройные. Мальчики и свой рост за метр восемьдесят, и подтянутые фигуры унаследовали от покойного генерала. Эля, как обычно, шла впереди мужа всегда хмурая, с плотно сжатыми губами. Нина Владимировна была в курсе ее очередной попытки пробиться в судьи. И ничуть не сомневалась, что и на сей раз невестку постигла неудача… Амбиций Эли она не одобряла — так же как не одобряла и ее разрыва с отцом. Знаменитый когда-то адвокат, вероятно, и по сей день не растерявший своих связей, был уже стар, и хотя бы по этой причине Эльвира могла проявить к своему отцу снисходительность… Но не проявляла.

Нине Владимировне, конечно, и в голову бы не пришло спрашивать у Невестки о причинах так надолго затянувшегося конфликта. Точно так же не пришло бы в голову задавать вопросы о ее очередной неудаче. Единственное, что ее интересовало — как улетели Соня с Катей. Внучек она очень любила, хотя и предпочитала делать это издали. Порывов повозиться с ними в младенчестве или хотя бы провести с девочками, пока они были маленькими, месяц на даче Нина Владимировна не проявляла никогда. Дети ее быстро и легко утомляли. И вообще, зная, что внуков любят больше, чем собственных детей, была в свое время немного разочарована тем, что у нее так не получалось. Больше, чем сыновей, особенно Женечку, она не любила никогда и никого. Разве что своего отца… Но родители были и остались для нее запретной темой даже в мыслях и даже сейчас.

Володя между тем уже обнимал мать — скорее из вежливости, чем по зову сердца, поскольку не виделись они не меньше двух недель.

— Ты как?.. — он заглянул Нине Владимировне в глаза в точности таким же взглядом, какой был у покойного генерала, когда тот старался соблюсти «политес», как называлось в их семье. Володя вообще внешне походил на отца больше, чем Женя, унаследовавший от матери необычного цвета глаза и правильный овал лица. А от кого достался Володе характер — слишком податливый для мужчины и чересчур уравновешенный — оставалось только гадать… Вот по поводу весьма хваткого в делах и мягкотелого с матерью и женой Женьки и размышлять нечего: натура явно отцовская. Ну и материнская, пожалуй, тоже. Ибо на недостаток воли и силы духа Нина Владимировна никогда не жаловалась.

— Я — неплохо, — честно сказала Нина Владимировна и незаметно отстранилась от сына. — А раз все в сборе, забрасывайте вещи наверх, умывайтесь с дороги и сюда… Женя, где Мария?..

— В солярии, — прогудела откуда-то из-за спины генеральши Нюся, — где ж ей еще быть?.. Здравствуйте, Владимир Константинович, здравствуйте, Эльвира Сергеевна!

С тех пор как мальчики поступили в институт, Нюся упорно начала звать их по имени-отчеству. В точности такое же право признавала она и за старшей невесткой.

— Привет, Нюсечка, — искренне обрадовался Володя и подмигнул ей. — Ужин, как всегда, в семь?..

— Молодец, — заулыбалась Нюся.

— Здравствуйте, — Эльвира разомкнула наконец плотно сжатые губы и даже выдавила из себя подобие улыбки. — Сонечка с Катей просили передать вам привет и еще раз спасибо за поездку.

Обе, и свекровь и невестка прекрасно знали, что ничего подобного девочки не передавали и никакой особой благодарности к своей бабушке тоже не испытывали. Поскольку основная часть приятных сюрпризов всю их сознательную жизнь исходила от Нины Владимировны, и они это знали, то поездку в Италию восприняли скорее как должное. Тем не менее приличия были соблюдены… Если бы не некстати объявившаяся Маша.

— Им там из Италии только спасибо передавать! — Все вздрогнули от неожиданности и обернулись. Маша появилась бесшумно, но разговор, начатый свекровью и Эльвирой, слышала. Возможно, она и впрямь была, как полагала генеральша, а заодно и Эльвира, глупа. Но фальшь чувствовала безошибочно и реагировала на нее всегда с вопиющей бестактностью. На место нахалку, как всегда, поставила Нина Владимировна.

— Машенька наша, как всегда, услышит звон, да вот только не знает, откуда он, — произнесла она медленно и с достоинством.

Эля не выдержала и ухмыльнулась. Володя отвел глаза, а Женя побледнел — в отличие от своей покрасневшей от унижения жены. Ни ответить, ни возразить генеральше она не успела, поскольку именно в этот момент Нюся громко охнула:

— Ох, у меня же гусь в духовке… Володечка, проходите к себе, а то не успеете до ужина умыться… — От страха перед возможной ссорой прямо с порога Нюся не заметила, как назвала его по имени. — Мы вам приготовили ту же комнату, что в прошлый раз, когда вы на октябрьские приезжали… Тогда, Эльвира Сергеевна, вы еще говорили, там очень хорошо спалось… Ну пойдемте!

И, подхватив одну из двух битком набитых больших спортивных сумок, она первая устремилась в дом, за ней поневоле бросился, пытаясь завладеть тяжелой поклажей, Владимир, следом прошествовала Эля. Последней неторопливо и спокойно зашла в дом Нина Владимировна. Не задерживаясь на веранде, она направилась в кухню взглянуть на гуся. Маша и Евгений остались на крыльце вдвоем, и он только теперь обратил внимание на то, что жена спустилась вниз почти нагишом — во всяком случае, по понятиям этого дома. На Маше был лишь легкий, очень коротенький полупрозрачный халатик нараспашку, в котором она загорала до приезда родственников.

— Ну знаешь!.. — краска постепенно покидала ее нежно очерченное личико. — Твоя мамаша… Твоя… — Она буквально задыхалась от ярости. — Как она смеет?! Подумаешь, аристократка!..

— Манечка, ради бога… — Евгений Владимирович молниеносно привлек упирающуюся жену и чуть ли не силой прижал к себе. — Я тебя тысячу раз просил не трогать маму…

— А кто ее трогал?! — Она даже онемела на мгновение, собирая силы для яростной вспышки, но муж не дал разразиться буре, потому что повел себя вопреки обыкновению жестко.

— Ты, — сказал он спокойно, но твердо. — Потому что это — ее дом, ее правила, ее уклад и ее жизнь. Не нужно все это ломать, дорогая моя девочка…

— Ненавижу всю эту вашу брехню проклятую, эти улыбочки. Каждый здесь из себя что-то корчит… Ты же ведь не такой, Жека, совсем-совсем не такой!

В ее голосе где-то совсем близко дрожали слезы.

— Ну-ну, только не вздумай затевать в первый же день рыдания, — Женя улыбнулся и отстранил от себя жену. И уж совсем обычным, мягким голосом сказал: — Конечно, я не такой, я очень и очень хороший… Пока ты меня любишь, я — хороший!

— Я тебя люблю, — пробормотала Маша и, прерывисто вздохнув, добавила: — Просто не представляю, как выдержу здесь целых два месяца…