Одна из тридцати пяти (СИ)

ГЛАВА 16

Мужчина вошел в апартаменты епископа, который сидел за столом, сложив ладони.

— Рад вас видеть, лорд Берингер, — спокойно проговорил Виктор, наблюдая, как приближается советник.

Не останавливаясь, Райт подошел к столу, бросая окровавленный сверток. Его взгляд — взбешенный, подавляющий, дикий — ожег епископа.

— Что это? — по лицу последнего скользнуло беспокойство.

Епископ осторожно коснулся края мешковины, откинул в сторону, сдержав напуганный крик.

— Это… это…

— Язык, — подсказал Райт, — которым один из ваших людей сознался в преступлении.

Епископ вскинул глаза, недоверчиво вглядываясь в лицо Берингера.

— И теперь я пришел сюда, — продолжил советник, — за правдой. И у вас, ваше преосвященство, совсем мало времени, чтобы рассказать мне ее.

— Да как вы смеете, — зашипел Виктор, поднимаясь, — я наместник папы…

— Плевать я хотел на всю папскую курию. Куда твой наемник увез мою женщину?

— Не понимаю…

— Куда, епископ? — грозно оборвал Берингер. — Я не стану терять время — я вырежу твой язык и возьму его с собой, как и этот. А если это не понравится папе, я пойду на него всей своей многотысячной армией. Я сотру его с лица земли… — он ниже склонился над столом, нависая над побледневшим епископом: — поэтому ты мне скажешь, где моя женщина, и я даже позволю тебе дожить до утра, чтобы принести утреннюю молитву.

— Ты безумен, Райт! — сдавлено заговорил Виктор, нервно потирая шею. — У тебя есть армия, но в войне далеко не всегда выигрывают люди. Побеждает тот, у кого есть золото.

— Тебя оно не спасет, — усмехнулся советник, нарочито медленно вытягивая короткий меч из ножен.

— Подумай, что ты делаешь! — грудь епископа тяжело вздымалась.

— Казню предателя.

— Берингер, если ты не остановишься, начнется война!

— Она и так начнется, — убежденно произнес советник, — и первой ее жертвой будешь именно ты.

— Я позову своих людей, — отшатнулся епископ, глядя на сверкающее лезвие.

— Это тех, которых убили мои?

— Ты первым нарушил перемирие, Райт. Генриетта ополчилась против меня из-за того, что я не делал.

— Ты многое не делал, и зря. А теперь, кажется, поздно.

— Ты никогда не узнаешь, где прячут твою шлюху… — быстрое движение, звон стали…

Райт внимательно смотрел, как Мотинье захлебывается кровью, а из пореза на горле струиться кровь. Убрав меч в ножны, мужчина спокойно прошагал к двери, распахнул и приказал воинам:

— Обыскать здесь все!

Берингер достал сигары, закурил. Лорд Тесор прошагал к столу, глянул на епископа, произнес:

— Святые небеса, ваше сиятельство, завтра же сюда двинется войско понтифика.

— Я его встречу… — небрежно отозвался Райт.

— Но король… милорд, вы…

— Я присягал королю, Тесор, но не думаю, что он доживет до утра. А если доживет, мне будет уже глубоко плевать на его желания.

— Это война?

— Да.

— Королева потребует вашу голову.

— Она и так ее жаждет. Я лишь упростил ей задачу, — произнес Берингер, затем резко спросил: — Сколько человек ты отправил за Джиной?

— Двадцать, ваше сиятельство. Мы найдем ее. Но, — сказал Тесор, бросая взгляд на мертвеца за столом, — я полагал, что его преосвященство нам в этом поможет.

— Он приказал убить ее, а не похитить, — сквозь зубы прошептал Райт, — и он понятия не имел, куда везет ее этот ублюдок. Если бы я мог сам поехать за ней… проклятье!

— Мои люди привезут ее в Лауртан, ваше сиятельство. Клянусь честью.

— Пусть седлают моего коня, — туша окурок о столешницу, произнес Райт.

— Но, милорд…

— Исполнять.

Сложно представить более счастливый момент, нежели, когда лезвие ножа отводят от горла и удается глотнуть, вздохнуть — сделать все то, что в другой ситуации кажется естественным и незаметным.

Ночь темна, лунный месяц потонул во чреве туч, лошадь громко дышит от резвой рыси. Я сжимаю гриву, гляжу в непроглядную темноту ночи, пытаясь понять, что задумал мой похититель.

Черт, да ведь это ожидаемое завершение дня. Мне ли удивляться странному порядку вещей, заставившему всех и вся ополчиться против девчонки из Хоупса? Смешно, однако… Гуманнее было бы прибить меня еще в утробе матери, чем вот так издеваться.

Мы петляли по улочкам столицы. Вот, право слово, какой он — город городов Хегейского государства. Знакомство не слишком удачное, но мне не до претензий.

Похититель неожиданно натянул поводья, и мы остановились у одного из домов, двухэтажного, полного света, обвитого виноградными листьями и с проржавевшей калиткой. Мужчина спрыгнул на землю, стаскивая с седла и меня. Пихнул к калитке, сквозь которую мы прошли. В окне, на первом этаже показалась чья-то голова.

— Черт, ты притащил сюда эту женщину? — распахнулась дверь. — Ты должен был…

— Заткнись, Листан, — незнакомец больно сжал мой локоть, заставляя войти в дом.

Очутившись внутри в обществе мужчин, я с опаской огляделась. Возможностей к побегу не было, как и сострадания на лицах моих похитителей.

— Уведи ее наверх, — бросил мой похититель, скидывая куртку.

Худощавый, жилистый Листан с лысеющей головой повел меня на чердак, где меня и заперли, предупредив, чтобы я не смела раскрывать рта. Когда дверь захлопнулась, я припала к замочной скважине, глядя на спускающегося по лестнице мужчину.

Не раскисать, не отчаиваться, не реветь!

Заметалась по комнате, разглядывая обстановку. Видимо на чердаке раньше кто-то жил: слуга, подмастерье, прежний заложник? Узкая койка у стены, рядом ширма, за ней корыто, предназначенное для умываний, грубое грязное полотенце, осколок зеркала. Мансардное окно было маленьким, зарешеченным, выхватывающим из огромного полотна кусок неба, усыпанный звездами.

Я опустилась на стул — единственную роскошь в этой комнате. Закрыла глаза — детство, солнце, заботливые руки отца. Было ли это правдой? В день, когда я родилась, он решил напиться. Еще бы, я должна была стать наследником хоупских земель, а родилась сопливой девчонкой. Прекрасный повод надраться джина.

Мое имя, как вечное напоминание. Будь я какой-нибудь Гризеттой или Виолеттой, уверена, избежала бы многих проблем. И на деревенских гуляньях никогда бы не краснели и не покашливали тактично в кулак, когда бы кто-то кричал: «а не испить бы нам, братцы, джину». Катастрофически забавно, право слово…

Моя мать всегда была отстраненной, горделивой, практичной. Ее прошлое было загадкой, настоящее — однообразием. Бывшая возлюбленная короля, его фаворитка, впавшая в немилость. Король не оставил ее при дворе, упрятав в Хоупс, пропахший навозом и сеном. О, боже, лишь сейчас я понимаю, насколько в тягость все это было моей матери. Я была ей в тягость.

И я была наживкой на крючке. Как мотылек…

На чердаке не было ни канделябров, ни ламп, ни свечей. Лишь маленькое окошко под потолком, откуда лился серебристый лунный свет. Но ведь должен быть какой-то выход? Вход?

Дверь оказалась прочной, не сорвать с петель.

Тяжелых предметов, кроме самого стула, на котором я сидела, здесь отродясь не водилось. По башке стулом бить не с руки.

Ну все — меня убьют.

Рана на предплечье болела, хотя я старательно игнорировала сам факт ее наличия. Зябко передернув плечами, я поднялась, еще раз исследовав территорию. В доме должен быть дымоход. Если бы я сумела разобрать кирпичную кладку, смогла бы пролезть в шахту. Впрочем, эта идея была отметена сразу — думается мне, хозяева дома заподозрили бы неладное, если бы на чердаке послышался шум, громче ночного храпа. Слышимость отменная, что б ее. Хотя…

Я подошла к дымоходу, приникла ухом, напряженно слушая.

Песочные часы на каминной полке истекали песчинками.

Генриетта сидела в кресле, облокотившись о подголовник, напряженно наблюдая за этим действом.

— Мотинье мертв, — произнес ее собеседник, старый лорд де Хог, — теперь нам никогда не узнать, где прячут моего сына.

Королева молчала, не спуская с песчаных часов пустого взгляда.

— Мой брат ведет войско из Северного Кована, ваше величество. Наша семья встанет на сторону законного наследника престола, а не узурпатора в лице лорда Берингера. Когда король умрет, Эдмунд примет присягу вассалов.

Было уже далеко за полночь, но старый лорд не желал покидать покоев Генриетты.

— Лорд Пурье склонит совет выступить на стороне принца.

Королева безмолвно повернула голову, усмехнулась побледневшими губами.

— Милый друг, — устало произнесла она, — смерть епископа Мотинье стоила нам очень дорого. Понтифик, уверена, крайне раздосадован положением вещей в Хегее. Ему будет нужна голова Райта в обмен на наше спокойствие и благоденствие. Иначе правление моего сына начнется с войны. Мой муж дал слишком много власти этому — как вы выразились — узурпатору. За ним стоит весь восток. Армия воинов, ожесточенных войной с Мейхетом, жаждущих признать Райта своим хозяином. О, я слышала, все эти дикари обожают его…

— Полагаете, Берингер может разбить войско папы? — вскинул брови старый лорд. — Но тогда понтифик соберет новое. Золото никогда не заканчивается в его праведных карманах.

Генриета рассмеялась, закусила губу, устало водя пальцами по подлокотнику кресла.

— Уверяю вас, светлейший лорд, Райт об этом знает. И он знает, что я никогда не позволю уничтожить королевство и более того, королевскую власть. Если папа вторгнется сюда, я буду вынуждена обороняться.

— Но почему бы вам не объединиться против лорда Берингера?

— Потому что не напрасно я презирала Виктора. Он хотел запустить свою руку не только в казну, но и влиять на все политические решения, за которые в Хегее пока ответственен только монарх. Я не допущу вмешательства понтифика. Никогда, — Генриетта поднялась, подошла к часам и перевернула, завороженная стройным течением времени в колбе. — Лучше я откуплюсь от этого головой Райта.

— Но тогда придется пожертвовать еще и моим сыном, — проговорил старый лорд, — потому, что только Райт может знать, где его держат.

— Нужно найти его потаскуху. Эту девчонку из Хоупса.

— Считаете, Берингер обменяет ее на Атера? — с надеждой в голосе спросил лорд де Хог. — Возможно, мы должны воздействовать на этого человека по-другому. У него есть супруга…

— Которую охраняют, как зеницу ока, до самой смерти моего мужа, — произнесла королева. — Я лично много раз ездила в Листан, чтобы уничтожить эту дрянь. Но все тщетно, хоть Берингер совершенно остыл к Стелле. Ее жизнь для него ничего не значит. Уж поверьте, он не благородный рыцарь, чтобы вечно спасать ее. А король… о, он всегда питает жалость к своим бывшим любовницам. Особенно к тем, кто понес от него.

Королева снова опустилась в кресло, положила ноги на скамеечку, глубоко вздыхая.

— Ваше величество, — недоуменно протянул старый лорд, — а если люди советника найдут девчонку первыми?

— У меня достаточно денег, чтобы купить даже самого верного из его воинов.

— И все же, это очень рискованно. Что будет, если леди Джина окажется у Райта?

Хитрые глаза Генриетты блеснули из-под ресниц.

— Вы, мой дорогой друг, — вымолвила она, — должны быть готовы чем-то пожертвовать. Ваша любовь к сыну мне понятна, но ваша любовь к государству — это ваш наиважнейших долг.

— Ваше величество, вы же не бросите Атера?

— Вы даже не представляете, как больно мне будет потерять его. Мы были близкими друзьями, — отозвалась она, избегая слова «любовники», — но я в первую очередь королева, и я должна заботиться об интересах королевства. Но, светлейший лорд, жизнь вашего сына в ваших руках. Проявите рвение в поисках девчонки из Хоупса, и у нас появится шанс.

Генриетта потянулась к колокольчику, призывая камеристку и первую фрейлину.

— Да, ваше величество, — бесцветно отозвался старый лорд.

Любовь сиятельных особ — губительный эликсир, который стоит пить с осторожностью.

Королева прошла в купальню в сопровождении женщин, встала на невысокий деревянный помост, привычным движением расставив руки и дожидаясь, когда снимут все облачения. Взгляд ее оставался холодным, вдумчивым, усталым. Она, конечно, не сказала лорду де Хогу и половину правды. Епископ хотел убить ее сына, и это желание было продиктовано самим понтификом. Убийство Мотинье отличный повод вторгнуться в Хегей, чтобы разделаться с Эдмундом и посадить на трон своего ставленника. Только ведь не знают глупцы насколько плодовит был ее муж, понаделавших бастардов почти каждой своей шлюхе.

Генриетта оглядела себя в зеркало — молочная кожа, стройные длинные ноги, подтянутое тело. Неужели она больше не ощутит прикосновений юного Атера? Королева, обреченная на одиночество… Муж давно охладел к ней, предпочитая общество второсортных девиц. Она была вынуждена бороться за себя, за сына и за власть, ради которой она терпела старого извращенца двадцать семь лет.

Двери в купальню были открыты, у покоев королевы дежурил стражник. А к стенам дворца уже стекались воины, готовые в любой момент присягнуть Эдмунду. Последние вздохи короля будут ознаменоваться смехом ее торжества.

— Да будет так, — усмехнулась королева, опускаясь в горячую воду.

— Им не выйти за пределы столицы, ваше сиятельство, а здесь мы их точно найдем.

Деш Кайетан, капитан отряда городской стражи, впервые принимал у себя в доме человека, молва о котором вышла далеко за пределы Хегейского королевства. Теперь этот великан, лорд Райт Берингер, восседал за столом, грозно сдвинув брови и внимательно слушая Кайетана. На суровом лице застыла маска напряженного раздумья.

— Где их видели последний раз? — произнес этот мужчина довольно мягко, но Деш понимал, что за этим вопросом кроется требование, угроза, обещание расправы.

— У моста, милорд.

— Почему не остановили?

В комнате находился лорд Тесор, начальник стражи, но он молчал, опустив взгляд долу. Конечно, он и его люди, стоящие в дверях, понимали: спокойствие Берингера — лишь видимость.

— Не было оснований, ваше сиятельство.

Взгляд — ох, дьявол — взгляд темных, как омут, зорких цепки глаз вспорол пространство. Деш Кайетан, прошедший войну и видавший ни одного дикаря, вздрогнул.

— Не было оснований? — все еще мягко проговорил советник. — Кровь на ее руке? Платье благородной дамы? И этот ублюдок, который, как мне кажется, не похож на знатного джентльмена? Это все не показалось странным вашим солдатам, капитан?

— Было слишком темно…

Лорд Берингер вскинул руку, прерывая поток оправданий, готовых сорваться с губ Кайетана.

— Перевернуть все вверх дном, — холодно, властно, резко произнес Райт, — достать мне этого сукиного сына из самой преисподней.

— Да, милорд.

— Утром я хочу собственноручно вырвать из груди его сердце. И если я его не увижу, я вырву ваше, капитан. Даю слово.

Деш громко сглотнул, исполняя поклон. Сомнений в том, что советник сдержит слово, не было, посему капитана ждала бессонная ночь.

— Тесор, — мирно сказал Берингер, когда за Кайетанам захлопнулась дверь. — Я искренне надеюсь, что ее найдут. Приказ оберегать эту женщину я давал тебе. Понимаешь, что это значит?

— Да, милорд.

— Возвращайся во дворец.

— А вы? Вы должны отбыть в Лауртан.

— Только, когда найду ее.

— На кону стоит…

— Я знаю. — Резко отчеканил Райт, — и я приказал тебе вернуться во дворец. Все остальное — не твое дело.

Тесор потянулся к ручке, но сжал пальцы в кулак и обернулся:

— Ваше сиятельство, позвольте сказать: вы не имеете права рисковать всем из-за собственных интересов.

Райт не разозлился, лишь вяло усмехнулся.

— Послушай меня, — вымолвил он, скрещивая на груди руки и откидываясь на спинку стула, — из-за собственных интересов не буду, обещаю. Но ради этой девчонки я заставлю вас всех рыть землю, понятно.

— Вы потеряете Хегей.

— Ни в этой жизни.

Сто пятьдесят восемь, сто пятьдесят девять…

Скрип половиц — я вздрагиваю, приподнимаюсь, напряженно вслушиваясь в каждый шорох, затем опускаюсь на постель, снова глядя в окошко моей комнатушки.

«Хочешь уснуть — сосчитай звезды на небе, — говорила моя старая нянюшка». А спать надо, без сна я не смогу убежать. Правда, отчаяние не давало мне сомкнуть глаз. Что, если мои похитители посчитают, что я нужнее им мертвой, чем живой?

Я заворочалась на койке — на неудобной, жесткой койке — вздохнула, прикрыла веки. Надеюсь, Райт вытрясет из моих похитителей всю душу, когда найдет, и надеюсь, я буду в добром здравии и смогу на это полюбоваться.

Снова скрип половиц. Хозяин дома не спит. Значит не дурак и понимает, что идти против начальника тайной канцелярии — идея крайне неудачная. Райт найдет их, вытащит из-под земли, накажет. Он могущественный, сильный, умный… он… он самый безудержный, властный, гордый, упрямый из всех мужчин. Он обязательно найдет меня…

Боюсь его чертовски. Боюсь его близости. Но сейчас мне никто не нужен так, как он.

Перевернулась на другой бок, подогнув ноги к груди. Наивная мечтательница Джина, возомнившая, что из-за нее, простой деревенской девчонки, начальник тайной канцелярии «поднимет на уши» всю столицу. Да он уже и забыл, что такая была в его жизни…

Я прижала к губам кулак, сдерживая слезы.

Хочу, чтобы он пришел… ох, черт! Осознаю только сейчас, как хочу этого!

Внизу, на первом этаже, раздался какой-то шум, затем треск, звук разбившегося стекла и мужские крики. Я сползла на пол, забралась под кровать, зажмурилась. Было страшно, нет, было дьявольски страшно!

Послышался топот, шаги на лестнице, затем дверь затрещала от резких ударов. Я едва дышала, лежа под койкой, глядя, как дверь поддалась и раскололась надвое. Внутрь ввалились чьи-то ноги — уйма солдатских ботинок.

— Ее здесь нет! — послышался разочарованный стон. — Ваше сиятельство!

Его шаги были степенными и тяжелыми. Только теперь я заметила, что Берингер чуть задерживал в шаге правую ногу. Вспомнилось, что принц говорил о его хромоте. Но, едва бы я заметила это, если бы не лежала под кроватью.

— Прикажете обыскать подвал? — спросил кто-то.

— Не стоит. Оставьте меня, — раздался голос, от которого мое сердце буквально выпрыгнуло из груди.

На мгновение повисла пауза. Носы солдатских ботинок Райта обратились в мою сторону, и я приподнялась и выглянула из-под койки с самым глупым видом на свете. Хотелось плакать, а может мне хотелось прижаться к этому сильному мужчине?

Его взор ожег меня. Советник поднял меня на руки, сел на кровать, притянул к себе на колени, молча оглядел. В его руках, в опаляющей близости от его тела я чувствовала себя на удивление спокойно.

— Кто-нибудь из них тебя обидел? — спросил мужчина, — кто-нибудь из них к тебе прикасался? — в его взгляде, полном тревоги, промелькнуло что-то болезненное. — Девочка моя… — какой же ласковый у него был голос.

Он никогда не говорил со мной так, с такой заботой, нежностью. Я уткнулась лицом в его шею, вцепилась рукам в его куртку и разрыдалась.

— Джина, — сказал он, наконец, — больше никто и никогда не посмеет тронуть тебя. Ты — моя. Всех, кто обидел тебя, я заставлю умыться кровью. Клянусь собственной жизнью, это правда.

Он с легкостью поднял меня и пошел к лестнице, держа на руках мою дрожащую, всхлипывающую фигурку, не смеющую сказать ни слова, тем более возразить.

Густая свободная ночь, полная умиротворения встретила нас. Райт посадил меня на лошадь, а сам бросил в сторону: «Сжечь!» На недоуменный вопрос одного из воинов: «А что делать с преступниками?», отозвался довольно резко: «Я же сказал — сжечь!» И в этом голосе, в этом тоне не было ни капли сомнения и сострадания.

Когда он вскочил в седло, притянул меня к себе, я вымолвила:

— Вы их убьете?

— Да, — спокойно отозвался мужчина, обвивая руками мою талию.

— Они могут быть вам полезны…

Райт усмехнулся.

— Нет, не могут, — бескомпромиссно и предельно серьезно. — Их ждет смерть в любом случае, так зачем оттягивать неизбежное?

Лорд Берингер был человеком, которого воспитала война. И который никогда не шел на компромиссы.

Мир в серой дымке тумана представлялся принцу Эдмунду безумно радужным. Он оглаживал бархат кожи одной из своих постоянных фавориток, глядя в потолок и смакуя густой наркотический дурман. Неторопливый взгляд обратился на другую фигурку — спящая служанка, которая стала невольным участником их любовных игр — она заслужила пару золотых лир.

Камердинер еще не появился, чтобы разбудить наследника, но утренний свет уже пробивался сквозь пурпурные занавески. Эдмунд напряженно слушал — слушал каждый шорох. Он ждал, когда забьет колокол, возвещающий о смерти старого маразматика, коим он считал своего отца. Ненавидел люто, всем сердцем, как только может ненавидеть человек, но уважал. Уважал за многое: за воспоминания, как отец въезжает на коне в городские ворота, как осыпают его лепестками цветов, как чествует его народ, как перед ним склоняются враги. А ненавидел за одно: отец никогда не любил его. Бастард, сын иноземной шлюхи получил во стократ больше, чем законный наследник. Отец ненавидел тягу Эдмунда к красному, его белокурые длинные волосы, бледную кожу и тонкие ладони. В таких ладонях не держался меч или лук, зато такими руками можно было ласкать юных прелестниц.

Эдмунд снова затянулся, прищурив глаза, расслабленно поигрывая рыжим локоном своей любовницы. Он желал стать королем, он был рожден для этого. А Райт всегда был его тенью. Старшим братом, который относился со снисхождением и жалостью к младшему, будто Эдмунд был калекой. И не смотря на презрение и ненависть, которую питал к нему принц, Райт был безупречным старшим братом. Выдержанным, спокойным, терпимым. Пока король не отправил его к границам Мейхета. Эдмунд всегда хотел знать — почему? Может королю доставляла удовольствие мысль, что он растит чудовище, способное безжалостно убивать народ, в жилах которого течет такая же кровь, как и кровь Райта?

— Поднимайся! — двери распахнулись, королева быстро шла к постели сына.

За ней уже суетилась целая свора его камердинеров, лакеев, и утренних лордов, исполняющих священный долг, предписанный традициями — облачение будущего короля.

— Вставай, Эдмунд!

Фаворитки принца зашевелились, натягивая одеяло.

Генриетта не замечала их. Она всегда делала вид, что не замечает его любовниц, будто они были сором, который можно попросту стряхнуть с постели.

— Он что, наконец, сдох? — выронив сигару, усмехнулся Эдмунд.

Королева дрогнула, сдвинув брови.

Свита из слуг и лордов привычно «оглохли», покуда царственное дитя, наглотавшись дыма, болтало лишнее.

— Он — твой король, Эдмунд, — довольно вяло отозвалась мать, — и он призывает тебя к смертному ложу. Он хочет испустить дух и назвать наследника.

Она подняла с простыней сигару, бросила на пол и прижала ногой.

— Опиум, — произнесла, скривившись, — ты должен позаботиться о себе, а не губить, Эдмунд!

— Я — король. Хочу — курю. Хочу — трахаюсь, — бросил, поднимаясь и запуская руку в волосы, — а хочу — женюсь. И ты мне не указ.

Королева приподняла подбородок, терпеливо слушая слова своего драгоценного отпрыска. Терпеливо, потому как он действительно должен был стать королем.

— Ты прекрасно знаешь, что я — твой верный и единственный союзник во всем. И истинный король должен уметь прислушиваться к тем, кто его любит.

Эдмунд усмехнулся, сел, почесывая подбородок. Мать никогда не любила его, лгала, притворялась — да, но любви в этом ни грамма. Он всегда был лишь ее козырем в войне с отцом, ее шансом на корону и власть.

— Что я должен делать?

— Что ты не должен делать, — тактично поправила его Генриетта, — не должен делать глупостей. Проявлять своеволие, которое может помешать.

Она указала проснувшимся девушкам на дверь. Ни одной эмоции не промелькнуло на ее лице. О, она как обычно беспристрастно-хладнокровна в вопросах пагубных увлечений сына. Конечно, Генриетта позволит ему творить все, что угодно, лишь бы это не помешало его короновать.

Эдмунд поднялся с постели, расслабленно пошел в комнату для купаний. Обнаженный, высокий, тонкий, он бы казался аристократическим идолом, если бы в этом теле было не так мало духа. Опустившись в ванну, он ждал, когда один из слуг приступит к омовению, а другой займется волосами.

— Что ты делаешь? — изумилась королева, войдя следом, без должного смущения наблюдая за сыном. — Твой отец ждет.

— Я ждал этого момента всю жизнь, — лениво пробубнил наследник, — теперь его черед.

Генриетта поджала губы, но промолчала. Как приятен момент, когда даже такая властная ядовитая змея уступает, усмирив гордость.

Эдмунд вальяжно откинулся на бортик, чувствуя, как горячие струи воды побежали по груди. Много лет его самоцелью была слепая ненависть к Райту. И теперь он не станет терпеть его, уничтожит, раздавит, заставит страдать. За всю ту боль, что он чувствовал ежесекундно, за нелюбовь родителей, за постоянную опеку… за зависть, которую чувствует слабый к сильному.

— Ты должен пойти немедленно, — произнесла Генриетта, присев рядом, положив руку на бортик. — Это важно, Эдмунд. Не время капризничать.

Он стиснул зубы.

— Когда он умрет, ты созовешь совет?

— Да.

— А как же сезон сватовства?

— Выбери одну из… милый. Первую или вторую из списка. Разве это столь важно?

— Отец хотел, чтобы я женился, — протянул принц, — и я женюсь, мама. Я выберу одну из, как ты и сказала. Тридцать вторую.

Генриета поднялась на ноги, распрямилась, изумленно глядя на сына.

— Я знаю, как заставить Райта страдать, и для этого совершенно необязательно жениться на этой дряни. Разве ты не понял, Эдмунд, что наш прошлый план провалился?

— Этот план был самым лучшим, — ответил принц, — я заполучу его женщину. Он этого не вынесет.

— Райт вытесан из камня, он вынесет все, что угодно. А ты навек свяжешь себя с его потаскушкой.

— И буду видеть, как он медленно истязает себя, — мечтательно улыбнулся Эдмунд. — Как он будет умолять отдать ее обратно. И как будет служить мне, словно пес, пока она будет в моих руках.

Королева усмехнулась, присела рядом с сыном, погладила его светлые волосы.

— Ты воистину Виндор, — прошептала сладко. — И как настоящий Виндор, ты должен быть практичен и дальновиден, мой мальчик. Де Хог — очень важная фигура сейчас, и его сын нуждается в нашей помощи. Мы должны обменять на него девчонку, когда ее привезут сюда.

— Значит, жизнь твоего любовника волнует тебя больше, чем жизнь сына?

— Я мыслю куда масштабнее…

Эдмунд неожиданно поднялся — ему на плечи набросили халат. Он повернулся к матери, бросил:

— И так было всегда, мама. Ты всегда ставила власть превыше всего.

Щелкнув пальцами камердинеру, наследник вернулся в спальню.