Мне она понравилась, как никто до этого. Может быть, потому, что ничего не клянчила: ни слов, ни денег, ни замужества. И это несмотря на то, что была влюблена. Нет, не так... Она меня любила. Думаю, любит до сих пор. Я уже подумывал о том, не жениться ли мне на ней и не зажить ли обычным обывателем? И именно в этот момент она наконец спросила: «Ты женишься на мне?» Очень хотелось сказать «да», но я сказал «возможно», что тоже было правдой. На всякий случай я решил оставить за собой право выбора еще на некоторое время, и когда прикинул так и сяк – получилось, что выходить из игры еще рано. Еще не всё из задуманного кое-кем воплощено, еще не все пьесы поставлены, не все аплодисменты получены. Главное – не всем сестрам роздано по серьгам.
А еще эта новая женщина всерьез заинтересовалась моей профессией. Если бы она знала, что профессии как таковой у меня уже давно нет... Я... А кто же я? Всего лишь статист? Марионетка? Герой-любовник? Сын своей матери? Всего понемногу...
О том, что я не такой, как все, понял в очень нежном возрасте. В детский сад я не ходил, потому что мать, тогда еще чересчур сильно любя, не могла передоверить меня чужим теткам. Она работала в маленькой районной библиотечке, где, собственно, я и вырос. Однажды некая читательница (чтоб ей ни дна ни покрышки!), погладив меня, пятилетнего, по вечно спутанной шевелюре, понимающе прищурила белесые глазки и сказала:
– И какой же у тебя, однако, оригинальный папа!
– У меня нет папы! – выкрикнул я, на что белоглазая приторно улыбнулась и, погрозив пальчиком, наставительно произнесла:
– У всех изначально были папы, малыш!
– Оставьте ребенка в покое! – вмешалась мать, которую я, конечно, тогда мог называть только мамой. – Как вам не стыдно?
– А что такого? Дело-то житейское! – в пофигистском стиле знаменитого Карлсона сказала женщина, взяла вписанные в абонемент книги под мышку и ушла.
Понятно, что после этого эпизода я тут же поинтересовался у матери отцом. До этого я как-то не задумывался не только о его отсутствии в собственной жизни, но и о мужчинах вообще. Мне и с матерью было неплохо.
– Дома поговорим, – отмахнулась мать, видимо, надеясь, что я об этом событии забуду. Но разве можно было забыть почти белые прищуренные глаза? Сейчас я склонен думать, что эта тетка была моей Судьбой. В самом деле, ни до, ни после я ее никогда не видел, хотя по-прежнему проводил с матерью в библиотеке каждый день. Пока не ходил в школу – с самого ее открытия, когда стал школьником – с обеда.
Тем же вечером дома моя мать вынуждена была пропеть мне вечную материнскую песнь о летчике-испытателе, но я как-то сразу в нее не поверил. Матери пришлось сказать, что мой отец оставил ее, как только узнал о скором моем рождении.
– Каким он был? Как его звали? – начал допытываться я.
– Звали его Серго...
– Серго?
– Да, он был грузином.
– А грузин – это кто?
В общем, бедной матери пришлось пуститься в длинные путаные объяснения, из которых я уяснил, что:
1) грузины живут в Грузии;
2) Грузия – это такая же страна, как, например, Лапландия, куда доводилось забредать девочке Герде из «Снежной королевы»;
3) в отличие от Лапландии в Грузии практически нет льда, разве что высоко в горах;
4) не все грузины плохие, как, собственно, и лапландцы, и русские;
5) мой отец был сначала хорошим, а потом почему-то испортился.
– А как ты добралась до страны Грузии? – спросил я мать, представив, как ее несет туда северный олень с ветвистыми рогами.
– Серго здесь учился, – ответила она.
Она очень много еще чего пыталась мне втолковать в тот день, видимо, надеясь, что я, заполнившись информацией под завязку, больше никогда не буду ее об этом расспрашивать. Я действительно больше не расспрашивал. Не знаю, каким чутьем обладал тогда я, пятилетний ребенок, но четко осознал, что расспрашивать больше не надо. Я понял, что мой отец, не красавец наружностью, был очень крупным и сильным человеком, а я пошел в него. Я действительно был выше многих своих одногодков из нашего двора. Они не очень любили играть со мной, потому что я нечаянно делал им больно. Старшие обзывали меня мерзкими словами, но я был уверен, что они это делали из зависти к моей недюжинной силе.
Во втором классе, когда Наденька Пухова, кукольная блондиночка, которая нравилась всем мальчишкам, отказалась сесть со мной за одну парту и даже расплакалась при этом, я опять призадумался. Потом внимательно рассмотрел себя в зеркало и понял наконец, что некрасив. Очень некрасив. Страшно! Ужасно и непоправимо! Черты лица были очень крупными и уже почти совсем не напоминали мальчишечьи. Я будто бы стал взрослым сразу в восемь лет. Это злило и приводило в недоумение парней, пугало и вызывало омерзение девчонок. Они меня не просто невзлюбили. Я вызывал у них чувство гадливости. Я, которого так любила мать, оказался отвратителен всем остальным.
Я долго держал это в себе. Учился. Занимался спортом. Но когда все мои одноклассники уже вовсю целовались с девчонками, в моем взоре проявилась такая тоска, которую наконец заметила мать. Не буду пересказывать все наши с ней разговоры на эту тему. Я от них все время уклонялся, а она на них настаивала. Суть ее высказываний можно передать одной фразой: «Твои невесты еще учатся в начальной школе». Я не верил, но она оказалась права. Не в смысле начальной школы... А в том, что найдутся «невесты» и для меня.
Лет в двадцать пять я вдруг похорошел, если, конечно, допустимо такое выражение по отношению к моей оригинальной персоне. Во мне, огромном обезьяноподобном мужике, ни с того ни с сего вдруг начали проявляться материнские черты. Во-первых, как-то широко раскрылись глаза, откуда-то взялись длинные ресницы, кончик носа благородно опустился, а губы необыкновенно привлекательным для женщин образом изогнулись. Я, еще очень редко, но уже стал ловить на себе заинтересованные взгляды представительниц противоположного пола. Окрылился. Развернул плечи и, идиот, тараном пошел знакомиться.
Двадцатилетние с хвостиком девушки уже не плакали, как Наденька Пухова, и даже напропалую кокетничали, но ни одна не согласилась на романтическую встречу вдвоем. Более юных я по-прежнему боялся напугать своей необыкновенной мощью. А однажды я возвращался в Петербург из деловой поездки. Ехал в одном купе скорого поезда с довольно привлекательной женщиной лет сорока. Мы разговорились, как это часто бывает в дороге. Нет, я не вешал на нее свои проблемы. Я даже не воспринимал ее как женщину. Она была всего лишь попутчицей. Условно среднего рода. Мы непринужденно болтали обо всем, что приходило в ум. Я не рассчитывал по приезде в Питер с ней еще раз когда-нибудь увидеться. Но Татьяна (именно так она требовала называть ее) перед выходом из поезда попросила номер моего телефона. Я работал тогда в службе по ремонту холодильного оборудования, и она сказала, что телефончик знакомого мастера никогда не повредит. Я нацарапал свой телефон на бумажной салфетке и отдал ей именно от лица холодильных дел мастера. Условно среднего рода.
Татьяна позвонила через неделю. Я ни разу не вспомнил о ней после того, как по выходе из поезда помог донести чемодан до метро. Я выбрал день и с рабочим чемоданчиком поехал к ней ремонтировать холодильник «Юрюзань». Надо ли говорить, что холодильник был в полном порядке? Он задорно гудел себе на кухне. Обратив удивленный взгляд на хозяйку вполне исправной машины, я вдруг заметил, что на ней надет очень откровенный халатик. Войдя в квартиру, я даже не посмотрел на нее, а между тем можно было уже в коридоре понять, чего от меня хотят. У халатика был очень глубокий вырез, в котором аппетитно круглились молочно-белые груди, абсолютно не стесненные бюстгальтером. Такие же круглые и белые коленки чуть прикрывала кружевная оборочка. Халатик не застегивался, а запахивался и завязывался на жалкие тесемочки. В общем: дерни, деточка, за веревочку – дверь и откроется.
И я дернул. Под халатиком оказалось богатое и хорошо тренированное плотскими утехами тело. Меня же надо было всему учить. И она учила, приходила от этого в крайне возбужденное состояние и устраивала мне настоящие сексуальные оргии. Тогда я впервые поблагодарил судьбу за то, что начал именно с опытной женщины, а не с какой-нибудь сопливой большеглазой стрекозки, которая, как и я, ничего не умела.
Разумеется, я без ума влюбился в свою ПЕРВУЮ ЖЕНЩИНУ. Мне было плевать, что она старше меня чуть ли не вдвое. Я даже не понимал, что она практически одного возраста с моей матерью. Мне казалось, что мы одинаковы, что мы во всем совпадаем, что любим друг друга, как какие-нибудь Шахсенем и Гариб. На Изольдиного Тристана я не тянул в виду знойности собственной внешности, а Ромео против меня был всего лишь неуравновешенным мальчонкой.
В общем, мое помешательство продолжалось три месяца. На исходе последнего нас с Татьяной наконец застал ее собственный муж, о существовании которого я даже не подозревал. Потом-то у меня сразу будто открылись глаза. Мужские вещи Татьяна никогда не прятала. Они всегда лежали и висели на одних и тех же местах, но я не видел ничего вокруг, кроме белого и жадного до любви тела прекраснейшей (как мне казалось) из женщин. В тот самый момент, когда моя обнаженная возлюбленная, не пытаясь прикрыться, что-то говорила мужу, я вдруг заметил, что она вовсе и не красавица. У нее были чересчур полные ноги, как сейчас сказали бы, в самой запущенной стадии целлюлита, живот в некрасивых, каких-то масляных складках и довольно обвисшая грудь.
Когда я с большим удивлением обнаружил пороки тела Татьяны, у меня вдруг открылся и слух. Суть того, что она верещала мужу, коротко можно передать следующим образом: несчастная женщина вызвала мастера, поскольку неожиданно вышел из строя холодильник; холодильник мастер починил, а потом набросился на нее, как зверь; она не смогла отказаться, потому что мастер и есть зверь, настоящая образина, которая грозилась убить, если что...
Муж, тщедушный очкарик в шляпе с полями, которую забыл снять, стал кричать (на всякий случай держась от меня на почтительном расстоянии), что непременно доложит о вопиющем происшествии у себя на квартире в мою контору, откуда меня непременно и прямо сегодня же уволят.
Встав перед ним во весь свой могучий рост и в полном неглиже, я без нервов и крику предложил ему самому чинить холодильник, а также электропроводку и сантехнику, поскольку его жена бросается на всех без разбора.
– Этого не может быть! – смешно подпрыгнул на месте тот мухортенький мужичок.
– А ты шляпу сними, – посоветовал ему я. – Рога и сквозь нее пробиваются!
И он, кретин, снял и даже ощупал свою лысеющую головку.
Сразу скажу, что с того дня я действительно перестал ремонтировать холодильники. Уволили-таки. Спасибо, без статьи. Татьянин муж оказался каким-то большим человеком в Питере. Да! Такой вот хлипкий мужичонка – и большим начальником! Но его женщине хотелось спать не с большим начальником, а с большим мужчиной.
Мне же очень хотелось Татьяну придушить. Я даже представлял, как хрустят под моими пальцами куриные косточки ее горла. Разумеется, не придушил.
После жены «большого человека» на призывные взгляды стареющих развратниц я больше не смотрел. С женщинами, конечно, время проводил, но только с теми, которых выбирал сам. Были они, признаюсь, не лучшего качества. За качеством я не гнался. Всего лишь усмирял бушующую плоть.
Как ни странно, с годами интерес ко мне женщин все усиливался и усиливался. Я смотрел на себя в зеркало и удивлялся. Красавцем я не стал. Что же их влекло? Мужская мощь? Огромные бицепсы? Бычья шея? Грива волос, которая, как ни стриги, все выглядит нестриженой?
Вскоре я во всем разобрался: они жаждали фантастического секса с фантастическим мужиком. Любить меня они не собирались. Любили они других, а со мной совокуплялись без всяких чувств из интереса. Некоторые мужики падки на экзотических женщин: вьетнамок, кореянок, африканок (если повезет найти). Я со своей знойно-вызывающей внешностью был экзотикой для петербурженок. Я был живым воплощением их эротических снов и фантазий. Когда на экраны страны хлынули западные фильмы, мои любовницы стали называть меня в постели то Кинг-Конгом, то Кононом, то Терминатором. Они не стеснялись меня. Они выделывали рядом со мной то, что постеснялись бы творить в постели со своим возлюбленным. Для них я был иным... виртуальным персонажем... Они занимались со мной сексом, будто онанировали перед компьютерным экраном, читая сообщение: «А теперь представь, что я тебя...»
Я принимал жизнь такой, какая она есть. Собственно, у меня и выбора-то другого не было. Но женщин я начал ненавидеть. Всех. Сначала тихо. Потом до скрежета зубовного. Иногда мне хотелось пополам разорвать девку, корчившуюся передо мной в какой-нибудь непристойной позе. Мое зверение они воспринимали, как новомодные игрища в стиле садомазо. И получали то, чего ждали. И просили еще. Твари! Похотливые гадины!
А потом они вдруг стали меня любить. Эти греховодницы! Эти секс-машины! Сначала я думал, что начались какие-то новые игры. Были игры в садомазо, начались – в любовь. Потом оказалось – действительно любят... Они в меня влюблялись до потери собственного «я». Может быть, за то, что я весьма поднаторел на сексуальном фронте. Может, за что-то другое... Только я-то уже не хотел любви. Они опоздали, красотульки! Я уже научился прекрасным образом обходиться без любви. Я не собирался ни на ком жениться. А они теперь хотели именно этого. Они донимали меня своей любовью и желанием выйти за меня замуж. Разумеется, им это не удавалось. Разумеется, я расставался с женщинами, которые надоедали мне своим скулежом. Они преследовали меня. Мне хотелось их давить, как тлю, тучами наползающую на тянущийся к небу побег и истощающую его. Не давил. Выход был найден другой. Потом.
А однажды я вдруг встретил Наденьку Пухову. Да, ту самую одноклассницу, которая когда-то плакала от омерзения ко мне.
– Фе-е-еликс! – протянула она. – На-а-адо же, каким ты стал!
– Каким? – спросил я, потому что был все таким же: огромным и нескладным. Это их сознание каким-то чудом трансформировалось.
– Таки-и-им больши-и-им... – только и смогла сказать она, будто раньше знавала меня чересчур маленьким.
А я вдруг понял, что она несчастна. Беленькая кукольная Наденька очень котировалась у мальчишек начальной школы. В старших классах рейтинг ее не упал, думаю, только оттого, что все привыкли: Пухова – самая лучшая. А за порогом школы паслось столько беленьких Наденек, черненьких Танечек, рыженьких Олечек и прочих хорошеньких девушек, что образ бывшей одноклассницы Пуховой очень быстро потускнел. Одноклассников она перестала окончательно интересовать, как только они поступили в вузы и техникумы. А те молодые люди, которые не учились в одной школе с Наденькой, вообще не находили в ней ничего интересного. Признаться, глядя на нее, нынешнюю, я тоже ничего не мог в ней отыскать. То есть то, что видел, мне решительным образом не нравилось. Сквозь ее почти белые волосенки, оказавшиеся весьма реденькими, просвечивала розовая кожа. Ротик был чересчур маленьким даже для современных кукол. В общем, передо мной стояла не сексапильная Барби, а кукла Варя с фарфоровой головой и мягкими тряпичными ручками и ножками. Пожалуй, только глаза Пуховой были неплохими: большими, голубыми и, как я уже сказал, несчастными. Наденьку хотелось прижать к себе и долго цитировать классику с некоторыми несущественными поправками:
Тише, Наденька, не плачь,
Не утонет в речке мяч...
Надо сказать, мне сразу показалось, что Пухова хочет того же, то есть чтобы я ее прижал где-нибудь в безлюдном месте. Отчего же не прижать, если женщина хочет...
К тому времени я уже давно разъехался с матерью. Жил в маленькой комнатушке коммуналки. Но она была моя, а потому я мог приводить в нее, кого хотел. Я привел Наденьку будто бы для того, чтобы попить кофейку и повспоминать золотые школьные годы. Мы оба это знали, но часа полтора на всякий случай повспоминали. Потом я предложил ей коньяку будто бы для того, чтобы выпить за наш дружный класс, который никогда таковым не был. Я налил ей, чтобы она слегка захмелела и ей было не так уж неудобно ложиться ко мне в постель. Наденька тоже понимала, зачем пьет, а потому выпила гораздо больше, чем я собирался ей наливать. Когда бутылка опустела, несчастной Пуховой уже сам черт был не брат, и она очень охотно и вполне самостоятельно разделась. Я не знал, какие сексуальные игры она предпочитала, а потому положился на интуицию. Она меня подвела. Наденька оказалась девственницей. И эта девственница после проведения дефлорации вцепилась в меня как в своего первого мужчину с недюжинной для тряпичных ручек и ножек силой.
Как уже говорил, жениться я не собирался в принципе, детей не хотел и очень заботился о том, чтобы они ненароком не завелись в Наденькином нетронутом, а потому очень здоровом организме. Пухова хотела обратного, то есть чтобы я на ней женился и у нас косяком пошли дети. Потом она догадалась, что последовательность вполне можно нарушить: сначала – дети, потом – свадьба. Когда это озарение ее посетило, она вдруг принялась уверять меня в том, что находится на третьем месяце беременности и что аборт делать ей очень не советуют ввиду какого-то там отрицательного резуса. Я ничего не понимал в резусах, зато точно знал, что забеременеть она не могла. Наденька принесла мне из женской консультации несколько бумажек, подтверждавших ее правоту. Я еще раздумывал, каким образом мне выкрутиться из создавшейся ситуации с наименьшими издержками, когда в отсутствие Наденьки ко мне зарулил пьянющий сосед с верхнего этажа и начал в буквальном смысле рвать на себе рубаху и посыпать пеплом дешевой вонючей сигареты мою комнату. Когда я выудил перлы здравого смысла из его пьяного бреда, получилось, будто Наденька с ним спала.
– Зачем? – спросил я.
Сосед ударился в еще более замысловатые рассуждения, общий смысл которых заключался в следующем:
1) Наденька хотела за меня замуж, а я не хотел на ней жениться;
2) она хотела ребенка, а я не хотел;
3) она организовала себе ребенка от соседа, чтобы ребенок, которого в сожительстве со мной взять было абсолютно неоткуда, все-таки откуда-нибудь взялся.
Сосед уверял, что готов понести самое суровое наказание за свой непроизвольный (как он выразился) блуд. Я же сказал ему «спасибо», отвалил приличную сумму на опохмел и даже довел до его жилища, так как расставаться он со мной не только не хотел, а усиленно предлагал брататься, поскольку все равно уж у нас одна баба на двоих.
Призванная к ответу Наденька залилась слезами, уверяя, что все совершила токмо из великой любви ко мне. Ее горе было таким горьким, а отчаяние – таким отчаянным, что если бы я любил ее, то непременно простил бы и слезы наши смешались. После этого я надавал бы по мордасам соседу и женился бы на женщине, которая готова ради меня на все. Но я не любил, а потому простить Наденьке комбинацию в стиле Остап-Мария-Бендер-Бея никак не мог. Я выставил ее за дверь своей комнаты, рассчитывая на то, что дорогу из нашей коммуналки она найдет самостоятельно.
Куда делась Наденька, я так и не узнал. Ненависти к ней уже не испытываю. Даже где-то благодарен. Именно моя бывшая одноклассница сделала меня тем, кем я сейчас являюсь. Она дала мне первый урок манипуляции людьми. Я оказался хорошим учеником. Дальнейшее обучение мне не потребовалось. Я сам выпестовал из себя Великого Манипулятора, и теперь даже имею с этого неплохие дивиденды. Я запросто мог бы манипулировать и мужиками, но принципиально занимаюсь только женщинами. Они должны ответить за то, что со мной сделали. Да, я живу неплохо... Да, у меня все есть... Да, я могу теперь иметь практически любых женщин... телок... леди... каких только захочу, но... Я почти никого не хочу. Не в сексуальном плане. Я нормальный мужик, и ничто плотское мне не чуждо. Я не хочу любви. Я не хочу связывать себя никакими обязательствами. Я не хочу детей, которые цеплялись бы за мои джинсы крохотными ручонками и кричали бы мне: «Папа! Папа!» Я хочу быть один, и именно это мне во мне же и не нравится. Я хотел бы быть таким, как все! Я хотел бы радоваться обычной нормальной жизни, но... не могу... Женщины убили во мне все человеческое. Они презирали меня, когда я жаждал их любви. Они занимались со мной сексом, не любя, как с мужчиной по вызову. И, даже любя, обманывали меня и пытались обвести вокруг пальца. Впрочем, я зря назвал себя Манипулятором. Много чести этим... куклам... Пожалуй, я и есть кукловод... Да! Самый Великий Кукловод в мире!
Когда я познакомился с Волчицей (она так называла себя), мне показалось, что с этой женщиной у меня может наконец что-нибудь получиться. Она была не такой, как все. Она была независимой от других, но страшно зависимой от своих собственных взглядов на жизнь. Она была уверена, что презирает мужчин, и даже не предполагала, что всей своей женской сутью продолжает мечтать о том единственном, который перевернет с ног на голову все ее представления. Волчица не собиралась в меня влюбляться, но влюбилась, потому что я тоже не такой, как все. Но она даже не догадывается, до какой степени я не такой.
Мне показалось, что я тоже влюбился. Я даже хотел бросить к чертям собачьим свои занятия и предложить ей руку и сердце, но... Словом, я уже увяз в том деле, которое... В общем, я решил еще раз сыграть, сделать еще одну ставку. Клянусь, если Волчица поведет себя нетрадиционно, я положу к ее ногам все, что имею, плюс собственную повинную голову. К тому же, как я уже говорил ранее, еще не всем сестрам роздано по серьгам, а потому не все аплодисменты получены. Я столкну их: ту «сестру», которая пока еще без серег, и Волчицу. Если Волчица перегрызет ей горло, а потом еще и простит меня за все, во что я ее вовлек, значит, она именно та женщина, которая предназначена мне судьбой. Значит, именно из-за нее все и затевалось. Значит, именно за тем грузин Серго встретился с моей матерью, а потом бросил ее. Я должен был родиться, а потом вызвериться единственно для того, чтобы составить счастье Волчицы...