========== Глава первая, в которой Валька встречает Олега Воеводу и Серого Волка ==========
Но жить в общаге хорошо!
В общаге хорошо!
Noize MC «Общага»
— Имя, фамилия?
— Валентин Захаров.
— Факультет, курс?
— Радиотехнический, первый.
— Первокурсникам общежитие не положено, — стандартно отреагировала комендант, по инерции продолжая перебирать стопку пропусков. Окончательно упавший духом Валька — так и знал, что ничего не получится! — собрался уходить несолоно хлебавши, но она вдруг нахмурилась: — Погоди-ка. На тебя действительно был приказ. Держи, — жёсткий картонный прямоугольник неприятно царапнул по ладони острым углом.
— Четыреста седьмая секция, четвёртая комната.
— А ключ?
— Сам сделаешь, — отмахнулась комендант. — Так, подпиши здесь.
Валька подписал.
— Скажи за дверью, что следующего я сама позову.
— Х-хорошо, — и всё? Три часа в душной, нервной очереди — ради трёх минут в кабинете? — Спасибо. До свиданья.
Его проводило ответное пустое «До свиданья».
Четыреста седьмая секция подразумевала подъём на четвёртый — последний — этаж общежития. Непростое дело, если у тебя в руках объёмная, тяжёлая сумка с вещами. Валька стиснул зубы, отрывая поклажу от пола, и приставными шагами побрёл к лестнице.
Первокурсникам, по крайне мере до зимней сессии, жильё от университета и в самом деле не полагалось. От трат на съём квартиры Вальку спасло только то, что в ректорате у отчима обнаружился старый армейский товарищ. Он-то и поспособствовал подселению чудом прошедшего по конкурсу студента третьим жильцом в комнату 407/4. «Надеюсь, дверь открыта, — умаявшийся подъёмом Валька смахнул со лба испарину. — И соседи окажутся нормальными, а не как обычно с моим везением», — он затащил сумку в секцию. Осмотрелся: общага и есть общага. Выщербленная плитка на полу, грязно-бежевые стены, тусклая лампочка под потолком. Догадаться о «прелестях» санузла было не менее просто. «Ох-ох-ох, что ж я маленьким не сдох?» — будущий жилец подволок поклажу к двери с цифрой «4». Аккурат под номером к крашенному-перекрашенному дереву был привинчен компьютерный винчестер без крышки. Валька крутанул диск, инородно блестящий в этом тусклом царстве: «Интересные товарищи здесь обитают», — и повернул дверную ручку.
— Привет, — «Надо было постучать».
— Привет, — недружелюбно отозвался широкоплечий светловолосый викинг, заваривавший чай в кухонном закутке комнаты. — Тебя что, мама с папой стучать не научили, когда к посторонним людям в дом заходишь?
— Научили, — ощерился Валька. — Только это теперь и мой дом тоже.
— О как! — викинг насмешливо заломил бровь. — Слышь, Серый, у нас пополнение!
— Слышу, — из глубины комнаты вышел второй её обитатель. — Привет. Первый курс?
— Ага, — Валька настороженно переводил взгляд с одного собеседника на другого.
— Не напрягайся так, — хмыкнул Серый. — Мы люди не злые, просто не любим, когда к нам незнакомые граждане без предупреждения вламываются.
— Я не вламывался! — «Молчи, ой, молчи, дурак!»
— Норовистый первачок нам попался, — прицокнул языком викинг. — Как тебя зовут-то, новосёл?
— Валентин.
— Я Олег. А это Серый Волк.
— В смысле? — Валька решил, что неправильно расслышал.
— Сергей Волк, — уточнил Серый представление приятеля. — В свою очередь, Олежа у нас Воевода — и по фамилии, и по должности.
— А я просто Захаров, — собственная обычность показалась банальной до предосудительности.
— Ну-с, со знакомством, — подвёл итог Олег. — Разувайся и проходи, будем тебе место искать.
Не зря Вальке не понравилось слово «искать».
— А где третья кровать? — упавшим голосом спросил он.
— На балконе. Чтоб зря пространство не занимала.
Да уж, пространство в этой комнате было на вес золота. Вдоль правой и левой стен, от окна к выходу отзеркаливали друг друга два стола, два кресла, две тумбочки и две кровати. Дальше шла перегородка из шкафов, и у Вальки даже идей не было, где здесь можно разместить что-то ещё.
— У тебя комп есть? — между тем поинтересовался Олег.
— Нет, — новый жилец самовольно открыл балкон и высунул нос наружу. Кровать действительно стояла там, правда в виде сетки и двух спинок, прислонённых к стене. «Как же я её собирать буду?» — у Вальки окончательно опустились руки. Он никогда не был силён в слесарной работе, но, наверное, для этого нужны отвёртка и болты. Спросить, вдруг у соседей имеется инструмент? Валька обернулся в комнату и слегка обалдел: Серый деловито скатывал с одной из кроватей матрас вместе с подушкой и одеялом. Переложил получившийся ком на соседскую и небрежно указал новичку: — Займёшь эту. Глобально-постельное тебе выдадут у завхоза; бельё, естественно, своё.
— А?.. — «ты как же?»
— Это на цокольном этаже, спросишь охрану — расскажут, — неправильно понял Валькино междометие Серый.
— Серёг, ты что задумал? — грозовым скандинавским божеством нахмурился Воевода.
— Рационализацию. Так, Олежа, освобождай второй свой шкаф.
— Офигел? Там всё нужное!
— Если только бомжам на свалке. Сто раз говорил: убей в себе Плюшкина, к образу не подходит. Захаров, давай, не тормози. Достоишься, что Шурочка на обед свалит.
— Ага, — разморозился Валька. — Иду.
Он бочком выбрался в секцию, начал обуваться и снова завис, разглядывая шнурки кроссовок так, словно не знал, что с ними делать. Прошло всего полдня в новом статусе студента, а стрелка на счётчике моральных сил уже болталась около нулевой отметки. «Будем надеяться, это вначале так, пока не пообвыкнусь. А потом станет легче».
Чёрта с два. Не стало.
***
Из целой и разобранной кроватей Серый собрал одну двухъярусную, вместе с Олегом притащив откуда-то четыре полутораметровых стальных угольника, горсть болтов и дрель со сверлом по металлу. Соседи выделили Вальке шкаф, разъяснили нехитрую политику организации быта и питания в этой комнате, после чего сочли долг гостеприимства исполненным. Дальше новосёлу предполагалось выгребать самостоятельно, что получалось у него откровенно плохо.
Валька оказался совершенно не подготовлен к студенческой жизни. Он не умел быстро писать и вычленять из пространных речей лекторов главное, поэтому его лекции напоминали врачебные записи с лакунами для пропущенных кусков текста. Там же, где преподаватели диктовали с приемлемой скоростью, львиную долю материала составляли зубодробительные формулы, в которых первокурсник терялся, как в китайской грамоте. Даже физкультура шла со скрипом: ни подтянуться, ни пробежать на норматив он не мог. Конечно, кто-то другой не стал бы особенно переживать: лекции можно попросить у более расторопных одногруппников, к сессии или вникнуть в суть сдаваемых предметов, или написать шпаргалки, а зачёт по физре обменять на материальную «помощь кафедре». Валькина же беда была в том, что он, во-первых, слишком серьёзно ко всему относился, во-вторых, жутко стеснялся кого-то о чём-то просить, а в-третьих, над ним дамокловым мечом висел договор с отчимом: после первой сессии никакого денежного довольствия. Поэтому либо сдавай экзамены на стипендию, либо ищи подработку, либо учись питаться святым духом и телепортироваться в пространстве.
Который день Валька просыпался и ложился спать с мыслями о собственной бездарности. Он настолько глубоко увяз в их трясине, что совсем перестал замечать светлые моменты жизни. На дворе же стояло ласковое бабье лето с непременными паутинками и дымным запахом листвы, с пронзительно-высоким небом и бледным нежарким солнцем. Студенческий городок находился практически за городом; с трёх сторон его обступал сосновый лес, и в открытые окна аудиторий частенько залетали гостьи-синички. Сумей Валька переключиться: посмотреть по сторонам, вдохнуть поглубже чистый осенний воздух, улыбнуться стайке галдящих воробьёв — и лежавший на сердце груз переживаний сделался бы легче. Однако всегда находилось что-то, что мешало это сделать. Например, сегодня он был чересчур поглощён пережёвыванием очередного прокола на лабораторной по физике и поэтому брёл в общежитие, глядя исключительно на растрескавшийся асфальт под ногами.
Дверь в комнату оказалась заперта — ещё один повод к самобичеванию: три с лишним недели прошло, почему он до сих пор не сделал ключ? «Потому что для этого надо просить образец у Олега или Серого, а я…» — Валька обессиленно прислонился к стене. Отношения с соседями были следующей гранью непростой студенческой жизни.
Оба старожила комнаты 407/4 учились на четвёртом курсе в одной группе. Более того, они были земляками и дружили едва ли не с младшей школы. Должно быть из-за этого рядом с ними Валька так ярко ощущал себя навязанным, незваным чужаком.
Внешне Олег и Серый разнились днём и сумерками: широколицый синеглазый красавец-северянин и скуластый житель средней полосы, чья русая шевелюра была словно присыпана пеплом, а серо-сине-зелёный взгляд переменчив, как речная вода. Один — прирождённый лидер, вожак сплочёной компании, твёрдой рукой правивший четыреста седьмой секцией. Другой — скорее одиночка, вещь в себе: вроде бы со всеми, но в то же время отдельно. Однако эти двое понимали друг друга с полуслова, полужеста, могли спорить до хрипоты, но никогда — ссориться. Уж на что Валька не страдал от отсутствия близких друзей, здесь он частенько ловил себя на противном, неуместном чувстве зависти. Хотя лично ему от этой дружбы было больше вреда, чем пользы: какого бы мнения не придерживался каждый из соседей в отдельности, против внешних обстоятельств они всегда выступали единым фронтом. И Валька, на свою беду, оказался как раз таким обстоятельством.
Отчего-то Олег с самого начала невзлюбил новичка. То ли из-за того, что тот надерзил при знакомстве, то ли из-за отданного шкафа, то ли ещё по какой причине. В отместку он задался целью максимально усложнить Валькину жизнь и успешно воплощал замысел в реальность. В чём-то ему помогала сама общежитская действительность: здесь было не принято прекращать шум раньше полуночи, а «жаворонок»-первокурсник начинал клевать носом уже в девять. Или по отношению к продуктам: тезисы «всё кругом народное» и «в большой семье клювом не щёлкают» часто приводили к неприятным казусам. В частности, к тому, что переданных мамой с автобусом продуктов хватило на жалкие четыре дня вместо двух недель. Душа у Олега была широкая, поэтому он не стеснялся угощать приятелей общим содержимым холодильника. Но и этого ему было мало.
Иногда вернувшегося с поздних пар Вальку встречал громкий возглас: — О, Валёк! Мы там тебе перекусить оставили, ты только прибери после себя, ладушки?
«Ладушки-оладушки», — две затерявшиеся в сковороде ложки макарон по-флотски или плещущийся на дне кастрюли половник супа никак нельзя было считать полноценной едой. Зато отдраивать жирную, подкопчёную посуду приходилось по полной программе.
Впрочем, постепенно новичок адаптировался: научился засыпать в любом шуме и почти перестал стесняться намазывать не им купленное масло на остатки не им же купленного хлеба. Тогда Олег придумал себе новую забаву: пиво. Сам-то Валька не пил, да ему и не предлагали, однако соседи любили устраивать себе вечерами культурный отдых с бутылочкой пенного напитка и зарубом по локальной сети в «Героев» или «Контру».
— Получи, фашист, гранату! — довольный Олег не глядя протягивал назад руку с высокой кружкой, чтобы чокнуться с копирующим его жест верным соратником. — Эй, Валёк, не в службу, а в дружбу — дёрни-ка нам за пивком!
— Я пас, — негромко поправлял товарища Серый, и в чём-то Валька был ему за это благодарен: одна бутылка очевидно стоила дешевле двух.
Однажды он попробовал заикнуться о деньгах, но сосед только рукой махнул: — Не парься, со стипухи отдам!
Формулировка означала «никогда», и, обречённо бредя к киоску, Валька клялся себе, что этот раз — последний. Решимости для отказа хватало ровно до следующей «просьбы» Олега: ведь «нет» подразумевало обострение конфликта, а конфликтовать по касающимся непосредственно его поводам Валька мог только перешагнув некий стрессовый порог. Как это случилось в день заселения или прошлой зимой, с отчимом.
Второй раз мама вышла замуж год назад. Сын вырос, она ещё молода — каких-то тридцать восемь лет! — так отчего бы не согласиться на предложение хорошего человека, который давно оказывает ей знаки внимания? Пускай у счастливого жениха на редкость натянутые отношения с будущим пасынком — это не более, чем временные трудности. Рано или поздно они найдут общий язык.
Конечно, Валька честно старался избегать острых углов в общении с отчимом. Обычно он отмалчивался в ответ на мелочные придирки и лекции «как надо жить», но подспудное недовольство рано или поздно должно было вырваться наружу. Так и случилось в тёмном, пронизывающе-ледяном декабре: неприятная неделя в школе, жирный суп-харчо из баранины на ужин, высокомерная, презрительная речь сводного родственника.
— Хватит меня учить! Вы мне никто и звать никак!
Тогда отчим без лишних слов взял бунтаря за шкирку и выставил на холодный, всеми ветрами продуваемый балкон: «Поостынь, парниша. Захочешь извиниться — постучишь».
Когда прошёл час, а строптивый подросток и не думал проситься обратно, встревоженные взрослые сами открыли дверь. Заиндвиневший Валька обнаружился сидящим на корточках в самом дальнем от входа углу. Он позволил завести себя в домашнее тепло, но на все мамины вопросы и причитания упорно молчал, а ночью свалился в лихорадке начавшейся пневмонии.
С тех самых пор отчим больше не читал ему нотаций.
— Захаров? Ты что под дверью маринуешься?
Вопрос вернул Вальку из мрачных воспоминаний о прошлом в чуть менее мрачное настоящее.
— Да вот, — скрипнул он, — ключа нет.
— Потерял? — нахмурился Серый. Интересно, куда мог запропаститься его неразлучный приятель?
— Не сделал пока.
— За целый месяц?!
Валька опустил голову, безосновательно чувствуя себя виноватым. Ну вот такой он малодушный человек: откладывает неприятные вещи до последнего, предпочитая мириться с неудобствами, пока не станет совсем поздно.
Не в характере Серого было подробно расписывать людям, какие они идиоты; обычно эту обязанность с удовольствием брал на себя Олег. Поэтому Валькин сосед без дальнейших комментариев открыл дверь и отстегнул свой ключ от общей связки: — Держи. Где ремонт обуви знаешь?
— Нет, — от неожиданности растерялся Валька. Хотя, если подумать, то Серый его никогда не шпынял. Презирал за слабохарактерность — да, возможно, но в своих поступках оставался нейтральным.
— Обойдёшь общагу; на противоположной стороне есть дверь с табличкой, не перепутаешь. Минут за двадцать тебе сделают дубликат.
— Ясно. Спасибо, — Валька дёрнулся едва ли не галопом бежать, только бы не причинять благодетелю долгих неудобств, но Серый снова, будто по обязанности заговорил: — Скажешь дядь-Вите, что ты друг Серёги Волка. И потом даже не заикайся об оплате, понял? Обидишь.
— Понял. Я пойду?
— Иди, кто ж тебя держит?
Валька сорвался с места. «Друг Серёги Волка, — теннисными мячиками скакали по ступенькам мысли. — А может, всё и вправду наладится?»
========== Глава вторая, в которой подчёркивается полезный эффект благородных поступков ==========
Делай добро и бросай его в воду. Оно не пропадёт — добром к тебе вернётся.
м/ф «Ух ты, говорящая рыба!»
Валька терпеть не мог глубокую осень. Светает поздно, темнеет рано, холодина, слякоть. Если ветер, то обязательно в лицо и пробирает до костей; если дождь, то в ботинках хлюпает — бр-р-р! Вот почему обычно он старался проскочить расстояние от корпуса университета до общежития как можно быстрее, глядя под ноги, а не по сторонам: не влететь бы на скорости в какую-нибудь младшую сестрёнку Байкала.
И что за чёрт дёрнул его в этот раз поднять голову на шум и бросить взгляд в сторону здания столовой? Там, в углу между стеной и высоким крыльцом, свора бродячих собак зажала какого-то мелкого зверька. «Кошка? Блин, а ведь порвут». Всего три дня назад был похожий случай: тогда от несчастной твари остались рожки да ножки — и ещё клочки шерсти. Валька против воли остановился. В принципе, человеку в такой ситуации тоже не сладко придётся. «Мне что, больше всех надо?» — мелькнула подлая мыслишка, и Валька привычно запретил себе думать.
— А ну, пошли прочь! — заорал он, с топотом наступая на противника. — Прочь, кому говорю!
Псы отвлеклись, и их жертва воспользовалась моментом. Вот только побежала она не куда-нибудь подальше, а непосредственно к Вальке. Цепляясь коготками за одежду, стремительно взобралась ему на руки, и спаситель успел только растерянно пробормотать: — Ой. Котёнок, — как его окружила скалящая зубы свора.
Что делать дальше, Валька понятия не имел. Он крутился на месте, отмахиваясь сумкой на длинном ремне от поочерёдно наскакивавших собак, и холодел при мысли, как будет отбиваться, когда они сообразят действовать сообща. Особенно с учётом крепко прижатого к груди злосчастного кошака, из-за которого у Вальки оставалась свободна только одна рука. «Бежать нельзя, падать ни в коем разе нельзя — думай, думай!»
Осмелевшие псы стали кидаться с двух сторон одновременно, хватая человека зубами за плотную ткань джинсов. «Всё, кранты», — Валька умудрился заехать ботинком в челюсть одной особо настырной сволочи, как вдруг со стороны раздался громкий, пронзительный свист. Собаки инстинктивно шарахнулись назад, разжимая тесное кольцо, а вслед звуку воздух рассёк с силой пущенный камень. Снаряд метко врезался в бок крупной тёмной псине — видимо, вожаку. Тот взвизгнул, развернулся к новой опасности и получил второй удар уже в грудину. Снова злой свист; пёс, щеря зубы отступил, подавая пример остальной своре. Третий по счёту камень укрепил его в намерении ретироваться ни с чем: собаки оставили жертву и дружно побежали куда-то за столовую.
— Не порвали? — в глазах соткавшегося из стылого полумрака Серого медленно гасли зелёные волчьи огоньки.
— Нет, — Валька с трудом сглотнул вязкую слюну, чувствуя, как у него начинают мелко подрагивать колени.
— Что ты умудрился с ними не поделить?
— Я… Вот, — начинающий гринписовец ослабил хватку и продемонстрировал котёнка. — Они его сожрать хотели.
— Ну, прямо-таки сожрать, — не поверил Серый. Почесал спасённого кота за ухом и вдруг хмыкнул: — Слушай, это же Настасьин зверь.
— Чей?
— Одногруппницы нашей, тоже в общаге живёт. Нет, точно её — смотри, белый «галстучек», «носочки», а сам чёрный. Короче, пошли возвращать животину.
— Пошли, — уныло согласился Валька. Вот ведь незадача: какие-то новые люди, знакомства, а его и так малость потряхивает от адреналинового выброса. Только не бросать же мелкого прямо здесь, на улице?
— Стребуем с неё чай плюс заплатку тебе на штаны, — продолжил Серый. Валька машинально посмотрел на свои ноги и лишь сейчас почувствовал холод от большой рваной дыры на штанине.
Кота звали Жориком.
— На самом деле он Джордж, Жорик только пока маленький, — объяснила хозяйка, выставляя перед гостями на стол ароматный домашний пирог.
Вальке Настя понравилась с первого взгляда. Настоящая русская красавица: стройная, как березка, с длинной русой косой и большими серыми глазами в оправе чернейших густых ресниц. Жила она на третьем этаже соседнего крыла в уютной комнате-«двойке».
— Где Маргоша потерялась? — полюбопытствовал Серый, когда улеглись охи и ахи вокруг спасённого котейки, а с его спасителя едва ли не силой были сняты джинсы для починки.
— В город с Катькой уехали, — с неодобрением ответила Настя. — Приключений искать.
— Доищутся, — в тон ей поморщился одногруппник. — А нам потом разгребать.
Хозяйка предпочла не развивать тему дальше, вместо этого обратившись к Вальке: — Так это, получается, из-за тебя Воевода с комендантшей сквозь зубы здоровается?
— Не знаю, — захлопал тот ресницами, неловко поправляя обмотанное вокруг талии длинное покрывало, которое ему выдали в качестве временной замены штанов. — И почему сквозь зубы?
— Просто они с Серым в этой комнате до сих пор исключительно вдвоём обитали, а тут вдруг третьего подселили, — Настя выключила закипевший электрочайник, не давая сработать автомату. — Серёж, тебе пакетик или заварку?
— Как всегда.
— Валь, а тебе?
— Всё равно, — что ж, вот и нашлась ещё одна причина Олегу не любить пришельца. Валька сгорбился на стуле, пристально разглядывая бледный рисунок застилавшей стол клеёнки.
— Нелегко, да? — посочувствовала девушка, разливая кипяток по кружкам. — Олег, он такой. Честно, Серёж, до сих пор не понимаю, за что ты с ним дружишь.
— Дружат, Настасья, не за что-то, а просто так. Как, впрочем, и любят, — Серый методично придавливал ложечкой кружащие по поверхности чайные листочки к краю кружки, заставляя их опускаться на дно.
Настенька вспыхнула.
— Они встречались на первом курсе, — специально для Вальки сделал ремарку сосед. — С сентября по март. А потом разбежались.
— Потому что он невозможный! — возмущённо начала Настя и осеклась под тяжёлым асфальтово-серым взглядом. — Ладно, проехали. Пейте чай, кушайте пирог без стеснения, пока я схожу к девчонкам джинсы прострочить.
— Спасибо, — Валька пригубил напиток цвета тёмного янтаря, не чувствуя ни его температуры, ни вкуса. Вечно он всем мешает: маме, отчиму, соседям по комнате…
— Не бери в голову, — вполголоса, словно сам себе сказал Серый. — Пройдёт время, Олежа перебесится. Характер у него, конечно, не мёд с сахаром, но сам по себе человек он неплохой. Бери лучше пирог, Настасья умеет печь.
— Ага, — вкусно, почти как дома. Жаль, аппетита нет.
— Удивил ты меня сегодня, Захаров, — раздумчиво продолжил сотрапезник. — Не ожидал я от тебя такой храбрости. Только когда в следующий раз будешь кому-либо на выручку кидаться, продумай получше свои действия.
— Постараюсь, — вздохнул Валька. — Просто если думать, то начнёшь сомневаться, трусить и в результате упустишь время. Поэтому я сразу делаю.
— Любопытный подход, — с неясной интонацией прокомментировал Серый. То ли одобрил, то ли в идиоты записал, но продолжать разговор не захотел. А потом вернулась Настенька и не без гордости продемонстрировала профессионально поставленную заплатку: — Отлично получилось, да?
— Как на фабрике, — подтвердил Валька, торопливо сбегая в душевую секции, чтобы наконец нормально одеться.
Он отсутствовал совсем недолго, но Серый с Настей всё равно успели сказать друг другу что-то такое, отчего с девичьего лица исчезла вся радость от хорошо сделанной работы.
— Ладно, нам пора, — Валька не успел толком войти в комнату, как его сосед уже поднялся из-за стола. — Спасибо за чай, было очень вкусно.
— И за заплатку, — добавил кошачий спасатель.
— Вам тоже спасибо за Жорика, — тускло улыбнулась котовладелица. — Возьмёте с собой остатки пирога? А то мы с Маргошей с завтрашнего дня на диете.
— Так это была лебединая песня? — беззлобно поддел её Серый.
— Что-то вроде, — Настенька вручила Вальке блюдо с выпечкой. — Посуду как-нибудь потом занесёшь, хорошо?
— Хорошо, — пообещал он. — Пока, береги Джорджа.
— Пока, постараюсь.
Серый же только кивнул на прощание.
***
На следующий день Валька умудрился забыть оформленные лабораторные по химии, поэтому на получасовом перерыве он со всех ног помчался в общагу, а не в заманчиво пахнущий свежими пирожками буфет.
По идее, соседям уже пора было быть на лекциях, однако комната оказалась открыта.
— Привет! — ого, у них ещё и гостья вдобавок!
— Привет, — натянуто поздоровалась сидевшая за кухонным столом пухленькая рыжая девица. Перед ней стояли кружка с нетронутым чаем и блюдо с одиноким кусочком подаренного вчера пирога. Напротив девушки восседал Олег, удостоивший пришельца высокомерным наклоном головы. Что бы не утверждал его друг, менять гнев на милость Воевода не торопился.
Пока Валька рылся в немалой стопке неряшливо исписанных бумаг, пытаясь сообразить, куда умудрился запихнуть лабораторные, разговор между Олегом и гостьей продолжился.
— Маргарита, ещё раз русским языком тебе говорю: то, что вы умудрились сбежать через окно туалета, лишь в очередной раз подтверждает истину о том, кому больше всех везёт. А так отлюбили бы вас с Катериной по-всякому и хорошо, если не порезали бы.
— Ой, не преувеличивай! — попробовала отмахнуться собеседница.
— Я не преувеличиваю, я преуменьшаю. Короче, Марго. Посидите-ка месяц в студгородке, пока страсти не улягутся.
— Да какие страсти, это же просто смешно!
— Смешно было бы нам потом искать тех ребят. Надеюсь, вы им про себя ничего не наболтали?
— Пф, конечно, нет! Но, Олег, послушай…
Тут Валька наконец нашёл пропажу и заторопился обратно в корпус, так и не узнав, получилось ли у Маргариты переубедить сурового Воеводу.
Пускай химию он понимал не особенно, зато её преподаватель без проблем принимала лабораторные, написанные от руки. Чего не скажешь об информатичке, которая принципиально ждала от студентов распечаток.
— Я не собираюсь разбирать ваши каракули, — безапелляционно постановила она, и готовый божиться о разборчивости своего почерка Валька моментально скис.
С компьютером он был даже не на вы, а на «простите, пожалуйста, я вас чуточку побеспокою». Ситуация усугублялась тем обстоятельством, что единственным местом, где у него имелась возможность набрать текст, была лаборатория информатики. На каждом занятии Валька выкраивал минуты, чтобы набить хоть абзац, но к концу полугодия в электронном виде у него имелась всего одна работа из пяти. Требовалось срочно принимать меры, если он хотел получить зачёт «автоматом».
Всю дорогу до общежития Валька решался: у них в комнате стояли целых два компьютера и принтер, оставалось лишь попросить владельцев об одолжении.
— Привет!
Ему ответили неопределённым мычанием: оба соседа сосредоточенно смотрели в мониторы. Валька переоделся в домашнее, поставил подогреваться чайник и понял, что дальше откладывать некуда. «Кого же просить?» — положив руку на сердце, он предпочёл бы обратиться к Серому, но тот, к несчастью, сосредоточенно рисовал в специальной программе нечто, похожее на печатную плату без элементов. Олег же, наоборот, без дела болтался по сетке, периодически выстукивая короткие ответы в локальный чат. «Была не была!» — выдохнул Валька и подошёл поближе.
— Олег, а можно мне немного за твоим компом посидеть, лабу набрать?
— Извини, Валёк, — лениво ответил Воевода, даже на секунду не оторвавшись от экрана, — я занят чутка. Серёг, тут Димон у народа спрашивает, где темы рефератов по философии брать.
— Напиши ему, что на лекции препода слушать надо, а не Маху за ляжки тискать, — сердито буркнул Серый.
— Сурово, — хохотнул его друг.
— Зато справедливо.
— А распечатать четыре листа можно? — во второй раз попробовал привлечь к себе внимание Валька.
— Без проблем, — Олег наконец повернулся к просителю. — Рубль двадцать, и давай дискету. Цени, кстати: тебе, как своему, скидка. Тридцать копеек за страницу вместо пятидесяти.
«Ценю, ценю», — Валька полез в сумку за бумажником и дискетой. Обидно, зато завтра будет хоть что-то для защиты.
— Всё! — Серый довольно откинулся на спинку кресла. — Олежа, твоё мнение?
— Красиво, — одобрил тот, заглядывая в монитор приятеля. — Только я думал, после вчерашнего ты ей слово «хуй» дорожками разведёшь.
— Сам разводи, если так хочется, — Серый сохранил проект и свернул программу. — А мне стипуха дорога как средство существования. Обкурим?
— Легко! — Олег полез в валявшуюся у него на столе мятую пачку. — Чёрт, закончились. Эй, Валёк!..
— У меня есть, — не дал ему договорить приятель. — Пошли уже.
— Пошли, — похоже, Воевода совсем позабыл об обещании распечатать злосчастные четыре странички.
— Да, Захаров, — вдруг обернулся с порога Серый. — Ты там набрать что-то хотел?
Воспрянувший духом Валька с энтузиазмом закивал.
— Садись, работай. Если разберёшься как, можешь распечатывать. За мой счёт. Ты же сделаешь мне скидку, а, Олежа? Как своему?
Олег заиграл желваками, однако промолчал.
***
Чирканье колёсика зажигалки. Первая затяжка, вызывающая однозначное желание сплюнуть, напоминающая: он терпеть не может вкус и запах табака.
— Карму перед сессией чистишь?
— Не угадал. Олежа, люди на то и люди, чтобы помогать друг другу.
— Ха-ха, очень смешно.
— Смейся на здоровье. Только твои тридцать копеек за лист — жлобство чистой воды, о чём ты сам прекрасно знаешь.
— Заговариваешься, Серый.
— Я — твой друг. Кто ещё без обидняков скажет тебе правду?
***
Когда боженька отмерял для души Валентина Захарова количество выпадающих в жизни приключений, то какой-то раззява-ангел, пролетая мимо, нечаянно толкнул патрона. У того дрогнула рука, и вот результат: Валька не умел не влипать в истории.
Сначала он обратил внимание на идущую впереди невысокую рыженькую девушку. Со спины было не разобрать, однако смутное ощущение, будто они знакомы, присутствовало. Пока Валька размышлял по этому поводу, его обогнали двое плечистых парней.
— Вика! Викуля! Да погоди ты!
Девушка сообразила, что обращаются к ней, обернулась, и Валька её узнал. «Маргоша. Но почему они сказали „Вика“?»
— Вот и свиделись, а, солнышко? — один из парней по-хозяйски приобнял Марго за талию. — Не ждала? Подружку-то где потеряла?
«Отлюбили бы вас по-всякому», — вспомнилось Вальке. И людей как назло никого вокруг, и до общаги ещё шагать и шагать.
— Валерик, ты всё не так понял, — пропищала Маргарита, пытаясь аккуратно вывернуться из-под державшей её руки.
— Серьёзно? — в голосе приятеля Валеры слышалась откровенная насмешка. — Тогда у тебя есть отличный шанс всё нам объяснить. Сначала по очереди, а потом одновременно. Идём, машина тут рядом.
— Не пойду я!..
Валька уже достаточно приблизился к живописной группке, но этих двоих никоим образом не смущало его присутствие. «Ты вот за кота вступился, а здесь человек», — дальше он не думал.
— Привет, Маргоша! Давно не виделись, какие дела?
— Привет! — она его не помнила, но ухватилась за разговор, как за спасительную соломинку. — Дела нормально, всё по-старому.
— Это хорошо. Проводить тебя?
— Д-да.
— Тогда идём. Ребята, вы же нас извините? — Валька с необычной для себя ловкостью выдернул Маргариту из недообъятия потерявшего бдительность Валеры.
— Ну-ка погоди, щегол! — угрожающе начал тот, и тут на сцене возникли два новых действующих лица.
— О, Маргоша! Что домой не идёшь? — Олег будто невзначай занял позицию между двумя группками. — Ребят, у вас какое-то дело?
— Дело, — процедил сквозь зубы товарищ Валерия. — К Викуле.
— Викуле? — с преувеличенным изумлением приподнял брови Воевода. — Да вы обознались! Её Маргарита зовут.
— Обознались, говоришь? — сжал кулаки Валера, и молчаливый Серый мягко переступил по мокрому асфальту, заслоняя Маргошу и Вальку.
— Конечно, обознались. Бывает, — доброжелательная улыбка на лице Олега слабо вязалась с синим льдом глаз.
— И впрямь, — приятель Валеры неожиданно оказался благоразумным человеком. — Извините, Маргарита. Валер?
— Угу, — тот нехорошим взглядом смерил всю студенческую компанию с головы до ног. — Извините.
Когда чужаки отошли на достаточное расстояние, внимательно смотревший им вслед Олег обернулся к девушке: — Ну, смешно тебе? Или я опять всё преувеличиваю?
Маргоша всхлипнула, тряпочкой повиснув на Валькиной руке.
— Значит так. С сегодняшнего дня чтобы в одиночку только в сортир ходила, понятно? Катьке я тоже скажу; феммы фаталь, блин, на мою голову.
— Олег…
— Теперь шагом марш в общагу. Валёк, в саму комнату её заведи, понял? Головой отвечаешь.
— А вы? — Валька ещё не до конца растерял свою смелость.
— Прогуляемся, — вместо Олега негромко ответил Серый. Друзья переглянулись и без дальнейших разговоров зашагали в ту же сторону, куда ушли Валерий с товарищем.
— Маргош, ты только не плачь… — поздно. Перенервничавшая девушка разревелась в голос, спрятав лицо на груди своего негаданного защитника.
***
Через три дня после инцидента с Маргаритой Валька в задумчивости возвращался с занятий. Настроение было средней паршивости: морально давили несделанные чертежи и не сданные лабораторные, которых как-то чересчур много скопилось за месяц до сессии. Он настолько ушёл в себя, что едва не врезался в вынырнувшего из-за угла Олега.
— О, Валек!..
«Мы там тебе ужин оставили».
— …ты прям вовремя. Давай, в темпе дуй в комнату.
— А что случилось-то? — но Воевода уже помчался дальше.
Валька пожал плечами, однако тоже заторопился вверх по лестнице.
Первым, что встретило его за дверью с разобранным винчестером и табличкой «4», стал умопомрачительный запах свежеприготовленной еды. «Картошечка!» — от вида большой сковороды с горой наложенной жарёхи у Вальки потекли слюнки. А ведь на столе ещё были открытая банка с соленьями, щедро нарезанные ломти хлеба и блюдечко нежно-розовых полосок сала.
— Захаров, ну-ка пропусти, — застывший на пороге Валька спешно посторонился, давая Серому возможность занести в комнату пышущую жаром разъёмную форму для выпечки.
— Ух! Это что?
— Шарлотка. Давай, переодевайся живее, пока не остыло. Куда ещё Олежу черти унесли?
— А какой повод? — в принципе, без разницы, если еда! много! и его позвали, но по правилам приличия всё-таки требовалось спросить.
— День рождения. Мой.
Стягивавший куртку Валька на миг застыл в нелепой позе.
— Э-э, поздравляю.
— Спасибо, — Серый озабоченно выглянул за дверь. — Ну, друг!
— Слушай, отчего такая конспирация, если не секрет? — приглашённый просочился в секцию, чтобы помыть руки.
— Оттого, что в этот день я хочу видеть и угощать исключительно тех людей, кого сам выбрал, а не всю нашу шайку-лейку.
И вновь Валька замер истуканом, тупо пялясь на струйку воды из-под крана. Сердце шумно бухало в груди: его тоже, тоже выбрали! Пускай из вежливости, пускай из-за чего угодно, только он — Валька — сейчас не пустое место, помеха, балласт… Поток сумбурных мыслей прервал Олег, вернувшийся в обнимку с медово-жёлтой гитарой.
— Обсчественность желает концерта! — заявил он, вручая инструмент имениннику.
— А кушать «обсчественность» не желает? — ворчливо поинтересовался тот. — Сколько можно ждать?
— Ш-ш, не шуми. Все на месте? Все. Остыть успело? Не успело. Так что для возмущения нет повода.
— Садись уже, логик. Захаров, тебе отдельное приглашение нужно?
Валька замотал головой, забиваясь в свой уголок.
— Приятного аппетита, — Серый никогда не любил лишнее словоблудие.
Ужин был божественным. Валька уплетал картошку за обе щеки, млея не то от вкуса, не то от эфемерного ощущения «своего» в компании соседей.
— Пивка бы, — вздохнул Олег. — Серёг, это несерьёзно: днюха — и без бухла.
— Вот поэтому мы сейчас и пируем в столь тесном кругу, — поучительно наставил на него вилку Серый. — Поскольку меня, как виновника торжества, днюха без бухла устраивает целиком и полностью. И вообще, пиво с шарлоткой плохо сочетаются.
— Испёк-таки? — предвкушающе сверкнул глазами Олег. — Ну, Валюха, повезло тебе нереально: наш именинник такие пироги мастерит — закачаешься.
Чаёвничать собрались в основной комнате, но прежде Серый веско сказал: — Посуда, — и Валька машинально напрягся. За три прошедших месяца он успел назубок выучить, кто здесь ответственная посудомойка. Однако вечер продолжил удивлять: тарелки-сковородку отмывали все втроём, пускай Олег и заметил, что это исключительно из уважения к новорожденному.
«Может, я сплю?» — думал Валька, откусывая от большого куска ещё тёплого бисквита. Теперь-то он понимал, чем так влекли Олегову компанию дружные посиделки в комнате 407/4. Двое её старших хозяев обладали воистину магическим умением создавать вокруг себя атмосферу нужности, сплочённости, пресловутого «один за всех — все за одного!». Валька чувствовал себя одиноким, замёрзшим путником, который, спотыкаясь, брёл по заснеженному тёмному лесу, и вдруг неожиданно вышел на поляну к жаркому костру чужой дружбы.
— Концерт! — потребовал расправившийся со вторым куском Олег, и Серый покорно взял гитару в руки. Перебрал струны, рождая звук, подкрутил колки. Потом с бирюзовым лукавством в глазах посмотрел на товарища, бархатно продекламировал: — Как писала Каренина в письме к Меpилин: «Колёса любви pасплющат нас в блин…», — и заиграл.
Это знала Ева, это знал Адам —
Колёса любви едут прямо по нам.
И на каждой спине виден след колеи,
Мы ложимся, как хворост, под колёса любви.
Следующий куплет пел Олег, потом снова Серый, а их незнающий слов, но захваченный энергичной мелодией сотрапезник беззвучно мычал в такт.
— Обсчественность довольна? — поинтересовался гитарист, отыграв последний аккорд.
— Пока нет. Давай-ка что-нибудь из Виктора нашего Цоя.
— Только не «Звезду», — наморщил нос Серый. — «Звезда», скажем прямо, уже всех достала. О, точно! Захаров, это для тебя.
«Для меня?» — вспыхнул Валька и поспешно спрятался за пустой чайной кружкой.
Ночь коротка, цель далека,
Ночью так часто хочется пить,
Ты выходишь на кухню, но вода здесь горька,
Ты не можешь здесь спать, ты не хочешь здесь жить.
Доброе утро!
Последний герой.
Доброе утро!
Тебе и таким как ты,
Доброе утро!
Последний герой.
Здравствуй!
Последний герой.
Олег подпевать песню не захотел, только Валька почти не обратил на это внимания. Всем своим существом он вслушивался в хрипловатые интонации исполнителя, желая запомнить слова и рифмы, — никто, никогда не пел ему песен, пусть даже таких горьких в своей правоте.
Следующим был «Орбит без сахара», который иногда крутили по радио в маршрутках, потом ещё что-то. Шумели в секции; Серый полушутливо жаловался на усталость драть горло, а Олег снова многозначительно вспоминал о пиве, как о лекарстве от всех напастей. Только их вынужденного «спонсора» такие разговоры больше не напрягали; он крепко верил: сегодня невозможно случиться плохому. Завтра — о, завтра ему в красках припомнят вечер вынужденного перемирия. Но пока Валька был просто очень-очень счастлив и старался не позволять пессимистичным мыслям омрачать это столь редкое в последнее время настроение.
========== Глава третья, в которой Серый узнаёт цену необдуманных слов, а Валька едва не совершает огромную глупость ==========
Пусть она будет, Господи, мне наградою, пусть в ней вечно таится искомая мною сила.
Пусть бы из холодного ада, куда я падаю, за минуту до мрака она меня выносила.
Вера Полозкова «Птица»
То, что комната оказалась заперта, было необычно: соседи практически всегда возвращались в общагу раньше Вальки. «Свалили куда? — но на кухоньке нет и намёка на готовившийся сегодня ужин. — Неужели до сих пор на парах?». В таком случае, это отличная новость — он как раз успеет по горячим следам дооформить сегодняшнюю лабораторку по физике.
К сожалению, долго наслаждаться свободой не вышло: из секции послышался шум, и в комнату 407/4 вошли её старшие хозяева.
— Нет, ну как я Борисычу на последний вопрос ответил, а? Он едва карандаш от злости не сломал, — сияние самодовольной гордости Олега легко затмевало тусклую кухонную лампочку.
— Да молодец ты, молодец. Герой всея потока, — устало подтвердил его верный друг, стягивая зимнее пальто. — Привет, Захаров.
— Привет, — Валька пожал протянутую руку. С прошлонедельного дня рождения Серый завёл обычай рукопожатия, будто наконец-то признав новичка.
— Здорово, Валюха! — Олег сделал вид, что только заметил третьего обитателя комнаты. — Ты даже не представляешь, какой зачёт я сегодня заработал практически на халяву!
— Через три года представит, — негромко вставил Серый. Ничего особенного, но живот неприятно повело: Валька и эту-то сессию не знал, как будет сдавать, а тут его будущими пугают.
— Короче, гуляем! — рубанул ладонью по воздуху счастливчик Воевода. — Валёк, с тебя пивко, с нас ужин.
У Вальки помертвело в груди. Если сейчас согласиться, то в ближайшие пять дней придётся кататься «зайцем» в общественном транспорте и сидеть на диете «что соседи поесть оставили».
— У меня денег нет, — обречённо зажмурившись, выпалил он.
— Да брось! — не поверил Олег. — Стипуха два дня назад была.
— В первом семестре стипендия не положена, — снова вклинился в диалог Серый, заставив друга состроить недовольную гримасу, но от своего не отступить.
— Слушай, ну я не верю, что вот совсем нет, — заговорщицки понизив голос, продолжил экзекуцию Воевода. — Уж на пару «Жигулей» найдётся, а, Валюха?
— На одни, — тут же последовало уточнение от его приятеля.
— Ладно, на одни — у Серёги обострение язвы совести. Всего одна несчастная бутылка, меня порадовать. Давай, Валёк, что ты ломаешься, как целка?
Бесполезно. Всё бесполезно.
— Хорошо.
— Ай, молодца! Настоящий товарищ, да, Серый? Эх, что бы нам сегодня этакого замутить? Может, плов?
Валька понуро полез в шкаф за курткой.
***
Когда за Захаровым закрылась дверь, Серый будто между прочим заметил: — Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Не надоело тебе?
— Ни капли, — оскалился Олег. — Погоди, к концу года он мне тапочки в зубах таскать будет. А то ишь! «Денег нет»! Говорил я тебе: испортишь мне воспитательную работу своим либерализмом.
— Олежа, ну какая воспитательная работа? С чего ты на него так взъелся?
— С того, — жёстко отрезал Воевода. — В любом коллективе есть альфы и омеги, и последние должны знать своё место.
По лицу Серого скользнула тень крайнего отвращения.
— Так трахни его и успокойся наконец, — зло бросил он, отворачиваясь к компьютеру. — Достал уже своим «В мире животных».
***
В финансовом плане Вальке неожиданно повезло: случилась оказия из родного города, с которой мама передала огромный баул «помощи бедному студенту». Кроме свежего постельного белья и обязательного продуктового набора в нём была половина «декабрьских» денег — сумма невеликая, однако чертовски нужная. Валька представил себе, с каким лицом отчим наблюдал за сборами, и зябко повёл плечами. Скоро, совсем скоро в материальном плане ему придётся рассчитывать только на себя, а значит кровь из носу, но сессию надо сдать без троек.
С самого первого сентября он ни разу не ездил домой. Даже Олег с Серым за это время сподобились дважды смотаться на родину, хотя добираться им было ощутимо дальше, чем Вальке с его двумястами километрами. Только если мама и скучала, то по еженедельным телефонным переговорам заметить это не получалось.
Он кое-как привык, приспособился к жизни в общежитии: необходимость стала лучшим учителем. Пускай порой бывало невыносимо, но Валька искренне полагал, что принципиально хуже быть не может. Ведь «хуже» означало переход от морального насилия к физическому, а на такое Воевода всё-таки способен не был. Тем более, его лучший друг теперь относился к новичку достаточно лояльно. Вальке даже в голову не приходил третий вариант, лежавший посередине между психологической формой дедовщины и мордобоем, поэтому он не сразу вник в истинную подоплеку происходящего.
Олег начал идти на непосредственный телесный контакт. Он и раньше не гнушался нарушением границ личного Валькиного пространства, однако без фактического соприкосновения. А тут в него будто бес вселился: то панибратски приобнимет, то встанет в узком проходе так, что не коснувшись и вдоль стеночки не проползёшь, то говорит вроде бы обычные вещи, только от тона волоски на загривке дыбом встают. Валька сколько мог старался не обращать внимания, убеждая себя: кажется, это всё кажется. Мантра с грехом пополам работала до тех пор, пока однажды Олег не зажал его в углу секции. Приподнял указательным пальцем подбородок жертвы, вынуждая смотреть в глаза, мурлыкнул какую-то очередную чепуху, и стало ясно как день: он настроен абсолютно серьёзно. Валька в ужасе рванулся прочь, с непонятно откуда взявшейся силой оттолкнув соседа, и до поздней ночи просидел на подоконнике замызганного окна пожарной лестницы, где в итоге его обнаружил зачем-то забредший в те края Серый. Хмуро спросил: — Ты тут ночевать собрался? — вынудив молча вернуться в комнату, поскольку на правдоподобную отмазку не хватило воображения.
Инцидент случился двадцать восьмого декабря, а двадцать девятого Олег с утра пораньше уехал в город. Он вернулся почти в обед, когда допечатавший последнюю работу по информатике Валька собирался на занятия.
— Это чёрт знает, как называется! — Воевода пылал праведным гневом. — У них нет билетов, представляешь? Даже на дополнительные рейсы!
— Олежа, не заставляй меня плохо думать о твоих умственных способностях, — Серый бросил медитировать на конспект каких-то лекций и поднял глаза на возмущённого друга. — Ты забыл, что на Новый год по домам разъезжаются все без исключения?
— Может, и забыл, — сквозь зубы процедил Олег. — Да пусть подавятся! Стоя поеду.
— Шесть часов на ногах колбаситься — ты, конечно, нереально крут, — сделал ему друг сомнительный комплимент. — Только не возьмёт тебя водила «зайцем». Слышал, вчера Колян рассказывал, как им гайки прикрутили в честь праздников?
Воевода яростно саданул кулаком по стене: — Бля! Меня матушка прикопает, если я батину днюху первого числа пропущу.
— Не буянь, не прикопает, — Серый встал с кровати. Достал из верхнего ящика тумбочки бумажник: — На.
Никогда прежде Валька не видел ошарашенного Олега.
— Билет?
— Билет, билет. Бери, кому говорю.
— Серёг, погоди, это ж твой. А ты как поедешь?
— Никак. Проведаю родину после сессии. Олежа, я задолбался стоять с протянутой рукой.
— Спасибо, — Олег взял бумажку. — Слушай, друг, я…
— Сочтёмся, — отмахнулся Серый, возвращаясь к своей тетради. — Сам знаешь, меня, в отличие от тебя, ждать там особо некому.
***
Воевода уехал тридцатого, напоследок одарив Вальку шутливым замечанием о том, что будет скучать и рассчитывает на взаимность. Однако весёлый тон не обманул бы и ребёнка: Олегу пришла в голову новая блажь, а он был не из тех, кто смиряет собственные желания.
Следующим камушком на Валькином надгробии стала начертательная геометрия. Он чудом умудрился сдать все чертежи, но четвёртого числа в расписании стоял экзамен, к которому пора было начинать готовиться. Валька открыл свои обрывочные, криво написанные лекции, прочёл страницу и понял, что не понимает ровным счётом ничего. Спохватись он раньше, можно было бы попросить тетрадку у кого-нибудь из педантично ведущих записи девчонок, однако встретиться им теперь предстояло только второго января, на консультации. И даже тогда, если какая-то добрая душа согласилась бы дать ему конспект, то выучить предмет за две ночи и день — нереально. Валька пару раз приложился лбом о столешницу и побрёл в вестибюль к телефону-автомату: он обещал маме отзвониться, когда сдаст все зачёты.
Трубку взял отчим.
— Здравствуйте, Роман Игоревич, — Валька закрыл глаза. — Можно маму услышать?
— Лара в больнице, — сухо ответили на том конце провода, и сердце рухнуло вниз подстреленной птицей.
— Что случилось?! — дьявол, сейчас ведь на автобусе хрен уедешь — все места распроданы. Если только электричкой, с пересадками…
— Ничего страшного, просто доктор решила перестраховаться и положила её на сохранение. Двенадцать недель какой-то принципиально важный женский срок.
«Срок? На сохранение?» — Валька сглотнул.
— Ясно, — выдавил он из себя. — Ладно, я после экзаменов позвоню.
— Звони, — безразлично ответил отчим и нажал отбой.
Валька ещё секунд двадцать тупо смотрел затёртый коричневый пластик в руке. Гудки, гудки… «Почему она мне ничего не рассказала? Даже словом, даже намёком?». В носу противно защипало, и Валька с силой опустил трубку на рычаг. Почему-почему — потому что плевать они на него хотели. Всё, вырос птенчик, пора давать ему пинка под зад: пусть летит во взрослую жизнь. Во рту стало горячо и солоно от крови из прокушенной щеки, но боли не чувствовалось. «Ну и по хрену! Пускай рожают нового, воспитывают под себя, что хотят делают — я со своими проблемами сам справлюсь. Один».
***
Каждое утро, несмотря на погоду и продолжительность светового дня, Серый отправлялся на пробежку. Он просыпался в немыслимое даже для ранней пташки Вальки время — половину шестого утра, — бесшумно соскальзывал со второго яруса модернизированной в сентябре кровати, одевался, не включая свет, и уходил, чтобы вернуться через полтора-два часа. Иногда Вальку будили эти перемещения по комнате, иногда он спал настолько крепко, что ничего не слышал. Тридцать первого декабря, например, так и не принёсший отдыха сон тоже ушёл бегать вместе с соседом. Валька ещё немного поворочался в кровати, а потом вздохнул и встал. Умылся, на автомате щёлкнул кнопкой электрочайника, но вовремя понял: аппетит по-прежнему дрыхнет без задних ног. Никаких общественно-полезных занятий в такую рань не придумывалось, кроме как натянуть попавшуюся на глаза первой осеннюю ветровку и идти гулять.
Декабрь случился, как в бессмертном романе Пушкина: унылый, бесснежный и относительно тёплый. Валька брёл, куда ноги несли: сначала до корпуса, потом по надземному переходу через четырёхполосную магистраль, по которой уже во всю носились машины. На противоположной стороне располагался большой спортивно-оздоровительный лесопарк, чьи основные трассы подсвечивались фонарями. Валька мазнул взглядом по разноцветной схеме на щите при входе и углубился в хитросплетение грунтовых и асфальтовых дорожек.
Горбатый мост над неширокой рекой выглядел сказочной декорацией. Валька заглянул через перила вниз: вода — как чёрное стекло. Наверное, там глубоко. Он задумчиво пожевал губу. Может, на трассу вернее? Но, блин, кровь, мозги по асфальту — фу! К тому же вдруг кто-нибудь будет ехать, дёрнет рулём и сам улетит в кювет? Нет, такого брать на душу Валька не хотел. «Дурак я, нет бы зимнюю куртку надеть. Она тяжёлая, наверняка бы утянула». Ладно, не возвращаться же теперь. Валька неуклюже перелез через перила. Снова посмотрел вниз, привыкая к высоте, и шагнул.
Он не собирался сопротивляться, но когда ледяные воды сомкнулись над головой, инстинктивно рванулся к поверхности. «Нет!» — мокрая одежда и ботинки тянули вниз, это хорошо, теперь надо просто перестать барахтаться. Опуститься на дно, позабыть, как дышать, не обращать внимания на гул в ушах и багровые круги под крепко сомкнутыми веками.
У него почти получилось. Но тут рядом раздался второй «бултых!», и Вальку грубо сгребли за шиворот, вытягивая наверх. Он протестующе задёргался: не надо туда, там нет ничего, кроме душевной муки и тоски одиночества — только его желания, как обычно, никого не интересовали.
Воздух показался намного холоднее воды.
— Не рыпайся! — рявкнули на ухо, требуя смириться. Что поделать, раз родился невезучим, то таким и живи, самоубийца-неудачник.
Так же за шкирку его вытащили на берег чуть дальше по течению, свалили на песок мокрым задыхающимся кулем. Кашель рвал обожжённые водой легкие, не позволяя толком вдохнуть, конечности тряслись, как у больного Паркинсоном, делая нелёгкой простейшую задачу устоять на четвереньках.
— Живой? — прохрипели рядом, и Валька наконец-то посмотрел в лицо своему непрошеному спасителю.
— Зачем?! Ну зачем?! — речные капли мешались с злыми слезами.
От последовавшей следом оплеухи его швырнуло на землю — рука у Серого была тяжёлой.
— Зачем? Ты, придурок, ты что несёшь, вообще?! Жить надо, мудила, слышишь, жить!
— Жить? — Валька больше не делал попыток подняться. — Да пошла она в жопу, такая жизнь! С сессией пиздец, стипуха не грозит, а на какие шиши тогда существовать? Может, в шлюхи к твоему Олеже податься, пока силой не взял? За еду и доброе отношение? Хрен вам обоим, ни под кого я не лягу, лучше сразу сдохнуть! И мама, мама… — он захлебнулся несказанным. — Мама беременна, понимаешь, ты?! Я ни им с отчимом не нужен, ни себе, никому! Зачем мне жить?
— Идиот! — взвыл Серый, за грудки вздёргивая оратора в вертикальное положение. — Бля, ну какой же ты идиот!
Валька приготовился к новому удару, но вместо этого его вдруг отпустили.
— В общагу! — рыкнул спаситель. — Бегом, пока воспаление лёгких не заработал! Шевелись, ну!
Столько силы было в этом приказе, что дрожащий, спотыкающийся на ровном месте Валька действительно побежал.
***
Примерно на втором этаже ноги совсем отказались повиноваться, и до секции Серый фактически тащил спасённого на себе. Впихнул в комнату, отрывисто бросил: — Раздевайся! — а сам остался снаружи.
Задание оказалось не из простых: пальцы вдруг вообразили, что они протезы, и слушались с трудом. Валька успел всего лишь разуться да снять куртку, когда вернулся сосед. Ни мало не стесняясь присутствия хозяина, он распахнул Валькин шкаф, выгреб оттуда банное полотенце и какую-то сухую одежду. Всучил тряпочный ком выстукивающему зубами чечётку Вальке: — Идём.
«Куда?» — недалеко, всего лишь до душевой, полной горячего пара из-за открытого на максимум крана.
— Грейся! — за Валькой захлопнулась дверь. Он по выработавшейся привычке задвинул шпингалет и обессиленно прислонился лбом к влажному кафелю. Зачем это всё, какой смысл сохранять здоровье его жалкому телу? Но Серый приказал греться, значит выбора нет. Валька неуклюже развесил вещи по крючкам и залез под тугие, обжигающие струи.
Он совсем потерял счёт времени, но почти согрелся, когда в дверь коротко стукнули.
— Захаров, или ты через три минуты выходишь, или я ломаю замок к чертям собачьим.
Пришлось выключать воду.
Серый дожидался его в секции. Конвоем проводил обратно в комнату и отдал следующую команду: — В постель.
Валька послушно залез в свою оставшуюся расстеленной кровать. Опять начался озноб, но тут сверху легло второе одеяло, а под носом оказалась кружка с чем-то горячим и вкусно пахнущим.
— Чтобы выпил всё до дна, понял? И ни шагу из комнаты, пока я не вернусь.
Только сейчас до Вальки дошло, что его спаситель до сих пор был одет в холодные, мокрые вещи. Стало ужасно стыдно: почему хороший человек должен заболеть, выручая никому не нужного дурня? «Ну, положим, не такого уж и ненужного, как выяснилось», — Валька торопливо отхлебнул из кружки с питьём. Шоколад, горячий шоколад с молоком, корицей и чем-то непонятным, отчего во рту будто костёр развели. Странно, но само сочетание общежития и настоящего, не растворимого напитка в тот момент не показалось Вальке чем-то из ряда вон выходящим. Вместо этого он подумал: «Мама бы заварила мне чай с малиновым вареньем», — и в горле тут же встал комок, мешая нормально дышать. Брось ты это, убеждал себя Валька. Нельзя же до старости цепляться за женскую юбку. Ты взрослый, совершеннолетний человек… Только катящимся по щекам раскалённым каплям было плевать на данное обстоятельство.
Щёлкнула «собачка» открывшейся двери. Валька в два глотка допил шоколад и с головой зарылся в одеяла — не хватало опозориться перед Серым ещё сильнее.
Сосед немного пошумел на кухне, включил чайник и прошёл в комнату. Поставил перед Валькиной кроватью стул, уселся и коротко сказал: — Жалуйся.
Валька упрямо сжал губы.
— Захаров, я тебе жизнь спас. Хотелось бы знать, чему я обязан внеочередным подвигом.
Начинался рассказ связно, только уже на третьей фразе дыхание сбилось, выплёскивая дальнейшее путаными обрывками. Валька говорил об экзаменах и о договоре с отчимом, о том, что за целых три месяца ему ни разу не сказали о грядущем пополнении в семье, ни разу не позвали приехать. О том, что общаговское житьё сидит у него в печёнках, но альтернативы нет. И об Олеге (вот тут Серый сильно помрачнел, однако смолчал), о новом витке «холодной войны», вылившимся в такое, такое… Валька понял, что сейчас заревёт в голос и резко оборвал словоизлияние, закусив кулак. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь звуками просыпающегося общежития да прорывающимися всхлипами.
— Значит так, Захаров, — Серый тяжело встал со стула. — Твои проблемы с универом — фигня полная. Не ты первый сессию сдаёшь, не ты и последний. Если не дурак, то справишься: три дня нормальный срок, а конспект я тебе найду. Об Олеже вообще думать забудь — это моя забота. Семья же, — короткая пауза. — Поверь мне на слово: то, что она у тебя есть, любая, намного лучше, чем если бы её не было. А теперь прекращай рыдать и попробуй уснуть. Воды принести?
Валька шмыгнул носом и отрицательно дёрнул головой.
— На нет и суда нет. Всё, спи, — Серый вернул стул на место, сгрёб со стола сигаретную пачку и вышел из комнаты.
***
Валька провалялся в кровати весь день. То задрёмывал, то просыпался, но глаз не открывал, слушая, как деликатно открывается и закрывается входная дверь, как негромко позвякивает посуда на кухне. В основную комнату Серый зашёл только один раз в обед. Тронул Вальку за плечо: — Захаров? Там суп готов — поешь, пока не остыл.
Валька зашевелился, выбираясь из защитного кокона. Казалось, будто мышцы превратились в желе — такая слабость была во всём теле.
— Температуру чувствуешь?
— Нет, — он прочистил горло и более внятно повторил: — Нет.
Только Серый всё равно перепроверил, приложив запястье одной руки к Валькиному лбу, а второй — к своему.
— Тридцать семь максимум. Легко ты отделался.
— Спасибо, — Валька сообразил, что до сих пор так и не поблагодарил соседа. Даже если он не желал быть спасённым, то всё равно — тот ради чужака с моста в ледяную воду прыгнул, да и теперь выхаживает будто своего.
— Пожалуйста, — сосед немного подумал и добавил: — Захаров, я тебя настоятельно попрошу кое о чём. Если у тебя вдруг когда-нибудь возникнут непонятки с учёбой, или преподами, или общагой — ты говори нам… мне. Лады?
Валька кивнул, стараясь снова не развести сырость. Пряча глаза, встал и медленно, едва ли не по стеночке, ушёл на кухню.
За всеми страстями он умудрился позабыть, что сегодня Новый год. Напомнил ему об этом всё тот же Серый, занявшийся организацией праздничного стола прямо в комнате.
— Давай помогу! — Вальке стало совестно валяться бездельным бревном, однако главный по застолью, выкатывающий в промежуток между кроватями свою и Олегову тумбочки, лишь отмахнулся: — Лежи.
Угощение было не особенно богатым, но традиционный «Оливье» шеф-повар четвёртой комнаты сварганил. Хлеб, сыр, немного сырокопчёной колбасы, немного обычной «варёнки». Солёные огурцы и помидоры, а в качестве основного блюда — картошка-пюре и тушёные куриные окорочка. Валька ждал появления чего-нибудь алкогольного, но так и не дождался.
— С десертом прокол, — неохотно признался Серый. — Шоколадку утром растопил, а с творогом меня тёть-Поля подвела.
Валька не знал, кто такая тёть-Поля и при чём тут творог, однако расстраиваться не стал. И без сладкого вкуснятины хватало.
Ели, что называется, от пуза — кулинар не постеснялся в объёмах наготовленного. С Валькой же вообще приключился приступ неконтролируемого голода, и он дважды дочиста подмёл тарелку.
— Ты прямо за весь год отрываешься, — дружелюбно поддел его сотрапезник.
— Угу, — дожёвывая бутерброд согласился Валька. — Пользуюсь моментом.
— Пользуйся, — щедро разрешил сосед. Достал с верхнего яруса кровати прятавшуюся там гитару: — Что тебе сыграть, суицидничек?
Валька зарделся: — Не знаю. Что-нибудь на твой вкус.
— На мой вкус, — Серый легко тронул струны. — Хм-м…
Я просыпаюсь в холодном поту
Я просыпаюсь в кошмарном бреду
Как-будто дом наш залило водой
И что в живых остались только мы с тобой.
И что над нами — километры воды
И что над нами бьют хвостами киты
И кислорода не хватит на двоих
Я лежу в темноте.
Валька поджал колени к груди. Странно получилось: часов двенадцать назад он в беспросветном отчаянии готов был сдаться, уйти в небытие, а сейчас так жадно хочет жить. И всё лишь оттого, что кто-то готовил для него еду и поёт ему песню про дыхание, одно на двоих. «Как мне благодарить его? Чем вернуть неоплатный долг спасённой жизни и отогретой души?».
— Серёж…
— Не надо, Валь. Не за что. Моя вина здесь не меньше Олежиной.
— Твоя?
— Да. Хочешь послушать что-нибудь из репертуара зарубежных рок-зубров?
— Хочу.
И Серый играл.
***
Валька засыпал счастливым и таким же счастливым проснулся. Воспоминания о вчерашнем утре потускнели, будто попытка самоубийства приключилась с кем-то другим, а не с ним. «Хорошо-то как!» — он от души потянулся, одарив лучезарной улыбкой трещинки на желтоватой штукатурке потолка.
Шумно открылась дверь.
— Всё дрыхнешь? — Серый принёс с собой довольный блеск глаз и удивительно чистый, свежий запах. — Давай, сонное царство, поднимайся и выгляни в окно.
Валька резво вскочил с кровати. По ту сторону стекла крупными, важными хлопьями падал самый настоящий январский снег.
========== Глава четвёртая, в которой рассказывается о том, к чему иногда приводят прыжки с моста в реку ==========
Мое солнце, и это тоже ведь не тупик, это новый круг.
Почву выбили из-под ног — так учись летать.
Вера Полозкова «Одному мальчику, чтобы ему не было так холодно»
После завтрака Серый вытащил из тумбочки толстую тетрадь в тёмно-синей обложке, заложил обрывком листочка примерно на трети и вручил её Вальке.
— На, разбирайся, я отметил до каких пор. Закончишь — будем проверять.
Вроде бы не сказал ничего страшного, однако дурное предчувствие всё равно задело душу краешком крыла. Некстати припомнился эпизод двухнедельной давности, когда соседи готовились к какому-то зубодробительному зачёту. Полдня они в тишине читали записи, а вторую половину с азартом задавали друг другу вопросы по материалу. Больше всего это походило на игру, где выигрывал тот, кто лучше понимал саму суть предмета. Валька смотрел на разворачивающееся шоу круглыми глазами и тихо радовался, что участие в нём ему не грозит. Как выяснилось, радость оказалась сильно преждевременной.
Экзаменатором Серый был безжалостным. Причём он не просто спрашивал лекционный материал — он чертил для Вальки практические задачки.
— Я не понимаю, — в самом начале попытался вякнуть несчастный студиозус, за что немедленно огрёб: — Захаров, ты будущий инженер или где? На хрена тебе теория, если ты не умеешь использовать её в реале?
Впрочем, когда становилось совсем туго, Серый обязательно давал подсказку: цель-то стояла научить, а не завалить.
Валька не успел заметить, когда день на улице сменился ранней темнотой вечера.
— На сегодня достаточно, — объявил сосед, вызвав у замученного первокурсника приступ радости такой силы, будто в его зачётке уже стояло заветное «хор».
— Мне теперь всю ночь проекции сниться будут, — пожаловался «будущий инженер».
— Пускай снятся — крепче запомнишь, — Серый сложил в стопку исчерченные бумажки. — Знаешь ведь бессмертные слова Александра Васильевича?
— Декана?
— Суворова.
— А. Знаю, — Валька тяжело вздохнул.
— И нечего тут несчастную сиротинушку изображать. У нас ещё по плану променад после ужина.
— Зачем? — там же темно, холодно и вообще.
— За надом. Мозгам, Захаров, после интенсивной работы требуются кислород и разгрузка. Чем только ты биологию в школе слушал?
***
Из экзаменационной аудитории Валька вышел одним из первых и в состоянии лёгкого шока.
— Сколько? — Серый? Откуда?
— Четыре.
— Горжусь! — сосед хлопнул подопечного по плечу. — Теперь домой?
— Д-да, — это сон, точно-точно.
— С тебя хлеб и десяток яиц. Деньги есть?
— Есть.
— Отлично. Ладушки, бывай, — Серый пошёл дальше по своим делам, а Валька наконец отпустил лицевые мышцы, немедленно сложившиеся в глупую широкую улыбку.
Яйца понадобились для творожной запеканки — высокой, нежной, с лёгкой лимонной кислинкой.
— Офигенно! — Валька зверски жалел, что желудок — не резиновый, и ещё один кусочек, самый крохотный, в него элементарно не влезет.
— Я рад, — серьёзно кивнул Серый. — На Новый год не срослось, так хотя бы сейчас побалуемся.
— Ты вообще суперски готовишь, — вкусная еда и две кружки чая свели на нет вечную Валькину стеснительность. — Честно-честно.
Кулинар улыбнулся похвале: — Ешь на здоровье, Захаров. А то после студенческих харчей тебя дома не узнают.
Дома. Валька не хотел, но уголки губ сами дёрнулись вниз. Дома даже не заметят, у них есть дела поважнее.
Серый встал из-за стола: — Перемелется, Валентин. Перемелется — мука будет.
— На шарлотку, — попробовал пошутить Валька, и сосед согласился: — На шарлотку.
***
Воевода вернулся шестого числа, в обед.
— Не ждали? — громогласно объявил он с порога. — А я припёрся!
— Ждали, ждали, — Серый текуче спрыгнул со своего второго яруса. — Здорово, Олежа.
Друзья обнялись.
— Как родина?
— Тоскует и ждёт. Передала для тебя гостинец, — Олег открыл клапан дорожной сумки, — с комментарием: «Это для Серёжи, а ты чтоб даже кончик носа внутрь совать не смел». Держи, — он протянул другу перевязанный бечёвкой бумажный свёрток.
— Ого! — оценил тот подарок. — И что это?
— Откуда мне знать? — закатил глаза Воевода. Серый приподнял бровь. — Есть, правда, предположение о домашней пастиле. С корицей, как ты любишь.
— Вот спасибо тёть-Лене! У меня как раз чайник готов; Захаров, чай будешь?
— Валюха! — Олег всё-таки обратил внимание на забившегося в уголок кровати Вальку. — Здорово, приятель! Что не встречаешь?
Он протянул руку, вынуждая принять дробящее пальцы рукопожатие. Ладно, Валька бы стерпел, если б его вдруг резко не сдёрнули с места, поднимая на ноги прямиком в полицейский захват.
— Скучал? — хищной кошкой промурчал Олег на ухо жертве. Валька окаменел.
— Олежа, хватит, — Серый не просил, не угрожал — останавливал. — Дай человеку нормально жить.
Разгадать безмолвный диалог короткой паузы не сумел бы и лучший из психологов.
— Поговорим? — спокойно спросил Олег, на что непонятным образом телепортировавшийся обратно на кровать Валька только ошалело захлопал глазами.
Серый молча повёл плечом и первым направился к двери.
***
— Вот так и уезжай на недельку. Боюсь даже предположить способ, каким этот бесхребетник умудрился перетянуть тебя на свою сторону.
— Ты сгущаешь краски. Он далеко не трус, не дурак и не нытик. Когда требуется, способен упереться до результата. Только постоять за себя не умеет.
— Серьёзно? То есть ты разглядел человека под личиной амёбы и проникся к нему сочувствием? А я уж грешным делом подумал, что стоило мне уехать, как это ничтожество прыгнуло к тебе в постель.
— Это ничтожество, по твоему изящному выражению, прыгнуло в реку с Чёртова моста, и нам всем крупно повезло, что я случайно оказался поблизости.
— Ни хуя себе! Вот же дебил, бля…
Помолчали.
— Нет, Серёг, и всё-таки. Оно решило самоубиться исключительно из-за моих невинных шалостей?
— Там ещё в универе были проблемы плюс семейные обстоятельства. Однако твои «невинные шалости» тоже внесли немалую лепту, поэтому, Олежа, я тебя прошу…
— Понял, понял. Не волнуйся, никто больше не будет склонять твоего драгоценного Валеньку к принудительному минету. Теперь всё исключительно по любви. Удовлетворён?
— Доволен. И хорош упражняться в остроумии — фальшивишь так, что уши в трубочку сворачиваются. Сам же понимаешь: объективно Захаров будет получше львиной доли нашей гоп-компании.
— Знаешь, Серёга, вот с кем другим я, может быть, ещё и поспорил. А с тобой не буду.
— Моя благодарность не имеет границ. По чайку? С пастилой.
— По чайку. Но учти, если твой Захаров начнёт борзеть…
***
Впервые за четыре с лишним месяца Валька узнал, каково живётся в общежитии, когда тебя не шпыняют по поводу и без повода. И, положив руку на сердце, ему даже начало нравиться привольное студенческое бытие.
После начерталки сессия пошла веселее: то ли конспекты были понятнее, то ли мозги внезапно заработали в нужном ключе. А возможно причиной стала рабочая атмосфера в комнате — у соседей тоже начались экзамены.
— Халяву звать будем? — вечером перед первым из них поинтересовался Олег.
— Она тебе нужна? — рассеянно уточнил Серый, дописывающий последнюю шпаргалку.
— Не помешает.
— Можем устроить ещё один баттл.
— К-хм. Нет, спасибо, у меня после прошлого горло не восстановилось. Лучше халява.
— А как её вызывают? — встревая без приглашения в разговоры старших, Валька до сих пор будто по тонкому льду ходил.
— Ты два экзамена сдал, и не в курсе? — округлил глаза Олег. — Серый, что ж ты так плохо молодёжь учишь?
— Я полезным вещам учу, а не студенческому фольклору.
— Эх, Валёк, совсем бы ты без меня пропал! — Воевода таинственно понизил голос. — Чтобы вызвать халяву, надо накануне сдачи ровно в полночь высунуться в форточку с открытой зачёткой и со всей мочи заорать «Халява приди!».
— Так вот что за крики ночами слышно! — сообразил Валька.
— Хех, думаю, ночами чаще можно услышать вовсе не это, — скабрезно подмигнул Олег. — Но сейчас да, народ обычно «халявничает».
— Лучше б лекции учили, — проворчал Серый. — Из курилки орать будем?
— Ага. Там место такое, — Воевода неопределённо поводил пальцами. — Накриканное поколениями студентов.
Валька раздумчиво посмотрел в лежавший на коленях конспект. Конечно, Серый прав и учить надо обязательно, но почему бы тоже не попробовать воззвать к мистическим силам? Хуже ведь не будет.
Халява или знание материала — но сессию Валька закончил так, как в самом смелом сне не видел. Две четвёрки и две пятёрки обещали в следующем семестре повышенную, по сравнению с базовой, стипендию. «Заживу!» — довольно подумал прошедший боевое крещение первокурсник и на радостях задумал притащить в общагу большой вкусный торт. Правда, для этого требовалось съездить в центр, но с другой стороны билет домой тоже пора покупать. По спине пробежала неприятный холодок: что ждёт его на родине?
«Перемелется, Валентин».
— Мука будет, — вслух пробормотал Валька. — На шарлотку.
Не думая дальше, он заторопился к выходу из корпуса: хотелось засветло смотаться в город и обратно.
***
Валька принёс огромный золотистый «Наполеон», беспечно отдав за него почти все оставшиеся после покупки билета деньги.
— Сессию закрыл? — верно угадал причину угощения Олег.
— Ага. Половину — на отлично! — Валька практически лопался от гордости.
— Поздравляю, Валентин, — Воевода серьёзно протянул руку. — Теперь ты настоящий студент.
«Настоящий студент» ответил на рукопожатие самым естественным образом, лишь задним умом вспомнив, что следует опасаться таких внезапных приступов дружелюбия. Но Олег действительно завязал с «воспитанием»: никаких подводных камней в его словах и поступке не оказалось.
— Девчонок позовём? — спросил вышедший на кухоньку Серый.
— Накормим тортом, упоим чаем и устроим оргию? — всё-таки вот так вот выгибать бровь умел только Воевода.
— Я про других девчонок, про Настю с Маргошей. Они снова на диете.
— О-о, тогда мы просто обязаны их спасти! Валёк, не возражаешь?
Валька отрицательно помотал головой. Да, вопрос — больше формальность, но важнее то, что он, в принципе, был задан.
— Вот и ладушки. Тогда я пошёл звать, а вы тут по хозяйству пошуршите, окейна?
— Хоккейна. Ты, главное, торт всуе не упоминай — откажутся.
— Серёга-а, — отозвался Олег уже из секции. — Ну кого ты учишь?
— Ой, а мы на диете! — это было первым, что сказали гостьи, позабыв даже поздороваться.
— Поздняк, — вошедший последним Воевода технично заблокировал дверной проём. — И вообще, вы Валентина обидеть хотите? Он, между прочим, первую сессию без трояков сдал.
— Поздравляю! — тепло улыбнулась Настенька. — Хорошо, мы останемся, да, Маргош?
— Но мы только чай! — поспешно уточнила её подруга.
— Не вопрос. К тому же смотрите-ка, что ещё у нас имеется! — Олег жестом фокусника извлёк из-за спины гитару. Это была другая, не потёртая жёлтая, как на дне рождения Серого или на Новый год, а блестящая чёрно-алая.
— Иногда мне просто интересно: тут вообще хоть кого-нибудь интересует мнение исполнителя? — риторически вопросил последний. — Может, я сегодня не в голосе?
— Дружище, так что ж ты молчал? Я б специально для тебя бутылочку тёмного прихватил. Подогретое тёмное — лучшее средство от проблем с горлом!
— Угу, и поэтому лично ты предпочитаешь лечиться молоком с маслом и мёдом. Ладно, хватит лирики. В связи со всеми обстоятельствами, стол надо переносить в комнату.
— Ща! — Олег передал гитару Вальке. — Валёк, береги как зеницу ока. Девушки, прошу: занимайте лучшие места, а мы с Серым пока мебель потягаем.
До этого вечера пессимистичная часть Валькиной натуры была железно уверена: повторение декабрьского чуда ей в принципе не грозит. Жизнь показала, что он сильно заблуждался, хотя присутствие представительниц прекрасной половины человечества внесло в посиделки некоторые перемены.
— Олег, я же просила!
— Настенька, солнышко, ну нельзя же сидеть как бедная родственница, с пустой тарелкой! Не хочешь — не ешь, пускай торт просто рядом полежит.
— Ну, Воевода! — Настя надулась. — И вообще, я тебе не «солнышко»!
Серый страдальчески возвёл глаза к потолку и положил другой кусок «Наполеона» в тарелку к Маргоше, на что та лишь печально вздохнула. Валька из последних сил старался сохранять серьёзный вид — так забавно было наблюдать за внутренней борьбой девчонок.
Под чай и трепотню торт постепенно исчезал. Сидящие на диете гостьи незаметно для себя уплетали уже по второй порции сладости, соловьём разливавшийся Олег клал себе третью, да и самому Вальке пора было тянуться за добавкой. Он посмотрел на стол перед собой и изумлённо моргнул: на тарелке лежал большой, нетронутый кусок. «Я что, забыл, как его положил?» — растерянный Валька случайно встретился глазами с Серым, и тот улыбнулся самыми краешками губ: ешь, мол, настоящий студент. Твой праздник.
— Стол заказов открыт, — к обществу присоединилась чёрно-алая гитара.
— Серёж, а давай про любовь, — мечтательно вздохнула Марго. — Про настоящую.
— Про настоящую, — Серый нахмурил лоб. — Ну ладно.
Для меня нет тебя прекрасней,
Но ловлю я твой взор напрасно,
Как виденье, неуловима,
Каждый день ты проходишь мимо.
Гитарист пел негромко, словно сам себе, но с такой неподдельной нежностью, которую в нём трудно было угадать. На припеве же его голос окреп отчаянной решимостью, и от этого по спине у Вальки наперегонки побежали крупные мурашки.
А я повторяю вновь и вновь:
Не умирай, любовь, не умирай, любовь, не умирай, любовь!
После того, как затих последний отзвук мелодии, в комнате ещё добрых полминуты стояла потрясённая тишина.
— Ой, Серёжа… — шёпотом нарушила молчание Маргоша, а Настя просто смотрела на исполнителя огромными, немигающими глазами и прижимала к губам ладошку, будто боялась что-то сказать.
***
— Вот это ты дал, дружище. Даже я офигел.
Серый пожал плечами, раскуривая сигарету.
— Для Настюхи пел, верно?
— Верно.
— Думаешь, она поняла, что ты хотел передать?
— Естественно. Твоя девушка, — Серый умышленно упустил слово «бывшая», а Олег его не поправил, — отнюдь не дура и прекрасно знает: я тебе никогда дорогу не перейду. Значит, лирический герой песни — кто-то другой, и остаётся всего лишь сложить два и два, чтобы получить ответ об истинном подтексте.
— Серёг, — Олег незаметно запнулся. — Думаешь, получится?
— Куда оно денется. Просто не форсируй события.
***
На следующее после посиделок с тортом утро Валька уехал домой. Родной город встретил его метелью и пустынной автостанцией; впрочем, на что-то другое он даже не рассчитывал. До дома было пятнадцать минут ходу, поэтому не имело смысла ждать маршрутку посреди снежной круговерти.
— Валя! — всплеснула руками мама. — А Рома только-только тебя встречать вышел!
— Автобус раньше приехал, — но он всё равно почувствовал себя виноватым. — Я пойду, догоню?
— Ох, да, давай. Я пока ужин подогрею. Ты же голоден?
— Как настоящий студент, — вымученно улыбнулся Валька.
Отчима он догнал на середине дороги до станции. Окликнул, объяснил, что случилось, и заработал короткую брюзгливую гримасу, так не подходящую к мужественным чертам лица Романа Игоревича.
Они вернулись к уже накрытому столу. Валька ел, не отрывая взгляда от тарелки и плохо чувствуя вкус коронной семейной лазаньи. Причина была проста: заметная округлость живота хлопотавшей вокруг мужчин мамы.
— Как сессия? — вынужденно проявил любопытство глава семьи.
— Две четвёрки, две пятёрки.
— Умница мой! — мама ласково поцеловала сына в макушку. — Но отощал-то как! Ты же говорил по телефону, что нормально питаешься?
— Я нормально питаюсь, — как же так, почему даже остатки с барского стола соседей сейчас кажутся вкуснее любимой еды?
— Валентин, мы бы хотели обсудить с тобой один вопрос, — начал отчим, но мама его оборвала: — Рома, дай ребёнку спокойно поесть. Все вопросы завтра.
«Завтра», — Валька отговорился усталостью с дороги и после ужина сразу ушёл в свою комнату. О чём они могут с ним говорить? Он ничком рухнул на постель. Мягкая, совсем отвык — в общаге у него на сетке лежала дверь, жёсткость которой весьма слабо скрывал тонкий матрас. «Завтра, всё завтра».
В дверь тихонько стукнули.
— Солнышко, как ты? — мама присела на край кровати.
— Хорошо. А ты? Как прошло твоё, — заминка, — сохранение?
— Всё хорошо, это была всего лишь перестраховка.
— Почему ты мне не сказала? — Валька и сам не был готов к прозвучавшей в голосе муке.
Мама отвела глаза. Разгладила лежащие на коленях полы халата.
— Всё думала: ты приедешь, и мы тебе скажем. По телефону такие вещи плохо рассказываются.
«Так почему ты меня не позвала?!» — какая теперь разница?
— Когда срок?
— В конце июня, как у тебя.
Валька скрипнул зубами: вот только не надо таких сравнений.
— И кого ждёте?
— Пока неизвестно. Не «ждёте», Валь. Ждём.
Лучше вытерпеть неделю издевательств Олега, чем один этот разговор!
— Мам, а о чём отчим хотел поговорить?
Снова заминка. Плохой, отвратительный признак.
— Валюш, мы собираемся делать ремонт и начать хотели бы с твоей комнаты. Разберёшь свои вещи по ящикам?
Всё. Дома у него больше нет.
«Семья же… Поверь мне на слово: то, что она у тебя есть, любая, намного лучше, чем если бы её не было».
— Конечно, разберу, — Валька отвернулся к стене. — Конечно.
Оказывается, у него столько вещей. Валька смотрел на вывороченные, изнасилованные недра письменного стола и тумбочки. Тетради, папки с какими-то бумажками, школьные учебники, несколько недособранных моделей самолётов, пучок письменных принадлежностей. «Мне что-нибудь из этого нужно?». Валька стиснул челюсти и вместо картонной коробки принёс с кухни пакет для мусора.
Книги — в семейную библиотеку, прочую макулатуру — на свалку. Туда же модельки, игрушки, сломанный калькулятор, привезённые когда-то с моря камушки. Кассеты зарубежной эстрады — в зал к магнитофону. Секретный блокнот с дневниковыми записями Валька отложил в сторону: потом сожжёт, не читая.
— Здравствуй, последний герой, — шептал он себе, выбрасывая прошлое на помойку. — Доброе утро тебе и таким, как ты. Здравствуй…
Ему хватило половины дня.
— В шкафу вещи остались, летнее в основном, я потом заберу.
— Валь, перестань! — маме было очевидно неловко. — Тебя же никто не выгоняет.
«Правильно. Не выгоняет. Я сам ухожу».
Во время разбора тумбочки в самой её глубине нашёлся конверт с некой суммой. Премия за прошлогоднее второе место на областной олимпиаде по географии, «подарок» от местного депутата, прилагавшийся к серебряной медали, сэкономленные на школьных обедах деньги. В общей сложности, должно было хватить и на билет, и на худо-бедное житьё до стипендии.
— Мам, я завтра уезжаю, — известие далось Вальке с необъяснимой лёгкостью.
— Что ещё за новости? — отчим сдвинул брови. — Ты и недели дома не пожил.
А мама… Мама так ничего и не сказала.
На автостанцию его снова провожал снегопад, но в автобусе было тепло и малолюдно. Когда же «Икарус» тронулся с места, водитель прибавил громкость бормочущего радио, и сидевшие в передней части салона пассажиры услышали:
Я свободен, словно птица в небесах,
Я свободен, я забыл, что значит стpах.
Я свободен — с диким ветром наравне,
Я свободен наяву, а не во сне!
Голос у исполнителя был незнакомый, только Вальке отчего-то упорно слышалась в нём лёгкая хрипотца — точь-в-точь, как у Серого.
========== Глава пятая, в которой Валька убеждается в истинности слов одной хорошей рок-песни ==========
Приключилась опять подстава, любовь внеплановая, тектонический сдвиг по фазе…
Вера Полозкова «Выговор с занесением в личное дело»
С мороза да в тепло помещения — самое первейшее зимнее удовольствие. «Ух! И ведь всего километров на сто пятьдесят севернее», — Валька стянул перчатки, чтобы негнущимися пальцами достать пропуск из внутреннего кармана куртки.
В общежитии стояла непривычная тишина — почти все его обитатели разъехались на каникулы по домам. «Благодать!» — Валька взвалил на плечо тяжеленную сумку: столько ему даже к первому сентября не собирали.
Думал, что комната окажется заперта, но нет — дверь оказалась открыта.
— Привет! Уезжаешь?
— Привет, — удивился Серый. — Наоборот, только приехал. Ты тут какими судьбами?
— Да вот, — Валька зачем-то пнул сгруженный у порога багаж мыском ботинка. — Нагостевался. Слушай, я не понял — у вас же ещё больше недели каникул. Тебе-то зачем было так рано возвращаться?
— Тоже нагостевался, — криво усмехнулся сосед.
— А. А Олег приехал?
— Олежа сейчас трудится в поте лица: тёть-Лена припахала их с отцом ремонт делать, — Серый мимолётно улыбнулся какой-то своей мысли. — Поэтому ожидать нашу звезду раньше срока не следует.
Валька очень надеялся, что по нему не было заметно, какой камень свалился с его души. Конечно, отношения между ним и Воеводой стали получше, но всё-таки хотелось бы провести оставшееся до второго семестра время в спокойной обстановке.
Вечером в комнату 407/4 зашла Настя. На руках у девушки сидел роскошный чёрный кошак с белым «галстучком» и «носочками» — единственными приметами, по которым было возможно опознать спасённого в октябре Жорика.
— Валь? Привет! У вас разве каникулы закончились?
— Привет. Не, это я раньше вернулся. А ты почему не дома?
— Ох, — кот задёргался, и хозяйка послушно спустила его на пол. — У меня вообще отдых только сегодня начался. Я три раза схемотехнику пересдавала. Три! — для большей весомости она показала цифру на пальцах. — А всё потому, что кое-кто полагает, будто девушкам не место на технической специальности!
— Так «отлично» же получила в итоге, — заметил Серый. — Смысл возмущаться?
Настя очевидно собиралась поспорить, а то и обидеться, но вовремя вспомнила о цели визита.
— Серёж, ты ведь больше уезжать не собираешься? — издалека начала она.
— Нет, — настороженно ответил Серый.
— А можно, пока меня не будет, Жорик у вас поживёт?
— Нет.
— Почему?
— Потому что мне только его для полного счастья не хватает. Бонусом к Олеже и Захарову.
Валька, затеявший с котом обсуждения игривую возню, растерянно моргнул: он тут причём, вообще? — и моментально расплатился за потерю бдительности оцарапанным запястьем.
— Но Олега-то сейчас нет.
— И ты предлагаешь заменить его Джорджем? Настасья, имей совесть — мне тоже надо когда-то отдыхать.
— Ну, Серенький! — девушка умоляюще сложила ладошки перед грудью. — Ну, пожалуйста! Мне его правда не с кем больше оставить.
— Какой я тебе «Серенький»?! — ощетинился её одногруппник, на что Настя жалостливо шмыгнула носом. — И давай без ваших женских фокусов!
В комнате воцарилась тишина; даже Жорик перестал грызть Валькины пальцы. Нетерпеливо скосил круглые жёлтые глаза на вершителя своей кошачьей судьбы: разрешай скорее — я играть хочу! Серый перевёл хмурый взгляд с просительницы на обнимающего кота соседа. Устало вздохнул, покачал головой.
— Можно, да? — с надеждой подала голос Настя.
— Можно. С тебя еда для этого троглодита, лоток и чёткие инструкции, как оно питается. Сразу предупреждаю: если животина хоть раз нагадит мимо положенного места, то отправится дожидаться твоего возвращения на улицу.
— Ты что! — замахала руками владелица «животины». — Джордж — воспитанный кот. Я сейчас всё принесу, я мигом!
— Ох-хо-хо, ну вот на что я опять подписался? — поинтересовался в пространство Серый, когда за Настей хлопнула входная дверь.
— Да брось! — попробовал успокоить его Валька. — Подумаешь, кот. Что мы, с котом не справимся?
Серый как-то странно покосился в его сторону, но больше говорить ничего не стал.
***
Это была самая счастливая неделя за последние… пожалуй, полтора года. После завтрака сосед уходил в универ — как выяснилось, с нового семестра он устроился подрабатывать на кафедре, — и Валька оставался предоставленным самому себе. Можно было читать прихваченную из дома книжку, абсолютно легально сидеть за компьютером или играть с Жориком. Чаще всего получалось последнее, а ещё спать, отсыпаться за убойную студенческую осень.
— Ты бы хоть на улицу выходил, — ворчал Серый, на что Валька по-кошачьи передёргивал лопатками. Пускай за окном было солнечно, но с морозом в -20 гулять не тянуло совершенно.
В первый самостоятельный день он честно попытался приготовить ужин и в результате сжёг кастрюлю макарон. Вернувшийся сосед задумчиво оценил ущерб, причинённый посуде и запасам, после чего сказал: — Давай-ка, Захаров, вместе готовить. Экспериментировать когда-нибудь потом будешь.
Вальке стало ужасно стыдно, но одновременно и легче на душе: ещё бы, его безделье теперь было официально узаконено.
Да, дни были хороши, только они всё равно уступали вечерам. Валька в жизни не болтал столько несерьёзной ерунды, не комментировал фильмы — преимущественно «экранки» новинок, появлявшиеся в общаговской сети через день-два после премьеры, — и, конечно, не играл с котом. Из-за маминой аллергии на шерсть о домашнем питомце никогда и речи не заходило, а тут в Валькином распоряжении оказался целый Жорик, обожавший гоняться за бумажной «бабочкой» или просто баловаться. Когда «детство» впервые устроило игру с беготнёй по всем горизонтальным, а местами и вертикальным поверхностям, Серый благоразумно ретировался из кресла на свой второй ярус: затопчут ведь и даже не заметят.
Это в самом деле было чудесное время. Передышка. Привал.
***
Жильцы начали возвращаться в общежитие ещё в субботу. К первым ласточкам относилась и Настя, забравшая Жорика. В качестве благодарности она презентовала комнате 407/4 по баночке липового мёда и малинового варенья. Хозяйственный Серый убрал подарки на самую верхнюю полку «складского» шкафа, где хранился «НЗ-шный НЗ», а Валька грустно подумал, что каникулы закончились.
К вечеру воскресенья в секции вновь стало шумно и людно, но по-настоящему жизнь вернулась на круги своя с понедельничным приездом Олега.
— Еле вырвался! — прокомментировал он «отдых», на что Серый сочувственно спросил: — Хотя бы закончили?
— Ремонт, дружище, закончить нельзя. Его можно только остановить. В общем, до лета я домой ни ногой.
Последняя фраза весьма опечалила слышавшего разговор Вальку. С приездом звезды секции 407 он снова «ушёл в подполье», как сам это называл. Только после вольного воздуха каникул дышалось там на редкость тяжело.
Первые шумные посиделки спонтанно организовались буквально на второй день нового семестра. Сосед по секции Колян привёз из дома большой пакет сушеной тарани, к которой сам бог велел организовать пиво и хорошую компанию. У отвыкшего от гвалта голосов Вальки в скором времени разболелась голова, и он по привычке тихонько убрёл на пожарную лестницу.
В окно светила яркая полная луна; снежные растения на стекле тянули к ней свои листья, суля морозы. Валька уселся на широкий подоконник, где спина и бок мёрзли от уличного холода, зато снизу шло приятное тепло батареи. Душу опять накрыло ощущением заброшенности с мыслями о маме и доме, которого у него больше не было. Просидев в печальной тишине до тех пор, пока как следует не замёрз, одинокий студент без желания отправился в обратный путь.
Удивительно: народ уже начал расходиться. Наручные часы говорили, что время — всего одиннадцать, в чём же тогда дело? Осенью ведь гудели и до часу, и до двух ночи. Или тогда это была специальная, «воспитательная» мера Олега? Валька потёр переносицу, но выстроить дальнейшее рассуждение не получилось: в комнату зашёл Серый.
— Вернулся, — констатировал он при виде Вальки. — Твоя часть за хлебницей.
«Часть?» — действительно, за соломенной корзинкой с остатками сегодняшней буханки лежало нечто, завёрнутое в газетный лист. Валька развернул бумагу и увидел две крупные жирные рыбины.
***
Он думал, что разгадал Серого: тот весьма неохотно впускал людей в ближний круг, но если это всё-таки случалось, то потом заботился об их благополучии, как о собственном. «Свойство характера, — говорил себе Валька. — Ты ему не друг — подопечный. Как Настя или Жорик. А друг у него один-единственный, и кто-то ещё вряд ли ему когда-нибудь понадобится». Но от разумных слов горечь и детская обида никуда не исчезали: оказывается, за прошедшую счастливую неделю он успел нафантазировать свою «особенность» для соседа, к чему тот, строго говоря, не давал ни малейшего повода.
Начался февраль, месяц двух праздников: дня влюблённых и дня защитников Отечества. Валька был индифферентен ко второму и не особенно любил первый из-за привычки окружающих плоско подшучивать на счёт его имени. Однако пламенное возмущение Олега, произнесшего прочувствованную речь о чуждости русскому духу буржуйского четырнадцатого февраля, тёзка христианского святого не разделял. Как, впрочем, и Серый, который терпеливо выслушал спич приятеля, кивнул непонятно чему и предложил оратору промочить охрипшее горло горячим молоком с мёдом.
— Неинтересный ты сегодня, Серёга, — разочарованно протянул Воевода.
— Звиняйте, барин. Не впечатлился. Молоко в холодильнике, мёд в шкафу.
— Угу, — Олег ушёл готовить снадобье от перманентной зимней ангины. — Но, между прочим, я сказал так, как действительно думаю!
— Кто бы сомневался, — негромко пробормотал его друг, и Валька мог поклясться, что расслышал в ответе ироничные ноты.
Четырнадцатого числа соседи пришли из университета вразнобой: сначала Серый, а примерно через сорок минут — Воевода.
— Олежа, не разоблачайся.
— Чой-то?
— Потому что ты сейчас пойдёшь звать Настасью на прогулку в город.
Вот тут обалдел не только Олег, но и привычно забившийся в угол своей кровати Валька.
— А можно поподробнее? — наконец осторожно поинтересовался Воевода.
— Можно. Сегодня на семь вечера у вас заказан столик в кафешке, маршрут я тебе накидаю. Цветы сам купи, девочки в киоске обещали оставить для тебя несколько роз.
— Так. Только я не понял: время — четыре вечера. До семи ещё три часа.
Серый возвёл очи горе: — Олежа, ты как маленький. Твоя Анастасия, конечно, не чета прочим девчонкам, однако и она не может собраться на свидание за пять минут. Поэтому давай, ноги в руки и в темпе вальса. Будет упрямиться — скажи, что зовёшь её в «Ривьеру».
— Это тут причём?
— При том. Слушать надо, о чём вокруг тебя люди разговаривают. Про «Ривьеру» неделю назад на перемене рассказывала Маргоша, а Настасья ещё вздохнула очень характерно.
— Ну, Серёга, — у Олега, похоже, не было слов. — Ну, Серый…
— Олежа, бегом.
Воевода шагнул к выходу, но вдруг, словно опомнившись, вернулся. Стиснул стоявшего посреди комнаты друга в неуклюжем объятии: — Спасибо, Волчара! — и умчался прочь с такой скоростью, словно на ногах у него вместо стоптанных домашних шлёпанцев были волшебные сапоги-скороходы.
— Сказка про Олега-царевича, Настасью-красу, длинную косу и Серого Волка, — пробормотал ему вслед Серый. — Согласен, Захаров?
Валька, немой свидетель всей сцены, кивнул, отводя глаза. То, что он сейчас чувствовал, было почти невозможно передать словами, но «правильных» эмоций в списке не значилось.
— А вдруг, — он кашлянул, прочищая горло, — вдруг Настя откажется?
— Не откажется. Она влюблена в него с третьего сентября первого курса.
— А он?
— Со второго сентября.
«А ты? Ты в кого-нибудь…» — Почему же они расстались?
— Потому что оба — идиоты. Но это поправимо, новая попытка видится мне удачной.
Валька аккуратно отложил в сторону книжку, которую читал до прихода Олега. Срочно, очень срочно надо выйти, побыть одному, пока он не брякнул что-нибудь лишнее.
— Далеко? — вопросительно приподнял бровь Серый.
— Так, вспомнил кое о чём.
— Ну, смотри, Олежа вернётся — сядем ужинать.
— Я успею.
Первая мысль: это неправильно. Вторая: более того, это даже нелогично. Ну ей-богу, сколько можно смотреть на мир сквозь розовые очки? Ты им чужак; ты ему чужак, временно прибившийся к стае. Да, он спас тебя, он пел тебе песни, он разговаривал с тобой, как с человеком, а не докучливой помехой. Разве это означает, что теперь он обязан посвятить себя тебе до гробовой доски? Помогать в столь деликатных вещах, как свидание с любимой девушкой, или отдавать свой билет на автобус, или… «Но я хочу! — Валька с силой саданул кулаком по стене. — Я хочу, слышите, вы?! Так нечестно, почему у Олега есть Серый, а у меня нет? Чем он лучше?»
Чем-то. Возможно, везением. А возможно тем, что дружат — просто так. Как и любят.
Злосчастная стена пожарной лестницы получила второй удар, и Валька зашипел от боли в сбитых костяшках. «Сейчас я вернусь в секцию, — попытался он взять себя в руки. — Умоюсь и пойду ужинать. Спокойно, как всегда. Чтобы никто в целом свете не заподозрил, будто со мной что-то неладно». Хорошо, только дальше-то с твоей детсадовской ревностью как быть? «Не знаю и не собираюсь об этом думать». Трусишь? «Да. Всё только-только наладилось, а я безумно устал от нервных потрясений». Хозяин — барин. Потом не жалуйся.
Валька титаническим усилием воли оборвал внутренний диалог и заставил себя вернуться в комнату.
***
Свидание Насти и Воеводы прошло прекрасно, о чём красноречиво свидетельствовало простое обстоятельство: после четырнадцатого февраля шумные компании в комнате 407/4 стали собираться реже, а хозяйка Жорика — появляться чаще. Обычно она приносила какую-нибудь выпечку, и вся компания сначала чинно распивала чай, а потом устраивалась смотреть фильм. Первое время Олег по-джентльменски выкатывал для гостьи своё кресло, но потом Настенька ненавязчиво перебралась к нему на кровать. Это обстоятельство создало для стеснительного Вальки реальную проблему: его собственная постель располагалась параллельно, и теперь весь киносеанс приходилось сосредоточенно смотреть в монитор, стараясь игнорировать замечаемое краем глаза шевеление в интимном полумраке комнаты.
А вот обитавший на втором ярусе Серый подобной деликатностью не отличался. Когда однажды затеянная парочкой возня приобрела чересчур бурный характер, он едко заметил в пространство: — Уважаемые бывшие влюблённые, не могли бы вы несколько утихомирить свои брачные игры, пока кровать на запчасти не рассыпалась?
Ему ответили девичье прысканье и весёлый, напрочь лишённый раскаяния голос Олега: — Прости, дружище. Нам очень, очень стыдно.
— Да уж, заметно, — Серый беззвучной тенью спустился на пол. — Двигайся, Захаров. Троих наш верный Боливар может и не выдержать.
Полусидевший на постели Валька буквально впечатался в стенку.
— Подушку забирай, я со своей.
— Угу.
— Олежа, «пульт власти» у тебя? Отмотай чутка назад.
— Сейчас, найду. Ага, — кадры на экране замелькали в обратной последовательности. — До сюда?
— Понятно теперь, какие вы фанаты синематографа. Ладно, оставляй, — фильм снова заскользил в правильном направлении и темпе, но теперь у Вальки вообще никак не получалось сосредоточиться на сюжете.
Против него ополчились практически все органы чувств. Глаза не желали смотреть вперёд, а так и норовили скоситься на чёткий профиль соседа. Уши вместо того, чтобы слушать раздающиеся из колонок голоса, всё пытались различить за киношным шумом звук дыхания сидящего рядом человека. Обнажённая от кисти до плеча кожа (дьявол, ну почему он не накинул рубашку поверх футболки!) ясно ощущала близкое тепло чужого тела, отчего волоски на руках топорщились, как шерсть у перепуганного кота. Даже нос, будь он неладен, умудрился различить в воздухе новый запах — можжевеловую свежесть шампуня или геля для душа, потому как никакую парфюмерию Серый не признавал. В остававшиеся до конца фильма полчаса Валька успел несколько раз пожалеть, что два месяца назад был вытащен из реки, и один раз едва не слечь с сердечным приступом, когда увлечённый развязкой киноистории сосед нечаянно задел его локтем.
Наконец по экрану побежали спасительные титры.
— Ну-с, как тебе американская трактовка фундаментальных законов физики? — Серый повернулся к приятелю.
— А в чём проблема-то? — удивился Олег.
— Блин, Олежа, я понимаю, насколько тебе было не до того, но такие-то ляпы ты мог заметить?
Далее развернулась оживлённая дискуссия, отвлекшая Воеводу даже от любимой девушки. Настя немного послушала спорщиков, со взрослой, материнской мудростью покачала головой и ушла готовить на всех чай.
Вальку понемногу отпускало, но хорошего в этом было мало. Выходящий из ступора разум приходил во всё больший ужас: господи, откуда? Откуда такие реакции, почему сердце до сих пор болтается где-то в желудке? Осторожно, будто после долгой болезни, Валька встал с кровати и походкой зомби выбрался в секцию. Включил холодную воду, подождал, пока стечёт до температуры «бр-р, ледяная», и как следует умылся. Поднял мокрое лицо к потемневшей от времени амальгаме висящего над раковиной зеркала: м-да. Глаза, как у той белочки из анекдота, и чернющие от раскрывшихся во всю радужку зрачков; бледный до синевы, словно утопленник, губы же, наоборот, пунцовые. Валька снова набрал полные ладони воды и опустил в них лицо. Одна надежда, что пока прочая компания доберётся до кухни с её лампочкой, к нему успеет вернуться обычный вид. Самое важное сейчас — не думать, а уж избегать неприятные мысли Валька умел в совершенстве.
***
Он худо-бедно пережил вечер, а утром смотался из общежития до того, как Серый вернулся с пробежки. Пары сегодня были в городе, в главном корпусе, однако до их начала оставалось ещё больше часа. Валька с глупой надеждой подёргал ручку на двери центрального входа — семь утра, всё заперто. Тогда он натянул на голову капюшон, сунул руки поглубже в карманы, а нос — в толстый вязаный шарф, и пошёл гулять по хрустящему снегу окрестностей.
Анализировать вчерашнее не хотелось до отвращения, однако оставлять всё как есть было неразумно. Такие внезапные реакции на человека, с которым живёшь бок о бок, могли в два счёта разрушить установившийся хрупкий мир. Разум и эмоциональное нутро спорили между собой — копать глубоко? не ворошить, понадеявшись на авось? — и Валька пошёл на несколько малодушный компромисс. «Информации для каких-то однозначных выводов у меня пока нет. Подожду, понаблюдаю. Вдруг это действительно какие-нибудь фазы луны и пятна на солнце?» — чувствуя, как начинают терять чувствительность щёки, он вернулся к корпусу и снова попытался войти. О, счастье, дверь была открыта! Валька счёл данное обстоятельство добрым знаком и, отбросив тягостные размышления, нырнул в тёплый вестибюль здания.
С того дня он взял себе привычку прислушиваться к собственным ощущениям в компании соседей, но больше ничего из ряда вон выходящего не происходило. И вот, когда Валька уже практически успокоился, Серый случайно оставил в душевой бутылёк с шампунем.
Вообще-то, Вальке просто захотелось узнать запах. Вдруг тогда ему всё примерещилось, а значит есть повод окончательно сбросить произошедшее со счетов? Конечно, брать чужое без спроса нехорошо, но он же сразу вернёт на место, никто и не догадается. Валька открыл флакон и аккуратно, будто колбу с токсичным химическим реактивом, поднёс к носу.
Запах был в точности тем самым: дождя и можжевельника. Он идеально ложился на образ сильного, уверенного в себе волшебного зверя, стремительной тенью несущегося сквозь зачарованный лес. «Может, Серый на самом деле оборотень? Каждое утро на пробежку — хоть в дождь, хоть в снег. Какой обычный человек на такое способен? А он что, перекинулся волком где-нибудь подальше от прохожих троп и бегает себе на здоровье». Путаная цепочка ассоциаций привела к воспоминанию: влажный, жёсткий песок под ладонями и коленями, выворачивающий лёгкие наизнанку кашель, хриплое «Живой?». Валька резко захлопнул пластиковую крышечку, но возвращать бутылку обратно на полку у него дрогнула рука. «Что это тебе вздумалось? Что за мерзкое извращение?» — всполошился внутренний голос. Не отвечая, Валька решительно запретил себе думать.
Шампунь пенится густой, плотной пеной, пропитывая запахом каждую микроскопическую капельку влаги в воздухе душевой. Валька тонет в хвое и свежести, растворяется под горячими струями — полной противоположностью ледяных объятий речного омута. «Захаров, или ты через три минуты выходишь, или я ломаю замок к чертям собачьим». Волна мурашек вдоль позвоночника: от затылка до копчика. Запах. «Это для тебя». Внутренности сладко сжимаются. Для меня. Не просто так, верно? Я же что-то значу, да? Всё быстрее сменяют друг друга цветные картинки: ключицы в расстёгнутом воротнике клетчатой рубашки, текучий, изменчивый от небесной бирюзы до асфальтовой серости цвет глаз, пальцы, ласкающие жёлтое дерево гитары. «Хочешь послушать?..» — «Хочу». Напряжение в паху настойчиво требует внимания, рука сама тянется помочь в успевшем позабыться удовольствии. До багровых кругов сомкнутые веки, шум дыхания. Сейчас, вот сейчас, сейчас-сейча… Ах-х! Сладчайшая судорога, колени слабеют, надо опереться, вода сверху. Благословенная вода, смывающая стыдные следы; можжевельник, перекрывающий специфический запах излившегося семени. И отвратительная в своей наготе правда.
***
В комнате был аншлаг.
— Олег, давай! Мочи гада! — шумно поддерживали зашедшие на огонёк соседи из первой комнаты бьющегося с кем-то по сети Воеводу.
Валька отстранённо посмотрел на увлечённую компьютерной баталией компанию, убрал в шкаф банные принадлежности, накинул поверх домашней одежды зимнюю куртку и незаметно вышел.
К вечеру приличный утренний мороз ослаб до приятных -5. Небо затянули низкие тучи, из которых сейчас щедро сыпало снежным пухом. Валька спустился с заметённого крыльца и остановился чуть поодаль, за пределами светового пятна от уличного фонаря над входом. Запрокинул голову: если долго смотреть на снежных мух, золотых в искусственном свете, то покажется, будто они возникают из ниоткуда и снова исчезают вникуда. Совсем как люди.
«Зачем?!» — собственный декабрьский крик эхом отдавался в ушах. Насколько было бы проще, всем проще, останься он тогда на дне. А для второй попытки у бесхребетной падали нетрадиционной ориентации банально кишка тонка. По всем канонам Вальке сейчас полагалось испытывать крайнее отвращение и к случившейся в душевой мерзости, и к себе, и к тому, кто являлся причиной всего. Но была лишь усталость — замогильная, беспросветная — ведь ему только восемнадцать, а значит придётся долгие годы тянуть унылую лямку, смиряясь с открывшимся психологическим уродством. «Почему я, почему всё это со мной, чем я заслужил?..»
— Захаров, что случилось?
Валька шарахнулся на полметра в сторону, запутался в ногах и едва не улетел вверх тормашками в ближайший сугроб.
— Тише, тише, нервный ты наш, — Серый шагнул ближе, вынуждая автоматически попятиться. — Повторяю вопрос: что случилось, отчего ты добрых полчаса залипаешь на улице под снегопадом?
«Ничего», — очевидная ложь, поэтому Валька сумрачно промолчал, отвернув голову. Он давным-давно выучил урок: лучше проглотить язык, чем сказать что-то, что потом долго будет ему аукаться.
— Захаров.
«Пожалуйста, можно я не буду отвечать?»
— Валентин, — у Вальки ёкнуло в груди. — Это личное?
Резкий кивок: «Да».
Пауза.
— Я могу помочь?
«Полюби меня».
«Уйди, прошу, уходи!»
Два диаметрально противоположных чувства рвали сердце в клочки. Валька отчаянно замотал головой.
— Ладно. Просто имей в виду: на меня всегда можно рассчитывать. Из комнаты почти все свалили, вернёмся?
— Я попозже, ладно? — Валька с трудом узнал свой голос.
— Уверен? Ну, как хочешь. Пневмонию только не заработай.
— Не заработаю.
Серый в последний раз смерил его внимательным взглядом, коротко кивнул и, не оглядываясь, пошёл обратно к крыльцу.
«Лучше бы ты меня презирал, как в сентябре. Потому что сейчас от твоей доброты во сто крат больнее».
========== Глава шестая, в которой исполняются Валькины мечты, но к добру или худу — сказать затруднительно ==========
Будьте осторожны со своими желаниями — они имеют свойство сбываться.
М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Валька не был бойцом. Как бы погано не складывались обстоятельства, он старался приспособиться, найти консенсус. Антипатия к отчиму возникла при первой же встрече, но мама любила этого человека, мама устала от вдовьего одиночества, поэтому Валька проглотил свои протесты и скрепя сердце согласился на увеличение их семьи. В конце одиннадцатого он мечтал, как уедет учиться в другой город и будет жить там сам по себе. Его устроила бы даже гостинка на окраине — чтобы платить за съём, можно было бы найти вечернюю подработку, — но взрослые сказали однозначное «нет». Кому нужен вчерашний школьник в качестве работника? А если и нужен, то за копейки, которых будет хватать исключительно на проезд. Подработка плохо скажется на учёбе, он останется без стипендии или вообще вылетит из университета — аргументы множились, у отчима как на грех нашлись связи в ректорате, и Валька опять смирился. Он угодил в общежитие, где к середине октября слепому бы стало очевидно: в комнате 407/4 ему не рады. Кто-нибудь другой начал бы огрызаться, активно выбивая себе место под солнцем, или, в крайнем случае, принялся искать варианты переезда. Валька же терпел и приспосабливался, сколько мог, а когда силы иссякли — попытался решить проблему совсем уж кардинально. Вот и решил, на свою голову.
Первым порывом стало: бежать. Не в другую секцию или даже другое общежитие — в город. Потому что если узнают — а узнают непременно, притворщик из Вальки отвратительный, — то первый семестр покажется ему райскими кущами. Валька купил газету и от корки до корки проштудировал два раздела объявлений: о сдаче жилья и о приёме на работу. Однако через пару дней звонков выяснилось: мама и отчим в своё время были абсолютно правы. На адекватные вакансии студентов-первокурсников не брали, а съём квартиры стоил столько, что ему не хватило бы даже повышенной стипендии. Валька пребывал в пучине отчаяния до тех пор, пока в какой-то момент не осознал: со времени, э-э, инцидента в душевой его извращенская натура более никаким образом о себе не напоминала. Возможно оттого, что оба соседа в эти дни были сильно заняты: один — устройством личной жизни, а второй — работой на кафедре. Валька чувствовал: он совершает роковую ошибку, но традиционно понадеялся на вывозящую кривую и затаился, оставив всё на своих местах. Февральские дни постепенно перетекали в мартовские, открывая незадачливому студенту новую истину: трудна отнюдь не борьба с ненормальными физическими реакциями. Трудно и больно, когда посреди спокойного течения вечера вдруг обрывается дыхание — «Никогда, никогда, невозможно, не со мной, не со мной…», когда просто смотреть — как вести лезвием вдоль вены, когда в душе вскипает чернильная пена ревности всего лишь потому, что улыбка — не тебе, тёплая хрипотца в голосе — не тебе, всё — не тебе. Но тем драгоценнее были моменты совпадения, безмолвного понимания, ненавязчивой дружеской поддержки и доброты.