Опасные забавы

8

– Скажите, как правильнее перевести «эта женщина уродлива», – спросил лорд Свонборо у своей гувернантки. – Если вам не трудно, – добавил он с обаятельной улыбкой.

Зная, каким навязчивым он порой бывает, Розали ответила просто и кратко:

– La femme est laide.

– И толста.

– Elle est grosse aussi. – Розали хмуро взглянула на него. – Герцог направил меня сюда не для того, чтобы учить вас оскорбительным выражениям, милорд. Вы запомнили тот список новых слов, который я переписала для вас?

– Да. – Ниниан откинул прядь темных кудрей, упавшую ему на лоб.

Они прошли по западному крылу, миновав элегантно обставленные комнаты и великолепный бальный зал, украшенный лепными фризами и медальонами. Это была наиболее современная часть замка. Обилие мрамора, золота и светло-серых драпировок напоминало Розали о роскошных парижских дворцах.

Быстро кивнув графу, она сказала:

– Commencer, s'il vous plait[19].

– Сейчас? – растерянно спросил он.

– C'est obligatoir[20].

Он принялся уныло перечислять выражения, заданные ему на прошлом занятии. Переводил Ниниан правильно. Попытки Розали выучить его основам французского языка далеко не всегда были такими успешными. Однако она сразу поняла, что ее подопечный способный мальчик, и не испытывала разочарования или отчаяния.

По прибытии в замок Хабердин она стала регулярно советоваться с Джервасом Даффилдом. Вопреки ожиданиям, он не показался ей ни скучным, ни педантичным, но ее пугали его страсть к древним языкам и знакомство с самыми древними и темными периодами истории. Похоже, он отнесся к ней доброжелательно, в отличие от заурядного капеллана и провинциальных супругов – дворецкого и экономки, – и ей не составило труда получить от него необходимую помощь.

Гувернер долго искал на полках классной комнаты и библиотеки подходящие учебники и наконец нашел французский разговорник для путешественников и пособие по грамматике, принадлежавшее ранее сестре графа, леди Миранде Певерел. Вооружившись этими книгами, а также собственным подержанным экземпляром трактата Жана Жоржа Новерра «Lettres sur la danse et les ballets»[21], Розали приступила к своим обязанностям преподавательницы.

Следуя совету мистера Даффилда, она начала заниматься с лордом Свонборо неформально и без жесткой установки. Замок с его множеством роскошных вещей сам по себе был способен пополнить словарный запас. Она учила Ниниана странным и неправильным глаголам во время их долгих прогулок по паркам; ему легко давались цифры, и он бойко пересчитывал сотни ступеней, поднимаясь из подвалов в мансарды. Посещение кухни тоже оказалось полезным: прислуга сообщила Розали множество названий блюд и напитков, и она принялась отыскивать их французские аналоги.

Прежде ей не раз приходилось бывать в английских загородных домах, и ее поразили величие и древность Хабердина. Всезнающий мистер Даффилд объяснил ей, что замок был выстроен в царствование Вильяма Завоевателя, но от прежнего королевского охотничьего дворца уцелел лишь фундамент. В средние века замок служил крепостью, его дополнили тогда две массивные башни-бастионы, и его старейшую часть до сих пор украшал тяжелый, крепко сколоченный деревянный портал. Галереи, увешанные коврами комнаты и коллекция оружия помнили дни, когда рыцари и их дамы бродили по коридорам, а одна по-прежнему называлась «ристалищем». Марчанты купили замок у королей, но их жизнь в нем отнюдь не была мирной. В эпоху гражданских войн старинную норманскую башню непоправимо разрушили войска парламента. Впоследствии из ее камней выстроили часовню и дом дворецкого.

Сосредоточившись, Ниниан продолжал:

– Бальный зал. La grande salle de la danse. Большой короб. La boite. Пуговица. Le bouton. Масло. La beurre.

– Le beurre, – поправила ее Розали.

– Неужели? Diable!

Потрясенная открывшимся в нем талантом ругаться по-французски, она осведомилась, откуда ему известно столь крепкое словцо.

– От вас, – весело откликнулся он. – Вчера во время тренировки вы потеряли равновесие и так сказали.

– Вы не имели права повторять, милорд.

– Несколько раз я слышал, как вы говорили sacrebleu[22], – добавил он, и в его синих глазах мелькнули озорные искры. – И peste[23].

– Зачем только я согласилась с вами заниматься? – посетовала она.

Ниниан схватил ее за руку.

– Пожалуйста, не покидайте меня, мадемуазель. Я буду хорошо себя вести и больше не скажу ни одного грубого слова.

Привязанность молодого лорда заметно возросла за этот месяц в Хабердине, и Розали огорчилась, что он не хочет ее отпускать.

– Не могу же я здесь оставаться вечно, – как можно более спокойно заметила она.

– Но почему? Разве вам здесь не нравится?

– Очень нравится. Но я танцовщица, и мне нужны сцена, оркестр и зрители.

– Когда я стану владельцем замка, то выстрою для вас театр, – торжественно заявил мальчик. – Лучший в мире.

Его слова заставили ее улыбнуться, но она поняла, что Ниниан был искренен.

– Может быть, нам стоит перейти в елизаветинское крыло, – предложила она. – Я сейчас придумала еще один способ выяснить, что вы успели усвоить.

На деревянных стенах галереи висели фамильные портреты, и когда Розали показывала на шелковые рубашки, бархатные камзолы и драгоценности предков Ниниана Марчанта, он точно определил их цвета.

Остановившись у самого выразительного портрета молодой дамы с длинными темными локонами и голубыми глазами, он суховато произнес:

– Это моя мать. Она до сих пор так выглядит, хотя редко улыбается. Сейчас она на водах и с ней ее врач. Пока он не вылечил ее, она была ненормальна. Derangee[24]. Ее зовут Гермия.

– Как красиво.

– У нас семейная традиция – давать дочерям имена в честь шекспировских героинь. Вот почему дочку моей сестры Миры назвали Джульеттой.

Он провел Розали по галерее и вновь ускорил шаги, когда они подошли к большому портрету юноши с каштановыми волосами, ружьем в руках и спаниелем, разлегшимся у его ног.

– Это Джер со своей собакой.

Естественно, Розали сразу узнала своего работодателя – сходство портрета с оригиналом было безошибочным. Художник Хоппнер сумел уловить доброжелательность герцога, столь знакомую девушке, и передал его характерную, несколько странную и экзальтированную позу. Розали не сказала ни слова, опасаясь показать Ниниану, как она скучает по его опекуну. Она направилась к следующей картине, продолжая задавать мальчику вопросы.

В сочельник обитатели замка собрались в часовне на дневную проповедь мистера Пенфилда. Гирлянды остролиста украшали медную ограду алтаря, а красные ягоды выделялись на темных каменных и деревянных сводах. Во время службы Розали замерзла, ее пальцы и ступни так онемели от холода, что она чувствовала себя застывшей, подобно мраморным изваяниям на гробницах Марчантов.

К счастью, в классной комнате, ставшей ее гостиной, были большой камин и ящик для угля. Проведя сокращенный урок с Нинианом, она отпустила его и села писать поздравительное письмо тетке. Однако ее прервала горничная, привлеченная вниз шумом. Она вручила Розали письмо из Лондона.

Увидев знакомый почерк Мери Гримальди, девушка быстро развернула лист. Но, когда она кончила читать, ее настроение изменилось и она всерьез задумалась.

Не то чтобы приятельница сообщила ей дурные новости, скорее, наоборот. Рождественская пантомима в Друри-Лейн сделалась очень популярной, а выступление клоуна Джо в роли жестокого вегетарианца произвело в Лондоне настоящую сенсацию. Его портреты в этой роли выставлялись в витринах магазинов чаще изображений принца Уэльского, а новые шутки обсуждались почти каждый день, подобно биллю о регентстве.

Розали от души порадовалась успеху Джо, но когда прочла вырезанную из газеты статью – рецензию на первую поставленную в сезоне оперу (Мери приложила ее к своему письму), – ею овладели совсем иные чувства. Критик издевался над режиссером Королевского театра за неверное распределение ролей. Особое неудовольствие у него вызвала полная, широколицая певица-сопрано, исполнявшая трагическую партию Заиры. Он беспощадно описал синьору Бертинотти, заметив, что при такой комплекции ей куда больше подходят нож и вилка, а не кинжал. Ее игра разочаровала анонимного критика, и он уклонился от оценки балета, заметив вскользь, что это «Персидская жена», спектакль Росси, поставленный прошлой весной.

Описание победы Гримальди и поражения синьоры не просто разожгли желание Розали вновь оказаться на сцене. После этого письма она уже не могла восхищаться ни обедом для слуг, ни их вечерним балом. Когда лакеи и горничные закружились в шумной сельской пляске, она принялась обдумывать предстоящий разговор с лордом Свонборо о своем немедленном отъезде.

Но перед сном она решила, что незачем портить праздник Рождества юному лорду, пусть даже ее собственный основательно испорчен. С этой новостью можно и повременить.

Ниниану позволили на несколько дней прервать занятия, и без того не слишком обременительные, и в праздники он с удовольствием играл в биллиард, карты и в шарады. За вечерним обедом он, Розали и мистер Даффилд съели жареного гуся, тушеную куропатку, тушеную морковь, пирог с козлобородником и пудинг со сливками. После столь плотного обеда граф заметно отяжелел и вскоре лег спать, сказав, что завтра должен проснуться пораньше и отправиться с собаками на охоту.

В День подарков он и грум выехали на охоту в аббатство Свонборо. Вернулся он поздно, вновь плотно пообедал и, прежде чем удалиться в библиотеку со своими наставниками, подкрепился апельсинами, засахаренными фруктами и жареными каштанами.

Вытерев пальцы носовым платком, Ниниан отрывисто и безапелляционно заявил:

– Сыграем в «Дракона».

– Я не знаю как. – откликнулась Розали.

– Проще и быть не может, – заверил ее мальчик.

Ученик на какое-то время стал их учителем, и через несколько минут Розали склонилась над чашей с разогретым бренди, ловко вытащив горячие смородины. Ниниан, затеявший эту игру, первым устал от нее, но Розали и гувернер остались рядом с огнем и продолжали состязаться, покуда молодой лорд, растянувшись на диване, что-то записывал.

Вскоре он поднял голову и спросил:

– Как будет по-французски «восхитительный».

– Ravissante, – рассеянно ответила Розали; ее внимание было целиком сосредоточено на неярком голубом пламени в чаше. Зная, что быстрый, решительный поступок лучше всего, она опустила руку, достала новую горячую ягоду и бесстрашно съела ее.

Ниниан опять приподнял голову.

– Какого цвета у вас глаза, мадемуазель?

– Зелено-голубые, – попробовал определить мистер Даффилд.

– Скажите, пожалуйста, по-французски.

– Bleu-vert, – перевела Розали.

Герцог Солуэй, незаметно вошедший в комнату, заявил:

– Elle a les yeux turquoise[25].

– Джервас! – радостно воскликнул Ниниан.

Гувернер и преподавательница поднялись с ковра, но хозяин жестом просил их не прерывать игры:

– Но «Смотри, не задавайся, Чересчур не заиграйся. И не жадничай, хватая. За Драконом чудищ стая Тебя сразу заберет!» – Герцог повернулся к дивану и спросил:

– А почему ты не играешь, Ниниан?

– Я пишу стихи. По-французски, – многозначительно пояснил мальчик. – Они посвящены мадемуазель.

Розали безуспешно попыталась разгладить складки на юбке и сказала:

– Я дала задание молодому лорду, но не предполагала, что стану героиней его стихов. – Она сугубо по-галльски пожала плечами и заключила: – On essaie de faire des progres[26].

– Похоже, что вы добились немалого успеха, – согласился Джервас. – Уж если Ниниан решил провести День подарков в занятиях такого рода!..

– А где тетя Элизабет? – поинтересовался Ниниан. – Неужели она осталась в Кавендер-Чейз?

– Она отправилась а гости в Дебришир вместе с Офелией и Хедингтоном и полдюжиной их детей. Мы расстались с Мирандой и Джастином сразу после крещения младенца и в сочельник были уже в Хедингтон-Холл.

– А на кого похож ребенок Миры?

– Девочка совсем крошечная, – сообщил Джервас. – У нее синие глаза, совсем как у тебя, и такие же темные.

– А когда я ее увижу?

– Они что-то говорили о твоем приезде в Чейз на Пасху. Можно прочесть стихи?

Ниниан покачал головой и спрятал лист бумаги в карман.

– Я еще не закончил.

Сев рядом со своим воспитанником, Джервас полюбопытствовал:

– За обедом для слуг кто занял мое место? Ты?

Мальчик энергично кивнул.

– Праздник удался на славу! Потом мы все пели глупые песенки, а лакеи пытались целоваться с горничными под омелами. Я оказался партнером мисс Бринкуорт, хотя мне это не по душе. Но она меня сама попросила.

– А что ты еще делал все это время?

– Учил французский. И переводил с латыни. – Ниниан хмуро сдвинул брови. – «Историю галльских войн» Цезаря.

– Ну и как, трудно было?

– Ужас! На прошлой неделе мы с Джапом ездили на охоту, а сегодня я отправился один. Так что я хорошо покатался и повидал красивые места. Сейчас у меня нет занятий, и каникулы продлятся двенадцать дней. Я уже говорил мадемуазель, что тетя Элизабет и дядя Уильям собираются устроить бал. И о пироге тоже упомянул.

Джервас вздохнул:

– Неужели ты не можешь думать ни о чем, кроме еды? Я не против пирога, но пока в доме траур, мне кажется, эти торжества неуместны.

– А мы не станем никого приглашать, пусть это будет наш вечер. Мы останемся вчетвером ты, я, Джап и мадемуазель. Если оденемся во что-нибудь смешное, то назовем вечер маскарадом. Bal masque, – добавил Ниниан и с видом победителя взглянул на Розали.

– Разгадать, кто мы такие, не составит особого труда.

– Ну и пусть, – откликнулся Ниниан. – Я стану сэром Френсисом Дрейком. Вы поможете мне с костюмом, мадемуазель? В мансарде полно сундуков со старой одеждой. Полагаю, что мы найдем что-нибудь подходящее.

Розали посмотрела на герцога и поняла, что он задумался о чем-то своем.

– Если позволит его светлость. – Ниниан повернулся к гувернеру.

– Кого бы вы хотели изобразить, Джап?

– Наверное, Оливера Кромвеля. Большинство моих костюмов темные.

– Нет, он нам совсем не кстати, – возразил мальчик. – Марчанты всегда были роялистами. Вы станете рыцарем – у нас в замке есть шлемы и мечи.

Джервас прервал завязавшийся спор, сказав, что из мистера Даффилда получится отличный Кромвель. Затем он спросил Розали:

– А каков ваш выбор?

– На дне моего сундука лежат два балетных костюма, так что я предстану перед вами волшебницей или пастушкой.

– Вы должны появиться в костюме Титании, – решительно заявил Ниниан. – Королевы фей. Ну а ты, Джер?

– Пусть мой герой останется для вас тайной, – откликнулся Джервас. – Я хочу преподнести вам сюрприз.

Розали видела, что Джервас желает посоветоваться с мистером Даффилдом об успехах своего подопечного. Она уговорила Ниниана пораньше лечь спать и тоже откланялась. Но, к ее удивлению, герцог вышел в холл следом за ними.

– Ниниан, – заметил он, – у тебя неприлично длинные волосы. Я надеюсь, что утром ты позволишь Уэбстеру прикоснуться к ним ножницами.

– По-твоему, я должен это сделать?

– Говорил и повторяю тебе, что просто обязан.

Проследив, как его кузен поднимается по лестнице из резного дуба, Джервас обратился к Розали:

– Скажите без обиняков, как ему дается французский?

– Как ученик и преподавательница мы оба друг друга стоим, – печально отозвалась она. – По-моему, ему очень нравятся наши занятия, и он выучил немало нужных слов и выражений, Вскоре я покину Хабердин и считаю, что мой опыт хоть немного да пригодится в дальнейшем.

– Но вы же согласились участвовать в карнавале через двенадцать дней? – напомнил он.

– Думаю, что мое участие примирит лорда Свонборо с неминуемым отъездом.

Взглянув на медный подсвечник над их головами, он спросил:

– А что случилось с веткой для поцелуев, которая всегда висела здесь?

– Я видела только одну, в холле для слуг.

– Жаль. Здесь ей-самое место. – Улыбнувшись, он произнес уже более доверительно: – Я приехал в Хабердин не только за тем, чтобы выяснить, как ведет себя мой подопечный. Я часто думал о вас, и я... – Он оборвал себя на полуслове и спросил: – У вас больше не болит лодыжка?

– Она зажила, и я могу каждый день кружиться в вашем бальном зале.

– Совсем без музыки? Или она звучит у вас здесь? – Он прикоснулся указательным пальцем к ее брови.

Она кивнула.

Его серые глаза смотрели прямо на нее и словно проникали в душу. У нее заалели щеки. Она смущенно пробормотала:

– Уже поздно, ваша светлость.

– Еще один вопрос, и я вас отпущу. Вы рады моему приезду, или мне следовало бы его отложить?

Его вопрос привел ее в замешательство. Ей было трудно ответить. Розали не смогла выдержать возникшее напряжение, резко повернулась и молча двинулась к лестнице. И, лишь дойдя до верхней площадки и ощутив себя в безопасности, она вспомнила, что так и не поздравила его с Рождеством.

Когда Розали поняла, что влюбилась в герцога Солуэй, то далеко не сразу смогла оценить опасность ситуации. Танец был главным делом ее жизни, поглощавшим все прочие мысли и направлявшим ее поступки к единой цели. Нежное чувство к герцогу Солуэй стало для нее чем-то совершенно новым и неведомым. Однако его внешние проявления – лихорадочное биение сердца и учащенный пульс – походили на те ощущения, которые она испытывала перед выходом на сцену.

В ее танце отсутствовала какая-либо аффектация, но от душевной тревоги она почти не могла есть и спать. Устав от повседневных дел, она по ночам вспоминала свои встречи с герцогом, пусть даже самые мимолетные. Ее нагрузки во время тренировок все увеличивались и требовали должного отдыха и хорошего питания, и хотя с приездом Джерваса обеды стали вкуснее и разнообразнее, у Розали пропал аппетит, особенно в его присутствии.

Когда позволяла погода, он и Ниниан выезжали и присоединялись к охотящимся в аббатстве Свонборо. После возвращения, чаще всего в полдень, Ниниан принимался за занятия латынью, затем за французский, а Джервас отдавал распоряжения дворецкому. Он редко приглашал гостей, и за обедами у него бывали только охотники из соседних графств Рутландшир и Лестершир. В этих случаях лорду Свонборо и его наставникам накрывали вечерний стол без какой-либо торжественности в классной комнате.

Как-то в дождливый день Розали, Ниниан и Джаспер Даффилд собрались в мансарде и принялись искать подходящие одеяния для сэра Франсиса Дрейка и Оливера Кромвеля. Они так воодушевленно рылись в сундуках, выуживая старые тряпки, что забыли о времени, и лишь звон колокола вернул их к действительности. Они торопливо разошлись по комнатам, вымыли запачкавшиеся лица, причесали спутанные волосы и переоделись.

Розали присоединилась к маленькой группе собравшихся в холле и попыталась отвести взор от сурового и неодобрительного взгляда капеллана, когда тот начал жаловаться на постоянные опоздания лорда Свонборо. Она испытала облегчение, заметив, что герцог не обратил внимания ни на ее собственную задержку, ни на медлительность своего подопечного.

Позднее, когда угрюмый духовник удалился из библиотеки, Джервас пересел поближе к Розали.

– Сегодня я слышал, как вы смеялись в мансарде.

– Неужели мы так шумно себя вели? – спросила она, ненароком встретившись с ним взглядом.

– Да, и я надеюсь, что вы еще не раз повеселитесь. Этот дом никогда не был таким оживленным, как сейчас.

Он спросил, как часто она развлекалась во Франции на праздниках, и она ответила:

– Крайне редко. Хотя религиозные обряды были отменены еще в моем детстве, по утрам на Рождество мама ходила со мной к Моссе. А на обед нас ждал buche de noel[27]. Это время года – самое напряженное для актеров. Каждый день спектакли, пантомимы и балеты. Так что до нынешнего дня мне было не до праздников, и я совсем не отдыхала.

– Год назад мы в Хабердине готовились к свадьбе, и у нас царила страшная суматоха, – сказал он ей. – Моя кузина Миранда и виконт Кавендер обвенчались в часовне в сочельник, и на торжество собралась вся наша семья. Мой отец неважно себя чувствовал, но скрывал это от нас. Подозреваю, что он понимал – это его последнее Рождество. Я никогда не ощущал его потерю так остро, как в эту неделю. Наш дом сам по себе возбуждает воспоминания. Не удивительно, что моя матушка до сих пор не в силах вернуться сюда. Вероятно, она останется с моей сестрой в Хадингтон-Холл до начала лондонского сезона, а потом переедет в особняк Солуэй.

– По-моему, она сама не знает, чего ей хочется, – пробурчал Ниниан. – Я бы на ее месте не поехал в Лондон. Если не считать Седлерз-Уэллз и Сепентай, там просто отвратительно.

– Я тоже от него не в восторге, – признался Джервас.

– Но почему? – недоуменно спросила Розали. – На мой взгляд, это прекрасный город. Быть может, здания в Париже величественнее, но магазины в Лондоне ничуть не хуже, если не лучше. Столько садов и парков, театров и выставок, что скучать не приходится, и каждый может провести время как хочет. По праздникам торжественные шествия и фейерверки, а по ночам улицы так красиво освещены.

– А вот днем по ним не пройдешь, столько едет карет, подвод и наемных экипажей, – возразил Джервас. – Я согласен, Мейфэр и Кенсингтон превосходны, но в других кварталах по углам прячутся десятки преступников, а нищие дети плачут от голода. Работные дома переполнены, как и исправительные, а в долговых тюрьмах нет ни одной свободной камеры. – Он улыбнулся Розали и спросил: – Ну как, вы поняли, что город нельзя сравнивать с сельской местностью?

Девушку обидело пренебрежение герцога к ее мнению. Она решила, что несходство их вкусов вызвано разностью происхождения. «Как глупо, – выругала она себя, – стремиться душой к человеку, столь чуждому по интеллекту, происхождению и жизненному опыту». Вместо этого она могла бы подумать о себе, о том, удастся ли ей осуществить свои заветные мечты и вернуться в Оперный театр.

Густой туман, нависший над местностью в новогодний день, не удержал Ниниана от поездки на охоту.

– Сегодня следы будут очень глубокими, – пояснил он Розали, когда они сели завтракать. Ниниан привстал в кресле и начал торопить своего гувернера. – Должно быть, Том Уэбб приготовил для нас лошадей. Мы страшно опаздываем – охота уже началась в чаще Стоук-Энд. А Джерваса я не жду. Он присоединится к нам позже.

Розали по привычке поела очень немного и выпила чашку кофе, слишком слабого для ее континентальных вкусов. Еще недавно она, не считаясь ни с чем, питалась в одиночестве, но теперь многое начинало ее раздражать.

Вернувшись в свою комнату, она надела плащ с капюшоном, который ей дала тетка, и полуботинки, купленные уже здесь у сапожника. Он так пленился ее изящными балетными ножками, что сам предложил сделать для нее башмаки на скользящей подошве. Ей хотелось забыть о своих невзгодах, и она быстро спустилась с холма в селение, прошла по длинной улице с прочными каменными зданиями – особняками с островерхими соломенными крышами, церковью, несколькими магазинами и «Ветвью Солуэй». Заметив на постоялом дворе кареты, упряжки лошадей и кабриолеты, она догадалась, что там празднуют наступление 1811 года.

Розали решила исследовать остатки старинного леса Хабердин. Мистер Даффилд объяснил ей, что большинство деревьев срубили еще несколько столетий назад и построили из них фермы, но несколько рядов по-прежнему окаймляли границы обширных владений герцога. Добравшись до широкого чистого поля, где паслись овцы, она увидела средневековый сарай и вспомнила замечание гувернера, что пейзаж отражает создавшую его феодальную систему.

Поскольку колея для карет между деревьями была самым коротким путем от Большого Мелдона к Малому Мелдону, она встретила нескольких прохожих. Сначала ей попались мужчина и женщина с целой оравой шумных, краснощеких детей. Затем двое молодых людей с бегущей впереди собакой громко поздравили ее с Новым годом.

Небо потемнело и сделалось темно-серым, а воздух стал суше и холоднее. Желая скоротать дорогу и не возвращаться через селение, она двинулась по узкой тропинке. Розали надеялась, что тропинка приведет ее прямо к замку. Но она так плохо ориентировалась, что ей пришлось обратиться за помощью к прохожему, бедно одетому человеку с топором в руках.

– Пройдите еще немного, – грубовато проговорил он, – и вскоре доберетесь до пологого склона. – Он прищурился и добавил: – Должно быть, вы та самая француженка, гувернантка молодого лорда?

– Да.

– Моего сына убили в Голландии более десяти лет назад. Он сражался с французами.

Желая хоть как-то успокоить его и смягчить старую боль, она доброжелательно произнесла:

– Наверное, он был храбрым.

– Вы правы, – согласился мужчина и пошел своей дорогой.

Розали направилась дальше по тропинке, поеживаясь от холода, и вновь ускорила шаги – навстречу ей двигался Джервас. Она изумленно воскликнула:

– А я думала, что вы охотитесь!

– Я охочусь за вами, – отозвался он. – Парри сказал, что вы ушли час назад, и я встревожился, уж не заблудились ли вы.

– Mais nоn, ваша светлость.

«Наверное, он решил, что я задыхаюсь после долгой прогулки», – подумала Розали.

Ветер задул сильнее, и сухие ветки начали с треском цепляться одна за другую.

– Какой мрачный, траурный звук, – пробормотала она и согнула замерзшие пальцы.

Он поглядел на верхушки деревьев и радостно воскликнул:

– Вот оно!

– Что?

– То, что я ищу. Подойдите поближе, и я вам покажу.

Не успела она повиноваться, как он крепко сжал ее в нежных и страстных объятиях. Его руки держали ее более надежно, чем это получалось у кого-либо из ее партнеров по танцам, а в движении его губ мягкость и вялость сменились жестким и решительным изгибом. Этот поцелуй был совсем не похож на предыдущий, когда он обнял ее в ту уже давнюю ночь в Седлерз-Уэллз. Тогда ей хотелось одного бежать от него и никогда больше не видеть, а теперь она боялась, что он сам легко может уйти и бросить ее.

Не ослабляя объятий, он сказал:

– Поглядите.

Она откинула голову, и снежинки слетели ей на брови и щеки:

– Какой сильный снег!

– Да смотрите же! На верхней ветке.

– Я ничего не вижу. Только снег на дереве.

– Это омела, – пояснил он.

– Вы уверены? – разочарованно откликнулась она. – «Как хороши поцелуи в холле для слуг с красными бархатными лентами и золотыми кисточками!»

– Конечно, я должен научить вас ценить совершенную красоту зимних деревьев, моя маленькая танцовщица из Оперы.

Но Розали, лишившаяся газовых тканей и блесток, мягкой игры света и ярких красок своего редкого мира, сомневалась, что это ему удастся.

Он засмеялся, очевидно, он был весьма доволен собой или ею.

– Вы действительно думаете, что на меня так странно подействовала зима? Не стану этого отрицать. Как сейчас похолодало! Если такая погода удержится, Ниниан сможет покататься на коньках на пруду. Но не надо его убеждать, что вы тоже попробуете, вам больше незачем рисковать. – Коснувшись ее плеча, он с заметным сожалением произнес: – Нам лучше вернуться домой.

Его слова и поступки, волнующие и одновременно рождающие в душе благодарность, доказывали, что чувства Розали вознаграждены. «Ну а что, если он просто решил позабавиться из любопытства, посмотреть, как я откликнусь на его посулы?» Девушку мучали сомнения.

Они расстались в холле. Джервас отправился в библиотеку, а Розали поспешила к себе в комнату. Ей нужно было уединиться и прийти в себя, потому что встреча в лесу окончательно вывела ее из равновесия.

Она понадеялась, что работа поднимет ей настроение: переоделась в разноцветный танцевальный костюм и розовые чулки и двинулась в бальный зал. На первых порах его размеры пугали ее, она несколько раз поскальзывалась на отполированном до блеска полу, но потом освоилась и поняла, что во всех прочих отношениях – это идеальное место для репетиций.

Розали по привычке принялась копировать позы богов и богинь на барельефах. Затем, использовав кресло как временную опору, она приступила к упражнениям. Розали смотрелась в трюмо в золоченой раме и отмечала малейшие погрешности в движениях.

Оказавшись в центре зала, она исполнила «Танец с лентами» Лизон из своего любимого балета. Его сюжет был на редкость прост, и ей очень нравились герои – не аллегорические и мифологические персонажи, а обычные люди, сбитые с толку спорами о предстоящей свадьбе. Она мечтала когда-нибудь вновь станцевать партию очаровательной Лизон, отказавшей жениху, богатому и глупому молодому человеку, – таков был выбор ее матери, – и соединившейся со своим возлюбленным Коласом.

Впервые этот балет поставил в Бордо Жан Доберваль. Там находилась его прославленная балетная школа, и первое представление состоялось за две недели до рокового штурма Бастилии – в день, когда родилась Розали. Знаменитый хореограф создал свою героиню, думая о Дельфине де Барант. Он рассчитывал, что она выступит в этой роли в Париже, оправившись после родов, но балерине так и не пришлось исполнить партию, хотя она была источником вдохновения мастера. Когда Дельфина вернулась на сцену, в моду вошли совсем другие балеты, с политическими сюжетами. Их вызвала к жизни революция.

В роли Лизон выступила Розали, а партию Коласа исполнил Арман Вестрис. В то время он был многообещающим юношей, популярным среди своих соучеников. Но Дельфина, точный и строгий критик, сказала дочери, что он куда менее талантлив, чем его отец, Огюст, и дед, Гаэтано, всегда считавшийся Le Dieu de Danse[28]. Зрелый Арман и вовсе не произвел бы на нее впечатления, думала Розали, теперь он стал таким самодовольным, самоуверенным, играющим на своем громком имени. Но, напомнила себе девушка, она ведь тоже именуется «де Барант». Презирать Армана и завидовать ему лишь потому, что он достиг успеха, а она нет, просто нечестно.

Она осталась довольна исполнением entrechat six и заключила, что долгие недели отдыха ей не повредили, а только помогли. К ней вернулась былая гибкость, теперь она была способна высоко парить в battements, ей начали удаваться глубокие plies и изящные ronds de jambe.

Ее танец достаточно хорош для балетной труппы Оперы, в этом она не сомневалась. Ее удовлетворит любое достойное положение в театре, каким бы оно ни оказалось, – первой танцовщицы, soloiste или coryphee[29]. Если она обещала умирающему отцу сохранить свою честь, то и горячо любимой матери дала слово продолжить традицию и выступать на сцене.

Джервас вошел в бальный зал тихо и незаметно. Он скрылся в алькове и мог наблюдать оттуда за девушкой, чья смешная красная юбочка вращалась вместе с ней по кругу, открывая нижнее белье кораллового цвета.

Все эти месяцы, видя ее танцующей, он мечтал поцеловать обольстительные губы Розали и прижать ее хрупкое тело к своему бьющемуся сердце. Теперь он глубоко сожалел об опрометчивом поступке под омелой.

Целовать ее второй раз было глупо и не слишком честно. Но потом, когда она перестанет быть гувернанткой Ниниана, он отбросит сдержанность, и долг хозяина не будет больше его стеснять. Тогда он сможет свободно говорить о своих чувствах и распоряжаться их судьбами.

Еще в Шропшире он постоянно думал о Розали. Разлука подтвердила подозрения, зародившиеся во время его приезда в Бибери. Он желал девушку. Желал так сильно, что невольно осмелился оскорбить ее этой страстной и неуместной увертюрой.

– Peste! – Танцовщица, не догадываясь о его молчаливом присутствии, ударила себя ладонью по лбу и пробормотала: – Chienne stupide et gauche![30]

Джервас не заметил ее ошибки и не понял, почему она назвала себя глупой, неуклюжей собачонкой.

Розали медленно поднялась на цыпочки, а потом вытянула и вскинула вверх розовую ногу. Она показалась Джервасу воплощением изящества.

Однако ее затрудненное дыхание и мелькнувшая на мгновение гримаса боли предупредили герцога, что силы девушки на исходе. У него не было ни возможности, ни прав остановить ее, и он осторожно выскользнул из бального зала.

Извиняться не имело смысла, объяснять ей, что он чувствует, тоже. С этим следовало повременить.