Ошибочка вышла

Двадцать часов до ответа на главный вопрос

— Ну что… — доктор, Галина Васильевна, хмуро смотрела на экран УЗИ, пока я лежала в чем мать родила. Опять. — Ну вот оно и дитё.

— На месте? — я дёрнулась и привстала на локтях. Меня тут же, одним только взглядом, уложили обратно.

— На месте. Не было у вас кровотечения, Софья Львовна. Имплантационное, максимум. Три капли капнуло, и уже паника… лет-то сколько?

— Девятнадцать, — я до жути боялась, что прозвучу испуганной и жалкой, что меня упрекнут в незрелости, обвинят в глупости. Но голос показался на удивление твёрдым и уверенным.

— Ну зато легко выносишь, — флегматично заметила Галина Васильевна и продолжила осмотр.

Она что-то колотила на клавиатуре, бормотала медсестре данные, а у меня шум стоял в ушах.

«Легко выносишь...»

И ведь если никого не разубеждать, все и дальше будут уверены, что я стану матерью. А у меня в голове не укладывалось это от слова совсем.

Я — мать.

Я — такая же, как другие мамы в этом отделении.

— Вставайте и идите в палату. Минут через двадцать ко мне поднимитесь. На посту расскажут, — Галина Васильевна даже улыбнулась, и я вдруг расслабилась.

Почему-то на душе воцарилось невероятное спокойствие, просто фантастическое, будто свалился огромный камень. Я буквально парила над полом, пока шла в палату, и даже хотела поделиться радостью с соседками, будто что-то для них значу.

Наверное, даже значила, мы же на одной стороне. Делим одну проблему, верно?

В палате на меня действительно отреагировали очень живо.

— Ну как? — Вика сидела, скрестив ноги по турецки, и, когда я вошла, вся натянулась как струна.

Света вытащила наушники из ушей, Галя оторвалась от книги, которую читала.

— Нашли.

— Ну слава богу! Ну вот, а ты боялась! — начала причитать Света и тут же пустилась в рассказы, начинающиеся со слов: «А у меня так же...» и «А вот я, когда...»

Почему-то высидеть двадцать минут оказалось не так просто. Я вспоминала картинку на мониторе, которую мельком успела увидеть, и попыталась понять, чувствую ли это внутри себя. Ничто не намекало на беременность, и оттого ещё сложнее было поверить в происходящее. Особенно когда вон, на соседней койке крайне взволнованная Света с животом, и у неё куча «беременных приколов», а я тут совсем никакая не прикольная и даже ещё не до конца как будто беременная.

Дослушивать Свету и выжидать положенное не стала, вышла из палаты, едва прошло десять минут, и поплелась к посту, успокаивая себя по дороге.

Штормило.

То на душе светло-светло, то наоборот страшно и что-то тянет внутри.

А главное, с кем бы поговорить… Папа написал, что дежурит. Мотя особо моих проблем не разделяла, только и могла сказать, что: «Все будет хорошо!» Нет, это поддержка, но скорее снимающая с неё ответственность, чем с меня груз, а мамы у меня в наличии не имелось.

— Проходите, — велела Галина Васильевна и зачем-то кивнула медсестре, чтобы та вышла из кабинета и оставила нас.

Таинственней некуда.

— Ну что. Беременность маточная. ХГЧ почти десять тысяч, это очень хорошо для вашего срока,— и она замолчала. — Ваш отец просил, чтобы я… — она отвела взгляд. — Соня, что вы решили?

— Я… вроде как…

— Вроде как? Или как-то?

— Понимаете, я была однозначно уверена «как». Но теперь хочется немного… подождать, что ли.

— Ждать?

— Ну я… а сколько у меня времени?

Галина Васильевна покачала головой.

Она будто что-то понимала, чего не понимала я.

— Держать я вас тут не буду. Не за чем. Патологий нет. ХГЧ в норме, беременность определяется как маточная. Кровотечения нет, анализы в норме, даже прогестерон взяли — всё как по учебнику. Через две недели можно идти вставать на учёт.

И она захлопнула толстую папку, будто ставя точку в нашем разговоре.

Никаких тем про аборты, никаких больше “понаблюдаем”.

— А так… можно? — глупо спросила я, будто мне могли сказать “нет”, после того как явно заявили “да”.

— Вам — можно. И мой вам совет… подумайте хорошенько.

— Вы про всякое в духе “не сможешь больше родить” или “твоя беременность — твоя ответственность”?

— Нет, — Галина Васильевна покачала головой и вздохнула. Как-то почти печально. — Нет. В палате рядом с вашей лежит женщина… рожает девятого. Сил уже нет, а всё рожает. Потому что муж баптист. И для неё это вредно, организм изношен. И я бы советовала больше этого не делать. В вашей палате девушка с внематочной. Она бы всё равно сделала аборт. Потому что двое детей, младшему нет и полгода, контрацепция, лактация, гормоны — что-то подвело, что-то не так сработало. Всё сложилось в одно время в одно место и вот… а она на грани развода. И я бы её поняла. Удивлю вас, но не все врачи настаивают рожать, мозг должна иметь каждая свой. И да, всякое бывает. Всякое случается. Потому я могу посоветовать только подумать. Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно… кто знает. Может, и ваш ребёнок не просто так случился.

— А как же ручки… ножки… — грустно улыбнулась я, припоминая фильм “Джуно”, где религиозные фанатики вопили, что у ребёнка уже есть ногти.

— Вот, — Галина Васильевна протянула маленькую чёрно-белую картинку.

Там крошечный пузырёчек, даже не головастик, как показывают в фильмах.

— Нет там ещё никаких ручек и ножек. Скоро будут, пока — нет. Это ещё даже не называют “плод”, это эмбрион. В вас пока скопление клеток, они уже что-то значат, но ещё ни во что не превратились. Но это не значит, что это не ребёнок. Ребёнок. У него есть пол, набор ДНК, если дать ему жить, он станет кем-то. Он уже знает, какого цвета будут его волосы, глаза. Но вы — нет. Вы ещё даже не чувствуете ничего, сейчас этот шаг сделать проще всего, и никто не вправе вас осудить. Но чем дальше, тем морально вам будет сложнее. Пока мы не говорим о ребёнке, мы сохраняем беременность только с пятой недели, не считая каких-то частных случаев. И то, сейчас всё, что вы услышите, если что-то случится: “Будем следить, жизнеспособен ли эмбрион”. Пока мы не услышим его сердце — мы не можем знать, что он жив и развивается. Плодное яйцо может оказаться пустым. До двадцать второй недели вас не будут класть в роддом, если что-то случится, и в случае чего это будет выкидыш, а не роды, до двадцать пятой никто не обязан проводить реанимацию вашего ребёнка, до седьмой или даже восьмой недели вас не возьмут на учёт и вы не будете “официально беременны”. Сейчас вы должны выбросить всё из головы и подумать в том числе о себе. Пока — нет вас и ребёнка, есть вы, и он зависит от вас. Не слушайте никого и не смотрите на соседок по палате. Я видела ваши глаза, когда заводили на УЗИ ту пациентку.

— А она…

— А она двадцать недель ходила беременная и даже чувствовала, как ребёнок шевелится, — просто ответила Галина Васильевна и потёрла переносицу. — Никто не даст вам инструкцию, никто не скажет что хорошо, а что плохо. Никто не вправе решить за вас. Есть те, кто скажут, что вы дура и безответственная дрянь, убившая ребёнка. А есть те, кто скажут, что вы молодец и поддержат. И все неправы. Вы — правы. И решать вам. Даже отец ребёнка, а я надеюсь он в курсе, не может сказать вам что делать. Помните, даже если законодательство, ВОЗ, минздрав считают, что внутри вас не ребёнок — это не значит, что вы не имеете право считать его таковым. Но точно также… если трое антиабортниц и яжематерей заорут, что вы убийца — шлите их куда подальше! Поняли?

Я кивнула, преисполненная сил и вдохновения.

Мне дали пищу для размышлений, и я боялась её потерять.