Останься ради меня

Глава двадцать шестая

Джейкоб

Я переворачиваюсь на спину, вдыхая теплый яблочный аромат, присущий только Бренне. Она ворочается во сне, прижимаясь к моим рукам, а я глажу ее волосы. Проснуться вот так — это все, чего я поклялся никогда не желать. Я был лжецом и идиотом. Не знаю, как я смогу отказаться от этого. Она еще немного шевелится, слегка перекатывается, чтобы посмотреть вверх.

— Привет.

— Привет.

Она мягко улыбается.

— Как спалось?

Это была одна из лучших ночей с тех пор, как я вернулся. Не было ни ветра, бьющего ветки по окнам, ни генератора, отключающегося из-за того, что у него закончился бензин, из-за чего я просыпаюсь в липком поту.

— Хорошо. А тебе?

Она тянется назад и проводит ногтями по моей щеке.

— Я отлично спала, даже когда твой подбородок царапал меня.

Я наклоняюсь, трусь лицом о ее спину, и она смеется, отстраняясь.

— Вот так?

— Да, перестань! — она игриво хлопает меня по плечу.

— Знаешь, это первый раз, когда я вижу, как ты просыпаешься утром.

Она проводит пальцем по моей щеке.

— Мне нравится.

— Мне тоже.

В ее глазах есть тепло, которое я никогда не захочу забыть. Когда она смотрит на меня, кажется, что я могу сдвинуть горы. И ради нее я хочу этого.

— Прошлая ночь была просто замечательной, — пробормотала Бренна.

— Как часто тебе удается отправить детей на ночевку?

— Недостаточно часто.

Я хочу рассказать ей о своих откровениях, касающихся нас, и о своих чувствах. Думаю, она чувствует то же самое, но я не уверен. Ее глубокие голубые глаза наблюдают за мной, оценивая меня, и я задаюсь вопросом, может ли она читать мои мысли. После нескольких секунд молчания и простого разглядывания друг друга ее желудок урчит.

— Голодна?

Она кивает, и связь, которую мы разделяли всего несколько минут назад, исчезает.

— Каждое утро я просыпаюсь рано и чувствую голод. Прости.

Я смотрю на часы.

— Это рано?

— Ну, для кого-то, наверное, да. Семь — рановато для выходных.

Я смеюсь и хватаю телефон.

— Сейчас десять тридцать.

Бренна быстро встает, потянув за собой простыню.

— Что? Уже десять тридцать? — почти кричит она. — Я никогда не сплю до семи! Вставай!

— Что случилось? — спрашиваю я, слыша панику в ее голосе.

— Тебе нужно идти!

— Что? Куда?

Бренна встает с кровати, накидывает халат и собирает волосы в хвост.

— Дети будут дома с минуты на минуту! Ты должен одеться! Быстро!

Поскольку она явно на грани срыва, я не спорю. Я оглядываюсь по сторонам, хватаю одежду, которую мы бросили в комнате, когда я нес ее на плече прошлой ночью, шлепая ее по заднице за то, что она взяла мое мороженое.

— Боже мой. Мы не можем допустить, чтобы они увидели нас в таком виде. А тут еще мои свекры! Я никогда не переживу этого. Это конец моего спокойного существования. Мне снова придется выслушивать лекции о сексе без брака. Они делали это, когда я забеременела Мелани. О Боже, о Боже, о Боже, я не могу в это поверить!

— Расслабься, — говорю я ей. — Я уже почти одет, а в худшем случае спрячусь в шкафу.

Она качает руками вверх-вниз, как будто отжимается, и делает несколько вдохов-выдохов.

— Хорошо. Нужно расслабиться. Я не делаю ничего плохого. Я просто занимаюсь сексом с мужчиной. Я взрослая и могу это сделать. Верно?

— Я бы хотел сказать «да», учитывая, что я тот, с кем у тебя был секс, — я подхожу и притягиваю ее к себе.

— Не будь таким очаровательным. Оденься и уходи, пока они не появились.

Ее ободряющая речь не очень-то успокоила ее. Я смеюсь, целую ее в макушку и накидываю рубашку.

— Теперь я полностью одет. Может, тебе стоит сделать то же самое?

Бренна смотрит вниз.

— Черт! На мне нет одежды. О чем я думаю? Нет. Я нахожусь в каком-то помутнении после потрясающей ночи секса.

Она чертовски очаровательна. После еще одной секунды глубокого дыхания она достает из шкафа платье и надевает его.

— Ты выглядишь прекрасно, — говорю я ей.

— Я выгляжу взволнованной и как будто только что проснулась в объятиях своего любовника. Может, они узнают. Может, они почувствуют во мне секс. От меня так пахнет?

Я наклоняюсь и принюхиваюсь.

— Ты пахнешь яблоками. Я бы тебя укусил.

Бренна, кажется, не так забавляется моей шуткой, как я.

— Джейкоб, то, что мы делаем — это только, между нами, и я не хочу, чтобы мои дети или кто-либо еще получил неверное представление о том, что мы из себя представляем. Мы просто дурачимся, и если мне это нравится, то моим детям этого не понять. Себастьян любит тебя. Мелани считает тебя замечательным, и они захотят даже малейшего шанса, что мы можем быть чем-то большим, чем… — она указывает на кровать.

Я киваю, пытаясь притвориться, что все понимаю и не думаю о том, что хочу быть с ней.

— Мы — нечто большее.

Мгновенно я жалею о сказанном, потому что в ее глазах появляется проблеск надежды.

— Кто же мы тогда?

Если бы я был любым другим мужчиной, я бы сказал следующее: Мы — все, что я хочу, и я влюбляюсь в тебя. Я хочу, чтобы ты поехала со мной, потому что не знаю, смогу ли я отказаться от тебя.

Но я не такой человек. Я уезжаю через три месяца и не сделаю ничего, чтобы разбить ей сердце.

— Мы друзья.

Я не тот человек, с которым Бренна хотела бы построить жизнь. Я не благороден и не похож на того мужчину, за которым она была замужем раньше. У меня проблемы с обязательствами и комплекс Питера Пэна. Ни одна женщина не захочет жить со мной.

Она кивает.

— Верно, так и есть, — в ее ответе чувствуется укор. — Я хочу сказать, что они не дураки, как и все остальные в этом городе. Я хочу продолжать это делать, но мы не можем быть безрассудными.

Я словно слышу, как Кэтрин соглашается с ней. Я хочу защитить Бренну и ее детей так же. Если кто-то из прессы узнает об этом, милая, тихая, деревенская жизнь Бренны исчезнет. Она будет красоваться в каждом заголовке, а я не смогу ничего с этим поделать.

Я хватаю свои кроссовки, прежде чем подойти и поцеловать ее в лоб.

— Ты права. Мы будем осторожнее.

Когда она поднимает взгляд, ее глаза становятся мягкими и такими красивыми.

— Спасибо. А теперь иди.

Я смеюсь и борюсь с желанием повалить ее обратно на кровать и действительно дать ей повод поблагодарить меня.

— Увидимся завтра.

— До завтра.

Затем я отступаю назад, чувствуя ее потерю и желая больше всего на свете остаться, но я ухожу.

Себастьян тянет леску, наматывая ее на катушку так быстро, как только может. Этот парень поймал уже четыре рыбы, а у меня не было ни одной поклевки. Я начинаю думать, что он меня сглазил.

— Медленнее, — подбадриваю я его, пока он борется с рыбой.

Он сбавляет обороты, позволяя рыбе думать, что она свободна, а затем подтягивает ее, быстро двигая руками. Леска поднимается, показывая огромного окуня на конце.

— Смотри, Джейкоб!

Я хлопаю его по спине и помогаю вытащить на берег.

— Это великолепная рыба.

— Это точно. Мама будет плакать, когда увидит ее.

— Плакать?

Он ухмыляется.

— Или блевать.

Я смеюсь, потому что ни то, ни другое не исключено.

— Ты готов к возвращению?

Он кивает, и мы собираемся.

Пока мы идем, он кажется очень погруженным в свои мысли.

— Сегодняшняя репетиция была отстойной, — говорит Себастьян, собирая свое снаряжение.

— Да, так и было.

Репетиции были жестокими. Дети снова и снова запинались на одной и той же песне, и, думаю, к шестнадцатому прогону мы все были готовы закричать. Никто не хотел репетировать ее еще раз, но мы репетировали, и все равно ничего не получалось.

— Почему эта песня такая трудная?

Потому что вы все — кучка детей с придурком-режиссером.

— Это сложный номер со множеством персонажей. Мы справимся. Вы, ребята, много работаете, — так и есть. Они отстой, но они стараются.

— Да, но спектакль через три недели.

Если об этой пьесе и моем участии в ней когда-нибудь узнают, я стану посмешищем. Очень мало шансов, что к премьере мы сможем настолько преобразить этих детей, но даже если это будет худшая пьеса в мире, я получаю удовольствие, участвуя в ней. Я вижу Бренну почти каждый день. С Себастьяном очень весело работать, и мне приятно видеть, что люди так радуются.

— У нас все будет хорошо.

— Я очень на это надеюсь.

Он звучит как маленький старичок.

— Знаешь, даже в самых плохих спектаклях есть что-то хорошее.

Себастьян смотрит на меня с улыбкой.

— Думаю, то же самое можно сказать и о плохих вещах.

— Например?

— Например, смерть моего отца.

У меня сводит желудок, и я прочищаю горло.

— Что хорошего в этом?

Я не могу представить, что кто-то из нас смог бы найти что-то положительное в потере матери. Мы застряли с жестоким отцом и ненавидели, что никто никогда не помогал нам. Не то чтобы мы открыто говорили о том аде, в котором жили. Деклан и Шон всегда следили за тем, чтобы мы знали правила. Если бы мы заговорили, нас могли бы разлучить, и это была реальность, с которой никто из нас не хотел мириться.

— Я встретил тебя.

Я перестаю идти, чувствуя себя не в своей тарелке и не зная, что сказать.

— Я тоже рад, что встретил тебя.

— Это единственное хорошее, что было во всем этом. Мама говорит, что нужно искать хорошее, и это действительно все, что у меня есть.

— Может быть, но…

Себастьян продолжает.

— Моя мама не встретила бы тебя и не улыбалась бы так часто.

Черт. Это не та земля, на которой мне хотелось бы оказаться.

— Себастьян…

Его улыбка грустная.

— Мне нравится, что она снова счастлива. Она больше не плачет в ванной и не ходит, словно не знает, куда себя деть. Я думаю, ты ей действительно нравишься.

— Она мне тоже нравится.

— Тогда ты должен снова пригласить ее на свидание.

От простоты его причинно-следственных связей у меня щемит в груди, и он никак не может понять, почему я не могу остаться и всегда делать Бренну счастливой.

— Ты ведь знаешь, что мне скоро придется уехать из Шугарлоуф?

— Знаю. Это будет отстойно, и я бы хотел, чтобы ты остался.

Я опускаюсь так, что мы оказываемся лицом к лицу. Произнесение этой фразы вслух может стать ошибкой всей жизни, но это и самая большая правда, которую я когда-либо озвучу.

— Если бы и была причина, по которой я хотел бы остаться, это было бы ради твоей мамы, тебя и Мелани.

— Джейкоб?

— Да?

— Тогда почему ты не можешь?

Я вздыхаю.

— Потому что моя работа и моя жизнь находятся в Калифорнии. Я буду часто уезжать, и это будет несправедливо по отношению к каждому из вас.

— Я понимаю.

Я рад, что он понимает, потому что это самая большая чушь.

— Я бы хотел, чтобы все было по-другому.

— Я тоже. Ты был бы отличным отчимом.

Мое горло сжалось от эмоций.

— Давай отвезем тебя домой, чувак.

Мы снова начинаем идти, а у меня голова идет кругом. Я хочу сказать больше, опровергнуть ложь, которую наговорил, и сказать ему, что это потому, что я чертовски боюсь полюбить, а она бросит меня, потому что увидит, что жизнь, которую я могу дать, не является стабильной. Я хочу побежать к Бренне домой, заключить ее в объятия и рассказать ей о настоящих причинах и о том, что я буду бороться с ними, если она позволит мне. Бренна уже имела дело с мужчиной, который постоянно исчезал, и я боюсь, что она больше никогда этого не захочет. У нее было достаточно разочарований. Сколько дней рождений пропустил Люк? Годовщин, которые не были отпразднованы? Сколько раз ей приходилось переживать ночи, когда она хотела, чтобы он обнял ее, но его карьера была на первом месте? Со мной жизнь была бы такой же. Если мне нужно быть на съемочной площадке, я обязан это делать по контракту. Но потом я думаю о Бренне. Я представляю, как просыпаюсь рядом с ней, как мы вместе ужинаем, как смотрим кино по средам и вместе ходим на ярмарку. Я вижу, как раз в неделю встречаюсь с ней за обедом в закусочной, и мы украдкой уходим к ручью, где занимаемся любовью под звездами. И тогда, словно моя мать, или Бог, или кто-то еще подсказывает мне, и я понимаю, какой изгиб мне нужно сделать.