Отзывчивое сердце

Глава 5

Синьорина Дория ди Форно подбежала к открывшейся двери и картинным жестом протянула навстречу герцогу руки.

– Ваша светлость! Я так долго жду! – произнес грудной голос с ласкающей интонацией. Черные глаза, обрамленные густыми ресницами, смотрели на герцога почти с обожанием.

– Граф передал твое приглашение, – сказал он. – Не ожидал, что ты так скоро вернешься в Лондон.

– Cielo![34] Там был ужас! – с содроганием вскричала она. – Так скучно! Так тоскливо! Так пусто! Доктора говорят мне отдыхать, а не умирать со скуки.

– Все равно, выглядишь ты лучше, – заметил герцог. – Ну что, собираешься петь сегодня или подождешь до следующей недели?

Синьорина пожала красивыми плечами.

– Я думаю, – кокетливо сказала она, – больше не пою в Воксхолле никогда.

– Больше не будешь петь! – воскликнул герцог. – Но что случилось? Неужели этот негодяй Габор расторг контракт или мало платит?

– Нет, нет, он платить щедро. Каждый раз, когда я говорю с ним, он даст больше. Он знает, что я привлекаю публику. Публика любит меня, хочет слушать мой голос. Это другое.

– Тогда что же? – задал вопрос герцог.

Синьорина отошла от него и, встав у окна-фонаря, стала глядеть на улицу. На светлом фоне отчетливо вырисовывался ее силуэт, так что можно было любоваться скульптурной красотой шеи и плеч, тонкой талией и вздымающейся над ней хорошо развитой грудью, столь характерной для оперных певиц.

– Так что же случилось? – повторил герцог, поскольку итальянка молчала.

– Я думаю, я устала от Лондона, – тихо произнесла она. – Что здесь для меня хорошо? Только работа и деньги! Нет любви, нет… как это у вас говорят… восхищения мне – женщине.

– Ты же знаешь, что это не так, – отозвался герцог.

– Нет, так! – с внезапным гневом бросила она. – Ты приходишь, ты делаешь любовь, я – твоя любовница! Но ты был такой самый и с другими женщинами! Ты говоришь о свадьбе – говоришь, и что дальше? Ничего! Совсем ничего!

Голос синьорины поднялся в неожиданном крещендо. Герцог прошел в глубь гостиной и налил себе бренди. Бутылка стояла на подносе рядом с двумя бокалами.

– Мы уже говорили об этом, – несколько холодновато произнес он.

– Si, si, я знаю, – ответила Дория ди Форно. – Мы говорим и говорим. Ты делаешь мне любовь и уезжаешь домой, а я остаюсь одна. Одна в этой холодной неприветливой стране, где все чужие. Они хлопают, когда я пою, но для них я лишь развлекательница – и больше ничего!

Герцог сделал глоток и поперхнулся.

– Что это за гадость?

– Гадость? – воскликнула синьорина. – Тебе не нравится этот бренди? Этот лучший, что я могу позволить. Если ты, мой прекрасный герцог, хочешь другое вино, ты должен дать для него деньги.

– По-моему, я оплатил не одну, а множество бутылок, – негромко заметил герцог.

– Они кончились! Все кончилось! В подвале пусто! В кладовой ничего нет! Скоро платить за дом, а что ты? Разговариваешь и уезжаешь!

Герцог поставил бокал с бренди, подошел к маленькой разгневанной женщине и пальцем приподнял ее подбородок.

– Мне нравится, когда ты злишься, – сказал он. – Ты шипишь, как рассерженный котенок. Давай не будем ссориться Дория. Сегодня у меня хорошее настроение. – Он хотел поцеловать ее в губы, но итальянка увернулась.

– Хорошее настроение? – переспросила она. – Ты выиграл деньги?

Герцог покачал головой.

– Нет. Мне опять не повезло. Но удача вернется ко мне, так что не волнуйся понапрасну, Дория. Она вернется, и тогда ты получишь изумрудное ожерелье, которое тебе приглянулось. Я велю отложить его, чтобы не купил никто другой.

– Ты думаешь, они хранят его двадцать, тридцать, сорок лет? – гневно спросила Дория. – Эти проклятые карты!

– Не говори так, – запротестовал герцог. – Вчера вечером твой приятель граф сорвал крупный куш. Он сказал, что утром пришлет тебе цветы.

Синьорина скорчила гримаску.

– Maledizone![35] – воскликнула она. – Цветы! Какой толк в цветах, когда ты хочешь есть!

– Могу также сказать, что он выиграл двести фунтов.

– Двести фунтов! Ну и что? Он мне их не дать. Это ты должен стараться, чтобы – как ты говоришь? – сорвать куш.

– Да, конечно, – устало отозвался герцог. – И я делаю все, что в моих силах. Просто на данный момент фортуна отвернулась от меня.

– Почему ты не играть с кем-то другим? – предложила синьорина. – Граф мне говорить, ты всегда выбираешь одних трех приятелей. Они более умные, чем ты! Пригласи кого-то еще в клубе. Может, это даст тебе удачу.

– И оставить этим трем бандитам все мои деньги? – спросил герцог. – Дория, дорогая, я должен отыграться. Вот увидишь, удача вернется ко мне.

– А пока я должна быть довольна обещаниями? – спросила синьорина Дория. – Dawero![36] Обещания, ваша светлость, меня не кормят. Думаю, я уезжаю.

Она не сводила с герцога глаз, точно проверяла, как он отреагирует на ее слова.

– Куда же ты поедешь?

Синьорина пожала плечами.

– Куда угодно, – ответила она. – Рим, Мадрид. Но я думаю, я уезжаю в Париж. Наполеон Бонапарт – он покровитель искусству. Опера переполнена каждый вечер. Там собирается элита Парижа, Жозефина Бонапарт приходит в своих знаменитых драгоценностях. Новое общество наряднее, чем Версаль до революции. В Париже я буду с большим вниманием, так?

– А как же я? – спросил герцог.

Он заметил, как уголки красивых губ тронула улыбка, когда она, отворачиваясь, сказала с показным равнодушием:

– В Англии много красивых женщин.

– Но ты же знаешь, что я люблю тебя, Дория.

– Я не уверена здесь, – ответила она. – Возможно, когда я уехала, ты чувствуешь одиноко и, может быть… может быть, даже едешь за мной.

– Хорошая мысль, – одобрил герцог. – Можно сказать, чертовски хорошая мысль! Теперь стало модно ездить в Париж, говорят, Первый консул ежедневно дает аудиенцию восхищенным британцам, и те внимают каждому его слову.

– Я думаю, – медленно произнесла синьорина, – когда ты видишь Наполеона, он тебе тоже нравится. У него есть – как это сказать? – внушительность. Ты чувствуешь, что рядом с другими он – гигант.

– Верю тебе на слово, – мрачно отозвался герцог. – Так значит, ты решила меня покинуть?

У синьорины вырвалось негромкое восклицание.

– Нет, нет, я не хочу ехать! – заверила она и, приблизившись, обняла его. – Я люблю тебя, мой красивый герцог! Скажи, что мы женимся, и я не еду.

– Дория, мы уже тысячу раз говорили об этом, – устало ответил герцог. – Ты знаешь не хуже меня, что до двадцати семи лет я не могу жениться без согласия моих опекунов. Если я это сделаю, то денег у меня будет еще меньше, чем теперь.

– Но ты герцог – герцог! – воскликнула Дория.

– От этого у меня в кармане денег больше не становится, – возразил герцог. – Я в долгах, Дория. Никто не знает этого лучше, чем ты. Если опекуны прекратят ежемесячно выплачивать мне деньги, то на меня накинутся кредиторы, точно свора голодных собак.

– Твои опекуны, кто они? – спросила итальянка.

– Неприятные ворчливые старики, назначенные моим отцом. Он предоставил им право превратить мою жизнь в ад, – ответил герцог. – Моя бабушка, вдовствующая герцогиня, тоже входит в их число.

Синьорина воздела руки к небесам.

– А! Она страшная, эта женщина! Знаешь, как она вела себя последний раз, когда я петь в Воксхолл?

– Нет; как она себя вела? – с любопытством спросил герцог.

– Старая дама сидит в ложе у сцены. Когда я закончаю мою самую страстную, мою самую трудную арию, она громко говорить, так что все могут слышать: «Хороший голос, но я слыхала и получше». Maledizone! Если бы я имела в руке кинжал, я бы убивала ее! Вот твои англичане – холодные, черствые, без чувства. Если бы я пела в моей стране или даже во Франции, все были бы в слезах! Они бросили бы к моим ногам свои драгоценности, деньги, сердца. А твоя бабушка говорит холодные жестокие слова, и я хочу умирать, потому что меня не ценят.

В глазах герцога мелькнула тень усмешки, но он проговорил успокаивающим тоном:

– Моя бабушка – сама себе закон. Как известно, она выговаривала даже принцу Уэльскому; он ее просто боится. Не думай об этом, Дория. Я считаю, что у тебя удивительный голос. Как это о нем отозвался Фредди? «Ноты расплавленного золота».

– Фредди так сказал? – Синьорина Дория расплылась в улыбке. – Какой милый! Поцелуй его за меня и скажи: когда я его вижу следующий раз, я пою только для него.

– Он будет чрезвычайно польщен, – заверил ее герцог. – И, пожалуйста, давай покончим с этими глупыми разговорами об отъезде. Ты же знаешь, Дория, я не могу без тебя.

– Это правда? – Итальянка откинула назад голову и внимательно взглянула ему в лицо. – Я люблю тебя, люблю тебя всем сердцем, но ты меня мучаешь! Ты делать меня такая несчастная. Я не знаю, что сделать. Я думаю, что, если я оставаться здесь, я умираю от любви. Но, думаю, если уехать, это будет хуже, потому что мне не видеть тебя.

– Дория, ты такая милая! – произнес герцог и крепко прижал ее к себе. Их губы встретились. Вслед за тем итальянка взяла его за руку и быстро увлекла в надушенную темноту соседней комнаты.

Почти час спустя герцог в сдвинутой набок шляпе вышел на улицу, где в тени стоял его фаэтон. Достопочтенный Фредди Фаррингдон удерживал лошадей.

– Долго ты сегодня, – укоризненно заметил Фредди. – Лошади, черти, не стоят на месте. Пришлось три раза объехать парк и дать им слегка порезвиться.

– Надеюсь, ты не содрал краску с колес, – язвительно сказал герцог, усаживаясь в фаэтон и забирая у приятеля вожжи.

– Если ты считаешь, будто я способен поцарапать чужие колеса, то очень ошибаешься, – отозвался Фредди Фаррингдон. – Я ничуть не прочь проделать это с моими собственными, но позволь я себе такое с твоей коляской, мне бы несдобровать.

– Совершенно верно, – подтвердил герцог. – Но досталось бы тебе не от меня, а от моего главного конюха.

– Если хочешь знать, то я считаю, что Эббот много себе позволяет, – откликнулся Фредди. – Ему не очень-то нравится, как ты сам обращаешься со своими собственными лошадьми, что уж говорить о том, когда вожжи берет кто-нибудь из твоих друзей. Совсем недавно он повел себя просто непозволительно дерзко с Чарли, когда тот вернул твою гнедую со сломанной уздечкой.

– Чарльз был навеселе, – резко возразил герцог. – Если б я понял это, никогда бы не позволил ему править.

– Вот что я тебе скажу: я не желаю, чтобы Эббот переживал из-за меня. А посему в следующий раз, когда тебе захочется подольше задержаться у своей красотки, можешь захватить с собой грума.

– Ты же знаешь, нельзя допустить, чтобы он сидел позади нас с ушами торчком, как у насторожившейся собаки.

Фредди кивнул.

– Это верно. Осторожность никогда не помешает, – согласился он. – Ну, и как там Дория?

– Пуще прежнего настаивает на свадьбе, – ответил герцог. – Говорит, если я на ней не женюсь, она уедет во Францию. Мол, Бонапарт ее оценит.

Фредди рассмеялся.

– Итак, наконец-то все названо своими именами? – спросил он.

– Не совсем, – ответил герцог. – Только туманные намеки и, разумеется, предположение, что я последую за ней.

– А ты что сказал? – полюбопытствовал Фредди.

– Да, в общем, немного. Я сослался на то, что опекуны и бабушка не позволят мне жениться по меньшей мере еще год, и уверял, что буду тосковать по ней.

– Интересно, как она поведет себя дальше, – вполголоса заметил Фредди.

– Именно об этом я сейчас и думаю, – отозвался герцог, умело заворачивая лошадей в парк и подстегивая их.

Какое-то время они ехали молча; затем Фредди спросил:

– Она требовала от тебя денег?

– Конечно, – ответил герцог, – и очень ловко продемонстрировала, как она бедствует! Для меня была выставлена бутылка отвратительного пойла под названием «бренди», хотя эта дрянь достойна называться крысиной отравой. Бог знает, где она ее раздобыла.

– Полагаю, граф умеет заставить человека делать то, что тому вовсе не хочется, – пробормотал Фредди.

– Это мне напомнило кое о чем, – сказал герцог, приподнимая шляпу и кланяясь ослепительному видению в прозрачном белом муслиновом платье с розовыми лентами.

– О чем? – спросил Фредди, пытаясь сообразить, что герцог имеет в виду.

– Я обнаружил, что наш приятель обхаживает девчушку из Йоркшира, которую бабушка устроила у нас в доме, – пояснил герцог.

– Меня это не удивляет, – заметил Фредди. – Я слышал, она немалого стоит.

– Я тоже решил, что дело в приданом, – согласился герцог. – Это может все осложнить.

– Только не для нашего друга Пьера, – сказал Фредди. – Если есть возможность добыть богатую невесту, он обязательно этого добьется. Следовало бы посоветовать девушке держаться от него подальше.

– Я так и сделал, – мрачно ответил герцог, – а она набросилась на меня. Ты же знаешь женщин. Стоит только сказать, что этот человек негодяй, как они тут же начнут его защищать.

– Если Клеона девушка порядочная, она быстро поймет, что он из себя представляет, – сказал Фредди, – И все-таки мне было бы не по душе, если бы моя сестра, или кем она там тебе приходится, связалась с таким человеком.

– Черт возьми, она мне вовсе не сестра! – возразил герцог. – Я был единственным ребенком. Бабушка хочет, чтобы я на ней женился.

– Женился? – В голосе достопочтенного Фредди слышалось нескрываемое удивление. – С какой это стати твоя бабушка хочет женить тебя на никому не известной девице из Йоркшира? Мне казалось, что вдовствующая герцогиня будет гораздо разборчивее при выборе будущей супруги для герцога Линкского.

– Вдовствующая герцогиня, – тихо ответил герцог, – считает, что мои карманы пусты, и пытается их наполнить. К сожалению, Фредди, все не так-то просто. Она гордится мною, земельными владениями герцогов Линкских, моей герцогской короной и горностаевой мантией.[37] Правду сказать, мое положение для нее важнее всего на свете.

– Так вот, значит, откуда ветер дует? – воскликнул Фредди.

– Из-за этого я чувствую себя отъявленным негодяем, – с яростью сказал герцог.

С этими словами он хлестнул лошадей, и те понеслись вскачь. К тому времени, когда лошади успокоились и пошли шагом, Фредди Фаррингдону уже не нужно было ничего отвечать.

Однако в тот же вечер он припомнил слова герцога на балу у леди Джерси, куда он прибыл в качестве сопровождающего с Клеоной и герцогиней. Ненадолго отлучившись, он поначалу не обнаружил Клеону в бальном зале, но потом увидел ее и графа, сидящих на атласном диванчике в алькове.

Перед тем как уйти, он оставил Клеону на попечение толстого напыщенного графа Брайдлингтома, с которым она танцевала. Сочтя себя вправе ненадолго улизнуть, он отправился поужинать вместе с дамой, за которой когда-то ухаживал. И вот теперь с досадой наблюдал, как она увлеченно беседует с человеком, которого в компании приятелей он частенько называл «наичужайшим из всех чужаков». Правда, по причинам, которые Фредди не собирался разглашать, он всегда держался с графом вежливо и даже дружелюбно. Вот и теперь, раздвинув губы в улыбке, он подошел к алькову, легонько похлопал француза по плечу и сказал:

– Весьма признателен за то, что вы так внимательны к мисс Клеоне. Как вам известно, это ее первый бал. Она мало с кем здесь знакома.

– После сегодняшнего вечера эта оплошность будет исправлена, – отозвался граф. – Мисс Клеона пользуется succe's fou.[38] Герцогиня буквально только что сказала мне, что приглашения сыпятся со всех сторон.

Клеона сцепила руки вместе и взглянула на Фредди сияющими глазами.

– Разве это не замечательно? – спросила она. – Леди Бессингтон пригласила меня завтра вечером на обед, а княгиня Ливен обещала мне свое покровительство в Олмаке! Более того, в среду вечером герцогиня думает взять меня с собой в Кларенс-Хаус.[39] До чего же мне хочется там побывать!

– Силы небесные, только не говорите, что до сих пор еще не видели его, – торопливо сказал Фредди. – Принц на него ничего не пожалел. И цвет, и пышность на многих производят просто ошеломляющее впечатление.

– Я уверена, что он прекрасен, – заявила Клеона, – а вы просто завидуете тем, кто придумал или создал что-то новое, непохожее на обычное. Только вот лучше бы его королевское высочество заплатил строителям. Я слышала, что они не получили ни гроша из того, что им причитается.

Пораженный Фредди кашлянул и оглянулся, прежде чем ответить:

– Знаете ли, не следует говорить такое, во всяком случае в обществе.

– Действительно, не следует, – согласился граф и с улыбкой добавил: – Вас посадят в Тауэр; представляете, какой пустой станет наша жизнь без вас?

– Простите, – ответила Клеона. – Значит, о принце не принято говорить? Я считала, что все знают о его долгах. Разговоры о них ведутся даже в далеком Йоркшире.

– Разумеется, все мы знаем об этом, – согласился Фредди. – Принц задолжал не одну тысячу, а король отказывается платить. Однако никогда нельзя предугадать, кто может услышать и повторить сказанное. Это было бы катастрофой. Не так ли, граф?

– Да, конечно, – подтвердил граф. – Мисс Клеона должна держать свой очаровательный язычок за зубами. Принц очень не любит, когда его критикуют, особенно если это делают представительницы прекрасного пола.

– Я вовсе не собиралась говорить об этом его королевскому высочеству, – торопливо сказала Клеона.

– В Лондоне вы скоро поймете, – несколько назидательно произнес Фредди, – что сказанное в одной гостиной со скоростью лесного пожара доходит до полудюжины других и добирается до Китайской комнаты в Кларенс-Хаусе. Не то чтобы стены имели уши, мисс Клеона. Уши есть у людей, так же как и рты, которыми они повторяют услышанное.

Граф засмеялся довольно неприятным смехом.

– Если вы, мистер Фаррингдон, намекаете на то, что я люблю посплетничать, – сказал он, – то вы правы. Но я никогда не повторю того, что не подчеркивает очарования этого восхитительного создания, появившегося среди нас, и не представляет ее в самом выгодном свете. Завтра, мисс Клеона, за ваше здоровье будут поднимать тост в Сент-Джеймсе. Что же до меня, то я – ваш покорнейший и преданнейший раб.

Он поднес ее руку в перчатке к губам и встал.

– Завтра я приду к вам с визитом, – сказал он. – Пойду узнаю у вашей бабушки, в какое время это будет удобнее.

Он опять поцеловал ей руку и отошел. Фредди был вынужден признать, что в лазурно-голубом шелковом фраке, сшитом, должно быть, самим Шульцем, граф выглядел удивительно элегантно.

«Фигляр», – пробормотал он про себя, усаживаясь рядом с Клеоной.

Она была слишком возбуждена и не обратила внимания на обмен колкостями между мужчинами.

– О, мистер Фаррингдон, – сказала она. – Никогда еще мне не было так весело. Я ангажирована по меньшей мере еще на десять танцев.

– Зачем вы поощряете этого человека? – отрывисто спросил Фредди.

– Кого? Графа? – удивилась Клеона. – Он – сама любезность. До сих пор никто не говорил мне комплиментов.

– Позвольте вам не поверить, – возразил Фредди. – Неужели в Йоркшире все ослепли?

– Нет, – честно ответила Клеона, – но вы сами видели меня сразу после приезда. Теперь, когда я одета как следует, то и выгляжу совсем по-другому, не так ли?

– Просто вы были одеты не по последней моде, – не согласился с ней Фредди. – Полагаю, в Йоркшире ваши платья не выглядели устаревшими. Это вовсе не удивительно, ведь мода доходит до северных графств с опозданием.

– Дело не только в модной одежде, – призналась Клеона. – Нужно еще быть кем-то значительным, чтобы люди не думали обо мне как о богатой мисс Мандевилл.

– Гм, трудно винить их за интерес к вашему богатству, – заметил Фредди. – Это лишь придает девушке особое очарование. Разумеется, я не хочу сказать, что за вами ухаживают лишь из-за вашего богатства. Однако когда девушка так же хороша, как вы, да еще с деньгами, она становится вдвойне привлекательнее. Надеюсь, вы меня понимаете.

Клеона рассмеялась, откинув назад голову.

– О, мистер Фаррингдон, какой вы смешной! – проговорила она. – Кажется, вы и впрямь думаете, что я ищу себе мужа. Что ж, позвольте сказать вам чистую правду. Я не хочу, не собираюсь и никогда не выйду замуж. Во всяком случае, ни за кого из тех, с кем встретилась здесь.

Она замолчала и обнаружила, что достопочтенный Фредерик глядит на нее с изумлением.

Один из привилегированных клубов английских аристократов.

– Такого мне еще не приходилось слышать! – воскликнул он. – Ну и ну! Так не принято, знаете ли, и до добра не доведет. Воспитанные девушки действительно думают о поисках мужа и о том, чтобы выйти замуж, но не говорят об этом вслух.

Клеона опять засмеялась.

– Извините меня, мистер Фаррингдон, но я должна была сказать то, что думаю, и сказала правду. Теперь вы знаете, что я не пытаюсь женить вас на себе, и можете меня не бояться.

– Не пытаетесь… – На мгновение Фредди лишился дара речи, а затем тоже начал смеяться. – Вы невозможная девушка, вот кто вы такая, – заявил он. – Никогда еще мне не встречалась такая, как вы. Во всяком случае, с вами не скучно, как с большинством дебютанток. Я думал, что мне предстоит скучный вечер, но, честно говоря, я получил от него удовольствие.

– Если вы не надеялись повеселиться, зачем же вы поехали? – удивилась Клеона.

– Меня попросили.

– Кто? – спросила Клеона; лицо Фредди мгновенно утратило добродушное выражение и стало замкнутым.

– Я не должен был говорить этого, – торопливо произнес он. – Забудьте мои слова. Опять заиграла музыка; если ваш партнер не подойдет к вам в тот же момент, как мы выйдем в зал, не соглашайтесь танцевать с ним.

Чувствуя, что больше он ничего не скажет, Клеона не стала его расспрашивать. Ей удалось вернуть Фредди хорошее настроение; партнеры по танцам нашли ее безыскусной и прямодушной, что было им внове, а герцогиня к концу вечера совершенно искренне сказала:

– Ты добилась полного успеха, дитя мое. Не скрою, приглашая тебя из Йоркшира, я беспокоилась, какой ты окажешься. Ты вполне могла оказаться неуклюжей провинциалкой, особенно с таким отцом, как твой. Но ты прекрасно держишься. Следующие два месяца[40] никто из тех, кто устраивает балы, рауты или музыкальные вечера, не приминет прислать тебе приглашение. Довольна?

– За это я должна благодарить вас, мадам, – тихо ответила Клеона. – Как вы сами сказали, никто никуда бы не пригласил меня, если бы я носила те платья, которые привезла с собой из Йоркшира.

– Это верно, – согласилась герцогиня. – Красивые перышки не только красят, но и привлекают себе подобных.

– Если нас любят не за то, какие мы есть, а только за то, какими кажемся, – это даже как-то пугает, – задумчиво сказала Клеона, когда они возвращались в карете на Беркли-сквер. При свете фонаря со свечой, освещающего карету изнутри, герцогиня бросила на нее внимательный взгляд.

– Философствуешь, – сказала она. – Советую тебе следить за тем, что говоришь. Философию и книжную премудрость оставь джентльменам. В женщинах им это не нравится.

– Но вы в молодости, должно быть, отличались умом, – возразила Клеона. – Вы были веселой и дерзкой, но не пустоголовой, иначе не стали бы такой мудрой, как сейчас.

– Никак ты мне льстишь? – со смешком спросила герцогиня. – Да, я была веселой и, как ты выражаешься, дерзкой и оттого попадала в различные переделки, но все-таки ни о чем не жалею. В детстве я училась вместе с братьями и поэтому знала гораздо больше, чем многие девушки моего возраста. Но, уверяю тебя, всех интересовало не то, чем заполнена моя голова, а лишь то, как она выглядит снаружи. Самое важное – иметь хорошенькое личико. Не забывай об этом.

– Но ведь я вовсе не хорошенькая, – отозвалась Клеона. – Разве вы забыли, как были разочарованы, когда увидели меня?

– По-моему, я сказала, что красавицей тебя не назовешь, – ответила герцогиня, – но после сегодняшнего вечера я готова признать: в тебе есть нечто более важное. На тебя обращают внимание. Сегодня на балу присутствовало с полдюжины девушек гораздо красивее тебя, но разговоры велись о тебе точно так же, как много лет назад обычно говорили обо мне. Черт возьми, я становлюсь сентиментальной, но я горжусь тобою, девочка.

Она ласково коснулась руки Клеоны. Внезапно девушке стало стыдно. Она чувствовала, что начинает под чужой личиной завоевывать если не любовь, то привязанность старой дамы.

Ей вдруг страстно захотелось сказать герцогине правду, довериться ей и умолять продолжать притворство ради настоящей внучки до тех пор, пока та не выйдет замуж! Но вслед за тем с упавшим сердцем Клеона подумала, что одним словом может полностью разрушить иллюзию собственного обаяния, собственного успеха. И что тогда останется? Растрепанная озорная дочь викария, с позором отправленная обратно в Йоркшир.

Ради Леони, да и ради себя самой нужно продолжать игру. «Что бы ни случилось в будущем, – подумала Клеона, – какое бы наказание ни ждало меня впоследствии, со мной навсегда останутся эти волшебные дни, полные восторга и возбуждения! Я увижу блистательный мир знатных людей, экстравагантные приемы и экстравагантный образ жизни. Этого у меня уже никогда не отнимут!»

Оказавшись дома, герцогиня начала медленно подниматься по лестнице.

– Мадам, могу я взять книгу из библиотеки? – спросила Клеона. – Думаю, что завтра проснусь рано. Дома я привыкла вставать рано.

– Да, разумеется, – милостиво сказала герцогиня. – Спокойной ночи, дорогое дитя.

Клеона присела в реверансе, а затем через весь холл нетерпеливо устремилась в библиотеку. Несмотря на поздний час, она совершенно не чувствовала усталости.

Подавив зевоту, лакей в напудренном парике открыл перед нею дверь.

– Здесь зажжены свечи в канделябрах, мисс, – сказал он, – но если желаете, я принесу еще свечей.

– Да нет, думаю, в комнате достаточно светло, чтобы выбрать книгу, – отказалась Клеона.

Очутившись в библиотеке в первый раз, она отметила, что многие книги есть у ее отца; при виде же других, в прекрасных кожаных переплетах, у нее появилось желание непременно их прочитать.

Клеона надеялась найти здесь что-нибудь написанное Вальтером Скоттом и не ошиблась. Рукой она дотянулась до полки, где стоял целый ряд его романов, и взяла один из самых любимых, «Айвенго», но задержалась, чтобы проверить, не найдется ли что-нибудь новенькое. Только она решила, что для утреннего чтения все-таки больше всего подойдет «Айвенго», как позади нее с грохотом отворилась дверь. Повернув голову, девушка увидела, что в комнату кого-то вносят на руках.

Смутившись оттого, что оказалась в библиотеке в столь поздний час, она, не раздумывая, скользнула за длинные бархатные шторы, закрывавшие окна. Ее действия были вызваны инстинктивным желанием спрятаться от чего-то неприятного, но почти в тот самый миг, как Клеона там очутилась, ей пришло в голову, что делать этого не стоило. Нужно выйти и заявить о своем присутствии. Однако пока она колебалась, выходить стало поздно. Чей-то голос медленно произнес:

– Все в порядке. Вот ты и на месте. Теперь тебе будет удобно.

Клеона сообразила, что может увидеть происходящее сбоку, там, где кончалась штора. В человеке, которого, можно сказать, втащили в комнату и усадили в кресло у камина, она узнала герцога; над ним склонился граф.

Герцог явно был очень пьян. Клеона разглядела, что он лежит в кресле с закрытыми глазами, безвольно свесив руки и вытянув ноги.

– С тобой все в порядке, – повторил граф. – Я привез тебя домой. Сильвестр, ты меня понял? Ты дома.

Пьяным голосом герцог пробормотал что-то невразумительное.

«Он отвратителен», – сказала себе Клеона. Никогда прежде она не видела, чтобы джентльмен напился до такой степени, хотя, посещая с отцом дома бедняков, порой она встречала батраков, с шумом вываливающихся из деревенской таверны в пятницу вечером после получения денег.

– Что еще я могу для тебя сделать, дорогой мой Сильвестр? – спросил граф.

Вместо ответа раздалось мерное сопение. Герцог спал. Граф продолжал стоять рядом, глядя на хозяина дома, но теперь он слегка повернулся, и Клеоне стало видно его лицо. Красивые черты лица графа выражали не то чтобы отвращение, а скорее нечто другое, почти удовольствие. Губы его улыбались, глаза блестели. Клеона наблюдала за тем, как он повернулся и отошел от кресла.

Полагая, что граф уходит, она испытала облегчение оттого, что сможет выйти из укрытия и уйти к себе. Теперь она почувствовала смущение, но не за себя, а за герцога, вдруг ему станет известно, что она видела его в таком состоянии. Для человека его положения постыдно и унизительно оказаться беспомощным из-за чрезмерного употребления вина.

В комнате стояла тишина. Считая, что граф должен был уже уйти, Клеона передвинулась к центру окна и слегка раздвинула обе половинки штор, чтобы стала видна дверь. Она осторожно заглянула в щелочку и застыла на месте. Граф находился в комнате. Стоя возле письменного стола, он перебирал лежащие там письма и читал те, что его заинтересовали, поднося их к зажженной свече. Так продолжалось несколько минут, после чего он с довольным видом прошел к двери и вышел в холл.

Пораженная Клеона стояла не двигаясь. Ее одолевало множество вопросов, но ответа на них не было. Наконец, придя к выводу, что граф успел покинуть дом, она крадучись вышла из-за штор, задвинула их за собой и с тревогой взглянула на герцога.

Он по-прежнему лежал, развалясь в кресле и свесив голову на грудь. Девушка задалась вопросом, не нужно ли ему как-то помочь, но решила, что самое главное для нее, поскорее убраться отсюда. Будет лучше, если никто не узнает, что она была в библиотеке, когда сюда внесли герцога.

Клеона прошла мимо письменного стола, подавив желание взглянуть, что за письма заинтересовали графа, и уже почти дошла до дверей, когда голос позади нее вполне ясно и отчетливо спросил:

– Позвольте узнать, что вы здесь делаете в столь поздний час?

Едва не вскрикнув от неожиданности, она обернулась и увидела, что герцог более не лежит в кресле, а стоит на каминном коврике и смотрит на нее.

Внезапно Клеона почувствовала, что не в силах объяснить или вообще что-либо ответить. Не сказав ни слова, она повернулась и стремительно выбежала из комнаты, словно за ней гнались по пятам, хотя герцог не двинулся с места.

Она бежала что было сил по мраморному холлу и вверх по лестнице, пока не очутилась у себя в спальне. Здесь она бессильно опустилась на постель и задумалась, что все это означает.