Первородный грех. Книга вторая

Эпилог

Аризона

Тучи вздымались над пустыней, словно крепостные стены сказочного города.

Они казались неподвижными, но их взбухшие вершины медленно уплывали ввысь, где растекались в гигантскую наковальню, из которой вот-вот должен был загреметь гром и пролиться на землю благодатный ливень.

Зимой пустыня осталась почти такой же, какой Иден видела ее в последний раз. Но уже не было той изнуряющей жары, а по мере того как наползали грозовые облака, воздух становился и вовсе прохладным. Однако больше ничего не изменилось. Теми же остались краски, и все так же возвышались величественные сагуаро.

Оставляя позади себя Тусон и следы человеческой цивилизации, Иден все сильнее ощущала завораживающее воздействие этих исполинских кактусов. Кто они? Грозные часовые? Или могущественные волшебники? Манят ли они ее своими раскинутыми в стороны руками или, наоборот, предупреждают: «Не подходи!»?

Нет, он не умер. Он был здесь, в безлюдной пустыне, несчастный козел отпущения, бедный изгнанник, одинокий и страдающий. Но живой. В этом Иден не сомневалась. Она так же отчетливо чувствовала его присутствие, как чувствовала себя саму. А за всю свою жизнь она еще никогда не ощущала себя столь ясно и определенно.

В эти странные дни ей казалось, что она только что родилась, что вся ее прежняя жизнь была каким-то непонятным сном, что все у нее еще впереди.

И как каждое новорожденное существо, она была очень слаба. У нее подкашивались ноги, и ее не покидало чувство собственной незащищенности и ранимости. Порой, пока она добиралась сюда, силы почти совсем оставляли ее. Но она знала, что выдержит. Знала, что найдет его. Найдет и излечит.

Она ехала и думала о Мерседес и Доминике; о матери, которая родила ее и которую она никогда не видела; о том, кем она была, и кем стала, и кем ей еще предстояло стать.

Возможности. Возможности. Они трепетали в ней, как трепещут под ветром распущенные паруса яхты, готовой покинуть спасительную бухту и выйти в открытое море.

Словно сон, она вспомнила последние девять месяцев своей жизни. Отчаяние ее праздного существования. Ночь, когда за ней пришел Джоул. Маленькую серую каморку, в которой ей довелось испытать невыносимые муки. Бескрайнюю пустыню, живительную и очищающую. И еще более бескрайнюю любовь, преобразившую ее.

И наконец мысли Иден, как это всегда случалось, вернулись к Джоулу. К его страданию. К тому, как жестоко обошлась с ним Мерседес. К судьбе, что навеки связала ее с этим человеком.

Как только Иден свернула с шоссе на ведущую к ранчо грунтовую Дорогу, уверенность тут же покинула ее.

А что, если он умер? Что, если она принимала желаемое за действительное и он уже больше здесь не живет?

И хуже того, что, если от горя у него помутился рассудок?

Иден закашлялась. Ей стало трудно дышать. Она опустила окно, чтобы впустить в машину свежий воздух. Ворвавшиеся в салон запахи пустыни с новой силой оживили воспоминания.

Вот в такой же, как этот, день он впервые вывел ее из подвала. Небеса разверзлись, и на них обрушился всеочищающий ливень. А они прижались друг к другу и целовались посреди царившего вокруг хаоса.

И, когда гроза прошла, она, чувствуя, будто свершилось чудо, подумала: «Возможно, я теперь стала другой».

И еще этот запах, едва уловимый сладковатый запах креозотовых кустов. Скоро, как только дождь омоет листья, этот целительный, очищающий аромат вновь наполнит мир.

Вдали показались очертания скромного жилища Джоула. На нее снова нахлынули воспоминания. Вот и дом. Дом, в котором она стала узницей и обрела свободу.

В котором узнала настоящую любовь.

В котором окончилась ее болезнь.

В котором началось ее последнее испытание – гепатит, едва не стоивший ей жизни и поставивший окончательную точку в ее отказе от героина.

Когда Иден остановилась возле ранчо, первое, что она увидела, была ее лошадь.

Она неподвижно стояла в загоне и настороженно наблюдала, как подъезжает хозяйка. Усиливающийся ветерок трепал ее шелковистую гриву. Иден во все глаза уставилась на кобылу и замерла, с такой силой сжав руль, что у нее побелели костяшки пальцев.

Наконец, осмелев, лошадь опустила голову и принялась щипать росшую возле ее ног люцерну.

Джоул был жив.

Иден вышла из машины. У нее так забилось сердце, что, казалось, приближающаяся гроза переселилась в ее грудь и теперь грохочет внутри. Ноги отказывались держать ее, голова кружилась. Она несмело пошла к дому.

И в этот момент из-за угла появился Джоул.

Он только что закончил работу и все еще держал в одной руке молоток, а в другой зубило. Он был без рубашки, и она сразу заметила, как сильно он похудел.

Увидев Иден, Джоул словно пораженный громом остановился на месте. Его огромные черные глаза изумленно уставились на нее из-под растрепанных волос. Он отпустил бороду. Суровое, с орлиным носом, лицо осунулось.

– Я не умерла, – превозмогая боль в груди, с трудом произнесла Иден.

Она увидела, как в его глазах промелькнуло что-то похожее на страх, и поняла, что он испугался, что теряет разум.

– Я не умерла, – уже более настойчиво повторила Иден. – Я жива. Она обманула тебя. Она обманула нас обоих. Я не ее дочь. О, Джоул! Мне так много нужно тебе рассказать. Я стольким обязана тебе. Мы больше никогда не расстанемся… Мы исцелим друг друга… Я… Я дам тебе… – Она не могла подобрать слов. Джоул стоял не шевелясь, словно его ноги приросли к земле. И Иден тоже была не в состоянии сдвинуться с места. Казалось, они оба остолбенели. Да слышит ли он ее? Она протянула к нему дрожащую руку и наконец сказала: – Я воздам тебе за те годы, которые пожирали саранча, черви, жуки и гусеница.

Инструменты выпали из рук Джоула, и по его щекам покатились слезы.

А потом она очутилась в его сильных объятиях и почувствовала, как содрогается в рыданиях его тело.

И в эту минуту она поняла, что в их жизни никогда больше не будет разлук. И не будет боли.

Среди всеобщего хаоса воцарилась благословенная тишина.