Пешка дьявола

ГЛАВА 21

РАКЕЛЬ

Я никогда не думала, сколько травм может выдержать человек, прежде чем отстранится и уползет куда-то вглубь своего сознания, как ребенок в страхе, забившийся в угол затемненной комнаты.

Стены моего разума окружают меня со всех сторон, закрывая меня, когда я прячусь в них, даже зная, что там нет никакой безопасности. Только страх.

Мои слезы падают, как лоскуты моей кожи.

Моей ценности.

Моего достоинства.

Все это вырвал у меня человек, к которому меня отправили родители. Мой отец, который просто стоит в стороне и позволяет жестокости происходить.

Осознание этого оглушает, оно громче, чем мой плач, когда я сижу в кандалах на этом стуле. Я слышу свои крики, но они отдалены, как будто меня дразнят шумом. Как будто за мной гонятся, и я постоянно оглядываюсь назад, надеясь, что монстры слишком далеко, чтобы догнать меня.

Но в монстрах есть одна особенность: в конце концов они всегда находят тебя.

Его лезвие упирается мне в ключицу.

— Может, мне еще и лицо тебе порезать? Думаешь, он все еще будет хотеть тебя, если я это сделаю? Сомневаюсь.

Его мерзкая усмешка пробирается по моему животу, яд просачивается сквозь оставленные им шрамы на коже. На моем теле их, наверное, десятки. Я перестала считать после первых нескольких.

Может, мне стоит просто позволить ему убить меня. В конце концов, он перережет артерию, и со мной будет покончено. Это к лучшему. Это лучше, чем эта пытка. Лучше, чем эта мучительная боль.

Слышит ли отец мои крики, умоляющие его о помощи? Слушает ли он их молча? Неужели он действительно не любит меня настолько, чтобы помочь мне?

Рваная рана на руке горит, но другие порезы борются за мое внимание. У меня болит везде. Джинсы давно исчезли, я сижу в одних трусиках и жду, когда он отрежет и их.

Его нож начал с моей груди, беспорядочно разрывая кожу, но на этом порезы не закончились. Он перешел к моим рукам, потом к животу, потом к бокам бедер. Я была изуродована и окровавлена с головы до ног.

— Ты что, оглохла или онемела? — Он дает мне сильную пощечину.

Я бормочу, мои губы дрожат, произнося имя Данте. Я зову его уже, кажется, несколько часов. Его имя запечатлено на моих губах, но я не произношу его вслух. Боль была бы намного сильнее, если бы я это сделала. Но я не могу перестать думать о нем, нуждаться в нем и знать, что он пришел бы, если бы мог.

Он — единственное, что у меня осталось, за что я могу держаться. Мое последнее предсмертное желание — увидеть его в последний раз. Что бы ни говорила моя мать, я знаю, что правда гораздо сложнее, чем она утверждала. Что-то совсем другое, чем предательство ее слов.

Я знаю, что он заботился обо мне. Я знаю, что время, которое у нас было, не было притворным. Она не может отнять это у меня. Никто не сможет.

Мы с Данте были сложным моментом, который стоило изучить. Но теперь уже слишком поздно. Я никогда не узнаю, могли ли мы быть чем-то большим, чем просто наши тела, обернутые в ложь.

— Думаю, теперь я возьмусь за твою щеку. — Голос Карлито отравляет мои мысли, когда лезвие приближается к моей коже.

Мое дыхание сбивается, пока мой взгляд фокусируется на черной рукоятке. Мой желудок подкатывает волна тошноты, когда нож приближается ко мне для пореза, который, как я знаю, не за горами.

Я больше не могу. Я хочу, чтобы это закончилось. Пожалуйста, позвольте мне умереть. Пожалуйста…

Бум.

Что-то взрывается за спиной Карлито.

Я задыхаюсь, когда мои легкие немеют от страха, а пульс сильнее бьется в шее. Я успеваю заметить, как расширяются его глаза, прежде чем нож выпадает из его руки.

Он поворачивается, оставляя меня на месте, и делает шаг прочь. Сквозь пустоту открытой двери пробивается туман, пробираясь, между нами, как нечто другое, чего я должна бояться.

— Сэл? Ты там? — спрашивает Карлито, когда его ботинки хрустят по полу.

Тишина.

Если мой отец снова в комнате, он молчит. Может, он наконец-то пришел в себя и хочет спасти меня?

Снова раздаются шаги. Кто-то определенно здесь. Я не вижу их лиц, но слышу, как несколько человек маршируют внутри.

Я боюсь пошевелиться, не зная, кто меня встретит — друг или враг. Кто вообще может прийти за мной?

Но, может быть, я смогу убежать. Голая или нет, я лучше выживу и попытаюсь найти помощь. Но куда мне бежать? Я не знаю, где я. Я могу быть на другом конце страны, насколько я знаю.

Раздается громкая потасовка, несколько мужчин начинают кричать и драться. Я не узнаю ни одного из их голосов. Туман кружит вокруг меня, пока все, что я вижу это только дым.

Как, черт возьми, мне теперь выбраться?

— Ракель?! Где ты, милая? Скажи мне, что ты здесь.

Я задыхаюсь.

Данте?

Он действительно здесь? Он искал меня?

Этого не может быть. Должно быть, мой разум играет жестокую шутку.

— Это Данте. Скажи что-нибудь! Пожалуйста, детка. Я не могу тебя потерять.

Наступает пауза; все шаги исчезли, кроме его, грохочущих, словно он бежит трусцой.

Это место огромное, и из-за дымки он не может меня увидеть. Я пытаюсь говорить, но мои губы не шевелятся.

— Мне жаль, — продолжает он. — За все это. Я не знаю, слышишь ли ты меня, но я должен был сказать это в любом случае. Я никогда не думал, что буду заботиться о ком-то так, как забочусь о тебе. Я обещаю тебе все исправить, начиная с этого момента.

Его голос трещит, приближаясь, как будто он идет ко мне.

— Ответь мне. Скажи мне, что ты еще жива.

Теперь он еще ближе.

Мое сердце сжимается. Он пришел за мной. Он действительно пришел. Тихий всхлип вырывается из меня, пока слезы градом застилают мои глаза.

— Черт возьми!

Я слышу страдание в его тоне, пытку, исходящую из его сердца в мое.

— У меня не было возможности сказать тебе, как много ты для меня значишь. Я не могу потерять еще одного человека, которого люблю. Блять, ты не можешь уйти.

Он любит меня?

Я хнычу. Слезы льются сильнее, как хаотичные волны страдания.

— Детка? — говорит он с такой нежностью, что это почти разрывает мое сердце.

Спасибо Богу за дым, потому что, когда он увидит меня, я не знаю, что он сделает.

Что он подумает.

Буду ли я ему противна? Отвернется ли он от меня, как все остальные в моей жизни?

— Данте? — шепчу я, как будто все еще охваченная разочарованием. — Это действительно ты?

Сильная мужская рука ложится мне на плечо, когда туман начинает рассеиваться, и когда его лицо начинает проясняться, я вижу знакомые глаза человека, которого я узнала. Того, кто обманул меня, но и того, кто спас меня.

Даже несмотря на все, что говорила о нем моя мать, и даже несмотря на все остальное, чего я до сих пор не знаю, я знаю одно: я могу ему доверять. Не только потому, что он единственный, кто у меня есть, но и потому, что он единственный, кто имеет значение сейчас.

— Детка… — Его брови опускаются, когда его ладонь ложится на мою щеку, а его взгляд падает на мое обнаженное тело, наполненное свидетельствами моих жестоких пыток.

Он отстраняется, и мое сердце разрывается. Я чувствую себя еще более незащищенной, дрожа от отсутствия его тепла. Я должна была знать, что в таком виде я покажусь ему непривлекательной. У меня будет слишком много шрамов, чтобы он счел меня привлекательной.

Но в следующее мгновение нож оказывается у моих запястий, перерезая веревку. Он бросает его на пол, прежде чем снять свой черную толстовку и черную футболку под ним.

Он завязывает футболку вокруг раны на одном из моих бедер. Эта рана активно кровоточит, в то время как другие заметно замедлились.

— Давай наденем это, хорошо, детка?

Его глаза переполняют эмоции, пока его взгляд рассеивается по мне, и его челюсть дергается, когда он надевает толстовку на мое тело. Он надевается на верхнюю часть бедер, к счастью, скрывая меня.

Людей, которых я слышала вместе с ним, больше нет. Даже Карлито здесь нет. Должно быть, он отправил их в другой район.

Подхватив меня на руки, он начинает идти к выходу.

— То, что он сделал с тобой… — Он гневно вдыхает воздух. — Я сделаю гораздо хуже. Поверь мне. Я заставлю его познать страдания. Я заставлю его пожалеть, что он даже пальцем тебя тронул. И с этого момента никто и никогда так не сделает.

Я зарываюсь лицом в его плечо, захлебываясь слезами, желая этого больше всего на свете. Я хочу, чтобы этому сукиному сыну было больно. Я хочу взять нож, который он использовал на мне, и вонзать его в его шею снова и снова, пока я не перестану слышать, как он издевается надо мной.

Я дрожу. Разврат моего желания пугает меня, но я все равно хочу этого.

— Я должна это увидеть, — признаюсь я.

— Увидеть что? — Он останавливается, его глаза буравят меня.

— Увидеть, что ты причинишь ему боль. — Я сглатываю тяжелую пульсацию в горле. — Мне это нужно, Данте. Мне нужно завершение. Не забирай это у меня.

— Детка, мне нужно, чтобы мои люди отвезли тебя в больницу.

— Нет. — Мой тон суров. — Пожалуйста, Данте. У меня…

— Ш-ш. Все, что тебе нужно, жена. — Он опускает свой рот к моему лбу, его нежный поцелуй шепчет по моему телу.

Это слово…

Я плачу, не в силах успокоить волны.

— Значит ли это, что ты все еще хочешь быть замужем за мной? — Его взгляд скользит по моему лицу, по которому пробегает боль.

— Конечно, хочу, Данте. — Я прижимаюсь к нему, чувствуя, что была принята.

Желанной. Любимой.

— Боже, — выдыхает он. — Мне чертовски приятно слышать это от тебя.

Я пытаюсь улыбнуться, но улыбка выходит разбитой.

— Если ты хочешь помочь причинить ему боль в любой момент…, — говорит он. — Если тебе нужно сделать это самой, у меня есть нож, который будет ждать тебя. Я слишком хорошо знаю, что такое месть, и я не собираюсь отнимать ее у женщины, которую люблю.

— Опять это слово. — Я ухмыляюсь сквозь слезы, затуманивающие мое зрение.

— Какое слово? — Он ухмыляется. — Женщина? Месть? Их было так много.

— О, Данте, — плачу я, мой голос распадается на части. — Я действительно думала, что умру. Что никогда больше не увижу тебя. Спасибо тебе. Спасибо, что нашел меня.

— Я всегда найду тебя. Неважно, какой ценой.

Он прижимается лбом к моему, а его руки образуют защитный щит, и я знаю, что с ним меня никто больше не тронет.

Мы остаемся так на несколько секунд, а может быть, и минут. Трудно сказать, когда я чувствую себя в такой безопасности и заботе. Он первым отступает, пристально глядя мне в глаза.

— Я влюбился в тебя, Ракель. В тот момент, когда тебя не стало, я был готов признаться себе в этом. — Его губы целуют уголок моих, и мои веки вздрагивают от этого ощущения. — Я знаю, что нам есть о чем поговорить, как только мы разберемся с этим дерьмом, но ты и я? Это реально. — Его лицо искажается от болезненного сожаления. — Я принадлежу тебе так же, как и ты мне. И в жизни я больше ничего не хочу.

В этих словах так много правды, и реальность этого поражает меня.

— Я тоже этого хочу.

Возможно, у меня много вопросов, на которые мне нужны ответы, но он тот, кто пришел за мной, когда моя собственная семья отвернулась. Этого достаточно.

Его взгляд задерживается на мне в непреклонной страсти, а его рот приближается и ласкает мои губы. Наши дыхания сбиваются в кучу, и там, где заканчивается его, начинается мое. Мы подпитываем тела друг друга, как его любовь подпитывает мою душу.

— Ты готова? — спрашивает он, отстраняясь настолько, чтобы видеть мои глаза.

Я знаю, что он имеет в виду: чтобы Карлито вернули обратно. Чтобы он умер. Потому что я знаю, что он убьет его. Сомнений нет.

— Да. — Раны на моем теле горят под тканью, напоминая мне о том, что сделал Карлито.

— Ракель…, — говорит он, наши глаза соединяются, когда он прижимает меня к себе. — Ты должна знать, когда я причиняю боль, когда я убиваю, я уже не тот человек, которым я являюсь, когда люблю тебя. Я становлюсь кем-то другим. Тем, кого ты, возможно, не захочешь. — Он вдыхает длинный, тяжелый вздох. — И не знаю, готов ли я к этому.

Я кладу руку на его щеку, позволяя щетине коснуться моей чувствительной кожи.

— Я не знаю, кого ты видишь, когда смотришь в зеркало, но ты знаешь, кого вижу я?

Когда его глаза полузакрываются, я продолжаю.

— Я вижу человека, который рисковал своей жизнью, чтобы спасти дочь человека, которого он явно ненавидит. Кого-то сильного, храброго, верного и с сердцем, достаточно большим, чтобы прогнать всех моих злодеев. Вот кто ты, Данте. Тебе нужно начать видеть этого человека. Потому что это так и есть.

— Детка… — Он резко вдыхает.

Затем его губы прижимаются к моим, он медленно целует меня, и в нашем поцелуе есть нечто большее, чем просто любовь. Это прощение, завернутое в искупление.

Этот поцелуй… он исцеляет ту часть меня, о которой я и не подозревала. Часть, которой всегда нужен был кто-то, кто держал бы ее за руку, кто любил бы ее, кто сказал бы ей, что она не одна и что бремя борьбы лежит не только на ней. Это то, что он сделал для меня. Вот кто он такой.

Он мягко отстраняется, отводя нас в угол, где стоит коричневый кожаный диван, который я не заметила раньше.

— Тебе здесь будет удобно?

— Да, мне будет удобно. Я обещаю.

— Хорошо.

Он опускает меня на диван, целует в щеку, потом в губы. Его глаза остаются на мне, пока он отступает назад, как будто оставлять меня здесь слишком невыносимо. Он издает громкий свист, затем шаги раздаются по полу, словно армия марширует к своему командиру.

В первых двух вошедших я узнаю братьев Данте. Остальных я не знаю. Всего их шестеро, не считая моего мучителя и человека, который называет себя моим отцом.

Доминик обхватывает Карлито за горло, затаскивая его внутрь. Его лицо уже изуродовано. Один из его глаз практически закрыт, а под другим — кровавая рана.

Моего отца держит Энцо, выражение лица которого в ярости.

— Брось его, Дом, — говорит Данте.

Его брат делает то, что ему говорят, и бьет Карлито ногой в спину, когда тот падает.

Данте приседает, доставая что-то с обеих своих икр, и когда он вытаскивает их, я понимаю, что это ножи. Я нахожусь достаточно близко, чтобы видеть блестящий металл.

Я мгновенно оказываюсь там, когда были только Карлито и я, когда он причинял мне боль, а я умоляла его остановиться. Мой пульс учащается, а горло сжимается, когда я вспоминаю каждую деталь.

Мои руки сжались в плотные кулаки на верхней части бедер. Я хочу видеть этого человека мертвым. А что касается моего отца? Я не знаю. Потому что та маленькая девочка, которая любит его, все еще где-то глубоко внутри. Я не готова встретиться с его смертью, и я не знаю, смогу ли я смотреть, как человек, которого я люблю, лишается жизни.

— Что ты сказал мне, когда приставил пистолет к ее голове в фургоне? — спрашивает Данте, подкрадываясь ближе, пока его кроссовок не ударяется о лицо Карлито.

Что он сделал?

Я не помню ничего из этого. Наверное, это было, когда я была в отключке.

— Позволь мне освежить твою память. — Он сильно бьет его по лицу. Карлито ворчит, из его рта течет кровь. — Кажется, это было: «Пусть победит сильнейший». Думаю, это будешь не ты.

Я встаю, мне нужен лучший вид. Хочу его крови. Его боли. Хочу всего.

Данте поворачивается на звук моих шагов.

— Ты в порядке, детка? — Беспокойство спиралью вливается в его темноту.

— Я в порядке. Делай то, что должен.

Мои глаза находят Карлито, вглядывающегося в это уродство, но он не пытается поднять голову.

«Я люблю тебя», — произносит Данте, прежде чем отвернуться.

Я хочу сказать это в ответ, но я хочу, чтобы эти слова прозвучали, когда мой разум не будет загрязнен. Когда я смогу думать только о нас и ни о чем другом.

— Есть одна вещь, которую я не прощаю — то, что не прощает ни один из моих братьев, — это когда кто-то причиняет боль людям, которых мы любим. И эта женщина… — Данте делает жест головой в мою сторону. — Была моей до того, как ее вручили тебе, как будто ты ее купил.

Его нога опускается на протянутую руку Карлито. Эти стоны огорчили бы меня, если бы они принадлежали кому-то другому, но от него они звучат как победа.

Данте поднимает ботинок в воздух, и рука Карлито хрустит, когда они встречаются. Его крики окрашивают стены в яркие цвета мести, и все, чего я хочу, — это большего. Я хочу жестокости. Я хочу, чтобы дикость обрушилась на каждую частичку тела Карлито, как она обрушилась на мое.

Данте встречает мой взгляд, тьма застилает нежность. Его вдохи резкие, но мои выдохи еще резче. Между нами возникает негласная связь. Его кровь переплелась с моей. Его месть переплетается с моей.

Клятва.

Нерушимая.

Наша.

— Он ранил тебя ножом? — Презрение и сострадание борются за место на его лице.

Я киваю, и мое тело сворачивается, защищая меня от воспоминаний.

Его внимание возвращается к его врагам, а я наблюдаю за ними со стороны, чтобы видеть обоих.

— Ты позволил жестоко расправиться со своей дочерью? — Нож в руке Данте ползет к горлу моего отца, выражение лица которого лишено эмоций.

Так действуют люди Бьянки. Эмоции равны слабости.

Но бывает и наоборот. Мужчины, которые боятся выразить свои чувства, — трусы, и мой отец — худший из них. Теперь я это вижу.

— Из-за тебя убили мою семью. Мою мать. Моего отца. Моего младшего брата. Все они ушли из-за тебя и твоих братьев, а ты собирался убить и свою дочь?

Что он сделал?

Рука подлетает к моему рту.

Нет.

Злость за то, что пережил Данте, ранит сильнее, чем моя собственная боль. Потерять столько людей…

Как моя семья могла быть замешана в этом?

— Твоя мать была не моей идеей, — добавляет мой отец. — Я пытался сказать ему, чтобы он этого не делал, но Фаро…

Угрожающий смех — единственный ответ Данте, когда он делает шаг назад, подбрасывая нож в воздух, прежде чем поймать его.

— Ух ты. Вот это герой. Как насчет аплодисментов. Хм? — Он начинает хлопать, и все мужчины вокруг присоединяются к нему.

Затем, внезапно, он снова набрасывается на моего отца. Лезвие вонзается ему в горло, и капли крови скапливаются вокруг острия. Мое сердце колотится в грудной клетке.

— А мой восьмилетний брат? Мой…

Я задыхаюсь. Данте оглядывается на меня, но мои глаза видят только моего отца.

Восьмилетний? Кто этот человек, которого я называю отцом?

Мой пульс бешено колотится, а из глаз текут слезы. Я делаю шаг вперед, одна нога за другой, пока не оказываюсь прямо перед ним. Моя рука вскидывается, ударяя его по щеке, а губы кривятся от отвращения.

— Ты убил ребенка? — Мой голос дрожит от боли.

Он сглатывает.

— Не я… Ракель… Твой дядя. Он…

— Стоп! — кричу я, подняв ладонь вверх. — Ты был там?! Ты видел, как это произошло?!

Его молчание говорит мне все, что мне нужно знать.

— Ты пытался остановить это? Ты вообще что-нибудь сделал?! — кричу я.

Он сжимает рот и избегает моего взгляда, смотря вниз.

— Покажи мне, что ты чего-то стоишь! Покажи мне, что у тебя есть хоть немного человечности!

Но он продолжает избегать моих обвинений.

— Я тебя не знаю. — Я качаю головой. — Это не мой отец.

Мне не удается скрыть боль в своем голосе. Он сломан, как и моя семья.

— Причиняешь боль детям. Женщинам. Твоей собственной дочери. Ты мне отвратителен.

Он гораздо хуже, чем я предполагала. Его преступления непростительны.

Защищающая рука обхватывает меня спереди, Данте притягивает меня ближе, чтобы я больше не видела своего отца.

— Мне жаль, — шепчет он с дрожью. — Мне так жаль, что тебе больно.

Я встречаю его взгляд.

— Это не ты должен извиняться. Не передо мной.

Мои ладони обхватывают его щеки, удовлетворение льется из каждой поры. Я ненавижу, что наше начало пронизано злобой. Но из руин поднимается красота, более сильная и которую трудно запятнать. Никто не сломит нас. Больше никто.

Я поднимаюсь на ноги как раз в тот момент, когда он опускается, и наши губы встречаются в коротком, мягком поцелуе.

— Я должен положить этому конец, детка, — мягко говорит он. — Мне нужно, чтобы ты показалась врачу.

— Хорошо. — Я возвращаюсь туда, где стояла изначально, позволяя ему закончить то, что они начали.

Данте подходит к Доминику, тот лезет в карман и протягивает Данте то, что кажется зажигалкой, забирая взамен один из ножей.

— Она слишком хороший человек, чтобы иметь таких родителей, как ты, — говорит Данте моему отцу.

Зажигалка загорается.

— Подними его, — говорит он Карлито, который нехарактерно молчалив.

— Прежде чем ты умрешь — прежде чем я заберу это у тебя — ты узнаешь, что такое настоящая боль. И когда она убедится, что я взял достаточно, только тогда я позволю тебе обрести смерть.

Грудь Карлито расширяется, на его лице появляется страх. Это видно по тому, как он дышит. В том, как он стоит. Мне не нужно видеть его вблизи, чтобы понять, что он проникает в его кровь, как и в мою.

Данте подбрасывает нож на ладони, сосредоточенно разглядывая его. Он владеет оружием со знанием дела, и одно это должно заставить меня испугаться, но этого не происходит.

Он не пугает меня.

И никогда не пугал.

И ничто в нем никогда не пугало.

Нож наносит удар так быстро, что я почти не замечаю первого пореза. Он режет Карлито прямо по плечу. Кровь сочится, впитываясь в белую ткань его рубашки.

Данте не останавливается на достигнутом. Крики человека, который игнорировал мои, заполняют комнату. Разрез за разрезом, Данте не оставляет ни одного сантиметра не тронутым. По щеке Карлито течет, как неиссякаемый фонтан, а кровь со лба капает ему в глаза, когда он плачет.

Он вновь зажигает зажигалку, приближая его к лицу Карлито, и тут крик, не похожий ни на какой другой, топит пространство. По моим рукам пробегает дрожь, а в горле поднимается тошнота от вони сжигаемой плоти.

Рот моего отца опускается, и даже его страх становится явным.

Данте рычит, как зверь, когда огонь проходит по каждой ране на том, что осталось от тела Карлито.

Запах.

Мучения.

Это, в конце концов, слишком.

— Хватит, — говорю я, мои вдохи и выдохи соперничают. — Хватит. Хватит.

Данте смотрит на меня чужими глазами, его немигающий взгляд одержим. Из его рта вылетают быстрые, короткие вдохи. Он снимает с пояса пистолет, когда Доминик опускает Карлито на пол, и, не отрывая глаз от моих, наводит оружие и стреляет.

Мои веки опускаются, когда пуля впивается в мужчину, за которого, как я когда-то думала, меня заставят выйти замуж. Теперь он лежит передо мной мертвый.

Даже с моими синяками и шрамами, как внешними, так и внутренними, я победила. Я справилась. Я жива, и мне больше нечего бояться. Только не тогда, когда Данте со мной.

Постигнет ли моего отца та же участь?

Я не думаю, что смогу смотреть, как он умирает. Это будет слишком тяжело для моего сердца, особенно если это сделает Данте.

Данте бросается ко мне, роняя оружие на пол. Его рука прижимается к моей шее, а в глазах плещется яростное обожание. Он одновременно и луч солнца, и черная дымка. Одно не может существовать без другого.

— Ты знаешь, что я люблю тебя, — говорит он. — Но то, что я должен сделать дальше, я не хочу, чтобы ты видела.

Он как будто прочитал мои мысли, или, может быть, не так уж сложно было предположить, что я не должен быть свидетелем смерти собственного отца.

— Мне нужно, чтобы ты по-прежнему желала меня после того, как все закончится, — шепчет он, наклоняя свой лоб к моему, его губы дрожат, когда они касаются моего рта.

То, как он произнес эти слова… их эмоциональная хватка привязывает меня к сердцу. Моя ладонь скользит по его щеке, слегка двигаясь, в то время как мой взгляд ищет его с бездонным рвением.

— Я всегда буду желать тебя, Данте. Всегда, — тихо прошептала я, только для него. — Я никогда не была так уверена в том, как сильно я в тебя безумно влюблена. Сказать это здесь, во всем этом хаосе, не идеально, но я думаю, пришло время тебе понять, что я никуда не ухожу. Ты не злодей, как бы ты себя им не выставлял.

Он резко вздохнул.

— Спасибо.

Его дыхание обдувает мои губы, и когда он целует меня, в воздухе раздается выстрел, потрясший меня до глубины души. Мы оба оборачиваемся на звук и видим, что мой отец лежит на полу, а Доминик держит оружие.

Я начинаю рыдать и трястись, когда понимаю, что мой отец ушел навсегда.

— Мне жаль, Ракель. Это нужно было сделать, — говорит Доминик, выражение его лица жесткое, но сочувственное.

— Я… я знаю, — плачу я.

Руки Данте обхватывают мою поясницу, обнимая меня мягко, поддерживая. Я зарываюсь лицом в него, и его рука начинает поглаживать мою спину, пока я даю слезам упасть.

Конец так же болезнен, как и начало.