Песнь земли

Глава 8

Филиппа взмокла в душной комнате, как и все остальные женщины, чьи пальцы становились все менее подвижными, а жалобы все более громкими. С пола поднимались клубы пыли, которую вздымала дюжина ног. Даже старая Агнес, казалось, вот-вот свалится от усталости.

В конце концов Филиппа не выдержала.

— Довольно! — стараясь перекричать шум, приказала она. — Агнес, пошли кого-нибудь за едой. Уже полдень, и мы заслужили отдых.

Ответом ей стали вымученные улыбки. Женщины потягивались и растирали усталые пальцы.

Утро было просто ужасным, решила Филиппа, проходя вдоль станков и нахваливая сотканную материю. Может, Бог наказывает ее за какой-то страшный проступок или неведомый ей самой тяжкий грех, насылая на нее все эти беды? Проклятые ткацкие станки, до крайности запущенные негодяем Принком, поминутно ломались, так как все детали были очень старыми и изношенными. Из-за этого дело подвигалось крайне медленно, его застопоривали и невыносимая духота, и слишком мизерные навыки новоявленных ткачих… За долгие часы работы Филиппа подружилась со Страшилой Горкелом как ни с кем другим в замке и больше не боялась ни его, ни его уродливой внешности. Он чинил старые педали, скреплял насквозь прогнившие деревянные челноки, регулировал натяжение нитей. Но сейчас даже Горкел выглядел крайне утомленным.

Отличная шерсть, подумала Филиппа, разглядывая готовую работу Мордрид, единственной женщины, которую хоть чему-то научил Принк. Мордрид, как шепнула ей старая Агнес, пустила старого козла к себе в постель, и тому в качестве вознаграждения пришлось учить ее своему ремеслу.

Да, ткань получилась плотной и крепкой и продержится несколько зим. За такую можно выручить неплохие деньги на ярмарке в Сент-Ивесе! Филиппе не терпелось поскорее приступить к окраске, а потом приказать девушкам, чтобы они сшили ей платье. Возможно, и накидку тоже — приталенную, с пышными длинными рукавами…

Филиппа вдруг вспомнила об Эдмунде. Маленький головорез разговаривал, как безграмотный крестьянин, да и одет был едва ли не хуже беднейшего из вилланов — его туника превратилась в сплошные лохмотья. Девушка вздохнула.

Потом она подумала о Дайнуолде — у того локти вылезают из дыр, прорехи на брюках, огромные прорехи, — и вздохнула еще раз.

Нет, Дайнуолд — презренный похититель шерсти и молоденьких девушек, одернула себя Филиппа. Она ему ничем не обязана! Пусть делает что хочет со своей драной туникой; самое главное — ее платье, А потом она сбежит и отправится к кузену Вальтеру!

После того как женщины поели хлеба, сыра и холодной говядины, Филиппа нехотя отправила их обратно в душную мастерскую. Там ничего не изменилось — судьба словно насмехалась над ними. День тянулся ужасающе медленно. Станки продолжали ломаться, одна деталь за другой. Горкел совсем обессилел и еле двигался. Их лорд и хозяин так и не появился. Заставил ее надрываться в этой душегубке, а сам где-то прохлаждается, черт побери!

Наступил вечер. От усталости у Филиппы кружилась голова. Встав из-за станка, на котором она работала наравне с другими женщинами, девушка сказала, что ждет всех утром, кивнула старой Агнес и вышла из мастерской.

Внутренний двор пересекали длинные вечерние тени. Филиппа направилась к воротам крепости, расчищая себе дорогу среди стаи кудахчущих кур, нескольких свиней, трех козлов и дюжины ребятишек. Она смотрела только вперед, словно за крепостной стеной ее ждало какое-то важное дело.

Филиппа уже почти подошла к воротам, когда над ухом раздался насмешливый голос:

— Просто глазам не верится! Моя рабыня снова пытается убежать? Мне что, приковать тебя к себе, девка?

Так она и знала! Он, должно быть, приказал следить за ней и сразу сообщить, если она попытается покинуть Сент-Эрт, а прогулка к воротам вполне соответствовала подобным намерениям. Филиппа остановилась.

— Если ты прикуешь меня к себе, то умрешь от духоты в твоей кошмарной мастерской. Сомневаюсь, что тебя прельщает подобная перспектива, — не поворачиваясь, устало проговорила она.

— Согласен.

— Кроме того, я не твоя рабыня.

Дайнуолд улыбнулся, услышав знакомые бунтарские нотки. Волосы Филиппы удерживала только узкая полоска кожи, и они волнами спадали между лопаток почти до талии. Плечи были бессильно опущены, она выглядела усталой и сломленной духом. Дайнуолду это не понравилось, и он нахмурился:

— Оружейник обещал найти подходящие куски кожи и разрезать их, только сначала он должен измерить твою ногу.

— Вряд ли он подберет что-нибудь стоящее.

— Я просил его постараться, чтобы в последний момент не обнаружилось, что кожи не хватает. Надеюсь, это тебя не обижает?

— У меня не такие уж большие ступни!

— Зато грязные, почти как у моего сына. Ты не хочешь принять ванну? День закончился. На самом деле я шел в мастерскую, чтобы посмотреть, как там ваши успехи. Принк делает отчаянные попытки справиться с лихорадкой. Он в бешенстве из-за того, что одни женщины ткут, а другая руководит ими. Бедную Мордрид обвинил во всех смертных грехах!

— Старая Агнес сказала, что он скоро заткнется навсегда, — заметила Филиппа, поворачиваясь к Дайнуолду и улыбаясь.

Дайнуолд был одет в ту же тунику, что и вчера, и казался крайне утомленным. Возможно, у него были свои причины не заходить к ним весь день. Филиппа случайно взглянула на его длинные пальцы и тут же отвела глаза, гоня прочь воспоминание о том, как они касались ее тела.

Как глупо! Зачем он это делал? Ведь он не хотел ее. И потом, попытайся он изнасиловать ее, она бы ни за что не поддалась — во всяком случае, сопротивлялась бы до последнего…

— Я тебе больше не нужна. Агнес великолепно управится с женщинами, а Мордрид научит их как следует ткать. Горкел отлично чинит станки, хотя они и ломаются чуть ли не каждую минуту. Твой прекрасный Принк — лентяй и дурак. Ткацкие станки следовало бы сжечь и заменить на новые еще десять лет назад, и…

О, да что тебе до этого?

— Филиппа всплеснула руками, потому что Дайнуолд смотрел на нее с ленивым любопытством, словно перед ним стояла ученая собака. — Между прочим, почти все женщины уже работают довольно сносно. Так что я хочу получить обещанное платье и уехать к кузену.

— Как, ты сказала, его зовут, этого твоего драгоценного родственника?

— Его зовут отец Ральф. Он угрюмый монах-бенедиктинец и возьмет меня к себе в качестве мальчика из хора. Я буду жить в маленькой келье и проведу остаток жизни, вознося благодарственные молитвы Богу за то, что Он спас меня от де Бриджпорта и прочих негодяев вроде хозяина Сент-Эрта.

— Тебя станут звать Филиппа-кастрат.

— Что такое кастрат?

— Мужчина, который уже не мужчина, потому что лишен своего… как бы сказать… мужского отростка.

— Господи милосердный! Какой ужас! — Она невольно бросила взгляд вниз, и Дайнуолд рассмеялся.

— Да уж, подобной судьбе не позавидуешь. Ладно, хватит разговоров. Сейчас, девка, ты пойдешь со мной в спальню. Нам обоим не повредит ванна; я устал от своей грязи, не говоря уже о твоей. Может быть, я окажу тебе честь и разрешу потереть мне спину.

Филиппе страшно захотелось ответить ему какой-нибудь колкостью, но спорить не было сил. Вымыться — это великолепно. Она взглянула на свое несвежее, в пятнах от пота платье и тяжело вздохнула. Дайнуолд промолчал. Он резко повернулся на каблуках, очевидно, не сомневаясь, что она последует за ним, как верный пес, что, впрочем, она и сделала, будь он проклят…

Они прошли мимо Алайна. Филиппа заметила, как управляющий приветливо поклонился Дайнуолду, и вновь подивилась их отношениям. Почему же утром Алайн поносил своего хозяина самыми последними словами? Что-то здесь не так. Филиппа никогда раньше не считала себя слишком любопытной, хотя ее родители могли и поспорить с этим, но сейчас ей хотелось хорошенько потрясти Алайна, как трясут шкатулку с секретом, пытаясь узнать, что находится внутри…

Филиппе не пришло в голову спросить у Дайнуолда, где же она будет мыться, пока он не запер дверь спальни и не положил ключ в карман, после чего уселся на кровать.

— Так уж и быть, проявлю рыцарское благородство и позволю тебе помыться первой. Видишь, в Корнуолле еще не умерла галантность.

— Я настолько грязная, что тебе придется потом заново набирать воду. Кроме того, ты же не можешь остаться здесь. Ты подождешь снаружи?

— Нет. — Насмешка согнала усталое выражение С лица Дайнуолда. — Нет, я хочу видеть тебя обнаженной. Снова. Только на этот раз всю, целиком, а не отдельные части.

Филиппа опустилась на пол. Она с вожделением смотрела на обитую медью деревянную ванну, над которой соблазнительно поднимался парок, и боролась с почти непреодолимым желанием раздеться и прыгнуть в нее. Ну уж нет, он этого не дождется! Она с места не сдвинется, даже если придется здесь сгнить; не позволит ему унижать себя и не станет изображать перед ним шлюху! К огромному удивлению Филиппы, Дайнуолд молчал. Он не грозил ей наказанием, не пытался насильно раздеть ее. Он просто встал с кровати и спокойно принялся снимать одежду.

Девушка уставилась в пол. Несколько минут в комнате стояла тишина. Филиппа не выдержала и подняла голову.

Дайнуолд стоял рядом с ванной, всего в нескольких шагах от Филиппы. Ей, конечно, и раньше приходилось видеть обнаженных мужчин — как они выглядят, не знают только невинные послушницы в монастырях, — но Дайнуолд был совсем другим! Мускулистый, стройный, волосатый, с длинными крепкими ногами и плоским животом. Филиппа смотрела на него как зачарованная. Заметив, как под ее взглядом увеличивается в размерах его мужское орудие, Филиппа вспыхнула; лицо ее залило румянцем.

По телу вдруг прокатилась жаркая волна. Девушка смутно догадывалась, что с ней происходит, понимала, что теряет контроль над собой, но ей почему-то больше не хотелось себя контролировать… Она поспешно отвернулась.

Дайнуолд рассмеялся и залез в ванну. Он заметил — не мог не заметить — ее любопытный и изучающий взгляд, почувствовал, как растет его собственное возбуждение, увидел ее смущение и интерес. Поведение Филиппы вообще доставляло ему удовольствие — когда она не раздражала его излишней строптивостью и словесными колкостями.

Дайнуолд намылился.

— Ну, девка, а теперь расскажи мне, как идут дела в мастерской. И не вздумай ныть и жаловаться на жару или надоедливую старуху Агнес. Что вы успели сделать?

Филиппа повернулась к нему, радуясь, что стенки ванны мешают такому неприличному занятию, как любование мужским телом, а его волосы, лицо и руки покрыты мыльной пеной, так что она при всем желании не может разглядеть ни сантиметра кожи.

— Без всякого преувеличения могу сказать, что день прошел в сплошных разочарованиях. Я шкуру спущу с твоего Принка, если только лихорадка первой не сведет его в могилу! Но, как бы там ни было, у нас уже есть ткань. Думаю, надо сшить из нее тунику для Эдмунда, а то он выглядит как ребенок виллана.

Дайнуолд открыл глаза, и их немедленно защипало от мыла. Он выругался и с головой окунулся в воду, затем ополоснул лицо и повернулся к Филиппе:

— Нет! Мы же договорились, что первая туника будет твоей. Что за глупая девчонка! Я человек слова; хоть ты, женщина, и не понимаешь, что такое честь, советую тебе помалкивать. Терпеть не могу мучеников, так что не надо красивых жестов. Кроме того, ты, очевидно, просто не видела детей вилланов: у них вообще нет одежды.

— Тебе в глаза попало мыло, и ты выплеснул на меня свой гнев! Тиран! Ослиная голова!

— Недурные выражения для юной девы. Может быть, мне помочь тебе и поучить новым ругательствам — более злобным и менее приличным?

Филиппа вскочила на ноги, и Дайнуолд догадался, что она задумала.

— Не стоит, Филиппа, — произнес он как можно спокойнее. — Оставь ключ там, где он лежит. Опять ты действуешь не подумав. Снаружи стоит Танкрид, и даже если тебе удастся обмануть его и ударить чем-нибудь по голове, неподалеку находятся другие слуги. Сядь и расскажи мне, что вы собираетесь делать завтра. Если тебе очень хочется, можешь даже при этом хныкать и ныть.

Филиппа села на кровать и положила руки на колени. Дайнуолд продолжал мыться. Она посмотрела на сброшенную им тунику, ту самую, в кармане которой лежал ключ, и грустно вздохнула: Дайнуолд прав.

— Завтра мы начнем красить ткань. — Он одобрительно кивнул.

— Если твои люди умеют это делать, то уже на следующий день материя будет готова к раскрою.

Дайнуолд мыл живот. Филиппа знала, что это живот — или даже немного ниже, — и не отрывала глаз от ванны, просто не могла оторвать. Она думала о том, что почувствует, когда коснется его тела, проведет по нему рукой….

В этот момент Дайнуолд поднял голову и улыбнулся:

— Я прикажу принести тебе свежей воды, эта слишком грязная.

— А ты? Останешься здесь и будешь смотреть на меня?

Дайнуолд решил, что, если он скажет «да», Филиппа попросту откажется мыться, и покачал головой:

— Нет, я уйду. Но если ты снова попытаешься совершить какую-нибудь глупость, я сделаю с тобой то, что тебе страшно не понравится.

— Что именно?

— Что, что… Ты раздражаешь меня, девка, так что закрой свой глупый рот и подай вон то полотенце. Оно у меня единственное, поэтому я воспользуюсь только половиной. Скажи мне спасибо, девка.

— Спасибо.

— Проклятый сын шлюхи! Он знал, черт его возьми! Этот негодяй прекрасно знал, что вино отправлял в Вулфитон твой отец! Я ему руки поотрываю, нос перебью, ноги в землю вгоню…

Лорд Грейлам де Моретон, хозяин Вулфитона, смолк, услышав звонкий смех жены.

— У нас осталось всего две корзины, Кассия, — негодующе посмотрев на нее, продолжал лорд Грейлам. — Это же подарок твоего отца. Ему пришлось потратить немалые деньги, чтобы доставить вино из Аквитании в Бретань, а потом зафрахтовать корабль. Неужели тебе все равно, что этот проклятый мерзавец имел наглость обокрасть корабль?

— Во-первых, ты не знаешь точно, что это был именно Дайнуолд, — сказала Кассия де Моретон, все еще всхлипывая от смеха. — И во-вторых, ты только сегодня узнал, что корабль несколько недель назад потерпел крушение.

Возможно, судно разбилось о скалы по вине капитана, а местные крестьяне растащили груз, когда корабль стал тонуть, или, может, все просто смыло волной.

— «Возможно, возможно»… Я абсолютно уверен, что это дело рук проклятого Дайнуолда! — с горечью воскликнул Грейлам, расхаживая по комнате. — Если хочешь знать правду, несколько месяцев назад мы поспорили с ним, кто за раз выпьет больше аквитанского вина. Я сказал ему о подарке, который собирался нам прислать твой отец. Мы договорились провести наше состязание, как только вино прибудет в Вулфитон. Он сразу понял, что проиграет, потому и устроил это так называемое крушение. Я это знаю, и ты тоже знаешь, так что нечего хихикать, как дурочка. Сейчас он заполучил дюжину бочонков великолепного вина и пьет его в свое удовольствие, хоть бы у него печенка сгнила! Нет, не защищай его, Кассия! Кто еще мог действовать с такой наглостью и ловкостью? Да пусть у него руки поотсыхают — он выиграл спор, потому что украл наше вино!

Кассия взглянула на разъяренного мужа и снова расхохоталась.

— Ах, вот в чем дело, — насмешливо протянула она. — Дайнуолд перехитрил тебя, а ты терпеть не можешь проигрывать.

Грейлам бросил на жену взгляд, от которого могло бы скиснуть молоко, но на нее он явно не подействовал.

— Он мне не друг, и ему больше не место в Вулфитоне. В следующий раз за его наглость я отрежу ему уши и выпущу все кишки…

Кассия встала, поправляя юбки пышного платья.

— Дайнуолд собирался приехать в гости в следующем месяце, когда закончится сев. Я напишу и попрошу привезти хоть немного его изысканного аквитанского вина, раз уж мы друзья и добрые соседи…

— Он презренный вор, и я запрещаю тебе…

— Хороших друзей так просто не бросают, не правда ли, милорд? Жду не дождусь, когда увижу Дайнуолда и услышу, что он скажет в ответ на твои обвинения.

— Кассия… — Грейлам подошел к жене. Она улыбнулась, и он быстро подхватил ее под мышки и поднял в воздух. Она все еще слишком хрупкая, подумал он, но беременность наконец округлила ее тело. Грейлам осторожно поставил жену на пол и поцеловал в губы. Кассия казалась такой мягкой, нежной и, как всегда, желанной… Грейлам снова помрачнел.

— Дайнуолду надо преподать хороший урок, — медленно проговорил он, и в глазах его сверкнул дьявольский огонек.

— Ты уже что-то придумал, мой господин?

— Еще нет, но скоро придумаю. Стоит проучить негодяя, да так, чтобы он надолго это запомнил.

Наконец-то я чистая, думала Филиппа, сидя в большом зале с куском грудинки в руке. Грязное платье немилосердно кололось, но это ничего, она как-нибудь вытерпит. Дайнуолд прав: не стоит изображать из себя страдалицу. Единственное, чего ей сейчас недостает, так это нового шерстяного платья. О шелковом Филиппа и не мечтала — оно казалось ей недосягаемым, как луна. В этот момент ее взгляд упал на Алайна: глаза управляющего горели такой ненавистью, что девушка невольно вздрогнула.

Круки высоким фальцетом запел о мужчине, у которого было тринадцать детей и чьи женщины ополчились на него, обвиняя в измене, — ни много ни мало девять женщин. Дайнуолд сгибался от хохота, как и все остальные в зале. Правда, женщины сильнее всего смеялись, когда шут весьма наглядно изобразил, что оскорбленные дамы сделали с неверным мужем и любовником.

— Ужасно, — заметила Филиппа, когда хохот стих. — Сегодня рифмы Круки особенно безобразны, а слова непристойны.

— Все объясняется просто: он злится, потому что Марго отказалась с ним полюбезничать и из-за этого другие мужчины подняли его на смех, — улыбнувшись, сказал Дайнуолд и посмотрел на Филиппу.

Лицо девушки было серьезным, даже немного напряженным.

Твой управляющий, Алайн… Кто он такой? Он давно у тебя служит? — осторожно спросила она.

— Алайн обязан мне жизнью: три года назад я его спас. Поэтому он так предан мне и работает не щадя сил.

— Спас его? Как?

— Его невзлюбил один безземельный рыцарь и попытался с ним расправиться, а я, в свою очередь, убил этого рыцаря. Тот был лодырем и дураком, эдакой грозой здешних мест, и мне это не нравилось. После Алайн приехал в Сент-Эрт и стал моим управляющим. — Дайнуолд помолчал, задумчиво глядя на профиль Филиппы. — Он чем-то обидел тебя?

— Нет. — Филиппа отрицательно качнула головой. — Просто я… просто я не доверяю ему, — сорвалось у нее с языка, и она тут же пожалела об этом: лицо Дайнуолда приняло такое удивленное выражение, словно у нее выросла вторая голова.

— Не мели вздор! У тебя нет никаких оснований сомневаться в Алайне.

— Он предложил… Он хотел помочь мне убежать отсюда.

— Ложь тебе не идет, девка. Никогда, слышишь, никогда не смей обвинять человека, который последние три года платил мне искренней преданностью! Поняла?

Филиппа увидела в глазах Дайнуолда ярость и откровенное осуждение, в них ясно читались его мысли: женщины всегда лгут, им нельзя доверять, когда они говорят о других людях. Стараясь держаться как можно спокойнее, Филиппа взяла с подноса второй кусок грудинки.

В этот самый момент Дайнуолд подумал, что за всю жизнь встретил только одну женщину, которая всегда говорила правду и была лишена какого-либо жеманства, — Кассию де Моретон. Какое-то время и Филиппа казалась ему такой же открытой, естественной и прямодушной. Как же он ошибался! Дайнуолд сокрушенно покачал головой: Филиппа совсем юная девушка — и уже так хитра и лжива! Надо было не мучиться, а лишить ее девственности, затем попользоваться, пока не надоест, и выгнать. Не важно, что ее репутация будет погублена, не важно, что лорд Генри запрет ее в монастыре до конца жизни. Не важно, что…

— Возможно, Алайн считает, что ты принесешь нам несчастье. Поэтому он и хотел, чтобы ты покинула Сент-Эрт, — прервав поток беспорядочных мыслей, произнес Дайнуолд. — Если, конечно, и в самом деле он говорил нечто подобное.

Филиппа поняла, что не сумеет убедить его в скрытой ненависти управляющего. Возможно, Дайнуолд прав в отношении мотивов странного поведения Алайна, хотя она в этом сильно сомневалась… Девушка пожала плечами и повернулась к Эдмунду:

— Какой цвет ты выберешь для новой туники?

— Не надо мне никакой новой туники.

— Тебя об этом никто не спрашивает. Меня интересует только одно: какого ее сделать цвета.

— Черного! Ты же ведьма, вот и сделай мне черную тунику.

— Противный мальчишка!

— А ты девчонка, и эта гораздо хуже.

— Это, а не эта!

Дайнуолд с улыбкой слушал их перебранку, но, когда Филиппа поправила Эдмунда, нахмурился. Вот надоедливая девка! С другой стороны, не хочет же он, чтобы Эдмунд разговаривал, как безграмотный крестьянин.

— О черном забудь. А как тебе понравится зеленый? Подойдет?

— Точно, у него будет зеленая, темно-зеленая туника, чтобы скрыть грязь.

Услышав суровый голос отца, Эдмунд замолчал и надулся, но исподтишка показал Филиппе язык.

— Странно, Эдмунд, — хихикнула Филиппа, — ты похож на одного из моих поклонников. Его звали Симон, и ему был двадцать один год, но вел он себя так, словно он твой ровесник и ему тоже шесть лет.

— Мне девять лет!

— Да неужели? А я-то думала, ты просто не по годам развитой пятилетний малыш, — судя по твоей речи, твоему поведению, твоим…

— Хочешь еще эля, девка?

Та-ак… Значит, Дайнуолд кинулся на защиту сына… Филиппа усмехнулась:

— Да, спасибо.

Она сделала изрядный глоток. Эль в замке ее отца был намного хуже — результат «стараний» Ролли, самого толстого человека в Бошаме, который, как подозревала Филиппа, и выпивал большую часть своего варева.

— Налить еще?

— Почему ты решил, что я без конца должна пить эль?

— Потому что, девка, сегодня ночью я заставлю тебя распрощаться с твоей драгоценной девственностью. Она искушает меня, эта чертова девственность! Ты будешь принадлежать мне, пока я не утолю свои потребности, а потом я тебя отпущу. Впрочем, кто знает: если ты постараешься — хотя я сомневаюсь, что ты знаешь как, — то я, может быть, позволю тебе остаться. Заодно проследишь за шитьем одежды. Согласна?

Мгновенно забыв о двойственности своего положения, Филиппа выплеснула остаток эля в лицо Дайнуолду.

Она услышала, как кто-то негромко ахнул, затем в зале воцарилась мертвая тишина — обитатели замка буквально оцепенели, пораженные выходкой Филиппы. О Боже, ужаснулась девушка, на секунду закрыв глаза, опять я действовала не подумав!

Дайнуолд понимал, что сам спровоцировал Филиппу на подобный поступок, да и, по правде говоря, эль в лицо — это ерунда: он ожидал большего. Стоило подождать, пока они окажутся в его спальне, и лишь там дразнить девчонку, а теперь придется ее наказать — не может же он выглядеть слабаком перед своими людьми. Дайнуолд тихонько выругался, обтер ладонью лицо и отодвинул тяжелое кресло. Схватив Филиппу за руку, он рывком поднял ее на ноги.

Заметив, что девушка упрямо вздернула подбородок, он задумался, какое выбрать наказание. Сейчас требовалось представление, достойное Круки. Дайнуолд повернулся к шуту, который, как и все в зале, стоял, безмолвно глядя на своего хозяина.

— Ну, Круки, как мне покарать девку за то, что она выплеснула эль мне в лицо?

Круки потер подбородок и открыл рот, готовый разразиться очередным нелепым творением, но Дайнуолд опередил его:

— Не вздумай петь или читать свои скверные стишки!

— У меня этого и в мыслях не было, хозяин. Я просто хотел спросить у девки, сошьет ли она мне тунику.

— Конечно, сошью, любого цвета, который ты выберешь, и сделаю это собственными руками, — быстро проговорила Филиппа.

— Тогда дай ей еще флягу с элем, хозяин. Она хорошая девка, не стоит ее пока пороть.

— Тебе нельзя доверять, — прошептал Дайнуолд на ухо Филиппе, — ты и дьяволу пообещаешь новую одежду, лишь бы сохранить свою девственность.

— А где дьявол?

— осведомилась Филиппа, глядя по сторонам. — Неужели он и впрямь живет в Сент-Эрте? Да, похоже на то: здесь много кандидатов на эту роль.

— Пошли, девка. На сегодняшнюю ночь у меня свои планы.

— Нет. — Филиппа схватилась свободной рукой за спинку стула. Она держалась так крепко, что побелели пальцы, и Дайнуолд понял, что его ожидает нешуточная борьба. Он взглянул на ее руку, мертвой хваткой вцепившуюся в стул.

— Отпусти стул. Филиппа покачала головой.

Дайнуолд зловеще улыбнулся, и Филиппа подумала, что ей вряд ли понравится то, что сейчас произойдет.

— Последний раз тебе говорю!..

Филиппа смотрела на Дайнуолда, чувствуя, что за ними наблюдают все сидящие в зале.

— Нет!

Ей не пришлось долго ждать. Дайнуолд снова улыбнулся, затем быстро поднял руку, схватил Филиппу за воротник и, дернув вниз, разорвал платье по всей длине.

Филиппа завизжала, выпустила стул и схватилась за куски ткани, пытаясь прикрыть ими наготу.

Дайнуолд поднял ее, взвалил на плечо, смачно шлепнул по ягодицам и, хохоча словно сам дьявол, вышел из зала.