Песок

ГЛАВА XIII

Дом Гассейна эль-Алима находился в узком переулке, и входные ворота выходили на улицу. Из его окон, закрытых резными ставнями, открывался вид на город. Высокие стены окружали дом и цветущий сад позади него. Ворота всегда были заперты, но Гамид имел ключ и уходил и приходил, когда ему было угодно.

Гамид подъехал к дому в маленьком туземном экипаже и вошел в ворота. Яркий солнечный свет заливал двор. Гамид на минуту остановился перед тем, как войти в прохладный дом. В комнатах его ожидал слуга, который быстро помог ему переодеться в национальный костюм — белое одеяние, серебряный парчовый кафтан, вышитый красным шелком, и белый, украшенный золотом тюрбан. Из-под шелковых складок повязки его глаза глядели спокойно, с холодным фатализмом, свойственным его расе. В новой одежде он казался другим человеком. Было трудно представить себе его в европейской обстановке. Это был настоящий сын пустыни в одеянии варвара, смелый и сильный, властный и жестокий. Теперь он казался еще выше, с резкими чертами лица, со скрытой силой в движениях. Он ходил быстро и беззвучно, словно молодой, сильный зверь, выросший на свободе.

В комнатах его отца царил полумрак и носился сильный запах мускуса. Раздался шелест шелка и тихий шепот, но, когда Гамид вошел, он застал своего отца одного. Гассейн эль-Алим лежал на подушках и молча курил. Он поднял голову и пристально посмотрел на сына, любовь и гордость всей его жизни. Гамид, приложив руку ко лбу, низко поклонился отцу. Гассейн эль-Алим благословил его и пригласил его сесть. Слуга Гамида принес ему трубку и беззвучно вышел. Некоторое время оба молча курили. Где-то в отдаленных комнатах раздавалась тихая музыка. С полузакрытыми глазами Гамид погрузился в раздумье.

Гассейн медленно повернулся на подушках:

— Говорят, что Роберт Эссекс пользуется огромной популярностью среди арабов, — заметил он с холодным раздражением, взглянув на сына.

— Роберт Эссекс, молодой англичанин, ставший почти арабом? — небрежно произнес Гамид. — Он позер.

Гамид много слыхал о молодом Эссексе и, как было свойственно его натуре, никогда ни о ком хорошо не отзывался.

Снаружи раздался резкий звук, прервавший глубокую тишину. Это был голос, возвещавший благоверных о часе захода солнца.

Гамид быстро поднялся и, протянув руку, помог отцу встать. Они прошли в маленькую комнату, окна которой были обращены к Мекке. Оба опустились на ковер, и громкий, красивый голос Гассейна эль-Алима пропел слова молитвы.

Когда Гамид простился с отцом и вернулся в свою комнату, он не нашел своего слуги. Гамид не позвал его, а сам переоделся в европейский костюм, снова став европейцем. За углом его ожидал автомобиль, и он велел шоферу ехать в Шепхэрд-отель. Весь день он предвкушал этот час, все время думал о нем.

Небо пламенело в алых красках заката, на улицах царило оживление, зажигались огни, начинался час развлечений. Наступал вечер, предвестник дивной южной ночи. Поток людей, гортанный говор, шум уличного движения и блеск огней — все пьянило Гамида, возбуждало его. Он сразу заметил, что Каро не было на веранде.

Гамид поднимался по лестнице, когда она появилась наверху. К ней подошел какой-то господин, приехавший в отель одновременно с Гамидом. Гамид остановился, затем подошел к ним, по дороге раскланиваясь со знакомыми. Взор его был устремлен на Каро и на человека, который, как он знал, был ее мужем. Каро познакомила их, и Джон любезно с ним поздоровался. Как истого англичанина, его мало интересовало знакомство с экзотическими принцами. Конечно, он был очень вежлив, но и очень холоден, давая понять, что у него и Гамида эль-Алима не могло быть никаких общих интересов.

Когда они стояли вместе, разговаривая о пустяках, внизу прошел маркиз Сфорцо. Невольно Каро произнесла его имя. Он остановился, увидел ее, и его глаза напряженно остановились на ее лице. Гамида эль-Алима от него скрывала толпа, и он не мог его видеть. Сфорцо быстро взбежал по лестнице и склонился над рукой Каро. Когда их руки встретились, он посмотрел ей в глаза, словно стараясь узнать все ее тайные мысли. Подняв голову, он внезапно увидел Гамида эль-Алима.

Оба молчали, и Каро, почувствовав наступившую напряженность, поспешила познакомить Джона с Сфорцо. Они пожали друг другу руки. Джон был вежлив и очень любезен, по обыкновению. Сфорцо разговаривал с ним, пока Каро говорила с Гамидом, а затем простился, пригласив Каро и Джона пообедать с ним на следующий день.

— Если я не уеду, маркиз, — ответил Джон.

Сфорцо обменялся с ним еще несколькими фразами, попрощался и ушел.

На террасе его остановила хорошенькая женщина:

— Маркиз, маркиз! Как вы жестоки! Почему вы не хотите узнавать меня? Посидите со мной, я одна; мой бедный муж очень занят. Останьтесь и постарайтесь меня утешить.

— Мадам Дартуа, я с удовольствием останусь с вами, — сказал Сфорцо.

Ему очень нравилась маленькая, изящная мадам Дартуа, веселая и остроумная.

Она засыпала его вопросами и шутливыми замечаниями:

— Когда вы были в Париже? Вы видели египетский балет? Это чудесно, мой друг. Вы разговаривали с этой прелестной миссис Клэвленд? Вы знакомы с ней? Говорят, принц Алим безумно влюблен в нее. Об этом говорил весь Париж весной. Теперь они встретились здесь. Как романтично! Английские женщины очень смелые. Я не доверяла бы египтянину. Но, может быть, она выйдет за него замуж? Может ли англичанка выйти замуж за магометанина? Он замечательно красив, не правда ли? Как вам нравится мистер Клэвленд? Он очень симпатичный. Она, наверно, разведется с ним. Очень жаль, но иметь мужа, который любит другую женщину, это — трагедия. Я бы сошла с ума!

— Я не знал, что миссис Клэвленд хочет развестись со своим мужем, — с усилием произнес Сфорцо.

У него захватило дыхание, и он старался не глядеть на мадам Дартуа, чтобы не выдать своего волнения. Он никогда не думал, что Каро может быть свободной. Он достал портсигар и закурил папиросу.

Мадам Дартуа продолжала с легким смехом:

— О, это всем известно. Он увлекся другой женщиной, все знали о его связи. Его жена очень спокойно отнеслась ко всему, с гордостью и большим достоинством оставила его и уехала путешествовать с миссис Тэмпест. Теперь миссис Клэвленд одинока, и принц сможет утешить ее.

Сфорцо машинально слушал легкую болтовню мадам Дартуа.

Ни на чем не основанные гнев и раздражение против хорошенькой француженки росли в нем, но вскоре сменились сожалением и болью, когда он вспомнил, как Каро должна была страдать от измены мужа. Может быть, лишь в этот час он понял всю глубину своей страсти к ней.

Сфорцо сидел неподвижно, рассеянно слушая поток веселых слов, и наклонил голову так, что его длинные ресницы бросали легкую тень на его загорелые щеки. Почувствовав на себе неожиданно чей-то взгляд, он поднял глаза и встретился с глазами Гамида эль-Алима, в которых прочел выражение ненависти и торжества.

Рабун Бей подавил зевоту. Он надеялся, что старик не начнет длительных философских рассуждений, и, чтобы предупредить готовящуюся речь, мягко спросил:

— Что ваша светлость может сказать относительно моей дочери Фари?

Рассеянный взгляд Гассейна скользнул по лицу Рабун Бея. Гассейн был смущен слухами о том, что Гамид увлекается белой женщиной. Намек Рабуна заслужил его одобрение. Гамиду пора было жениться. Эта женитьба должна заставить Гамида забыть о его новом увлечении.

— Как вы думаете, друг мой, нельзя ли ускорить свадьбу вашей дочери с моим дорогим сыном?

Рабун не пытался скрыть своей радости, он даже начал заикаться от удовольствия.

Гассейн становился все любезней и заговорил о свадебных преподношениях и приданом. Оба решили, что свадьба будет отпразднована по возможности скорее.

Выслушав торжественные, напыщенные рассуждения Гассейна, Рабун Бей оставил его.

Гассейн позвал слугу и велел ему прислать Цахилиноса. Молодой секретарь побаивался старика и повиновался ему беспрекословно. Цахилинос пришел тотчас же. Он молча вглядывался в темное, суровое лицо старика.

— Что вы можете сказать мне? — спросил Гассейн эль-Алим, внимательно рассматривая грека.

— Ваша светлость, принц Гамид вчера обедал с белой женщиной на террасе Шепхэрд-отеля. Затем он уехал и вернулся на рассвете.

— Он вернулся на рассвете от англичанки? — резко прервал Гассейн.

— Нет, нет! Он провел ночь в кафе «Брижон» с танцовщицей Мерседес.

Гассейн эль-Алим издал звук, выражавший презрение:

— Вы думаете, что принц Алим увлечен англичанкой?

Цахилинос повел плечами:

— О ваша светлость, в Париже об этом говорили. Теперь она собирается развестись со своим мужем.

Гассейн сурово посмотрел на него и отрезал:

— Можете идти.

Цахилинос поклонился и ушел.

Луч света, проникавший через ставни, падал на ковер. Гассейн непрерывно глядел на золотую полоску. Гамид и раньше увлекался белыми женщинами, но его увлечения продолжались недолго. Но с этой женщиной он встречался в Париже, а теперь она приехала в Каир.

Гассейн поднялся, подошел к окну и стал глядеть на улицу сквозь резьбу ставен. С невыразимым презрением он глядел на оживленную улицу с вереницей автомобилей, сетью телеграфных проволок, высокой линией домов. Он ненавидел цивилизацию, все, что было связано с ней и что она дала миру.

Он вспомнил о своей юности… О тех днях в пустыне, проведенных на свободе в битвах или отдыхе. Он вспомнил чувство, которое он испытывал, сидя на лошади, когда он несся с громким криком по простору.

Проехал автомобиль. В нем сидел его сын, управляя машиной, и рядом с ним молодая женщина. Автомобиль замедлил ход, и Гассейн успел разглядеть ее лицо, затем машина исчезла в водовороте уличного движения.

Дикий гнев исказил резкие черты Гассейна. Его сын, такой сильный, красивый и гордый, увлекся этой белой женщиной.

— Гамид должен жениться на Фари, и чем скорей, тем лучше. Нельзя медлить! — прошептал старик.