Письма на воде (СИ)

На полотне был изображён император, в одиночестве застывший на площади перед дворцом, который будто нависал над ним, давил на него и угрожал. И никого не было рядом: никто не стоял за плечом Кванджона, не держал его за руку, не прикрывал собой. Некому было ни помочь, ни защитить, ни утешить его в этом бесконечном противостоянии.

Все покинули его. Четвёртый император Корё нёс свою неподъёмную скорбную ношу совершенно один, с рождения и до смерти.

– Простите! – сквозь слёзы взмолилась Го Ха Чжин, обращаясь к тому, кто остался там, по ту сторону картинной рамы, по ту сторону непреодолимой толщи времени. – Простите, что оставила вас одного!

Она закрывала лицо руками и горько плакала, повторяя:

– Простите меня…

Чжи Мон разрывался между желанием подойти к ней и успокоить и необходимостью позволить ей выплакаться, как когда-то он давал выплакать и отпустить свою боль Кванджону. Да, это тяжело – вот так вспомнить и осознать, но гораздо страшнее держать всё в себе – Чжи Мон знал это как никто другой.

Однако когда колени Го Ха Чжин подломились и она, обессилев, опустилась на пол, сжимаясь в комочек в безотчётной попытке закрыться от навалившегося на неё бремени собственной вины, Чжи Мон не выдержал. Он ещё раз огляделся, убедился, что рядом нет ни души, и неслышно подошёл к скорчившейся на полу девушке, чьи худенькие плечи вздрагивали от рыданий.

Едва ли не впервые в жизни он не знал, что сказать и как сказать, и поэтому просто протянул ей свой носовой платок, так кстати оказавшийся в кармане.

Го Ха Чжин непонимающе взглянула на платок, а когда подняла голову, глаза её расширились от потрясения:

– Господин… Чхве Чжи Мон? – прошептала она, поднеся руку ко рту.

Она узнала его! Наконец-то узнала, потому что смотрела на него теперь другими глазами – глазами Хэ Су.

– Приветствую вас, госпожа Хэ, – мягко улыбнулся Чжи Мон. – Позвольте мне помочь вам.

Он вложил платок в мокрые пальцы Ха Чжин, а затем, бережно и почтительно обнимая её за плечи, помог ей подняться.

Сама не своя от шока, девушка молча приняла его помощь и последовала за ним на подземную стоянку, где Чжи Мон усадил её в машину, пристегнул и, усевшись сам, протянул бутылку воды. Го Ха Чжин взяла её с благодарной улыбкой, но губы её тряслись и она всё время отводила взгляд, так ни о чём и не спросив.

Время. Ей нужно время, напомнил себе Чжи Мон и повернул ключ зажигания.

***

Мотор уже остыл, когда Го Ха Чжин наконец вышла из оцепенения. Она скользнула взглядом по мандариновым деревьям, росшим у её дома, и брови её вскинулись. Не с удивлением – скорее, с пониманием.

– Вы всё знаете обо мне, да, господин звездочёт? – повернулась она к терпеливо молчавшему на водительском сиденье Чжи Мону, и в голосе её прозвучал не вопрос, а утверждение.

Пока они ехали по полуденному Сеулу, она выпила всю воду и немного успокоилась, однако по-прежнему комкала в руках синий носовой платок, что насквозь промок от слёз.

Чжи Мон не удержался от мысленной похвалы в свой адрес. Надо же, как удачно он прихватил платок перед выходом – как знал! Хотя что тут удивляться: интуиция проводника. Такое враз не исчезнет.

– Не всё, госпожа Хэ, – покачал он головой, затем вышел из машины и, обогнув её, открыл дверь со стороны девушки. – Далеко не всё, поверьте мне.

Опустошённая слезами и воспоминаниями, Го Ха Чжин позволила ему взять себя под руку и фактически втащить на третий этаж, но у двери в квартиру ожила. Замок приветливо щёлкнул, и девушка жестом пригласила Чжи Мона войти.

– Входите, господин Чхве, – усмехнулась она, заметив, что он помедлил на пороге. – Это не Дамивон, и у меня нет соседей, так что не бойтесь запятнать мою репутацию. Разрешение императора вам не требуется.

Чжи Мон прошёл вслед за ней в маленькую светлую кухню в голубых тонах и сел на диванчик у окна, где поддувал лёгкий сквозняк и было не так жарко.

– Чай? – спросила Го Ха Чжин, наливая воду в фильтр. – Или, быть может, кофе со льдом?

– От вашего изумительного чая я никогда не откажусь, госпожа Хэ, – благодарно улыбнулся экс-астроном. – Целую вечность его не пил! – и по изменившемуся лицу девушки понял, что ляпнул не то. Но он всего лишь старался разрядить обстановку, и, видимо, получилось у него плохо. Потому что он заметил, как напряжена Ха Чжин, как подрагивают её руки, пока она достаёт из разных мешочков травы и засушенные цветочные лепестки и смешивает их в мраморной ступке.

Несмотря на волнение, движения её были уверенными, ловкими и при этом плавными, так что Чжи Мон невольно залюбовался ею. Да что говорить, он просто по ней скучал!

– Прошу прощения, госпожа Го, – очнувшись, исправился он. – Я привык называть вас иначе.

– Называйте так, как привыкли, господин звездочёт, я не против, – пожала плечами Хэ Су. Да, именно Хэ Су! Она вынула из шкафчика чашки и поставила их на стол перед гостем. – Так вот почему я никак не могла после комы свыкнуться со своим настоящим именем! Оно казалось мне неуютным, словно я надела чужую одежду.

– Имя Хэ Су было вашим десять лет.

– Да. Целую жизнь, – вздохнула девушка и отвернулась, пытаясь скрыть вновь навернувшиеся на глаза слёзы. – Простите, я ненадолго.

Она вышла, и вскоре из ванной послышался шум воды.

Этот звук вернул Чжи Мона в тот самый день, чуть больше года назад по меркам времени Го Ха Чжин, когда он выдернул её из привычного мира. И вот уже приглушённое журчание водопроводной воды сменилось свежим бисерным шумом водопада в городском парке, гомоном детей и плачем растрёпанной девушки, что весьма неоригинально пыталась избавиться от проблем с помощью соджу. Он, Чжи Мон, оказался её единственным слушателем, которому она изливала душу. И которому, кстати, отдала початую бутылку, встретив его выразительный взгляд попрошайки.

– Вы когда-нибудь хотели заснуть на сотню или даже тысячу лет? – спрашивала его Го Ха Чжин, не ожидая ответа. – Я хочу. Очень хочу! У меня всё идёт наперекосяк, и не видно просвета в этой жизни…

Соджу на жаре быстро разморило её, и девушка еле выговаривала слова. А может, затруднение вызывала и разбитая губа, которой Ха Чжин периодически касалась и морщилась от боли.

– Ты говоришь себе, что всё будет хорошо, однако обязательно случается что-то плохое, – бормотала она, пока Чжи Мон жадно пил, причмокивая от удовольствия: денёк выдался не по-майски знойным и сухим. – Было бы здорово просто заснуть и больше никогда не просыпаться. Как бы мне хотелось всё забыть, но не получается!

Ха Чжин тяжко вздохнула и шмыгнула носом.

– Как бы я хотела забыть придурка, бросившего меня с кучей долгов, девку, которая увела у меня парня… Никому нельзя верить! И вообще, как вышло, что всё это произошло со мной? – её жалобный голосок истончился до стона, она уткнулась лицом в острые коленки, обтянутые рваными джинсами, и разревелась уже в открытую.

– Жизнь нельзя изменить по своему желанию, – сказал Чжи Мон её рыжему затылку, подрагивающему от плача. – Только если умереть и снова возродиться.

Он изрёк эту глубокую мысль и завалился на бок, устроившись на потрёпанном рюкзаке. Притворился спящим, хотя сам исподтишка наблюдал за девушкой, что пыталась теперь утопить свои беды в слезах вместо алкоголя.

А он, Чжи Мон, взял и утопил её! Натурально. Не своими руками, конечно. Он же не изверг какой! Просто заранее обстряпал всё так, что Ха Чжин бросится спасать из воды мальчонку, поскользнувшегося на мостках, передаст его суетящимся родителям, а сама уйдёт под воду. Да так глубоко, что вынырнет аж в древнем Корё, попав в тело юной аристократки, кузины жены Ван Ука.

Эту тихоню-притворщицу как раз занесло в королевскую купальню поглазеть на принцев, но она оступилась и потеряла сознание в воде, ударившись головой о каменный выступ. Конечно, хлопотно было перемещать и её тоже, но Чжи Мон потом удостоверился, что настоящей, а вернее, бывшей Хэ Су весьма недурно жилось в Чосоне{?}[Чосон – корейское государство, существовавшее в 1392–1897 гг.] при дворе Седжона{?}[Седжон Великий – 4-й правитель корейского государства Чосон, правивший в 1418–1450 гг.]. Не самый плохой расклад, а?

Спору нет, всё можно было устроить иначе, без лишнего шума и драмы, но в тот раз выбирать ему не приходилось: надвигалось солнечное затмение, и время поджимало. Самому-то ему для перемещения это было непринципиально, а вот с другим человеком, а тем более двумя, иначе бы не вышло.

Так всё и началось. Так двадцатишестилетняя Го Ха Чжин стала шестнадцатилетней Хэ Су, которой предстояло пробраться в сердце дикого волчонка, принца-изгоя, чтобы сделать из него великого правителя. А заодно покорить других принцев, сблизиться с самим основателем государства, настроить против себя принцессу Хванбо…

Всего и не перечислишь, да и надо ли?

– Почему именно я, господин Чхве?

От неожиданности Чжи Мон дёрнулся, возвращаясь в настоящее, и едва не опрокинул свою чашку. Хэ Су наблюдала за ним из дверного проема, где стояла, опираясь спиной о косяк. Её волосы были подколоты кверху, а умытое лицо прояснилось, хотя в уголках глаз поблёскивали притаившиеся слезинки.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Просто случайность.

Пришло время давать ответы на вопросы, а он никак не мог взять себя в руки и сосредоточиться. Или это последствия?

– Вы же сами говорили, что случайностей и совпадений не бывает, – кольнула его Хэ Су, и Чжи Мон невольно улыбнулся: туше́.

На миг ему померещилось, что перед ним та самая жизнерадостная и острая на язык девчонка, которая привлекла внимание всех принцев и столько раз шокировала своим поведением членов королевской семьи, пока не вникла в устои того времени и не научилась вести себя во дворце.

Но нынешняя Хэ Су была такой, какую сделала из неё придворная жизнь в древнем Корё, полная опасностей, интриг, лжи и предательства. Из смелой, озорной и весёлой она превратилась в кроткую и осторожную. Чжи Мон хорошо помнил, как на её лице всё реже стала появляться улыбка и почти никогда не звучал её особенный задорный смех, что просто изводило Кванджона. Неудивительно, что после всего пережитого – пыток, потерь и мучений – она серьёзно заболела. К тому же та, прежняя Хэ Су, страдала пороком сердца. Так стоило ли удивляться тревожности, болезни и ранней смерти возлюбленной императора?

Чжи Мон слишком долго молчал, и Хэ Су оторвалась от стены, чтобы заварить чай: вода как раз закипала. Она занималась угощением и не торопила своего гостя, словно тоже чувствовала, что ему нужно время. Впрочем, придворная дама Хэ всегда была поразительно чуткой и деликатной, как и её наставница.

– Да, говорил, – наконец согласился бывший астроном, поочерёдно принимая у Хэ Су из рук тарелки с сушёными фруктами, пастилой и медовым печеньем. – Случайностей не бывает. Есть лишь воля Небес.

Он расставлял сладости и думал, что опять брякнул не то. Нет, сегодня определённо не его день!

– Воля Небес? – переспросила Хэ Су, разливая чай по чашкам и усаживаясь на стул по другую сторону круглого обеденного стола. – Вы серьёзно?

Чжи Мон хмыкнул, вспомнив, как против этой его заезженной фразы постоянно восставал четвёртый принц, который на дух не переносил, когда звездочёт прикрывался своей универсальной отмазкой. Хотя спорить тут было не о чем.

Воля Небес. Основа всего. Непреложный закон. Истина в своей первозданной сути, в каком бы веке она ни звучала и как бы к ней ни относились: с почтением, равнодушием или сарказмом. Она просто была – и всё.

– Да, я серьёзно, – кивнул Чжи Мон, втягивая носом божественный аромат чая придворной дамы Хэ и жмурясь от наслаждения.

Чай из пионов! Что ни говори, а лучшего чая он не пил действительно целую вечность. И пусть до сегодняшнего утра Го Ха Чжин не помнила себя прежнюю, но руки её не забыли, как измельчать и правильно смешивать засушенные листья и цветы и как заваривать дивный чай, ведь она сколько лет готовила его для императоров Корё! Мышечная память, перебравшаяся из прошлого в настоящее вместе с душой.

И надо же – пионы, его любимые цветы! Любимый чай! В прошлом советник императора слишком долго отказывал себе в этом нехитром удовольствии, чтобы не вызывать гнев Кванджона с его нетерпимостью к этим ни в чём не повинным цветам и жёсткой психосоматикой, которую нельзя было сгладить и приглушить ничем, как Чжи Мон ни пытался.

Стало быть, придворная дама Хэ помнила его вкусовые пристрастия, как помнила предпочтения и каждого из принцев в напитках и сладостях. Это было чертовски приятно!

Чжи Мон улыбнулся своим воспоминаниям, не торопясь отпил чай и вновь посмотрел на Хэ Су:

– Да, воля Небес, но, если вам будет легче принять это по-другому, то можно рассматривать произошедшее как стечение обстоятельств, обусловленное стоявшей передо мной задачей, внешними факторами и… вашим появлением в парке у озера. Хотя, честно сказать, я был уверен, что вы придёте туда, и специально поджидал вас на пирсе.

А ещё Чжи Мон знал, что жизнь несчастной продавщицы косметики летела в тартарары и Ха Чжин как никто другой готова была променять своё жалкое существование на что угодно.

Как знал о ней и нечто другое, более значимое для его миссии.

– А для чего вам нужно было в тот день изображать из себя бомжа? – лукаво глянула на него Хэ Су поверх чашки, и Чжи Мон едва не подавился пастилой. – Тоже по воле Небес?

Какая хорошая память к деталям, однако!

– Скажем так, это был производственный эксперимент, – не очень изящно ушёл он от ответа, стуча ладонью по груди.

– Вот как? – удивилась девушка. – И что же, он вам удался, ваш эксперимент?

– Забирая вас в Корё, я рассчитывал на несколько иной эффект, – признался бывший астроном после того, как прокашлялся. – Проще, если можно так выразиться.

– П-проще? – губы Хэ Су задрожали, и она поспешно поставила чашку с горячим чаем на стол.

– Простите, госпожа Хэ, – смутился Чжи Мон и принялся крутить в пальцах кусочек сушёной хурмы. – Я сегодня сам не свой, и мне трудно подбирать правильные слова. Простите.

Они некоторое время пили чай в тишине. На кухне витал запах пионов и недосказанности, и оба понимали, что весь их разговор ещё впереди.

– Зачем же вы забрали меня туда, господин Чхве? – наконец спросила Хэ Су. Она поднялась из-за стола, чтобы заварить ещё чая, и Чжи Мон был благодарен ей за эту передышку: ему вдруг стало сложно смотреть ей в глаза. – Не из-за имени же, что в древнем Корё произносилось как «Хэ», – она непроизвольно повторила интонацию Чжи Мона, с которой он выдал эту фразу в «Лотте», и они переглянулись с понимающими улыбками. – В чём была ваша, а вернее, моя задача?

– Если коротко – направить ход истории в истинное русло.

– И я это сделала?

– Да, госпожа Хэ. Вы стали ключевым звеном во многих процессах и событиях при королевском дворе Корё, без которых не случилось бы то, что должно было случиться.

Чжи Мон намеренно не упоминал Ван Со, ожидая, что Хэ Су заговорит о нём сама: ему важно было понять, что она думает об императоре, как помнит его, кем он остался в её сердце. Сам бывший звездочёт уже не мог залезть к ней ни в голову, ни в душу, но именно сейчас эта беспомощность его вполне устраивала по многим причинам.

Вернувшись за стол, Хэ Су долго разглядывала чаинки в чашке, а потом заговорила, медленно, будто что-то вспоминая тут же, по ходу своего рассказа:

– Когда год назад я вышла из комы, я всё не могла понять, что произошло. Конечно, мне всё рассказали: как я прыгнула в воду за мальчиком, как спасла его, а сама внезапно пошла ко дну. Никто так и не сумел объяснить, почему. И я сама тоже. Я неплохо плаваю, течения в озере не было, однако меня вдруг накрыла багровая тьма и потащила куда-то… Куда-то вниз, а у меня не осталось сил ей сопротивляться. Говорили, что в тот момент произошло солнечное затмение. Мне кажется, я что-то такое видела сквозь толщу воды перед тем, как… захлебнуться.

Хэ Су сделала пару глотков остывшего чая. Она сидела на удивление прямо и держала чашку так изящно, как это могла делать только благородная дама.

– Родители мальчика навещали меня в больнице, когда я пришла в себя. Это было с их стороны очень мило, да и сам Ын Юль оказался славным, он напомнил мне брата. Благодаря помощи этой семьи и моим родственникам мне удалось расплатиться с долгами, я вернулась домой, нашла работу, всё как-то устроилось, но… эта жизнь почему-то казалась мне не моей, словно меня… – она умолкла, подбирая слова. – Не знаю, как лучше сказать… Словно меня звали, настойчиво звали куда-то назад, откуда я ушла не по своей воле. Словно меня искали там. И зов этот усиливался в моих снах. Дошло до того, что я вообще стала бояться спать.

Хэ Су в упор посмотрела на Чжи Мона:

– Вы вернули меня сюда, господин Чхве? Почему так рано?

В её голосе ему послышался открытый упрёк.

– И да и нет, – откликнулся Чжи Мон, отвечая на её первый вопрос. Но второй тоже требовал ответа. – Там, в прошлом, к моменту смерти… – он запнулся, хотя правда оставалась правдой, и пытаться отрицать или скрашивать её было бы глупо, – вы достигли того возраста, когда утонули здесь, спасая мальчика. Поэтому вас нужно было оттуда забрать. Временная петля, всё просто. Логичнее и легче всего было возвратить вас обратно в ваше тело. Но психологическая травма от немедленного пробуждения могла стать критической, и мне не оставалось ничего иного, как погрузить вас в кому, из которой вы благополучно вышли год назад.

– Благополучно? – переспросила Хэ Су, и звездочёт вновь осознал, что ему следует аккуратнее выбирать выражения. – Моя жизнь пуста, господин Чхве. Как бы я ни убеждала себя, что всё в порядке, всё наладилось, меня не оставляет ощущение, что мне кого-то не хватает, чтобы чувствовать себя целостно, чувствовать, что я по-настоящему живу. Вернее, не оставляло до сегодняшнего утра, когда я всё вспомнила. А теперь…

Она водила пальцами по столу, что-то рисуя, и Чжи Мон внимательно наблюдал за её выражением лица, чтобы ничего не упустить, потому что понимал: они наконец-то подходят к главному.

Хэ Су подходит к главному.

– Теперь я понимаю, почему мне уже целый год снятся странные сны об одном и том же. Я вижу мужчину с длинным шрамом на лице, который он скрывает под маской. А ещё на нём старинные одежды. Я думала, это всё потому, что я вернулась с того света, чуть не утонула и год провалялась в коме. И никак не могла понять, почему каждый раз, когда он мне снится, я просыпаюсь вся в слезах. А сегодня я это поняла.

Она подняла голову:

– Мне снится Ван Со, – на имени четвёртого принца голос её сорвался. – И всё, что я вижу, не просто ночные видения и фантазия больного рассудка. Это воспоминания. Воспоминания о моей жизни. С ним. И без него…

Не справившись с эмоциями, Хэ Су сгорбилась и закрыла лицо руками.

А Чжи Мон молча ждал, пока она продолжит говорить. Вслед за пролившимися слезами пришло время для потока слов – их тоже нужно было отпустить. И бывший астроном приготовился слушать. Он был здесь в том числе и для этого.

– Вы сказали, что знаете обо мне далеко не всё, господин Чхве, – Хэ Су отняла руки от порозовевших в смущении щёк и вновь выпрямилась на стуле. – То же самое и я могу сказать о себе самой. Кто я? Го Ха Чжин или Хэ Су? Какая жизнь моя, настоящая? Я не знаю.

Она беззвучно побарабанила пальцами по столу, видимо, собираясь с мыслями.

– Когда я поняла, куда попала, правда, не ведая, как, у меня было одно стремление – выжить. Выжить любой ценой. Начать жизнь с нуля. Ведь мне особо нечего было терять, да и выбора не было. И на моё счастье, – губы Хэ Су саркастически скривились, – рядом оказался восьмой принц – утончённый, умный, благородный, великодушный и щедрый. И красивый, конечно же. В общем, само средоточие добродетелей. Несмотря на то, что он был мужем моей кузины, я увлеклась им, вернее, вцепилась в него в надежде освоиться в новой для себя реальности и забыть мир прежний, полный разочарований и потерь… – она взглянула на Чжи Мона. – Вы простите меня за откровенность, господин звездочёт. Но кому же ещё я могу всё это рассказать, если не вам. Тем более что бо́льшая часть этой истории вам известна, как бы вы ни утверждали обратное. Я не знаю, кто вы на самом деле, и не стану спрашивать, но вам придётся принять меня такой, какая я есть, и выслушать, даже если это изменит ваше мнение обо мне.

Не дожидаясь ответа, она отвела взгляд к окну и продолжила, глядя на редкие немощные облака на блёклом от зноя сеульском небе:

– Ван Ук помогал мне, учил меня, заботился обо мне и этим привязывал к себе всё крепче. День ото дня я всё больше доверялась ему и думала о нём. Но тут появился он, четвёртый принц, – мой ночной кошмар, навязчивая опасность, пошатнувшая хрупкий покой, которого мне удалось достичь под защитой семьи Мён Хи, едва освоившись в этом мире и времени. Если бы вы только знали, как жутко я боялась Ван Со! Каждый раз при встрече он грубил мне, угрожал, запугивал и заставлял жалеть о том, что он спас меня от падения в реку. Ведь тогда, в лесу, после покушения на церемонии изгнания духов он спокойно приказал наёмнику убить меня! А ещё все эти слухи о нём из Шинчжу и отношение к нему во дворце… Как я могла по-доброму принимать его? – она глянула на Чжи Мона, как будто ища у него поддержку, но тут же вновь отвернулась.

– Он вёл себя дико и агрессивно в противоположность терпению и мягкости восьмого принца, рядом с которым я успокаивалась и чувствовала себя защищённой, пусть меня и терзали муки совести перед сестрой. А потом Ван Со вдруг назвал меня своей, когда спас от побоев Ён Хвы. Он прекратил угрожать мне смертью, хотя не упускал случая поддразнить и зацепить чем-нибудь. И я сама не заметила, как перестала его бояться, тем более что он уехал из поместья Ван Ука жить во дворец, и с тех пор мы намного реже виделись с ним.

И всё равно, пусть страх и ушёл, когда Ван Со приближался ко мне, меня будто опалял огонь и становилось трудно дышать. И лишь много позже я поняла причину – он был моим солнцем, оттого-то я и чувствовала себя так странно. Ван Ук дарил мне ощущение уюта и безопасности, как… – Хэ Су замолчала на пару секунд, подыскивая нужное сравнение, – как свеча. Он разгонял мрак, согревал меня, и мне думалось, что он никогда не изменится. Но он был той самой свечой, что, обещая гореть и согревать вечно, обманывает и меняется, истончаясь в чувствах, тепле и свете. Выбрать Ван Ука означало променять на жалкую свечу солнце, которое обжигает, иногда пугает и ранит, но не меняется, не даёт кануть во тьму и остаётся рядом несмотря ни на что. А я это сделала. Я столько лет выбирала восьмого принца, отталкивая Ван Со и терзая его этим! Как же я была глупа, Боже, как жестоко ошибалась!

Последние фразы Хэ Су не проговорила – выкрикнула и, вскочив со стула, принялась расхаживать по крохотной кухне. Три шага от окна к двери, три шага обратно – и снова к двери.

Чай был забыт. Казалось, о своём госте она позабыла тоже, и Чжи Мон изо всех сил старался не выдать своего присутствия: он отодвинулся в самый угол и молча наблюдал за Хэ Су. Даже дыхание затаил.

– Когда умерла Мён Хи, я знала, что моя жизнь поломалась вновь и уже никогда не будет прежней, но чтобы настолько! – Хэ Су замерла и, обняв себя руками, постояла, запрокинув голову, заново переживая потерю. Когда же ей удалось справиться с подступившими слезами, она вновь зашагала по кухне, не обращая внимания на Чжи Мона. – Эта угроза замужества с королём Тхэджо, моё превращение в простую служанку, суровые уроки наложницы О, преследования королевы Ю и неприкрытая ненависть принцессы Хванбо! Я и сама не понимаю, как мне удалось со всем этим справиться. Однако Ван Со был рядом в самые трудные моменты, а я не замечала его, как мы не замечаем солнце высоко над головой, не ценим его тепло и свет, принимая это как данность. Я продолжала думать о Ван Уке, продолжала выбирать его! Его!

Хэ Су в сердцах стукнула кулаком по дверному косяку и ахнула от боли.

– Наложница О пыталась открыть мне глаза, предостерегала от дружбы с принцами, но меня её увещевания ничему не учили. Я упрямо верила в несбыточное и ждала недосягаемого. Ведь сам восьмой принц просил меня об этом – нужно немного подождать, потерпеть… Ещё немного, и ещё… Я доверяла ему и слушалась его. И при этом всё ближе подпускала к себе Ван Со, даже не предполагая, кем стану для него, кем уже стала! Недаром перед ритуалом дождя, когда я скрыла его шрам просто из добрых побуждений, он сказал мне: «Помнишь, что ты принадлежишь мне? Будь готова – я никогда не отпущу тебя!» Он говорил это абсолютно серьёзно, это была его клятва, его обещание мне, а я… Я беспечно отмахивалась от тревожных мыслей, считая поведение Его Высочества проявлением мимолётной прихоти и несносного характера, от которого доставалось всем. Пока не пошёл ливень и пелена на моих глазах не сменилась с туманной на кроваво-красную…

В очередной раз поравнявшись со столом, Хэ Су вдруг резко развернулась к Чжи Мону, заставив его отпрянуть от неожиданности.

– Господин звездочёт, – тоном прокурора пригвоздила она его к месту, наклонясь к нему через стол. – Мои видения о Кванджоне, о творимой им жестокости и зверских расправах – это ваших рук дело?

Ошеломлённый этим неожиданным поворотом, Чжи Мон открыл было рот, однако не сразу нашёлся с ответом, а Хэ Су продолжала напирать:

– Зачем, зачем вы это сделали, а потом убеждали меня не пытаться ничего изменить? Зачем показали мне его таким, толкнув меня в пропасть ужаса перед ним? Ведь в этих моих видениях он представал передо мной будущим кровавым императором-тираном, убивавшим своих братьев, племянников и других неугодных!

– Госпожа Хэ… – Чжи Мон настолько растерялся под шквалом её обвинений, что не сразу смог и слово вставить. – Госпожа Хэ, послушайте…

– Как вы могли, господин астроном или кто вы там на самом деле? – разошлась Хэ Су, энергично жестикулируя. – Из-за вас, из-за этих кошмарных видений в тот момент, когда другие наконец-то разглядели в четвёртом принце человека, я увидела в нём чудовище! И я столько раз ранила его этим! Он годами страдал из-за меня, из-за того, что я верила не ему, а тому, что вы вложили в мою голову! Как вы могли?

– Госпожа Хэ, я здесь ни при чём. Клянусь вам! – повысил голос Чжи Мон, вставая с дивана и шагая к ней. – Эти видения, ваши выводы и ваше изменившееся отношение к Его Высочеству – вот она, та самая воля Небес, что неподвластна ни вашим желаниям, ни моим, что бы вы там себе ни думали, и как бы я ни хотел что-то изменить. Услышьте меня наконец!

В то время как он говорил это Хэ Су, та пятилась от него, пока не наткнулась спиной на холодильник, непроизвольно закрываясь руками. Этот её беззащитный жест отрезвил Чжи Мона, и он прекратил своё наступление. Благо и ограниченное пространство кухни не позволяло.

– Но ведь если бы не мои видения, – лепетала девушка, вмиг утратив боевой пыл, – если бы я не поверила в то, что мне в них открылось о четвёртом принце, всё могло быть иначе.

– Не могло! – отрезал Чжи Мон, возвышаясь над ней. – В том-то и дело, что не могло, госпожа Хэ. Поймите же вы! Всё должно было идти так, как предначертано свыше, и ваши видения – это часть Небесного замысла, проявления судьбы, над которой вы изволили недавно шутить. Если хотите знать, если вас это хоть сколько-нибудь примирит с положением вещей, я скажу вам, что Ван Со тоже не верил мне. Не верил в судьбу, в звезду Короля, под которой родился, сопротивлялся воле Небес до последнего вздоха. Он шёл вперёд не благодаря, а вопреки. И быть может, именно это закалило его и сделало тем, кем он в итоге стал. Да, через страдания и преодоление! Но таков его путь, как и ваш, собственно. И ваше отношение к этому ничего не меняет. Оно меняет другое – меня…

Чжи Мон опомнился и оборвал себя на полуслове.

– Простите, госпожа Хэ, – покаянно проговорил он, сбавив децибелы и возвращаясь в облюбованный им угол у окна. – Мне просто очень хочется, чтобы вы поняли: у меня нет причин лгать вам. Теперь – нет. Ни вам, ни… – Чжи Мон в который раз стушевался и проглотил конец фразы, прожевав её, как кусок пережаренной свинины, – кому бы то ни было.

Он сел на своё прежнее место и одним глотком допил остывшую жидкость в чашке, смачивая саднящее горло. Что это с ним вдруг? Когда он разучился контролировать свои эмоции, действия и слова? Или это всё-таки последствия, от которых он открещивался, не желая признавать очевидное?

Хэ Су осталась стоять у холодильника. Может, подумала, что там безопаснее? Ну да, примерно как рядом с Ван Уком, если где-то поблизости находился четвёртый принц.

– Простите мою несдержанность, господин Чхве, – только и сказала она.

– Да и вы мою тоже, – миролюбиво откликнулся Чжи Мон. – И знаете, что? Давайте прекратим извиняться друг перед другом, иначе наш разговор превратится в бесконечную череду извинений, а нам есть что сказать и кроме этого, поважнее. Вы согласны? Хватит просить прощения за прошлое, и настоящее тоже. Прошлое уже не вернёшь, настоящее происходит прямо сейчас, и смысла тратить время на лишние слова нет. А будущее настолько непредсказуемо, что, быть может, извиняться больше не придётся. Или придётся, но иначе и совсем за другое. Как знать…

Говоря всё это, он не покривил душой ни на грамм. Хватит лжи даже ради дипломатии и высоких целей!

– Вы правы, господин звездочёт, – со вздохом признала Хэ Су, но от холодильника не отошла: так расстояние между нею и Чжи Моном было в этой игрушечной кухоньке максимальным. – Не будем тратить время. Хотя… Его у меня теперь хоть отбавляй. И я всё же позволю себе в последний раз извиниться перед вами за всё то, что могу сказать или сделать впредь, потеряв самообладание. Скрывать свои истинные чувства, следовать правилам и соответствовать чужим ожиданиям – это, знаете ли, очень тяжело.

– Знаю.

Печаль, прозвучавшая в этом коротком слове бывшего астронома, звездочёта и много кого ещё бывшего, могла наполнить собой Вселенную, и Хэ Су это ощутила, понимающе кивнув в ответ.

– Мне больно и стыдно вспоминать прошлое, но эти воспоминания и сны – всё, что у меня теперь есть, – она рассматривала свои ладони, будто пыталась прочесть тайный смысл линии Жизни и линии Судьбы. – Может, Его Высочество был не так уж и не прав, когда столько раз порывался меня убить, а я приписывала его выходки юношеской горячности и очевидным минусам характера! Но ведь я даже не представляла, что у него творится внутри. И потом, сколько терпения ему нужно было иметь, чтобы при его нраве и несдержанности ждать меня годами, сносить все мои безжалостные слова и поступки!

Несмотря на серьёзность разговора, Чжи Мон едва не прыснул: терпение – и Ван Со? Забавно! Это всё равно что наделять щедростью Ван Вона, твёрдостью характера – Ван Му или великодушием и добротой – Ён Хву.

Ван Со и терпение? Хотя в случае с Хэ Су… может, и так. Любовь открыла в четвёртом принце такие качества, которые и предположить-то в нём было нельзя. Однако не для того ли, господин звездочёт, вы перенесли Го Ха Чжин в Корё? То-то же!

– Я всю свою жизнь во дворце тонула, как в том озере, и хваталась за соломинки, в то время как меня звало к себе алое солнце, – продолжала своё самобичевание Хэ Су. – Но я боялась его! В нём было столько огня и страсти, что мне поневоле думалось, что за всем этим кроется жестокость, та самая, что пугала меня в моих видениях. Его Высочество заявлял свои права на меня с такой уверенностью и напором, что мне казалось: случись мне пойти поперёк – и он, не задумываясь, меня убьёт. Или того, кого я предпочту ему. Он ведь прямо сказал об этом на берегу моря, когда увёз меня из дворца, чтобы я могла полюбоваться рассветом. И я сразу подумала о Ван Уке, – Хэ Су поморщилась от досады. – Лучше бы Ван Со меня убил! Ещё раньше, в купальне, в лесу или у молитвенных башен! Тогда, быть может… – она вскинула руку, жестом запрещая Чжи Мону говорить, хотя у того уже вновь открылся рот для возражений. – Да-да, я себе всё уже уяснила. Воля Небес. Временная петля. Всё происходит тогда, когда должно произойти… Я поняла это, господин звездочёт. Но дайте же мне выговориться и позвольте хотя бы предположить невероятное. Потом, в Чхунджу, когда перед смертью я перебирала в мыслях всю свою жизнь, день за днём, я часто думала о том, что было бы, если бы я приняла предложение Ван Со сбежать из Сонгака. Пусть не ради него, а ради того, чтобы спасти восьмого принца от ревности и гнева четвёртого. Что было бы? Это теперь, после вашей справедливой отповеди, я осознаю, что ничего бы не вышло, но тогда…

Хэ Су удручённо покачала головой и ахнула, когда её взгляд задержался на настенных часах.

– Боже мой! Ведь уже… Вы не голодны, господин Чхве?

– Не волнуйтесь обо мне, – с благодарной улыбкой мотнул головой Чжи Мон. – Я мало ем, тем более в такую жару. Да и разговор наш складывается так, что времени не замечаешь.

– Да, – с грустью подтвердила Хэ Су, возвращаясь за стол и вновь погружаясь в воспоминания. – Порой времени не замечаешь вовсе. А иногда оно тянется так мучительно медленно, что выносить каждую минуту просто невозможно. На пытках, например, когда слепнешь от боли, но при этом отчётливо слышишь, как хрустят твои кости… Или в тюрьме, когда жаждешь глотка воды и даже не можешь потерять сознание из-за того, что твоё тело напоминает освежёванную тушу на бойне… Или на холодных камнях под дождём, когда не веришь – и всё равно ждёшь чуда… – она горько усмехнулась. – А ведь я терпела это всё, не только чтобы спасти наложницу О, но и из-за Ван Ука! Я пообещала ему, что буду держаться. Ради него, ради того, чтобы он не волновался обо мне, ведь у него было столько забот и проблем! А он… Он отвернулся от меня. Выбрал семью, её честь и благополучие. Что ж, можно ли его за это упрекать, тем более в те времена! Только зачем ему нужно было столько лгать мне…

Хэ Су вздрогнула, услышав, как в её сумочке, оставленной в коридоре, залился звонкой мелодией телефон, однако не поднялась, чтобы ответить. Кто бы ей ни звонил, сейчас это не имело значения. Гораздо важнее было то, о чём она говорила.

Она вспоминала, и ей было очень больно – Чжи Мон это чувствовал.

– Именно тогда, стоя на коленях перед дворцом под защитой Ван Со, я осознала, что он ко мне испытывает и какой он на самом деле. Почему он выпил яд на фестивале, решился просить за меня отца, нарушил королевскую волю и пришёл к виселицам, а потом закрыл меня от дождя, понимая, что Тхэджо не простит. Я видела Его Высочество в тюрьме у своей камеры, самого похожего на призрак после отравления, у эшафота, когда он отбил меня у целого отряда солдат, зная, что всё равно нам с ним не спастись, на дворцовой площади под дождём и потом, у своей постели. Даже в забытьи, выкарабкиваясь из болезни, я ощущала его присутствие. Я начала его чувствовать, понимаете? – Хэ Су так посмотрела на Чжи Мона, что у него внутри всё перевернулось и он лишь молча кивнул – конечно, он понимает.

Он слушал, как она рассказывает ему о своём прощании с Ван Со перед его ссылкой из Сонгака в наказание за помощь ей, о её тяжких днях в прачечной кёбана, о возвращении четвёртого принца, смерти Тхэджо и попытке мятежа Ван Ё. И как бы Хэ Су ни старалась говорить ровно и спокойно, очевидно стыдясь своей прежней эмоциональной вспышки, Чжи Мон смотрел на неё и думал: «Нет, госпожа Хэ, ваша сдержанность меня больше не обманет. Вы уже тогда любили его, как бы ни отрицали это. И любите сейчас, наконец-то так же сильно, как и он любил вас с самого начала».

Чаши весов выровнялись, а это значит, он поступает правильно. И всё идёт так, как надо.

– Мне иногда казалось, самым безмятежным временем в Корё для меня стали короткие годы правления Его Величества Хеджона, – продолжала тем временем Хэ Су. – И Ван Со был в ту пору иным – спокойнее и радостнее, чем когда-либо. Он заботился обо мне, постоянно находился рядом, и я даже начала надеяться: у нас с ним всё сложится. Я больше не думала о Ван Уке. Под покровительством Хеджона нам с Ван Со не грозила разлука и смерть, и я готова была открыться ему, доверить свою жизнь, стать, наконец, его. Я чувствовала: он желал этого по-прежнему сильно, а я… Я решилась принять его, – её лицо зарумянилось от смущения. – Тогда Его Высочество впервые сказал, что любит меня. В тот день он был таким счастливым, каким я потом мало его помню.

С минуту Хэ Су сидела, глядя куда-то в пространство, а на губах её блуждала счастливая улыбка от волнующих воспоминаний, которая, впрочем, быстро угасла, стоило девушке вздохнуть и вернуться в реальность.

– Всё рухнуло в один момент, и вы были тому свидетелем, господин Чхве, так что мне не стоит вдаваться в подробности. Вернулся третий принц, которого все считали погибшим, и захватил трон. Обвинил меня в смерти Хеджона и, воспользовавшись мной как приманкой и заложницей, заставил Ван Со покориться ему, обратив из свободолюбивого волка в цепного пса. Думаете, я не понимала этого? Я до сих пор не могу себе это простить, вспоминая, как мучился Его Высочество, и причиной его терзаний, его вынужденной жертвы снова была я. Он сделал это ради меня! А эти проклятые видения! – Хэ Су всплеснула руками, и глаза её заблестели. – Они вернулись! Мне привиделось, как Ван Со убивает десятого принца, и я вновь оттолкнула его! После всего, что он для меня сделал, что вытерпел и перенёс, я не чувствовала к нему доверия и опять боялась его хуже смерти! – Она сжала пальцами виски и глухо простонала: – Боже мой, что же я натворила! Ведь это из-за меня погибли Ван Ын и Сун Док! Из-за меня Ван Со своими руками лишил жизни младшего брата, пусть и во имя милосердия. Всё из-за меня! И могла ли служить мне наказанием разлука с ним, когда он решил отказаться от меня, чтобы уберечь от Чонджона? Я не хочу вспоминать те два года, что Его Высочество провёл в Сокёне, на прощание высказав мне всё то, от чего я не спала ночами и не могла думать о нём без слёз. Он был прав, прав во всём! Но я заслужила это, это была моя кара. И я выносила бы её покорно, если бы не чувствовала, что ему тоже плохо! Это вы называете волей Небес, господин звездочёт? – подняла она на Чжи Мона заплаканные глаза. – Все эти испытания и жертвы?

Его молчание было красноречивее любых словесных подтверждений.

– А вы не считаете, что это чересчур? Нет? – не дождавшись ответа, Хэ Су встала, плеснула в кружку чистой воды и залпом выпила её, намочив подбородок и сарафан. А потом умылась прямо в кухонной раковине, больше не стесняясь и не прячась в ванной.

– Но Его Высочество вернулся назло вашим Небесам, – мстительно заявила она, выделив слово «вашим».

Чжи Мон стерпел и эту пощёчину.

– Он вновь защитил мою жизнь от безумия Чонджона едва ли не ценой своей собственной и принял меня! И хотя я не заслуживала ни его возвращения, ни прощения, ни любви, он стал наконец моим, слышите, вы?! – Хэ Су подняла голову и с вызовом посмотрела в небо, обманчиво смягчившееся от приближающихся сумерек.

Чжи Мон слышал. И всё помнил. Он до сих пор помнил эту нестерпимую вспышку света, пропитавшую все измерения, когда Ван Со и Хэ Су соединились после долгой и мучительной для обоих разлуки. Помнил, как был ошеломлён силой этой любви, поразившей даже его, чего только не повидавшего на своём веку. Помнил, как вибрировал горячий ночной воздух, пахнувший самшитом, и как ему было невыносимо трудно всё это разрушать.

Но именно этот свет и стал причиной того, что он сделал. И делал сейчас.

Поэтому все упрёки Хэ Су он принял, даже не опустив взгляд.

А она, погрозив Небесам, как-то сразу сникла. Видимо, всплески эмоций, чередовавшиеся у неё сегодня с тихим горестным сожалением, вымотали её окончательно.

Постояв у раковины, Хэ Су устало опустилась на стул. Выдержка и манеры придворной дамы, прямой, строгой и утончённой, оставили её. Она сидела, ссутулившись, сжав коленями сцепленные в замок руки, и смотрела в одну точку, где-то между тарелкой с пастилой и чашкой Чжи Мона.

– Я любила его! Любила, когда мы были в разлуке, и я, думая, что он забыл обо мне, всё равно ждала его каждый день, который мог стать для меня последним: при таком-то короле, его матери, сестре и приспешниках. Странно, что Чонджон не казнил и не покалечил меня. Хотя, скорее всего, он опасался, что Ван Со тогда совсем обезумеет.

«Вы правы, госпожа Хэ. Чонджон боялся своего младшего брата, даже отослав его прочь. И много раз, когда рассудок его заволакивала тьма, порывался расправиться с вами, но его останавливал страх: во что превратится четвёртый принц, узнав об этом, что натворит, когда ему больше нечего будет терять».

– Я любила его, когда он принял решение взойти на трон, и поддержала его в этом. Став императором, он начал отдаляться от меня из-за государственных дел, навалившихся на него забот и нескончаемого противостояния тем, кто стремился ослабить его положение и отнять власть, – Хэ Су взглянула на Чжи Мона. – Вы думаете, я не понимала, что продолжала оставаться его главной слабостью, его больным местом, куда любой мог ударить? Это происходило постоянно и просто убивало меня, но он молчал. Ни слова упрёка!

«Он берёг вас, как единственное своё сокровище, единственное, что представляло для него ценность. В то время вы были нужны ему как никогда, госпожа Хэ. Но он должен был удержать власть, что было кратно сложнее, чем её получить. Должен! А я годами подталкивал его к трону, зная, чем всё это обернётся для вас двоих. И есть ли оправдание мне?»

– Я любила его, когда отказалась выйти за него замуж, хотя мечтала об этом не меньше его самого и знала, как сильно ранит его мой отказ. Ведь по сути это было не что иное как предательство. Я сама отдала его Ён Хве, чтобы он получил поддержку её клана и других влиятельных семей. А что могла дать ему я? Что?

«Вы дали ему силу и уверенность в себе. А потом – умиротворение и радость. Но главное – вы подарили ему любовь. Вы всегда дарили ему то, в чём он нуждался.

А я давил на вас, принуждая уступить императора принцессе Хванбо. Я вдребезги разбил не только ваши общие надежды на счастье, но и ваши сердца. Я, соединивший вас прежде, разлучил вас раньше, чем это сделали взаимные обиды и смерть. И всё только ради одного! Такая немыслимая жертва…»

– Я любила его, когда не стало королевы Ю и он из мести и ревности запретил младшему брату проститься с ней. Он хотел почувствовать себя сыном, единственным и нужным, хотя бы в смертный час матери. А я пошла ему наперекор, нарушила его приказ и провела Ван Чжона во дворец. Я знаю, что отказала Его Величеству в понимании и сострадании, которое было ему жизненно необходимо в тот тяжёлый момент. И он не забыл это.

«Император никогда ничего не забывал. Он помнил и добро, и причинённое ему зло, которое не прощал никому. Но память человеческая устроена так, что добро хранится в ней недолго во всей полноте красок и ощущений и неизбежно меркнет со временем. А любая обида рубцуется с превеликим трудом и терзает так же сурово, как в момент удара. Счастливы те, кто может забыть обиды, измены и нанесённые раны! Кванджон не обладал этим счастьем. Единственный человек на всём белом свете, кому он прощал что угодно, – это вы, госпожа Хэ».

– Я любила его, когда оплакивала смерть Чхэ Рён и обвиняла его в жестокости! Когда отталкивала его, не принимая его заботу и ласку. Ведь в то время он не искал у меня тепла, он хотел согреть меня саму, а я… Я отдала его подарок Чжону, решив уйти из дворца, хотя знала, каким ударом станет для Его Величества наше расставание. Ведь знала же! И всё равно гнала его от себя, мучая его и мучаясь сама!

«Дворец выпил из вас все силы, вы желали свободы, однако не понимали, что за неё вам придётся заплатить слишком высокую цену. А он это понимал. И потому отчаянно сопротивлялся и отказывался её платить».

– Я любила его, когда покинула дворец, подтвердив наши прежние отношения с Ван Уком, которые и на самую малость не походили на то, что связывало нас с Ван Со. Я не признавалась восьмому принцу в любви, не давала согласия выйти за него замуж. Только могло ли это служить оправданием? Если бы речь шла хотя бы не о Ван Уке, а о ком-то другом! Однако ваши циничные Небеса решили забавляться до конца… Я до самой смерти не прощу себе ту боль, что увидела в глазах Его Величества, когда он умолял меня солгать ему! Когда готов был поверить чему угодно, лишь бы не правде. Но однажды мы с ним допустили чудовищную ошибку – обещали не лгать друг другу. И я не смогла. А он этого не перенёс. И сам отказался от меня.

«Это был единственный способ оторвать вас от него, госпожа Хэ. Жестокий, варварский, но единственно возможный. Иначе Кванджон ни за что не отпустил бы вас. И вам это известно».

– Только расставшись с ним, я осознала, насколько сильно я его любила, как он был мне нужен! Покинув дворец, в первые дни я дышала свободой, но очень быстро поняла, что задыхаюсь – без него… И меня держала одна лишь надежда вновь увидеть Его Величество и дать жизнь нашему ребёнку, о котором он так мечтал. Разве могла я из жалости к себе и желания продлить свои дни пожертвовать его мечтой? И пусть император так и не узнал о ней, но она родилась – его дочь. Мне бы только знать, что с ней всё было хорошо, что она не попала во дворец и была счастливой!

«Он знал о ней, госпожа Хэ.

Кванджон узнал её при первой же встрече и потом виделся с ней так часто, как это позволяла ваша общая тайна, которую он сберёг. Ван Чжон вырастил её как свою родную дочь, и она прожила долгую и благополучную жизнь, так и не догадавшись, кто были её настоящие родители, но прожила её вдали от дворца, его интриг и жестокости придворного мира. Император сам благословил её брак с достойным человеком, военачальником из армии четырнадцатого принца. Её муж заботился о ней и любил её. Она на всю жизнь осталась его единственной женой, родила здоровых детей и оставила этот мир в глубокой старости, будучи счастливым человеком.

Вы узнаете об этом, обязательно узнаете, потому что след её не растаял во тьме веков и след этот ведёт к вам».

– Я и сейчас его люблю. Даже сильнее, чем прежде, понимая при этом, что не заслуживаю и толики его отношения ко мне… – в тихом голосе Хэ Су было столько тоски, что Чжи Мон ощутил, как его обдало холодом, и он непроизвольно потянулся к своей чашке, давно уже пустой и остывшей. – Так вот почему всякий раз, когда я слышу о солнечном затмении, мне становится не по себе. И снова снится, как я барахтаюсь в вязкой тьме и тянусь к чёрному диску в багровом кольце там, надо мной, – она зябко передёрнула плечами, хотя дневной сеульский зной только-только начал растворяться в спасительных сумерках. – И вот что странно: в этих снах я понимаю, что гибну, но это кроваво-красное солнце не пугает меня, а наоборот, манит к себе. Это Ван Со зовёт меня, моё солнце, вся моя жизнь…

Чжи Мон слушал её, не упуская ни малейшего изменения в её мимике, дыхании и движениях, и думал о том, какие же они с Кванджоном разные и при этом предназначенные друг другу самими Небесами.

Не бывает случайностей. Не бывает совпадений. Существует лишь изначальный фундаментальный порядок, который определяет судьбы и соединяет истинные половины единого целого. Если соединяет.

А им двоим это было дано. Пусть ненадолго. Пусть ценой страданий и жертв. Но они обрели друг друга!

Ван Со и Хэ Су.

Солнце и Луна.

Сияющий, яркий, негасимый свет{?}[Со – сияющий, яркий, солнечный свет (толкование имени).], что оживлял прохладную ласковую тень и согревал её. А она давала ему приют, отражая его и озаряя своей мягкой улыбкой. Удивительное созвучие двух небесных тел, что вечно скользят мимо друг друга, лишь изредка соединяясь на краткий миг, чтобы снова расстаться.

Огонь и вода{?}[Хэ Су – вода (толкование имени).].

Неистовое пламя, жаркое, опаляющее, и кроткая водяная гладь, что единственная могла загасить его метания и принести ему умиротворение и покой. Только сливаясь с водой, огонь перестаёт быть опасным. Только касаясь огня, вода набирается силы и закипает страстью…

Они были полными противоположностями и в то же время дополняли друг друга до того самого единого целого, о котором веками грезят и слагают легенды и песни. Разве не в этом секрет истинной гармонии и одна из величайших тайн Мироздания, что люди именуют счастьем?

Но за всё в этом мире нужно платить. За все принятые решения и нарушенные обещания. И за счастье тоже, каким бы мимолётным оно ни было. Небесная кара настигла обоих. Ван Со был наказан одиночеством до конца своей жизни, казня себя за упущенную возможность провести с любимой её последние дни из-за собственного упрямства, гордыни и ревности. Хэ Су – мучительными воспоминаниями, сожалениями и снами о прошлом, без возможности что-либо изменить. Да, Ван Со вынес кратно больше, но такова была его судьба, что пишется свыше, в скрижалях Небес.

Они оплатили свои ошибки, страдая в разных мирах, разделённые тысячей лет…

Считал ли Чжи Мон это справедливым? Нет. Если бы только он мог карать неправых или избавлять от горя и слёз тех, кого вёл по воле Небес и за чьей судьбой был приставлен следить!

Жизнь нельзя изменить по своему желанию. Только если умереть и снова возродиться.

Но разве это уже не произошло?

Когда в окно проник свет уличного фонаря, Хэ Су наконец отняла руки от заплаканного лица. Её тихий умоляющий голос вернул Чжи Мона из бесконечности Мироздания в маленькую кухню на окраине Сеула:

– Скажите, господин звездочёт, он… говорил обо мне? После того, как я… Как меня не стало?

– Нет, – честно ответил Чжи Мон и заметил, как Хэ Су прикусила губу от разочарования. – Со временем он вообще перестал говорить о вас. Более того, и вам стоит это знать, он приказал уничтожить все ваши портреты и малейшие упоминания о вас в дворцовых хрониках, а также переписку с кланом Хэ и другие письма и документы – все до единой записи, где встречалось ваше имя. Он уничтожил всё, что могло напомнить ему о вас. Поэтому, обратившись к истории, себя в той эпохе вы не найдёте. Вы просто исчезли оттуда.

Услышав это, Хэ Су совсем сникла, и робкая надежда во взгляде её угасла.

– Почему он так поступил со мной? – хрипло прошептала она. – Неужели он настолько меня ненавидел?

– Вы не правы, госпожа! – с горячностью запротестовал Чжи Мон. – Император сделал это потому, что ему было слишком больно касаться любого внешнего свидетельства того, что вы существовали – и вот вас не стало. Так он оставлял вас себе одному и хранил в своём сердце, не желая ни с кем делить даже скорбь, не говоря уже о праздных упоминаниях. Вы же знаете его непростой характер и отношение к вам! Его Величество всегда считал, что вы принадлежите только ему. Поэтому он запретил другим вспоминать вас при нём, а сам не переставал думать о вас и тосковать.

Чжи Мону очень хотелось убедить в этом Хэ Су, но весь её вид говорил, что она ему не верит.

– Это вы ошибаетесь, господин звездочёт, – упрямо возразила она. – Вы же сами только что сказали мне, что Его Величество ни с кем не делился своими переживаниями и чувствами, так откуда вам знать, что причиной была скорбь, а не ненависть? – её глаза блеснули отчаянием. – Он ненавидел меня! За то, что я многое скрывала от него, что никогда не доверяла ему до конца, а потом и вовсе оставила его. Я прочла это в его глазах, когда смотрела в них в последний раз: там были ярость и отвращение. Его Величество не желал видеть и знать меня. Иначе он пришёл бы ко мне. А я ждала и умирала без него каждый день.

– И он без вас тоже.

– Этого не может быть, – Хэ Су упорно отказывалась слышать Чжи Мона. – Я написала ему столько писем и в каждом из них говорила о своей любви к нему и умоляла простить меня. Но он не пришёл! Не простил! Неужели, читая их, он совсем ничего не почувствовал?

– Он прочёл их слишком поздно, госпожа Хэ. Слишком поздно для того, чтобы успеть. Он пришёл к вам, однако…

– Я уже умерла?

– Да, – подтвердил Чжи Мон. – И он вместе с вами. Он же говорил, что никогда не отпустит вас. И не сумел отпустить. Император всегда держал своё слово. И дальше правил страной уже не он, не тот прежний Кванджон Ван Со, которого вы знали, а его мёртвая тень, чистый, холодный разум без каких-либо чувств. Ваша смерть лишила его всего живого, что было в нём, а душа закрылась для радости, любви и другого света. Вот когда он по-настоящему остался один. Мне страшно вспоминать того, в кого он превратился, и я не стану. Но он не был тем кровавым тираном, которого сделали из него исторические хроники, поверьте мне. Он был сильным, мудрым и бесконечно несчастным. И никогда – никогда! – не переставал любить вас, госпожа Хэ!

Она долго смотрела ему в глаза, выискивая в них что-то, ведомое ей одной, а потом отрицательно покачала головой, и Чжи Мон огорчённо выдохнул: всё-таки не поверила.

– Вы думаете, причина только в непрочитанных письмах, господин Чхве? – и, не дав ему ответить, продолжила: – Когда я умирала, – она криво усмехнулась абсурдности фразы, – я думала только о нём. Я ждала его до последнего вздоха – буквально. И, закрывая глаза на груди у Ван Чжона, всё ещё надеялась, но так и умерла с мыслью, что Его Величество ненавидит меня. Если бы он пришёл, то, быть может, я смогла бы дольше…

– Нет, госпожа Хэ, – перебил её астроном. – Вы бы просто умерли у него на руках.

– Кто знает, может, так было бы лучше, – слёзы вновь заструились по измученному лицу Хэ Су, касаясь дрожащих губ и капая ей на грудь. – Может, тогда он сумел бы меня простить и ему стало бы легче. Я так виновата перед ним… Да, я понимаю, я ошибалась столько раз! Я боялась его, потом за него, что не давало нам быть вместе так долго. И, покидая Его Величество, тоже ошиблась. Расставание правильно, когда знаешь, что без тебя ему будет лучше, а я думала о себе. Лелеяла только свои горести и обиды. Убедила себя, что он изменился. Изменился сам, изменился в своих чувствах ко мне, променяв меня на власть и ожесточившись. А когда оказалась вдали от него, осознала, что любовь была. Та самая, настоящая, неземная… Когда человек действительно готов умереть за неё, как Ван Со за меня. Он готов был ради меня на всё. И умирал. И жертвовал. И ждал. И терпел. Он делал для моего блага всё, что мог, а я…

Хэ Су всхлипнула.

– Любишь – так люби до конца. Я это знала! Знала, в какое время жила. Знала, что по-другому Ван Со бы не выжил, да и я тоже. Если бы не он, его сила, его вера в меня, нас бы давно разлучили. Я всегда знала, что он не был жестоким и никогда и никого не убивал просто так. Но предала. Заставила безмерно страдать. Так стоит ли удивляться его ненависти и нежеланию видеть меня?

Она покачивалась на стуле, даже не пытаясь вытереть слёзы, и бормотала:

– Что же я наделала? Боже, что я наделала… И как мне теперь здесь жить? Как… когда я ничего не могу исправить. Если бы только я могла объяснить ему… Я бы всё отдала, лишь бы увидеть его хотя бы раз, сказать ему, как я его люблю… Чтобы он не страдал от ненависти ко мне, чтобы он смог успокоиться. Как мне теперь…

На миг перед глазами Чжи Мона мелькнул Мост смерти{?}[Мост смерти (жизни) – мост самоубийц через р. Хан (Ханган) в центральной части Сеула.], через который они с Хэ Су проезжали несколько часов назад, пересекая Хан с юга на север, и он ужаснулся: откуда такие мысли? Отголоски интуиции проводника?

Нет, этого он не допустит.

– В сердце императора не было ненависти к вам, госпожа Хэ, – с нажимом повторил он. – В нём была одна лишь любовь. – Он потянулся к своей сумке, которая всё это время лежала рядом с ним, на соседнем стуле. – Я не сказал вам ещё кое-что.

Хэ Су испуганно вскинула на него покрасневшие глаза и застыла, перестав раскачиваться.

– Его Величество очень глубоко чувствовал. Это и награда Небес, и тяжкое бремя – любить так, что утрата любви превращается в смерть при жизни, – Чжи Мон говорил, а руки его открывали молнию на сумке, и Хэ Су напряжённо следила за их движениями. – И, чтобы выжить, чтобы не сойти с ума от тоски и одиночества, когда вас не стало, Кванджон писал вам письма.

– П-письма? Мне?

– Да, вам. И я не хочу, чтобы они остались не прочтёнными вовремя, как те, что писали ему вы, – Чжи Мон не глядя вынул желтоватый, чуть примятый, но крепкий лист рисовой бумаги, исписанный размашистым нервным почерком на ханче{?}[Ханча – китайские иероглифы, используемые в контексте письменности корейского языка.].

Хэ Су неотрывно смотрела на его руки, и её била крупная дрожь: она узнала этот почерк. Его невозможно было спутать ни с чьим иным, кроме её собственного.

– Это последнее из его писем к вам, госпожа Хэ, – протянул ей лист через стол Чжи Мон. – Есть и другие, но сейчас я прошу вас прочитать именно это.

И, поскольку Хэ Су так и не пошевелилась, он поднялся, вложил лист в её ледяные негнущиеся пальцы и направился к двери.

– Я не стану вам мешать. Читайте. А потом мы… Впрочем, читайте, госпожа Хэ, я буду поблизости.

Чжи Мон щёлкнул выключателем, зажигая свет на кухне, которая уже погрузилась в сумрак, и вышел в комнату. Там он встал у окна, вглядываясь в беззвёздное ночное небо, вдруг набухшее тяжёлыми войлочными облаками: кто-то провёл ритуал дождя, не иначе.

Сжав кулаки в карманах брюк, Чжи Мон отказывался признаваться самому себе, что его руки дрожат.

С чего бы?

Живописный зелёный пригород засыпал в предвкушении свежести ливня, и в сгустившейся тишине летней полуночи с кухни не доносилось ни звука. Как Чжи Мон ни напрягал слух, он не мог уловить даже дыхания Хэ Су, словно её там и не было.

Но она там была. И читала письмо, написанное ей тысячу лет назад.

Чжи Мон помнил каждое слово, каждый росчерк вишнёвой ветки, что вспарывала когда-то печальные воды озера Донджи, тревожа их и доверяя им сокровенные чаяния императора. И пусть в ту ночь придворный астроном не стоял за спиной Кванджона, скрываясь в зарослях гибискуса, как неизменно делал это раньше, он словно воочию видел потемневшее лицо с крупными чертами. Обычно непроницаемое, в тот момент оно было полно чувств и движений: тонкие ноздри подрагивали от сдерживаемых эмоций, готовых вырваться наружу, а губы шевелились, повторяя мысли императора. Но над озером, как и сейчас над домом Хэ Су, было тихо. И в этом скорбном безмолвии Чжи Мон безошибочно угадывал то, что было написано на воде.

Что ему письма, если он читал человеческие души!

Когда-то.

Наша жизнь подобна сну. Прав был король Тхэджо, когда говорил, что она коротка, быстротечна и мимолётна. Теперь и я это понял.

Падает снег, отцветают лотосы, небо плачет дождями – всё меняется, чередуется и возвращается вновь на круги своя. Только время уходит безвозвратно. Но меня это больше не печалит, потому что вместе с ним заканчивается и одиночество – мой неотступный кошмарный сон, в котором нет тебя.

Скоро я не смогу писать тебе. Быть может, это моё последнее письмо. Меня не оставляет предчувствие близкого конца, который станет всего лишь началом моего пути. Потому что я пойду искать тебя, Су.

Я не знаю, где ты, в каком времени, в каком из миров. Но я чувствую, как тебе плохо, вижу, как ты прижимаешь ладони к лицу, слышу, как ты плачешь и почему-то просишь прощения. Почему?

Ты всегда словно знала обо мне нечто такое, что не давало тебе открыться мне до конца, довериться и стать моей. Что же ты знала обо мне, Су? Что скрывала? Чего боялась?

Ты приютила в своём сердце озлобленного брошенного волчонка, отогрела его и вырастила из него матёрого вожака стаи, не принимавшей его прежде. Ты подарила мне жизнь, которую я прожил не зря, как сказал Чжи Мон. Надеюсь, он был прав. Но что в ней толку, если тебя в этой жизни было так мало…

Воспоминания о тебе яркие, как солнечный свет. Они не меркнут, не исчезают в забвении. И только они заставляют меня дышать и идти дальше.

Ты – моя причина. Причина всего: надежд и желаний, устремлений и решений, каждого шага, каждого моего вдоха. Без тебя меня не было и нет. Я – это ты, Су, мой свет, моя жизнь, мой человек.

Я знаю, что виноват перед тобой, ведь я причинил тебе столько боли! И столько испытал сам в попытке противостоять алчности и жестокости дворца, охочего до крови. Я не смог защитить тебя от него – и потерял. Это мне нужно просить прощения у тебя, Су. За все свои ошибки и неверные решения.

Я помню, как ты мечтала о нашей встрече в другом мире и в другое время, чтобы мы могли ничего не бояться и свободно, действительно свободно любить друг друга…

Ты всё-таки плачешь? Плачешь, я знаю. Я чувствую тебя, Су, ведь ты у меня внутри. Навсегда – моя.

Не плачь, не надо. Однажды мы встретимся вновь. Я буду искать тебя, Су. Даже если на это понадобится тысяча лет, я буду искать.

Ты только помни, что я люблю тебя. Больше жизни, больше всех жизней, что мне предстоит потратить на поиски. Но сколько бы их ни было, я тебя найду. Обещаю!

И каждый день каждой новой жизни буду ждать и любить тебя, моя Су…

Когда Чжи Мон неслышно появился в дверях, Хэ Су сидела на стуле с прижатыми к лицу ладонями. На лист рисовой бумаги у неё на коленях падали крупные капли слёз, растекаясь вместе с чернилами маленькими сероватыми лужицами и превращая письмо в мокрый асфальт во время дождя.

Письмо на воде.

– Вы были правы, господин звездочёт, – прошептала Хэ Су.

Чжи Мон лишь согласно кивнул в ответ, хотя она на него и не смотрела. Он прошёл на кухню, оторвал кусок бумажного полотенца от рулона и протянул ей.

Хэ Су промокнула глаза и щёки и, отложив салфетку в сторону, взяла в руки безнадёжно испорченное письмо в мокрых разводах.

– Откуда у вас это письмо? – спросила она, прижимая лист к груди и пачкая влажными чернилами белую ткань сарафана. – Вы сказали, что есть ещё. Где они? Вы можете отдать их мне? Его Величество писал их, когда меня не стало? Как он смог… пережить? Как он выдержал это всё? И почему он…

– Об этом вам лучше спросить не у меня, – прервал Чжи Мон нескончаемый поток её вопросов – и испугался.

Хэ Су побледнела так резко, что он подумал: она сейчас потеряет сознание, и подхватил её со стула за талию. Как оказалось – вовремя. Вмиг ослабев, девушка повисла у него на руках, а когда мимолётный приступ дурноты отступил, вцепилась в него так, что Чжи Мон непроизвольно поморщился: на плечах точно останутся синяки.

– Он… – Хэ Су подавилась вдохом, трудно сглотнула, собравшись с силами, и договорила трясущимися губами: – Он… здесь?

Чжи Мон колебался долю секунды, но за это время у девушки, впившейся в него закаменевшими пальцами и жадным взглядом, могло остановиться сердце.

– Не молчите, господин Чхве, умоляю вас! Где он сейчас? Вы знаете, что с ним?

– Знаю, – просто ответил бывший звездочёт и, освободив руку, скользнул взглядом по своим наручным часам. – Собирайтесь.

========== Часть II. И не было тысячи лет – 3. Ван Со. К началу ручья ==========

Настроение: Lee Joon Gi – One Word

Путник усталыйДальней бредёт стороной;

Из дому вышел — Тысячи ли за спиной.

<…>

Солнце сокрытоВ непроницаемой мгле,

Ветер печалиРядом с людьми на земле{?}[Отрывок из стихотворения «Путник» (пер. Л. Е. Черкасского).].

Цао Чжи{?}[Цао Чжи (192–232) – китайский поэт.]

В длинных узких коридорах цокольного этажа главного корпуса Пусанского национального университета было темно, пусто и от этого слегка жутковато.

Чхве Чжи Мон двигался практически на ощупь, полагаясь лишь на собственную память и для подстраховки скользя рукой по шершавой оштукатуренной стене, отмечая дверные проёмы. Первый поворот направо – и он будет на месте.

Слабо пахло жасмином и почему-то мандаринами. Чжи Мон невольно ухмыльнулся: а чего он ожидал – затхлого запаха плесени и влажного камня, свойственного подвалам старых зданий? Ерунда какая, честное слово. Он же в одном из лучших вузов страны, в Кымджон-гу, а не в каком-то провинциальном заброшенном ханоке c подземным ходом. Что-то у него разыгралось воображение! А впрочем, всему виною нервы.

В тишине, заложившей уши ватой, откуда-то сверху изредка пробивались приглушённые звуки вечеринки по случаю завершения научной исторической конференции, посвящённой эпохе Троецарствия. Этот балаган в приглашении громко именовали торжественным приёмом, который на деле оказался банальным распитием элитного спиртного под BTS{?}[BTS - южнокорейская музыкальная группа.] и прочий k-pop. Хоть бы классику поставили, что ли. Для солидности. Азиатский масштаб как-никак, не какой-то там внутриуниверситетский междусобойчик.

Продолжая мысленно ворчать, Чжи Мон так же, абсолютно по-стариковски, неуверенно и осторожно переставлял ноги, стараясь не налететь на что-нибудь угловатое, а главное – громкое. Шум ему был совершенно ни к чему. Странно, что здесь, в переплетении полуподвальных переходов, не горели даже дежурные лампы, хотя нетрудно было догадаться, кто и почему мог их вырубить. Но зато, по счастью, тут не было и вездесущих камер, равно как и назойливых волонтёров, от которых на конференции и в кампусе было просто не отбиться. Целый день звездочёта-мизантропа спасал только независимый вид и бейдж с указанием названия крупного сеульского центра искусств и учёной степени по истории. Как это работало в совокупности, он не заморачивался. Не пристают – и слава Небесам!

Нащупав рукой нужный поворот, Чжи Мон с облегчением выдохнул, а секундой позже готическое безмолвие пустынного цоколя в лучших традициях жанра украсил придушенный вой и звук тела, мягко привалившегося к стене.

И какому идиоту пришло в голову снять на углу часть плинтуса, оставив выступающим остро срезанный край? Неужели трудно было догадаться, что здесь может пройти человек в летних текстильных слипонах, которые позволяют пальцам ног в полной мере ощутить все прелести удара о выступающую острую деревянную планку!

Постояв минуту в позе болотной цапли и шипя сквозь зубы, Чжи Мон сморгнул навернувшиеся слёзы и выпрямился. Жить можно, пальцы, вроде, целы. Слипоны, кстати, тоже.

А в нём, похоже, зреет зануда. Это что, тоже последствия? Кто бы мог подумать!

Чжи Мон, прихрамывая, шагнул за поворот и тут же охнул от неожиданности, наступив на яркий люминесцентный клинок света, падающего из открытой двери. Этот холодный луч показался ему таким же чужеродным в окружавшей его вязкой войлочной темноте коридорного тупика, как и он сам, явившийся сюда в столь поздний час.

Дав себе пару секунд на то, чтобы справиться с волнением, Чжи Мон неслышно шагнул в крохотное помещение, служившее чем-то вроде приёмной. Свет, сочившийся из внутреннего кабинета, перереза́л сумрачную проходную комнату надвое и предостерегающе впивался в любого, кто осмеливался нарушить покой хозяина этих владений.

«Империи», – машинально поправил себя Чжи Мон, перемещаясь так, чтобы видеть пространство кабинета, насколько позволяла щель в приоткрытой двери.

Запах жасмина усилился.

«Приветствую вас, Ваше Величество», – привычно дёрнулись губы, а спина сама собой согнулась в поклоне, но Чжи Мон в последний момент удержался, чувствуя, что заливается краской смущения, будто его слышали и видели как минимум половина участников сегодняшней конференции в переполненном амфитеатре аудитории.

В действительности же с ним рядом, а вернее, в глубине погружённой в полумрак комнаты, находился один-единственный человек, который был сейчас для Чжи Мона важнее всего остального населения Земли за исключением, быть может, только Хэ Су.

Глядя на него, Чжи Мон замер, затаив дыхание от радости и какого-то глубинного благоговения напополам со страхом. Исход его миссии, которую он ныне определил себе сам, зависел от человека, сидевшего за столом вполоборота к нему.

Золотистая струя в песочных часах, истончаясь, почти иссякла. Сегодня, в самое ближайшее время, всё должно было завершиться, а вернее, начаться заново.

Во всём помещении, на контрасте с тесной приёмной поражавшем своими неопределимыми размерами, работали всего два источника света – экран ноутбука и вытянутая настольная лампа, отчего-то развёрнутая от стола ко входу, что и порождало настолько яркий узконаправленный луч света. Первый источник позволял разглядеть хозяина кабинета, второй же, по-видимому, служил ориентиром для таких неожиданных визитёров, как Чжи Мон. А может, банально бликовал на экране, отчего лампу так безжалостно отодвинули в сторону.

Молодой мужчина за компьютером был неподвижен и сосредоточен.

Худые жилистые кисти рук с рельефно проступающими венами лежали на клавиатуре, изредка перемещаясь по кнопкам в скупых движениях, какие бывают при длительном монотонном чтении с экрана. Глядя на эти руки, Чжи Мон явственно ощутил тиски на собственном горле и сглотнул, отгоняя давние воспоминания и нынешние опасения.

Идеально ровная спина опытного наездника не касалась высокой плоской спинки офисного кресла, и всё равно будто сливалась с ней.

«Трон, не иначе. Не хватает только пьедестала», – беззвучно хмыкнул Чжи Мон и, переведя взгляд на лицо мужчины, вздрогнул от шокирующего сходства, но тут же одёрнул сам себя: какое там сходство, если перед ним тот самый человек, только возродившийся в ином мире, в иную эпоху. Временные петли, цикличность и непреложный закон Мироздания. Всё естественно – чему тут удивляться?

Стараясь дышать как можно тише, Чжи Мон с жадным интересом разглядывал сидевшего за столом. Разумеется, он видел его прежде, и не раз, но всё издали либо мельком, поскольку сам не хотел быть узнанным раньше времени. А настолько близко и в относительно спокойной обстановке – впервые.

Смоляные волосы в современной классической стрижке с небрежно спадающей на левую сторону чёлкой. Хищный разрез глаз, скорее лисий, нежели волчий. Заострённые черты лица с крупным прямым носом и упрямым подбородком. Бледная ровная кожа, расчерченная едва заметным шрамом на левой щеке.

Да, есть вещи, которые остаются неизменными и спустя века. Правда, происхождение этого шрама было иным, не столь трагичным, но суть от этого не менялась. И восприятие тоже.

«А красив, чёрт! – неожиданно подумал Чжи Мон с невесть откуда взявшейся завистью. – И шрам его нисколько не портит, даже украшает. Пожалуй, и за айдола{?}[Айдол – молодая азиатская медиазнаменитость (в Японии, Южной Корее, Китае), как правило, работающая в области k-pop.] сошёл бы».

Вот только айдолы все сплошь милашки и душки, искрящиеся блёстками и позитивом, а мужчина за ноутбуком прямо-таки источал мрачный холод. Его сухопарая фигура, обтянутая чёрной шёлковой водолазкой с высоким глухим воротом и такого же цвета джинсами, напоминала обугленный ствол дерева на пепелище.

Четвёртый принц Ван Со собственной персоной.

А вернее, император Кванджон. Год этак на десятый своего правления, когда уже совсем слетел с катушек после смерти Хэ Су и закаменел в неживом отчуждении. Это был он. И в то же время что-то в нём было не так, что-то неуловимо изменилось – Чжи Мон это чувствовал даже теперь, но суть ухватить пока не мог. Причём внешнее сходство было поразительным, вплоть до шрама, и всё же…

Ладно, с этим можно и потом разобраться. Если, конечно, представится такая возможность. Горло вновь на миг перехватили цепкие невидимые пальцы, но это ощущение тут же исчезло, и Чжи Мон продолжил своё тайное наблюдение, длившееся уже многие месяцы. Это если не брать в расчёт минувшие века, продираясь сквозь которые к сегодняшнему дню, Ван Со довелось побывать и генералом, и магистратом, и путешественником, и даже мятежником. И всякий раз Чжи Мон навещал его, не давая о себе знать, и исчезал, убедившись, что тот продолжает свой долгий путь по мирам и столетиям.

В нынешней жизни император Корё Кванджон не был воином или правителем, но оставался ярким и значимым, поскольку Небеса не уготовили для него иной судьбы и на небосклоне всё так же горела его звезда.

Он вновь носил своё прежнее имя. Во все эпохи, в каждом перевоплощении его звали только так и никак иначе. Ван Со, как и всегда, плевал на условности и на то, что кто-то мог счесть его имя странным, необычным и каким угодно ещё.

Более примечательным, но вполне себе объяснимым был тот факт, что из раза в раз он рождался на корейской земле, к которой его душа была привязана настолько сильно, что он просто не мог появиться на свет где-либо в другом месте.

Чжи Мон часто размышлял о небесной справедливости. И в такие моменты, как этот, думал, что она всё-таки есть, всё-таки проблёскивает время от времени мельчайшими искорками, смягчая суровость судьбы. Как иначе объяснить то, что Ван Со не оказался где-нибудь в Камбодже или, к примеру, на Аляске?

А вот то, чем он занимался в этой, да и в прошлых жизнях, было вполне себе объяснимо.

Он оставался собой. Всё помнил. И искал. Никогда не переставал искать свою Хэ Су.

И неслучайно теперь доктор Ван был учёным и археологом, автором интереснейших научных работ по истории Южной Кореи, начиная со времён Троецарствия, Корё, Чосона и до современности. Он фактически возглавлял Национальный исследовательский институт культурного наследия страны, хотя неоднократно отказывался официально вступать в эту должность. Работал на базе нескольких крупнейших южнокорейских университетов, совмещая научную деятельность с археологическими экспедициями.

И продолжал искать.

В профессиональных кругах о нём говорили со священным ужасом, поскольку доктор Ван прославился невыносимым характером и стальной категоричностью. На любых научных исторических дебатах он в пыль разносил оппонентов, опрометчиво пытавшихся спорить с ним на предмет каких-нибудь нюансов минувшей эпохи, какую ни взять, словно он там жил, что было недалеко от истины, но вовсе не обязательно для огласки. Его зачастую сравнивали с волком, который зубами вгрызался в противника, не оставляя тому ни единого шанса.

Однако справедливости ради стоило отметить, что доктор Ван очень ценил тех, кому удавалось поразить его новыми находками или фактами, что случалось крайне редко, как солнечное затмение. С учетом того, что он был едва ли не единственным в мире специалистом такого высокого уровня.

Те из его коллег, кто был посмелее (правда, таких находилось немного), позволяли себе на эту тему шутки, сравнивая доктора Вана с одной известной исторической личностью из десятого века с потрясающим сходством повадок, не говоря уже об имени. Его называли Императором, иногда – Волком. Разумеется, за глаза. Рискнул бы кто-нибудь пошутить с доктором Ваном, назвав его так в лицо!

Откуда-то взявшийся сквозняк бросил чёлку на глаза неподвижно сидевшего мужчины, и он досадливо поправил её, заставив Чжи Мона напрячься, но потом снова закаменел, глядя в экран.

Все эти сведения о Ван Со его прежний советник и придворный звездочёт кропотливо собирал долгое время, тенью преследуя его с того момента, как обнаружил в этой жизни. Его вовсе не нужно было усердно искать: как и в далёком прошлом, хоть Ван Со и не хотел сиять, но сиял ярче всех. Недаром его нарекли этим именем, которое он сохранил и доныне. Недаром его звезда оставалась ослепительной во все времена, в каждом из миров, на небосклоне Корё, Чосона и не только. Он никогда не угасал, оправдывая своё имя и свою поразительную внутреннюю силу. И на его свет Чжи Мон пришёл так быстро, словно пересел с одной станции метро на другую.

Звездочёт невольно посмотрел себе под ноги, на луч, исходивший сейчас, казалось, от самого Кванджона Ван Со, что было весьма метафорично. Инстинкт самосохранения надрывался, умоляя Чжи Мона развернуться и уйти. А совесть и душа просили остаться. Иначе ради чего это всё?

Он боязливо поёжился, непроизвольно потёр шею, глубоко вдохнул – и толкнул дверь кончиками пальцев.

Оторвавшись от экрана, доктор Ван поднял на него недовольный взгляд, в котором ясно читалась угроза. Его вид не обещал ничего хорошего тому, кто обнаглел до такой степени, что помешал ему работать без предварительного согласования встречи с его личным ассистентом, тем более в такое позднее время.

Шагнув в кабинет, как в пропасть, Чжи Мон с отчаянной решимостью встретил ледяную тьму глаз императора.

В первое мгновение ничего не произошло. Но почти сразу же на непроницаемом лице мелькнуло узнавание и едва уловимая, обманчивая искра радости, тут же сменившаяся вспышкой неуправляемого гнева.

Чжи Мон не успел удивиться этому позабытому проблеску эмоций на знакомом, словно вырезанном из камня, лице, как вдруг оказался припёртым к стене, а на горле его сомкнулись железные пальцы.

Ему померещилось, или он действительно услышал, как совсем рядом с ним клацнули волчьи клыки?

– Ваше Высо… Вели… господин Ван, отпустите меня, – пытался воззвать к милосердию императора Чжи Мон, безуспешно дёргаясь в его руках и даже не пытаясь отмахнуться от чувства дежавю.

– Где ты был? – прорычал Ван Со, игнорируя отчётливую синеву кожи и набухшие сосуды в глазах своего бывшего советника и придворного астронома. – Тысячу лет! Где. Ты. Был?

– Я… был… не тут, – прохрипел вконец обалдевший от нехватки воздуха Чжи Мон.

Он царапал ногтями запястье Ван Со и совершенно по-рыбьи открывал рот в жалких попытках глотнуть воздуха. А почувствовав, как кровь угрожающе прилила к голове, издал сиплый свист, потому что на членораздельные звуки сил у него больше не осталось.

Император не рассчитал свою хватку. А может, как раз таки рассчитал.

Закатив глаза, Чжи Мон покорно приготовился к просмотру хроники своей жизни, которую обещают умирающим в преддверии конца. Интересно, с какого момента начнётся ретроспектива – мелькнуло у него где-то на краю меркнущего сознания.

Перед ним в радужных кругах уже замаячил знакомый портал, через который он больше никогда не сможет пройти, как вдруг Ван Со разжал пальцы.

Чжи Мон тут же мешковато повалился на пол. Запрокинув голову, он кашлял и глотал кондиционированный сухой воздух кабинета с таким наслаждением, словно это был утренний туман в хвойном лесу. А когда открыл слезящиеся глаза, то прямо перед собой, на расстоянии каких-то жалких сантиметров, увидел лицо императора, присевшего перед ним в пытливом ожидании. Обнаружив Ван Со настолько близко, Чжи Мон отпрянул, но, позабыв о стене, ощутимо приложился затылком о шершавый кирпич так, что прокусил губу.

Тёплый приём, нечего сказать!

А на что он, собственно, рассчитывал? На объятия и фанфары? После всего того, что натворил, а вернее, наоборот, – что не сделал?

Слизывая кровь с раны на губе, Чжи Мон сосредоточился на восстановлении дыхания, которое никак не желало приходить в норму. Знает ведь, на какие болевые точки давить, дьявол! Всегда знал. Наука генерала Пака, не иначе…

Ну за что ему всё это, Святые Небеса? Сначала поседел от нервов, затем чуть не покалечился, теперь его едва не придушили с последующим микросотрясением от удара. Что дальше? Четвертуют? Сварят в масле? Или просто снесут полыхающую огнём голову страдальца-астронома, оказав ему тем самым медицинскую помощь?

Чжи Мон разлепил мокрые ресницы, и замутнённый взгляд его наткнулся на висевшие на стене мечи.

Ну вот, пожалуйста! И за инструментами казни ходить далеко не надо. Всё к вашим услугам, как говорится.

Тем временем Ван Со, убедившись, что Чжи Мон функционирует, пружинисто поднялся на ноги и коротко кивнул в сторону кожаного дивана у противоположной стены, на которой располагалась коллекция дамаска.

Несчастный астроном, неловко поднявшись, проковылял к дивану. Разумеется, чёрному. Здесь всё было в мрачных тонах, в этом аскетичном кабинете без живых цветов, светлых красок, картин и плакатов на стенах, выложенных необработанным бурым кирпичом. Единственным украшением нарочито грубой кладки служило холодное оружие, которое, судя по грозному и потрёпанному виду, было далеко не декоративным.

«Действительно волчье логово», – невольно подумалось звездочёту-эстету.

И всё это: лабиринт узкого коридора с выключенными лампами, дальний тупик, острые плинтусы и клинки света в темноте – служило своеобразной охраной покоя императора, привыкшего к одиночеству и мраку, внутри и снаружи.

Был бы Чжи Мон в порядке, то ухмыльнулся бы подобным ассоциациям, что лезли сейчас ему в голову. Но горло немилосердно саднило, ныл палец на правой ноге, гудел ушибленный затылок, а прокушенная губа пульсировала болью с привкусом металла и вдобавок ко всему неимоверно хотелось пить.

Мельком оценив мучения Чжи Мона, Ван Со подошёл к вытянутому узкому окну высоко под потолком, что объяснялось цокольным этажом, и распахнул приоткрытую створку настежь. С улицы тут же густо потянуло жасмином, и пара назойливых цветущих веток даже просунулись в окно.

«Так вот откуда сквозняк и запах! А где тогда мандарины?» – тупо подумал Чжи Мон, огляделся и, ничего подходящего не обнаружив, вернулся взглядом к Ван Со.

Наблюдая, как тот двигается по кабинету, как тянется к ручке на окне, как затем огибает длинный стеллаж с книгами, направляясь к столу у дивана, Чжи Мон с невольным восхищением, щедро приправленным белой завистью, отметил сдержанные упругие движения и гибкое сильное тело воина с пластикой пантеры, несколько необычной для человека академического образа жизни и занятий.

Эту опасную звериную грацию, так знакомую астроному, непросто было заметить в просторных одеждах древнего Корё, а теперь она прямо-таки бросалась в глаза.

Ах, да! Помнится, он отмечал себе, что Ван Со и здесь с юности занимался боевыми искусствами, в чём преуспел не меньше, чем в науке. Тхэккён, джиу-джитсу, хапкидо, тхэквондо, что-то ещё, кажется… Чёрные пояса, победы, даже приглашение в Национальную сборную – всё это значилось в нынешней биографии императора, но было для него далеко не главным, служа, скорее, инструментом, а не целью.

Цель у него была одна.

Пока Чжи Мон приходил в себя, даже не пытаясь управлять скачущими мыслями, Ван Со налил в стакан воду из прозрачного кувшина, где плавали кусочки лимона со свежими листьями мяты, опустился в кресло напротив (тоже кожаное и чёрное, разумеется!) и протянул стакан своему гостю, который тот принял с благодарным поклоном, насколько позволяла ему поза мученика и неоднократная за сегодняшний вечер контузия.

После недолгого молчания, во время которого Чжи Мон жадно глушил прохладный напиток, стараясь при этом не подавиться, Ван Со произнёс:

– Я знал, что однажды ты явишься. Ждал тебя.

Всё-таки поперхнувшись на последнем глотке, Чжи Мон закашлялся.

– Я тоже рад видеть вас, Ваше Величество, – искреннее, хоть и невпопад ответил он, ощущая, что может свободно дышать и разговаривать.

Но слова почему-то не шли. Не было их и у Ван Со, или он пока просто не считал нужным что-либо говорить.

В последний раз они смотрели друг другу в глаза в далёком 975-м, когда император умирал, цепляясь не за жизнь, а за надежду. Когда он просил звездочёта о помощи, и тот дал ему слово.

От болезненных воспоминаний у Чжи Мона сжалось сердце. Он вздрогнул – и вдруг всё понял. Он наконец понял, что смущало его в тридцатилетнем докторе исторических наук, который с виду был обычным человеком из плоти и крови.

Его глаза!

Таких древних глаз астроном не встречал ни у кого из проводников. Ни разу! Из тёмной бездны расширившихся в сумраке кабинета зрачков Ван Со на Чжи Мона смотрела сама тысячелетняя скорбь, помноженная на знания и воспоминания.

А может, он ошибается? Может, Ван Со и не человек вовсе, и даже не волк, а кумихо{?}[Кумихо – существо из корейской мифологии, оборотень, способный превращаться в лису с девятью хвостами.]? Ведь не зря в легендах говорится, что девятихвостым кумихо становятся только те лисы, которым удалось прожить тысячу лет, как четвёртому правителю Корё. Пусть с перерывами, вновь и вновь проходя через смерти и рождения, но зато с неделимой на лоскуты нескольких жизней памятью – одной на весь его долгий путь.

Тысячелетие темнело в его глазах, не обрамлённых ни единой морщинкой, какие бывают у тех, кто часто улыбается: ни в прошлых жизнях, ни в нынешней улыбка была несвойственна Ван Со.

Чжи Мону, на которого, очевидно, повлиял шок и удар головой, неожиданно пришло на ум сравнение с обсидианом – вулканической лавой, застывшей после бурного извержения. Из обсидиана издревле изготавливали магические шары, в которых можно видеть прошлое, настоящее и будущее. А ещё из него делали наконечники стрел и боевые клинки.

И глаза Ван Со словно были из обсидиана: по цвету и по сути.

Однако сейчас, давным-давно потускневшие и подёрнувшиеся пеплом, они вновь блестели. В них разгорался знакомый огонь нетерпеливого ожидания: император понимал, что его бывший советник явился сюда не просто так, и ждал объяснений.

По этой и многим другим причинам Чжи Мон сейчас ощутимо робел перед Ван Со, несмотря на то, что столько раз видел его при смерти, беспомощным, опустошённым, рыдающим и слабым. Робел, несмотря на всё своё прошлое могущество, знания и прочее.

Поставив пустой стакан на низкий столик между диваном и креслом, Чжи Мон заметил, что его пальцы дрожат, отчего стекло неприятно звякнуло о стекло.

Он попытался взять себя в руки и с глубоким вздохом выпрямился, поднимая взгляд на Ван Со, который, прищурившись, внимательно смотрел на него, не делая ни единого движения – просто замер в своём кресле, как мраморное изваяние, нет, как четвёртый император Корё Кванджон на троне в приёмном зале. От него даже точно так же веяло холодом, как и тогда во дворце.

Не напрасно доктор Ван слыл жёстким, нелюдимым и очень, очень закрытым человеком. Никто не знал, откуда он, есть ли у него семья, чем он интересуется, кроме истории, археологии и боевых искусств. На фотосессии и интервью он никогда не соглашался, даже для научных изданий. Все встречи, насколько это было возможно, проводили его ассистенты, которые словно дали обет молчания, лишь только речь заходила о личности доктора Вана. В прессе о нём писали, что это не человек, а легенда, которую ревностно охраняют немногочисленные приближённые.

И всё равно, несмотря на эти сведения, ситуацию и собственное взвинченное состояние, Чжи Мон чувствовал, что Ван Со рад видеть его.

Ему вдруг захотелось улыбнуться этому угрюмому человеку, отгородившемуся от всех стеной времени, воспоминаний и потерь. Но, приоткрыв рот на вдохе, вместо этого Чжи Мон неожиданно зевнул, окончательно сконфузившись. Сказывалось неимоверное нервное напряжение и вторые сутки без сна.

В ответ на это Ван Со только насмешливо дёрнул уголком рта и, не вставая, протянул руку к внушительного вида кофемашине. Нажал на кнопку, глянул на зардевшегося Чжи Мона – и нажал повторно, для двойной порции. Аппарат заурчал, перемалывая зёрна, и вместе с разливающимся по кабинету вельветовым кофейным запахом на Чжи Мона вдруг снизошло спокойствие.

И почему он настолько разволновался? Всё идёт как надо. Всё возвращается на круги своя. А то, что ему досталось, так поделом! Тем более, это же четвёртый, а не восьмой. Его методы во все времена были несколько… своеобразными, но действенными, стоит признать. Ван Со никогда ничего не делал без причины, ни в том мире, ни в этом. И награждал, и карал по заслугам, ни разу при этом не ошибившись, словно являл собой небесное правосудие. Этот факт всегда поражал астронома и заставлял предполагать об императоре невероятные вещи. Невероятные даже на взгляд проводника.

Когда две фарфоровые чашки наполнились свежим горячим напитком (чёрным, без сахара, а каким же ещё?), одну Ван Со протянул Чжи Мону, а вторую взял сам и, перехватив озадаченный взгляд астронома, по-своему его истолковал.

– Мой ассистент сейчас занят. Однако я вполне способен и сам сварить себе кофе, тем более если для этого требуется одно движение, – пояснил он, откидываясь на спинку кресла с чашкой в руках и при этом умудрившись не расплескать её содержимое. – Да, в каком-то смысле раньше было удобнее – вся эта толпа служанок и придворных за спиной… – он усмехнулся, пожимая плечами. – Но сейчас мне нравится больше. И одного ассистента на месте вполне хватает. Зато лишний раз никто не раздражает.

Не зря Чжи Мон вспомнил о приближённых, оберегающих покой императора!

Взгляд Ван Со в потолок ясно обозначил, где и чем сейчас занят его ассистент: отдувается за него на вечеринке, прикрывая отсутствие доктора Вана, чей утренний доклад об археологических находках в Кёнджу и их толкование произвели настоящий фурор.

– Сам я предпочитаю жить и работать ночью, чтобы мне никто не мешал.

Удивил! – мысленно хмыкнул Чжи Мон, несмотря на боль в губе смакуя отличный кофе: он и сам существовал точно так же, по-волчьи, если не вынуждали обстоятельства.

Он окончательно расслабился, радуясь бодрящему напитку (на чай из пионов тут рассчитывать, естественно, не приходилось) и тому, что император наконец-то нарушил затянувшееся молчание.

Чжи Мон по-прежнему называл его императором: просто не мог пересилить себя. Привычка. Уважение. И суть.

– Итак… – следуя его мыслям, продолжил Ван Со, возвратив на подставку свою чашку и складывая руки на груди. – Я тебя слушаю. Ты всегда исчезал, когда был нужнее всего, а теперь вдруг поступаешь наоборот. С чего вдруг?

Чжи Мон с минуту смотрел на него, вновь растеряв все слова, что в свете происходящих событий его самого почти не удивляло. Но не мог же он с ходу просто заявить: «Я нашёл Хэ Су, Ваше Величество!»

Хотя… кто знает, как вообще было бы лучше поступить.

Открыв рот и уже набрав в грудь воздуха для того, чтобы начать издалека, Чжи Мон увидел, как вдруг изменилось лицо Ван Со. Пристально глядя астроному в глаза, тот внезапно побелел, весь напрягся и после судорожного вдоха сипло произнёс:

– Ты знаешь, где она.

Он сказал это утвердительно, но с такой призрачной, рвущейся на клочки надеждой, что у Чжи Мона внутри всё скрутилось в тугой узел.

– Да, Ваше Величество, – выдавил он из себя с неожиданным трудом.

Вот и сообщил.

А ведь такую речь сочинил! Всю дорогу из Сеула в Пусан репетировал за рулём. Беспокоился, как начать. А тут – на тебе! Вся подготовка в труху…

Не знай Чжи Мон императора, мог бы подумать, что тот умеет читать мысли. Но это были всего лишь поразительная интуиция и зоркое сердце, которое отчаянно рвалось к своей цели и безошибочно считывало все знаки судьбы.

Некоторое время Ван Со смотрел на него в глубочайшем потрясении, пытаясь, видимо, осознать услышанное, а потом плечи его упали и он закрыл глаза, пряча неестественно бледное лицо в ладонях, откуда донёсся его сдавленный голос:

– Тысячу лет я искал её. В каждой своей жизни искал, но не мог найти. Всякий раз наступал момент, когда ко мне возвращалась та, давняя память о Корё. И о ней. И я начинал искать…

Ван Со перевёл дыхание, отнял руки от лица и, выпрямившись в кресле, посмотрел на Чжи Мона:

– Почему я не мог найти её?

– Потому что её там не было, Ваше Величество, – откликнулся звездочёт, отмечая невероятную усталость и смятение на лице императора, который безумно хотел и боялся поверить. – В тех мирах, где вы искали.

– И ты ждал тысячу лет, чтобы прийти ко мне и сообщить это?

Если бы тон Ван Со не был таким потерянным, а взгляд – ошеломлённым, Чжи Мон решил бы, что тот сейчас разнесёт к чертям собачьим разделяющий их стеклянный стол и вытрясет из него, несчастного астронома, всю душу за промедление. За то, что не пришёл и не сказал сразу. И не только за это.

Но так поступил бы четвёртый принц. Император – вряд ли. А доктор Ван – никогда. Поэтому Чжи Мон вместо того, чтобы отодвинуться на безопасное расстояние, склонился к нему:

– Всё гораздо сложнее, Ваше Величество.

– А упростить – не вариант? – сухо поинтересовался Ван Со, постепенно приходя в себя, о чём свидетельствовала возвращающаяся на его лицо краска и упрямо сжавшиеся в тонкую полосу губы.

– Поймите, Ваше…

– Ясно, – оборвал его Ван Со. – Тогда упрощу я.

Он резко поднялся на ноги, а вслед за ним невольно встал с дивана и Чжи Мон.

– Где она сейчас? – впился в него обсидиановый наконечник стрелы.

– В Сеуле, – как-то сразу сдался звездочёт. – Вернее, недалеко от него.

– Через час ты заедешь за мной и отвезёшь меня к ней, – приказал император. Его минутная слабость прошла, хотя голос и подрагивал, выдавая сильнейшее волнение. – А по дороге мы поговорим.

Он направился к столу с ноутбуком, на ходу уточняя:

– Мой адрес здесь, в Пусане, я полагаю, ты знаешь?

Чжи Мон лишь кивнул в ответ. Ещё бы он не знал! Знал, равно как и адрес его апартаментов в Сеуле, а также в Осаке и Шанхае.

Ван Со не ошибся и в этом.

– Я могу заехать за вами утром, – предложил Чжи Мон, глядя на тёмные круги переутомления и хронического недосыпа под глазами императора: тот по-прежнему мало и плохо спал.

– Я сказал, через час, – отрезал Ван Со и добавил тоном, не допускающим двусмысленного толкования: – И только попробуй исчезнуть на этот раз. Я тебя из-под земли достану!

«А ведь достанет!» – поёжился Чжи Мон.

Его Величество слов на ветер не бросает. Да и самому бывшему придворному астроному теперь не спрятаться. Нигде. И никогда.

Они расстались на пустой университетской парковке, где по странному стечению обстоятельств их машины оказались рядом, хотя утром Чжи Мон и внимания на это не обратил.

– Сорок пять минут, – скользнув взглядом по часам, уронил Ван Со и исчез во внушительного вида внедорожнике Кia Mohave (разумеется, чёрном!), что смотрелся рядом с серебристым приземистым седаном Чжи Мона той же марки, как хищник рядом с кроликом, тем более с этой своей знаменитой «улыбкой тигра». В её хромированном оскале звездочёту почудилась насмешливая угроза, и он ясно услышал: «Только попробуй исчезнуть на этот раз. Я тебя из-под земли достану!»

Но подобного у Чжи Мона и в мыслях не было.

Как раз наоборот.

***

Пусан они покинули даже раньше, чем прикидывал Чжи Мон, направляясь сюда из Сеула.

Стоило ему в назначенное время подъехать к неприметному двухэтажному зданию в самой глубине сосновой рощи на берегу водохранилища Хведон, как пассажирская дверь справа бесшумно открылась, напугав впечатлительного астронома до смерти.

Часто-часто моргая, он смотрел, как в салон его автомобиля просачивается сама ночная тьма. Хотя это был, разумеется, всего лишь Ван Со – в чёрных джинсах и чёрной же рубашке, как будто других цветов в его гардеробе не водилось в принципе. Смерив по-дурацки открывшего рот Чжи Мона недоумённым взглядом, он бросил на заднее сиденье сумку, пристегнулся и вопросительно поднял одну бровь – чего ждём? Поехали!

Осторожно выруливая на шоссе по узкой гравийной дороге, петлявшей между деревьев (само собой, Ван Со и здесь умудрился обосноваться подальше от людей!), Чжи Мон на чём свет стоит клял свою расшатанную нервную систему, а заодно и человека, упорно молчавшего рядом с ним, пока они выбирались из северных пригородов Пусана на трассу, ведущую к столице.

Хорошо, что в этот поздний час движение на дороге было минимальным, что дало Чжи Мону возможность успокоиться и даже некоторое время поразмышлять о том, кто всякий раз умудрялся на ровном месте лишить его душевного равновесия.

Пару раз он покосился на своего спутника, но тот даже не повернул к нему голову. Сидел и смотрел прямо перед собой.

Сам ведь хотел поговорить! Так почему молчит?

А может, ему, как и Хэ Су, тоже необходимо время? Ведь несмотря на всю свою исключительность, Ван Со был прежде всего человеком, с бьющимся, как у всех, алым сердцем и душой, разодранной в клочья страданиями, потерями и томительным ожиданием. И после подобного известия ему тоже нужно было прийти в себя, какой бы внутренней силой он ни обладал.

Что ж, времени у них с избытком. Хотя – это ещё как посмотреть…

Чжи Мон подавил вздох и переключил передачу.

Как же с ним непросто, святые Небеса! Ну что за волчий нрав! Непредсказуемый и мрачный. Даже почивший император Ван Гон, от которого сын унаследовал силу и твёрдость характера, был проще и понятнее в самом уважительном смысле.

Но только не Ван Со.

Несмотря на то, что когда-то Чжи Мон умел читать души и видел любого насквозь, четвёртый принц, а затем и император Корё всё равно оставался для астронома загадкой. Внутри него клубилась тьма и будто стоял некий барьер, на который Чжи Мон натыкался всякий раз, когда пытался просканировать намерения и мысли Ван Со. Тот не пускал его. Сознательно или случайно, он был для него закрыт. Одно было неизменным и очевидным – его горячая несдержанность, которую слегка отшлифовал дворец, но, разумеется, не уничтожил до конца.

Однако сейчас это было даже во благо – то, что они вот так резко, без лишних разговоров, сорвались обратно в Сеул, до которого ехать им предстояло несколько часов плюс полчаса – на северо-восток, в сторону Намъянджу.

Когда они пересекли мост через Нактонган{?}[Нактонган – самая длинная река в Южной Корее. Протекает по равнинам юга Корейского полуострова.] и помчались по трассе к Тэгу, Чжи Мон не вытерпел и вновь оглянулся на Ван Со, который был так неподвижен, что могло показаться – он спит или расстроен. Но бывший советник императора слишком хорошо его знал.

О нет, Ван Со не был ни расслаблен, ни подавлен. Напротив, он сидел, сжавшись, как зверь перед прыжком. Или, скорее, как стрела на тетиве. Чжи Мон и без прежних способностей слышал низкое нетерпеливое гудение тетивы, а потом и увидел отблески обсидианового острия в чёрных глазах императора, когда тот наконец-то удостоил его взглядом.

– На дорогу смотри, – проронил он, тут же вновь отворачиваясь.

От неожиданности Чжи Мон так резко крутанул руль, уходя из-под встречного света фар какой-то фуры, что машина ощутимо подпрыгнула на ухабе, и из открывшегося бардачка на колени Ван Со вывалились рекламные проспекты выставок картин и косметики эпохи Корё.

– Так значит, это твоя затея? – ничуть не удивился император, разворачивая буклет о живописи. – Я слышал. Сеул, «Лотте», верно?

– Да, Ваше Величество, – кивнул Чжи Мон, сбрасывая скорость.

Наконец-то заговорил! Нужно было раньше машину как следует тряхнуть!

Подумав так, астроном устыдился и едва не принялся извиняться, но вовремя себя остановил: император и так, должно быть, считает его немного того. Впрочем, как и всегда, надо полагать.

Он покосился на Ван Со, который, задержав дыхание, рассматривал на развороте буклета свой собственный портрет работы мастера Юна и без сомнения вспоминал сейчас, кто явился к нему тогда во дворец и зачем…

– Я надеялся, что вы заглянете на выставку, хотя бы из простого любопытства. Вы как раз были в Седжоне{?}[Седжон – кампус Университета Корё, расположенный в г. Седжон, в 100 км от Сеула. Там находятся гуманитарные факультеты.], когда я открывал её и занимался рекламой.

Если бы хоть раз четвёртый принц последовал его плану! Проигнорировал он усилия Чжи Мона и теперь.

Не имея ни крупицы информации о Хэ Су, он и в этой жизни, как и в предыдущих, искал её, фанатично, непрерывно обследуя Северную и Южную Кореи, особенно территории древних государств Пэкче{?}[Пэкче – одно из Трёх древних корейских государств, наряду с Когурё и Силла. Находилось на юго-западе Корейского полуострова. В VII в. было завоёвано и поглощено государством Силла.] и Силла, откуда происходил клан Хэ, и не только. Он пропадал в архивах, на раскопках, перечитал уйму книг, делал всё возможное и невозможное, чтобы сдержать своё слово. И неизвестно, сколько ещё он бы искал, поэтому Чжи Мон и устроил эту выставку. Не только затем, чтобы воскресить память Хэ Су, но и для того, чтобы они с императором не разминулись.

А не тут-то было!

– Я как раз уехал из кампуса в Кёнджу, – продолжил вслух его мысли Ван Со, мельком уточнив дату открытия выставки на буклете. – Нужно было собрать материалы перед конференцией.

Чжи Мон понимающе кивнул.

Ну разумеется! Этот ажиотаж вокруг древней гробницы № 44 в Джоксаме, где Национальный исследовательский институт культурного наследия вот уже несколько лет проводил раскопки, коснулся и доктора Вана. И пусть Хэ Су не была той самой принцессой некогда могущественного царства Силла, что, по предположениям археологов, была похоронена в этой усыпальнице, Ван Со не мог пропустить подобное событие, тем более что реликвии, найденные при раскопках, могли дать ему зацепки для дальнейших поисков. Что ему какая-то частная выставка в столичном торговом центре!

Чжи Мону и так невероятно повезло: он просто чудом перехватил доктора Вана на конференции в Пусанском национальном университете и рискнул заявиться к нему в святая святых – личный кабинет в цоколе, потому что наутро тот вновь собирался уехать, только куда – астроному было неизвестно.

А маленький снежок, пущенный им, стремительно летел со склона, превращаясь в лавину, и терять время было уже нельзя…

Всё это напоминало ему игру в догонялки, только он не мог с уверенностью сказать, кто теперь был преследуемой целью.

Обхватив двумя руками руль, Чжи Мон постарался сфокусироваться на главном. Что за мысли в голову лезут, когда ему следует думать и беспокоиться совершенно о другом?

– Хэ Су… – выдохнул меж тем Ван Со, и голос его осип. – Она пришла на твою выставку?

– Да, – подтвердил его догадку Чжи Мон и добавил: – Вернее, я привёл её туда. В определённом смысле.

– Расскажи мне о ней, – едва слышно проговорил Ван Со. – Всё, что тебе самому известно. Ты же с самого начала знал, что она из другого мира. Я помню, как ты мне это сказал. И поэтому тоже хочу знать. Всё с самого начала.

Император не приказывал. Он просил. И вновь в который раз при взгляде на него у Чжи Мона зашлось сердце.

Он начал с того самого затмения, которое перенесло Го Ха Чжин в мир Ван Со и превратило её в Хэ Су – единственную возлюбленную четвёртого принца и императора. Его свет и силу. Его самую большую потерю и мучительную боль, не проходящую вот уже тысячу лет.

Чжи Мон говорил, не глядя на своего спутника, сосредоточившись на матовой змеиной коже шоссе и своих собственных воспоминаниях, куда он нырнул подобно Ха Чжин и, как и она, не мог вынырнуть до сих пор.

И всё это время, что астроном рассказывал о прошлом, Ван Со молчал. Он закаменел в своём чутком внимании и был донельзя напряжён, хотя ни единым звуком этого не показывал. Но в этом не было нужды: в машине только что не потрескивало от сгустившихся эмоций.

Ван Со слушал, впитывая каждую фразу Чжи Мона, сопоставляя его слова с тем, что пережил и помнил сам. Что-то он знал. О чём-то догадывался. А чего-то не мог и предположить. И тогда его дыхание менялось, выдавая его с головой.

Он смотрел в лобовое стекло автомобиля, как в зеркало, и слушал, возвращаясь к себе прежнему, заново оценивая свои решения и поступки, понимая при этом, что изменить ничего уже нельзя, но исправить – можно.

Морщась, глотал паршивый кофе из автомата на заправке под Кимчхоном, куда они заглянули на несколько минут, и слушал, не перебивая и не задавая вопросов, время которых ещё не пришло.

Нервно барабанил пальцами по бедру, когда рассказ звездочёта плавно свернул к финалу, и только скрипел зубами при участившемся упоминании имён Ван Ука и Чжона.

И по-прежнему пасмурно молчал.

Но когда Чжи Мон дошёл до момента ухода Хэ Су из дворца, справа послышался глухой стон. Император до сих пор не мог себе этого простить и переживал свою ошибку так же остро, как и в момент её свершения.

Астроном впервые за долгое время повернулся к нему, взглядом спрашивая, стоит ли продолжать.

Ван Со сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. Его губы кривились от сдерживаемых чувств, а руки дрожали на сведённых вместе коленях. Чжи Мон почему-то никак не мог оторвать взгляд от этих пальцев, лунно-белых на чёрном, подсознательно притормаживая, чтобы не случилось беды.

Из оцепенения его вывел хриплый голос Ван Со, похожий на треск разрывающейся ткани.

– Дальше, – не открывая глаз, потребовал он, когда пауза слишком затянулась.

А дальше были последние месяцы жизни Хэ Су в доме Ван Чжона, о которых прежде император не желал знать, чтобы не страдать ещё сильнее под бременем неверного толкования доносов своих шпионов и собственных ошибочных выводов, продиктованных гордыней, ревностью и обидой. Но теперь он вынужден был всё это принять, что давалось ему с невероятным трудом.

Рассказывая о смертельном недуге госпожи Хэ, резко усугубившемся после того, как она разрешилась от бремени, о её стремительном и неотвратимом угасании, Чжи Мон то и дело поглядывал на Ван Со, состояние которого вызывало у него серьёзные опасения. И как бы он ни старался сгладить острые углы, где-то умалчивая, а где-то и высветляя отдельные особо мрачные моменты, не изменяя сути, помогало это мало.

Императора колотило от услышанного. Он задыхался и то и дело трясущимися руками оттягивал ремень безопасности и прижимал ладонь к груди, тщетно пытаясь успокоить рванувшее сердце.

Его прерывистые неглубокие вдохи и выдохи беспокоили Чжи Мона и заставляли отвлекаться от дороги, что было крайне опасно: они приближались к Сеулу, и, несмотря на глубокую ночь, движение у столицы стало более интенсивным.

– Последнее, о чём умоляла госпожа Хэ, умирая на руках у Его Высочества, было: «Берегите мою дочь. Не допустите того, чтобы она попала во дворец». И когда Ван Чжон спросил, почему, она ответила лишь: «Потому что он не придёт». Умирая, она думала только о вас и тосковала, провожая каждый уходящий день в напрасном ожидании.

– Я приду, – прошептал Ван Со, его пальцы сжались до хруста, а по мертвенно-белой щеке скатилась крупная одинокая слеза. – Я приду, Су. Обещаю.

– Ваше Величество, – нерешительно добавил Чжи Мон, пытаясь сообразить, как лучше закончить рассказ об этом трагическом периоде и перейти от прошлого к настоящему. – Вы должны знать, что до самой своей смерти госпожа Хэ не снимала шпильку с лотосом. И когда она… умерла, ваш подарок был у неё в волосах.

Услышав это, Ван Со дёрнулся, зачем-то оглянулся на заднее сиденье и прохрипел, с трудом расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки:

– Останови…

Чжи Мон притормозил у опушки хвойного перелеска, за которым уже виднелись в негасимом мареве мегаполиса пригороды Сеула, и, не выходя из машины, смотрел, как Ван Со вывалился наружу, едва справившись с замком ремня безопасности. Он стоял, уперев руки в колени и стараясь продышаться. Но выходило у него плохо. Так бывает, когда долгое время – а в его случае столетия – удерживаешь в себе то, что таить нельзя, иначе оно начнёт отравлять кровь и разъедать душу, неизбежно лишая покоя и рассудка.

Астроном терпеливо ждал. Иного ему не оставалось.

Отголоски его собственной застарелой боли под конец долгого рассказа и невольного возвращения в прошлое прорвались сквозь толщу времени и мазнули по горлу. Ему тоже захотелось выйти на воздух, но он заставил себя остаться в машине, понимая, что императору нужно побыть одному и прийти в себя.

Он не следил за временем и очнулся лишь тогда, когда Ван Со тяжело упал обратно на сиденье и пару минут слепо рассматривал приборную панель.

– Спасибо, – вдруг сказал он, заставив астронома вздрогнуть. – И… прости.

– За что, Ваше Величество? – удивился Чжи Мон, глядя в сухие горячие глаза императора. Слёз больше не было. Их выжгло время.

– За всё, – коротко ответил тот, дрожащими руками пытаясь попасть в замок ремня безопасности.

Когда ему наконец удалось это сделать, он с усилием потёр лицо ладонями.

– Ты тоже должен знать одну вещь, – проговорил он тихо, но твёрдо, что несказанно обрадовало астронома: кризис миновал. Император справился. Снова. – Жизнь Су я всегда ставил на первое место. Выше трона, выше своей собственной жизни. И если бы она только согласилась, я бы увёз её из Сонгака. А после, когда всё изменилось, сделал бы императрицей именно её, и плевать мне было на мнение других. Если бы она не противилась, я удержал бы её рядом и берёг, но насильно… каждый раз видя в её глазах упрёк и отторжение… – он отрицательно покачал головой и скривился от горечи. В нём говорила тысячелетняя тоска, и Чжи Мон это чувствовал. – Я отдаю себе отчёт, что в случившемся в итоге виновата моя гордость, ревность, помешательство… И в том, что я не попрощался с ней, моя вина и только моя.

– Я понимаю, Ваше Величество, – мягко ответил Чжи Мон, успокаивающим жестом касаясь вздрагивающего плеча Ван Со. – Не казните себя так.

Он вновь завёл мотор и вывел машину на трассу, аккуратно вливаясь в поток машин.

«Вы не виноваты: на всё воля Небес», – чуть не добавил он, но вовремя проглотил привычные слова, памятуя о том, как реагировал на них император в прошлом и как мог взъяриться теперь, узнав правду.

Вместо этого он, не отрывая внимательного взгляда от дороги, пошарил рядом с собой и протянул Ван Со литровую термокружку:

– Выпейте это, Ваше Величество. Вам полегчает.

– Да ну? – недоверчиво усмехнулся Ван Со, но кружку взял, открыл клапан и подозрительно принюхался: – Это что? Опять какое-нибудь твоё зелье? Помнится, ты достаточно меня ими пичкал.

Чжи Мон улыбнулся, вспоминая, как своими зельями, правда, не совсем травяными, не раз вытаскивал своего подопечного с того света.

– Нет, это всего лишь чай из трав. Успокаивающий.

– Кого? – философски поинтересовался Ван Со, послушно выпил где-то половину и, помотав головой, пристроил кружку в подстаканник между сиденьями. – Ладно. Считай, что твоя терапия ромашкой и мелиссой сработала, если тебя самого это успокоит.

Однако его несколько язвительный тон не обидел, а, наоборот, обрадовал Чжи Мона: император пришёл в себя. Ну, или почти.

– Как тебе удалось отыскать здесь Хэ Су?

Нельзя сказать, что этот вопрос застал астронома врасплох, но он при такой резкой смене темы слегка растерялся, а потом всё же начал рассказывать, сперва путаясь в словах, но постепенно возвращаясь к уверенному тону. Неплохо бы, конечно, приложиться к термокружке тоже, но ему не позволяли этика и уважение.

– …и тогда я отдал госпоже Хэ ваше прощальное письмо, – закончил Чжи Мон свой рассказ и внутренне ахнул.

– Что ты ей отдал? – переспросил Ван Со, всем корпусом поворачиваясь к нему, насколько допускал широкий тугой ремень.

Что ж… Рано или поздно это всё равно пришлось бы сказать. А раз сегодня всё шло не по плану, то чего уж теперь…

– Она получила ваши письма, – пояснил звездочёт, на всякий случай до предела сбрасывая скорость. И пусть на многополосном окружном шоссе было достаточно места для самого безумного манёвра, доходить до этого всё-таки не хотелось.

Секундное непонимание в чёрных глазах Ван Со сменилось глубочайшим изумлением, а затем он произнёс, медленно, не веря в то, что говорит: