Пламя страсти

ГЛАВА ВТОРАЯ

Было только семь утра, а солнце сияло высоко в небе. Но сад только начал прогреваться его лучами, там все еще было напоено свежестью. И высокие раскидистые деревья, и приземистые кусты, и раскрывшиеся после ночного сна чашечки цветов словно торопились надышаться утренним воздухом, чтобы потом погрузиться в полуденный тропический зной. Воздух был совершенно прозрачен, на горизонте четко просматривались далекие вершины Гиндукуша, на их снеговых шапках, как всегда по утрам, лежали розовые блики.

Эвелин выглянула в окно своей комнаты. Утренний сад показался ей богато расшитым ковром из-за безукоризненной формы его цветников и гармоничного сочетания красок. По ее телу пробежала дрожь – все, что произошло вчера, пронеслось в ее сознании… Голова закружилась, пришлось снова лечь.

В дверь постучали, вошел Фаиз, который сказал, что Абулшер ждет ее с оседланными лошадьми. У Эвелин тревожно заныло сердце… Зачем он пришел? Ведь она вовсе не просила готовить лошадей на сегодня. Вчера в лесу она долго лежала на земле, всхлипывая время от времени. Абулшер ушел, но вскоре вернулся с каким-то старым плащом. Он поднял девушку, накинул на плечи плащ, подвел к лошади… А что было потом, как они ехали к дому, как она встретилась с родителями, как сидела с ними за обедом – все это не оставило в памяти Эвелин почти никаких следов. Сейчас вспоминать не было сил… Ее охватила такая слабость, что не хотелось открывать глаза.

Да, но он пришел. Надо что-то делать. Эвелин села на кровати, обхватив руками колени. Ничего, пусть он подождет пока она соберется с силами. Эвелин встала и прошлась по комнате. Волнение ее возрастало. Как ей встретить его? Что сказать? И вообще как ей поступить? Нужно ли рассказать все родителям?

Эвелин снова села. И стала думать об этом загадочном человеке. Она вспоминала таинственные зеленые глаза, длинные изящные пальцы, тонкую линию рта… Постепенно зрело решение. Поколебавшись еще секунду, она встряхнула головой – как это делает, выходя из воды, собака, и зашагала к выходу. Навстречу ему…

Она сразу увидела его, еще издали. Он сидел у калитки в заборе, сложенном из красного кирпича. Поводья двух лошадей покоились в его ладонях. На нем была военная форма, на голове – традиционная чалма. Он быстро встал и почтительно поздоровался.

– Салам, мисс-сахиб. Хорошо ли вы спали?

Была ли в этом приветствии скрытая усмешка или ирония? Нет, пожалуй, нет. Эвелин ответила лишь взглядом. Безмолвно она позволила Абулшеру помочь ей взобраться на лошадь. И они тронулись в путь, как и прежде она поехала впереди, он чуть поодаль.

Они долго ехали молча, оставляя слева и справа за собой поля желтой пшеницы и еще зеленой кукурузы. Несколько раз навстречу им попадались крестьяне, медленно двигавшиеся на телегах, запряженных буйволами. На их худые изможденные лица набегала слабая улыбка. Попался им навстречу и взвод солдат-сипаев, возвращавшихся с учений. Лошади время от времени поднимали головы и презрительно фыркали при виде нищенских повозок. Когда же им повстречался караван верблюдов, они замедлили шаг, чтобы уступить дорогу величественным животным.

Эвелин подумала, что она благодарна Абулшеру за его молчание. Она отпустила поводья, разрешив Вулкану идти, куда ему вздумается. На нее снисходил покой отдохнувших за ночь деревьев, на душе стало легко и даже немного весело.

Погрузившись в размышления, Эвелин не заметила, что солнечный свет померк, его заслоняли сейчас густые кроны деревьев. Без всякой команды лошади свернули с дороги, словно им захотелось уединения. Эвелин собралась было натянуть поводья, чтобы вернуться на оживленное шоссе, но передумала…

Они двигались по едва заметной тропе, постепенно поднимавшейся в гору. Деревьев на пути было все меньше, зато появились красновато-коричневые скалы. Там, где скалы подвергались разрушительному действию ветра, они превратились в живописные руины. Среди них высились нерукотворные каменные изваяния, в некоторых угадывались человеческие фигуры. Эвелин подумала, что ночью эти фигуры выглядят как памятники на богатом кладбище.

Вскоре причудливые скалы исчезли, тропа затерялась в густой траве. Они выехали в долину, со всех сторон окруженную цепью невысоких гор. Не было никаких признаков того, что поблизости живут люди.

Внутренний голос шептал Эвелин, что надо ехать дальше, что нельзя останавливаться. Но вдруг ее талию обвила сильная рука. Ей показалось, что все ее тело пронизывают невидимые лучи, исходящие от приблизившегося к ней человека. И тут она поняла, что пребывать в потоке этих лучей будет отныне смыслом ее жизни…

Абулшер без труда подхватил девушку и пересадил на свою лошадь. Теперь Эвелин сидела на передней луке его седла, лицом к лицу с тхальцем.

Проворные тонкие пальцы скользнули к пуговицам ее жакета. Она не осмелилась противиться… Он расстегнул жакет, потом кофточку, чтобы освободить девичью грудь…

Груди вырвались из скрывавшей их темницы подобно двум белым голубям, выпущенным на волю из клетки. Абулшер наклонил голову к одной из них, приподнял грудь рукой, как бы взвешивая ее, и взял мягкий бледно-розовый сосок в рот. Его язык сделал несколько кругов, и кончик груди тотчас отреагировал, начал твердеть, выдавая зарождавшееся желание… Эвелин закрыла глаза и, откинувшись назад, подставила грудь под ласкающие прикосновения рук, пальцы которых то не спеша водили по чуть голубевшим венам на упругих склонах, то вращали набухшие почки сосков, принявших вид удлиненных пунцовых ягод. От переполнявшего ее наслаждения Эвелин застонала. Где-то в районе поясницы появилась дрожь, как будто натянулись и заколебались струны, возбуждающие сплетения нервов… Чтобы заглушить опьяняющее возбуждение, надо было попытаться соскочить с лошади, но единственное, что удалось ей сделать – пошевелить бедрами. В это время рука Абулшера потянулась к краю длинной юбки и подняла его высоко над коленями. Взгляд тхальца остановился на розовом шелке штанишек.

– Зачем вы, европейские женщины, носите это здесь?

Странно, но прозвучавшие слова успокоили Эвелин, прогнали страх и неуверенность. Больше того, теперь она испытывала нежность к этому человеку. Она поцеловала его в щеку и положила голову на его плечо. Но он оттолкнул ее и достал из ножен длинный нож. Одной рукой он оттянул шелк трусов Эвелин на себя, а другая рука точно рассчитанным движением отсекла и отбросила кусок ткани. Обнажился почти весь лобок – выпуклый, пушистый, обильно покрытый золотистыми волосами. Однако он вроде бы и не привлек внимания тхальца, который молниеносно извлек из прорези в брюках вздыбленный половой член. Эвелин поразила его длина, которая могла бы соперничать с длиной полицейской дубинки.

– Возьми его в рот! – негромко скомандовал Абулшер.

Эвелин застыла, она вновь испугалась, ее страшил вид колыхающегося перед глазами, напряженного органа. Абулшер схватил ее за волосы на затылке и сильно пригнул голову. От неожиданности Эвелин вскрикнула и раскрыла рот, и тут же упругий мужской орган оказался у нее во рту. С удивлением она обнаружила, что не ощущает ни брезгливости, ни неприязни. Напротив, она готова была торжествовать, сознавая свою власть над мужской силой. Ведь сейчас, если она захочет, то может своими зубами сделать ему очень больно. А может даже перекусить его! Но нет, нет, она не будет делать ни то, ни другое. Робко она провела языком по самой верхушке органа… Кончик языка нащупал желобок с углублением. Орган дернулся, даже подпрыгнул. Значит, ему приятно! Вал нового возбуждения обрушился на Эвелин, ее сводила с ума сама мысль о том, что она может подчинить себе это, такое страшное на первый взгляд, орудие. Исступленно она принялась сосать, покусывая, обхваченный губами член, сдавливать его основание рукой, дергать растущие вокруг курчавые черные волоски. Низко склонившись над стоявшим вертикально мужским членом, она вцепилась в него своим ртом, как собака в лакомую кость…

А руки Абулшера, гладя Эвелин по спине, дошли до тяжелых полушарий ягодиц и чуть раздвинули их. С силой, но вместе с тем мягко, округлая девичья попочка была приподнята над седлом – чтобы дать дорогу жадным пальцам, искавшим потаенный вход. Она задрожала, почувствовав, как грубоватые подушечки пальцев ласкают глубокий колодец, ведущий к самому центру ее существа, и как ее тело, отвечая ласковым прикосновениям, излучает флюиды страсти…

Неожиданно он высвободил свой твердый как камень орган из сжимающего его рта и резким движением поднял тело Эвелин вверх – на какое-то мгновение девушка оказалась висящей между небом и землей. Опустив вниз, он посадил ее, как на кол, на твердый член. Копье из мужской плоти вонзилось в ждущую глубь, достало чуть не до самого сердца, но вызвало отнюдь не боль, а невероятную сладость… Эвелин почувствовала, что лошадь под ними больше не стоит на месте. И правда – сейчас Дэзи неторопливо шла по траве. Каждый ее шаг отзывался приятным толчком в лоне Эвелин, вдоль внутренних плотных стенок скользил туда и сюда, в такт движениям лошади, не теряющий упругости член. Ей захотелось забыть обо всем на свете, лишь бы эти движения, которые доставляли ей непередаваемое наслаждение, не кончались…

Как будто откуда-то издалека до Эвелин долетел тихий смех. Это смеялся тхалец. Лошадь перешла на рысь, а затем на быстрый бег. Эвелин сравнила себя с бабочкой, которую поймали и пришпилили булавкой. Только вместо булавки – огромный мужской орган… Каждый выпад мускулистых плеч лошади, вдвигал его все глубже и глубже… Это длилось до тех пор, пока она не почувствовала, как все тело мужчины на мгновение словно одеревенело и как сдерживаемая река его желаний вышла, наконец, из берегов и хлынула навстречу тому, что уже давно истекало струями женского вожделения… И это вожделение уступило место осязавшемуся каждой ее клеточкой удовлетворению…

…Эта страсть не покидает меня. Все, что раньше занимало меня, потеряло всякий интерес. Я живу в пустоте, которая отделяет друг от друга те неизъяснимые мгновения, в которые я получаю то, на что нацелена теперь моя жизнь. Я не знаю, к чему все это приведет и чем закончится. Ведь он – лишь слуга и язычник, которому недоступна христианская благодетель. Я осознаю свое падение и не надеюсь, что смогу когда-нибудь искупить свой грех. Сейчас у меня нет ничего общего даже с близкими людьми. Я покидаю их, хотя, может быть, меня ждет судьба тех бездомных собак, которые от тоски воют по ночам на луну. Боже, спаси мою душу.

Эвелин Беллингэм, Саргохабад, 20 мая 1900 года. Это – часть записки, которую потом найдут в одной из книг Эвелин, и которая была написана в тот день, когда она поставила крест на всей прошлой жизни, будучи не в силах совладать с захлестнувшей ее страстью.

Она встречалась с Абулшером ежедневно, но и этого ей было недостаточно, ее тянуло к нему так, что ей было нужно видеть его два или три раза на дню… И не только просто видеть…

Ослепленная желанием, она пренебрегала элементарной осторожностью, совсем не думала о риске, который несло с собой подчас даже мимолетное свидание.

Наилучшими для встреч были послеполуденные часы, когда солнце, перевалив через зенит, палило нещадно. Все живое стремилось укрыться от жары. Обитатели господских домов спали, а слуги, если и делали что-нибудь, то еле-еле, точно сонные мухи.

Эвелин лежала в темной каморке. Чтобы одежда не прилипала к влажной от пота коже, она сбросила с себя все. Жена Абулшера уехала на неделю к родственникам, и Эвелин, пользуясь этим, дважды в день тайком пробиралась к нему в дом. Ей нравилась эта крошечная комнатка, большую часть которой занимала деревянная, крепко сколоченная кровать, покрытая лоскутным одеялом. В углу стоял сооруженный из большого ящика шкаф, его полки были уставлены глиняными мисками, кувшинами и чашками. Он стыдился своей бедности и, кроме того, не желал лишний раз рисковать.

– Вам жарко, мисс-сахиб?

– Нет…

Немного…

Она повернулась на бок, старая кровать заскрипела. В слабых лучах солнца, едва пробивавшихся сюда, ее тело светилось, словно жемчуг.

– Ваше тело… Оно такое белоснежное… Как у гурии…

– Гурии?

– ре!

Вся спина привязанного к столбу человека уже представляла собой сплошное кровавое месиво, с боков свисали узкие рваные полоски кожи. Не отрываясь, Эвелин смотрела на происходящее. Сердце ее часто билось. Человек у столба был несгибаем, жестокая пытка не достигала нужных палачу результатов…

– Сорок пять!.. Сорок шесть!

Эвелин почувствовала, как на нее накатывает волна страшного возбуждения. Ей вдруг захотелось, чтобы боль от ударов «девятихвостки» стала еще мучительнее.

– Быстрее, – прошептала она. – Сильнее!.. Бей его! Сильнее!

Теперь Эвелин ловила каждое движение бича. Прильнув к кустарнику, она ощутила, как охватившее ее возбуждение сменяется острым дотоле неведомым удовольствием…

И вдруг тхалец покачнулся. Окровавленное туловище накренилось, ноги подкосились… Через секунду у столба лежало нечто бесформенное… Но не безжизненное – издали было видно, как измученное тело то и дело сводили судороги…

Эвелин закрыла глаза. Ее подташнивало, ноги и руки онемели. Между ногами почему-то стало мокро. От этого ощущения затошнило еще больше. Потом надвинулся непонятный страх. Собрав все силы, Эвелин в последний раз посмотрела на кровоточащее тело и бросилась к дому.

Солнце собиралось садиться. Настенные часы пробили пять раз. Птицы в саду сбились в суетливые стаи, своим щебетанием возвещая о скорой прохладе. Послышался удаленный звук горна, предназначенный для солдат Ее Величества и говорил о завершении очередного дня их службы. Миссис Элизабет Беллингэм, жена командира полка, торопилась покинуть сад, мелкими шажками она семенила по посыпанной белым песком дорожке. Чтобы не запачкать длинную темно-синюю юбку, она аккуратно приподняла ее край и придерживала в дюйме от земли.

– Эвелин, ты не забыла про сегодняшний вечер? Пора одеваться!

– Она в ванной, мэм-сахиб, – ответила вездесущая Миана.

Когда до Эвелин долетели слова матери, она уже держала в руках полотенце. Перед ней на деревянном столике стояло небольшое круглое зеркало. Эвелин внимательно осмотрела свое лицо. В зеркале отразились большие голубые глаза и маленький, чуть вздернутый нос. Когда-то в детстве у нее были веснушки, теперь не осталось ни одной. Она приоткрыла рот и оскалила зубы. Все в порядке. Хотя не совсем – у одного еще в прошлом году обломился кусочек. Но это незаметно. Эвелин плотно сжала губы, они показались ей бледными. Чтобы покраснели, надо их немного покусать. Так хорошо…

Забросив за спину длинные светлые волосы, она взяла зеркало в руку и поднесла к грудям, снизу, сперва к одной, потом к другой. Критически посмотрела сверху и осталась довольна: в зеркале отражались почти идеальные полусферы почти молочного цвета. И в центре каждого – как будто ягоды лесной земляники… Двигая зеркало вниз, Эвелин опустила его на уровень живота, а рукой обвела круглое углубление пупка. Сдвинула руку еще ниже, к пушистому холмику, сплошь покрытому вьющимися золотистыми волосами. Здесь она заколебалась, бросила быстрый взгляд на дверь, чтобы убедиться что она закрыта. Вытянула вперед одну ногу и положила на стул, стоящий рядом со столом. Осторожно поместила зеркало между ногами… Раздвинула рукой густо заросшие складки больших губ. Когда те открылись, появились другие, совсем маленькие губки… Эвелин нагнулась и нетерпеливо заглянула в узкий розовый канал… Еще раз смущенно оглянувшись на дверь, вдвинула чуть-чуть указательный палец в розовый вход. Тут же испугавшись вынула его и начала нежно массировать гладкую и влажную плоть. Сначала движения пальца были круговыми, потом стали продольными, более резкими, палец своей подушечкой надавливал на алеющую, трепещущую кожу малых губ. Назад, вниз и обратно – к животу! Снова назад и обратно вверх! Еще! Еще! Еще! Инстинкт подсказывал Эвелин, что в этих движениях чего-то не хватает. А что, если потрогать эту маленькую почку, слегка нависающую над входом в раскрывающуюся глубину, если придавить этот комочек, а потом отпустить… Как это приятно! Какое наслаждение! А если этому пальцу (он совсем мокрый) помогать другим?

– Мисс-сахиб Эвелин, вы готовы?

В панике Эвелин выпрямилась, убрала ногу со стула, положила зеркало на столик.

– Ваша мама ждет вас.

– Да, Миана, зайди пожалуйста. Ты поможешь мне одеться.

Грузная няня, переваливаясь точно утка с боку на бок, вошла в комнату. В руках она держала новое платье Эвелин, сшитое из оранжевых кружев. Миана помогла девушке расчесать длинные волосы, вдвоем они разделили их на два отливавшие золотом крыла, сплели тяжелые косы, которые уложили на голове в виде короны. Потом няня затянула на Эвелин корсет из китового уса – это сделало талию девушки удивительно узкой. После этого Миана поднесла Эвелин нижнюю юбку с накрахмаленным криолином и ловко надела ее сверху, через голову. Еще три минуты и на Эвелин уже было бальное кружевное платье. В то время, как Миана, неуклюже шевеля толстыми пальцами застегивала одну за другой перламутровые пуговицы на спине воспитанницы, Эвелин решила вернуться к тем вопросам, которые уже задавала утром.

– Миана, пожалуйста, скажи – за что сегодня наказывали сипая?

– Когда вы перестанете быть такой назойливой, мисс-сахиб? С вашим любопытством легко можно напроситься на неприятности.

– Но я не спрашиваю ничего особенного. Мне просто интересно.

– Да я толком и не знаю в чем дело. Ведь этот сипай – с севера, а здесь многие из тех мест пользуются дурной славой.

– Ну и что, что с севера? Чем он провинился?

– Я сказала, что не знаю. Наверное, отказался выполнить какой-нибудь приказ… Скорее, вам уже пора.

Эвелин вздохнула. В гарнизоне Миана славилась тем, что была в курсе всех повседневных дел. Что бы ни произошло в семье английского офицера или в жизни солдат-сипаев, в тот же день это становилось ей известным. И в общем-то Миане нравилось, когда ее приглашали на чашку чая, чтобы посплетничать. Но иногда, по непонятными причинам, Миана делалась неприступной, из нее невозможно было вытянуть ни слова. Эвелин поняла, что сейчас как раз такой случай и с этим ничего не поделаешь…

Зал, в котором все было готово к танцам, сиял множеством огней. На эстраде расположился военный оркестр, сегодня он был представлен музыкантами кавалерийского полка – это было заметно по алым мундирам, расшитым золотыми галунами. Красавец-дирижер взмахнул палочкой и полились звуки первого вальса. Женские платья, по большей части выписанные из Англии, соперничали друг с другом в стремлении не отстать от парижской моды. Среди блестящих офицерских мундиров попадались клетчатые юбки шотландцев, забавно выглядевшие над волосатыми ногами…

На расставленных вдоль стен креслах восседали мамаши, не спускавшие глаз с дочерей, вальсировавших с молодыми офицерами. Женатые офицеры не танцевали, вместе со старшими командирами они собрались в противоположном от оркестра конце зала. Смуглокожие слуги лавировали меж ними, ловко держа на вытянутой руке поднос с фужерами. Однако, наибольшее удовольствие от бала получали, казалось, те, кто был вне зала. Снаружи, у каждого окна толпились закутанные в сари женщины, у многих на руках были дети. Завороженно наблюдали они за непонятным поведением круживших парами белых людей, расширенные глаза с изумлением вопрошали, как можно прилюдно предаваться столь интимному ритуалу.

Откинув голову назад, Эвелин танцевала с недавно прибывшим в Индию лейтенантом. Ей нравился вальс, и она охотно отдавала себя во власть ритма музыки и крепких рук партнера. Опьяняющий экстаз сделал тело воздушным, невесомым, ни о чем не хотелось думать, а закрыть глаза и кружиться, кружиться…

Внезапно Эвелин услышала голос своего отца. Да, это был он. Сейчас она и ее кавалер были возле группы офицеров, в центре которой стояли полковник Беллингэм и майор Грэнвилл.

– Что будем делать с сипаем? Ему сегодня здорово досталось? – спросил Грэнвилл.

– с Абулшером? Вообще-то он неплохой парень. Только, как все эти тхальцы, слишком уж своевольный. Может заупрямиться и не выполнить приказ. Но выгонять его не стоит. Он ведь настоящий кудесник по части лошадей. Они слушаются его, как никого другого. Лучше всего было бы приставить его конюхом в дом к кому-нибудь из старших офицеров. Может быть, к вам, Грэнвилл?

– Нет, спасибо, у меня хороший конюх. Но я знаю, что ваша Эвелин часто ездит верхом по окрестностям. Причем одна. А это небезопасно! Что если вам взять Абулшера для Эвелин? Он стал бы, как раньше говорили, ее грумом.

– Гм, пожалуй, это хорошая идея. Завтра же утром поговорю об этом с Фаригом. Говорят, что на севере, у мусульман, принято относиться к женщинам с особым почтением. Во всяком случае, собственных жен они так оберегают, что держат их взаперти.

И оба рассмеялись.

Сердце Эвелин замерло, потом учащенно забилось. С эстрады неслись последние аккорды очередного танца. Эвелин кивнула лейтенанту, извинилась и торопливо направилась в сторону дамской туалетной комнаты. Но не вошла туда, а устремилась к выходу. Привратник открыл ей дверь и Эвелин вышла в сад.

Попав из ярко освещенного зала в темноту, она остановилась. Наступившая ночь полнилась треском цикад и кваканьем древесных лягушек. А где-то далеко раздавался вой голодной гиены. Понемногу глаза Эвелин освоились, и она зашагала к конюшням, темневшим за оградой. Пройдя половину пути, она замедлила шаги. "Что я делаю? Куда иду? К нему? А зачем? Что я ему скажу?". Но ответов не было, перед глазами стояло манившее к себе бронзовое тело, вздрагивающая перед каждым ударом бича спина, стекающие по ней ручейки крови…

За спиной девушки послышались тяжелые шаги. Испуганно оглянувшись, она узнала Насима, слугу своего отца. Он тоже узнал ее.

– Мисс-сахиб Эвелин, что вы здесь делаете?

– Я…

Я хочу видеть… Абулшера.

– Абулшера?!

– Да, его. Он теперь будет заниматься моими лошадьми, об этом я и хотела бы с ним поговорить.

– Зачем вам утруждать себя, мисс-сахиб? Я передам ему все ваши распоряжения. И прослежу, чтобы все было сделано.

– Нет, мне…

Мне надо самой. Будь добр, вызови Абулшера сюда.

– Как вами угодно, мисс-сахиб.

Задержав на Эвелин удивленный взгляд, Насим удалился. Она стала ждать. Время тянулось томительно долго. Сейчас в Эвелин боролись два противоположных желания: броситься бежать отсюда и видеть человека, притягивавшего к себе, подобно магниту. Танцы еще, конечно, продолжаются. Там, среди огней и цветов, так уютно… И главное – безопасно. Эвелин уже сделала шаг, но неведомая сила сковала ее движения. "Господи, как это глупо. Чего я боюсь? Он всего-навсего слуга. Какая я дура! Надо взять себя в руки… Господи, пусть он выйдет…"

– Мисс-сахиб…

Голос был тихим, но в ушах Эвелин произнесенное слово прозвучало как выстрел. – Вы…

Ты…

Нужные слова не шли на ум Эвелин. Лицо тхальца выражало недоумение.

– Вы звали меня?

Только теперь Эвелин взглянула на него. Ее удивило, что вблизи Абулшер оказался еще выше, чем представлялось издали. Тхалец был одет в длинную белую рубаху навыпуск, она доходила ему до колен. На голове не было чалмы, черные волосы были коротко подстрижены. Несмотря на темноту, Эвелин рассмотрела его глаза – зеленые и холодные.

– Вы хотели видеть меня? – повторил тхалец.

– Да… Я…

Ты будешь моим грумом, и я хочу покататься верхом завтра утром, еще до завтрака… Так что подготовь Вулкана к половине восьмого. А себе можешь взять Дэзи.

– Понятно. Будет сделано. Это все, мисс-сахиб?

В заданном вопросе можно было различить замаскированную усмешку.

– Да, все. Но… – она запнулась. – Надеюсь, ты можешь ехать верхом?

– Я не болен.

Эвелин почувствовала, что у нее краснеют щеки. Своим вопросом она хотела выразить сострадание, а тхалец делал вид, что не понимает этого. Нахмурив брови, Эвелин промолвила:

– Так что, для тебя это нормально, когда тебя бьют?

Тотчас зеленые глаза остекленели. И даже как будто засветились в темноте, подобно кошачьим. В какой-то момент Эвелин показалось, что Абулшер готов ударить ее. Следующая фраза далась ему явно с трудом.

– Это все, мисс-сахиб?

– Да, – прошептала она.

– Я буду ровно в семь тридцать у вашего дома, мисс-са скотина! Я тебе это припомню! Я научу тебя, как себя нужно вести!" Вдруг Эвелин сообразила, что грозится точно так же, как ее отец, когда устраивает очередной разнос туземцам. Это дало ей разрядку. Улыбнувшись, Эвелин пошла по дорожке, ведущей к зданию, в котором еще полчаса назад она так безмятежно отдавалась ритму вальса. В дверях парадного входа она столкнулась с Фрэнсисом.

– Эвелин, ну куда же вы пропали? Ваша матушка вне себя!

– Я ходила к конюхам, чтобы распорядится на счет лошадей на за скотина! Я тебе это припомню! Я научу тебя, как себя нужно вести!" Вдруг Эвелин сообразила, что грозится точно так же, как ее отец, когда устраивает очередной разнос туземцам. Это дало ей разрядку. Улыбнувшись, Эвелин пошла по дорожке, ведущей к зданию, в котором еще полчаса назад она так безмятежно отдавалась ритму вальса. В дверях парадного входа она столкнулась с Фрэнсисом.

– Эвелин, ну куда же вы пропали? Ваша матушка вне себя!

– Я ходила к конюхам, чтобы распорядится на счет лошадей на завтра.

– Но я бы сделал это для вас, надо было только сказать мне. Как вы можете одна ходить ночью по местам, где живут туземцы? Они не любят, когда белые интересуются их жизнью. Я уж не говорю, что ваша мама волнуется…

Эвелин увидела, что ее мать как раз спускается с лестницы. Ее лицо не предвещало ничего хорошего, сейчас разразится скандал.

– Быстро, Фрэнсис, пошли танцевать!

Он понимающе улыбнулся и взял ее под руку.

– Хорошо, Эвелин, но больше вы не делайте так.

И снова она погрузилась в волны музыки… Чувствовала у себя на талии сильную руку. Опустив веки, представляла себе, что эта рука принадлежит человеку с зелеными глазами…

Уже целый час они ехали верхом. Эвелин впереди, Абулшер следовал за ней на почтительном расстоянии. Она плохо выспалась, всю ночь во сне кто-то гнался за ней. Несколько раз она пробовала заговорить со своим провожатым, но каждый раз он отвечал вежливо, но односложно. Это злило Эвелин.

– Поворачиваем обратно, – скомандовала она.

Не говоря ни слова, тхалец развернул свою лошадь. Теперь девушка видела его спину. Неожиданно Эвелин захотелось замахнуться хлыстом и со всей силой ударить по белой рубашке – так, чтобы на ней выступила кровь…

– Почему ваши мужчины так плохо относятся к своим женам?

– Почему плохо, мисс-сахиб?

– Они у вас сидят взаперти, у них нет никаких развлечений.

– Это не так, мисс-сахиб. Развлечений у них хватает.

Опять в его словах чувствовалась скрытая усмешка.

– Никакие развлечения не могут заменить свободу, – повысила голос Эвелин. Абулшер не ответил. Весь путь до дома они проехали в полном молчании. У ворот Эвелин спрыгнула на землю, небрежно бросила тхальцу поводья и кивком головы дала понять, что на сегодня он свободен.

В этот день Эвелин не знала, чем ей заняться. Долго со скучающим выражением лица слонялась из комнаты в комнату. Когда около полудня мать предложила ей навестить заболевшую жену капитана Роджерса, Эвелин так охотно согласилась, что миссис Беллингэм удивилась.

У миссис Роджерс был очередной приступ тропической лихорадки. Ее нудный рассказ о том, как на нее действуют принимаемые лекарства, быстро утомил Эвелин. Выбрав удобный момент, она пожаловалась на головную боль и попросила у матери разрешения отправиться домой. Вернувшись к себе, Эвелин вновь ощутила тоску и одиночество. Пробовала читать, долго лежала на диване в гостиной. Желание чего-то неизведанного не давало ей покоя. В конце концов она вышла из дома и направилась к боковой аллее парка.

В каждом военном городке английской колониальной армии пространство между домами офицеров и местом, где живут слуги-туземцы и солдаты-сипаи, превращено в своеобразный парк. На его тенистых лужайках играют не знающие ни расовых, ни классовых различий дети – белые вместе с темнокожими. По мере того, как дети растут, их совместные игры становятся все более и более редкими. Наступает, наконец, день, когда повинуясь повелительному зову из роскошного дома, маленький человек с белой кожей навсегда покидает своих друзей. С этого момента многие белые уже не знают дороги туда, где живут их слуги.

Эвелин подошла к живой изгороди, служившей границей парка, но тут ее остановил плеск воды, выливавшейся из ведра. В этом месте за изгородью находился колодец. Девушка пригнулась и заглянула сквозь листву. Над колодцем склонился мужчина, до пояса обнаженный. Лицо его было скрыто от Эвелин, но ей бросились в глаза свежие рубцы на спине. В волнении она затаила дыхание… Мужчина медленно вытягивал ведро из колодца. Эвелин встала на колени и развела сцепившиеся ветки. Она совсем забыла об осторожности, ей и в голову не пришло, что мог бы подумать при виде подглядывающей через дырку в изгороди белой леди любой туземец, случись ему здесь проходить.

Тем временем мужчина снял с головы чалму и развязал пояс на штанах. Мешковатые брюки упали, он переступил через них, поднял и бросил на камень у колодца. Эвелин зажала рот рукой, ее сердце застучало с неимоверной быстротой… Первый раз в жизни она смотрела на обнаженного мужчину.

Перед ней стоял тхалец – высокий, стройный, мускулистый. Его кожа напоминала цвет молочного шоколада. Он повернулся к ней лицом и Эвелин с изумлением увидела, что от низа его живота параллельно крепким бедрам тянется нечто вроде трубки. "Это его половой член," – пронеслось в голове Эвелин. Конечно, ей приходилось видеть ЭТО у коней. Она даже знала, что у коней этот орган обладает удивительным свойством менять свои размеры и формы. Она знала, что за несколько секунд он может увеличиться в несколько раз, пробыть в таком состоянии довольно долго, а потом вдруг съежиться и спрятаться. Еще она вспомнила, как одна девочка говорила ей, что если мужской член в поднятом виде дотронется до женщины, у той появится ребенок. "А вдруг он сейчас дотронется до меня?" – от страха у Эвелин заныло в животе. Инстинктивно она еще больше пригнулась к земле, чтобы хоть как-то защитить себя от обладающего столь мистической силой органа…

Тхалец неторопливо зачерпнул из ведра кружку воды и вылил себе на грудь. Вода не была прохладной, колодец прогревался солнцем, но даже на расстоянии Эвелин ощущала, как чистые струи освежают и приятно щекочут тело. Одна кружка следовала за другой, и вдруг Эвелин заметила, что половой орган тхальца начал вытягиваться и подниматься. Через несколько мгновений он уже выдавался далеко вперед и чуть-чуть вверх. Подрагивая, он, казалось, стремился напрячься еще сильнее… Теперь он стал похож на толстую полированную трость, сделанную из прочного дерева. Сходство с палкой усиливалось тем, что разбухший член заканчивался головкой, похожей на округлый набалдашник трости. Эвелин поразил цветовой контраст: кожа на самом члене была коричневой, а на набалдашнике-головке – розово-красной. Каждая порция воды, попадая на ожившую трость, заставляла мужскую доблесть нервно вздрагивать. Эвелин показалось, что могучий орган хочет отделиться от тела, порвать с ним связь…

Мужчина взял член в руку и осторожно натянул кожицу к основанию. Эвелин увидела, что напряженную до предела головку разделяет нечто вроде уздечки. Растирая член, тхалец вылил на него полную кружку воды. И снова восставшая плоть задергалась, стали видны вздувшиеся синеватые вены… Эвелин с трудом сдерживала себя. Ей хотелось пробраться через изгородь и прикоснуться к странному коричневатому органу. Но, как и прежде, страх перед мощью и таинственной силой мужского члена удержал ее на месте. "Может быть, колдовская сила этого органа так велика, что даже если просто глядеть на него, то и тогда что-то должно произойти?" – подумала Эвелин. При этой мысли испуг ее перешел в настоящий ужас, она выпрямилась и без оглядки побежала к дому.

Очутившись у себя в комнате, Эвелин плотно затворила дверь и легла на кровать. Ее тело пылало. Она никак не могла сообразить, что с ней происходит. То ей хотелось царапать свою кожу, то надавать себе пощечин, то броситься на пол и кататься по ковру. Особенно острым было ощущение в груди: обе груди набухли, как созревшие и готовые упасть с дерева плоды. Вскочив с постели, Эвелин направилась в комнату матери.

– Господи, девочка моя, что с тобой? Не заболела ли ты?

– Нет, мама, со мной все в порядке. Просто я задремала и видела дурной сон. Миссис Беллингэм с облегчением вздохнула.

– Эвелин, послушай, мы с миссис Кроу договорились поехать в город. Если тебе нечего делать, может быть, ты побудешь с маленьким Джонни?

Эвелин и не заметила, что в углу на кресле сидел ее племянник, которому только что исполнилось шесть лет.

– Ну конечно, мама. Когда вы вернетесь?