Пламя страсти

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мужчины молились. Обратившись лицами в сторону Мекки, они стояли на коленях. С закрытыми глазами произносили строки стихов Корана, которые полагается читать при вечернем намазе. Одновременно все, как по команде, простирались ниц.

Эвелин смотрела на молящихся с восхищением. Она никогда не видела, чтобы кто-нибудь из европейцев обращался к Богу с таким самозабвением. Среди склонившихся в земном поклоне был и Абулшер. Ей было непривычно видеть его за этим занятием. Неужели это тот самый мужчина, сильные руки которого покоряли ее тело, и ради которого она рассталась с прежней жизнью? Сейчас он был кроток и умиротворен.

Она только что прибыла в этот горный кишлак, расположенный неподалеку от Тхарджа, где глинобитный дом Абулшера, как и десятки других жилищ, прилепились к подножию одного из отрогов Гиндукуша. Она сидела на склоне невысокой горки, наслаждаясь отдыхом после длительного и утомительного пути.

Сперва она ехала с тем всадником, который помог покинуть место, где остался лежать Фрэнсис с разбитой головой… Потом прошло несколько дней, Эвелин не могла бы сказать, сколько именно. То пешком, то на запряженных буйволами повозках, то на чьих-то лошадях добиралась она, пока не оказалась здесь и не увидела Абулшера.

При виде ее он не очень удивился – позже Эвелин узнала, что кто-то успел предупредить его о том, что она скоро появится в кишлаке. Он поздоровался с ней и попросил подождать, пока закончится вечерний намаз.

Молитва завершилась, мужчины поднялись с земли. К изумлению Эвелин, Абулшер не подошел к ней, а направился к своему дому. Она в возмущении поднялась, стряхнула пыль с юбки и решительным шагом, унаследованным от матери, пошла туда же. Но когда до дома оставалось несколько метров, из него вышли две закутанные в национальные одежды женщины и взяли Эвелин под руки. Они ввели ее в дом, но не через ту дверь, в которую вошел Абулшер, а через другую, для чего нужно было сначала войти во двор. Там женщины сняли свои покрывала. Лицо одной из них – старшей, которой было на вид лет тридцать – показалась Эвелин знакомой. А другая оказалась той самой девочкой-невестой, свадьбу которой отпраздновали в Саргохабаде. Так значит, перед нею были обе его жены – прежняя и новая!

Старшая приложила руку ко лбу в знак приветствия.

– Салам. Господин велел передать, что вам нужно снять то, что сейчас на вас и одеть нашу одежду.

Эвелин проследовала за женщинами, которые привели ее в небольшой, обнесенный глинобитной стеной двор, позади дома. Ей сказали, что нужно раздеться. Эвелин скинула с себя пропыленную за столько дней пути одежду. Распрямилась и осторожно вошла в воду небольшого пруда, располагавшегося в центре двора.

Девочка вскрикнула от удивления:

– Фарида-ханум, какая она белая! Совсем как снег!

Эвелин стояла и смотрела на свое отражение. Вода была мутной, смешанной с глинистым илом, но приятно холодила. Фарида принесла большой кувшин, зачерпнула в него воды и вылила на плечи Эвелин. Потом она взяла пучок какой-то сушеной травы, размочила ее в воде и принялась натирать, как мочалкой, спину. Пруд оказался мелким, Эвелин, чтобы погрузиться в него, пришлось присесть. Движения женских рук были мягкими, словно кошачьи.

После омовения они ввели Эвелин в дом. Фарида сказала, чтобы она ложилась на кровать, представляющую собой тонкую деревянную раму, на которую были натянуты толстые веревки. Она легла на спину. Ей подняли руки, завели их за голову и привязали к изголовью кровати. Девочка взяла со стола чашку, запустила туда руку и зачерпнула что-то вроде мягкой смолы. Поразминала ее пальцами и, придерживая руку Эвелин, начала выдергивать из подмышки рыжие волосы. Эвелин вскрикнула от боли и попыталась вырваться, но Фарида крепко держала ее ноги. Эвелин извивалась, но ничего не могла сделать. Пальцы девочки, подобно пинцету, работали быстро, и вскоре обе подмышки были выщипаны. Тем временем Фарида успела привязать ноги Эвелин к кровати и навалилась своим телом на ее бедра. В страхе, Эвелин увидела, что теперь девочка готовится выполнить такую же операцию с ее лобком. С той же скоростью младшая жена принялась удалять вьющиеся волосики, торопясь очистить миловидный холм. Как будто десятки иголок впились в живот, Эвелин корчилась и выла. Девочка остановилась.

– Фарида-ханум, эта женщина не хочет расставаться со своей шерстью! Хочет быть похожа на медведицу или волчицу… Разве мужчина может лечь в кровать с женщиной, у которой столько шерсти? Это все равно, что спать с лохматой собакой.

И она с новым усердием принялась вырывать, казавшиеся ей такими неуместными, волосы. И опять острые иглы вонзились в нежный бугор… Когда с этим местом было покончено, девочка с силой раздвинула Эвелин колени и набросилась на оставшийся мохнатый островок между ног. Когда она добралась до нежных складок, пытка стала нестерпимой. Но пошевелиться жертва не могла, руки были крепко привязаны к раме кровати, а расставленные колени мертвой хваткой удерживала старшая жена.

Процедура, наконец, закончилась, и Эвелин освободили. Она смогла подняться, все тело ныло, места, по которым прошлись искусные пальцы, саднили. Девочка сходила за обломком зеркала и поднесла к ней. Эвелин увидела, что выпуклость в нижней части ее живота, лишенная волос, похожа на розовую фарфоровую вазу с трещиной посередине. Несмотря на боль, она не смогла не улыбнуться, глядя на чистую, гладкую и мягкую, совсем как у юной девочки, поверхность этого холмика, где теперь более не было замаскировано рыжим мехом раздвоение с соблазнительной расщелиной.

Женщины усадили Эвелин на табурет, тщательно расчесали ее волосы, смазали их душистым маслом и умело уложили в тяжелый шиньон на затылке. Затем они вновь подвели ее кровати, но теперь уже без всякого насилия, взяв в руки кусочки смолы, темной и вязкой, массировали укромные уголки ее тела. Эвелин расслабилась, боль понемногу уходила, под действием легких и гибких пальцев возникло так хорошо знакомое желание… Она грезила о близкой ночи, когда Абулшер придет к ней… Эта ночь должна положить начало ее новой жизни, ради которой она, преодолев столько препятствий, явилась сюда.

Женщины надели на Эвелин белые шаровары, длинное бежевое платье и цветастую безрукавку. Голову и плечи замотали широкой шалью с кистями. Для ног приготовили плетеные босоножки без каблуков. Они сказали, что сейчас уйдут, но скоро вернутся, и что Эвелин в их отсутствие не должна никуда выходить. Она осталась одна в пахнущей маслом и смолой комнате. Сидела на табуретке и терпеливо ждала. Может быть Абулшер появится раньше их? Ведь он обещал…

Женщины отсутствовали недолго, они принесли еду. Ей дали миску с тушеной бараниной в остром соусе и половину белой, недавно испеченной лепешки. Эвелин проголодалась, но жевала без особой охоты. Потом девочка принесла ей пиалу с горячим зеленым чаем.

– Господин сказал, что вы будете спать с нами. И еще он сказал, что с завтрашнего дня вы будете работать так же, как и мы…

Мэм-сахиб.

Последнее слово девочка прибавила, явно издеваясь над ней. Эвелин захотелось побить нахальную девчонку. Та, словно угадав это намерение, выбежала из комнаты. На пороге она оглянулась и бросила на Эвелин насмешливый взгляд.

Эвелин лежала на сплетенных из полос ткани циновках, постеленных прямо на пол. Оказалось, что кровать, к которой ее привязывали, служит вовсе не для сна – обычно на нее складывали ковры и подушки.

Женщины легли по левую и по правую руку от нее, как бдительные стражи. Они спали одетыми. Когда Эвелин захотелось раздеться, они не позволили ей. Заснуть она не могла. Почему до сих пор Абулшер не пришел к ней? Толстая и шершавая ткань, из которой были сшиты шаровары, соприкасаясь с оголенным лобком и срамными губами, возбуждала и усиливала желание…

Наконец раздались шаги. В комнату вошел Абулшер. Эвелин приподнялась на локтях, сбросив одеяло.

– Абулшер! Слава Богу, ты пришел!

Но он даже не посмотрел в ее сторону. Подошел к спящей девочке и легонько толкнул ее. Она приподняла голову, прогоняя сон.

– Джамиля, пойдем.

Он круто повернулся и вышел. Эвелин не успела ничего сказать. Быстро вскочив, она собиралась догнать Абулшера, но старшая жена схватила ее за руку:

– Тебе нельзя. Если тебя позовут, тогда пойдешь.

В ее тоне слышалась угроза. Эвелин подчинилась, легла на циновки и стала наблюдать за Джамилей.

Та зевнула, поднялась и пошла к шкафчику у окна. Взяла там банку с притираниями, подняла длинную рубаху, расставила ноги и принялась натирать мазью спрятанное меж бедрами место. Из бутылки она отлила в ладонь немного масла и начала массировать груди, пока их кончики не затвердели и не заблестели, как кончики арабских пик. Потом она грустно вздохнула, с сожалением посмотрела на циновку, на которой только что спала, и поплелась из комнаты.

Эвелин лежала тихо, но сердце билось учащенно. Дурманящий запах пряных масел щекотал ноздри и возбуждал. Ей захотелось встать, но она знала, что зеленые глаза Фариды неотступно следят за ней. Вдруг в ночной тишине раздался стон, затем крик. Эвелин сжалась, сдерживая дрожь. Она слышала, как затряслась кровать, ей показалось, что весь дом заполнился запахом пота и спермы…

Эвелин вспомнила другую кровать, в каморке Абулшера в Саргохабаде. Перевернувшись на живот, она зарылась лицом в грязную циновку и горько зарыдала.

Прошла неделя. Каждый день Эвелин работала вместе с Фаридой и Джамилей – убирала дом, кормила корову и коз, чистила овощи, готовила еду. Теперь она жила в мире женщин. Ей приходилось закрывать шалью лицо, когда к ней приближался мужчина, она делала это не потому, что исполняла мусульманский обычай, а просто оттого, что боялась быть узнанной.

Каждую ночь она, сгорая от желания, ждала Абулшера. Но он за все это время приходил лишь дважды, и оба раза ему нужна была младшая жена.

Эвелин чувствовала себя униженной и оскорбленной. Она принесла ему самую большую жертву, порвав с прежней жизнью, а он отказывается от нее, да еще подчеркивает свое безразличие. Если сперва насмешливая Джамиля вызывала у нее неприязнь, то сейчас это чувство переросло в подлинную ненависть.

Она мечтала отомстить младшей жене.

Эвелин была уверена, что Абулшер избегает ее потому, что хочет показать свою независимость. Наверное, он считает, что необходимо определенное время, за которое Эвелин должна забыть, что когда-то была «мисс-сахиб», и что он обязан был беспрекословно ей повиноваться.

Она твердо решила поговорить с ним при первой удобной возможности. Она видела, с какой неохотой идет к нему считающаяся младшей женой девочка, какой утомленной и мрачной она возвращается от него. Старшая жена, судя по всему, тоже не испытывала к нему влечения, она спокойно спала, а когда он появлялся в комнате, то просыпалась, но не глядела на него. Как непохожа на этих женщин она, с ее роскошным белым телом! Как она умеет отдаваться ему! И он, разумеется, не может не видеть разницу между Эвелин и этими холодными существами. Просто ей суждено в течение какого-то времени пройти испытательный срок…

На следующую ночь, пролежав около часа, Эвелин встала. Фариде она сказала, что идет в туалет – им служила дощатая кабина, окружавшая вырытую в глине яму. Она прошла через двор и оказалась за воротами. Остановилась около той двери в дом, которая вела с улицы. Стала ждать, поежившись от прохладного ветра, дувшего с гор. Примерно через полчаса она услышала шаги и узнала походку Абулшера. Он шел от стоящего поодаль сарая, где содержался их немногочисленный скот: тощая корова, три лошади и несколько коз. Не дойдя до двери, он остановился и наклонился, чтобы счистить щепкой налипшую на сапоги грязь. Эвелин кинулась к нему и с разгона обняла робкими руками. От неожиданности он отпрянул и высвободился от ее объятий.

– Вы?.. Ты?

– Абулшер, почему ты так жесток, почему ты так поступаешь? Ты ведь делаешь это нарочно, чтобы помучить меня!

Она, как в истерике, била его кулаками. Он поймал ее руки и прижал к стене, потом крикнул:

– Фарида! Джамиля! Идите сюда.

Обе жены выбежали из дома, старшая держала в руках керосиновую лампу.

– Возьмите ее и уведите отсюда! Быстро! Нет, постойте, я сам…

Он поднял Эвелин и понес в дом. Она очутилась в комнате, где раньше никогда не была. По размерам комната была такой же небольшой, как и помещение для жен. Из мебели не было ничего, кроме широкой кровати и большого деревянного сундука. В углу были прислонены к стенке четыре ружья. Абулшер сбросил Эвелин на кровать, на которой лежала стопка сложенных шерстяных одеял и волчья шкура, отрывисто скомандовав:

– Разденьте ее!

Женщины стали снимать с Эвелин одежду, она не мешала им. Странно, но прикосновения их рук вызвали в ней какое-то облегчение… Она не видела, как Абулшер приоткрыл сундук и что-то взял оттуда. Фарида и Джамиля уложили ее на живот, первая стала держать руки, вторая – ноги. Прежде чем она успела сообразить, что ее ожидает, длинный кнут просвистел по комнате и хлестнул ее голый зад. Она вскрикнула и напряглась, инстинктивно приготовившись к следующему удару.

Удары посыпались один за другим… За несколько секунд они разрисовали ослепительно-белые полушария ягодиц узором из ярко-красных штрихов. Затем он перевернул ее на спину и принялся стегать груди. После первого же удара соски вздернулись вверх, они как будто провоцировали своего мучителя. Джамиля на мгновение отпустила ее ноги, Эвелин освободила руки и бросилась в угол, где стоял сундук. Тхалец, держа поднятый кнут, пошел туда же. Эвелин вспрыгнула на сундук, рассчитывая, что там она будет в безопасности, но кнут тут же обвился вокруг ее бедер. Она съежилась в комок и сквозь слезы умоляла его прекратить истязание. Он бросил кнут, достал из-под кровати веревку и связал ей руки за спиной. Эвелин сидела на сундуке с отведенными назад плечами, из рассеченных кончиков грудей капала кровь… Она всхлипнула, втайне надеясь, что ее мучения на сегодня завершились… По знаку Абулшера старшая жена связала Эвелин ноги.

Абулшер подозвал Джамилю, она покорно приблизилась и, не ожидая приказа, сняла все, что на ней было. Она стояла на середине комнаты, издали ее можно было принять за каменное полированное изваяние. На худом, даже истощенном теле, как на ветке куста роз, выделялись острые шипы грудей. Ее волосы были заплетены в косы, концы которых кончались там, где начинались выпуклые яблоки маленьких ягодиц. Джамиля встала на цыпочки и подошла вплотную к мужу, который был выше ее на целых две головы. Он успел снять одежду, его тело отражало оранжевый свет лампы.

Он сел на край кровати и сделал Джамиле знак, который был понятен только ей. Она привычно встала на колени у его ног, положила свои ладони на его бедра, а ртом поймала быстро удлинившийся и отвердевший член. Тхалец, подавшись вперед, продвинул его вглубь. По движениям щек девочки было видно, что ее язычок прилежно щекочет макушку введенного органа. Абулшер плотоядно засопел и принялся вращать бедрами. Повернув лицо к Эвелин, он оскалил зубы в самодовольной усмешке.

Эвелин казалось, что она сойдет с ума, ее бедра стали мокрыми внутри от выделений агонизирующего и распаленного естества… Абулшер медленно извлек пульсирующий фаллос изо рта девочки, оторвав его от змеиных поцелуев. Он взял Джамилю за талию и поставил к себе на колени. Она стояла над ним, снова вызывая ассоциации с изящной статуей, изображающей подростка с двумя колючими грудками…

Он развел в стороны свои колени, ноги девочки разъехались вместе с ними и раздвинули темные безволосые складки, обнажив алое устье, напоминающее только что раскрывшийся бутон орхидеи. Жадными губами Абулшер обхватил этот цветок… Его язык, словно хоботок трудолюбивой пчелы в поисках сладкого нектара, ткнулся в пурпурную глубину. Девочка охнула…

Эвелин стиснула зубы, ее ляжки тряслись, в паху разлилась сладкая боль. Она не отрываясь смотрела на счастливую девочку, тонкие, почти черные ноги которой трепетали от наслаждения.

Но лицо Джамили оставалось совершенно бесстрастным, как будто различные органы ее тела и не составляли единого целого.

Неожиданно Абулшер с силой потянул ее вниз, усадив верхом на свои колени.

Его тяжелый мужской орган ощупью, подобно морде слепого крота, подобрался к спрятанному входу в узкую щель и ловко протиснулся внутрь. Легкий вскрик сорвался с губ девочки, но на лице по-прежнему ничего не отражалось. Она сидела неподвижно, точно кукла, на его коленях. Без всяких усилий он начал перемещать ее тело вверх и вниз, время от времени добавляя круговые движения тазом. Иногда он поднимал Джамилю так высоко, что она покидала его фаллос, разгоряченный и негнущийся, который издали дразнил страдающую Эвелин…

Эвелин все сидела связанной на сундуке, она пробовала ослабить веревки, но от этого они еще сильнее врезались в ее тело. Она умирала от желания броситься к занимавшейся любовью паре, быть с ними вместе, вжать свое тело между черным женским и коричневым мужским… Она жаждала впиться своими зубами в тугие черные кончики ненавистных грудей и разорвать их… Ей не терпелось подставить свое изголодавшееся вместилище под этот мощный орган, способный создавать в ней фантастические, сказочные ощущения. Она, как собака скулила от неутоленных желаний… Но никто не обращал внимания на избитую женщину с белой кожей, покрывшейся мелкими капельками пота…

Чернокожая девочка, сидящая верхом на коленях Абулшера, сейчас была подобна скачущей галопом наезднице. Скачка убыстрялась, девочка подпрыгивала все выше и выше. Когда он ощутил первый подступающий спазм, то крепко схватил зубами острые груди, а руками изо всех сил сжал маленькую попку… Потом он откинулся на кровать спиной, оставив глубоко в ней содрогающийся от конвульсий орган, чтобы впрыснуть как можно дальше, и чтобы впрыснутое надежно сохранилось.

Белая кожа Эвелин постепенно начала темнеть под палящим солнцем, только синие глаза и белокурые волосы выдавали происхождение третьей женщины, появившейся в доме Абулшера.

Однажды вечером, когда он с другими мужчинами отправился в горы разыскивать отбившихся от стада и заблудившихся коз, Эвелин отвела в сторону первую жену Абулшера, чтобы поговорить с ней.

– Фарида, как ты можешь жить в этом доме, видя, что Абулшер предпочитает тебя Джамиле?

Женщина пожала плечами. Она была высокой и ширококостной. Крупные черты лица делали ее похожей на мужчину. Это лицо всегда оставалось бесстрастным. Она почти всегда молчала. Только глаза, такие же зеленые, как у ее мужа, говорили о внутренней силе и, может быть даже, о жестокости ее натуры.

– Я бесплодна, – тихо произнесла Фарида своим бесцветным голосом. Помолчав немного продолжила: – Женщина – это сосуд, наполняемый мужчиной. Если я не могу удержать драгоценную влагу, то мой муж имеет право выбрать и любить другую.

– Да, но разве ты не испытываешь ревность?

– Какое значение имеет то, что я чувствую? Мужа мне нашла мать. Он хорошо относится ко мне, позволил мне остаться в его доме. Он поступает по закону. Если он отправит меня обратно, то должен будет вернуть приданое, которое получил. Приданое – это залог, который защищает меня.

– Но как же ты можешь жить здесь, когда видишь ночь за ночью, что он…

Что он любит не тебя, а другую?

– Сначала это было мне горько, я переживала… Я уехала на время… Много повидала, была у исмаилов и у парсов. Проехала от Равалпинди до Пешавара, посетила много святых мест… Надеялась, что Аллах смягчится и изменит мою жизнь. Но я поняла, что все это послано мне свыше. Я не могу дать мужу наследника, поэтому он имеет право лишить меня радостей супружеской жизни…

За все надо платить…

– А почему бы тебе не вернуться к своим, к твоей семье?

– Там все бы показывали на меня пальцем. Кто бы ни увидел меня, вспоминал бы о моем позоре. Нет, никогда! И моим родителям досталось бы, если бы их дочь вернулась от мужа. Люди говорили бы: "Смотрите на эту Фариду, она не только бесплодна, она вообще никудышная жена, раз муж отослал ее обратно к матери". Женская доля тяжела, но мы должны выполнять свой долг.

– Я бы не смогла жить так… Ну как можно спокойно относиться к тому, что муж подходит к сопернице и уводит ее к себе? Нет, я не смогла бы…

Фарида с безразличием повела плечами и ушла, ей надо было собрать хворост для очага, чтобы приготовить ужин.

Эвелин сидела на солнце и просеивала на бамбуковом подносе рис, когда к ней подошла Джамиля и сказала:

– Господин зовет тебя.

Эвелин быстро поднялась, укрыв горку риса от гуляющих по двору кур, и пошла за девочкой, не забыв спрятать свое лицо за белым покрывалом.

Абулшер сидел перед домом под деревом, крона которого походила на широкий зонт. Сиденьем ему служила вынесенная из комнаты кровать. На нем были серые брюки, белая рубаха навыпуск и черная безрукавка. Он приказал Джамиле удалиться. Эвелин не стала ждать, когда он заговорит с ней. Захлебываясь от волнения, она принялась упрекать его и жаловаться на свою несчастную жизнь.

Абулшер не перебивал Эвелин, но, немного послушав, взял ее руку и сдавил так, что она опустилась на землю подле него.

– Эвелин, ты не должна разговаривать ни с Фаридой, ни с кем-нибудь другим без моего разрешения.

– Почему?

– Эвелин, ты больше не мисс-сахиб. Ты выбрала новую дорогу и теперь живешь здесь. Значит, ты обязана подчиняться нашим обычаям.

Она молчала. Абулшер улыбнулся, одобряя ее послушание.

– Ты, наверное, удивляешься тому, что я избегаю тебя. Я скажу, в чем дело. Его голос звучал мягко и доверительно.

– У меня не может быть влечения к женщине, у которой не хватает скромности и стыда, которая сама предлагает себя. Ты думаешь, что хорошо знаешь меня… А то, что мне нравится в женщине, так и не распознала…

Взяв ее за руку, он усадил рядом с собой на кровать.

– Сиди и не бойся меня. Я скажу еще вот что… Женщины нередко придумывают себе мужчин. Я простой человек и живу по законам, которые нам дали предки. Для нас самые большие достоинства женщины – целомудрие и скромность. И меня, как мужчину, гораздо больше волнует и привлекает тихая и покорная жена, чем та сука, которая нахально выставляет свои титьки первому встречному. Если ты живешь здесь, с нами, то обязана научиться испытывать радость от полного подчинения мужчине.

Он поднял руку.

– Встань и сними шаровары.

Эвелин заколебалась. Они были на улице, и она опасалась, что по ней кто-нибудь может пройти. Потом развязала шнур и тяжелые шаровары упали. Абулшер притянул ее к себе и легонько пошлепал по полным белым бедрам.

– Наш закон говорит, что надо уметь обладать собой. В любых обстоятельствах, в том числе и в отношениях женщины с мужчиной. Сейчас я покажу тебе…

Он поднялся с кровати, повернул Эвелин спиной к себе и опустил на колени.

– Раздвинь ноги.

Она повиновалась. Без всяких церемоний он всадил свой орган прямо в нее. У Эвелин вырвался слабый стон. Уже несколько недель она не была с мужчиной, неожиданное вторжение мгновенно распалило ее. Она задрожала и принялась вращать приподнятым тазом, со сладострастием вбирая все глубже в себя длинный член, который окреп в полной мере. Упираясь руками, она все сильнее трясла бедрами, а почувствовав приближение скорого оргазма, начала по-настоящему брыкаться.

Вдруг Абулшер выдернул погруженный орган и отступил от нее. Сначала она не поняла, что произошло, плотом с яростным криком повернулась к нему. Он с нежностью остановил ее и улыбнулся.

– Не спеши… Я вижу, что ты все еще не понимаешь. Самое утонченное наслаждение не в грубых ласках. Когда женщина чрезмерно похотлива, то это не доставляет большого удовольствия мужчине. По пути к наслаждению первым идет мужчина, а женщина – за ним…

Эвелин стояла на коленях на веревочной кровати, спрятав лицо в ладони. Прохладный ветер овевал ее обнаженные ягодицы, он забирался даже в потаенную ложбинку между ногами, но не мог остудить ее неутоленное желание. Но вот мужской орган уже снова входил в нее, на этот раз медленно, он словно вползал… Мышечные стенки соскучившейся по нему укромной ниши расслабились и сделались податливыми. Абулшер прижал ее бедра к своим, его руки не торопясь блуждали по ее груди и животу. Когда они достигали кончиков грудей, то задерживались там, чтобы поласкать вздувшиеся нежно-розовые сосочки. А когда оказывались на покатом холме внизу живота, то гладили лишенную волос кожу, добирались по расщелине в упругой плоти до чрезмерно возбужденного маленького бугорка. Его пальцы можно было сравнить с пальцами скульптора, только лепили они не статую, а вызывали каскад новых сладостных и пьянящих ощущений.

Чтобы не выдать воем своей звериной похоти, Эвелин прикусила язык. Все ее тело покрылось испариной, ей страстно хотелось ухватить крепкое тело мужчины и так сильно прижать его к себе, чтобы или умереть, или испытать такой оргазм, который сокрушил бы ее… Она боялась, как бы эти волшебные руки, от которых становилось уютно в самых чувствительных точках тела, не покинули ее. Вот она ощутила глубоко внутри первою весточку… Еще чуть-чуть и начнется сладко-томительное буйство… Только бы он не вышел из нее! Она не устояла перед тем, чтобы не начать двигаться навстречу ему… Только не очень сильно, а то он уйдет… Мужской орган ощутил ее первые сокращения, они отозвались на нем легкими пожатиями. Он ответил глубоко проникающими выпадами, после чего исчез… Надо сдержать себя, скрыть ту бурю, которая разыгрывается в лоне ее! Колоссальным усилием воли Эвелин подавила готовившиеся вырваться стоны и напрягла мышцы, чтобы не шевелится… Чтобы не выдать того, что в ней сейчас происходит… Она замерла, прислушиваясь к внутреннему буйству темных сил ее женского инстинкта… Ей удалось! Он снова вошел в нее, теперь он вел себя в ней грубо и безжалостно, как это было в те дни, когда они неистово отдавались друг другу в его темной каморке в Саргохабаде. Эта неистовость послужила искрой, вспышка которой вызвала, наконец, освежающую грозу, и потоки хлынули из нее… Теперь уже ничего более не опасаясь, она громко разрыдалась от полученного удовлетворения.

Позже, когда Эвелин лежала в дремотном забытьи на траве, она услышала, как он мягко, но настойчиво сказал, чтобы она шла на женскую половину. Эвелин встала и сделала то, что делали обычно его жены – поклонилась и прикоснулась рукой к его сапогу.

Один день сменял другой, не происходило ничего особенного. Раз в неделю все трое женщин устраивали стирку. Они шли с корзинами к реке, долго мылили белье и одежду скверно пахнущим мылом, били свернутыми жгутами по гладким, обточенным водой камням, потом полоскали и развешивали сушиться. Один из дней недели они отводили собственному туалету – обрезали маленьким ножиком ногти на ногах, мылись, долго расчесывали и заплетали волосы, выщипывали с тела лишние волоски… Важным делом было посещение рынка. Первым туда шел муж, жены следовали за ним, их лица тщательно укрывались, на головах они несли большие корзины.

К ночи, когда был приготовлен и съеден ужин, когда были покормлены все животные, женщины укладывались спать в своей комнате. Иногда до них доносились смех и пение – это мужчины собирались на маленькой площади в центре кишлака. Под эти звуки женщины быстро засыпали, утомленные за день. В другие же ночи, две из трех женщин, белая и черная, не спали и ждали – одна из них сегодня могла быть выбранной.

Эвелин все сильнее ненавидела темнокожую девчонку с ее узкими нахальными глазками. Здесь Абулшер был более умерен, чем в Саргохабаде, он соблюдал предписание Корана, по которому мужчина может соединяться с женщиной дважды или трижды в неделю, не чаще. Его выбор обычно падал на маленькую худенькую девочку. Джамиля сознавала свое преимущество, страшно им гордилась и делала все, чтобы лишний раз его подчеркнуть. Это приводило к ссорам между нею и Эвелин, и Фариде, которая теперь спала между ними, то и дело приходилось успокаивать и мирить соперниц. Но однажды, после особенно неприятного столкновения, младшая жена пожаловалась на Эвелин Абулшеру.

Через несколько дней, когда Эвелин кормила кур, она услышала свое имя. Эвелин обернулась и увидела Абулшера, который стоял у сарая и чистил лошадь. Он подозвал ее и напрямик спросил, не испытывает ли она ревность к Джамиле, и не замышляет ли чего-нибудь против нее. Эвелин стала отрицать, но в голосе ее было что-то такое, что заставило Абулшера засомневаться в ее искренности.

– Эвелин, я тебя хорошо знаю и хочу предупредить. Запомни, что Джамиля – это мать моих будущих детей, поэтому она мне дорога вдвойне. Моя первая жена бесплодна, а ты – не жена мне.

Эвелин посмотрела на него с омерзением.

Все они одинаковы, эти мужчины, какими бы ни были их цвет кожи, характер, воспитание. Подобно животным, они стремятся к единственной цели в своей жизни – обеспечить себе потомство. Они могут получать удовольствие от любой женщины, но к той, которая стала матерью их детей, они тотчас начинают относится, как к какой-то неприкосновенной особе… Почему они так высоко ценят эту простую и естественную способность женщины – рожать детей? Эвелин тоже удостоилась однажды такой чести… Бедный Фрэнсис… Повернувшись к Абулшеру она сухо сказала:

– Но я ведь тоже могла бы родить, в этом нет ничего особенного.

Тхалец пожал плечами.

– Это меня не интересует. Ты пришла сюда по собственной воле, я был обязан принять тебя, как этого требуют наши законы гостеприимства. И это все. Лучше будет, если я забуду о тебе, как о женщине…

Сейчас она ненавидела его. Ненавидела больше, чем кого-либо в своей жизни. Она ненавидела его за то, что нуждалась в нем – как физически, так и материально. За то, что он, хотя и наслаждается ее телом, но легко может обходиться без него.

Плача от злости, она выкрикнула:

– Ну, а после того, как твой ребенок родится, неужели тебя будет удовлетворять эта недоразвитая самка? Ведь ей скучно заниматься любовью! Она идет к тебе в постель из страха, с неохотой, с отвращением. Что, это и есть та самая скромность, которая тебе так дорога? Неужели от меня ты получаешь меньшее удовольствие?

Абулшер улыбнулся. Его зеленые глаза смотрели на нее с иронией.

– А что такое удовольствие? Можно получать его по-разному. Могу это доказать.

Он развязал узел пояса своих шаровар и, взяв в руку свой длинный мужской орган, сжал его могучий ствол. Двигая рукой вверх и вниз, он заставил его медленно набухнуть и разрастись. Достигнув желаемого результата, он сказал, смеясь:

– Это тоже доставляет мне удовольствие… И это тоже…

Он резко выбросил в сторону руку и схватил козу, которая паслась перед входом в сарай. Подтянув животное за хвост, он быстро воткнул свой возбужденный фаллос в прикрываемое густой шерстью отверстие. Коза заблеяла, но через пару секунд смирилась с тем, что сидело в ней и, наклонив рогатую голову, снова принялась щипать траву. Абулшер, продолжая смеяться и смотреть на Эвелин, медленно вводил и выводил свой источник чувственного удовольствия из нутра козы. Он гладил животину по спине. Называл ее ласковыми женскими именами… Затем движения его участились, к лицу прилила кровь, он погружал член глубже и глубже.

Его руки судорожно вцепились в густую шкуру, рот перекосился, глаза устремились в одну точку… Сделав последний выпад, он в изнеможении рухнул на спину животного…

Эвелин с ужасом наблюдала эту сцену. Ее затошнило. Абулшер с таким откровением смаковал последствия эксперимента, проведенного на этой грязной козе со столь глупой мордой, что Эвелин больше не могла сдерживаться. Едва она успела отвернуться, как ее вырвало.

Этим вечером для Эвелин Беллингэм началась новая жизнь. Впервые она опустилась на циновки точно с таким вздохом, как старшая жена Абулшера.

Эвелин легла на бок и спокойно заснула.