Пламя в темноте (СИ)

Глава 22

— Те ла’век лю пер лииа сэк, — говорил мне новую строчку стишка Шаян, пока мы шли по коридору.

— Те ла’вик ле перли ая сюк, — повторяла я, и баргат вновь говорил эту же строчку, заставляя меня передать произношение слов на древнем языке правильнее. — Те ла’век лю пер лииа сэк, — с третьего раза получилось у меня, потому что помимо этого глупого стишка баргат заставил меня маршировать.

Правой, левой. Правой, левой.

— Бодрее!

Шаян ходил по своим делам в академии, а следовала за ним, маршируя и повторяя за ним слова. Я старалась шагать ровнее и добрее, как он и просил, мысленно повторяя себе мантру «всё ради брата, всё ради Ромуса».

— Громче.

— Нак’хаалес те ру пей, лавентин тоо сук ла век, некра дууаре на тэ, те ла’век лю пер лииа сэк, — громко и выразительно повторила четверостишье я, пытаясь не обращать внимание на недоумённые взгляды кадетов. Мои щёки горели.

Мало того, что я вышагивала строевой марш в бежевом платье (моя кожаная форма теперь выдавалась мне только для полётов), так ещё и смотрелась крайне глупо, еле доставая баргату до груди. Ей богу, я выглядела как маленькая, надоедливая собачонка, тявкающая на ухо хозяину! И меня это невероятно злило.

Не знаю, где баргат достал это слишком женственное платье, но туника была лучше. Правда, и туника, и моя форма были сейчас в стирке, и мне ничего не оставалось, как переодеться после мытья в чистое. Ибо, как я поняла позже к собственному стыду, от меня ужасно несло потом, кровью и драконом.

— Лак’рэс равер уль ля фер, — продолжал говорить баргат, направляясь к башне магов. У меня уже горели и лёгкие, и уставшие ноги. Уж лучше он послал бы меня бежать полосу препятствий!

В пройдя строевым маршем коридор, у меня вдруг возникло жуткое желание чем-то вывести из себя баргата, чтобы он побыстрее от меня отделался. И я решила, что показать своё рвение будет лучшей стратегией.

Поэтому я собрала все свои силы, и довольно бодро зашагала следом за ним, не забывая выдавать полуулыбку. Фразы, слетающие с моих губ, выходили уж слишком радостно, учитывая, что смысл стихотворения был гораздо глубже и тяжелее.

— Лак’рэс равеер уль ля фер!

Левой, правой. Левой, правой.

Я даже подскакивала на ходу — с таким прилежанием я выполняла приказ своего баргата! Всё, ради того, чтобы он оценил моё рвение!

— Моор ла вер, увер ле, — с каждой фразой Шаян становился всё мрачнее, а я наоборот — радостнее. Кажется, моя шалость приносила плоды!

Левой, правой. Левой, правой!

— Моор лаа вер, увуер ле!!

— Ув ле’кравер шаале лу пэ, — продолжал баргат, хмурясь.

— Ув ле’кравер шааале луу пэ!! — яро повторяла я, вышагивая по коридору.

Проходящий мимо нас Алакай незаметно улыбнулся уголками губ.

— Нак’хаалес те ру пей…

— Нак’хаалес тее руу пей!!

Левой, правой!

На лице полуулыбка, в глазах радость, внутри — издевательское наслаждение.

— Лавентин тоо сук ла век.

— Лавентин тоооо сук лаа век!

Мы дошли до неприметной двери и Шаян резко развернулся ко мне:

— Вольно. На сегодня достаточно.

Знал бы он, как я еле сдержалась, чтобы не завизжать от радости с этих его слов! И меня даже не напугал его до смерти страшный взгляд аля «убийца всех мятежников» или «я такой суровый Шаян Фархад», которым он меня смерил. Ура, больше никакого нудного и утомительного строевого шага!

Однако радость от того, что это мучение прошло, длилось недолго.

Баргат явно не планировал возвращаться в свой кабинет, где я бы уже была рада сесть на свой стул в углу и уткнуться в книги (да-да, вот до чего я докатилась!). Он двинулся дальше по коридору в молчании, которое мне абсолютно не нравилось.

Веселья и след простыл. Я нутром чувствовала, что над нашими головами витало горькое чувство печали. Отчего вдруг Шаян так охолодел? Неужели я перегнула палку?

Как провинившийся щенок, я зашла вслед за баргатом в дверь небольшого притвора, чьи каменные стены выглядели древнее на несколько столетий. Открытую кожу обдало прохладой.

Дорогу в это место я не запомнила, а сейчас непонимающе озиралась по сторонам. Где мы? Кажется, это септа или маленький храм, который каким-то образом оказался внутри академии. А, может, и вовсе вне неё?

Столбы, подпирающие свод, крошились от древности. Всюду была паутина и чувствовался запах пыли. Сюда явно не совались кадеты. Возможно, они даже не знали о существовании этого места.

Шаян прошёл в среднюю часть септы. Здесь свод подпирали статуи воинов, королей и драконов. От их каменных взглядов, обращённых на меня, мне стало не по себе.

Я поспешила за баргатом, стараясь не отставать от него в этом жутковатом месте. Через маленькие окошки у самого потолка светило бледное закатное солнце, а мы двигались дальше, в глубину септы.

— Я рад, ты перестала кривляться, — тихо произнёс Шаян и я только сейчас заметила, как глубоко пролегли тени под его глазами.

Баргат безумно устал. И, осознав это, я тут же ощутила укол вины. Поёжившись в своём платье с открытыми руками, я почувствовала себя лишней в этом древнем, и явно святом месте.

Нервно сглатывая, я шла за его огромной фигурой, будто за щитом. Рассматривала витражи на мутных окнах, проводила рукой по холодному древнему камню. Наши шаги гулко отдавались от стен, нагнетая обстановку. Запах благовоний вперемешку с пылью забирался в ноздри, щекоча лёгкие.

Мне хотелось спросить баргата зачем мы здесь, но я понимала, что не вправе задавать ему вопросы. А Шаян молчал, и в его молчании я ярко почувствовала только одну эмоцию — печаль.

Всюду горели свечи, капая воском на подсвечники.

Это место… оно будто обладало своей магией. Будто было чужим, и до ужаса своим одновременно.

Войдя в алтарную часть септы, где располагалась статуя Шаале, баргат остановился напротив нашего бога, склонив голову. Я не слышала, чтобы он что-то говорил, но видела, как трепетали его губы. Шаян произносил молитву. Вслед за ним её, еле слышно, прошептала я.

Витражи, которыми были украшены окна помещения, были мне не знакомы. На алтаре перед Шаале я увидела выбитые в камне слова на неведомом языке. Подойдя ближе, я вгляделась в фразы, накрытые слоем пыли.

«Terra la — vi, talek ra — te» — это были слова не шеррувимского языка. Но чем дольше я в них вглядывалась, тем отчетливее видела фразу на родном наречии.

«Ты — его искушение, а он — твоя погибель».

Я отшатнулась от алтаря, стоило мне прочесть эту надпись. Потёрла глаза и вновь увидела обычную фразу на незнакомом мне языке. Переведя взгляд на Шаяна, я увидела, как баргат зажигал свечу, явно не заметив того, что произошло со мной.

Замотав головой, я попыталась выкинуть из головы это странное явление. И мне это удалось, когда я заметила открывшуюся моему взору стену септы.

«О великий бог…» — неожиданно услышала я в своей голове голос Руны. Кажется, она снова подсматривала за мной, но сейчас у меня не было настроя выяснять этот нюанс.

Меня полностью захватило увиденное. Да так, что выбило из головы все мысли.

На каменной стене были десятки портретов. Мужчин, женщин. Детей. И последних было так… много.

Я буквально ощущала энергетику, идущую от каждого портрета. Печаль и скорбь шли от них. На этих рисунках, нарисованных умелым художником в цвете, проступала застывшее в вечности мгновение жизни. Казалось, ещё чуть-чуть, и все эти дети и женщины улыбнутся или повернут к тебе головы…

Реалистичность каждого портрета пугала.

У меня перехватило дыхание. Я не могла сдвинуться с места, хотя даже не знала всех этих людей. Но боль от их потери у оставшихся в живых родственников чувствовалась здесь так же сильно, будто была моей собственной.

Шаян между тем зажёг потухшие свечи у портретов сурового мужчины с бородой, красивой женщины с тёмными волосами, молодого мужчины и мальчика восьми лет. Взгляд Шаяна был отсутствующим.

«Я не знала, что всё это правда… я была тогда слишком далеко,» — вновь послышался в моих мыслях голос Руны. Я не знала, что она имела в виду, и в этот момент разбираться не хотела, как завороженная рассматривая портреты на стенах.

Вдруг мой взгляд наткнулся на изображение девушки с белоснежными волосами и льдистыми глазами. У неё на шее был амулет из гранённого камня с двумя бусинами. Подобный я уже видела. Только на шее знакомого мне мужчины.

…— Я понимаю твою боль. И ни за что бы не хотел разделить подобного со своей младшей сестрой…

— У тебя есть сестра?

— Была…

Тот разговор с Алакаем сразу всплыл в моей памяти. Я знала, что сейчас смотрела на его сестру. Её безупречная красота вызывали восхищение. Как же она была прекрасна…

У многих портретов горели свечи, но возле некоторых потухли.

Шаян застыл возле изображения мальчика, очень похожего на него. Баргат смотрел на своего младшего брата — в этом у меня не было никаких сомнений. Пустота в большой фигуре Шаяна пугала. Мне одновременно хотелось и подойти к нему и обнять, и встать рядом сказать хоть что-то.

Но ничего из этого я так и не сделала.

Появившиеся в голове мысли были тяжёлыми. Все, кто был изображён на этих портретах, погибли. По почему? Что произошло?

Во рту появилась горечь, а в груди — пустота.

Я не знала этих людей, не знала Шаяна. Но разделяла его горе, и горе Алакая.

Выходит, эта септа была для тех, кто потерял своих близких из-за какой-то трагедии. И в их числе была семья Шаяна.

— Ты напоминаешь мне о нём, — неожиданно и тихо произнёс Шаян, когда я всё-таки решилась подойти к нему ближе. Я не смогла поднять взгляд на лицо баргата, чьи глаза сейчас еле-еле мерцали, словно тлеющие угли. Поэтому всмотрелась в лицо женщины, чей портрет висел на стене рядом со статным мужчиной.

У неё были глаза Шаяна и мягкая улыбка. Его… мама?

Переведя взгляд на брата баргата, я уловила в нём те же непоседливые черты, что видела в Ромусе. Но ничего, чтобы напоминало бы обо мне. Что Шаян имел в виду, сказав, что я напоминаю ему о его брате?

Меня настолько выбила из колеи эта ситуация, что я окончательно запуталась. И знала, что не должна была здесь находиться. Но стояла рядом с ним, узнавая о баргате то, что вряд ли знал кто-либо из кадетов.

Видя и чувствуя его скорбь. И скорбя вместе с ним.

— Он тоже не мог нормально читать тексты на старом наречии, — пояснил Шаян, не требуя от меня каких-либо слов.

Эта фраза заставила меня горько усмехнуться. Да, в этом мы точно похожи.

Шаян развернулся ко мне, в свете одних лишь свечей нависая надо мной огромной тенью. Его глаза засияли так же ярко, как пламя десятка свечей на стене.

В них я прочла, что он не должен был меня сюда приводить. Но привёл.

— Ты многое меняешь, шерравет, — тихо, одними губами произнёс Шаян. — Ты будто пламя — яркое, неуправляемое, своевольное. Но даже пламя можно потушить.

Я сглотнула, не имея сил противиться тому, чтобы отвести свой взгляд от его губ. А между тем Шаян продолжил:

— Обучение, которому ты так противишься, поможет тебе продолжать гореть. Хотя я знаю, что ты пришла в академию не ради этого, а ради своего брата… и понимаю твоё рвение в этом. Я сам потерял брата и никогда себе этого не прощу, — я услышала, как на мгновение дрогнул голос этого сурового воина. И это был худший звук в мире, который я когда-либо слышала.

Будто еле слышный треск самой души.

Сейчас маска баргата медленно съехала, обнажая его суть. И я была поражена тому, что больше не ощущала перед ним страха. Я не боялась его, хотя и знала, что, если ему отдадут приказ, он свернёт мне шею голыми руками.

Мои глаза смотрели в часть его тёмной души, что я увидела под сводом септы. Шаян Фархад, ставший худшим из своих кошмаров, жил с грузом на душе, умело его пряча за маской палача. Потому что обычно после трагедии такие люди, как он, ожесточаются до самых беспощадных карателей, которым больше нечего терять. А у Шаяна больше не было якоря.

Он приблизился ко мне вплотную, явно удивлённый моей реакцией и тому, что я не отшатнулась от него. Хотя в полумраке, разгоняемым лишь свечами, он смотрелся огромным диким зверем, готовым впиться в глотку.

— Но мне не понять другое: что творится в твоей голове, Ребекка? Почему ты столь безрассудна, что играешь с опасными вещами, будто они для тебя слабые птенцы? — О Шаале… я готова была пасть ниц от одного только звука его хриплого голоса, произносящего моё имя так… так, будто в мире существовала лишь я. — Я бы мог объяснить это тем, что ты женщина. Но это не так. В тебе есть что-то другое. Скажи же мне, перед лицом нашего бога, что это, Ребекка?

Да, во мне было что-то другое, что он не мог разглядеть.

Во мне текла кровь его злейших врагов. Его добычи. А я держала голову высоко и смотрела ему прямо в глаза, не выдавая своего нутра и происхождения.

Безрассудная. Импульсивная. Потерявшая страх и чувство самосохранения. Готовая драться до последнего. До конца, что уже близко.

Шаян будто чувствовал во мне подвох, но не знал, где он сокрыт.

Да, я точно была для него уникальной… И явно этим притягивала баргата.

— Истинна лишь душа, и лишь душа может в полной мере познать суть вещей. А получив это знание, она навсегда изменится, став ранее неведомой и неповторимой, — вспомнила я слова Лютого, которые он не раз мне повторял перед медитацией. — В ней появится пламя, освещающее путь в темноте. Возможно, вы сами ответили на этот вопрос, господин. Мои тренировки тела и души, убеждения и помыслы зажгли мою душу, не дав при этом сгореть в трудные для меня времена, — мой тихий голос унёсся ко своду септы. — И именно это даёт обрести смысл всего сущего, смысл жизни, суть вещей. Это даёт пламя… — на секунду замолкла я, а потом решила пояснить. — Так говорил мой наставник. Он заменил мне отца и показал правильный путь своим огнём в душе.

— Твой наставник говорил тебе верные слова, — Шаян сузил глаза. В них что-то промелькнуло. — Кажется, твоим родителям стоило дать тебе имя в честь богини солнца и огня Джисаны. Чтобы усилить твоё внутреннее пламя.

Это предположение Шаяна вызвало у меня улыбку.

— Я больше предпочитаю своё, с трактовкой «пленительная». Пламя тоже может быть пленительным, господин.

— Не могу не согласиться, — тихо сказал мне баргат, и сейчас, впервые за это время, я увидела на его губах полуулыбку.

Она скрасила и изменила всё. Абсолютно всё.

Теперь я смотрела на верховного баргата и понимала, что с этого момента больше не смогу видеть в нём монстра. Потому что я увидела в нём человека.

Если раньше я ещё держалась, понимая, что он мой палач, а я его жертва, то теперь эта грань размылась. Белого и чёрного больше не было. Осталось только пламя, бушующее в его глазах, зажигающее меня и одновременно сжигающее до тла.

Мне хотелось окончательно нырнуть в этот огонь в головой. Запомнить каждый миллиметр его красивого, мужественного лица. Запечатлеть поворот головы, длинные ресницы и губы. То, каким взглядом он сейчас прожигал на меня, не увеличивая между нами расстояния.

В тихой, маленькой септе мне казалось, что я смотрю на Некмета-искусителя, стоя на высшем суде Шаале.

Слова были уже не нужны. Судьба уже всё разрешила сама.

До этого момента я не отдавала себе отчёт, насколько моё сердце попала в капкан к баргату. Сейчас же я осознала это в полной мере.

Я осталась одна на суде своей души. Избирая свой дальнейший путь, о котором точно пожалею. Ромус спрашивал, когда я начну жить для себя. И правда была в том, что, если я начну жить для себя — я пропаду. Потому что сразу сделаю кучу неправильных выборов, просто не умея поступать правильно.

Ибо я, глупая аэрукет, влюблюсь в своего злейшего врага — охотника на полукровок.

Ибо я, глупая девчонка, увижу в баргате человека. Увижу, а после больше не смогу держаться от него на расстоянии.

И пропаду.