По ту сторону кровати

6 Июнь

«Таарам, таарам, трам-па-па-паарам…» Мобильник Юго весело напел первые такты мелодии из «Колдуньи»[36]. Это была идея Луизы, которой надоело по десять раз на дню слушать вырывающийся прямо из груди отца реквием Форе. С помощью своего взрослого братца она позвонила по одному из этих бесчисленных номеров по евро за секунду, и не прошло и получаса — блямс! — дело было сделано. Юго охотно подчинился. Вот только выбранный Луизой мотивчик оказался неприемлем: вряд ли его отношения с мадам Брийон, школьной директрисой, наладились бы, если бы она услышала, как из кармана сорокадвухлетнего мужчины вылетает игривый призыв: «Скорее, я вся готова к любви!» Так что пришлось ему набрать номер «Безумных звонков» и всего-то за семьдесят евро обзавестись мелодией, звучащей на титрах невозможно любимой колдуньи.

Он бросил ракетку и побежал отвечать на вызов, а Пьер завопил вслед (к счастью, рак горла еще не поразил голосовых связок журналиста):

— С ума сошел или как? Это же был мой мяч!!!

— Иди ты, Пьеро, — пока еще мирно отозвался Марсиак. — Я жду очень важного звонка от клиентки!

— Слушай, хватит уже делать вид, что ты по макушку в работе! Да что с тобой такое — маникюрша задерживается, что ли?

— Пошел бы ты!.. — сорвался-таки Юго, но тут же, взяв трубку, заворковал: — Слушаю, мадам Монтей! Да-да-да, это Юго Марсиак. Какая радость снова слышать ваш голос! Ну, так что же нам сказал наш муженек по поводу «Кусочка лазури»? Ах, ему нравится, он в восторге! В добрый час! Нет-нет, не беспокойтесь, как найдете время — так и подпишете чек… Я же понимаю, как живется, когда на тебе и дом, и дети, да-да-да, совершенно ни минуты для себя!.. Что вы говорите? Муж сказал, что совсем не так уж дорого? Вот это и есть по-настоящему влюбленный мужчина! Но это справедливо, мадам Монтей, вы этого достойны! И вы знаете, с ценой можно уладить дело так: пусть ваш муж припишет еще нолик, ха-ха-ха!

Наконец, поздравив клиентку с тем, какой у нее замечательный вкус и какой замечательный муж, Юго отсоединился.

Пьер сидел на земле и смотрел на лучшего друга, выражение лица у него было странным, на нем одновременно читались зачарованность и отвращение, точь-в-точь с таким мальчишки изучают центральный разворот журнала «Плейбой».

— Слушай, а что она собой представляет, эта тетка?

— Возраст не определить, весу килограммов эдак семьдесят пять, но, знаешь, милая и очень занятная.

— Интере-е-есно, а ты сам себя слышишь? «Так что же нам сказал наш муженек по поводу „Кусочка лазури“? Сю-сю-сю, сю-сю-сю…» Ты говорил с ней, как… как педик, причем пассивный!

— Да ты же ничего не понял! Надо научиться вызывать к себе симпатию, если хочешь что-то продать… им, этим… И потом, кому-кому, но только не тебе говорить о педиках! Сам-то целые дни подсматриваешь в щелку за регбистами под душем: надо же заполучить информацию для своих газетенок! Сейчас все объясню. Сегодня у меня родилась идея — давать клиенткам, которых мы хорошо знаем, украшения напрокат. Это означает для них возможность выбора — они попробуют поносить наши безделушки, а за это время подумают и решат, покупать или не стоит. Мадам Монтей — мой первый успех. Можно я позвоню твоей жене и скажу ей?

— Конечно нет! У нас же счет 40:15!

Выиграв матч, счастливый Юго позвонил Софи. В последнее время они стали очень близки. О нет, пожалуйста, без двусмысленностей! Это была дружба, только дружба, мужская дружба — мог бы сказать Юго два месяца назад, пока не оценил, насколько приятнее видеть изящные лодыжки Софи, чем поросшие шерстью ножищи Пьеро.

Они были знакомы десять лет, но — странное дело! — супруги держали их на почтительном расстоянии друг от друга. Раньше если Софи звонила Марсиакам, то сразу звала к телефону Ариану. То есть звонила только ей. В глазах молодой женщины Юго не был самостоятельной личностью, индивидуумом, — его гражданский статус формулировался, скорее всего, так: «муж-моей-лучшей-подруги». Он не существовал по отдельности, он был концептом, функцией, абстрактным, немного ирреальным понятием, бесплотной тенью, имеющей отношение к огромной подгруппе людей под названием «чужие мужики». Да и Юго, со своей стороны, замечал Софи только тогда, когда они встречались все вчетвером, — она была членом компании, женой Пьеро и подругой Арианы, она казалась ему сразу и своей в доску, и какой-то расплывчатой, туманной, словно находилась за мутным стеклом… А за эти несколько недель им удалось получше познакомиться, и Софи с удивлением открыла в Юго прямоту и бесхитростность, «он рассудочен до безрассудства», сказала бы она, если бы понадобилось определение. Когда она восклицала: «Ну послушай, нельзя же торговать украшениями с таким выражением лица! Не бери ты в голову глупостей и прекрати угрызаться!» — он отвечал: «Во мне течет протестантская кровь, тебе этого не понять…» И она действительно не понимала. А он был тронут тем, как эта женщина умела слушать. Продав с помощью советов Момо колье из коллекции «Пупупупсик», он пришел поговорить с ней. А когда рассказал, как ему неловко, как ему противно охмурять клиенток, она расхохоталась: «Да ты что! Никто тут никого не охмуряет!»

— Юго, ты что, и впрямь считаешь, что все женщины — дурочки? Нет, никакие мы не дурочки! Клиентки возьмут у тебя только то, что им нравится, что им идет, и только то, на что у них хватит денег, о чем тут волноваться? Твой эстрадный номер — как подарочная упаковка, как бонус к этой безделушке. Кончай есть себя поедом, никого ты не охмуряешь! Если раньше они ничего у тебя не хотели брать, то только потому, что ты лишал их этой «подарочной упаковки», да кто же станет раскошеливаться, видя перед собой чурбана? Ты был… — как это сказать? — антисексуален, пожалуй, так. И на самом деле это ты даешь себя поиметь, думая, что водишь их за нос.

В голове Юго замерцал маячок — «легкомыслие»! Так вот оно что такое — пресловутое женское легкомыслие! Нечто вроде безмолвного сговора: немножко несерьезности и непостоянства, чуть-чуть смелости и непринужденности и довольно много хитрости. Уловки, уловки, уловки… Он почувствовал облегчение. Теперь он без всяких колебаний говорил с Софи, обсуждал с ней свои проблемы. А она регулярно напоминала ему: «Твой девиз — веселье! Веселись, Юго, веселись! Если ты не забавляешься, занимаясь нашим делом, ты пропал!» Покончив с теннисом, он добрых десять минут болтал с Софи по телефону, после чего признался ей:

— Странно… Когда мадам Монтей сказала, что украшения вовсе не дороги, мне показалось, что тут есть над чем поработать… В чем покопаться, так сказать… Еще подумаю сегодня вечером, а завтра обсудим, да? А кстати, что ты сегодня готовишь на ужин? Артишоки? Отличная идея! Скажи, ты кладешь горчицу в соус для артишоков?

За дверью дома № 12 по улице Веселого Зяблика он обнаружил гудящий улей. Ариана, успевшая вернуться с работы, с чем-то возилась на кухне. Он накануне все разложил по местам и теперь постарался сразу же отогнать от себя мысль о том, какой бардак воцарится на его аккуратных полочках после нашествия жены. В гостиной обнаружилась целая толпа: Лиз, Гонсальво, Момо и две какие-то незнакомые девушки. Свежеумытые детишки — все в кудрях, рожицы хоть в рекламе итальянских сластей снимай — раскладывали на столе приборы. Еще удивительнее было то, что Навес встал перед ним на задние лапы, напрягши в радости все свое маленькое тельце, потом принялся скакать и пятиться, будто он дельфин в аквапарке. Юго даже оглянулся, чтобы посмотреть кому адресована такая любовь, — хм, позади никого нет. Вот это да! Ему страшно захотелось взять собачонку на руки, но он быстро передумал: наверняка тут какой-то подвох…

— Что происходит? — с тревогой шепнул он жене.

— Ой, солнышко, как ты вовремя пришел! Погляди, Момо принес нам задания на следующую неделю! Будешь смеяться, но он считает, тебе нужно поучиться говорить о людях гадости, когда мы возвращаемся в машине с ужина, а я должна с глупым видом тебе отвечать: «Да ты что! Слу-у-ушай, а как ты понял, что у Гилены губы силиконовые, а не свои?»

— Хорошо, хорошо, но все-таки кто это у нас в гостиной?

— Ай-ай-ай! Неужели ты не узнал мою маму, мадам Лиз Онфлёр, которая не могла уйти, не поцеловав любимого сыночка, ха-ха-ха! А этот господин, чтоб ты знал, месье Гонсальво, штукатур для сливок общества, который надеется к ночи закончить винный погреб. А…

— Перестань морочить мне голову! Я спрашиваю о барышнях!

— Барышень зовут Гудрун и Инносанта. Их прислало агентство по найму, это просто чудо, просто чудо — теперь нам остается только выбрать одну из двух! Естественно, я решила дождаться тебя, ведь кастинг девиц теперь по твоей части. Иди познакомься, а я пока приготовлю ужин, стряпня поможет расслабиться. Я пригласила всех остаться и поужинать с нами, здорово, да?

Юго подумал, что не худо бы посоветоваться с ним, прежде чем приглашать к ужину такую ораву, да еще в последний момент. Ему казалось, что объединять за одним столом таких разных людей несколько бестактно, и потом — ну зачем устраивать э тим девчонкам, претендующим на одну вакансию, соревнование, да еще в присутствии судебного исполнителя? Не успев додумать эту мысль, он увидел, что Ариана готовит на ужин говяжью поджарку «Граф Орлов», которая приберегалась для завтрашнего обеда, — увидел и побледнел. С тех пор как Юго каждый вечер открывал новую страницу книги рецептов «Душенька, я умираю с голоду!», которую, издевательски ухмыляясь, подарил ему Пьеро, с питанием на улице Веселого Зяблика дела пошли куда лучше, но снабжение перестало отличаться обилием импровизаций. Тем не менее, Юго воздержался от замечания, уж точно встреченного бы в штыки, и направился в гостиную, где оживленно беседовали барышни.

Ни разу за все это время он не подумал, что следовало бы приписать появление у Арианы этой беззаботности, этой пылкой безалаберности тому обстоятельству, что жена стала превращаться в мужчину. И ни на минуту к нему не пришло понимание, что он, со своей стороны, совершенно обабился.

— Добрый вечер! Ну и которая же из вас Инносанта?

Гонсальво хмыкнул: уж он-то, человек, который — увы и ах! — лучше некуда разбирается в женском вероломстве, мигом догадался, что величественной в своей серьезности африканской лиане, обутой в сабо на высоченных платформах леопардовой окраски, гораздо больше пристало именоваться Инносантой, чем добродушной и улыбчивой крепкой северянке.

Лиана вытянула к Юго бесконечные свои ноги. Ох, редко увидишь столь привлекательное создание! Немного разволновавшись, домохозяин приступил к расспросам.

Инносанта вытащила из сумки с изображением симпатичной кошечки — о, да это же из коллекции Hello Kitty![37] — пачку рекомендательных писем. По прочтении ему стало ясно, что перед ним своеобразная помесь Мэри Поппинс и нянюшки Скарлетт О’Хара. На превосходном, чисто академическом французском лиана поведала, что почти самостоятельно вырастила и воспитала своих четырех братьев и сестер, что да, у нее есть права и она умеет водить машину, что да, она обожает готовить, да, и гладить, конечно, тоже.

Момо, который глаз не сводил с прелестной африканки, казалось, что он плывет по молочной реке с кисельными берегами — точь-в-точь как та, что в мусульманском раю. Гонсальво с жаром насвистывал песенку Бреля «Quand on n’a que Pamour». Лиз Онфлёр хмурила брови, девица казалась ей подозрительной. Ариана едва сдерживала смех.

Настала очередь Гудрун. Это белобрысое существо, чьи задние лапы по длине составляли разве что высоту от пола до лодыжек конкурентки, как выяснилось, не имело ни рекомендаций… были какие-то, но так мало, что, считай, и нет… ни рекомендаций, значит, ни опыта. Девушке только-только исполнилось восемнадцать, и, соответственно, она только-только подступилась к карьере няни за стол и кров. Кандидатка показала рекомендательное письмо на шведском языке и простодушно разъяснила, что получила его от собственного дяди, с чьими детьми сидела в течение двух недель прошлым летом. Что касается остального, то Гудрун не умеет ни водить машину, ни гладить мужские сорочки — «получаются складочки», — кроме того, скандинавка призналась, что у нее аллергия на траву, песок и морскую воду.

Момо и Гонсальво уже давно потеряли всякий интерес к этой особе. Они вились вокруг Инносанты, оспаривая друг у друга высшую привилегию: кто принесет ей стаканчик кока-колы, а кто — кубик сыра со вкусом ветчины.

Перешли к столу. Эктор уселся рядом с молодой уроженкой Сенегала, а недоверчиво поглядывающая на предполагаемых нянь Луиза предпочла на всякий случай устроиться между матерью и бабушкой. Ужин прошел, пожалуй, весело. Инносанта удивила всех, когда, взявшись убирать со стола, поставила на голову поднос с сыром. Момо, восхищенный ее гибкостью, тут же предложил давать африканке уроки танца живота. Гонсальво же, когда Инносанта слегка не рассчитала траекторию и корябнула подносом новехонький дверной проем, посоветовал не расстраиваться — ничего страшного, у него впереди целая ночь, чтобы все исправить. Единственным человеком, устоявшим перед очарованием лианы, была Лиз Онфлёр. Вся натянутая как струна, она большую часть времени беседовала с Гудрун о ее родной стране. Правда ли, что шведы опередили всех, с точки зрения справедливой торговли? О да, да! Обмакивая чипсы в кетчуп, девица уверяла, что в жизни не сможет проглотить ничего, на чем не стояла бы марка Макса Хавелара[38]. И что же — государство у вас занимается проблемами экологии, повторного использования отходов и так далее? Гудрун разъяснила что она привыкла сортировать мусор — где бы она ни находилась — по восьми ведрам.

Что касается Юго, то он молча наблюдал за происходящим. Ему показалась удивительной долгая и оживленная беседа между Арианой и Гонсальво. Сначала он подумал, что это просто задушевный разговор, — наверное, штукатур созрел для излияний по поводу ухода жены, — однако, прислушавшись, понял: нет, ничего подобного! Ариана, его родная жена, метр шестьдесят семь, в розовой юбке и сережках кольцами, попросту объясняла собеседнику, каковы преимущества катучих лесов из алюминия по сравнению с катучими же стальными лесами.

После ужина девушкам вызвали такси и пообещали в самом скором времени позвонить им. Малость нетрезвая Лиз тоже отправилась домой — сразу после того, как помогла Ариане уложить детишек, — но, отбывая, буркнула в адрес Момо такие загадочные слова:

— Молодая травка бычкам по вкусу…

Мечтательный Гонсальво спустился в свою пещеру, чтобы «продвинуть шпаклевку». Момо распределил задания на понедельник. Речь шла о необходимости подумать, «как произвести настоящую революцию на том предприятии, где каждый из вас сейчас работает; тут нужна идея, которая помогла бы вам оставить свои следы — след мужчины и след женщины — на тропах враждебных миров». Затем он признался, что «слишком выдохся за сегодняшний вечер» и ему не под силу какие-либо творческие занятия, после чего, поцокав языком, исчез за дверью. Видя, как гуру сияет, Ариана с Юго заподозрили, что он торопится к Инносанте, назначившей ему свидание на углу, но оказались страшно далеки от правильного решения. Ну а как им было заподозрить, что хитрый лис просто-напросто смакует свою удачу — ура, он заставил Лиз Онфлёр ревновать!

Единственной тенью, которая омрачила этот волшебный вечер, оказалась странная выходка малыша Эктора. Когда они столкнулись с Момо у входной двери, мальчишка прошипел сквозь зубы: «А тебя я не люблю!» Ладно, когда отношения с бабушкой сорванца будут налажены, придется с нею поговорить. Ребенок, этот ребенок — сын таких родителей, просто не может быть расистом! Тут должно быть что-то совсем другое. Уж не догадался ли проказник, что его бабуля вот-вот влюбится в Момо? А может, и паренек попросту ревнует? В любом случае — сегодня еще рано делать выводы.

Оставшись с мужем наедине, Ариана попросила Юго вынести свой вердикт по поводу претенденток на должность няни. Никаких иллюзий на этот счет у нее не было. Выбор между прелестницей, обвешанной медалями не хуже русского генерала, и анекдотической особой, некрасивой и неопытной, должен занять немного времени. И действительно — Юго тут же отозвался:

— Ясное дело, надо брать Гудрун. Если тебя интересует мое мнение, Инносанта слишком хороша собой, для того чтобы оказаться порядочной во всех смыслах. И я чувствую, что с ней хлопот не оберешься.

В эту минуту Ариана поняла, что, сам того не зная, муж добрался до другого берега раньше ее.

Ночь делала свое дело — диктовала свои законы. С часу до без четверти два Марсиаки любили друг друга с пылом, какого не знали давно. Ариана без всяких обид — на себя ли, на него — подумала, что муж-то все норовит потрепыхаться под ней. Но ведь И ей самой в последнее время вовсе не противно быть сверху: сидя верхом, она испытывает какое-то пьянящее чувство полного обладания им. Потом она мгновенно уснула, словно провалилась в сон на правой стороне кровати — той, которую муж в начале их совместной жизни вытребовал себе. А Юго спустился вниз покурить. Назавтра оба проснулись очень рано и отправились каждый в свою контору. И каждого осенила гениальная идея. Во всяком случае, они в это верили.

Юго совершенно не тревожил кашель, сотрясавший маленькую розовую машину. В ожидании, пока она тронется с места, он включил радио. Непонятно, почему Ариана так зациклилась на этой волне, достаточно ведь нажать на одну-единственную кнопочку, чтобы выбрать любую другую… Вот, например, сейчас он остановился на Cherie FM — это же прелесть что такое! О! «Joue pas»! В восторге от находки Юго стал, раскачиваясь, подпевать: «… не играй, не играй со мной…» При слове «мной» он, вспомнив клип с первым исполнением этой песни, упер большие пальцы в грудь. В последнее время его особенно радовали старые мелодии — 80-х годов. Ах, «Риччи и Повери»! «Sara perche ti ато» — это же гениальная музыка! А душка Даниель Балавуан! «Mon fils, та bataille» — ну назовите мне, назовите более волнующую песню! Только подумать, ведь все эти годы он даже и не догадывался, до чего талантлив Жан-Жак Гольдман![39]

Наконец игрушечный автомобильчик тронулся с места. Юго посмотрел в окно. Господи, какая потрясающая погода! Эти цветущие розы, обвивающие подъезды домов, — чудо какое-то, истинное очарование! Он подумал, что жизнь — как растение, как стойкое растение, тянущееся вверх, чтобы противостоять смене времен года. Все всегда может снова расцвести — даже после суровой зимы. Внезапно родившаяся метафора напомнила Юго другое сравнение, и он тотчас погрузился в уныние. Подумать только, всего-навсего два месяца назад жизнь для него выглядела ровной, как шоссе! С пунктами уплаты дорожной пошлины на каждом шагу! Каким же идиотом, каким кретином он был тогда! Он остановил «опель» перед мастерской фирмы «Л как „л“», насвистывая «Любовь все уносит — как ураган, как ветер, что дует надо мной»…

Зал заседаний был полон. Ариана нарочно попросила собраться всех без исключения сотрудников ЖЕЛУТУ. В коридоре, перед тем как выйти на сцену, она бросила взгляд в зеркало и, увидев свое отражение, удивилась: «Надо же, вылитый Ивон Гаттаз!»[40] Возбужденная ночными открытиями, сегодня Ариана оделась, следуя мужскому принципу «брать, что сверху лежит», — ведь с тех пор, как она отдала Юго свою гардеробную, оставив себе только три полки в стенном шкафу на лестнице, одежду приходилось не раскладывать и развешивать, а упихивать как попало. И в это утро ей под руку попались темно-синий костюм и мышиного цвета сорочка. Молодая женщина впрыгнула в удобные мокасины — что может быть удобнее мокасин! — и направилась к «ауди». Вот, значит, на кого она стала похожа — на бывшего президента CNPF, ушедшего в отставку в прошлом веке… Подумать только, всего каких-то три месяца назад она разгуливала в премиленьких нарядах… а что теперь? А то, что она состарилась на пятнадцать лет! В обычное время она бы ужаснулась, но сейчас ограничилась улыбкой — какая разница, у нее другие заботы! И полно дел куда важнее.

Юго чмокнул Софи в щечку, то есть чмокнул-то он воздух, вытянув трубочкой губы и приложившись своей щекой к ее щеке, — теперь он целовался именно так. Похвалил партнера по бизнесу за удачный выбор блузки с оборочками, но та огорченно отмахнулась:

— Брось, дорогой! Неужто и впрямь так считаешь? А у меня ощущение, что я в ней похожа на старенькую девочку…

— Да ты что? Беленькая блузочка, это так романтично, это в 2002 году просто-таки вершина моды! — воскликнул Юго. — И потом, тебе ведь шестнадцать, тебе всегда будет шестнадцать, лапочка!

— Какой ты милый… Твоя рубашка тоже очень хорошенькая, Юго. Может, на вешалке бирюзовый кого и испугал бы — ну, потому как в духе Саманты Фокс лета 87-го года, — но должна прямо сказать, на тебе он просто роскошно выглядит.

— Ой, не говори, тут ведь на самом деле чепуховина от CELIO[41]. Но она продавалась всего за двадцать евро — было бы преступлением оставить вещь по такой цене врагу, разве не так?

Они немножко поговорили о тряпках. В племени банту есть такой обычай: переходить к обсуждению серьезных проблем только после довольно долгой беседы о том, как перемещаются по окрестностям антилопы гну, и при встрече двух подружек происходит в точности то же самое: серьезный разговор требует подготовки, разминки. У Софи и Юго следующей темой стали дети. Поскольку Гудрун должна была приступить к своим обязанностям только завтра, Юго оставил их сейчас — «один раз не в счет» — в школьной столовой, и теперь ему было немножко не по себе, виноват ведь… Ну правда, не слишком… Эктор в последнее время кажется ему немного нервным. Да ладно, надо будет просто за ним присмотреть, лишь бы не упустить время, вот и все дела. И только после этих преамбул Марсиак решил, что настало время поговорить с Софи о своем великом проекте. Направился к большому шкафу, вынул из ящика с десяток набросков и протянул их Софи со словами: «Глянь-ка — узнаёшь?»

Никар смотрел на Ариану. Отныне в его глазах читалось больше покорности, чем отвращения. Не последнюю роль сыграло решение начальницы поставить старую кофейную машину перед дверью его кабинета — для личного пользования Адольфа. А может быть, его грела поистине золотая перспектива освободиться к осени от работы с нею.

Ариана держала речь. Теперь она уже не боялась этого: слова располагались друг за другом неторопливо, выстраивались во фразы. А это все, что от них требовалось.

— Я собрала всех вас здесь, ознакомившись с докладом Николя Фланвара. Он проделал отличную работу, и мне хочется публично его поздравить и поблагодарить.

Отмеченный начальницей широко улыбнулся — восторгу его не было границ. Никто в зале и бровью не повел. Подозрения в адрес Яго от проката крупногабаритной техники оказались живучи.

— Представляется очевидным, что разница между конкурирующими фирмами в нашем деле заключается в уровне сервиса. В ЖЕЛУТУ давно известно, и это подтверждено основополагающим для нас документом, — пользуюсь случаем поприветствовать и поблагодарить одного из его составителей, Адольфа Никара! — так вот, в ЖЕЛУТУ давно известно, что помощь при выборе техники для аренды стала краеугольным камнем в оказании нашим предприятием услуг клиентам. Это принцип обеспечил нам успех, но он же может нас и погубить.

Тут она сделала паузу — наподобие Тома Форда с Первого канала, тот всегда умолкает, закрыв глаза, перед тем как объявить, что за модные тенденции ждут зрителей в будущем сезоне. В зале воцарилось напряженное ожидание, пятнадцать человек уставились на губы Арианы. Победа! Кончились времена, когда, минуя ее, обращались к Никару!

— Действительно, если, как говаривала Коко Шанель, «копия делает честь оригиналу», ни одного нашего успешного конкурента все равно пока не сравнить с нами по сметливости, умению, количеству ноу-хау…

Она обозначила полуулыбку, довольная придуманной заранее формулировкой.

Но тут же в речи ее зазвучали драматические нотки:

— Везде только и делают, что сбивают цены, играют на скидках конкурентов, предлагая свои, на первый взгляд большие, используют слоганы типа «Шесть бетономешалок по цене пяти!», промоушны вроде «Возьмите напрокат распылитель шпаклевки, мы вам дадим в придачу капельный пистолет!» — всем понятно, о чем речь, да? Иду дальше! Все это коварные, нечестные методы, но они, увы, не противозаконны. А главное — плагиаторы никогда не поднимаются до уровня творцов. Изобретательность, фантазия — наш козырь, а не их! По данным Фланвара, мы пока еще лидеры продаж как среди промышленников, так и среди ремесленников, однако мы уступаем ТУТАЛУЭ, ЛУМУАДОНК и ЛУЛУЛУТУ[42], как только дело доходит до мелких частников. И вот здесь-то нам и надо пойти на них в атаку. И вот здесь-то я и намерена предложить вам нечто совсем необычное.

Снова молчание. Снова она под обстрелом прищуренных глаз.

— Есть среди вас женатые? Кто?

Лес рук.

— Отлично. Конечно, каждому из вас приходилось быть и клиентом ЖЕЛУТУ. А у кого из вас жены сами занимаются строительно-монтажными работами?

Лес рук как срубили.

— Представьте себе, что у ваших жен нет мужей, у которых руки приделаны как надо, или что они остались незамужними, как почти треть француженок. Станут они нашими клиентками? Конечно же нет! И вот тут-то ЖЕЛУТУ может выступить действительно как предприятие, предлагающее много. Предлагающее новое. Моя идея так проста, что до нее могла додуматься только женщина.

Сотрудники разулыбались. Ариана понадеялась — потому, что оценили ее тонкую шутку.

— Мы станем сдавать в аренду наши машины в комплекте с людьми, которые будут ими управлять. Естественно, с самыми красивыми из работников, которых специально для этого наймем. С высокими, малорослыми, блондинами, брюнетами, рыжими — на любой вкус. Выбрать их можно будет по каталогу, как и все остальное, что мы предлагаем клиентам…

— Понимаешь, Софи, может, и не надо было так делать, но я тут на днях искал ленточку для подарочного пакета мадам Менар, ну и наткнулся на твои рисунки… Это же такая красота! (Юго потряс растопыренными пальцами.) А когда увидел твои пояснения — «рубин, золото, платина», — сразу понял, что такие украшения не годится делать из дешевых материалов. Тем не менее (теперь на паузе он поднял указательный палец к небу) думаю, что именно в этих эскизах — будущее «Л как „легкомыслие“»…

— Господь с тобой, Юго, мы же не на Вандомской площади[43], правда? Ну и нечего тогда строить воздушные замки! Чего ты так возбудился? Драгоценные металлы и камни не про нас.

— Знаю. Но они могут сделать нам будущее. Я не раз видел, что именно драгоценные металлы и камни куда сильнее околдовывают женщин, у которых нет средств, чтобы их купить. Вот и появилась у меня одна идейка: мы станем изготавливать такие украшения и давать их напрокат.

— Что-о-о?! Напрокат?! У тебя крыша поехала, Юго? Сдавать в аренду драгоценности, как бетономешалки или тракторные лопаты?

— Да-да, именно так. Не забудь, что я сдаю самые разные вещи в аренду двадцать лет. Не хочу хвастаться, но Ариана не зря говорит, что я лучше всех в западном мире умею впарить что угодно кому угодно! Я и впрямь на это способен, поверь! Не все ли равно, что предлагать — бриллианты или тракторные лопаты? Совершенно все равно! разница только в размерах, весе, материале, цене, способе использования и технологии доставки, остальное тютелька в тютельку.

— А страховка? Как быть со страховкой? Если их украдут или еще что?

— Ой, да не смеши меня! Уж кто-кто, а я на этих страховках не одну собаку съел! И потом, только прокатом все равно дело не ограничится…

— Я и не собираюсь тебя смешить, но мне тревожно. И я не очень понимаю, ты хочешь, чтобы мы устраивали презентации ювелирных изделий на складе, в доме из сборных элементов, — тут, в Башле?

— Да нет же! Послушай! Представь себе, что у нашей клиентки прием, вечеринка, день рождения — ну, все такое, а у нее уже выработался рефлекс звать нас в подобных случаях. Я прихожу со своим чемоданчиком, открыва-а-аю, и — держись! — тут и начинается макиавеллизм. Во время своих походов по городу я тысячу раз видел, что в девяти случаях из десяти буржуазные дамочки, которые плачут, что у них так мало денег, пудрят нам мозги. По моим подсчетам, если взять только наш квартал, восемь домов из десяти платят налог солидарной ответственности за состояние[44]. Ну, а следовательно, после недельного пользования, когда девушке придется возвращать нам солитеры или серьги с рубинами, взятые напрокат, с ней будет происходить то же самое, как если бы у нее отбирали младенца перед выходом из родильного дома. И курочка будет готова отдать все, что есть и чего нет, выпотрошить мужа до сухого остатка. Голову даю на отсечение, что очень скоро эти дамочки не будут довольствоваться тем, чтобы взять напрокат твои украшения, они захотят купить их. И мы станем продавать. Вагонами. С маленькими тележками. Оптом и в розницу. Вот что я придумал, птичка моя!

— Жутковатый у тебя взгляд на женщин, милейший, — улыбнулась ему восхищенная Софи. — Но ты прав, ты тысячу раз прав! Конечно, не такие уж мы дурехи, как тебе кажется, и не такие уж стервы, чего нет, того нет, но драгоценности для нас — это как… как для вас автомобили, они кружат нам голову…

Софи до того развеселилась, что стала подпрыгивать на месте и хлопать в ладоши. Но вдруг замерла. И спросила озадаченно:

— Погоди, погоди, а как же начальный капитал? Надо ведь сперва вложить немалые деньги в покупку камней и других материалов… А ты-то знаешь, сколько у нас свободных средств… Ну и чем же мы это оплатим?

— Деньгами, дорогая, деньгами. У меня они есть, и тебе это отлично известно. У тебя талант, у меня деньги, я верю в твои изделия, и я тебя финансирую. Очень просто.

Софи разинула рот, глядя на него.

— Да ты что, Юго? Об этом не может быть и речи! Я никогда не стану брать у тебя деньги! Если бы такая идея возникла у Арианы, даже она в жизни не взяла бы у тебя ни единого су. Уж как-нибудь бы да выпутались без своих мужей. Спасибо, нет, то есть спасибо, но я отказываюсь от твоего щедрого предложения.

Юго нахмурился. Он не ожидал отпора. Никто еще и никогда не гнушался его деньгами. И уж во всяком случае не его жена! М-да… чего не было, того не было… Черт бы побрал эти субботние распродажи! Эти так называемые скидки! Не будь Ариана такой транжирой, за десять лет он мог бы прикупить еще парочку небольших компаний. Предприниматель Юго нового образца мысленно с пониманием улыбнулся предпринимателю Юго образца старого. Но все-таки ни к чему утяжелять его досье фаллократа в глазах нынешнего партнера по бизнесу — если Софи до сих пор думала, что он из тех мужчин, что считают женщин существами низшего порядка, пусть больше так не думает.

— Пойдем в банк и предложим им наш проект. О’кей!

Софи улыбнулась. Юго выиграл партию.

В зале заседаний ЖЕЛУТУ слышно было бы, как муха пролетела. В ожидании ответа Адольфа Никара все собравшиеся обратили к нему лица, выражением напоминавшие физиономии игроков в покер. Генеральный директор ощерился, обнажив десны цвета отварного цикория.

— Сдавать мужчин напрокат вместе с машинами? Скажите, мадам Марсиак, ваше предложение из области проституции или из области сервиса?

Ариана почувствовала, что щеки у нее становятся такого же цвета, как слизистая рта у ее заместителя. Вот это свинство так свинство! Она-то ожидала аплодисментов, нет, оваций, она ожидала триумфа, а он так все опошлил! Верила, что выйдет из этого зала под восторженные крики «Виват!», ожидала, что до машины, припаркованной на стоянке, прошагает мимо почетного караула, размахивающего каталогами ЖЕЛУТУ, и вдруг… Надо подумать о чем-нибудь хорошем, собраться с силами и подумать о приятном, иначе не обретешь нужной беспечности. Ох до чего же дивное ощущение, когда управляешь «ауди», так легко, так волшебно легко…

— Но это то же самое, только менее грубо и, надеюсь, более рентабельно, чем наша скидка в десять процентов «для женщин, которые пришли одни»!

Адольф тяжело поднялся. Подошел к Ариане, медленно, очень, очень медленно поднял руки на уровень ее лица.

И случилось невероятное.

И Адольф Никар обнял и расцеловал Ариану. И Адольф Никар сказал — громко и внятно:

— Браво, это великая идея!

Потом все было как во сне. Собравшиеся в зале переглянулись в растерянности, встали и принялись аплодировать боссу.

Мобильник Лиз Онфлёр захлебывался «Интернационалом». Пришлось прервать аюрведическую медитацию, чтобы ответить на звонок. Это была дочка. Дрожащим от волнения голосом Ариана сообщила:

— Мама, мама! Наконец-то! Лучше поздно, чем никогда! Они со мной!

— Ты о чем, дорогая? Твои обычные проблемы с месячными? Небольшая задержка? Стоило ли беспокоиться, у тебя еще не тот возраст, все будет в порядке…

— Ты не понимаешь или не слышишь? Я о своих подчиненных! У меня тут возникла одна идея, сейчас объясню…

Но не тут-то было! Лиз, на лице которой мгновенно появилось выражение оскорбленной добродетели, едва ли не завизжала:

— Нет, это ты меня не слышишь! Причем никогда не слышишь! Ариана, последний раз ты звонила мне в апреле! С тех пор было много поводов мною поинтересоваться — День матери, мой собственный день рождения… впрочем, и этого хватит! Ты молчала. Я два месяца каждый божий день сидела с детьми, и единственный, кто меня по-настоящему поблагодарил за это, был твой муж. Именно он подумал о том, как доставить мне удовольствие. И не пожалел на это времени. И внимания тоже не пожалел! Ему хватило чуткости на то, чтобы, по предложению Софи, специально заказать для меня ожерелье из крышечек от кока-колы, расписанных очень достойными парагвайскими женщинами! Я не из тех, кто сводит счеты, но мне кажется, это уже чересчур, да, признаться, и на нервы действует: ты ведь звонишь, чтобы поговорить о себе, о себе и еще раз о себе! А мне бы хотелось поговорить с тобой, например, об Экторе. Он сейчас не совсем в порядке, и…

— Мама, тут ко мне пришли, не могу больше говорить, перезвоню позже.

Конечно, она вполне могла бы поговорить, никто к ней не заходил, все уже давно взялись за дело, все уже давно искали временных работников, этаких Чип-энд-Дейлов, потому что хозяйка потребовала, чтобы до конца месяца был проведен кастинг. Просто одна только мысль о том, что ей сейчас будет прочитан курс этики, — нет, на это у нее уже не осталось никаких сил! Ариана предпочла бы перенестись в эпоху, когда совершенство матери раздражало ее еще больше слов. Ариана не на шутку разозлилась. В конце концов, с тех пор как родился Эктор, а тому уже скоро девять лет, она почти всю себя отдавала детям. Подсчет был сделан быстро: из ста девяти последних месяцев сто шесть Ариана провела, обеспечивая эксклюзивное обслуживание собственных детей, ну и налетать на нее за отклонение всего лишь в три месяца — разве это не мерзко? Она поняла, что отныне не сможет испытывать к виновнице своего появления на свет никаких чувств, кроме тех, какие испытывает невестка к свекрови. Вот так, ни больше ни меньше!

Снова «Интернационал», и снова Лиз прервала работу. Это был Морис — просто-таки Сахар Медович.

— A-а, это вы, Морис… Только вас и не хватало!

— Как приятно узнать, что вам меня не хватало, Лиз! Я и сам много думал о вас. Мне так хотелось услышать ваш голос…

— Ну так вы его услышали, дело сделано. Каким ветром вас занесло? Сенегальская саранча тучами двинулась к югу, опустело чисто поле, и вы на грани голодной смерти, так, что ли?

— Ух ты! А я и не знал, что вы расистка! — восхитился Момо.

Однако он лукав, этот судебный исполнитель! Но Лиз попалась на удочку и тотчас же спустила на него собак:

— Морис, эта девица — обычная потаскушка, и никакого отношения к цвету кожи род ее занятий не имеет! И, прежде чем называть меня расисткой, вам следовало бы знать, что я начала при помощи петиций бороться с апартеидом, когда вас еще и на свете не было! Паршивый африканец!

— Экая вы странная, Лиз! У меня нынче выдался жутко тяжелый день. Пришлось накладывать арест на имущество семьи должников, а там до меня, видимо, побывали грабители — не оставили даже положенных любой семье стола и кровати. Совсем не веселое дельце, доложу я вам! Отдаете себе отчет? Ну и скажите тогда, как можно работать нормально в таких условиях?

— Да уж, вы правы. Бывает же у некоторых грязная работенка!

— Шалунья! Опять зубки показываете? Неплохо у вас с юмором, только мрачноват он сегодня. Но мне будет недоставать ваших дерзостей… Как подумаю, что больше не увижу вас в понедельник на Веселого Зяблика, — прямо сердце сжимается. Печально!

— Вы тоже странный, судебный исполнитель. Может, скажете, чего от меня хотите на самом деле?

— Всегда одного и того же: снова вас видеть.

— Ей-богу, вы с ума сошли! Зачем на этот раз?

— Поговорить о вашем внуке. Серьезно. Тут он мне как-то сказал одну вещь, которая меня встревожила, и… Нет, это не телефонный разговор!

— Ах, вы об Экто-о-оре хотите поговорить? И все?

— Конечно, а вы что вообразили? Я же не идиот и отлично понимаю, что с вами мне ничего не светит, ничего, нет ни малейшего шанса, хотя сердце у меня чище некуда и намерения самые благородные.

Он от души вздохнул — так, будто у него вся грудь разворочена.

Лиз было не провести такими фокусами, тем не менее она, ни на секунду ему не поверив, все равно почувствовала, что тает.

— Ладно. Согласна. Когда и где?

Ее длинная «ауди» и его розовая малышка одновременно подкатили к дверям школы и одновременно затормозили. Марсиаки с беспокойством оглядели друг дружку: ни ему, ни ей не хватило времени зайти домой переодеться, и Юго остался в своей куцей бирюзовой рубашонке, а Ариана — в костюмчике стиля «Ивон Гаттаз». Прежде чем войти, они взялись за руки. Если вас вызывает вечером директор школы «поговорить о вашем сыне», то вряд ли, чтобы порадоваться вместе успехам мальчика: наконец-то освоил таблицу умножения на восемь!

Тепло поздоровавшись с Арианой и протянув вялую руку Юго, директриса закрыла за ними дверь кабинета. На стенах — детские рисунки, наполовину трогательные, на вторую льстивые: в основном изображена сама директриса в окружении сердечек с надписями типа «Мадам Брийон — наше солнце!». Хлипкие книжные полки (чего еще ждать от Министерства народного просвещения!) прогибаются под весом полных собраний сочинений Бруно Беттельхейма, Франсуазы Дольто и Доналда Уинникотта[45]. Юго понял, что директриса — это вам не фунт изюму.

Директриса достала из закромов дневник с отметками Эктора — взяв его двумя пальчиками, брезгливо, как берут насквозь засопливленный носовой платок, — затем произнесла нечто вроде тронной речи… О, вам, наверное, знакомы подобные речи — из тех, какие, к сожалению, любым родителям приходится выслушать хотя бы раз в жизни! И мало кто из нас назавтра после вечернего свидания с руководителем заведения, где имеют несчастье учиться наши дети, обходится без транквилизаторов… В общем, и слушать было тяжело, а уж смотреть на отметки малыша так и совсем непереносимо. Его дневник пестрел колами и нулями, и единственное, что при известной натяжке можно было бы счесть явлением положительным, — это похвальное постоянство, проявляемое маленьким школьником. А ведь до недавних пор ребенок числился одним из лучших учеников — как же тут было не встревожиться? Директриса поставила вопрос о необходимости посещать дополнительные занятия для отстающих, заявила, что родители должны готовить уроки вместе с сыном и приложить максимум усердия, иначе мальчика придется оставить на второй год. «А почему бы не отправить его за все эти провинности на каторгу? — в бешенстве подумал Юго. — Соляные рудники были бы тут в самый раз!»

Именно в эту минуту мадам Брийон не упустила злорадного удовольствия добавить:

— Возможно, ребенок дестабилизирован недавними переменами в вашей семье?

От такого у Юго просто челюсть отпала. Чувствуя, что вот-вот взорвется, он посмотрел на Ариану и взглядом попросил ответить на выпад. Из них двоих именно она обычно занималась проблемами обучения детей. Она в школе знала всех, и ее активность во время школьных праздников конца года вызывала всеобщее восхищение. Ей не было равных в превращении вашего ребенка в редиску или в распродаже прогорклых пирогов по пятнадцать евро за штуку. А значит, только она одна и сумеет выиграть время, успокоить директрису, спасти малыша от позора на всю школу.

Ариана, на вид спокойнее не бывает, поглядела на мадам Брийон. Потом открыла рот. И тут во второй раз за этот день, который так счастливо начался, произошло невероятное.

— Да вы просто… ненормальная!.. Что вам известно о нашей жизни? По какому праву вы говорите о нашем сыне в таком тоне? Категорически запрещаю вам лезть в наши дела! Эктор ничуть не дестабилизирован, он просто… просто немножко беспечен, вот!

«Беспечность» была единственным словом, которое в тот момент пришло ей на ум.

Юго, в ужасе от происходящего, поспешил зажать ей ладонью рот.

— Сожалею, мадам Брийон, глубоко сожалею, но моя жена страшно устала. И сказала совсем не то, что хотела сказать. Мы непременно обсудим все с Эктором в самое ближайшее время. Может быть, на самом деле плохие отметки — это сигналы, которые посылает нам сын. И конечно же мы примем их во внимание. Но ведь вы знаете так же хорошо, как и я сам, что в начальной школе оставлять ребенка на второй год рекомендуется не раньше окончания цикла, потому предлагаю вернуться к обозначенной вами проблеме в конце второго года среднего курса начального обучения, не возражаете?

Информацию относительно второгодничества Юго получил не далее как вчера вечером, когда довольно долго болтал после уроков с мамой одной из одноклассниц Эктора. Вдохновленный тем, что первую часть его речи выслушали без возражений, он исключительно вежливо, но с известным напором продолжил:

— Наш сын всегда относился к учебе очень серьезно, и я полагаю, мальчик заслужил, чтобы ему дали еще один шанс. А вы как считаете?

Мадам Брийон вытаращила глаза и стала похожа на сову. Взгляд ее метался между Юго и Арианой. В конце концов, она сказала, что подумает. Прием был окончен. У выхода Ариана неуверенно пробормотала извинения, но директриса не удостоила ее вниманием, зато в полной растерянности долго не отпускала руку Юго.