По закону столичных джунглей

ЧАСТЬ 3

Это Москва, милая моя, если ты еще не поняла! Тут за любой, самый маленький выигрыш драться надо, пахать до кровавых соплей, зубами выгрызать! А если даром предлагают — беги сломя голову и не оглядывайся!..

Юрий Коротков «Попса»

Возможно, Таисья и была недовольна Люськиным переездом, но виду, однако, не подала. Лицо ее осталось таким же унылым и безучастным, когда, вернувшись с работы, она обнаружила в прихожей дорожные сумки. Впрочем, ей грех было жаловаться — до конца июля за квартиру Люська уже заплатила и даже не попыталась вернуть свою часть денег, хотя прошло только полмесяца. Ну, а потом к Тае приедет брат, так что одной ей оплачивать жилье точно не придется.

На новом месте Миша и Ника выделили ей спальню, а сами обосновались в проходной комнате.

— Тебе нужно высыпаться, а нам все равно пара месяцев погоды не сделает, перекантуемся на диване. Ну, а когда мы уедем, ты вообще будешь здесь полновластной хозяйкой! — сказал ей Миша.

В тот же вечер они разобрали младенческие вещи Ники. Большая их часть действительно была в отличном состоянии — только заново перестирать да погладить, остальное вполне годилось для домашней носки, не на выход. К тому же в кладовке обнаружилась коляска, которую можно было использовать и в качестве кроватки для малышки. Правда, цвет был синий, а не розовый, как полагалось девочкам, но Люська плевать хотела на эти стереотипы. Она с облегчением подумала, что это сэкономит ей значительную часть «заначки».

Люське зажилось весело и уютно. Днем Ника находился в детском саду, а Миша чаще всего бегал по каким-то своим делам, решая оставшиеся до отъезда за границу насущные вопросы. Люська просыпалась около одиннадцати утра, принимала душ, завтракала, затем пару-тройку часов посвящала написанию новых рассказов. Вдохновение постепенно снова вернулось к ней, к тому же Миша тоже горячо убеждал ее отправить свои творения в какое-нибудь из известных издательств. В конце концов Люська сдалась, выбрала пять наиболее удачных рассказов и разослала их в самые крупные издательства России. Втихомолку она посмеивалась над этой затеей, но… в конце концов, что ей было терять?..

Тем временем несколько глянцевых женских журналов откликнулись на ее запросы о работе, предложив внештатное сотрудничество на гонорарной основе; Люська также стала писать еженедельную колонку для одного из сетевых изданий. Словом, дела потихоньку налаживались… или это добрый друг Миша принес ей удачу?

Поработав за компьютером, Люська перемещалась в кухню и готовила там разнообразные вкусные блюда для своих мужчин, как она их шутя называла. Вечерами, когда все были в сборе, они устраивали в кухне торжественные ужины, плавно перетекающие затем в длительные душевные чаепития. Они разговаривали о событиях, случившихся с ними за этот день, делились впечатлениями от фильмов и книжек, строили планы на завтра… Лампа под резным абажуром заливала кухонное пространство уютным теплым светом, а из открытого окна, в котором сгущались поздние летние сумерки, доносилось верещание сверчков и щебет стрижей. Со стороны, наверное, они напоминали счастливую семью, ожидающую появления на свет второго ребенка…

После ужина Миша мыл посуду, а Люська непременно читала Никите вслух какую-нибудь из его любимых книжек. Это стало их ежевечерней традицией перед сном. Затем Люська поправляла на мальчике одеяло, желала спокойной ночи и целовала его в щеку. Ника обвивал ее шею своими худенькими ручонками, прижимался к ней и выдыхал прямо в ухо:

— Тетя Люся, я тебя очень-преочень люблю!

— Я тебя тоже люблю, малыш, — отзывалась Люська, тая от нежности и сглатывая ком в горле. А однажды Ника даже несмело шепнул ей:

— Я хочу, чтобы ты стала моей мамой…

Люська смутилась, не зная, что ответить на такое предложение.

— У тебя уже есть мама, милый, — выговорила она наконец.

— Но она же умерла! — справедливо возразил Ника. Люська вынуждена была согласиться.

— Это так… Но, понимаешь, так получается, что в мире у каждого человека может быть только одна мама.

— А вот и нет, — обиделся Ника. — Если ты женишься на папе, то я смогу называть тебя мамой!

Люська улыбнулась.

— Видишь ли, я не могу… выйти замуж за твоего папу.

— Почему? — расстроенно спросил Ника. — Папа тебя тоже любит, и если вы поженитесь, то ты поедешь с нами во Францию, и мы будем жить все вместе.

— Прости, но я не могу поехать с вами, — мягко, но решительно произнесла Люська. — Скоро у меня появится свой ребенок, дочка, и мне придется о ней заботиться…

— Ты будешь любить только свою дочку, а нас с папой разлюбишь, — Ника отвернулся к стене и тихонько заплакал. Люське пришлось долго утешать его и убеждать, что она не разлюбит их ни при каких обстоятельствах. В конце концов мальчик заснул, тоненько всхлипывая. На его ресницах блестели непросохшие слезинки.

Видимо, что-то особенное было в тот вечер в Люськином выражении лица, и это не укрылось от Миши. Она задумчиво смотрела в одну точку, сидя в кухне за чашкой позднего чая, и даже не стремилась поддерживать разговор. В конце концов Миша смущенно кашлянул, привлекая ее внимание, и нерешительно сказал:

— Люсь, только ты не спеши сразу отказываться… Подумай немного. А может, чем черт не шутит, нам с тобой стоит пожениться, а?

Люська молча смотрела на него и ничего не говорила.

— Нет, я не имею в виду традиционную свадьбу со всеми этими дурацкими прибамбасами, не нужно нам ни лимузинов, ни выпущенных в небо белых голубей, — заторопился Миша. — Просто пойдем и тихо распишемся… А потом ты получишь визу как моя жена, и мы улетим в Париж…

— Ты забыл об одной мелочи, — ровным голосом проговорила она. — Скоро у меня родится ребенок.

— Я не забыл! — запальчиво воскликнул Миша. — Люсь, я же именно это и имею в виду… У тебя появится дочка, которой будет нужен отец. У меня есть сын, который тоскует по материнской любви. Мы могли бы попробовать… все вместе… по-настоящему. Я знаю, как ты относишься к Никите. И я уверен, что полюблю твою дочь, как своего собственного ребенка. Я даже могу дать ей свое отчество.

— Спасибо тебе, дорогой, за искреннее желание меня… облагодетельствовать, — произнесла Люська, не глядя ему в глаза.

— Ну зачем ты так, — оскорбился Миша. — Я, может, тем самым не тебя облагодетельствую, а себя самого.

Люська все еще избегала его взгляда. «Вот то, что мама назвала бы выигрышным лотерейным билетом, — пронеслось у нее в голове. — Есть шанс исправить мою никчемную жизнь. Выйти замуж за москвича, переехать с ним в Европу… И моя малышка не будет безотцовщиной, никто не станет смотреть косо… И мама сможет даже гордиться мной перед всеми провинциальными родственниками — мол, непутевая дочь удачно устроилась…»

— Я тебя чем-то обидел? — обеспокоенный ее молчанием, Миша легонько тронул ее за плечо. Люська наконец подняла на него взгляд. Глаза ее налились непрошенными слезами.

— Что с тобой? — испугался Миша.

— Прости, но… я не могу, не могу так поступить с тобой, — выговорила она через силу. — Это было бы нечестно и… несправедливо по отношению к такому замечательному человеку, как ты. Я верю, что ты еще будешь счастлив, потому что ты этого заслуживаешь. Но… не со мной, понимаешь?

— Понимаю, — Миша вымученно улыбнулся. — Просто ты меня не любишь, вот и все, к чему все эти реверансы? Не беспокойся, как-нибудь переживу, не сдохну. Чай, не в первый раз ты меня отфутболиваешь… — пошутил он. — У меня уже иммунитет выработался.

Люська родила Алесю двенадцатого августа, в три часа дня.

Накануне ночью ей приснился Дима. Это был странный, нелепый сон… Как будто бы они столкнулись в огромном торговом центре, и Люська попыталась убежать, затеряться в толпе. Дима упорно преследовал ее, а она, несмотря на то, что четко знала — НАДО убегать, в глубине души все же отчаянно надеялась, что он ее догонит и не отпустит…

Она проснулась на рассвете, растревоженная сном, и, чувствуя тонкую сосущую тоску в сердце, села на кровати. По ногам потекла горячая жидкость. Люська решила было, что это кровь, но жидкость оказалась бесцветной.

«Воды отошли», — поняла Люська без страха. Сумка со всем необходимым для роддома была у нее давно собрана, контракт с частной перинатальной клиникой на Севастопольской заключен. Стараясь не разбудить крепко спящих Мишу и Никиту, она прошла в ванную, приняла душ и оделась. Низ живота время от времени неприятно побаливал. Люська знала, что наедаться перед родами не стоит, но решила выпить хотя бы чашку чаю и съесть бутерброд. Она совсем не чувствовала голода, но ей нужны были силы для предстоящего дня.

Затем она позвонила своей врачице, которая, по контракту, должна была принимать у нее роды. Та выслушала Люськины сбивчивые объяснения и велела приезжать.

В восемь утра Люська подошла к дивану, на котором сладко дрыхли Миша с сыном, и осторожно похлопала старшего по руке. Миша открыл глаза и уставился на нее с недоумением — обычно Люська просыпалась позже всех в доме.

— Кажется, началось, — шепотом объяснила ему Люська. Миша порывисто сел и переспросил:

— Ты уверена?

— Схватки идут, пока слабые, но регулярные, — Люська пожала плечами. — Врач сказал, что нужно ехать.

Миша подорвался с места и умчался в ванную умываться. Люська ждала его в кухне, и ею постепенно начинал овладевать страх — естественный страх перед родами. Она кое-что читала, и врачи в клинике объясняли, как себя вести, но теория — это одно, а практика — другое… Ей вдруг вспомнилась прекрасная бенгалка Сушила Кумар, которая наблюдала ее прежде. С ней у нее сложились настолько доверительные и приятные отношения, что, пожалуй, Люська предпочла бы рожать у нее. Но по весьма понятным причинам это было невозможно — информация моментально дошла бы до Димы…

При мысли о Диме у нее слабо кольнуло в сердце. «А он ведь даже не знает, что, скорее всего, уже сегодня станет отцом…» — подумала она.

Миша вышел из ванной, одетый и причесанный. В глазах его читалось легкое замешательство.

— Что нам делать с Никой? Сегодня суббота, детский сад не работает… Не с собой же его в роддом тащить.

— Да просто вызови мне такси, и я… как-нибудь сама, — отчаянно храбрясь, сказала Люська, хотя от подобной перспективы совсем упала духом. Но Миша отрицательно покачал головой.

— Идея! — осенило вдруг его. — Я позвоню маме, она приедет сюда и останется с Никой. Ты как, сможешь еще часок продержаться?

— Вполне, — кивнула Люська. Схватки и в самом деле пока не сильно ее беспокоили. Да, было неприятно, но вполне терпимо. Миша тем временем отправился звонить своей матери. Судя по обрывкам разговора, долетавшего до Люськи из прихожей, маман заупрямилась поначалу. Она вообще заочно недолюбливала Люську и не одобряла увлечения сына «этой девицей», предсказуемо подозревая в ней жадную расчетливую хищницу-провинциалку, которая спит и видит, как бы захомутать такого завидного жениха, как ее единственный любимый сыночек. Краткие переговоры, однако же, закончились победой Миши.

— Сейчас сядет в такси и приедет, — сообщил он, возвращаясь в кухню к Люське. — Выходной, пробок быть не должно, так что уже скоро. Ты, главное… не обращай внимания на то, что она будет тебе говорить.

— А она что, будет со мной разговаривать? — неприятно удивилась Люська. — Я, знаешь, как-то не расположена нынче.

— Ну, вообще, она может ляпнуть, не подумав, — признал он нехотя. — Не со зла, а просто от ревности…

— Это она ко мне ревнует, что ли? — фыркнула Люська.

— А то! И Ника ей еще все уши о тебе прожужжал…

— Если можно, сведи наше общение с твоей, верю, замечательной мамой к минимуму, — серьезно попросила Люська. — Ну просто не до этого мне сейчас…

— Я постараюсь, — пообещал Миша.

Маман приехала через сорок пять минут. К тому времени проснулся Ника и, узнав, что тетя Люся с папой едут в больницу, отчаянно зарыдал.

— Зачем в больницу? Почему в больницу? — кричал он, захлебываясь горючими слезами. — Я не хочу сидеть с бабушкой, я лучше с вами поеду…

— Никита, — сурово повысил голос отец, — тебе там делать нечего. Это место для взрослых.

Ника вцепился в Люську, как клещ и прорыдал ей в шею:

— Тетя Люся, ну ты же не умрешь? Обещай, что не умрешь!

— Что за глупости, — переменившись в лице, рявкнул на него Миша, отчего Ника заплакал еще безутешнее.

— Не ори на ребенка! — тут же вмешалась мать и запричитала:

— Никочка, зайчик, иди ко мне…

Но Никита отказывался выпускать Люську. Она с трудом присела на стул, превозмогая боль в пояснице и тянущие рези внизу живота, и притянула мальчика к себе. Он захлюпал носом, постепенно успокаиваясь в ее объятиях.

— Ну что ты, мой хороший, — тихо прошептала она ему на ушко. — Что еще за глупости выдумываешь? Конечно, я не умру. Ты же знаешь, что у меня в животике сидит дочка. Вот врачи и помогут ей родиться…

— А тебе будет очень больно? — спросил Ника. — Они станут делать тебе уколы?

— Ну, я же большая девочка, — подмигнула ему Люська. — А большие девочки не плачут… Как-нибудь вытерплю.

— По-моему, такие подробности не для ушей маленького мальчика, — мама Миши чопорно поджала губы.

— Я не маленький! — сердито возразил Ника. — Мне целых шесть лет!

— Мама, поверь мне, Никита уже вырос из сказочки про аиста и капусту, — вздохнул Миша. — Он знает, что дети поначалу находятся у женщины в животе…

— Может, вы успели рассказать ему и то, КАК они в живот попадают? — взвилась мама. Ника живо заинтересовался этой фразой:

— А правда, как?

Люська тронула Мишу за рукав:

— Послушай, может, мы уже поедем? Мне что-то не очень хорошо…

— И в самом деле, — опомнился Миша. Одной рукой он подхватил Люськину «родильную сумку», а второй махнул матери:

— В общем, оставайтесь с Никой на хозяйстве. Насчет еды — все в холодильнике, ну сами разберетесь. Когда вернусь, не знаю, но если что — звоните на мобильный.

— По-моему, ты слишком увлекся ролью счастливого отца, — и напоследок не удержалась от подколки мама. — Как будто это твой ребенок должен родиться…

Люська не стала дослушивать весь этот бред. Она молча вышла из квартиры и нажала кнопку вызова лифта. Миша поспешил за ней следом. Мама раздраженно захлопнула дверь.

Около десяти утра Люська с Мишей уже были в приемном покое перинатального центра. К этому времени схватки стали более сильными, и Люська терпела молча из последних сил. Медсестры измерили ей давление, а затем дали кипу документов на заполнение. Наконец с формальностями было покончено, и Люську пригласили в смотровую.

Явилась Надежда Тихоновна — Люськин врач. Быстро и деловито приступила к осмотру на кресле. Люська стиснула зубы, чтобы не заорать от боли.

— Опаньки, — удивленно протянула Надежда Тихоновна, — какое у нас, оказывается, уже хорошее раскрытие — четыре пальца! Мы в родах, дорогуша! Надо бы поторопиться… Даю тебе полчаса на все процедуры, а затем быстренько поднимайся в родблок.

Процедуры включали в себя клизму, бритье интимной зоны, душ и переодевание в больничные вещи — рубашку и халат. Затем Миша под руку проводил ее на второй этаж, в предродовую. Этот короткий путь Люська проделала с превеликим трудом, периодически останавливаясь и хватаясь за стены. Наверху в коридоре тусовался взволнованный молодой мужчина, чью супругу уже перевели в родзал. Оттуда долетали душераздирающие стоны и крики, и Люську даже затошнило от страха. Но уже через минуту из родзала раздался пронзительный плач младенца, и акушерка, выглянув из двери, жестом пригласила молодого отца войти. Тот рванул внутрь с непередаваемо ликующим выражением на лице, и Люська почувствовала, что на ее глазах выступили слезы. Кажется, Миша шепнул ей что-то ободряющее напоследок, и она отправилась в предродовую палату. Люська чувствовала, что ее будто бы распирает изнутри, но знала, что тужиться пока ни в коем случае нельзя. Надежда Тихоновна еще раз осмотрела ее, проверяя раскрытие, сообщила, что ждать осталось не больше часа, и велела перебираться в родзал на кровать.

Дальше все завертелось, как на детской карусели. То ли сознание Люськи было затуманено от постоянной боли, то ли еще что, однако в воспоминаниях от собственных родов осталось лишь несколько картинок, последовательно сменяющих одна другую. Родзал внезапно наполнился людьми, ее кровать трансформировали в кресло и помогли Люське правильно в нем разместиться. И, наконец-то, была дана команда тужиться — потому что терпеть больше Люська не могла. Вопреки ожиданиям, потуги принесли не боль, а невероятное облегчение.

— Молодец! Все делаешь правильно! — похвалил ее кто-то, чьего лица она не видела. И уже на третьей потуге Люська вдруг услышала плач ребенка, а затем ей вдруг стало легко-легко, живот словно опал, и на руках у врача оказалось крошечное розовое тельце. Люська смотрела на маленького человечка и отказывалась верить в то, что это она его сейчас родила. Младенца положили ей на живот, и Люська растерянно пролепетала:

— А… что мне надо делать?

Вокруг засмеялись.

— Ну, самое главное ты уже сделала, — проговорила Надежда Тихоновна. — Теперь расслабься и отдыхай. Молодец, отлично себя вела, даже не пикнула.

Малышка закричала. Люська увидела, как обиженно у девочки дрожит в плаче нижняя губка, и ее словно ножом по сердцу полоснули. Слезы против воли хлынули из ее глаз.

— Это еще что за новости? — удивилась акушерка.

— Почему она… плачет? — выговорила Люська еле слышно. Все снова расхохотались:

— Так плачет — это же нормально! Отличная здоровая девочка…

Затем ей перерезали пуповину, и ассистенты унесли крошку на пеленальный столик. Люська следила за ними хищным взглядом, как тигрица, у которой отняли детеныша, готовая разорвать любого, кто причинит ее детке боль.

— Позвать твоего мужа? — наклонившись к ней, спросила акушерка. Люська вытаращилась на нее и некоторое время тупила, пытаясь сообразить, кого она имеет в виду. Затем поняла — да Мишу же!.. Все принимали его за мужа, потому что это он привез ее в роддом и теперь дежурил за дверью в коридоре.

— Нет, нет, не надо звать! — испугалась она, представив, как выглядит сейчас, распятая на этом кресле, потная и измученная. — Мне нужно… принять душ и переодеться.

Все опять засмеялись — ей-богу, складывалось впечатление, что Люська находится не в родзале, а на игре КВН.

— Вес — три двести, рост — пятьдесят сантиметров, — донеслось тем временем от пеленального столика. — Как назовете, мамаша, уже решили?

— Алеся, — счастливо выдохнула Люська.

Она думала, что все самое страшное уже позади, но тут к ней подступились врач с акушеркой и потребовали еще немножко потужиться, чтобы вышла плацента. А дальше предстояло зашить один небольшой разрез, который ей, оказывается, сделали в процессе родов. Вот это уже было по-настоящему больно, и Люська периодически вскрикивала. Слава Богу, мучения продлились недолго. Потом дочку снова поднесли к ней и приложили к груди. Однако малышка только лизнула сосок, а потом тихонечко захныкала. Затем Люське помогли перебраться на каталку и повезли в палату.

Остаток дня прошел как в тумане. Дочку увезли в детское отделение, поскольку в первую же ночь Люська едва ли была способна на то, чтобы присматривать за малышкой и заботиться о ней. Ей самой нужен был уход. К счастью, с Люськой находился верный Миша, которого медперсонал упорно принимал за ее мужа.

— Ты уже видел Алесю? — спросила у него Люська.

— Да, мне показали, — кивнул он и выставил вверх большой палец. — Меня, правда, все называли папочкой, но я уж не стал их разубеждать. Отличная девчонка, просто красавица! Я даже успел ее немного поснимать. Ты молодчина, Люсь!

— Поснимать? В смысле — пофотографировать? — удивилась Люська. Ей эта мысль даже не приходила в голову. — А зачем?

— Пожалуй, ты единственная мамаша двадцать первого века, которая не собирается выкладывать фотографии первых минут жизни своего ребенка где-нибудь в соцсетях или на мамском форуме! — подколол ее Миша.

— Ты же знаешь, я не сижу на таких форумах, — пожала плечами Люська. — Меня они пугают…

— Это ты сейчас так говоришь, — подмигнул ей Миша. — А может, через недельку-другую начнешь вести активные Интернет-дискуссии на тему «мы пописали», «мы покакали», «мы покушали титю» и «у нас газики»…

— Фу, — Люська передернулась всем телом. — Если заметишь, что со мной начало происходить нечто подобное… Даже если я просто начну использовать вот это дурацкое «мы» по отношению к ребенку… пристрели меня, пожалуйста, ладно?

— Ладно, — серьезно пообещал Миша. — Но в любом случае, фотографии новорожденного должны быть в каждом семейном архиве. Люсь, дети так быстро растут… Уже через неделю Алеся будет выглядеть совершенно по-другому.

— Да, я как-то об этом не подумала… — Люська откинулась на подушку. — Спасибо тебе, милый.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он, осторожно убирая прядь волос у нее со лба.

— Мне кажется, я пока не до конца осознала, что произошло, — призналась она. — Вообще, я сейчас еще плохо соображаю… Видимо, это отходняк от сильнейшего шока. Сил нет даже на то, чтобы просто двигаться… Хочется просто лежать, лежать, лежать, как тюлень. А еще я, как ни странно, дико хочу жрать.

— Чего ж тут странного, время шесть часов вечера, а у тебя с утра во рту ни крошки… Но, думаю, тебе скоро должны принести что-нибудь поесть, — обнадежил Миша. — Если хочешь, я могу спросить у медсестры…

— Спасибо, Миш, — прочувствованно произнесла Люська. — Ты столько для меня делаешь… Мне даже неловко.

— Да ну, перестань, — он с досадой поморщился. — Иначе это мне будет неловко.

Некоторое время помолчали.

— Ты сейчас такая красивая, — произнес вдруг Миша, глядя на нее. Люська обиделась.

— Дурак…

— Ну вот сразу и дурак. А я, между прочим, серьезен, как никогда. Тебя сейчас Для обложек снимать можно, поверь профессионалу. В тебе какой-то внутренний свет появился…

— Ладно, Миша, — вздохнув, сказала Люська. — Ты, наверное, поезжай домой. Ника ждет…

— А ты что будешь делать?

— Я так устала… Наверное, поем и сразу вырублюсь.

— Я завтра приеду с утра. Что тебе привезти? Может, какую-нибудь книжку? Или журнал?

— Не стоит, наверное. Через три дня, если все хорошо будет, меня выпишут. Ну, а если уж совсем заскучаю — телевизор посмотрю.

В ее палате действительно был телевизор. Вообще было очень уютно, светло и мило. Обстановка больше походила на гостиничный номер, чем на больничную палату.

— Ну ладно, — сказал Миша, поднимаясь. — Если ты уверена, что справишься… До завтра, — он поцеловал ее в щеку на прощание и ушел.

Люська закрыла глаза, но покой ее снова нарушили — медсестра принесла ужин. Несмотря на то, что Люська была ужасно голодна, съесть много она не смогла, ее внезапно затошнило. Ограничившись сладким чаем с булочкой, Люська оставила остальную еду на подносе нетронутой.

Затем она внезапно вспомнила, что еще никого не известила о столь значимом событии в ее жизни. Достав из сумки мобильный телефон, она отправила СМС-ки Алине, Жанке и Лиле. Теперь следовало сообщить маме… Подумав немного, Люська набрала следующий текст:

«Я знаю, что в моей жизни многое не то и не так, как ты об этом мечтала, мамочка. Но все же порадуйся вместе со мной. Сегодня у тебя родилась внучка!»

Мама перезвонила через минуту.

— Поздравляю тебя, доченька, — прерывающимся голосом произнесла она взволнованно. Слышно было, что она с трудом сдерживает слезы. — Вспоминаю, как тебя рожала… Как будто вчера было! А теперь ты уже и сама — мама!

Они очень душевно поговорили и помирились окончательно. У Люськи словно камень с души упал. Мама даже предложила приехать в Москву, чтобы помочь на первых порах, но Люська отказалась. У мамы же работа, дача… Да и неудобно приглашать ее пожить в Мишину квартиру, пока он еще не уехал в Париж. Люська пообещала, что сама справится.

И все было бы хорошо, просто замечательно, если бы Люську не дернул черт включить перед сном телевизор. На самом деле, до этого она честно пыталась заснуть, но, несмотря на то, что умирала от усталости, голова ее была слишком полна впечатлениями, чтобы сразу успокоиться. Люська ворочалась с боку на бок, приняла таблетку новопассита и, наконец, решила посмотреть телевизор, чтобы отвлечься и уснуть.

Нажав на кнопку пульта дистанционного управления, Люська сразу же попала на музыкальный канал. Не успев еще даже ничего толком сообразить, она услышала знакомую мелодию и поняла, что по телевизору показывают Димин венецианский клип. Как завороженная, она уставилась в экран, наблюдая за знакомым до мельчайшей черточки любимым лицом, за печальными темными глазами… Воспоминания той итальянской поездки снова ожили в сердце. «Что это? — горько подумала она. — Просто совпадение или какой-то знак? Господи, что ты хочешь мне этим сказать?! Что?»

Она отшвырнула пульт и горько заплакала, чувствуя себя бесконечно несчастной.

В понедельник вечером, после финального осмотра и УЗИ, Люське с Алесей разрешено было отправиться домой. На выписку за ними приехали Миша и Ника. Миша вручил Люське огромный розовый букет, а сам принял из ее рук нарядный розовый конверт с лентами — словом, вел себя так, словно забирает жену из роддома. Многие медсестры принимали их за счастливую семью, а кое-кто даже высказал мысль, что, мол, «старшенький ребенок — вылитая мама, а вот доченька явно пошла в отца!» Люська только посмеивалась, слушая эти восклицания. Они даже сфотографировались вот так, вчетвером — Миша с крошечной Алесей на руках, а рядом Люська, которая крепко держит Никитину ладошку. Образцово-показательная семья, как из рекламы йогуртов…

Первая неделя дома показалась Люське сущим адом. В больнице было проще — медсестры после кормления забирали Алесю в детское отделение, давая Люське отдохнуть и выспаться, приносили вкусную горячую пищу на завтрак, обед и ужин, ее палата дважды в день подвергалась влажной уборке, словом — праздная жизнь бездельницы. Люська даже заскучала на третий день. Дома же все было иначе. Само собой, Миша по возможности помогал ей, но у него ежедневно возникали свои дела вне дома, а Никита уходил в сад на целый день, и Люська оставалась со своей крошкой один на один.

Проснуться в десять-одиннадцать часов утра? Ха-ха! Люська забыла, когда могла позволить себе такое. Малышка поднимала ее с постели уже в семь, требуя молока. Потом нужно было поменять памперс, вымыть ей попу, постирать ползуночки и пеленки… А ведь еще и самой необходимо было что-то есть, чтобы молоко прибывало. Утром Миша оставлял для Люськи на плите горячий завтрак, но ей часто банально не хватало времени на то, чтобы перекусить. Она крутилась, как белка в колесе, хотя, наверное, со стороны непонятно было, чем она занята весь день — сидит ведь с ребенком дома, «отдыхает»! А она даже не успевала принять душ. Малышка требовала постоянного маминого внимания, успокаиваясь только на руках. Если дни выматывали Люську до изнеможения, то ночи и вовсе превращались в пытку. Алеся просыпалась по пять-шесть раз, требуя сначала еды, а затем длительных укачиваний. Сонная Люська, заслышав ночью дочкино похныкивание, на автопилоте садилась на кровати, с трудом удерживая свою отяжелевшую голову. Ей казалось в такие моменты, что за несколько часов беспрерывного сна она готова отдать десять лет жизни. Покормив малютку, она еще минут пятнадцать-двадцать носила ее на руках по комнате, а затем осторожно перекладывала в коляску рядом со своей кроватью.

На пятую ночь Люськины нервы не выдержали. Алеся будила ее каждые полчаса — возможно, малышка плохо себя чувствовала и у нее никак не получалось надолго заснуть. Люська была совершенно измотана, и в ответ на очередное кряхтение, донесшееся из коляски, она просто не выдержала и разрыдалась.

— Я больше не могу… — шептала она. — У меня нет сил… Я устала, я хочу домой, к маме…

Алеся, поняв, что ее не спешат доставать из коляски и успокаивать, вторила громким ревом. А Люська все так же сидела, раскачиваясь на постели, и продолжала шептать, задыхаясь:

— Не могу… не могу… не могу…

В конце концов, обеспокоенный детским плачем, в дверь спальни деликатно стукнул Миша. Не дождавшись ответа, он зашел без приглашения и мгновенно оценил ситуацию — растрепанная плачущая Люська и голодный, тоже плачущий, младенец.

— Ну-ка, ложись в постель, — приказал он Люське. — На бок. Будешь кормить лежа.

— Как это? — растерялась та, привыкшая устраивать дочку на подушечке у себя на коленях, прежде чем давать ей грудь.

— Я покажу. Делай, что я говорю…

Люська послушно улеглась на кровати. Миша ловко подложил ей под бочок Алесю и таким же приказным тоном произнес:

— А теперь корми!

У Люськи даже не осталось сил стесняться. Она закинула одну руку за голову, а другой осторожно достала грудь из выреза ночной рубашки. Изголодавшаяся Алеся жадно присосалась к ней, зачмокала, закашлялась от торопливости…

— Спи, — приказал Миша.

— В каком смысле? А кормить?

— А ты спи и корми. Во сне, — терпеливо объяснил Миша. — Когда Алеська налопается, она сама отвалится, не перекормишь.

— Я так не могу… — засомневалась Люська, хотя ее голова, оказавшись на подушке, стремительно тяжелела, а веки неумолимо слипались.

— Ты не переживай за дочь, как она поест — я укачаю и переложу в коляску, — пообещал Миша. — Положись на меня.

Это были волшебные слова — Люська знала, что уж на кого-кого, а на Мишу всегда можно было положиться. Она закрыла глаза и через секунду уже дрыхла без задних ног. Как в пропасть провалилась.

Миша действительно уложил Алесю в коляску, когда та насытилась и сладко засопела. Более того — он просидел на краешке кровати радом с Люськой еще пару часов, периодически осторожно покачивая коляску, если малышка принималась во сне размахивать ручками. Под утро же, когда Алеся опять проголодалась, он вновь тихонечко уложил ее под бок Люське, и дочь благодарно зачмокала, сама найдя источник молока. Люська даже не пошевелилась, продолжая крепко спать, и на губах ее играла легкая счастливая улыбка — как у человека, который наконец-то получил то, что так долго хотел.

С этого момента Люська полностью перешла на совместный сон с дочерью, хотя до родов была твердо убеждена, что это непедагогично и дети не должны спать с родителями. Зато теперь, наконец, она стала хоть немного высыпаться. Страх задавить или покалечить дочку во сне ее не беспокоил — спала она чутко, как и все матери, и, заслышав первые признаки зарождающегося плача, тут же давала Алесе грудь. К тому же, переселившись в мамину кровать, Алеся и сама начала спать намного спокойнее. Она уже не поднимала Люську ранним утром, а вполне могла себе позволить понежиться в кроватке до девяти-десяти часов, ей было тепло и уютно в маминых объятиях.

Вскоре после этого Миша подарил ей слинг, и жизнь заиграла новыми красками. Отныне Люська могла спокойно заниматься своими делами (ну, кроме, разве что, душ принимать) — руки ее были свободны, а дочка — при ней. Она даже стала совершать вылазки в магазин за продуктами и памперсами. В общем, потихоньку они с Алесей притирались друг к другу. Правда, Люське до сих пор иногда казалось, что она примеряет на себя роль мамы — словно бы играет в куклы. Ей сложно было поверить, что это — навсегда, что в ее жизни уже ничего никогда не будет, как раньше. И, несмотря на то, что ее сердце периодически, как океанской волной, захлестывало горячей любовью к этому крошечному человечку, она все равно в глубине души считала, что всего лишь играет, притворяется, незаконно заняв чужое место.

Дочка получилась очень хорошенькой, удачно вобрав в себя лучшие черты Люськи и Димы. Глаза — зеленые, материнские, и волосы цвета светлого каштана. А кожа — смуглая, отцовская, матовая, и черные длиннющие ресницы, и соболиные брови… Люська любовалась этим маленьким совершенным личиком и не могла надышаться над своей крошкой, своим всемогущим божком.

Миша постоянно устраивал для Алеси забавные фотосессии. К примеру, когда днем малышка погружалась в сон, он моментально сооружал вокруг нее, спящей, волшебные декорации. Несколько тюлевых занавесок изображали облака, синее полосатое полотенце — море… Вокруг он раскидывал несколько крымских ракушек, в довершение водружал посреди «моря» игрушечный кораблик своего сына — и складывалось полное ощущение, что девочка нежится на берегу океана. Это было мило и забавно. Вообще, благодаря Мише маленькая Алеся с первых дней жизни обзавелась неплохим профессиональным портфолио, и Люська даже часто шутила по этому поводу — мол, это первый шаг в топ-модели!.. Сделал Миша также, несмотря на горячие Люськины протесты, несколько совместных портретов матери и дочери. Люська на этих фото выглядела удивительно — словно Мадонна с младенцем, этакая нежность во взгляде, плавность и одновременно хрупкость линии плеч, распущенные шелковистые волосы… Странно, но Люська, в глубине души никогда не считавшая себя красивой, не могла оторваться от собственных фотографий.

Между тем, в Москву пришла долгожданная осень. Жара и пыль постепенно сходили на нет, и Люська полюбила совершать многочасовые пешие прогулки, уложив Алесю в коляску. На свежем воздухе девочка спала крепче и дольше; если же она чувствовала голод, то Люська, достав ее из коляски, кормила тут же, на улице, прямо на какой-нибудь первой попавшейся скамейке. Разумеется, она прикрывала грудь от посторонних глаз большим павлопосадским платком, хотя не раз замечала, что многие кормящие мамочки в общественных местах не гнушаются выставлять свое хозяйство на всеобщее обозрение. Она не осуждала их, но сама так делать не собиралась.

Когда Алесе исполнился месяц, они закатили небольшую домашнюю вечеринку. Люська расстаралась и сделала торт — конечно, не сама испекла, но обмазала готовые коржи из кулинарии собственноручно взбитым кремом и проложила каждый слой кусочками бананов и киви. Все (кроме, собственно, именинницы) вырядились в клоунские колпаки и нацепили смешные красные носы, Никита развесил по стенам квартиры гирлянды из воздушных шариков и включил диск с песенками из известных мультфильмов. Алеся поначалу не узнала маму с круглым резиновым носом и испуганно расплакалась; вокруг нее тут же засуетились, закудахтали; Люська взяла малышку на ручки, и та, почуяв родной мамин запах, быстро успокоилась. Однако на фотографиях Алеся так и вышла с сурово насупленными бровями, недоверчиво взирающая на клоунский нос на мамином лице. Вообще, празднование прошло душевно и по-семейному. Ели торт и заказанную на дом пиццу (калорийно, но вкусно!), пили лимонад, разговаривали, смеялись…

На следующее утро Люську разбудил звонок мобильного с незнакомого номера. Сменив сим-карту, она почему-то сделалась страшной параноичкой, постоянно подозревая каждого анонима в том, что это разыскавший ее каким-то чудесным образом Дима. Хотя это, конечно, было невозможно, поскольку новый номер знали единицы. Но все равно она отвечала на подобные звонки с опаской.

— Людмила Малахова? — напористо произнес бодрый женский голос.

— Ммм… — Люська отошла с телефоном подальше от кровати, чтобы не разбудить спящую Алесю, и тихонько прокашлялась. — Да, это я.

— Доброе утро. Меня зовут Анна Горбань, я редактор издательства «Ант».

Собеседница на мгновение умолкла, словно предлагая Люське порадоваться этому обстоятельству. Но та плохо соображала спросонья; к тому же имя Анны Горбань ни о чем ей не говорило. Конечно, она слышала про издательство «Ант» и даже читала книги, выпущенные им, но… при чем тут Люська?

— Я отправляла вам письмо на электронную почту около месяца назад, — строго продолжила Анна, — но ответа так и не дождалась. Вы вообще хотя бы изредка проверяете свой почтовый ящик, или он у вас неработающий?

— Месяц назад? — напряглась Люська. — Извините, я давно не открывала почту. А как раз месяц назад я была… несколько занята, рожая ребенка.

— Понятно. Тогда повторю то, что писала — нам понравились присланные вами рассказы.

Ах, вон оно что!.. Теперь Люська сообразила, откуда дует ветер. Она уже совсем забыла о том, что отправляла свои опусы в разные издательства.

— Рассказы хорошие, — повторила Анна. — Язык, стиль, грамотность… все на должном уровне. Скажите, вы раньше публиковались?

— С прозой — нет, а так, я много лет работала журналистом… — смущенно пробормотала Люська.

— Мы были бы рады поработать с вами, но есть одна проблема… Для целой книги рассказов маловато. Нам нужно еще… ну, хотя бы столько же, штук пять-шесть, не более двадцати пяти тысяч знаков каждый. У вас есть еще рассказы, или, может быть, вы сможете их написать?

— Вообще-то, у меня есть другие, уже готовые, — сказала Люська, — но если надо, то, конечно, я и новые написать могу…

— Ну, новые пока не стоит… Хотя это хорошо, что вы готовы работать в этом направлении. В таком случае, не могли бы вы сегодня же прислать на мою электронную почту все оставшиеся рассказы? Мы почитаем, обсудим, и, если нас это устроит, мы свяжемся с вами по поводу заключения договора на публикацию.

— Да-да, конечно, — согласилась Люська, у которой дух захватило от восторга. Вот это да! Они хотят издать ее книгу!

— Отлично. Я сейчас сброшу вам свой электронный адрес СМС-кой. На случай, если вы вдруг не обнаружите в почте моего старого письма, — пояснила она.

— Спасибо, — ответила Люська, едва удержавшись от того, чтобы пуститься в пляс. Книга — это круто! Это уже не просто статьи в газетах и журналах, а что-то вечное, которое будет жить дольше тебя самой… Впрочем, она тут же одернула себя и пристыдила за пафос — нечего мечтать и гордиться раньше времени. В конце концов, еще ничего толком не решено. Может, им вообще не понравятся остальные ее рассказы. Поживем — увидим…

Ей не звонили больше месяца. Люська уже совсем было решила, что ее творения не годятся для публикации. Нельзя сказать, что она была так уж сильно расстроена. Ее мысли в те дни больше занимало другое — неумолимо приближался момент, когда Миша и Никита должны были улететь во Францию. Люське предстояло остаться совсем одной… ну, не считая, конечно, Алеси. Билеты были куплены на семнадцатое октября, оставшиеся бюрократические формальности улажены, вещи собраны в чемоданы.

В последнюю неделю перед отъездом квартира напоминала дурдом и склад одновременно. Миша суетился, нервничал, постоянно орал на сына, когда тот путался под ногами. Ника начал искать пристанища в Люськином обществе, но она тоже не могла посвящать ему все свое время, поскольку большую часть суток была занята с малышкой. Однако она старалась поддержать и развлечь мальчика, чем могла. Они стали вместе гулять, и Люська даже доверяла Нике самому катить Алесину коляску по тротуару. В парке они собирали желто-красные листья для гербария и разговаривали, разговаривали, разговаривали… Люська интуитивно чувствовала, что Ника очень взволнован предстоящими переменами в своей жизни, но не может выразить это словами.

— Тебе хочется жить во Франции? — спросила его Люська в одну из прогулок. Ника добросовестно задумался.

— Да, — наконец сказал он. — Мне интересно, потому что там есть Эйфелева башня, а еще Диснейленд! Вот только луковый суп я есть ни за что не стану, ненавижу лук!

Все эти познания Ника почерпнул из детской энциклопедии, которую ему подарила Люська. Мальчик отлично и много читал для своих шести лет и был очень любознательным.

— А твои друзья из детского сада? Ты будешь по ним скучать?

— Конечно, буду, но ведь там у меня появятся новые друзья, — уверенно возразил Ника.

— Но в Париже ведь все мальчики и девочки разговаривают по-французски, — напомнила она. Ника беззаботно махнул ладошкой:

— Я тоже научусь! Я уже сейчас знаю много французских слов, «извините» будет «пардон», «здравствуйте» — «бонжур», а «спасибо» — «мерси боку»!

— Не сомневаюсь, что научишься, — засмеялась Люська. Миша говорил ей, что сразу же после приезда найдет для Ники репетитора, и целый год они будут усиленно заниматься французским. А на следующий год, если все пойдет нормально, Ника отправится в местную школу… Он был способным мальчиком, и Люська верила, что он справится.

Миша в этот период был издерган и не очень-то разговорчив. Он даже решил отправить Никиту в последний день перед отъездом с ночевкой к бабушке, чтобы мальчик хотя бы выспался в нормальной обстановке, а сам, сверяясь со списком самого необходимого, лихорадочно продолжал допихивать оставшиеся вещи в чемоданы, в которых, казалось, уже не было свободного места.

Именно в этот день, накануне отлета, Люське и позвонили. Увидев номер редакторши издательства «Ант», она несказанно удивилась, хоть и обрадовалась.

— У меня для вас хорошая новость, Людмила, — торжественно сообщила Анна Горбань. — Редколлегия одобрила то, что вы нам прислали, и генеральный тоже дал согласие. Мы готовы заключить контракт на издание двух сборников ваших рассказов. Можно сказать, двухтомник…

— Ух ты!.. — только и выдохнула Люська, которая мечтать о таком не могла.

— Видите ли, — пояснила Анна, — в вашем творчестве отчетливо прослеживаются два направления — это юмористические рассказы и добротная женская проза. Так что один сборник мы сделаем, так сказать, для милых дам… А второй…

— А второй — чисто поржать? — несмело сострила Люська. Анна заливисто расхохоталась.

— Да, что-то вроде того! В общем, нам с вами необходимо встретиться. Вы сможете подъехать завтра к девяти утра в наш главный офис на Звезд ном бульваре? Прочтете текст договора, и если все вас устроит — тут же его и подпишем. Ну, и познакомимся заодно!

Совершенно ошалевшая от счастья Люська, уже прекратив разговор, вдруг запоздало спохватилась, что на завтра назначен Мишин отъезд… Она собиралась провожать Мишу с Никитой в аэропорт, а теперь вдруг так опрометчиво пообещала Анне, что приедет завтра утром в издательство. Что же теперь делать? Звонить, извиняться и переносить встречу? Неудобно начинать их деловые отношения с такой необязательности…

«А, была не была — успею! — отчаянно решила Люська. — С утра поеду в «Ант», быстренько подпишу все бумажки, а потом сразу — в аэропорт…» Миша и Никита улетали рейсом в пятнадцать — ноль пять, так что у нее были все шансы не опоздать на проводы. Правда, она старалась гнать от себя предательские мысли о том, что ей придется добираться в оба места самостоятельно, да еще и с крошечной Алесей на руках. До сего момента она не рисковала ездить с дочкой в общественном транспорте, да и нужды особой не было. За свидетельством о рождении и в поликлинику она добиралась на такси, в сопровождении верного Миши. Однако она приказала себе не паниковать. В конце концов, надо привыкать к самостоятельной жизни — с завтрашнего дня она остается с Алесей один на один…

Миша, узнав новость, порадовался за Люську от души.

— Вот увидишь, тебя ждет слава Татьяны Толстой или Людмилы Улицкой! — пророческим тоном изрек он. — Я всегда чувствовал, что в тебе есть огромный писательский потенциал…

— Тьфу-тьфу-тьфу, — Люська суеверно постучала костяшками пальцев по столу. — Мне кажется, я окончательно поверю в то, что у меня выходит две книги, только тогда, когда возьму оба экземпляра в руки, понюхаю переплет и полистаю!

— Я бы предложил выпить шампанского, отметить твой успех и мой отъезд, — Миша почесал в затылке, — но ты же кормишь, и тебе, наверное, нельзя употреблять спиртные напитки…

Люська представила прохладный вкус шампанского, приятно пощипывающего язык… и неожиданно для себя самой поддержала идею:

— Слушай, а давай выпьем! В конце концов, я вообще никогда не заморачивалась диетой для кормящих мам, изначально ем что хочу и когда хочу, и у Алеси, слава Богу, никаких проблем — ни диатеза, ни аллергии… Ну, выпью я пару бокалов шампанского, ничего страшного. В конце концов, последний раз я пила алкоголь целую вечность назад.

— Да ты мать-ехидна, — шутливо поддел ее Миша. — На мамских форумах тебя давно бы уже распяли за свободомыслие.

— Ты так часто отсылаешь меня на эти пресловутые форумы, что мне кажется, ты меня ненавидишь, — вздохнула Люська. — Давай уже, беги за шампанским…

— Упьемся вусмерть и пропустим, на фиг, завтрашний рейс… — с наигранным ужасом произнес Миша, но все же накинул куртку и выскочил за дверь — только его и видели.

Вусмерть им, конечно, напиться не удалось — Миша предусмотрительно купил только одну бутылку. Но Люську все же здорово накрыло. После первого же глотка у нее приятно зашумело в голове, захотелось громко смеяться, говорить приятные вещи друг другу и вообще — обнять весь мир. Жанка, помнится, шутливо называла это состояние «я такая пьяная, что кому бы позвонить». Видимо, легкое опьянение матери подействовало через молоко и на Алесю — малышка крепко заснула уже в девять часов вечера, а Люська с Мишей продолжили посиделки в кухне.

Они вспоминали совместные рабочие будни в редакции, забавные эпизоды, которые с ними происходили, поездки и фоторепортажи… Они говорили взахлеб, перебивая друг друга, и хохотали до слез.

— Я тебя практически возненавидела с первого взгляда, — смеясь, призналась Люська. — Ты мне показался наглецом, нахалом и самодовольным болваном…

— Не могу похвастать тем же — ты мне, напротив, сразу понравилась, — смущенно отозвался Миша. — Хотя мне тоже сначала подумалось, что ты слишком много из себя строишь, этакая фифа!.. Уж и до метро ее после работы не проводи!..

Они хором прыснули и налили себе еще по бокалу шампанского.

— А помнишь «Поезд памяти»? — спросил Миша.

— Больше всего, конечно, из той поездки мне запомнился наш знаменитый поэт и гомосексуалист Павлик, — Люська фыркнула. — Кто знал, кто знал, что всего за пару лет он так изменится…

— А я помню другое, — Миша вдруг стал серьезным. — Как мы с тобой сидели в затрапезной забегаловке в волгоградской гостинице «Турист»…

— И эта забегаловка гордо именовалась баром! — Люська кивнула. — Мы с тобой трепались о чем-то жутко заумном, постой-ка… Да, точно! Рассуждали на тему провинции и мегаполисов. Ты, кстати, тогда категорично заявил мне, что не смог бы жить за границей. И вот нате — кого это мы завтра провожаем в Париж?..

— На самом деле, это только ради сына, — оправдался Миша. — Честное слово, иногда я представляю, что отказался бы от этой работы и что Ника потом узнал бы… Меня тогда аж в дрожь кидает… Он никогда бы мне этого не простил. Я не имею права портить ему жизнь, понимаешь?

— Не знаю, Миш, — серьезно произнесла Люська. — Я правда не знаю, что для него лучше, что хуже. Но я искренне верю, что ты знаешь, что делаешь… Только вот… — она взволнованно закусила нижнюю губу.

— Что? — насторожился Миша.

Люськино лицо исказила жалобная гримаса.

— Дурак, я же буду так скучать без тебя!

Голос ее предательски дрогнул.

Миша качнулся в ее сторону, и Люська интуитивно подалась ему навстречу. Несколько секунд он медлил, словно перед прыжком в омут, а затем нашел ртом ее губы. Люська ответила на поцелуй, подняла руки и обвила ими его шею. От Миши так приятно пахло — почему-то морем, солнцем и нагретым песком… Губы его были сухими и горячими, а язык — властным, исследующим и откровенным. Она почувствовала, как ее накрывает волной сильнейшего возбуждения. Миша резко прижал ее к себе. У Люськи так давно не было секса, что сейчас она чувствовала, как дрожит от нетерпения буквально каждая клеточка ее тела. Мишины руки уже торопливо задирали ее футболку, и Люська помогала ему, тоже отчаянно спеша и путаясь в рукавах. Они не говорили ни слова, продолжая жадно пить друг друга. Она нащупала пуговицы на его рубашке и принялась расстегивать их, нервничая от того, что это не сразу получается. Миша тем временем уже стащил с нее шорты, и Люська сейчас стояла перед ним, одетая только в лифчик для кормящих и трусики. Она впервые разделась перед мужчиной после родов, но не испытывала неловкости или смущения. Да, она немного округлилась, раздалась в бедрах и в груди, но талия у нее уже снова тонкая, а животик пусть и не идеально плоский, но очень мягкий и округлый, с нежной белой кожей… Миша гладил ей плечи, спину, грудь, продолжая безостановочно целовать, и она с готовностью отвечала тем же. «Только не останавливайся… — стучало у нее в голове. — Не останавливайся… Я хочу, чтобы это длилось вечно».

Он легко приподнял ее и усадил на обеденный стол, а затем посмотрел ей прямо в глаза. «Ты правда этого хочешь?» — говорил его взгляд. «Да, хочу!» — смело ответила ему она — так же, без слов, одними только глазами. Тогда он расстегнул молнию у себя на джинсах. Через мгновение Люська уже обхватила его ногами, стремясь прижаться к нему как можно теснее, слиться воедино. Они любили друг друга неистово и страстно, как люди, измученные долгой жаждой, а затем припавшие к прохладному живительному роднику; которые пьют, пьют, пьют — и не могут напиться.

Они были так чутко настроены друг на друга — или просто чувствовали одинаково, — что даже к заветной вершине подошли одновременно, секунда в секунду. Хрипло застонали в унисон, и по разгоряченному потному телу каждого из них прошла крупная дрожь наслаждения.

Затем Миша обессиленно навалился на нее всем своим весом и на несколько минут затих. Она тоже молчала, обнимая его и слушая, как гулко стучит его сердце об ее собственную грудную клетку. Ей было хорошо, спокойно и как-то надежно в его объятиях. Хотелось, чтобы он никогда их не размыкал… Но он, в конце концов, отстранился и испытывающе взглянул ей в лицо. «Что мы теперь будем делать?» — говорил его взгляд. Люська понимала, что он ждет от нее каких-то особенных, сокровенных слов, которые тут же расставили бы все по местам, и стало бы ясно, как жить дальше. Но вместо этого она, оглянувшись назад, смущенно хихикнула, пытаясь шутить:

— Надо же, мы умудрились не разбить бутылку… И даже бокалы уцелели.

Мишин взгляд погас. Губы растянулись в вымученной улыбке.

— Да, в самом деле… — подтвердил он. Чтобы избежать еще большей неловкости, Люська робко пискнула:

— Можно, я первая пойду в душ? — и, когда он кивнул, быстро подхватила свою одежду и скрылась в ванной, только ее и видели.

Москва, 17 октября 2006 года

Миша с беспокойством оглядывался по сторонам, выискивая Люську среди толпы в зале ожидания «Шереметьево-2». Регистрация на рейс должна была вот-вот закончиться. Миша вздохнул. Ждать больше не имело смысла — они с Никой рисковали опоздать. Он звонил ей на мобильный, но она не отвечала. Либо была занята и не слышала, либо… просто не хотела его слышать.

— Да не расстраивайся ты так, Мишаня, — с жалостью сказала мать, от которой не укрылось его молчаливое мрачное ожидание. — Ну подумаешь, не явилась, принцесса — велика важность! Ей же от тебя только квартира и нужна была, а сам ты этой вертихвостке до лампочки…

— Перестань, — поморщился Миша. — Ты ее совсем не знаешь. Она не такая.

— Да все эти провинциалки строят из себя «не таких», а на деле у каждой всегда имеется шкурный интерес.

Миша вздохнул и потер виски пальцами.

— Послушай, — сказал он матери как можно мягче. — К твоему сведению… Я делал Люсе предложение. То есть фактически гарантировал ей и московскую прописку, и будущую жизнь в Париже.

Мама, не сдержавшись, изумленно открыла рот, а затем спросила со страхом:

— А… она что?

— Ты не догадываешься? — Миша горько усмехнулся. — Она отказалась. Так что, пожалуйста, больше ни одного дурного слова в ее адрес, хорошо?.. Пойдем, Ника, — сказал он сыну и поправил на нем теплую шапочку с помпоном. — Нам пора.

— Мы прямо сейчас полетим на самолете? Ура, наконец-то! — Ника подпрыгнул и принялся энергично помогать отцу, схватившись за ручку одного из чемоданов. Оставалось сделать всего несколько шагов и — прощай, Россия! Здравствуй, Франция… Мама захлюпала носом, прижимая к себе сына с внуком. Вдруг Мише послышалось, что кто-то окликнул его по имени. Он обернулся, обшаривая взглядом зал, но поначалу никого не увидел. В этот момент Ника дернул его за рукав.

— Пап, — радостно сказал он, — а вон тетя Люся бежит!

Но Миша уже и сам увидел Люську, которая торопливыми шагами приближалась к ним, осторожно придерживая на груди слинг-шарф с Алесей. Ника восторженно завопил и бросился ей навстречу, как маленькая проворная обезьянка. Люська, поспешно присев на корточки, обцеловала его личико, а затем, поднявшись, подошла к Мише.

— Прости, я опоздала, — виновато пробормотала она. — Сначала в издательстве задержали, а потом застряла в пути — по всей Москве пробки, неожиданно начался такой ливень…

— Действительно, какая неожиданность — проливной дождь в середине октября, — улыбнулся Миша, а затем перевел умоляющий взгляд на свою мать.

— Мамулька, милая, можно тебя кое о чем попросить? Вот буквально на пару минуточек возьми с собой Нику и… оставьте нас с Люсей одних.

Люська приготовилась к язвительным подколкам и ехидству от этой неприятной ей особы, но, к всеобщему величайшему удивлению, Мишина мама не только с легкостью согласилась, но еще и предложила ей:

— Давайте-ка мне вашу малышку, подержу пока… А то, небось, у вас спина уже разламывается.

Люська заколебалась на мгновение, хотя у нее действительно устала спина от нескольких беспрерывных часов слингоношения. Заметив ее сомнения, женщина засмеялась:

— Да не волнуйтесь, я прекрасно умею справляться с младенцами!

Люська осторожно сняла с себя слинг, передав удивленно таращившуюся на свет Алесю Мишиной матери.

Они остались с Мишей наедине — настолько, насколько возможно было остаться наедине в наполненном зале аэропорта. Но они не замечали сейчас этот шумный людской муравейник. Миша притянул девушку к себе.

— Я так боялся, что ты вообще не придешь… — тихо сказал он.

— Дурачок… — она уткнулась носом ему в грудь, а затем потерлась щекой о его рубашку. Он все пытался посмотреть ей в глаза, но она смущенно отводила взгляд. Боялась, что это всколыхнет в ней воспоминания о минувшей ночи. Теперь она знала, как его синие глаза могут темнеть от страсти; она помнила его прерывистое жаркое дыхание; она все еще ощущала на себе его руки и чувствовала под своими ладонями его худощавое, но сильное тело… Ей ужасно хотелось прошептать ему сейчас: «Мне было очень хорошо с тобой!» Но она постеснялась и промолчала.

Им вчера так и не удалось сказать друг другу ни слова после того, как Люська приняла душ. Едва она вышла из ванной, как заслышала в комнате дочкин плач. Она устремилась к ней, да так и растворилась в спальне до самого утра. В глубине души Люська надеялась, что Миша зайдет к ней — хотя бы для того, чтобы пожелать спокойной ночи. Но он не заходил. Она чувствовала, что ему неловко так же, как и ей. Но она ни о чем не жалела. Во всем теле ее разливалась приятная истома, хотелось нежиться в постели и ни о чем не думать… А утром Люська вышла из дома уже в семь утра, чтобы вовремя добраться до издательства, и Миша еще спал. Однако сейчас нужно было что-то говорить ему и не выдавать при этом своего смущения…

— Да брось ты переживать, — рассмеялся Миша, который всегда читал ее мысли как раскрытую книгу. — Ты, наверное, думаешь, что я могу начать качать права и на что-то рассчитывать? Расслабься, я все прекрасно понимаю. Это был твой прощальный подарок мне, и лучшего я бы не смел желать. Я, как обычно, ни на что не претендую… кроме твоей дружбы, разумеется.

— В моей дружбе ты можешь быть уверен всегда, — шепнула ему она. — И вообще… Париж — это не край света, мы будем видеться, правда? Приезжать друг к другу в гости…

Миша намотал прядь ее волос на палец и, притянув Люську к себе, ласково чмокнул ее в нос.

— Береги себя, — серьезно сказал он. Люська кивнула:

— Ты тоже…

Он некоторое время молча смотрел на нее, а потом нерешительно спросил:

— Ну, тогда… до свидания?

— Пока, — грустно ответила Люська. Они еще раз обнялись напоследок и поцеловались.

— Я буду скучать, — Миша погладил ее по щеке.

— Ты хоть письма электронные пиши, — сдавленным голосом произнесла Люська.

— Напишу, — пообещал он и, махнув рукой маме с Никитой, тусовавшимся несколько поодаль, подхватил чемоданы. Через минуту они уже шагали вместе с Никой к стойке регистрации. Люська смотрела вслед этим двоим, словно ожидая, что Миша обернется. Он, будто почувствовав, и в самом деле оглянулся, улыбнулся, подмигнул и послал воздушный поцелуй.

Стоявшая рядом мама Миши всхлипывала и утирала глаза платочком.

— Никочка! — не выдержав, крикнула она внуку вдогонку. — В самолете покушай обязательно, целых четыре часа лететь!

— Ладно, ба! — отозвался Ника и помахал ей ладошкой.

Люська, стараясь скрыть свои слезы, уткнулась лицом в дочкино одеяльце. Та сладко посапывала, не подозревая, какие страсти бушуют рядом с ней.

— Вот и все… — проговорила пожилая женщина с тоской, ни к кому конкретно не обращаясь. — И осталась я совсем одна…

Люське стало ее жалко.

— Вы сейчас домой едете? — спросила она. Та покачала головой.

— Подожду, пока их самолет не улетит…

— Тогда, может, кофе выпьем? — предложила Люська нерешительно. — Успокоимся немного…

Мишина мама приняла предложение с благодарностью.

— С удовольствием, Люся… Вас ведь Люся зовут?

— Да, а вас?

— Меня — Маргарита Ивановна. Впрочем, можете называть просто Рита или тетя Рита, — она махнула рукой, — к чему церемонии…

Они разыскали свободный столик в одном из кафе и заказали себе по капуччино. Цены в «Шереметьево», конечно, были аховые, но чашку кофе все же можно было себе позволить.

Алеся вела себя идеально. Когда она, проголодавшись, проснулась, Люська покормила ее тут же, прямо за столиком, прикрываясь слингом. После этого детка снова крепко заснула.

— Какая вы… мобильная, — с уважением заметила Маргарита Ивановна. — Помню, когда сама родила, в первый год вообще никуда не могла выбраться с Мишенькой. Так, гуляла по двору с коляской… А чтобы куда-то поехать — нет, о таком даже и не мечтала. Вообще считалось, что родившая женщина должна поставить крест на своей личной жизни. Целый день как белка в колесе… Стирка-глажка, ежедневная влажная уборка, кормление по расписанию… А еще вечером приходит муж с работы, и изволь подать ему горячий ужин, чтобы первое, второе и компот, — она покачала головой, улыбаясь своим воспоминаниям.

— Дело не во мне, просто сейчас молодым матерям проще, — предположила Люська, — прогресс и все такое… Стиральные машинки-автоматы, памперсы, слинги… И в массовое сознание упорно внедряется мысль, что с рождением малыша жизнь не заканчивается. Можно так же работать, встречаться с друзьями, путешествовать…

— Да, вы живете в хорошее время, — согласилась Маргарита Ивановна. — Хоть и принято сейчас все ругать, но сколько возможностей появилось у молодых… Нам такое и не снилось.

Они проговорили около часа и окончательно сблизились. В чем-то их судьбы оказались похожими — Мишина мама рано овдовела и воспитывала сына одна. Собственно, она тоже не была коренной москвичкой — родители с маленькой Ригой переехали в столицу из Беларуси, когда папа получил здесь хорошую работу с последующим выделением семье отдельной квартиры. Рита росла в этом городе, ходила в школу, затем училась в институте, вышла замуж — словом, Москву по праву считала своей родиной и не представляла себе жизни без нее. А родители, выйдя на пенсию, вернулись обратно в Минск, по которому все эти годы так тосковала душа.

— А вы не хотите тоже переехать во Францию? — спросила Люська. — Будете рядом с сыном и внуком…

Но Маргарита Ивановна только замахала руками:

— Ну что вы, детка! Кому в Париже нужна такая старая кошелка, как я?.. Языка не знаю, иностранцев боюсь, ну что там у меня была бы за жизнь? Сидеть в четырех стенах? У Мишеньки же работа, он не может постоянно находиться при мне нянькой и переводчиком. Мне уже поздно так кардинально менять жизнь, и язык, и окружение… Здесь хотя бы я чувствую себя самостоятельным и независимым человеком. Лучше я буду иногда прилетать к ним в гости. На Новый год или Рождество, к примеру…

И Люська вынуждена была признать, что она права.

За беседой и кофе время пролетело незаметно. Пассажиры рейса «Москва — Париж» благополучно вылетели в положенное по расписанию время. Можно было покидать аэропорт и отправляться по домам.

— Присмотрите еще минут пять за Алесей? — смущенно улыбнувшись, попросила Люська. — Если вас это, конечно, не сильно затруднит… Мне нужно в туалет, я быстро.

— Разумеется, присмотрю, о чем разговор! — успокоила Маргарита Ивановна.

Люська отправилась в дамскую комнату. Невысокая девушка, мывшая руки под краном, при ее появлении вдруг удивленно вскрикнула:

— Ой… привет!

Люська, уже устремившаяся было к одной из заветных кабинок, едва не споткнулась от неожиданности и повернула голову в сторону окликнувшей. Ей потребовалась пара секунд на то, чтобы в худенькой, по-мальчишески стриженой блондинке признать…

— Леля? — выдавила она из себя.

— Не узнала? — засмеялась та и взбила свои короткие волосы. — С тех пор, как сменила прическу, многие при первой встрече в ступор впадают. А я не могу долго находиться в одном и том же облике, всегда хочется каких-то перемен… Ну а ты, я смотрю, все та же, ничуть не изменилась!

Люська не знала, стоило ли ей обижаться или радоваться подобному комплименту — Лелю вообще порой было трудно понять.

— Почему я должна была измениться за четыре месяца? — с показным равнодушием пробормотала она, пожав плечами и одновременно пытаясь унять внутреннее волнение.

— Всего четыре месяца прошло? Я не считала, мне казалось, что намного больше… — беззаботно отозвалась Леля. Она так радостно щебетала, словно увиделась с лучшей подругой, очевидно, совсем забыв, при каких обстоятельствах состоялась их последняя встреча в Диминой квартире.

— Ну, правда, ты тогда была с животом… — начала было Леля, но внезапно осеклась. Видно, она была не совсем уж бесчувственной сукой, и кое-что в ее голове по поводу Люськи все же отложилось.

— Прости… — пробормотала она в искреннем раскаянии. — Я не хотела… Дима говорил, что у тебя случилось несчастье, малыш умер…

Люська зажмурилась. Она и так постоянно кляла себя за то проклятое лживое письмо, а тут еще живо вообразила любимое дочкино лицо, и ей стало плохо от самого этого словосочетания — «малыш умер»…

— Прости, — еще раз повторила Леля, сама расстроенная от того, что затронула этот деликатный вопрос. Люська махнула рукой, давая ей понять, что тема закрыта.

— А ты что здесь делаешь? — полюбопытствовала Леля. — Куда-то летишь?

— Нет, просто провожала друга, — отозвалась Люська нехотя, а затем из чистой вежливости спросила:

— А ты?

— Я в Лондон лечу, у меня там выставка будет, — похвасталась Леля.

— Поздравляю, — машинально откликнулась Люська, хотя ей было глубоко плевать и на выставку, и вообще на Лелю в целом. Вернее, она ненавидела эту девицу так, что темнело в глазах, и не понимала, чего ради сейчас рассыпается перед ней в реверансах, когда нужно просто молча уйти.

— Как там Дима? — поинтересовалась вдруг Леля. — Вы общаетесь?

У Люськи закружилась голова.

— А вы… разве… нет? — спросила она вместо ответа. Леля рассмеялась, впрочем, несколько натянуто.

— Я уже пару месяцев ничего о нем не слышала, — с плохо скрываемым сожалением призналась она наконец. — Он перестал отвечать на мои звонки, а дома его застать невозможно…

— Что же он так с тобой? — ровным голосом осведомилась Люська и, не удержавшись, нагрубила:

— Поматросил и бросил?

Леля, судя по выражению ее лица, хотела поначалу обидеться, но затем махнула рукой.

— Былого не воротишь, теперь я это точно знаю… Изначально было глупо с моей стороны надеяться на что-то, приезжать в Москву, пытаться его вернуть… Дело даже не в том, что он на тот момент встречался с тобой. Просто у него ко мне давно все перегорело. Чего уж скрывать, у меня не было никаких шансов. Ну и к лучшему. Сейчас у меня появился любимый человек, и мы вместе летим в Англию, так что…

— Так значит, ты больше не с Димой, — заторможенно повторила Люська.

— А тебя он что — до сих пор волнует? — удивилась Леля. Люська не отвечала. Леля снова взъерошила свои волосы, словно обдумывая какую-то важную вещь, а потом все-таки решилась.

— Ну, раз уж зашел такой разговор… Я должна тебе кое в чем признаться. Помнишь то утро, когда ты приехала к Диме без звонка и увидела меня?

Помнит ли она?.. Да это стало ее ночным кошмаром. Она никогда не сможет забыть эту сцену…

— Ну так вот, — продолжала Леля. — Ты, конечно, подумала, что застала нас врасплох и все такое… Но на самом деле… На самом деле ничего между нами не было.

Мир перевернулся. Земля ушла из-под ног. Настал конец света. Однако Леля продолжала спокойно рассказывать:

— Понимаешь, меня давно заводила эта ситуация… Ну, что Дима никак не реагирует на мои провокации. А тут случайно узнала, что ты не ночуешь дома несколько ночей подряд. Вот в то утро я и пришла к нему без предупреждения, наврала, что у меня в ванной прорвало трубу, и напросилась принять душ…

«На самом деле ничего между нами не было. Ничего не было. Ничего не было…» — стучало у Люськи в висках, как приговор. Ей даже уже не были интересны подробности — потряс сам факт.

— Дима торопился в студию, сказал, что оставит мне ключи от квартиры, а я потом должна буду отдать их охраннику. Ну, в смысле, когда искупаюсь… Короче, пока он сам был в ванной, я решила вломиться к нему… без одежды, — Леля смущенно хихикнула. — Какой парень устоит перед обнаженной красивой девушкой? Тем более, перед той, с которой у него когда-то был страстный роман?

Люська продолжала молча смотреть на нее, без всякого выражения, и ждала, что она скажет дальше. Ждала своего окончательного уничтожения.

— В общем, я только разделась… И тут появилась ты. Я так разозлилась, что… решила немножко поблефовать. Терять-то мне все равно было уже нечего, я слишком далеко зашла. Предлагала поговорить всем вместе, чтобы Дима сделал окончательный выбор… Ну, что-то в этом роде, уже не помню, — она засмеялась.

Люська не могла поверить своим ушам. Ей казалось, что ее сердце медленно рвут на кусочки раскаленными щипцами. А Леля СМЕЯЛАСЬ!

— Ты еще сыграла мне на руку, когда не захотела разборок и просто смылась, — Леля подмигнула ей, как заговорщице. Это было возмутительно настолько, что Люське захотелось ее убить.

— В общем, — Леля махнула рукой, — ничего из моей затеи не вышло, Дима меня к себе в ванную даже не пустил, заперся. Может, подозревал, что у меня на уме… Я обиделась и ушла домой, даже не стала у него душ принимать. Вот, теперь покаялась — и камень с души упал! — она снова легко и беззаботно рассмеялась, словно колокольчик зазвенел, но вдруг осеклась, заметив помертвевшее Люськино лицо.

— А что ты на меня так странно смотришь? — спросила она, будто ждала, что после всех ее откровений Люська бросится ей на шею, орошая светлыми слезами всепрощения.

— Ты мне сломала жизнь, — тихо и внятно произнесла Люська. Леля выкатила на нее глаза.

— В каком смысле? Я же извинилась…

— Ты мне сломала жизнь, — повторила Люська и, не сказав больше ни слова, развернулась и вышла из туалета, забыв, зачем сюда приходила. Леля еще успела обиженно крикнуть ей в спину: «А я-то тут при чем?.. Вы с Димой расстались не из-за меня, я же не виновата, что ребенок не выжил!..» Но Люська больше не слышала ничего и не воспринимала. Она шла на автопилоте и уговаривала себя только об одном — сдержаться и не устроить истерику прямо здесь, в аэропорту. Она доберется с Алесей до дома, а там… там можно будет выдернуть из груди этот стальной штырь, который сейчас мешал ей вдохнуть полной грудью и отдаться эмоциям.

«Домой… домой… домой…» — повторяла Люська, как мантру. Там ей станет легче. Там не нужно будет держать лицо.

…Всю ночь она проплакала. Прерывалась лишь на то, чтобы покормить проснувшуюся Алесю, а затем снова укладывала ее в кровать и уходила реветь в другую комнату, чтобы не тревожить дочку. Слезам не было видно конца, Люська даже перестала их вытирать, они все лились и лились рекой, да что там рекой — Ниагарским водопадом, как минимум!.. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой. Да, у нее ребенок, и, по сути, отныне она никогда не будет одна. Но это было одиночество иного толка. Она окончательно осознала, что уже ничего нельзя вернуть. Напрасно она обвинила в своих проблемах дурищу Лелю — та действительно не виновата в том, что Люська своими руками сломала себе жизнь. «Не верь глазам своим» — вот о чем надо было помнить, нужно было поговорить с Димой, и все надуманные проблемы рассыпались бы в прах за секунду. А она поспешила — и все бесповоротно испортила. Леля, конечно, отъявленная стерва, ну а Люська в таком случае — просто безмозглая овца. Обрубила все концы, а теперь страдает… И не вернуться к Диме уже. Стыдно, больно, невозможно. Но винить в этом некого кроме себя самой.

За окном стал заниматься тусклый октябрьский рассвет. Люська поняла, что ночь закончилась. Она не спала ни минуты, а впереди — длинный утомительный день, один на один с грудным младенцем, и в этой квартире больше нет никого, кто мог бы ей помочь…

Внезапно она разозлилась на себя и резко встряхнула растрепавшимися волосами.

— Прекрати! — сказала она вслух. — Хватит. От того, что ты ноешь и жалеешь себя, толку все равно не будет. Прими как данность то, что имеешь. Все близкие, слава Богу, живы и здоровы. У тебя дочь. А теперь у тебя появилось еще и ДЕЛО…

Под «делом» она имела в виду подписание договора с издательством «Ант». Люська не собиралась останавливаться на достигнутом. У нее выйдет две книги, но ей нужно писать еще и еще. У нее есть к этому и способности, и, главное — желание. Нужно быть полной дурой, чтобы прохлопать ушами возможность состояться, сделать себе имя на литературном поприще. К слову, об имени — Люська твердо решила, что будет издаваться под псевдонимом. Сотрудники издательства не возражали — все равно это писательский дебют, настоящее ее имя было никому не известно. Поколебавшись, Люська выбрала себе творческий псевдоним — Глаша Маланина. Это была своеобразная дань памяти Юрия Васильевича Азимова, о котором она до сих пор вспоминала с теплотой и тоской на сердце. Ведь именно как Глаша Маланина она опубликовала последнее прижизненное интервью великого продюсера. В издательстве решили, что это имя звучит гораздо более громко и стильно, чем незатейливое «Людмила Малахова», и контракт был подписан.

Маленькая Алеся сонно закопошилась на большой кровати и начала нетерпеливо покряхтывать, давая понять, что проголодалась. Люська услышала знакомый призыв и заспешила в спальню. При виде дочки ее захлестнула привычная волна нежности.

— Малышка моя… — прошептала она, укладываясь рядом с девочкой, чтобы покормить. — Обещаю тебе… Обещаю — я выживу. Ради тебя и для тебя. Мы с тобой прекрасно заживем вдвоем, честное слово. У нас все будет просто замечательно!

Алеся деятельно заработала щечками, всасывая материнское молоко. Ее пока мало что волновало в этой жизни. Ей было тепло и спокойно рядом с мамой, а всех остальных проблем для нее попросту не существовало.

Началась самостоятельная жизнь. Конечно, до этого Люська тоже самоуверенно считала, что справляется с московской мясорубкой собственными силами. Но, как выяснилось, это была лишь иллюзия. Сначала она жила в комнате с хозяйкой, затем — на паях с подругами в съемной квартире, после — с Мишей. Никогда еще в этом городе она не была предоставлена исключительно самой себе.

В издательстве ей выплатили неплохой аванс за обе книги, и это позволило вздохнуть спокойно, хотя бы месяц не парясь о куске хлеба насущного. Но Люська знала, что, как только аванс будет истрачен, ей придется туго — неизвестно, когда сборники ее рассказов появятся на полках книжных магазинов, на это требуются месяцы и месяцы подготовки, а жить на что-то надо. Поэтому она возобновила свою подработку на дому — писала статьи и колонки в глянцевые журналы и на Интернет-сайты. Времени на, собственно, творчество оставалось все меньше. Конечно, можно было писать рассказы ночами — в конце концов, ей всегда сочинялось вдохновеннее именно в эту пору. Но она так выматывалась за день, что уже в одиннадцать часов падала на постель как подкошенная. Алеся, солнышко, мамина отрада, была просто паинькой — она с аппетитом ела, хорошо спала и вообще никогда не капризничала попусту. Если у Люськи не было времени на прогулку с дочкой, она одевала Алесю потеплее и просто выставляла коляску на балкон.

Иногда, чтобы совсем уж не одичать, она приглашала к себе в гости Жанку или Лилю. Но прежней беззаботной близости между ними все равно уже не было. Люська опасалась, что стала занудной мамашей, которая умеет поддерживать разговор только о подгузниках да детских какашках. На самом деле, причину следовало искать не в ней — просто у них у всех были разные жизненные приоритеты. Лиля по-прежнему порхала от одного места работы к другому, была в долгах как в шелках и искренне мнила себя покорительницей Москвы. Жанка влюбилась в коллегу из питерского филиала, с которым познакомилась на одной из общих корпоративных вечеринок. Люська же сейчас не принадлежала себе самой — все, что она делала, было так или иначе ради Алеси, для ее уверенного настоящего и безоблачного будущего.

От тоски Люська стала часто включать телевизор. Она практически не всматривалась в то, что происходит на экране, но звук работающего телевизора успокаивал, создавая иллюзию, что она не одна в доме, и на этом фоне Люська занималась своими домашними делами или работала за компьютером. Периодически ей попадались новости о Диме. Сначала было больно, потом как-то сгладилось, и она даже стала с интересом вникать в суть информации, а еще более пристрастно — вглядываться в любимое лицо на экране, пытаясь прочесть в его глазах, помнит ли он о ней?.. Скучает ли?…

Судя по всему, дела у него шли неплохо. Он окончательно выкарабкался из той ямы, в которую угодил после смерти Азимова. Сейчас же Дима вознесся на вершину. Песни его играли отовсюду, ряды поклонников росли, авторитет среди коллег по шоу-бизнесу — тоже. Главный музыкальный канал присудил ему премию «Лучший исполнитель года»; в этой номинации он обошел самого Кирилла Фикорова. В ноябре состоялся очередной отбор на ежегодный конкурс песни «Евросонг», и путем СМС-голосования зрители вновь выбрали Диму для участия в этом международном состязании. Когда в прямом эфире объявили его победу, Люська увидела, что он не может сдержать слез. Она и сама захлюпала носом, безмерно гордясь Димой и любуясь им, хотя давно уже не имела на него никаких прав. Что ж, ее эмоции были вполне объяснимы, ведь она чувствовала себя немножечко причастной к его успеху. Да и немудрено — два года назад, когда они познакомились, Дима еще только начинал свою карьеру. Она видела его взлеты и падения, радовалась и переживала за него… Какую-то часть его жизни (пусть небольшую, пусть ничтожно мелкую по сравнению со ВСЕЙ жизнью) ей повезло быть рядом. Она была очень благодарна судьбе за Диму и не жалела ни о чем. Она даже искренне порадовалась бы, если б узнала, что в его жизни без нее появились новые люди, новые друзья, новые интересы и увлечения… Она от всего сердца желала ему счастья, несмотря на то, что у него была своя дорога, а у нее — своя… Дима был для нее даром судьбы, и лучшего человека в мире она не знала. Что ж, сама виновата в том, что сейчас одна — такие драгоценные подарки нужно беречь. Да и потом… разве Алеся не была ее самым главным, самым дорогим подарком?

Пришла зима. Приступы меланхолии овладевали Люськой все чаще, потому что она практически не видела дневного света. Для большинства людей декабрь знаменовал собой чудесное предвкушение новогоднего праздника, для Люськи же он был наполнен черной тоской и безысходностью. Хотелось забиться в свою норку и не вылезать никуда, и чтобы ее не трогали…

Приближался день рождения Димы — юбилейная дата, двадцать пять лет. В связи с этим он устраивал грандиозный концерт с симфоническим оркестром в зале Чайковского. Предстоящее выступление широко освещалось в СМИ — оно символизировало новую ступень карьеры молодого талантливого певца. Дима должен был исполнять как классические, так и современные вещи, в том числе и собственного сочинения. Люське отчаянно хотелось попасть на этот концерт — это был единственный возможный способ легально увидеть Диму, не показываясь ему на глаза при этом. Она просто посмотрела бы на него издали, послушала, оставаясь при этом незамеченной. Но, во-первых, цены на концерт кусались, особенно учитывая теперешнюю Люськину жесткую экономию. А во-вторых, и это было более существенной причиной — ей не с кем было оставить Алесю на вечер. Не тащить же ее с собой в зал Чайковского, да ее бы и не пустили с младенцем. В общем, пришлось отказаться от этой мечты. А увидеть Диму хотелось дико, невыносимо!

Что тут еще скажешь? Ни убавить, ни прибавить… Дима всегда убийственно точно подбирал слова и мелодии для своих переживаний. Интересно, в разлуке с ней он написал какие-нибудь новые песни?.. Люська старалась гнать от себя подобные мазохистские мысли, но они были сильней ее воли.

В один из таких депрессивно-меланхоличных вечеров в гости заглянула Лилька, предварительно позвонив. Выглядела она подтянутой и серьезной. Отдала Люське долг — две тысячи шестьсот рублей (очень кстати), извинившись, что «все остальное — как-нибудь потом».

— Работу нашла? — поинтересовалась Люська.

— Нет, я уезжаю завтра…

— Куда уезжаешь? — не поняла Люська. Лиля махнула рукой:

— Совсем уезжаю… Из Москвы. Домой, к маме. Нехорошо это, она у меня там одна, а я уже столько лет в Москве херней страдаю, мыкаюсь… Толку-то? Надоело.

— Тебе — и надоело?! — Люська не верила своим ушам. — Ты же всегда говорила, что только в Москве и есть настоящая жизнь, что найти работу — это ерунда, главное — жить ЗДЕСЬ… Неужели сдаешься?

— Сдаюсь, — тихо согласилась Лилька. — Цели не вижу, понимаешь? Смысла в жизни нет. Кому я тут нужна?..

Когда Лилька ушла, Люська еще некоторое время сидела в полной растерянности. У нее было такое ощущение, что в ее жизни рушится последний бастион.

Довольно часто звонила мама, просилась приехать в Москву хотя бы на пару недель, понянчиться с внучкой, которую видела только на фотографиях. Робко звала Люську вернуться домой… Люська говорила с ней преувеличенно бодрым тоном, чтобы та думала, будто в жизни дочери все идет отлично. Да и подавала информацию она в самых радужных тонах: сама себе хозяйка в двухкомнатной квартире, контракт с крупнейшим книжным издательством России, стабильная подработка… словом, нет повода для беспокойства, и приезжать к ней тоже не нужно, она справляется. Однако, когда они заканчивали разговор, за горло Люську снова ледяной рукой цепко хватала беспросветная тоска. Она принималась плакать, чувствуя себя заброшенной и покинутой, как на необитаемом острове.

Странно все-таки сложилась жизнь. Москва, в которую она всегда так стремилась, в итоге стала для нее просто кладбищем воспоминаний. Сначала она потеряла Андрея, потом — Диму, затем Мишу… Подруг тоже не осталось, Алина уехала, Лилька тоже уехала, а Жанка просто отдалилась. По сути, ни одной живой душе в этом мегаполисе не было больше дела до Люськи, будто Москва сожрала ее целиком и косточек не оставила.

За четыре дня до Нового года Люська вышла из дома вместе с Алесей в слинге. Она давно не выбиралась на улицу, ограничиваясь «балконными прогулками», но сегодня все же решила освежиться, глянув на свое зеленовато-серое отражение в зеркале. В голове не было точной программы действий, однако ноги почему-то привели ее к метро. Она, как в полусне, доехала до станции «Комсомольская», вышла на Казанский вокзал и… неожиданно для самой себя купила билет домой. На малую родину. В один конец.

Это было так логично, словно идея бросить Москву сидела у нее в подсознании уже давно, хотя ей казалось — вот только что пришла в голову.

— Ни на сегодня, ни на двадцать девятое, ни на тридцатое билетов по этому направлению нет вообще, — сообщили ей в кассе, — есть только на тридцать первое декабря, но придется Новый год в поезде встречать, — кассирша захихикала.

До Люськи поначалу не дошел смысл ее слов. Подумаешь, Новый год в поезде — ну и что? Как будто она собиралась праздновать…

— Так на тридцать первое место есть? — уточнила она.

— Есть, — подтвердила кассирша, — но остались либо верхние купейные, либо нижние СВ. Понимаете, очень много народу едет, несмотря даже на праздник…

Подумаешь — новогодняя ночь… Ну, проведет ее Люська в поезде, и что в этом страшного? Зато уже первого января она будет дома, с родителями. А здесь, в Москве, все равно никому нет до нее никакого дела. Она — всего лишь песчинка в этом огромном безбрежном море… Никто и не заметит, что ее больше тут нет. А ее книги… Что ж, договор с издательством уже подписан, остальные диалоги вполне можно вести по телефону или Интернету, ну, в крайнем случае — выберется она снова с столицу на день-другой, чтобы уладить необходимые формальности.

Словно в трансе, она вернулась домой, покормила Алесю, поменяла ей памперс, уложила спать и принялась рассеянно собирать вещи. Наверное, надо кому-нибудь сообщить о своем отъезде… с кем-нибудь попрощаться… Да вот только с кем? В первый момент ей, как обычно, пришла в голову мысль о Диме. Она все-таки очень сильно по нему скучала… Но Люська отвергла эту идею. Она боялась, что Дима начнет уговаривать ее остаться. Точнее, она ЗНАЛА, что он будет это делать, и опасалась, что может поддаться на его уговоры — не хотелось идти на поводу собственных эмоций и слабостей. То, что она уедет, будет лучше и для нее самой, и для Димы тоже.

В таком случае, следует известить Мишину маму, чтобы она забрала ключ от квартиры. Больше ее отъезд не коснется ни одной живой души. Пока же нужно решить, что она заберет с собою… Вещи, само собой, за один присест она не увезет. Поэтому надо продумать, что необходимо взять в первую очередь, а за чем вернуться как-нибудь потом… Через месяц… или через год. Или вообще не вернуться.

Москва, 31 декабря 2006 года

Люська, уже стоя в дверях, в последний раз оглянулась, чтобы проверить, не забыла ли она чего. Собственно, все основное ее богатство, нажитое за четыре года в Москве, легко уместилось в одном чемодане. Да и что там было особенно ценного? Только одежда, книги да ноутбук. Стоило, наверное, присесть на дорожку, но как-то глупо было делать это в одиночку. Мишина мама, которая приехала за ключами от квартиры, дожидалась Люську во дворе, с Алесей на руках.

Почему-то в эти самые последние минуты перед выходом Люське в голову лезли совершенно посторонние и странные мысли. Например, она вспомнила, как ее бывшая квартирная хозяйка Неонилла Борисовна, решив сэкономить, отправилась на елочный базар вечером тридцать первого декабря. Она уверяла, что продавцы будут отдавать свой товар за бесценок — это логично, потому что всем хочется поскорее домой, к столу, к телевизору, к «Голубому огоньку»… Но Люське, честно говоря, было непонятно, какой кайф в том, чтобы впопыхах нестись с елкой через весь город, а потом так же торопливо наряжать ее — в самую последнюю минуту.

Ну что — все?.. Она еще некоторое время прислушивалась к своим внутренним ощущениям, словно выискивая какую-нибудь зацепку, причину для того, чтобы… А, была не была! Люська сдалась, поняв, что просто не сможет уехать навсегда из Москвы, не попрощавшись перед этим с Димой. Она быстренько, всего пару слов ему скажет…

Люська сняла трубку домашнего телефона и набрала номер Диминого мобильного по памяти. Она не смогла его забыть, как ни пыталась… Люська тихонько молилась, чтобы Дима не был занят (все-таки канун Нового года, сплошные выступления). А если, еще того хуже, он вообще сменил номер? Она ведь, в таком случае, уже его не разыщет — куда там…

Почти тут же она услышала длинные гудки в трубке — о, какое счастье! — а затем, слава тебе, господи, раздался родной до боли голос, от звука которого у нее перехватило дыхание и задрожали колени, как у влюбленной школьницы:

— Алло?

— Дима… — сказала она нерешительно. Он узнал ее моментально и, не дав договорить, закричал в трубку так, что она чуть не оглохла:

— Люська!.. Люсь, это ты?! Я тебя убью, ты совсем с ума сошла — не звонила мне тысячу лет, телефон поменяла, переехала!.. Я с ног сбился, искал тебя… Чуть не рехнулся… Где ты?! Боже мой, ты вообще КАК?!

Люська откашлялась.

— Димуль, я вот звоню тебе, чтобы поздравить с наступающим Новым годом и…

— Никаких «наступающих»! — бодро перебил ее Дима. — Быстро говори мне, где ты сейчас… С тобой все в порядке?!

— Со мной все хорошо, — Люська улыбнулась. — Вообще-то я звоню, чтобы попросить прощения. Хочу, чтобы ты не держал на меня зла в новом году, и…

— Глупости, — перебил он, — это все пустое, девочка моя, я безумно хочу тебя увидеть. Скажи мне, где ты, и я сейчас же приеду!

— Пожалуйста… пожалуйста, не перебивай меня, — попросила Люська, которой важно было выговориться. — Дай мне закончить…

— Конечно, конечно, — согласился он, видимо, боясь, что она вообще может бросить трубку. — Говори.

— Просто хочу, чтобы ты знал. Помнишь, я уехала на несколько дней в свою съемную квартиру, чтобы встретиться с Алиной? Ну так вот. Я приезжала обратно к тебе. Утром.

— Когда? — спросил он в замешательстве.

— В тот самый день, когда у тебя была Леля, напросившаяся принять душ.

— Господи ты боже мой, — застонал Дима, — ты ее видела?

— Да, я открыла дверь своим ключом. Она была голая.

— Послушай, я тебе сейчас все объясню, ты просто не так поняла… — торопливо заговорил он, чуть не плача от досады. — Совершенно идиотская ситуация, но это не то, что ты подумала…

— Я знаю, Димуль, — перебила она. — Встретила эту самую Лелю пару месяцев назад, и она мне все рассказала. Практически покаялась…

— Чушь какая-то, — выдохнул Дима. — Значит, все это время ты втайне держала на меня обиду, думая, что я тебя обманывал?

— Прости меня… прости, — у Люськи перехватило дыхание.

— Да нет, это ты меня прости, — он тоже еле сдерживал слезы, — я вообще не должен был пускать ее на порог, нужно было вышвырнуть ее пинками… Постой, — его вдруг осенила страшная догадка. — А твои преждевременные роды… они были вызваны именно этой ситуацией? Ты испытала такой стресс, что…

Разговор вырулил на опасную дорожку. Люська скорее сдохла бы сама, чем позволила бы еще раз вслух проговорить эту страшную ложь о том, что ее дочь умерла.

— Не будем об этом, — сказала она торопливо. — Димочка, у меня очень мало времени осталось, я вообще-то звоню, чтобы попрощаться, через несколько часов уезжаю к маме…

— О, боже, — Дима застонал, — ты уезжаешь? Сегодня?! Какая досада, а когда ты возвращаешься?..

Она помолчала немного.

— Я насовсем. В смысле, из Москвы насовсем уезжаю, Дим. Понимаешь?..

— Ты что, спятила?! — завопил он. — Люсь, ну что ты глупости какие мне говоришь, давай прекращай! Шутишь, да?

— Я серьезно… И мне уже, собственно, пора выходить… — голос у Люськи дрогнул. — Счастливо тебе…

— Постой! — заторопился Дима. — Какой вокзал, во сколько отправление, номер поезда, вагона, купе?..

— Этого я тебе, извини, не скажу, — отказалась она твердо. — Дим, я же понимаю, к чему ты клонишь… Не надо приезжать. Это мое окончательное решение. Просто хотелось услышать тебя перед отъездом.

— Нет!!! Люсь, пожалуйста, не клади трубку! Ну подожди!.. — взмолился он. Люська понимала, что дальше разговаривать нельзя — иначе она сейчас действительно расплачется… Поэтому она решительно швырнула трубку на рычаг и буквально вылетела из квартиры, захлопнув за собой дверь.

Все, все, все, окончательно и бесповоротно, назад пути нет!..

Она выскочила из подъезда так, будто за нею гнались.

— Что случилось, милочка? — удивилась Маргарита Ивановна. — У вас такое лицо, словно вы увидели привидение…

— Да нет, наоборот, — Люська нашла в себе силы, чтобы слабо улыбнуться. — Я только что избавилась от последнего призрака в моей жизни.

Она отдышалась, жадно подставив лицо морозному декабрю, затем отдала Мишиной маме ключи от квартиры и забрала у нее Алесю. Вызванное ею такси уже ждало возле подъезда. До отправления поезда оставался час.

— Вы уверены, что вас не нужно провожать? — с сомнением спросила Маргарита Ивановна. — Все-таки тяжело одной — и чемодан, и ребенок…

— Да все в порядке, — возразила Люська. — Не люблю слезных прощаний у вагона… Спасибо вам огромное, но одной мне будет как-то спокойнее. Да и чего тяжелого? Алеся в слинге, чемодан на колесиках.

— Ну… если вдруг передумаете, всегда сможете вернуться, — сказала Мишина мама напоследок. — Квартира никуда не денется, так что…

— Спасибо вам за все, — повторила Люська.

Они обнялись на прощание, затем таксист помог положить чемодан в багажник, и Люська вместе с дочкой уселась на заднее сиденье.

«Не плакать. Не плакать…» — приказала она себе и с преувеличенной веселостью помахала Маргарите Ивановне через стекло.

…Кассирша сказала правду — даже спальный вагон был полон. Правда, в своем купе Люська пока находилась одна. Она с облегчением сняла слинг, уложила Алесю, забаррикадировав с обеих сторон подушками, чтобы дочка не скатилась на пол, и запихнула чемодан под полку. Затем Люська уселась возле окна и стала ждать отправления. Оставалось еще около двадцати минут — и прощай, Москва!..

Люська не стала предупреждать родных о приезде. Решила, что нагрянет сюрпризом. Мама, наверное, уже наготовила праздничных салатов, скоро соберутся гости… А ведь родители наверняка будут ей звонить, чтобы поздравить с Новым годом. Нет, нет, нет, все равно не стоит им говорить, что она уже в пути. Люська представила, как завтра дома ей все удивятся и обрадуются. Мама, конечно же, сразу усадит за стол и начнет потчевать вкусностями, оставшимися с новогоднего стола… Хотя нет — первым делом, скорее всего, все кинутся к маленькой Алесе. Самое главное, Люська знала, что никто не полезет к ней в душу, не станет посмеиваться, что, дескать, пожила в столице — и вернулась, поджав хвост, да еще и с приплодом… Они все поймут и лишнего не спросят. На душе потеплело…

Люська открыла купленный практически на последние сто рублей журнал (остатки денег были спущены на билет в СВ и такси). Будет чем занять время в пути… Веселенький Новый год ей предстоит, однако. Интересно, а в честь тридцать первого декабря проводники не предлагают пассажирам шампанского? Хотя, пожалуй, у Люськи и денег-то хватит разве что на стакан чая с вафелькой.

Дверь купе отъехала в сторону, и напротив Люськи на полку плюхнулся симпатичный молодой паренек, уже слегка поддатый. С удовольствием оглядел свою попутчицу и выпалил:

— Девушка, с наступающим!..

— Спасибо, и вас также, — сдержанно отозвалась она, внутренне разочарованно вздохнув. Нет, она не тешила себя иллюзией, что больше в ее купе никого не подселят. Но все-таки она рассчитывала на женщину-попутчицу. А теперь ни переодеться спокойно, ни Алесю покормить… Однако паренек, видимо, обладал легким нравом — он смотрел на Люську и Алесю с веселым умилением. Редко кто искренне радуется наличию в купе грудного младенца, так что это делало ему честь. В конце концов, Люська решила расслабиться и принять все как должное. Потерпит одну ночь, ничего страшного. А завтра к обеду она уже будет на месте…

— Мальчик, девочка? — спросил попутчик у Люськи. — Сколько месяцев?

— Девочка, — отозвалась она. — Четыре с половиной.

Паренек зашуршал своими пакетами, извлек из одного бутылку шампанского и торжественно водрузил ее на стол:

— Проводим старый год?..

«Ну вот, не успела подумать о шампанском — и оно появилось! — подумала Люська со смешком. — Как быстро мои желания сегодня материализуются…»

— Может, подождем, пока поезд не тронется? — спросила она.

— А чего ждать? — весело удивился попутчик. — Шампанского хватит, у меня еще есть…

— Да мне много нельзя, — отказалась Люська, — я же кормящая…

— Простите, — смутился он. — Ну, для непьющих у меня есть сок! Хотите?

— Все-то у вас есть… Вас не Дед Мороз зовут, случайно?

— Нет, Саша!.. — представился он. — А вас?

— Людмила.

— Очень приятно!

В это время она услышала голос, который не могла перепутать ни с чьим другим и потому в первые доли секунды даже не поверила, что это действительно может быть он:

— Люся!..

Вздрогнув, она перевела взгляд на дверь купе и увидела, что в узком пространстве между полуоткрытыми створками стоит Дима.

Она в панике вскочила.

— Что ты здесь делаешь?!

— Я за тобой, — деловито произнес он. — Где твои вещи? Собирайся, пойдем отсюда.

Люськины мысли заметались. Она испытывала море эмоций одновременно — растерянность, страх, сомнение, волнение, облегчение, восторг, смущение… «Я, наверное, выгляжу совершенной идиоткой!» — подумала Люська, стоя перед Димой и молча глядя на него. Тот тоже смотрел на нее с непередаваемым выражением на лице, без улыбки, серьезно и пристально.

— Как ты меня нашел? — выговорила наконец Люська, понимая, что молчание несколько затянулось.

— Да по всем вагонам пробежался, заглядывая в каждое купе, — он махнул рукой. Люська слабо улыбнулась.

— Я имею в виду, как ты меня нашел в принципе?.. Ты ведь даже не знал, с какого вокзала я уезжаю.

— Просто перезвонил по тому номеру, который у меня определился после твоего звонка. Сначала никто не брал трубку, а через полчаса я всё-таки дозвонился, — объяснил Дима. — Мне ответила какая-то бабуля… Ну вот, она и сказала мне, что ты уезжаешь с Казанского вокзала, и сообщила, на каком поезде. Я сразу же выехал… Повезло, иго пробок не было.

В это время Люськин попутчик опомнился. До этого он ошеломленно взирал на Димку, словно не мог поверить в реальность происходящего.

— Слушай, парень, а ты кто — Ангел, что ли? — выговорил он наконец.

— Ангел, Ангел, — Дима кивнул и перевел взгляд на Люську. — Одевайся, поезд сейчас отправится, надо уходить.

— Куда? — уточнила Люська, которая изо всех сил тянула время, не зная, как объяснить ему наличие Алеси. По всей видимости, Дима впопыхах не замечал малышку или заметил, но решил, что это — ребенок попутчика.

— Домой, — просто сказал Дима. Тем временем Саша, осознав то, что знаменитый певец — не глюк, с восторгом вскочил и принялся горячо пожимать ему руку.

— Димон!.. Ну, знаешь… Уважаю!.. Вот в самом деле — уважаю!.. Хоть и попсу поешь, но вот реально — душевно поешь, брат!

— Спасибо, — Димка искренне улыбнулся. Саша тем временем, суетясь, довольно ловко открыл бутылку шампанского и торопливо сунул ее знаменитому певцу:

— Выпей, дружище!.. За наступающий Новый год!

— Спасибо, но я за рулем, — вежливо отказался Дима. Тут в купе нарисовалась озабоченная, но, впрочем, вполне добродушная (кажется, тоже уже слегка под градусом) проводница.

— Молодые люди, провожающие есть среди вас?.. Выходите из вагона, поезд отправляется через пять минут! — объявила она.

— Да ты погляди, кто в твоем вагоне едет! — заорал Саша и гордо простер руку в сторону Димки с таким видом, словно он имел к появлению певца самое непосредственное отношение. — Это же сам Дима Ангел!

— Ой!.. — проводница тут же сомлела. — А я еще подумала, как похож, как похож… Мне казалось, вы только на самолетах летаете, на поездах не ездите…

— Да я, собственно, сейчас никуда и не еду, — Дима смущенно улыбнулся. — Я пришел вот за этой девушкой… Люсь, так где твои вещи?

— Господи, что же я такое делаю, — сказала сама себе Люська, — я же потом жалеть буду… — но все же указала ему вниз, под полку, где лежал ее чемодан. Димка ловко выудил его, затем заставил Люську надеть куртку и крепко взял ее за руку, собираясь уходить.

— Постой, — заикаясь, пробормотала Люська. Все поджилки у нее тряслись от страха. — Еще кое-что… из моих вещей.

Она указала на лежащую на полке девочку.

— Что это? Кто это? — непонимающе переспросил Дима и испуганно взглянул на Люську. — Это… твое?

— Это наше, — сглотнув ком в горле, выговорила она еле слышно. — Алеся Дмитриевна Малахова, прошу любить и жаловать.

Проводница с Сашей безмолвно наблюдали за разворачивающейся сценой, раскрыв рты.

— Этого не может быть, — тихо выговорил Дима, не отрывая взгляда от Алеси, и лицо его становилось все бледнее и бледнее. Люська даже испугалась, что он сейчас упадет в обморок.

— Я тебя убью, — сказал он наконец. — Честное слово, я тебя просто убью.

— Так вы не едете, девушка? — опомнившись, проблеяла проводница. — Поезд отправляется…

Люська уже сама ни в чем не была уверена и затравленно взглянула на Диму.

— Нет, — сказал он громко и решительно. — Она никуда не едет. Мы уже уходим… Бери девочку и пойдем.

Они практически бегом выскочили из купе.

Оказавшись снаружи, Дима поставил чемодан на перрон и, наконец-то, обнял Люську — так крепко, что она вскрикнула, испугавшись, что он задавит малышку. Поезд медленно тронулся, и вагоны поплыли мимо них один за другим.

— Какая же ты балда, — проговорил он, зарываясь лицом в ее волосы. — Еще чуть-чуть — и я бы вас обеих потерял, мне даже подумать об этом страшно…

— Прости меня, пожалуйста, прости, если сможешь… — Люська не выдержала и захлебнулась слезами. — Мне так стыдно, если бы ты знал… Я сама себя постоянно казнила за то, что натворила, за свое жуткое вранье…

— Хватит, хватит… — он приложил палец к ее губам, а затем принялся вытирать ей слезы. — Все позади. Черт возьми, все это гребаное дерьмо позади, ты понимаешь?! Мы снова вместе. Мы теперь всегда-всегда будем вместе, — тихо, но твердо пообещал он.

— Втроем… — напомнила Люська и нежно провела ладонью по его густым черным волосам. Он взглянул на Алесю с непередаваемым выражением лица.

— Можно мне… можно мне взять ее на руки? — спросил он, и голос его задрожал. Люська бережно передала ему Алесю, а слезы все катились и катились у нее по щекам.

Они стояли на перроне, обнявшись, и с ними была их дочь. Пусть со стороны это выглядело, как банальный хэппи-энд из глупого сентиментального кино, но Люська теперь знала: жизнь очень часто похожа на глупое, банальное, сентиментальное кино.

Тысячи и тысячи снежинок падали на них сверху. Мимо спешили люди, грохотали поезда. Вокзал большого города шумел и, казалось, жил собственной жизнью, а в воздухе витал незримый дух приближающегося Нового года. Каждый, кто оказался на улице в этот зимний вечер, подставлял лицо снегу, надеялся на грядущий год и с нетерпением ожидал счастливых перемен…