Почти невинна

Глава 12

Гай разослал герольдов в ближайшие городки и феоды с объявлением о турнире в честь возвращения сьера Эдмунда де Брессе. Слух об этом событии разнесся так далеко, что достиг улицы де Берри в Париже. Шарль д'Ориак занялся собственными приготовлениями.

А в замке тем временем кипела бурная деятельность, в которую включились все, от последней судомойки до воинов гарнизона, так что у леди Магдалены не осталось времени размышлять о будущем. Гай почти постоянно отсутствовал, а когда появлялся, неизменно запирался с начальником гарнизона, сенешалем или управителем. Он оставил все попытки обсудить с ней дальнейшую жизнь, решив, что приезд Эдмунда сумеет образумить ее.

Магдалена каждую ночь навещала его, но требовала лишь, чтобы он держал ее в объятиях, пока она спала. И Гай сдался, хотя лежал без сна почти до рассвета, думая о том времени, когда будет лежать в постели один, без прильнувшей к нему теплой, душистой, нежной любовницы.

Еще немного, и теплое, душистое, нежное создание прильнет к законному мужу.

А тем временем члены клана де Борегаров, пребывавшие в Париже и Руссильоне, узнали,

что их предательское покушение не удалось и Эдмунд де Брессе жив.

Бертран де Борегар незамедлительно сорвал злость на своем сыне Жераре, посланном прошлым летом в Англию с поручением убрать мужа Магдалены любой ценой и любыми способами.

— Людям хорошо заплатили, — заметил глава рода. — Заплатили за работу, которую они не сумели сделать.

— Невозможно поверить, господин мой, что он выжил после таких ран, — оправдывался бледный как полотно Жерар, прекрасно сознавая, какая опасность грозит тому, кто не смог выполнить приказ отца. — Наемники клялись, что он был мертв, когда они уходили.

— И ты им поверил? — саркастически бросил отец. — Может, в доказательство они принесли тело?

— Нет, господин, — запинаясь, признался сын. — Но у меня не было причин сомневаться. Они всегда верно служили нам и честно отрабатывали полученные деньги. И по правде сказать, им было бы трудно тащить труп в странноприимный дом, где я остановился.

— Глупец! — рявкнул Бертран. — Я окружен идиотами и ничтожествами! Женщина родила наследницу, пусть и девчонку. Лорд де Жерве укрепил феод против внезапной атаки. Мало того, сделал все, чтобы владения невозможно было отнять по закону. И в довершение появляется муж, чтобы занять законное место и скорее всего получить очередного ребенка для Ланкастеров от твоей низкорожденной кузины!

Он выхватил из-за пояса кинжал. Рубиновый глаз змеи сверкнул на солнце, когда Бертран вогнал клинок в дубовый стол, где он остался, подрагивая, под самым носом Жерара де Борегара. К счастью, тот, видевший и не такие сцены, сверхчеловеческим усилием воли сумел взять себя в руки и не отпрянуть.

— Шарль — единственный из вас, наделенный не только умом, но и отвагой, — продолжал Бертран. — И где он, во имя Святого Христофора? Развлекается при парижском дворе?

Он вытащил кинжал из столешницы и швырнул в стену прямо над головой Жерара. Его сын снова не пошевелился. Подобные забавы были привычны для разгневанного отца. Он проделывал это, даже когда сыновья были совсем маленькими. При этом он далеко не всегда промахивался, и кинжал довольно часто находил свою цель, в результате чего все его сыновья носили шрамы на руках и бедрах, полученные в память об уроках любящего родителя.

— Кузен говорил, что переждет зиму в Париже, — вмешался Филипп, не заботясь о том, что обращает отцовскую ярость на себя. — Так он потратит меньше времени на переезд в Брессе, когда план похищения будет готов.

— И что хорошего даст нам это похищение? — отрезал отец. — Тем более что ее муж, владетель Брессе и вассал Джона Гонта, остается неоспоримым хозяином феода?

— Мы организуем его убийство, господин, — пообещал Жерар, заводя руку за спину, чтобы вытащить клинок из панели, и вручая его отцу рукоятью вперед. — Яд… несчастный случай на охоте… все это легко сделать и делалось много раз.

— Но из-за твоего промаха мы потратили целый год!

Кинжал снова описал изящную дугу в воздухе и вонзился в дальний конец стола. На этот раз, похоже, отец просто показывал свою меткость, и сыновья немного расслабились.

— Не будь этого, мы могли бы залучить Магдалену вместе с девчонкой в Каркасон до летнего равноденствия.

— Еще не поздно, — уверял Жерар, готовый на все, лишь бы вернуть благоволение отца. — Я сам отправлюсь в Париж и присоединюсь к кузену. Постараюсь расправиться с де Брессе, а кузен займется женщиной, как и намеревался.

Прежде чем Жерар успел покинуть Руссильон, из Парижа прибыл гонец от Шарля, жилистый тощий человечек с оливковой кожей и проницательными черными глазами, которые, казалось, так и шныряли по сторонам, не упуская ни малейшей мелочи. Но его поведение было столь скромным, а положение посланца, постоянно курсировавшего между крепостью де Борегаров и Парижем, так укрепилось за последние несколько месяцев, что никому не приходило в голову заметить зоркость его глаз или то странное обстоятельство, что он предпочитал держаться в тени. Переданное им устное послание было крайне простым. Шарль д'Ориак считал, что наконец придумал способ избавиться от Эдмунда де Брессе, не вызвав и тени подозрения в отношении какого бы то ни было члена семьи де Борегаров. Кроме того, он уже приступил к осуществлению плана похищения Магдалены Ланкастер, который и будет завершен без малейшего указания на то, кто за ним кроется. Уже через три-четыре недели и женщина, и ребенок окажутся в Каркасоне.

Только через несколько дней обитатели замка в Тулузе заметили отсутствие смуглого гонца. Впрочем, это никого не обеспокоило: наемные слуги часто приходили и уходили, поскольку не были подвластны господину, как сервы. Единственной особой, горько пожалевшей о его исчезновении, была маленькая прачка в доме Шарля д'Ориака на парижской улице де Берри.

Магдалена сидела на широком каменном подоконнике в маленькой круглой комнатушке, расположенной в башне, той самой, которую, казалось, целую вечность назад она обнаружила и назначила местом свиданий для краденых минут запретных ласк и наслаждений, так любимых ею и Гаем. Но вот уже несколько недель никто сюда не заходил, и Магдалена постепенно осознала, что Гай больше не собирается делить с ней эти мгновения тайного счастья.

Магдалена была вне себя от горя. Теперь взгляд Гая был всегда холоден, и, даже когда он держал ее в своих объятиях, она ощущала его отчуждение. Но продолжала цепляться за надежду, что, пока он с ней, пока прижимает ее к себе, обязательно случится то, что вновь свяжет их, и уже навсегда. Он поймет, что они предназначены друг для друга и навеки связаны узами любви, теми, что крепче любых уз, созданных руками человека, вроде таких, которыми связал ее и Эдмунда Джон Гонт во имя собственных целей.

День выдался жарким. Рано проснувшаяся пчела деловито жужжала под окном. Магдалена подтянула колени к подбородку и прислонилась спиной к оконной амбразуре. У подъемного моста послышался повелительный призыв герольда. Магдалена лениво прислушалась к обмену сигналами, не совсем понимая, что они означают. Она сонно глянула во двор. В последнее время в замок прибывало столько людей, что она только для порядка поинтересовалась, что изображено на штандарте вновь прибывших.

Герольд с эскортом въехали во двор. На трубе развевался сокол де Брессе.

Магдалена медленно подалась вбок, чтобы лучше видеть. От казарм широким шагом шел Гай де Жерве. Магдалена не слышала, что именно он сказал герольду. Но уже через несколько минут Гай отвернулся и направился к башне, исчезнув из поля зрения Магдалены. Герольд и его сопровождение спешились, отдали поводья конюхам. Подбежавшие пажи проводили гостей в отведенные им помещения.

Гай так и не понял, откуда знает, где найти Магдалену, но ноги сами привели его к маленькой комнате. Дверь была приоткрыта, и он увидел Магдалену, сидящую на подоконнике. Голова лежала на поднятых к подбородку коленях. Взгляд устремлен вниз.

— Твой муж приезжает завтра, — сообщил он, ступив в комнату.

Магдалена осторожно повернула голову. Взгляд серых глаз был прям и спокоен.

— Да? Я так и предполагала.

— Теперь тебе придется перебраться из женской половины в хозяйские покои. Ты должна жить вместе с мужем.

— А ты?

— Я переселюсь в дом для гостей, а после турнира вернусь в Англию.

— Ты не можешь уехать. Не можешь уехать и оставить меня здесь.

— Идем со мной. — Он подождал, пока она соскользнет с подоконника, и шагнул к двери. — Идем.

Ошеломленная безразличием его напоминающего маску лица, ощущением того, что он собирается совершить нечто бесповоротно страшное, чего она не сумеет предотвратить, потому что не знает, в чем оно заключается, Магдалена последовала за ним вниз, на залитый солнцем двор. Там кипела обычная жизнь. Всюду царило волнение: челядь суетилась, воины возбужденно перекликались, собаки лаяли, от холма позади замка, где строили ристалище, слышался стук молота, из кухонных труб. поднимался густой дым, аромат жареного мяса, смешанный с запахом солода из ближайшей пивоварни и резкой вонью навоза из конюшен, наполнял воздух. Ничем не примечательный майский день, отмеченный лишь приятным предвкушением праздника и ожиданием пятидесяти рыцарей, обещавших прибыть вместе со своими дамами, коих следовало принять и развлечь в манере, подобающей богатству и могуществу де Брессе.

Гай де Жерве устремился в церковь. Магдалена едва поспевала за ним. Внутри было прохладно и сумрачно. Пьянящее благоухание ладана еще не развеялось после полуденной службы. У гробницы святого Франциска, покровителя церкви де Брессе, горели свечи.

Могила находилась в отгороженной колоннами нише, справа от алтаря, и именно сюда направился Гай, ни слова не говоря своей молчаливой спутнице. Там он зажег еще одну свечу и высоко поднял. Дурное предчувствие овладело Маргаритой.

— Что мы делаем здесь? — шепотом спросила она впервые за целую, как ей казалось, вечность. Язык отказывался ей повиноваться, словно она онемела и теперь, после долгого молчания, дар речи вновь к ней вернулся.

— Ты должна поклясться на мощах святого Франциска, что никогда ни словом, ни деянием не дашь своему мужу, Эдмунду де Брессе, повода сомневаться в своей верности и происхождении своего ребенка.

Магдалена покачала головой:

— Ты требуешь, чтобы я отреклась от тебя… от нашей любви… от всего, что было между нами?

— Именно. Именно этого я и требую. Клянись мощами святого, что никогда не дашь мужу ни малейшего повода заподозрить, будто между нами что-то было.

— А если я откажусь?

Она схватилась за горло, осознав бесплодность своего вопроса. Если он отказался от нее, какой же смысл упорствовать?

— Клянись.

Он схватил ее руку и насильно прижал к холодному мраморному изваянию. Огонек свечи, которую он держал, слабо мерцал в этом полутемном, холодном священном месте. На руку Магдалены упала капля расплавленного воска. Крохотное пятнышко ожога горело, резко контрастируя со смертельным холодом под ее распластанной ладонью.

Магдалена с трудом сглотнула.

— Почему ты это делаешь?

— Клянись. А потом исповедаешься и получишь отпущение грехов.

Он говорил тихо, даже мягко, но Магдалена нисколько не сомневалась, что за всем этим кроется железная решимость.

— На могиле святого Франциска я отрекаюсь от нашей любви.

Она задохнулась, судорожно втянула в себя воздух. Рука на надгробии задрожала, а душа плакала кровавыми слезами, отторгая только что сказанные слова.

— Клянись, что никогда не дашь мужу причины усомниться в отцовстве твоего ребенка или заподозрить, что между нами что-то было.

Голова Магдалены понуро опустилась.

— Клянусь, — выдохнула она едва слышно, но Гай мгновенно отпустил ее руку, которую все еще прижимал к надгробию.

— Ты примиришься с Богом, когда сама захочешь этого, — сказал он все так же тихо и мягко. — Как и я.

Они оставили церковь и вышли на неуместно яркое солнце.

Наутро сьер Эдмунд де Брессе подъехал к замку, чтобы предъявить права на свои владения и жену, которая выехала навстречу вместе с лордом де Жерве, отрядом рыцарей и их оруженосцев, дабы приветствовать вернувшегося господина на равнине перед городскими воротами.

Эдмунд еще за две мили услышал трезвон колоколов со всех четырех башен Брессе: звук разнесся по равнине в ясном утреннем воздухе. Он понял, что его увидели и узнали. Сердце воина глухо заколотилось о ребра. Безумное возбуждение гнало вперед. Как там его жена? Как она встретит его? А их ребенок?

Вопросы, которые он задавал себе снова и снова все последние недели, не давали покоя. Ничего, уже через час он получит все ответы.

Магдалена сидела на своей чалой кобылке. Она впервые после родов ехала верхом, но, окаменевшая, пораженная в сочетании душевной болью, не испытывала обычного наслаждения скачкой. Она была одета в платье из серебряной парчи. Унизанная жемчугом серебряная сетка скрывала волосы. Гаю казалось, что серебро и жемчуг в сочетании с молочной белизной ее кожи придавали ей неземной вид. Даже губы, обычно такие теплые, красные и полные, сейчас стали бледно-розовыми, а в глазах не было обычного веселого блеска. Они превратились в большие серые бездонные озера, полные таинственной грусти.

Гай никогда не видел ее более прекрасной и желанной, никогда так остро не ощущал ту бурю страсти, которая бушевала под этой внешне спокойной поверхностью. Контраст между той жаждой жизни, которую не смогла потушить даже бесконечная печаль и тихая мирная скорбь, воспламенял его куда сильнее, чем казалось возможным. Это было неестественно, неправильно, отдавало колдовством. И если присущая ей невинность когда-нибудь исчезнет, эту волшебную силу будет так легко обратить во зло…

Сам он едва держался. Жил одной минутой. Существовал как во сне, занимаясь обычными делами, терпеливо дожидаясь момента, когда сможет избавиться от пытки ее присутствия и снова забыть тоску в бешеном азарте битвы. В звоне стали, в дымном смраде крови, агонизирующих воплях раненых и умирающих он найдет себя, освободится от сознания вины и вновь утвердится в мрачном образе воина.

Эдмунд увидел женщину, ехавшую через равнину рядом с лордом де Жерве, и, хотя не мог разглядеть ее лица, знал, что это его жена. С торжествующим криком он пришпорил коня и помчался вперед галопом, оставив за спиной свой отряд. Конь остановился как вкопанный, не доскакав нескольких шагов до обоих всадников, и ощерил зубы, когда ездок резко натянул поводья.

— Госпожа, — начал Эдмунд, — я счастлив видеть вас в добром здравии.

— Добро пожаловать, господин мой, — ответила Магдалена. — Я благодарю Господа за ваше благополучное возвращение.

— А ребенок?

— Девочка, крепкая и здоровая. Эдмунд улыбнулся, и в этой улыбке сияли невыразимая любовь и радость. Он оглядел залитую солнцем равнину, вбирая взглядом каждую травинку, каждую глазастую ромашку, к только потом повернулся к Гаю.

— Я многим вам обязан, господин. Эти бесхитростные слова ударили Гая в самое сердце, но он упрямо растянул губы в улыбке.

— Господь в самом деле милосерден, Эдмунд.

Он повелительно поднял руку, и отряд повернул лошадей. Эдмунд ехал между своей женой и лордом де Жерве.

— Как назвали мою дочь при крещении, мадам? — спросил он, поспешно поворачиваясь к Магдалене.

— Зои. Дар жизни. Ее рождение было долгим и трудным.

Судя по его ошеломленному лицу, Эдмунд не знал, как отнестись к ее сообщению. Ее бледные губы улыбались, но глаза по-прежнему оставались печальными.

— Такое часто бывает, господин, при первых родах, но все уже в прошлом.

— Да, — кивнул Эдмунд, улыбаясь в ответ. — Но Зои — не христианское имя миледи.

— Языческое? — удивилась она, слегка подняв брови. — И это смущает вас, господин?

Эдмунд нахмурился. Какие-то нотки в ее голосе тревожили его, и, кроме того, его действительно смущало имя, которое она дала дочери. Филиппа, Элинор, Катарина, Гертруда — вот приличные имена для девочек королевской и благородной крови.

— Второе имя малышки Луиза, — вмешался Гай, — и я уверен, что твоя жена как раз собиралась сказать тебе это.

— Да, господин, — кивнула Магдалена, презирая себя за желание поиздеваться над мужем и одновременно понимая, что все дело в инстинктивном гневе на его попытку оспорить решение, принятое ею и Гаем в отношении их ребенка. — Но Эдмунд ни в чем не виноват. Она никогда не должна забывать об этом. — В замке Брессе устраивается грандиозный турнир в честь вашего возвращения, господин, — заметила она. — Господин де Жерве посчитал это подходящим случаем для такого празднества.

— Не могу представить себе большего удовольствия, — радостно заверил Эдмунд. — Но за последние несколько месяцев у меня почти не было возможности попрактиковаться в воинском искусстве, и боюсь, моя рука прискорбно ослабела.

— В таком случае у тебя еще есть две недели, чтобы как следует размяться, — сказал Гай. — Я с радостью предлагаю свои услуги и готов выступать в роли твоего противника на ристалище. Уверен, что твоя сила скоро вернется.

Он плавно перевел разговор на темы поединков и турниров, беседуя с Эдмундом дружески, как старший и наставник, расспрашивая о делах Ланкастера и его двора. Магдалена, радуясь, что о ней на время забыли, молча ехала между ними.

Герольды протрубили приветственный сигнал, едва всадники въехали на плацдарм. Рыцари гарнизона вышли встречать вернувшегося сеньора. Магдалена спешилась и, взяв чашу с вином у пажа, сама поднесла ее мужу.

Эдмунд одним глотком осушил содержимое и спрыгнул на землю.

— Давайте зайдем в зал, госпожа. Я хочу увидеть наше дитя. А кроме того, нам так много нужно сказать друг другу после долгой разлуки.

Он предложил ей руку, и серебро парчи легло на бирюзовый бархат его туники. Магдалена смутно, словно во сне, подумала, как красиво сочетаются эти два цвета. Не в силах удержаться, она оглянулась на Гая, неподвижно стоявшего у коня. В ее глазах светилась отчаянная мольба, но он поспешно отвернулся, чтобы она не смогла увидеть его пронзительной боли.

Магдалена вдруг вспомнила тот день, когда Эдмунд приехал в Беллер за женой и в своем нетерпении и юношеской порывистости совершенно непристойным образом утащил ее из зала и с той же поспешностью и даже грубостью взял ее девственность и осуществил их брак, без всякой нежности и заботы о ее невинности и неопытности.

Похоже, все повторяется. Правда, с тех пор Эдмунд многому научился, больше уверен в себе и, уж конечно, вряд ли испытывает нужду подтверждать права на жену с былым равнодушием и бесчувственностью. Но ведь он не знал… и не узнает, верно? Она поклялась на мощах святого Франциска отречься от своей любви и безмятежной идиллии последних десяти месяцев.

— Ребенок с моими служанками, — пояснила она, шагнув к внешней лестнице. — Надеюсь, ты помнишь дорогу в хозяйские покои. В твое отсутствие лорд де Жерве произвел много улучшений в замке и заново укрепил стены. Думаю, ты без промедления захочешь обсудить с ним дела.

Она говорила и говорила, пытаясь отдалить роковую минуту, убедить себя, что это не она направляется вместе с мужем в большую господскую спальню, не она собирается выдавать девочку за его дочь.

Она повела мужа в комнату рядом с хозяйскими покоями. Эрин и Марджери вскочили при виде хозяина и, низко присев, поблагодарили Бога за его выздоровление. Он нетерпеливо выслушал их, прежде чем приказать:

— Отпусти этих женщин, госпожа. Я хочу увидеть свое дитя.

Магдалена знаком велела служанкам уйти и подошла к колыбели. Зои мирно спала, милая, как полевой цветок. У изножья колыбели сидела кукла, купленная Гаем. Крохотная повозка стояла на подоконнике. Зои никогда не узнает, что это подарки отца.

— Хочешь, чтобы я разбудила ее, господин?

Эдмунд покачал головой, глядя на крошечный сверток с рыжевато-золотистым пушком на макушке. Потом посмотрел на свои руки и в полном изумлении повертел ими перед глазами. Они казались непомерно огромными рядом с крошечной фигуркой дочери.

Магдалена нагнулась и осторожно подняла спящего ребенка.

— Возьми ее, Эдмунд, — предложила она, тронутая его благоговейным лицом.

— Боюсь, — прошептал он. — А вдруг сломаю что-нибудь…

— Не сломаешь.

На этот раз она улыбнулась не только губами и положила ребенка ему на руки. Он держал ее неуклюже, неловко… никакого сравнения с уверенной легкостью Гая де Жерве. Но у Эдмунда пока не было опыта.

— Зои, — пробормотал он. — Мне не нравится это имя, Магдалена. Давай будем звать ее Луизой.

— Нет! — отрезала Магдалена. Губы ее мгновенно отвердели, в глазах блеснула неприязнь. — Это я выносила малышку, Эдмунд, и дала ей жизнь. Поэтому и претендую на право матери выбирать имя для ребенка.

Эдмунду редко приходилось сталкиваться с непреклонной волей жены, но он уже давно привык склоняться перед ее внутренней силой и тем непреложным фактом, что над ней невозможно взять верх, если она того не пожелает, будь он ее господином или нет.

— Если ты хочешь, значит, так тому и быть, — согласился он, отдавая ей ребенка. — А теперь пойдем в нашу спальню.

Магдалена положила девочку в колыбель и прошла вперед, в смежную комнату, где провела столько восхитительных часов, полных блаженства и страсти, что ей должно хватить на всю жизнь.

— Я налью тебе вина.

Она наполнила драгоценный кубок из кувшина с густым рубиновым вином Аквитании и принесла ему.

— Выпей со мной. — Он поднес кубок к ее губам, и она выпила. — Я терзался тоской о тебе, — признался он, пытаясь найти слова, чтобы описать муки, пережитые, когда он метался в горячке, ужас от сознания того, что она может быть потеряна навсегда, что он останется калекой, недостойным такой красоты.

Магдалена слушала его, не отвечая, не двигаясь. Печальные глаза не отрывались от его лица. Потом она взяла кубок и нежно поцеловала губы мужа.

— Эдмунд, я ничем не заслужила такой любви.

Он со стоном рванул ее к себе, почти раздавливая хрупкое тело о свою мощную грудь, так что металлические звенья кольчуги впились в ее тело.

— Ты нужна, мне Магдалена. Пожалуйста, сейчас.

Но она отстранилась, вдруг став очень серьезной, хотя в глазах светились сочувствие и понимание.

— Слишком рано. После родов прошло совсем мало времени. Мне еще нельзя.

Большое сильное тело Эдмунда дрожало от усилий сдержать порыв страсти, удержаться, чтобы не овладеть ею тотчас же, бурно, жестоко, насильно… и погубить навсегда их совместное будущее. Его лицо посерело и осунулось на глазах. Разве можно было противостоять чувственности, исходившей от нее, завлекавшей, манившей в темный таинственный водоворот желаний, невысказанных и безымянных.

— Когда? — хрипло прошептал он, снова хватая чашу и неверной рукой поднося к губам. — Сколько мне еще ждать? Прошло десять месяцев с того дня, когда я в последний раз лежал с женщиной.

Со времени родов прошел месяц, и Магдалена понимала, что не сможет тянуть долго. Но она была не в силах решиться… не сейчас… пока Гай де Жерве остается в этих стенах, пока память о сценах взаимной страсти, разыгрывавшихся в этой постели, столь мучительно жива, пока отточенное острие любви не затупится хотя бы немного.

— Неделя или две, — пообещала она. — Я кормлю ребенка, и он высасывает из меня все силы.

— В таком случае возьми кормилицу, — бросил муж. Резкие, рожденные отчаянием нотки, звучали в его голосе.

Магдалена покачала головой:

— Нет, Эдмунд, я не отдам ее чужой женщине. Молоко может оказаться жидким и не таким сытным, как у родной матери. Я не стану рисковать здоровьем своего ребенка.

Эдмунд вздохнул, но пик почти болезненной потребности уже миновал, и он признал справедливость ее слов.

— Я попытаюсь терпеливо ждать.

— Благодарю за снисходительность, господин, — вырвалось у Магдалены. — Она снова поцеловала его, ни на секунду не сомневаясь в том, что поступает правильно. — Я помогу тебе приготовиться к пиршеству. Все обитатели замка соберутся на ужин в твою честь. Приказать, чтобы прислали оруженосца с твоими вещами?

Гай де Жерве наблюдал, как Эдмунд де Брессе и его жена занимают свои места за высоким столом. Ему показалось, что оба бледны и чересчур сдержанны, но Магдалена идеально выполняла свои обязанности, а роль господина прекрасно подошла ее мужу. Эдмунд де Брессе больше не был горячим, порывистым юношей. Как и Джон Гонт, Гай прочитал в его глазах историю страданий и, как Джон Гонт, понял, что Эдмунд навсегда оставил свою юность позади в тот день, в лесу Вестминстера.

Этой ночью Эдмунд лежал подле жены, сознавая, что она тоже не спит. И все же не мог найти слов, чтобы прервать молчание. Не ведал, как заговорить с ней. Сумей он объяснить ей своим телом, что чувствует, выказать любовь не языком, а ласками, мучительное напряжение, возникшее между ними, наверняка рассеялось бы. Но она запретила ее касаться, и он оцепенело лежал поодаль от нее, опасаясь, что, не дай Бог, дотронется до нее ногой и этим уничтожит с таким трудом обретенное самообладание.

Магдалена неожиданно откинула одеяло и встала.

— Я переночую на раскладной кровати, — решила она, нагибаясь, чтобы вытащить тюфяк. — Я чувствую твои муки и не стану их обострять.

Эдмунд, не ответив, повернулся на бок и закрыл глаза. Магдалена легла на тюфяк и уставилась в темноту. Она едва держалась на ногах от усталости и, может, именно поэтому не могла спать. Ноги подергивались в болезненных судорогах, но голова была ужасающе ясной, и в ней беспорядочно теснились мысли, воспоминания, планы. Ей непременно нужно поспать. Иначе молока не будет, и Зои останется голодной.

Но чем тверже она приказывала себе заснуть, тем резвее бежал от нее сон.

А в это время Гай де Жерве тоже бодрствовал. В отличие от тех, кто терзался сейчас в супружеской спальне, он даже не пытался лечь в кровать.

— Насколько, по-твоему, серьезна эта угроза? — допрашивал он, наливая медовую брагу в два оловянных кубка и вручая один человеку, сидевшему напротив.

Оливье с благодарным кивком припал к кубку. Он приехал сегодня вечером и успел проскользнуть в задние ворота как раз в тот момент, когда звонил колокол, возвещая о необходимости тушить огни и прекращать работу.

— Трудно сказать, господин. Сьер д'Ориак уверен, что сумеет похитить леди Магдалену и избавиться от ее мужа без помощи Тулузы. Судя по тому, что я о нем успел узнать, он не дает пустых обещаний… не говоря уже об угрозах, — с гримасой заметил Оливье. За время своего пребывания в доме д'Ориака он получил немало доказательств своих слов. Шарля д'Ориака трудно было назвать человеком приятным.

Гай нахмурился. Ему отдан приказ оставить своих подопечных, позаботиться о собственной защите и вернуться в Лондон. Эдмунд сегодня днем рассказал, как Ланкастер предупредил его о возможных покушениях членов клана де Борегаров. Из того, что узнал Гай, становилось ясно, как много утаил Ланкастер. Но не вассалу принца исправлять это упущение. Он может всего лишь остеречь Эдмунда, поведав правду о Шарле д'Ориаке.

Гай встал и подошел к окну. Было слишком темно, чтобы увидеть что-то, кроме звезд и тонкого полумесяца, но мысленно он представлял позицию каждого часового, каждого стражника в каждой башне. Он знал все подземные переходы, пролегавшие под замком, которыми в случае осады обитателям замка доставлялись все необходимые припасы. Постоянный гарнизон состоял из пятидесяти рыцарей, вассалов сьера де Брессе, и двухсот воинов. Что сможет сделать Шарль против таких сил? Нужна целая армия, чтобы проломить стены замка Брессе, а подобное нападение французского рыцаря на английского во время перемирия было совершенно немыслимо. Для этого нужна очень веская причина, а без этого было невозможно получить папское благословение на осаду. Ни один человек не отважился бы подступить к замку без этого под страхом вечного проклятия.

— Кости Христовы, Оливье! Ничего не понимаю! Почему он так уверен в успехе?! — воскликнул Гай, отворачиваясь от окна. — Я должен уехать в Англию, как только кончится турнир. Ты останешься здесь. Только постарайся, чтобы Шарль в случае очередного визита не увидел тебя. Теперь-то он сразу тебя узнает. Оберегай леди Магдалену и, если почувствуешь неладное, немедленно посылай ко мне гонца. Ясно?

Оливье не слишком понравился такой расклад, и его положение при Гае было достаточно прочным, чтобы не скрывать своего недовольства. Но господин остался неумолим. Что ж, если леди Магдалена нуждалась в защите, он обеспечит эту защиту любой ценой.

Гай отослал своего человека спать и решил последовать его примеру. И хотя перспектива одиночества в постели была более чем безрадостной, лорд де Жерве, как человек военный, умел изгонять из головы неподходящие мысли, чтобы ловить каждую минуту подчас жизненно важного сна. Он сделал все, что мог, для безопасности леди Магдалены. Все, что мог, дабы Эдмунд не страдал от предательства родного дяди. Большего никому не достичь, и теперь он остался наедине со своей печалью. Остается ждать. Средство исцеления — в его руках… если только это возможно.

Последующие дни он почти все время проводил с Эдмундом на ристалище, готовясь к турниру, наблюдая, как тот управляется с копьем и мечом, словно племянник снова стал пажом или оруженосцем, только начавшим обучаться рыцарскому искусству.

Эдмунд казался веселым и дружелюбным, внимательно слушал советы, касавшиеся дел в хозяйстве и гарнизоне, принимал все предложения относительно будущего праздника, но Гай де Жерве видел: что-то не так. И в очевидной жизнерадостности подопечного было нечто фальшивое и неестественное. Гай слишком давно знал молодого человека, чтобы не заметить этого, и сейчас пытался найти причину. Магдалена не нарушила бы клятвы. Мало того, ему было точно известно, что она не сделала этого, ибо последствиями такой исповеди были бы не только глухое недовольство и постоянная душевная неудовлетворенность Эдмунда. Но между супругами что-то произошло, и Гай подозревал, что все дело в Магдалене. В его силах было приказать ей молчать, но он не мог требовать, чтобы она обращалась с мужем с теми любовью и уважением, которых тот заслуживал. Не мог заставить ее прогнать тоску, забыть о прошлом и смотреть в будущее. Правда, мог попытаться справиться с собой, и, если ничего не получится, страдания выпадут только на его долю. Но поведение Магдалены отражалось на Эдмунде, а тот явно не находил себе места. И не сводил глаз с жены, наблюдая за каждым ее движением. Но если она и знала об этом, все равно не подавала виду, просто продолжала заниматься своими делами, одаривая мужа то словом, то улыбкой, то жестом, мимоходом, почти небрежно, так, что Гай ощущал обиду Эдмунда, как свою. Почему Магдалена этого не чувствует?

Но Гай, кажется, понимал, что происходит. Все дело в невинном очаровании Магдалены. Не сознавая своей силы, она невольно ранила тех, кто попадал в ее сети. Эдмунд нуждался в ее любви, а она оставалась равнодушной.

На третью ночь он обнаружил, что тоска Эдмунда имеет вполне определенные основания. Бессонной ночью Гай обходил укрепления, не находя себе места и не зная отдыха. В донжоне спали женщина, которую он любил, и его родное дитя. С самого приезда Эдмунда он не видел свою дочь и вынуждал себя сидеть в сторонке, когда Магдалена приносила Зои в зал. Он умирал от желания подержать девочку, но не смел из страха, что обнаружит себя. Вместо этого приходилось снова и снова становиться свидетелем нескрываемого восторга Эдмунда, полностью уверенного, что он отец ребенка.

Необходимость скрывать отцовство терзала душу Гая, и он сильно сомневался, что когда-нибудь исцелится. Но теперь придется жить с этим до конца дней своих. И все же он должен еще раз увидеть малышку перед отъездом. Поцеловать маленький лобик, бросить последний взор на нежное личико, вдохнуть сладкий молочный аромат.

Гай шагнул вперед и неожиданно увидел Эдмунда, прислонившегося к парапету: темный силуэт, очерченный лунным светом. Думая, что рядом никого нет, он сбросил маску веселости и довольства, и сейчас перед Гаем был несчастный, одинокий человек, понуро опустивший прикрытые коротким плащом плечи. Эдмунд задумчиво смотрел вдаль, словно боясь заглянуть в себя и столкнуться с чем-то страшным.

— Эдмунд?!

Молодой человек вздрогнул и мгновенно растянул губы в улыбке.

— Господин мой, вы поздно гуляете.

— Ночь уж очень хороша. Но как насчет тебя? Сегодня ты упражнялся долго и упорно и наверняка устал.

Эдмунд пожал плечами:

— Да, и устал тоже. Но больше всего измучен.

— Чем? — осторожно спросил Гай, придвинувшись ближе.

Эдмунд доверял человеку, под защитой которого вырос, и теперь не задумываясь выпалил правду.

— Я так хочу ее, — тоскливо признался он. — Описать не могу, как сильно. Но она все твердит, что после родов прошло слишком мало времени и мне нельзя ее взять. А меня пожирает желание.

Он с такой силой стиснул кулаки, что костяшки пальцев побелели.

Гай прекрасно понял его. То же самое он часто испытывал в последнее время. Правда, он мог подсказать молодому человеку способ утолить жажду и не повредить при этом только что оправившейся жене. Он и сам пользовался этим способом несколько недель подряд, доставляя удовлетворение не только себе, но и любимой женщине, лежавшей в его постели. Но он вдруг обнаружил, что не может заставить себя поделиться знаниями. Не сейчас. Не с этим мужчиной. Мужем Магдалены.

Поэтому он сказал:

— Пойдем. Есть простой и легкий выход. Мы поедем в город.

Эдмунд попытался было возразить, но Гай уже устремился к лестнице. Он тоже последует примеру Эдмунда и найдет утешение у доступных женщин. Есть моменты, когда нарыв необходимо вскрыть.

Они молча выехали через задние ворота. Не впервые оба отправлялись на галантные подвиги. За годы войн и сражений Гай часто охлаждал горячую молодую кровь этим сравнительно безопасным манером.

Он хорошо знал, что не нашедший выхода пыл — плохой помощник воина, когда вокруг так много возможностей сорвать злобу и неудовлетворенность на беззащитных. По опыту Гая такие излишества приносили мало пользы и обычно приводили к новым эксцессам, как средству утишить гнев и раздражение. Более того, они отвлекали мужчину от цели, сбивали с прямой дороги. А рассеянность на полях сражений была так же опасна, как отсутствие оружия и доспехов.

Однажды и Эдмунд поддался опьянению победы, изнасиловав в амбаре несчастную вдову, пока ее муж валялся мертвым во дворе. Но его раскаяние было таким же исступленным, как и порыв, которому он поддался. Для него насилие не было естественной наградой за выигрыш в схватке. Не такой он человек, чтобы принуждать свою жену.

Как долго Магдалене удастся избегать супружеских ласк? Лишать мужа своей любви?

Мысль о ее капитуляции наполняла Гая бесконечным отвращением, и все же он понимал, что это должно случиться, ибо сам так решил. Правда, можно было приказать ей подчиниться Эдмунду, но он этого не сделает. Эдмунд сам должен найти дорогу к сердцу жены, отыскать ключ к чувственным тайнам ее тела. Они оба молоды, только начинают жизнь, и Магдалена не питает неприязни к Эдмунду. Если бы не он, Гай, они жили бы в мире и согласии, и пора с этим смириться.

Подобные размышления отнюдь не располагали к дружеским беседам. Поэтому Гай продолжал молчать.

Уже на закате в городе прозвучал звон колокола, предписывавший жителям бросать работу и погасить огни, поскольку становится слишком темно. Почти все подчинялись этому закону. Но в некоторых кварталах еще не спали. Есть такая работа, которую лучше всего делать в темноте.

Из окон питейных заведений лился свет, из открытых дверей доносились смех и вопли. Приглушенные смешки слышались из темных углов и дверных проемов, сопровождаемые визгом и негромкими протестами: это самые отверженные женщины города предлагали себя, лежа прямо на земле или прислонившись к стенке.

Эдмунд придержал коня под вывеской таверны «Черный баран».

— Я бы сначала выпил, — коротко бросил он. Гай покачал головой:

— Там, куда мы едем, ты можешь сделать и то и другое. Смотри. — Он показал в самый конец переулка. — Вон тот дом.

Эдмунд снова тронул коня, вспомнив, что Гай провел отрочество и юность в этом месте со своим старшим сводным братом. Неудивительно, что он знает здесь все куда лучше Эдмунда, который уехал из дома в десять лет и возвратился пять лет спустя только для того, чтобы сражаться за отцовское наследство. У него просто не было времени искать удовольствий в своих владениях.

В доме на углу было тихо и темно, но Гая это ничуть не обеспокоило. Он спрыгнул с лошади, и из мрака немедленно появился оборванный парнишка, чтобы взять поводья. Прежде чем они успели шагнуть к двери, она распахнулась, и на пороге появилась высокая женщина, державшая в руке фонарь. Ее платье было простым и чистым, волосы заправлены под накрахмаленный платок.

— Добро пожаловать, господин, — мягко приветствовала она, отодвигаясь, чтобы дать им пройти.

— Добрый вечер, Жаклин. Это сьер Эдмунд де Брессе, — сообщил Гай, показав на своего спутника.

— Господин, вы оказали честь моему скромному очагу, — с поклоном сказала женщина.

К такого рода борделям Эдмунд не привык и сейчас с удивлением оглядывал чисто подметенную комнату, освещенную горевшими на столе свечами.

— Гризельда! — позвала женщина негромко, но повелительно. В комнате мгновенно появилась девушка, маленькая, кругленькая, розовощекая.

— Что угодно, мадам?

— Моя дочь, — пояснила Жаклин Эдмунду. — Принеси вина, малышка. А вы, господин, садитесь. — Она показала на скамью у той стены, где находился очаг. — Выпьете вина, господин?

— С удовольствием.

Эдмунд вопросительно взглянул на Гая. Но тот лишь улыбнулся и устроился напротив, с наслаждением вытянув ноги.

Гризельда принесла вина, оловянные кружки и, протянув одну Эдмунду, уселась рядом и вовлекла гостя в тихую беседу. Гай обратился к Жаклин:

— Ты уже уладила спор из-за Кузнецова козла? Женщина рассмеялась и пригубила вина.

— Старый мошенник был вынужден признать, что на этот раз его злосчастная животина сожрала мою капусту, когда я намазала репу горьким соком молочая. Мы при свидетелях поймали козла, как только он проломил ограду и сунулся в огород, чтобы поискать чего съедобного. Старый Жерар рвал и метал, должна вам сказать. Но городской судья признал, что козла плохо привязали, и велел Жерару возместить мне убытки.

— Но теперь у тебя новая капустная грядка? Жаклин раскатисто засмеялась.

— Еще лучше прежней. Грядка и новый забор! Я сумела убедить судью, что злобная тварь поломала старый.

— Это так и было?

Жаклин прекрасно понимала, что Гай в силах отменить любое решение судьи, но все же без колебаний признала, что забор был сломан еще до рокового набега. Сегодня не тот случай, когда лорд де Жерве пожелает выступить свидетелем противной стороны.

Оба снова засмеялись, и Гай только сейчас заметил, что молодая парочка исчезла. Все как и должно быть.

— Вы пойдете со мной, господин? — прямо спросила Жаклин.

Гай намеревался позабавиться с Жаклин, найти облегчение для ноющей плоти у женщины, которая, помимо всего прочего, всегда предложит дружеское утешение, что бывает так редко в ее профессии. Но все же колебался.

— Вы чем-то встревожены, господин? — осторожно спросила Жаклин, вновь наполняя его кружку и без обиды принимая его нерешительность.

— Да, — вздохнул он, не вдаваясь в подробности.

— Это душевные тревоги? — продолжала она.

— Душевные, — кивнул он.

— И их нельзя утолить утехами плоти?

— Думал, что можно, но теперь усомнился. — Он закрыл глаза и прислонился головой к стене. — Все это таится чересчур глубоко, чтобы надеяться только на телесные радости.

— Но дело и в них тоже?

— Отчасти. Но беда в том, что душу не исцелить. Он допил вино и взглянул на дверь, за которой скрылись Эдмунд с Гризельдой.

— Этот мальчик тоже нуждается в утешении. Гризельда хорошо знает свое дело?

— Хорошо, господин, — со спокойным достоинством ответила Жаклин, и Гай сокрушенно поморщился, словно извиняясь за то, что позволил себе сомневаться в умениях ее дочери.

— Только сильная женщина способна достучаться до мужской души, — заметила Жаклин.

— Женщина, обладающая сокрушительной невинностью, чье рождение было запятнано кровью и предательством, поскольку носившая ее в своем чреве была отмечена печатью дьявола. И все же она излучает такую невинность и сладостную безмятежность, за которые готов умереть любой мужчина.

— Мужчины не умирают за сладостную безмятежность и невинность, — возразила Жаклин.

Гай невесело усмехнулся, признавая, однако, правоту женщины.

— Нет, они умирают за чувственность и искушение. За еще одно путешествие в темное царство страсти.

— Женщина, которая может сочетать невинность с темным царством страсти, — размышляла Жаклин, — наделена поистине волшебной силой. — Она отставила кружку и слегка дотронулась до его колена. — Именно она и есть причина ваших тревог?

— Моих и мальчика, — ответил Гай.

— Вот как? Но молодой господин найдет утешение в Гризельде. Вы же никогда не сможете забыться с другой.

И снова Гай не стал спорить, потому что женщина была права. Поэтому медленно встал и потянулся.

— Поеду, пожалуй, домой. Позаботься, чтобы мальчик вернулся в замок до утренней службы. — И, положив на стол тяжелый кошель, добавил: — Ты все-таки дала мне облегчение.

Легкая улыбка коснулась ее губ. Она оставила кошель на столе, проводила Гая на улицу и подождала, пока он сядет на коня.

— Присмотри за Эдмундом, — еще раз предупредил Гай.

— Молодому господину ничто не грозит в моем доме.

— Знаю.

Он поднял руку в прощальном привете и выехал из города, немного утешенный беседой с женщиной, взявшей его невинность давным-давно, шестнадцать лет назад, когда она еще была такой же девочкой, как теперь ее дочь.