Подари мне надежду

Аня пытается закрыться от меня: скрестить руки, нырнуть под простыню, спрятаться, но я не даю ей этого сделать: нависаю сверху, опираясь согнутыми в локтях руками по обе стороны от её головы, запираю в плен.

— Даже не думай, — прошу, глядя в огромные глаза, а Аня моргает.

— Но…

— Поздно, я уже всё видел.

Усмехаюсь, а Аня проводит дрожащими пальцами по моим небритым щекам.

Когда встаю с кровати, чтобы избавиться от брюк, Аня, голая и прекрасная, переворачивается на живот, подпирает кулаками подбородок и следит, как я раздеваюсь.

— Знаешь, что ты со мной сделала? — спрашиваю, вытягивая ремень из брюк.

— Понятия не имею.

— Превратила меня, скучного взрослого мужика в придурочного подростка, переполненного гормонами.

Пока говорю, раздеваюсь до трусов, а член, почуяв скорую свободу, дёргается.

— Веришь, я хочу сделать с тобой такие вещи, которых даже в порно не показывают. — Трусы к чёрту, сегодня всё к чёрту. Включая барьеры и чувство стыда.

— Я хоть выживу? — спрашивает, упорно глядя, куда угодно, но строго выше пупка.

Смешная.

— Если нет, то знай, что я вскрою себе вены моментально.

Это шутки и, конечно же, меньшее, на что я способен — причинить боль Ане. Если только сама не попросит. Но, чует мой хвост, она не мазохистка.

— Сумасшедший, — смеётся, а я подхожу к кровати и через мгновение уже покрываю жадными, голодными поцелуями спину Аннушки. — С ума ведь меня сводишь… нельзя же быть такой идеальной. На каких рельсах ты пролила своё масло? Я же без башки остался, всё ты виновата.

Аня вздрагивает, когда прохожусь языком вдоль позвоночника, а внизу живота пульсирует. И от этой дикой почти животной пульсации мой мозг щёлкает, плавится и растекается мутной субстанцией.

Я не уверен, что в первый раз смогу долго продержаться. Не только потому, что давно не было секса, а просто настолько дико хочу эту девушку, что могу потерять самообладание. Опозорюсь, как перепуганный до смерти девственник, будет мне тогда счастье.

Переворачиваю Аню на спину, а она больше не зажимается, не пытается спрятаться в своей раковине. Лишь обхватывает ладонями меня за щёки, став вдруг очень серьёзной, решительной и, напряжённо вглядываясь в мои глаза, говорит:

— Влад, я понимаю, что ты можешь мне сейчас соврать или вообще рассердиться, но ответь, мне очень важно это знать: ты точно не вернёшься к жене?

Только разговоров об Алисе сейчас и не хватает.

— Нет, не вернусь, — отвечаю, ни секунды не раздумывая. — Я не умею прощать предательство. И я её не люблю.

И, чтобы эта невозможно гордая девушка больше не выдумывала себе страхов и ужасов, целую в губы, ловя хриплый стон, когда моя рука, будто живя своей жизнью, находит влажную и горячую плоть, что прячется меж идеальных бёдер. Под моими пальцами она пульсирует, посылая разряды тока через мои вены, сосуды, прямо в мозг, и я готов сдохнуть на этом самом месте, прямо в этот момент.

— Я буду нежен, — обещаю, — осторожен. Чтобы ты привыкла ко мне, чтобы приспособилась.

И хоть одному Богу известно, каких трудов мне стоит сдерживаться, но я не только кое-как, но владею собой, но ещё и о защите не забыл. И хоть чист, как девственник в хлопковых трусишках, но не хочу подвергать Аню опасности — сейчас я не в том состоянии, чтобы практиковать тантру или прерванные акты.

— Я хочу тебя, — шепчет и трётся грудью, а внутри всё кипит и плавится. Напряжение скрутило в такой тугой узел, что ни охнуть, ни вздохнуть.

Одной рукой подхватываю Аню под коленом, сгибаю, чтобы открыть себе доступ, а моя девочка хватается руками за подголовник кровати, выгибается навстречу, помогая, торопя, но я помню о безопасности. Не знаю и даже думать не хочу, сколько было у неё до меня мужчин — это всё пусть остаётся в той, совсем другой жизни.

— Чёрт, — выдыхаю, но голос мой похож на хрип кабана подранка за минуту до смерти. Спазм проходит по позвоночнику, аккумулируется в районе поясницы, грозясь в любую секунду пролиться самым грандиозным оргазмом в моей жизни, но я сцепляю крепче зубы, чтобы не выстрелить раньше времени.

Один плавный толчок — не на полную катушку, в половину силы, а Аня охает, крепче сжимая несчастный подголовник.

— Мамочки, ах, — доносится, а я замираю.

— Тебе больно? Ты только скажи, я прекращу…

Сдохну, конечно, остановившись, но если для Ани это слишком, то так тому и быть.

— Я тебе остановлюсь, — заявляет, фокусируя на мне взгляд. — Просто… просто это необычно… странно, но хорошо. — Толкаюсь чуть сильнее, а Аня выкрикивает: — Очень хорошо! Не останавливайся, Влад, пожалуйста, я же не смогу, я не выдержу.

Она что-то ещё бормочет, но я уже не в силах расслышать из-за шума в ушах.

Толкаюсь смелее, и вот уже вхожу до упора, ловя малейшую эмоцию на прекрасном лице девушки, из-за которой мой мир не рухнул — девушки, которая сама того не ведая, подарила мне надежду.

И да, ничего прекраснее я в своей жизни не видел.

— Господи, как хорошо, — выкрикивает, когда я наращиваю темп, почти сходя с ума и каким-то чудом удерживаясь на краю.

— Повтори, — приказываю, потому что мне нравится, насколько она отзывчива. — Я хочу это слышать.

— Мне хорошо, обалдеть, насколько хорошо!

— Смотри на меня, чудо, — прошу мягче, задыхаясь и теряя контроль. — Смотри мне в глаза, я хочу видеть, как ты кончаешь.

Выравниваюсь, опираясь на колени, приподнимаю стройные смуглые бёдра Аннушки, а она делает, как я прошу, не спорит и не сопротивляется, а в глазах, что чернее ночи, молнии и вспышки. Щёки раскраснелись, и так она ещё прекраснее. Хотя, кажется, дальше ведь некуда.

Высокая аккуратная грудь манит, и я не сдерживаюсь: протягиваю руку и сжимаю пальцами твёрдый сосок, а Аня всхлипывает, зависая на границе между реальностью и тем особенным удовольствием, что дарит оргазм.

Сжимаю сосок чуть сильнее, параллельно увеличивая темп, потому что чертовски хочу кончить вместе с этой невероятной девушкой. И когда мышцы влагалища ритмично сжимаются вокруг члена, посылая разряд тока в мой мозг, я понимаю, что вот он — миг, после которого уже не смогу быть прежним.

— Ты самое настоящее чудо, моё чудо, — говорю, падая сверху, подминая собой хрупкое тело. И через мгновение, когда уже могу хоть немного мыслить: — Я тебе хребет не сломал?

— Я не знаю, но, кажется, меня парализовало, — хрипит, а я приподнимаюсь на согнутой в локте руке, чтобы дать ей вздохнуть полной грудью. — Нет, не парализовало. Просто кто-то слишком тяжёлый. И…

Отводит взгляд, а я убираю прилипшие ко лбу тёмные, цвета горького шоколада, пряди, целую в висок, шепча на ухо:

— И большой? — подсказываю, а Аня фыркает. Смешная, точно ёжик.

— Знаешь, у меня так себе опыт в измерении мужских… кхм… достоинств.

— Поверь, мужское достоинство прячется точно не в трусах. Это просто член, и да, так получилось, что он у меня несколько крупноват. Тебе не было больно?

— А было похоже, что я от боли орала? — усмехается и ластится к моей руке, чертит на груди пальцем какие-то узоры. — Но сначала было… необычно, в общем.

— Хочешь есть? — спрашиваю, потому что после секса у меня всегда дикий жор, а ещё чертовски хочется курить.

— Не очень, — пожимает плечами и как-то виновато улыбается.

— Ты вообще мало ешь, я заметил, — говорю, поднимаясь на ноги. Потягиваюсь, а мышцы отзываются сладкой болью. Нужно бы поспать, завтра — или уже сегодня? — куча дел, но во мне столько нерастраченной энергии, что сон — это последнее, о чём я сейчас думаю. — Меня стесняешься? Я продукты не только себе купил, потому нечего выдумывать хрень всякую.

— Нет, просто… ну я вообще малоежка. Мама всегда гонялась за мной с ложкой, чтобы накормить.

— Надо исправляться, малоежка, а то светишься вся.

— Ты любишь женщин в теле? — смеётся, обматываясь простынёй, а я останавливаю её.

— Нет, Аннушка, не зря я назвал тебя нудисткой, — говорю, прижимая к себе и сбрасывая простыню, в которую она так старательно укуталась. — У меня от твоего тела мозг на части разрывается, потому ходи голой.

Разворачиваю её к себе спиной и подталкиваю к выходу, к кухне, где полный холодильник еды, а ещё окно и пепельница — то, что мне сейчас необходимо.

— Что будешь? — спрашивает, открыв холодильник и внимательно рассматривая его содержимое. — Влад, мы это точно сами не съедим, пропадёт же. Ты столько накупил…

— Ты у нас малоежка, а я настоящий уничтожитель продовльственных запасов. Мама меня в детстве называла амбарной мышью. Так что не пропадёт тут ничего, — успокаиваю, притягивая хрупкое тело к себе, и от этого мой член снова готовится к нападению. Нет уж, дружок, потерпишь. — И вообще, присядь на стульчик, сам что-нибудь придумаю.

Достаю остатки запечённой курицы, бутылку вина из шкафчика — надеюсь, Аня любит красное полусухое, — хлеб, какой-то соус с кусочками непонятной бурды в составе, колбасу.

Сгодится червячка заморить.

Дальше просто едим, голые и свободные от всякой требухи, пьём вино, и с каждым глотком Аня всё смелее. Рассказывает о себе: о детстве в маленьком городке на окраине области, у самой кромки леса; о школе, друзьях, подруге Ленке, с которой и в огонь и в воду… о многом. А я слушаю, думая, что мне не могло повезти больше.

И, вот чудо, я сам, хоть и не большой любитель, начинаю вываливать на Аню подробности своей жизни. Рассказываю об училище, о службе, о матери. Молчу лишь о жене, понимая, что это не та информация, которая уместна сейчас. Да и вообще, нечего о всяких разных разговоры разговаривать. И об Илье молчу, потому что мой некогда лучший друг то ещё дерьмо, чтобы тратить на него время.

Но вдруг Аня, словно что-то почувствовав, говорит:

— Влад, я должна тебе кое-что рассказать, только ты не подумай… я не собиралась это от тебя скрывать. Я вообще сразу хотела, но ты не дал…

Она мнётся, а я внутренне подбираюсь, напрягаюсь, потому что фантазия шалит и подбрасывает красочные картинки, где моя нудистка с кем-то, кроме меня. Нет, она не похожа на тех, кто на два фронта — совершенно другая порода, но ревность такая ревность.

— Только не злись и ничего себе не придумывай, — предупреждает, а я киваю, уже готовый разрушить кухню до основания.

— Аня, у меня очень маленький запас терпения, потому лучше без долгих прелюдий рассказывай, а то воображение взбесится.

— В общем, когда я была у Лены в гостях, туда пришёл начальник её парня, Игоря. Они дружат, что ли, или просто так… короче, — Аня смотрит на меня с опаской, а я киваю, чтобы продолжала, — в общем, это был Илья.

Бах! А так ведь хорошо сидели.

20. Аня

Влад порывисто поднимается, а на лице такое странное выражение застыло, что я инстинктивно сжимаюсь. В серых глазах бушует ярость, а я пытаюсь понять, что происходит.

— Он трогал тебя? Касался?

Влад опирается руками на стол по обе стороны от меня, запирает в ловушке, а я смотрю в его глаза, пытаясь найти там ответы. А ещё доказать, что скрывать мне нечего — я вся, как на ладони, для него. Не знаю, что происходит между этими двумя, но я не собираюсь давать повод сомневаться в себе.

— Если бы он тронул меня, я бы его убила, — говорю, глядя в стремительно темнеющие глаза. — Но он говорил о тебе... неприятные вещи.

Нет уж, я не дура, потому пересказывать в подробностях наш разговор точно не буду. Не хватало ещё довести Влада до нервного срыва, потому что даже сейчас его лицо чернее тучи, а желваки на скулах пляшут пасодобль.

Может быть, они когда-то одну девушку не поделили? Загадка...

— Например? — выдавливает, кажется, с трудом, а мне хочется прижаться к нему, впитаться под кожу, влиться в кровь, чтобы понять, о чём он сейчас думает. — Что он говорил?

— Гадости всякие, не обращай внимания. Я всё равно ему не поверила. Но мне хочется понимать, из-за чего всё это.

— Не поверила она… — Влад щурится, вглядываясь в моё лицо с какой-то исступлённой жадной нежностью. И что-то есть в этом взгляде такое, от чего мороз по коже. — Илья умеет быть убедительным.

— Да какая разница? Я больше не собираюсь с ним общаться. Пусть хоть лопнет со своими намёками и гадостями, меня это не волнует.

Вкладываю в свои слова максимум уверенности, а Влад молчит, лишь обхватывает ладонью мой затылок. Крепко так, что не вырваться, а у меня мелькает мысль, что со стороны мы, наверное, очень глупо смотримся: голые, растрёпанные, застывшие в этом вязком моменте, когда хочется так много сказать, но слов не хватает.

— Смелая крошка, решительная...

Вдруг подхватывает меня в воздух, а я и взвизгнуть не успеваю, как оказываюсь прижатой спиной к прохладной стене. Обхватываю за шею, провожу ногтями по золотистой коже, когда мой мужчина безошибочно находит ту точку, прикосновение к которой заставляет дрожать от нетерпения.

Мой мужчина? Я правда так подумала? Впрочем, почему бы и нет?

Впивается в губы: жёстко, властно, нетерпеливо, и я поддаюсь его напору, отвечая на поцелуй жадно, словно в нём решение всех проблем и мой главный фетиш.

— Ты делаешь меня беззащитным, — говорит, тяжело дыша, на миг оторвавшись от моих губ. — Я зверею, только представив, что этот придурок хоть одну минуту находился рядом.

Но не даёт мне что-то сказать, потому что жёсткие губы сминают мысли в плотный комок, а ловкие пальцы вытворяют такое, от чего голова кружится. Неужели не самом деле секс может быть настолько прекрасен?

Я не понимаю, на какой планете нахожусь и не сошла ли с ума, а Влад всё настойчивее и стремительнее мчит меня на полном ходу к пропасти.

— Я убью его, если он ещё раз возле тебя появится, — хриплое на ухо, а после языком по влажной коже. Всхлипываю, стону, активнее подаваясь навстречу проворным пальцам, а Влад делает контрольный выстрел в размякшее сердце: — Ты моя, ясно? Только моя.

Киваю, всхлипывая, жмурюсь, чувствуя, как оргазм волнами наплывает, унося за собой.

Кажется, я снова кричу. Или это только кажется? Не знаю. Озноб пробирает до костей, и я жмусь всем телом к Владу, провожу ногтями по шее, целую ключицу.

— Можно мне вина? — спрашиваю и даже удивляюсь про себя, что удалось вымолвить хоть слово. — В горле пересохло.

Влад молчит, лишь садится на стул, не выпуская меня из объятий, и наливает полный бокал.

— Влад… не надо никого убивать.

— Некоторым личностям не мешает язык вырвать. И руки сломать.

— Ты об Илье?

— Ну не о тебе же, — хмыкает и зарывается носом в мои волосы. — Сладкая, вкусная… я снова тебя хочу. Это нормально?

— Если даже нет, то очень приятно, — смеюсь, делая глоток вина, а Влад целует шею под волосами, гладит по бёдрам. — Обещай, что не будешь пачкать руки. Пообещай!

Наверное, это шантаж. Возможно, так нечестно, но мне больно от мысли, что Влад из-за меня нарвётся на неприятности.

— Может быть, мне всё-таки съехать?

Я не знаю, откуда во мне взялся этот вопрос, но слова назад не заберёшь.

— С чего бы это? — удивляется. — Ты деньги заплатила, бумажки подписала, потому живи на правах временной хозяйки.

— А ты… ты останешься?

Это волнует меня, потому что в глубине души очень боюсь, что с наступлением рассвета Влад решит, что всё, что случилось между нами, — ошибка. И хоть зарекалась связываться с теми, кто походя разбивает сердца, разве угадаешь?

— А я тебе уже надоел? — усмехается, а я отрицательно мотаю головой. — Ну вот и не выдумывай глупости. Никуда я не денусь, если сама не пошлёшь.

— Ты мне расскажешь, что между вами с Ильёй произошло? — настаиваю, потому что сгораю от любопытства.

— Интересно?

— Да… я хочу понять, почему ты тогда так завелся, почему он говорил о тебе гадости. Я же имею право?

И правда, имею ли?

— Вот же… — вздыхает и ссаживает меня с колен на соседний стул. — Думаешь, это так просто? Вот так взять и рассказать.

— Но ты попробуй. Вдруг получится?

— Ладно, уговорила. Подожди только минуту.

Остаюсь одна, не зная, чем себя занять. Нагота неожиданно смущает, и я иду в ванную. Накидываю халат, поправляю у зеркала волосы, что растрёпаны ласками и страстью. Я всегда спокойно относилась к своей внешности, но Влад так часто повторяет, что я красивая, что и сама начинаю в это верить.

— Ты где потерялась? — доносится из кухни.

Я выхожу из ванной, а Влад ловит меня, прячет в объятиях, и так хорошо на душе, так спокойно.

— Оделась всё-таки, — замечает, поглаживая по спине, а я прижимаясь теснее, понимая, что и сам он уже в трусах. — Я принёс кое-что. Посмотришь?

Влад увлекает меня за собой, садит себе на колени, обвивая руками, и кладёт на стол старый альбом с фотографиями.

— Если что, моих свадебных тут нет, — хмыкает, очень точно угадав ход моих мыслей.

— Ну и ладно, не очень-то хотелось, — бурчу, а Влад смеётся.

— Можешь полистать, — говорит, а я раскрываю первую страницу.

На сером картонном форзаце надпись убористым почерком: “Киреев Владислав Павлович, 1 июля 1986”.

— Это твоя дата рождения? Скоро уже...

— Она самая, — отвечает тихо, — но я его никогда не праздную.

— Почему?

— Не люблю. Так случается.

Не лезу с дальнейшими расспросами, потому что по тону понимаю: не стоа́ит. Ну и ладно, каждый человек сам может решить, чем ему заниматься в этот день: тосковать, работать или плясать до упаду в кругу родных и близких.

Тем временем листаю альбом, а на меня со всех фотографий смотрит Влад. Совсем крошка, чуть постарше. Светловолосый и светлоглазый, со смешным чубчиком, перемазанный шоколадом, деловито играющий в песочнице, кружащийся на карусели.

— Мамуля у меня — большой поклонник фотоискусства, — тихо смеётся, а я и сама улыбаюсь до ушей, настолько забавными кажутся детские фотки. — Дальше листай, нечего на мой голый зад засматриваться.

— Пфф, сейчас твой зад всяко красивее.

— А то! Я вообще богически прекрасен.

— И фантастически скромен, — ворчу, перелистывая плотные страницы.

— Скромность только барышень и украшает.

Вдруг, на одной из страниц я замечаю фотографию, на которой Владу лет десять, наверное. А рядом с ним высокий тощий черноволосый мальчишка с расцарапанными коленками. Сам Влад по уши в грязи, но такой счастливый.

— Это Илья, — опережает Влад мой вопрос, а я киваю. — А это, — указывает на следующую фотографию, — Марина, моя троюродная сестра. Не знаю, какого хрена я не спалил эти фотки, но уж пусть будут тогда.

На следующих фотках — а их не меньше двадцати — они всё время втроём. На деревьях, на даче, у моря. Марина хорошенькая: тонкая, звонкая, прозрачная, но с задорным блеском в глазах и озорной улыбкой. Такая же светловолосая, как и Влад, с каждой новой фотографией всё ближе льнёт к Илье. Наверное, сначала инстинктивно, а после, когда эта троица превратилась из детей в подростков, всё более осознанно. Даже в застывших на плёнке мгновениях видно, что Илья ей нравится.

А потом всё точно оборвалось.

— Мы дружили втроём, — раздаётся приглушённое, а я замираю, понимая, что вот сейчас Влад всё-всё расскажет. — Маринка жила в соседнем дворе, наши мамы были двоюродными сёстрами и лучшими подругами.

Я чувствую, что Владу тяжело об этом говорить, но он сильный, он всё сможет. Затаив дыхание, поглаживаю фотографию, будто бы могу теплом руки оживить тех, кто на ней изображён.

— Сначала просто дружили, но чем старше становились, тем я чётче понимал: Марина втрескалась в Илью по уши. Робко, несмело, сама, наверное, не отдавала себе отчёт, что каждую свободную минуту проводит с нами не потому, что весело, а потому что есть Илья.

— А он?

— А что он? Сначала не понимал. Мальчики вообще слегка туповаты, — невесёлый смешок, — но потом просёк. Удобно же иметь под боком на всё согласную дурочку... наверное. Не знаю, но Маринка всерьёз ему никогда не нравилась, просто организм быстро сформировался.

— У них…

— Ты хочешь знать, спал ли мой лучший друг с моей сестрой? Спал. И уже за это я мог бы его прикончить, но они ж прятались. Да и я ушёл в Суворовское.

— И что в итоге? — мне дико интересно, но отчего-то страшно. Страшно, что правда окажется чёрной и болезненной.

— В итоге… — вздыхает Влад и пьёт вино прямо из горла. — В итоге Маринка забеременела. Ну и… в общем, он её бросил, а она в петлю полезла. Хорошо, что вытащили. Я вовремя успел. Фух, всё, не могу больше, прости.

— Да-да, я понимаю.

По спине ползёт липкий холодок, и я ёжусь, жалея, что не оделась потеплее.

— Всё, что ты должна знать о нём: он переступит через любого, кто будет ему мешать. Он до сих пор не понял, отчего я его тогда чуть не убил, он не понял, что, пусть Маринка и сделала глупость, но ей в семнадцать лет было не справиться одной. А он её бросил и даже не понял, что натворил. И до сих пор не понимает.

— А она…

— Она родила крепкого пацана, — усмехается, сжимая пальцами переносицу, — сейчас живёт за городом. У неё всё хорошо, уже хорошо, но Илье на сына плевать. Впрочем, как и на весь окружающий мир.

С силой захлопывает альбом, а я вздрагиваю.

— Дай мне сигареты, пожалуйста, — просит, а в голосе тоска. — А то у меня сейчас мозг взорвётся.

Делаю как он просит и хочу, было, присесть на соседний стул, но Влад не даёт: притягивает к себе, сжимает в объятиях до хруста.

— Она любила его ведь, отчаянно так, с надрывом. Первая любовь, ясное дело. Ну а Илюха просто дерьмо. Она звонила мне тогда, плакала, просила его ни в чём не винить. Я ничего не понял, честно, но что-то почувствовал. Понял, что если не успею, беда случится. И да, задержись я ещё хоть на полчаса, Маринка отправилась бы на тот свет. А я бы сидел за убийство бывшего лучшего друга.

— Я понимаю…

— Надеюсь, что понимаешь. И будешь держаться от этого дерьма подальше. Потому что у него своя версия событий, а дурить голову он всегда умел. Впрочем, если по какой-то причине ты решишь поверить ему, то…

Разворачиваюсь в его объятиях, обхватываю ладонями за щёки и смотрю в серые глаза, пытаясь донести взглядом, что верить я могу и хочу только ему. И Влад чувствует это: улыбается, гладит по спине, накручивает мои пряди на палец. Главное, что улыбается.

— Я не хочу ему верить. Понимаешь меня?

— Вроде, не тупой.

— Вот и всё.

Кладу голову на его грудь, обнимая за талию, и растекаюсь лужицей. Я многое поняла, многое почувствовала, и сейчас, когда напряжение неизвестности постепенно отпускает, закрываю глаза и проваливаюсь в сон.

21. Аня

Следующее утро начинается не с поцелуев и нежностей, о которых мечтают романтичные особы. И не с блинчиков, пожаренных обнажённым мужчиной к моменту пробуждения его ненаглядной. Нет, наше утро началось с суеты.

Сначала Влад подпрыгнул на кровати, чуть не упал с неё, чем напугал меня до икоты, громко выматерился, крикнул: “Прости, я очень нехороший мальчик, вечером меня накажешь” и умчался в сторону ванной. Я, обалдевшая и растерянная, минуту сидела, пытаясь понять, что вообще происходит. Оказалось, мы проспали, а Влад клялся на своей печени, что такое с ним вообще впервые, и я просто обязана собой гордиться.

Собираясь на бегу, он авторитетно заявил, что с утра я ещё красивее, взял с меня торжественную клятву не трепать ему нервы и плотно позавтракать, у двери чуть не изнасиловал, озабоченный, и всё-таки убежал. А потом, почти сразу, мне позвонили из “Книгомании” и пригласили на стажировку.

И вот стою, одетая скромнее некуда, у центрального входа в ТЦ и пытаюсь не упасть в обморок от волнения. Мамочки, неужели всё получилось? Ну, почти, потому что никто не знает, пройду я стажировку или меня выгонят в первый же день. Но! Это ведь первый шаг на пути к успеху, и от моего поведения и старательности зависит если не всё, то очень многое.

Судьба не так часто даёт мне шансы, чтобы я с лёгкостью их профукивала.

В третий раз попав в “Книгоманию”, я уже лучше здесь ориентируюсь, хоть и волнуюсь так, что впору рвать на себе волосы, но ничего, пройдёт. Главное, чтобы никто из потенциальных сотрудников не понял, какая я на самом деле трусиха.

Дальнейшие события крутятся, точно меня засосало в калейдоскоп: личный досмотр охранником, стикировка всего, что лежит в моей сумке, выдача бейджа, краткая инструкция от директрисы, и вот меня уже ведут в торговый зал, чтобы рассказать об обязанностях на сегодня.

— Работала до этого в книжном? — спрашивает Наташа.

Она маленькая, шустрая, а короткие волосы светлые до такой степени, что кажутся седыми. Яркие голубые глаза смотрят пытливо и насмешливо одновременно. Не думаю, что она имеет что-то против меня, просто такой человек. Киваю, улыбаюсь, а Наташа, оперевшись грудью, обтянутой сиреневой фирменной футболкой, на стеллаж, щебечет о всякой ерунде, иногда бросая быстрые взгляды на свой отдел, чтобы не пропустить покупателя.

А я… я смотрю на бесконечные полки, забитые книгами, и пытаюсь придумать, с чего лучше начать, чтобы быстрее и эффективнее расставить пухлые томики Дюма и Флобера по алфавиту. Наташу слушаю вполуха, а сама размышляю, что где-то здесь, совсем близко, находится Влад. Очень уж беспокоит, что мы можем в любой момент столкнуться в коридоре или в торговом зале… как тогда реагировать? Понятное дело, работа есть работа, и будет весьма странно, если я брошусь на шею начальнику службы безопасности. Больше чем уверена, в список должностных обязанностей продавца-кассира не входят обнимашки с руководящим звеном. Но как лучше всего реагировать?

Ай, ладно! Буду ориентироваться по обстоятельствам, потому что пока у меня есть дела поважнее: сортировка бессмертной классики согласно алфавиту. Ок, приступим.

Вдруг понимаю, что больше не слышу назойливой болтовни: Наташа замолчала как-то резко, словно на тумблер кто-то нажал.

— Ох, идёт, красавец наш… — замечает, глядя куда-то в сторону, а я слежу за её взглядом и жмурюсь на мгновение. Влад! — Ой, ты же у нас новенькая, — спохватывается, — ничего ещё не знаешь. Тут такие новости! Закачаешься!

В голубых глазах в окружении пышных нарощенных ресниц — прямо очень пышных, я такие у коров на лугу в детстве видела — зажигается тот характерный огонёк, светящийся во взгляде каждой женщины, которая просто жить не может без сплетен. И, главное, в такой момент ведь всё равно, кто перед тобой. Важно лишь излить на голову ничего не подозревающего собеседника поток откровений.

— Ты только посмотри… важный такой, деловой, — шепчет Наташа, склонившись ко мне близко-близко, и меня обдаёт тяжёлым ароматом парфюма. — Говорят, что он с женой разводится.

На круглом симпатичном лице веснушки и восторг, а я думаю о том, что в “Книгомании” нужно быть осторожной, потому что новости о личной жизни сотрудников разлетаются со скоростью света.

— Вот и молодец, — бурчу, а сама краем глаза слежу за прогуливающимся по залу Владом.

Он вроде бы ничего конкретно не рассматривает, просто идёт, медленно, заложив руки за спину. Как лев, вальяжно обследующий свой прайд. Тёмно-серый костюм сидит на нём, будто вторая кожа, а причёска идеальна настолько, что страшно притронуться, чтобы не испортить. В голове рождаются яркие образы того, каким умеет быть этот мужчина вне узких рамок деловой этики. Дурашливым и смешным, злым и страстным, вспыльчивым и заботливым. Сейчас же это скала, к которой боязно подступиться — сорвёшься. Идеальный, холодный и собранный.

— Эх, вот всегда он такой… аж страшно, — выдыхает Наташа, а я усилием воли отрываю взгляд от Влада. — Одна девчонка в прошлом месяце пыталась его охмурить, так он её уволил.

— Ничего себе, — замечаю, радуясь про себя, что на меня не начали вываливать подробности того, как Владислав Павлович, пользуясь служебным положением, поимел всех сотрудниц, включая пожилую уборщицу.

— Ага, он у нас крепкий орешек, но…

Это “но”, сказанное каким-то другим тоном, настораживает.

— Но сейчас он разводится! — практически шепчет. — Может, более ласковым станет?

Ага, только не с тобой, лохудра белобрысая.

Так, Наташу из списка вероятных подруг смело вычёркиваем. Размашисто так, с удовольствием вычёркиваем, ибо нечего тут слюни пускать.

— Ладно, тебе работать надо, нарабатывать очки, — хихикнув, говорит Наташа, но не уходит, а замирает столбом рядом, чуть ли не дышит. И уже совершенно другим голосом: — Здравствуйте!

Чёрт, чёрт!

Усиленно принимаюсь за работу, потому что шестым чувством понимаю, что так бодро Наташа здоровается с Владом. Но одна из книг выпадает из рук, и я резво присаживаюсь, благодаря Вселенную за свою внезапную неуклюжесть.

— Добрый день, девушки, — раздаётся бархатистый баритон совсем рядом. — Как настроение? Как спалось? Бодры, я надеюсь?

Вот же! Гад!

— Ой, всё замечательно! — восклицает Наташа, а я про себя плююсь ядом.

— Анна, кажется? — обращается этот сероглазый прокатор ко мне, а я смотрю на него снизу вверх и посылаю ментальные посылы прямо в изощрённый мозг Влада.

Чуть заметная улыбка трогает его губы, но он мгновенно превращается в того холодного мужчину, что так чинно шествовал меж книжных стеллажей.

— Добрый день, — возвращаю дежурную любезность, улыбаясь изо всех сил. — Да, я Анна. И да, всё замечательно.

— Всего тогда вам доброго и продуктивного дня.

И, повернувшись на пятках, уходит в сторону своего кабинета.

— Ну, как же он хорош, — не унимается моя активная сотрудница, а я пожимаю плечами, мол, ничего особенного, а сердце в моей груди выделывает такие кульбиты, что впору записываться на кардиограмму.

Но всё-таки Наташе надоедает моё молчаливое общество, и она уходит насиловать мозги другим сотрудницам, что, словно мышки, прячутся в своих секциях. И я, наконец, остаюсь одна, чему рада безмерно. А ещё рада, что обходы владений у Влада не ежечасные, потому что просто не смогла бы работать, зная, что он совсем рядом и смотрит на меня.

Вдруг мой телефон пиликает, я опасливо озираюсь по сторонам и украдкой достаю трубку на свет божий. Начальство обещало не штрафовать за него, но и настойчиво рекомендовало не залипать в экран вместо работы. Но сейчас покупателей в магазине почти нет, потому можно немного расслабиться.

Чёрт.

“Ты очень сексуальная в этих брючках. Особенно, когда наклоняешься, чтобы поднять книгу”.

Он что, следит за мной? Смотрю по сторонам, на потолок и замечаю то, чего не видела раньше: глазок видеокамеры. Ах ты провокатор!

Показываю язык бездушному кругляшку и, кажется, слышу хриплый смех.

Следом приходит новое сообщение, и я выдерживаю целую минуту, прежде чем его прочесть.

“Рассекретила, надо же. Кстати, через два часа у тебя перерыв. У меня тоже. Приходи в кафе “Утопия”, оно тут близко. Буду тебя кормить”.

Вот же… заботливый.

“Растолстею, будешь знать”, — набираю торопливо в ответ и почти мгновенно получаю ещё одно сообщение:

“Я помогу тебе сбросить лишние калории. Ночью”.

Пошляк.

От его намёков кровь приливает к лицу, но работа — лучшее лекарство от разных непотребных мыслей. Сублимация — великая вещь, только вместо топора и кучки дров у меня книги.

Время до обеда пролетает незаметно, и я спохватываюсь, когда администратор Юля чуть не выгоняет меня из торгового зала. Мол, отдых — необходимая часть рабочего процесса, потому раньше чем через час меня обратно не ждут. Удивительное место, ничего не скажешь.

В комнате отдыха хватаю сумку, прохожу необходимый досмотр — у них тут точно паранойя — и выбегаю из магазина. Кафе “Утопия” находится чуть дальше по улице. Тихое место, расположенное в тенистом дворе, скрытое от посторонних глаз случайных прохожих. Идеальное место для идеальных тайных свиданий. Надеюсь, сотрудники не ломанутся сюда косяком, а то вся наша конспирация вылетит в трубу в первый же рабочий день. Перед входом оглядываюсь по сторонам, испытывая странное чувство: острое и сладкое одновременно, словно делаю что-то противозаконное, но очень желанное.

Влад сидит за дальним столиком, а в зале, кроме нас, лишь одна женщина, пьющая кофе, параллельно что-то шустро набирающая на клавиатуре небольшого ноута.

— Всё-таки мне нравятся эти брючки, — замечает Влад, осматривая меня жадным взглядом с ног до головы. — Правда, от работы отвлекают.

Тихо смеюсь, а рядом бесшумно возникает молоденький официант с задорным чубчиком, кладёт передо мной меню и исчезает.

— Я постараюсь больше не нагибаться, а то не сможешь работать, и мы окажемся все в опасности!

— Правильно, не надо нагибаться, потому что тебя не только я вижу, а ещё и охранники, покупатели, сотрудники мужского пола. Не нужен мне такой стресс. А то ведь только одно желание: морду кому-нибудь набить.

Влад улыбается, но в глазах полыхает что-то тёмное и беспощадное.

Дальше делаем заказ, а я задаю вопрос, который слишком уж волнует меня:

— А если кто-то узнает, что мы… ну… живём, вроде как, вместе?

Влад делает глоток воды, а глаза хитрые-хитрые.

— Ну узнают и узнают, делов-то куча, — пожимает плечами и быстро доедает свой обед. Время перерыва подходит к концу, потому я тоже не затягиваю с поглощением пищи. — Просто я не хочу слухов, что ты по протекции в “Книгоманию” попала, что у тебя блат и вообще ты любовница начальства. Тебе это точно не нужно.

— Вот да… я тоже думаю, что подруг у меня от этого больше точно не станет.

— Именно, — улыбается и протягивает руку, накрывая мою ладонь своей. — А вообще, прятаться даже забавно. Азарт, чёрт возьми. Только дай мне бог терпения видеть тебя постоянно и поддерживать имидж сурового начальника.

— У тебя неплохо получается, нужно отметить.

Влад целует меня, а я растворяюсь в этом моменте. Жаль, что он настолько быстротечен.

На работу возвращаемся разными путями и до конца дня ни разу не видимся, даже случайно. Я ношусь по магазину, выполняя сотню важных поручений. Не всё получается, но и фатальных ошибок, вроде бы, не делаю. Это радует. Под занавес даже к кассе допустили, правда, под чутким руководством.

В общем и целом, день прошёл отлично и, выйдя в шесть вечера из магазина, испытываю просто невообразимую радость. Я справилась! У меня получилось!

А ещё я знаю, что там, за следующим поворотом, меня ждёт Влад. И от этого знания становлюсь настолько счастливой, что трудно дышать.

Сворачиваю за угол и замечаю машину Влада, припаркованную чуть дальше у обочины. Её хозяин стоит, оперевшись на корпус спиной и сложив руки на груди. Только он не один. Рядом, буквально в шаге, женщина. Высокая, стройная, а шикарные волосы заплетены в замысловатую косу. Потрясающая фигура, грудь, ноги километровые… красавица. Подол светлого летнего платья развевается на ветру, открывая время от времени вид на стройные загорелые бёдра.

Женщина улыбается, а я перевожу взгляд на Влада, но не заметно, чтобы он был в восторге от этой беседы. Кто это, интересно?

Делаю один шаг в их сторону, другой, но останавливаюсь. Я не знаю, как мне нужно себя вести. Подойти, обнять, поцеловать? Пройти мимо в надежде, что заметит и окликнет? Затаиться и выйти только тогда, когда женщина уйдёт? Закатить сцену ревности? А вдруг это кто-то с работы?

Блин!

Но ноги сами несут меня вперёд, и я приклеиваю к лицу самую обворожительную свою улыбку. Мало ли, просто мимо иду. А внутри азарт предвкушения. Как Влад отреагирует, что заметила их и уже никуда не скрыться? Испугается? Напряжётся?

Всё-таки она очень красивая. Чёрт, ревную же, как дурочка ревную. Что ж такое?

А они не замечают меня, продолжая о чём-то беседовать. Вернее, женщина говорит без умолку, а Влад слушает, мрачнея с каждым словом.

И вот, когда до сладкой парочки остаётся не больше пары шагов, слышу грубое: “Алиса, иди к чёрту!”

Алиса, значит. Где-то я ведь уже слышала это имя. Вернее… читала! Точно.

— Добрый вечер, — говорю, привлекая к себе внимание. И добавляю, мило улыбаясь Владу: — Милый, я готова, можно ехать.

Женщина переводит на меня удивлённый взгляд, и что-то острое в нём, точно рапира: неприятно полоснуло, ранило, но я выдерживаю этот бой.

Выкусила?

— Отлично, поехали, — улыбается мне Влад, потеряв всякий интерес к своей недавней собеседнице.

— Значит, уже завёл себе кого-то, — замечает Алиса, а в голосе досада плещется. — Кобель ты, Киреев, я всегда это знала.

И, развернувшись на каблуках, уплывает за горизонт.

22. Влад

Алиса, конечно, как всегда вовремя. Появилась хрен пойми откуда, втирала мне какую-то дичь о своих родителях, мол, ей бы не хотелось, чтобы они знали о нашем разводе. Видите ли она не хочет их расстраивать. Чудная, не могу. А ещё у её отца юбилей, и нам вот просто необходимо быть там вместе. Мол, пригласили же, а я не понимаю, в каком свете её выставляю. И каждый может ошибиться, да. И я не святой. А она ещё долго держалась, не ныряя в пучину порока, терпела меня и мои блядки. Но тут влюбилась. Бред умалишённой, честное слово.

Конечно, я её послал. Конечно, далеко, но она как репейник, пристала и чуть не умоляла сохранить наш развод в тайне. И снова была послана.

На любой её вшивый аргумент я отвечал матерно, забористо, но Алиса будто только саму себя и слышала.

А уж когда к нам подошла Аня, я вообще уже был в шаге от нервного срыва. Или смертоубийства.

— Влад, это жена твоя? — спрашивает Аня, когда захлопываю дверцу и выжимаю газ.

— Да, она, — киваю, потому что не вижу смысла кататься на заднице. Мне скрывать нечего.

Понятное дело, я не планировал, чтобы Алиса хоть каким-то боком пересекалась с Аней, но не всё в этой жизни зависит исключительно от моего желания. С Алисой мы прожили семь лет, и их, к сожалению, из биографии не сотрёшь. Да и не всегда ведь было плохо, когда-то было даже очень хорошо. Правда, не очень долго.

— И что… что она хотела?

— Ничего из того, что я согласился бы сделать, потому не бери в голову.

— Уговорил, — улыбается и морщится. Бросаю на неё быстрый взгляд, понимая, что она изо всех сил пытается не показать мне, насколько ей трудно дался первый рабочий день.

Аккуратно вытягивает ноги, снова морщится и чуть слышно шипит, но я всё вижу.

— Устала?

— Да нет, нормально всё, — улыбается как можно бодрее, но я-то не дурак.

— Помнишь, я тебе говорил о сюрпризе? Всё ещё в силе. Если ты, конечно, действительно не очень устала.

Карие глаза зажигаются детским любопытством, а я громко смеюсь над её реакцией. Забавная такая, ёрзает на сиденьи, чуть не в ладоши хлопает.

— А что за сюрприз? — спрашивает нетерпеливо, забыв, кажется, об усталости. — Наверное, нужно домой заехать, что-то взять? Или нет? Ну, чего ты молчишь? Влад! Переодеваться нужно?

Смеюсь ещё громче, а Аня пыхтит, сердитая на меня, но я кремень. Глыба, итить его в кочерыжку.

— Ничего не надо, там всё есть, не переживай.

— Да? Ну ладно. Но вообще, это долго? Ехать долго? Потому что я от любопытства ведь лопну! Да-да, не смейся.

— Потерпи, — прошу, а Аня нехотя кивает. — Это же сюрприз, о нём нельзя знать раньше времени.

Включаю музыку, и через пару минут Аня уже громко подпевает на английском какой-то рок-балладе из семидесятых. Слежу за дорогой, из всех сил убеждая себя, что останавливаться у обочины и целовать Аню пусть и отличная идея, но так мы и до утра не доедем, потому что я вряд ли смогу ограничиться только поцелуями.

Сегодня я потратил три часа на подсматривание за отделом классической литературы. И это довело до того, что почти решился послать все нормы и инструкции к чёрту. Никакого секса на рабочем месте — непреложная истина, но как же хотелось хоть раз отпустить себя на свободу. Но нет, это вряд ли бы облегчило ситуацию, а если кто-то вдруг заметил, только ухудшило.

Боюсь ли я за себя? Нет. А вот Аню подставлять — не самая лучшая идея. Но сколько я ещё смогу терпеть?

Сквозь музыку слышу как пищит телефон, и Аня лезет за ним в сумку. Смотрит пару мгновений на экран, переводит на меня удивлённый взгляд, а я усмехаюсь про себя.

И считаю мгновения до того, когда грянет буря.

Раз, два, три...

— Влад... — зовёт, но я не реагирую. — Останови машину!

— Ты же сама хотела быстрее, — напоминаю, но Аня повторяет:

— Останови машину!

Делать нечего, сворачиваю к обочине, глушу мотор и поворачиваюсь к Ане в полоборота.

— Что это? — Протягивает мне телефон и тычет пальцем в экран. — Зачем это?

Пожимаю плечами, мол, ничего не знаю, хотя целиком и полностью это моя идея. И мои деньги, но об этом Ане точно знать не нужно.

— Насколько могу судить, тебе кто-то скинул деньги на карту. Тайный поклонник, наверное.

— Это Ольга Ивановна!

— Мамуля моя, что ли? Нет, она точно не тайный поклонник. Фух, отлегло от сердца… Ты же помнишь, я ведь ревнивый. — паясничаю, а Аня всё сильнее хрурится.

— Влад! — вскрикивает и снова смотрит на свой телефон, словно поверить не может. Такая растерянная, милая и смешная. — Это сумма, которую я перевела твоей маме. Полностью, до копейки. За квартиру.

Будто бы я и сам не знаю.

— Ну? И зачем нужно было останавливаться?

— Потому что у нас договор, я заплатила согласно нему…

Мне кажется или она сейчас разрыдается? Чёрт...

— Иди сюда. — Протягиваю руку и помогаю Ане перебраться к себе на колени. Она не сопротивляется и это хорошо. — Послушай меня внимательно, хорошо? Только не перебивай. Сможешь?

— Я постараюсь, — неуверенно кивает и кладёт руки мне на плечи. Она кажется расстроенной, и мне это совершенно не нравится.

— Аня, я понимаю, что ты гордая, я понимаю, что эти деньги ты, возможно, воспринимаешь, как подачку. Но это твои деньги.

— Но я же их отдала, документы подписала... а теперь что? Нужно съезжать, искать себе новое жильё, а мне квартира очень нравится.

Вот же выдумщица.

— Не тарахти, — улыбаюсь и провожу костяшками пальцев по щеке, скулам. — Не надо никуда переезжать, если нравится.

— Но я не могу так просто... бесплатно, — настаивает, а в глазах настоящая паника. — Это неправильно.

— Вот, снова тарахтишь, невозможный ты человек, — улыбаюсь и касаюсь губами острой ключицы, пахнущей солнцем. — Ты живёшь там не так просто, ты живёшь там со мной.

— Прям уж… с тобой, — бурчит, отводит взгляд, но на губах улыбка расползается. — А если мы поругаемся, или я тебе надоем? Мало ли…

— Если мы поругаемся или не сойдёмся характерами, ты просто помни, что по договору ты деньги перевела, всё запротоколировано, значит, волноваться не о чем. Главное ведь, что всё по закону, да?

— Как у тебя всё просто… и быстро.

— Тебя это смущает? Считаешь, что тороплюсь?

— Нет… я просто боюсь, что всё закончится, понимаешь? — Аня кладёт мне голову на грудь и, кажется, впервые готова сказать то, что у неё на сердце. — Ты мне нравишься, очень, потому я боюсь.

— А кто-то, помнится, такой смелый был, — усмехаюсь, перебирая пальцами тёмные волосы оттенка горького шоколада. — И говорил, что верит мне. А ещё табуреткой угрожал.

— А я и верю, — поднимает на меня взгляд, тянется губами, и я целую сладкие губы, понимая, что мне отчаянно мало этой девушки. — Просто вдруг ты узнаешь меня получше и решишь, что такая тебе не нужна. Я видела твою жену: красивая, уверенная в себе, яркая. Опытная, наверное. А я?

Вздыхаю, понимая, что всё-таки встреча с Алисой не прошла для Ани бесследно.

— Я не умею говорить красивых слов. Но я хочу, чтобы ты понимала: для меня ты самая красивая. А Алиса… пусть будет счастлива, меня это больше не касается, как и тебя не должно. А теперь поехали, сюрприз же нужно показать.

Аня энергично кивает, обнимает меня за плечи, порывисто целует, а я прижимаю её к себе, чтобы не прыгала на моих коленях так энергично.

— Аня, я же не железный, я и так еле держу себя в руках. Но так мы в аварию попадём.

Смеётся, показывает мне язык и перебирается на соседнее сидение. Завожу мотор и всю дорогу краем глаза наблюдаю, как Аня нет-нет, да и смотрит на экран телефона, будто не верит, что деньги действительно пришли на счёт.

Когда мы сегодня по телефону обсуждали с мамой план, как вернуть Ане деньги, мама не задавала лишних вопросов. Во-первых, бесполезно. Во-вторых, кажется, она была только рада, что я избавил её от ненавистной невестки. И это счастье перевешивало для неё всё на свете. И пусть я не выполнил просьбу и не съехал, сильно мне мозги по этому поводу не конопатили. Опять же, без толку.

— Ты же мне веришь? — спрашиваю, тормозя машину.

— Да, — отвечает без запинки, а я в который раз спрашиваю у неба, какого чёрта я такой везунчик.

— И доверяешь?

— Да.

— Отлично, — усмехаюсь, быстро целую Аню в губы и выхожу из машины.

До слуха доносится щебет птиц, а запахи просто сводят с ума. Я очень люблю здесь бывать, хоть и делаю это слишком редко.

Помогаю выйти Ане, а в кармане шёлковый шарф. Нашёл его в матушкиных закромах, и он неожиданно пригодился.

— Расслабься.

Аня кивает, а я завязывают ей глаза шарфом и мягко подталкиваю к тропинке справа.

— Ни о чём не спрашивай, ничего не бойся.

Аня угукает, а я целую её в изгиб шеи и веду вперёд.

— Надеюсь, тебе понравится.

Когда оказываемся на месте, снимаю повязку с глаз, а Аня моргает, фокусируя зрение, а потом удивлённо охает.

— Нравится? — спрашиваю, заведомо зная ответ.

— Очень…

— Я так и знал.

23. Аня

Вывеска над высокими коваными воротами гласит: “Конный клуб “Левада””.

Конный клуб.

Лошади.

Как он узнал?

— Пойдём? — спрашивает Влад, а я готова сама бежать вперёд, вприпрыжку. Останавливаю себя неимоверным усилием воли, хоть это и трудно. Вдруг Владу покажется моё поведение чистым ребячеством? — Вижу же, что не терпится.

Перед глазами отчего-то снова возникает непрошенный образ его жены. Вот она вряд ли прыгала бы, как малолетняя дурочка на месте, ещё и в ладоши хлопая при этом. Влад же жил с ней, любил её, наверное…

Тьфу! Нужно выбросить эту гадость из головы. Я же доверяю, правильно? Верю. Я не вру, когда говорю об этом. Просто постыдная ревность копошится внутри, не даёт спокойно дышать. Как бы не пыталась, а мысли о жене, с которой он пока не развёлся, бельмом на глазу. Вот же…

Больше всего на свете я всегда боялась стать такой же, как моя мать: истеричной, ревнивой и подозрительной. Потому я не должна поддаваться искушению впасть в ревнивый припадок. Не должна.

Ай, ладно! Наплевать!

Не выдерживаю и бросаюсь Владу на шею, что не сбиваю с ног, а он смеётся, крепко прижимая к себе. Его кожа пахнет деревом и ментолом — свежестью леса и прохладой озёр, и я зарываюсь носом в тёплую шею, вдыхая ставший родным аромат.

Хочется плакать, потому что никогда в жизни я не встречала человека, способного так точно угадывать мои мечты и желания.

— Ты… ты знаешь, что невероятный? Знаешь ведь? — шепчу, покрывая его шею, лицо быстрыми поцелуями.

— Обычный я, — смеётся, зарываясь носом в мои волосы, поглаживая по спине. — Но ради тебя мне хочется таким быть. Очень необычное чувство.

Обхватываю его лицо ладонями, смотрю в серые глаза под излётом тёмно-пшеничных бровей и просто молчу. Надеюсь, он понимает, как много всё, что он делает, значит для меня. Его забота, обезоруживающая честность, бескомпромиссность — всё это делает меня беззащитное перед ним. И я сдаюсь на его милость, отдаю всю себя, ни разу до этого никого не любившая, но всегда мечтающая встретить того, рядом с кем смогу согреться и забыть, какими подлыми могут быть люди.

— Спасибо тебе.

— За что? — удивляется, кажется, искренне не понимая, в чём моя благодарность. А я и высказать не могу, потому что всё это на уровне ощущений, подсознания и странных снов. Но мерещится, что уже когда-то, в других мирах и на иных планетах, кружась в хороводе звёзд, мы уже были вместе: единые и цельные. А потом кто-то разорвал на части, раскидал наши судьбы в стороны. Но разве мы могли не встретиться?

Но всё это — лишь смутные образы в моей голове, а сказать лишь удаётся:

— За всё.

Потому что спазм пережимает горло, и если скажу ещё хоть слово, разрыдаюсь.

— Я почти ничего не сделал, — усмехается и целует меня в висок, пуская слабые разряды тока по венам. — Но планов до чёртиков.

— Это владения моего близкого друга, — рассказывает Влад, пока мы входим в ворота, распахнутые будто бы специально для нас. — Сейчас он уехал из города, так бы познакомились. Но ничего, в следующий раз.

— То есть ты готов познакомить меня со своим другом? — спрашивая, думая про себя, что это, наверное, что-то да значит.

— А почему нет? — удивлённо пожимает плечами. — Мне скрывать нечего, а тебя прятать я уж точно не планировал.

Слушаю Влада, любуясь окружающими красотами, а самой сердце замирает. Эмоции так туго переплелись внутри, что от них меня буквально на части разрывает. Хорошо-то как...

Невооружённым глазом видно, что каждая мелочь здесь окружена заботой и любовью. Аккуратно подстриженные дорожки, пышные кусты, раскидистые деревья, за которыми просматривается огороженное невысоким забором поле, покрытое изумрудной травой. Даже с такого расстояния видно, насколько она мягкая и шелковистая — одно желание: разуться и бегать по ней.

— Там пасутся лошади, — подсказывает Влад, и горячее дыхание щекочет шею. — Их здесь три.

Он обнимает меня за талию, прижимает к себе, и я отчётливо ощущаю его желание, и это смущает и заводит одновременно.

— А можно пойти посмотреть? — спрашиваю, повернув голову и заглядывая Владу в лицо. Глаза хитрые-хитрые, с прищуром, а на дне их клубятся болотные туманы.

— Почему нет?

Проходим вдоль тропинки, утопающей в зелени, где-то вдалеке слышен тихий плеск воды, и такое счастье на душе. Солнце путается в кромке деревьев, медленно опускаясь за горизонт, но ещё светло — до ночи далеко.

Здесь, кажется, только мы вдвоём, но это лишь мираж: если присмотреться, можно заметить снующих туда-сюда работников “Левады”, но на нас никто не обращает внимания. Наверное, Влада здесь действительно хорошо знают, потому даже не реагируют.

— Когда-нибудь мы приедем сюда не после работы, — обещает, а я крепче сжимаю его ладонь. В знак благодарности и невыразимой нежности. — Просто мне хотелось показать тебе всё это именно сегодня. Не знаю, почему.

— Спасибо, — только и могу повторить, потому что все слова мигом загончились. Смотрю завороженно на открывшийся вид, а сердце сладко-сладко замирает.

Впереди простирается широкое поле, и я подхожу вплотную к ограждению. Хочется лучше рассмотреть лошадей, которые мирно щиплют травку, лениво помахивая время от времени хвостами. Закатное солнце оставляет блики на их лощёных боках, подсвечивает оттенками красного, и я понимаю, почему мы приехали сюда именно сейчас.

Влад не обманул, лошадей действительно всего три: одна серая в яблоках, с длинной светлой гривой, тонконогая и грациозная; вторая — гнедая с шоколадным отливом, особенно красивая в свете багряных солнечных лучей. У третьей же — рыжеватой — виднеется белоснежный треугольник на лбу, и я ощущаю зуд в пальцах, настолько сильно хочется прикоснуться к тёплому лошадиному боку, заглянуть в глаза…

В памяти возникают болезненные картинки из далёкого детства, когда отец водил меня на ипподром. Тогда ещё всё было хорошо, тогда всё было правильно.

Но не полезу же я к лошадям, в самом деле. Не до такой степени я пришибленная этим сюрпризом.

— В саму конюшню не пойдём, — говорит Влад, теснее прижимаясь ко мне, — там без лошадей смотреть не на что. Но здесь есть ещё кое-что, что хотел бы тебе показать.

Он отстраняется, ослабляет узел графитового оттенка галстука, снимает пиджак и закидывает его на плечо, подцепив за ворот пальцем. Не удерживаюсь и, протянув руку, ерошу светлые волосы, а Влад смеётся, становясь снова почти мальчишкой.

— Разве может быть что-то интереснее, чем лошади? — смеюсь, снова переводя взгляд на поле.

— Ничего интереснее этого быть не может, но вдруг тебе и другие части этого поместья понравятся?

Поместье… такое громкое слово, помпезное, но удивительно подходящее этому месту.

Но уходим мы не сразу, потому что я просто не могу заставить себя сдвинуться хоть на шаг, а Влад всё понимает без лишних слов: стоит за моей спиной, прижимает крепко к себе и не мешает созерцать красоту.

И я ему за это благодарна.

— Ты устал? — вдруг спохватываюсь, понимая, сколько времени мы уже провели здесь. — Голодный же!

Влад отрицательно машет головой, но я-то понимаю, что он врёт.

— Поехали домой тогда! — заявляю, оглядываясь по сторонам. — Тебе отдыхать нужно, завтра снова на работу.

— Какая заботливая, — хрипло смеётся и тащит меня куда-то в сторону. — Я же говорил, что хочу тебе кое-что ещё показать. Там есть и еда, и душ с ванной, и джакузи и…

— Что? — делаю вид, что не понимаю, чем он завершит смысловой ряд.

— Кровать, — целует порывисто в щёку. — Нам с тобой просто необходима большая и удобная кровать.

— Спать так сильно хочешь? — провоцирую сказать то, что так сильно хочется услышать.

— Тебя хочу. До одури, до умопомрачения и кровавых чертей перед глазами.

Проходим ещё несколько десятков метров, а тугой комок желания всё плотнее сжимается внизу живота. Такими темпами я точно в нимфоманку превращусь, доиграется.

— Вот тут мы сегодня ночуем, — заявляет Влад, указывая рукой вперёд. — И да, в понятие “ночуем” я вкладываю не только сон. Вернее, совсем не его.

Никогда меня не тянуло к роскоши — мне не так много нужно в этой жизни, но от красоты дома, что выступает из-за деревьев, перехватывает дыхание. Чудо какое-то, в самом деле.

— Славик мне сразу предложил здесь остановиться, когда узнал, что я из дома ушёл, — рассказывает, подталкивая вперёд — туда, где тонкой лентой вьётся узкая мощёная цветной плиткой дорожка.

— А ты? Не захотел?

— С тобой захотел остаться, — говорит так просто, так естественно, а я задыхаюсь.

Сглатываю и перевожу взгляд на дом. Он небольшой — не громоздкая махина, от одного взгляда на которую кружится голова, — но очень уютный. В окружении раскидистых деревьев, облицованный кирпичом тёплого охристого оттенка, он кажется почти игрушечным. Как пряничный домик из сказки.

— Прошу, — взмахивает рукой и открывает передо мной дверь. — Чувствуй себя, как дома.

Переступив порог, оказываюсь в просторном светлом холле. На полу паркет, поверхности из мрамора, живые цветы, картины и обрамлённые золотом зеркала. А друг, определённо, скромностью не пользуется.

Влад оставляет меня на некоторое время одну, а я осматриваю интерьер большой комнаты, боясь лишний раз вздохнуть, чтобы ничего, не дай Бог, не разбить и не испортить. В таких комнатах нужно устраивать званые ужины, приглашать каких-нибудь министров и их разодетых в пух и прах жён.

Лёгкие шаги за спиной свидетельствуют, что Влад вернулся, и меня обдаёт облаком свежего морского аромата.

— Чёрт возьми, как же я тебя хочу, — говорит Влад неожиданно севшим голосом. Хрипотца проходит по кровотоку, будоражит, отзывается сокрушительной волной желания.

Только успеваю развернуться к нему лицом, скинуть надоевшие за день балетки, а Влад обрушивается на меня разрушительным ураганом, сметает, сминает, подчиняет своей воле. В голове — расплавленное железо, внизу живота — лесной пожар, и я обхватываю руками сильные плечи, сжимаю в кулаках рубашку, мечтая, чтобы ничто нас не разделяло.

— Ты делаешь меня сумасшедшей, — признаюсь между поцелуями, а ответом мне служит яростный поцелуй и хриплый стон.

Я впитываю его каждой порой, выпиваю до дна, возвращая свой в ответ. Мы сливаемся воедино, нарушая все запреты и нормы приличия, забывая имена и страны, других людей и обстоятельства. Сейчас мы единый пульсирующий желанием организм, когда существует лишь неизбывная нежность и разрывающее на части желание.

Кажется, слышен треск ткани, но это совершенно не имеет значения, когда так сладко и хорошо, остро и пряно. Языки сплетаются в лихорадочном танце, и наши тела так идеально подходят друг другу, а инстинкты ведут вперёд.

— Моя, только моя, — доносится до затуманенного слуха низкий голос, а я впиваюсь поцелуем, прикусываю нижнюю губу, а Влад шипит, ловя мой язык, беря его в плен, сводя с ума одним только поцелуем.

Я не знаю этот дом, не знаю, где здесь спальня, да мне и всё равно. По пути куда-то находится диван, и Влад тянет меня к нему, слегка толкает, а я падаю, теряя дыхание и остатки здравого смысла. Ловкие пальцы в два счёта освобождают меня от одежды, а я тянусь к своему мужчине, трусь грудью о нежный хлопок рубашки, а он шипит, беря снова инициативу в свои руки.

— Я тоже… тоже хочу поцеловать тебя… попробовать, — вдруг озвучиваю самую безумную мысль в своей жизни.

Влад замирает, словно не может поверить в то, что слышит, и лишь широкая грудь вздымается и опадает в такт тяжёлому дыханию.

— Ты уверена? — уточняет, а голос срывается на почти животный хрип. — Аня… я не хочу… не хочу тебя заставлять, но, чёрт, если ты это сделаешь, я сдохну.

— Я уверена.

Нет, чёрт, ни в чём я не уверена, но мне так хочется стать к нему ещё ближе.

— Мать их, я от одной только вероятности этого могу кончить.

— Помоги мне, — прошу и смотрю в глаза, а Влад сглатывает. В почти чёрных от желания глазах вихри и сигнальные огни, но мы уже несёмся вдвоём на предельной скорости в пропасть, из которой уже не сможем выбраться.

Влад целует меня в губы: нежно, неторопливо, будто бы пытается притормозить самого себя, а я наслаждаюсь этим моментом, совершенно забыв, что сейчас абсолютно голая.

— Если я буду сильно торопиться, ты меня останови, — просит, а я киваю. — Но я постараюсь держать себя в руках.

Отстраняется и за считанные секунды, молниеносно, раздевается. Полностью.

И у меня перехватывает дыхание от того, насколько он красивый: чётко очерченные мышцы пресса, широкая литая грудь, сильные плечи, золотистая кожа и татуировка. А ещё явно готовый ко всему член, и я впервые, наверное, не боюсь и не стесняюсь смотреть на него.

— Делай со мной, что хочешь, я весь твой, — разрешает и садится на диван, обхватив каменную твёрдость рукой у самого основания.

Киваю и присаживаюсь на колени напротив. Провожу пальцами по груди, спускаюсь ниже, а Влад сдавленно шипит, медленно поглаживая член.

— Ты расскажешь, как тебе нравится? Научишь? — спрашиваю тихо, глядя во все глаза на весьма внушительный орган.

Мамочки, что я делаю? Вот сейчас опозорюсь, будет мне наука.

— Моя смелая девочка, — вырывается надсадное из груди, и Влад чуть подаётся вперёд, упираясь лбом в мой. — Мне всё нравится, если это делаешь ты. Просто будь свободной, расслабься и всё получится. Ну и постарайся, конечно, ничего не откусить, а то потом сама же жалеть будешь.

Снова киваю, претворяя его совет в жизнь. Сердце стучит в груди, но я уже не трясусь, как осиновый лист. Знаю, что делаю всё правильно, а остальное никого не касается.

Обхватываю губами гладкую головку и касаюсь её языком, а Влад вздрагивает. Надеюсь, от удовольствия. С каждым мгновением становлюсь смелее, беспечнее, и вот уже наращиваю темп, ловя именно тот ритм, от которого мой мужчина так сладко — невыносимо сладко — стонет. Я и сама возбуждена до такой степени, что готова кричать, насколько сильно его хочу. В голове туман, и ни единой адекватной связной мысли.

— Я не могу больше, чёрт, — выдыхает, резко хватает меня за плечи и рывком поднимает вверх. — Я должен оказаться в тебе, понимаешь? Или сдохну сейчас.

— Тогда возьми меня, — почти умоляю, а Влад криво улыбается и укладывает меня на живот.

Я не знаю, что будет сейчас — так мы ещё не пробовали, — но, когда тёплая рука касается промежности, а гибкий палец проверяет мою готовность, всхлипываю и подаюсь навстречу.

— Хочешь меня? — спрашивает на ухо, второй рукой лаская невероятно чувствительную к его прикосновениям грудь. — Хочешь…

— Не мучай меня, — снова всхлипываю, а Влад приподнимает мои ягодицы, сжимает их до сладкой боли и медленно входит.

— Вся моя, до последнего атома, — слышу сквозь шум в ушах и прогибаюсь в пояснице, чтобы открыть доступ, чтобы почувствовать ещё ярче всё, что Влад предлагает мне.

С каждым движением я взлетаю вверх и падаю вниз, тормозя за секунду до катастрофы. Оргазм настигает внезапно, вышибает дух, почти лишает сознания, и я тону в этом мареве, качаюсь на волнах удовольствия, а всё, что могу: выкрикивать в вечность имя того, кто так много уже успел подарить.

24. Аня

С той ночи прошло почти три недели, а мне кажется, что с каждым днём я становлюсь всё счастливее. И это почти пугает. Иногда, проснувшись среди ночи, долго лежу, глядя в потолок, слушаю дыхание Влада и думаю, что вот скоро, совсем скоро, обязательно что-то случится. Тревожные мысли всплывают сами по себе, не дают ещё долго уснуть, и я считаю мерные удары большого сердца мужчины, неожиданно ворвавшегося в мою скучную жизнь, перевернувшего своей улыбкой привычный мир с ног на голову — мужчины, ставшего для меня целой Вселенной. Так просто и сложно одновременно, потому что я при всём желании не смогу описать все чувства, что испытываю к нему: острая и терпкая смесь любви и нежности, благодарности и страсти — страсти, родившейся не здесь и не сейчас, а пульсирующей по нашим венам, кажется, тысячелетия.

И пусть для волнения нет ни единой предпосылки, но так хорошо не может быть постоянно. Я не дурочка и очень хорошо знаю, что радужное счастье не длится вечно, ибо жизнь — не кино и не книжки, тут всё намного сложнее. И непредсказуемее. Но пока что у нас есть совместные рассветы, завтраки и ужины, редкие прогулки, если не сильно устаём, деликатная вежливость в рамках работы, поцелуи тайком: эти мелочи наполняют наши дни, и я растекаюсь медовой лужицей.

И каждый день я говорю себе, что даже если всё сломается, рухнет, растворится в тумане сырых рассветов, у меня останется это счастье, что распирает сердце, заставляя его биться быстрее. Память никто не сможет у меня отнять, а помнить лучше всего о хорошем, а иначе недолго провести жизнь, мучая себя злостью и ненавистью.

Я ни с кем не делюсь своим счастьем, эгоистично считая, что оно принадлежит только мне. Лена, занятая своей личной жизнью, звонит нечасто, а если и общаемся, то всё больше об Игоре. Данилова вот точно не из тех, кто будет хранить детали в секрете — ни в одном месте вода не держится. Зато её словоохотливость избавляет от необходимости расплёскивать свою радость или врать. И это ведь плюс.

На работу ездим по отдельности, и это целиком и полностью моя инициатива. Работая в “Книгомании” уже три недели, быстро поняла, каким пристальным вниманием награждают Влада. Особенно после того, как прошёл слух о его разводе. Сотрудницы за смену находят сотни очень важных поводов, чтобы случайно показаться ему на глаза. И хоть он держится со всеми, даже со мной, холодно и отстранённо, не давая шанса никому из них, девочки пытаются. Ну, в добрый путь, я уже даже не ревную. Забавно очень смотреть на их попытки, зная, что ночью он будет любить меня, нашёптывая пошлости и нежности, заставляя взлетать настолько высоко, что не вздохнуть без его помощи.

Как я не пыталась узнать, каким образом сотрудники пронюхали о скором разводе Влада, толку никакого: все знают, все уверены, многие надеятся, а откуда информация — никто не говорит. Ну и ладно, главное, чтобы о нашем романе никто не пронюхал, иначе у самого Влада могут быть крупные неприятности. Не думаю, что человеку в его должности, ответственного материально, можно позволить себе иметь роман с подчинённой.

В общем, шифруемся, как можем, и пока, вроде бы, хвала небесам, всё получается. Но долго ли? Загадка.

— Какие планы на сегодня? — спрашивает Влад, а я сладко жмурюсь, пряча улыбку в чашке утреннего кофе. — У нас всё-таки впервые за три недели общий выходной.

— Можно поехать погулять или…

— … в “Леваду” проехаться, на лошади покататься, — заканчивает за меня мысль, так точно угадав желание. Он всегда угадывает, всегда знает, что нужно сделать или сказать, чтобы заставить меня чувствовать себя самой счастливой.

Мы не говорим о любви. Но разве она проявляется в словах? Можно тысячу раз на дню сказать о чувствах, признаться в них, спеть красивую песню и подарить цветочек, а за спиной крутить романы и говорить гадости. Нет уж, лучше уж вообще молчать, каждый день доказывая друг другу, что всё это не просто так. Что всё это надолго.

Влад сидит напротив, а из одежды на нём только белоснежное полотенце, обмотанное вокруг бёдер. Капли воды после душа усеивают золотистую кожу, а я любуюсь рельефом мышц, и думаю о всякой радужной ерунде. Обрывки мыслей, тепло эмоций и радость текущего момента — это ли не счастье? Простое и понятное.

Вдруг телефонный звонок нарушает ленивый ход мыслей, а я напрягаюсь, потому что отлично знаю эту мелодию. Она стоит у меня на единственного абонента. По идее, самого близкого человека, а на поверку… ох, всё сложно.

Ладони мгновенно влажнеют, а на лбу выступает испарина. Смотрю на Влада, стоящего сейчас у подоконника и выпускающего струйки дыма в открытое окно. Снова курит, здоровье гробит… так, о чём это я? Телефон. Чёрт, да, нужно трубку взять.

— Аня, кто там такой беспокойный? — интересуется Влад, а я не знаю, как объяснить, почему панически боюсь снять трубку.

— Это мама, — пищу, потому что голос не слушается. Совершенно.

— Хочешь, я отвечу? — улыбается, а взгляд серьёзный, изучающий. — Ты как-то побледнела…

— Нет! — выкрикиваю и подскакиваю на месте. — Я сама!

Чёрт, снова паника, нужно успокоиться.

Пока беру в руки телефон, пока решаюсь нажать на зелёную кнопку, вызов обрывается. Фух, облегчение… сама потом перезвоню, когда решу, что говорить, а о чём промолчать. Но мама у меня женщина настойчивая, снова перезванивает.

— Анюта, у тебя всё хорошо? — волнуется, оставив в стороне ненужные приветствия. — Ты так долго трубку не брала, я уже себе всякого надумала!

Мама кажется не на шутку встревоженной, потому спешу её успокоить. Нет, у меня ничего не случилось. Да, у меня сегодня выходной. Конечно, я помню, что нужно хорошо питаться и вести себя прилично. Нет, меня никто не обижает, я могу за себя постоять. Само собой, я ложусь спать вовремя.

И так до бесконечности, одно и то же по кругу.

— Аня, я вот чего тебе звоню, — продолжает мама, — я к тебе завтра в гости приеду. Во-первых, очень соскучилась. Во-вторых, хочу увидеть, как ты устроилась в новой квартире.

Вот и приплыли. Что делать-то?! Что делать?

— А ты себя точно хорошо чувствуешь, чтобы в такую даль ехать? — предпринимаю робкую попытку остановить локомотив моей жизни, несущийся на полном ходу в пропасть.

— Не беспокойся. — Мама и правда, очень бодрая, непривычно оживлённая. И мне даже на минуточку кажется, что у нас снова всё хорошо. — В общем, завтра, прямо с самого утра, жди с гостинцами. Я люблю тебя, дочь.

И, не дождавшись моего ответа, вешает трубку.

— Всё хорошо? — спрашивает Влад, возникая бесшумно за спиной.

Нет, не всё хорошо. Всё очень плохо. Но, если Влад меня поймёт, если выслушает, то, может быть, мы с ним справимся? Вместе.

25. Влад

Аня, бледная, как стена, смотрит на меня огромными глазищами, в которых плещется чёрт знает что.

Ни разу за всё время нашего знакомства не видел такого затравленного выражения на её лице. И это, мать их, мне совсем не нравится. Что там могло стрястись? Умер, что ли, кто-то? Потому что, судя по панике, очень даже похоже.

Так, Киреев, думай, напряги фантазию и опыт. Что мы имеем?

Сначала было всё хорошо.

Позвонила мама.

Стало плохо.

Незатейливый сюжетец, однако.

Значит, проблема в этом разговоре. Но, простите, какого грёбаного чёрта Аня сейчас выглядит так, словно над ней дамоклов меч навис?!

— Все живы? — интересуюсь, чтобы сразу отмести в сторону самое худшее.

Потому что только смерть невозможно исправить, всё остальное — ерунда.

— Да… конечно.

Уже проще.

— Собирайся, — кидаю и иду к двери. — Поедем по городу покатаемся, позавтракаем. Жутко хочу на воздух.

Аня трёт покрытые мурашками предплечья, пытаясь то ли согреться, то ли прожечь на коже дыру, а я лихорадочно соображаю, что делать дальше. Но инстинкты и интуиция, выработанные и отшлифованные до идеала, ведут вперёд и подсказывают, в каком направлении двигаться, чтобы не нарваться на мину. Загривком чую, что всё намного сложнее, чем может показаться на первый взгляд, но со всем дерьмом будем разбираться по мере поступления.

Проходит, наверное, пару минут, но Аня не торопится принимать предложение. Чёрт.

Возвращаюсь в кухню, уже полностью одетый, а она так и сидит за столом, только голову ещё ниже опустила, занавесившись тёмными волосами. Да что ж за долбаный цирк?!

Вот, снова контроль теряю. Рядом с Аней что-то слишком возбудим, и не только в сексуальном смысле. Уже и забыл, что могу так остро принимать к сердцу чьи-то проблемы. А то, что у моей прекрасной нудистки проблемы видно невооружённым глазом, а я, чёрт возьми, совершенно не в курсе, что с этим всем делать.

— Так и будешь тут сидеть? — спрашиваю, присаживаясь на корточки напротив.

Беру её руки в свои, поглаживаю большим пальцем тонкую кожу на запястье, под которой извиваются тонкие голубые вены.

— Нет, я… я хотела пойти, одеться, но что-то задумалась, — всхлипывает и встряхивает головой, чтобы убрать упавшие на лицо волосы. — Прости, я сейчас, быстро.

Пытается встать, но я сильнее: останавливаю и сжимаю её дрожащие руки ещё крепче. Чтобы понимала: я рядом, от меня так просто не сбежать и не избавиться.

— Поехали гулять, — заявляет решительно, а я встаю и рывком отрываю её от пола. — Сумасшедший.

Тихо смеётся, болтает ногами в воздухе и кладёт голову мне на грудь, а я прижимаю к себе стройное тело, понимая, что простые объятия в этот момент ей нужнее всего. Не знаю, откуда во мне эта уверенность, но с каждым днём всё острее ощущаю эту девушку. Она прорастает в меня, забравшись однажды под кожу, а я и счастлив, как дурак.

Я почти не знаю, что такое любовь к женщине. Какой она должна быть? Когда-то мне казалось, что я люблю Алису, но очень быстро пришло понимание, что всё это вовсе не то. Страдал ли я без всей этой романтической шелухи? Не очень. Но вот рядом с Аней мне кажется, что я нашёл себя, нашёл что-то в себе — то, что делает меня другим.

И это ли не чудо?

Пока Аня собирается, курю, глядя на улицу за окном, но почти ничего не вижу. Просто мелькающие перед глазами разноцветные пятна, но ничего конкретного. Одна сигарета за другой, в итоге пачка пустеет, а я не понимаю, накурился ли. Какое-то сосущее чувство в районе грудины, какое рождается всегда, стоило почуять опасность. В такие моменты я ухожу глубоко в себя, прислушиваюсь к подсознанию и много курю.

И почему мне кажется, что Аня ускользает от меня? Какое-то странное, ничем не обоснованное чувство, но от него с каждым мгновением всё сложнее избавиться. Чёрт, паранойя какая-то.

Готов ли я отпустить? Хрена с два.

Примерно через час садимся в машину, и я завожу мотор, понимая, что сегодня хочу просто кататься по дорогам, не думая о том, кто я и куда еду. Просто мчать вперёд, останавливаться в самых неожиданных местах, чтобы перекусить, и снова ехать вперёд. Будто гонкой на предельных скоростях можно что-то изменить, но, может быть, мозги на место встанут, и до меня дойдёт, какого чёрта Аня сама на себя не похожа.

— Что случилось? — спрашиваю, останавливая машину у крошечной придорожной гостиницы с притулившейся рядом кафешкой. Надо поесть, срочно закинуть хоть что-то, пока не стошнило.

— Я… — теряется, а я резко распахиваю дверцу машины и в два шага оказываюсь рядом с Аней. Буквально вытаскиваю наружу, а моя прелесть приглушённо пищит. — Я не знаю, как тебе объяснить, — жалобно всхлипывает и смотрит на меня ставшими просто огромными глазищами, в которых застыли непролитые слёзы. — Боюсь.

Чёрт его знает, что за хрень творится.

— Чего ты боишься? Меня? Маму свою? Кого? — не выдерживаю и чуть сильнее, чем следует, сжимаю пальцами хрупкие плечи. — Тебя обидел кто-то?

Ещё немного и я сорвусь: разорусь, выйду из себя, а это будет точно не то, что сейчас поможет.

— Нет! — выкрикивает и глубоко дышит, как делает всегда, чтобы не расплакаться. — Я боюсь, что ты обидишься, я боюсь, что не поймёшь!

Она выкрикивает последние слова, балансируя на краю истерики. Чёрт! Прижимаю её голову к груди, лихорадочно соображая, чего именно я могу не понять.

— Аня, я вот сейчас спрошу кое-что, — выдавливаю из себя по капле то, что так неожиданно стало причинять боль. То, от чего я упорно прятался, отгоняя гнилые мысли прочь. — У тебя кто-то есть? Кроме меня? Может быть, жених дома или ещё какой хер моржовый?

Она пытается высвободиться, а я понимаю, что, наверное, слишком груб сейчас, но не могу иначе. От мысли, что Аня могла обманывать меня, в голове пульсирует боль. Всё-таки измена Алисы, как оказалось, ударила по мне больнее, чем казалось на первый взгляд.

Гордость, чтоб её.

— Совсем сдурел? — шипит, но отстраниться ей не даю. — Придурок! Нет у меня никого! Как у тебя вообще язык повернулся?!

Она злая, и это для меня лучший ответ из возможных. Не ластится, ни в чём не убеждает — злится, и вдруг так спокойно становится, так легко. Точно после марафона финишировал.

— Тогда какого хрена? Что я там могу не понять? Если у тебя нет другого мужика, то больше меня ничего не парит.

Аня постепенно успокаивается, а я ослабляю хватку, потому что боюсь задушить её. А я могу, да. Слишком уж радостный, идиот.

— Завтра приезжает моя мама, — бурчит Аня, а я приподнимаю пальцами её подбородок, чтобы видеть сейчас глаза. И понять больше, чем скажет. Но она молчит.

— И? Мне уже сейчас нужно как-то на это отреагировать? В обморок упасть?

— Моя мама… она очень сложный человек. Очень. И иногда может вести себя странно… — Слова даются Ане с трудом, а я не перебиваю, слушаю внимательно, чтобы не спугнуть. — Она иногда может устроить истерику на пустом месте, просто потому, что ей что-то померещилось.

— Ну, в плане истеричности моя бывшая тёща даст фору всем на свете, потому не испугала. Что ещё? На что я там обидеться должен был по-твоему?

— Понимаешь, у неё есть пунктик один, — робеет, отводя взгляд, — странный, но он ей здорово отравляет жизнь. И мне. Она считает, что красивые мужчины по умолчанию подонки. — Вот же затейница у неё мамуля. — Её невозможно переубедить, она даже кино не смотрит, если ей актёр кажется красивым. Она немножко… не в себе бывает. Это из-за папы, она его слишком любила, а когда он ушёл к другой женщине, чуть-чуть помешалась.

Что-то мне кажется, что там далеко не “чуть-чуть”, но ладно, подумаю об этом потом.

— И какое это имеет значение в нашем с тобой случае?

— Я ведь ей не говорила, что мы вместе, — снова всхлипывает и сейчас кажется такой несчастной, что у меня лишь желание снова сжать её в объятиях, пока она мне под кожу не врастёт. — Понимаешь? Она не знает, что мы живём в одной квартире, вообще о тебе ничего не знает. Я ведь… должна была ей сказать, да? А завтра она приедет и что? Устроит скандал, гадостей тебе всяких наговорит, и я не знаю, как это всё предотвратить.

Господи, какая же дурочка. Нашла из-за чего переживать.

— Влад, я хотела ей сказать. Каждый день просыпалась и хотела позвонить, рассказать, что у меня есть ты, и что я самая счастливая, но боялась. Я трусиха всё-таки.

Изо всех сил старается не плакать, а я беру её за руку и веду в сторону входа в кафе. Надо поесть, определённо нужно поесть.

— Ты не думай, я не собиралась всё время это скрывать, но ведь получается, что я заставляю тебя знакомиться со своей мамой. Это нехорошо, будто бы вынуждаю. Дикость какая-то. Но и просить тебя съехать я тоже не могу. Вла-ад, — протягивает, когда помогаю ей усесться за столик. — Не молчи. Ты не злишься? Я такая глупая, но я запуталась.

— А ты не тарахти, — улыбаюсь и целую её в макушку. — Всё будет хорошо, я тебе обещаю.

— Я боюсь, — вздыхает, — что она тебе каких-нибудь гадостей наговорит. Я сбежала от этого, от её приступов периодических, но она моя мама… я люблю её. Она вообще хорошая, ты не подумай!

Напрягается, гордо вскидывает голову и смотрит на меня угрожающе, готовая защитить близкого человека, если вдруг что-то там себе подумаю.

— Аня, прекращай, — обворожительно улыбаюсь, подталкивая к Ане принесённое официантом блюдо с острыми куриными крылышками, — я же просто прелесть, а не мужик. Да твоя мама растает, когда увидит меня. Ну? Чего грустишь? Я же могу быть очаровательным засранцем, не только строгим начальником.

— То есть ты хочешь с ней познакомиться? — Смотрит, прищурившись, с недоверием так смотрит. — Но это совсем необязательно. Если не хочешь, не надо!

Паникует, дёргается, но я отмахиваюсь, чтобы прекращала.

— И что в этом такого?

— И тебе не кажется, что это рано? Три недели ведь всего, как мы знакомы… зачем тебе эта возня?

Нахохлилась, провоцирует, хоть и сама, наверное, не отдаёт в этом отчёта, а в глазах робкая надежда загорается.

Неужели она нормальных мужиков не видела раньше?

— А почему нет? И да, если тебе так будет спокойнее, я могу на время её визита уничтожить все следы своего пребывания в квартире. Пусть мама не нервничает больше положенного.

Аня улыбается и берёт с блюда одно крылышко. Вертит его в пальцах, но есть не торопится, а я продолжаю:

— Прорвёмся. И я даже могу пообещать, что буду держаться от тебя на пионерском расстоянии. Пальцем не трону! Чубчик причешу, рубашечку белую надену и буду примерным мальчиком, который голой женской коленки в жизни не видел.

Аня запрокидывает голову и заливисто смеётся.

— Я же говорила, что ты невероятный?

— Не помню, потому можешь повторить.

— Ты невероятный, самый лучший, умный и невозможный человек из всех, кого я когда-то знала. И да, с тобой я счастлива.

— И это самое важное, а всё остальное разгребём, не бери в голову.

26. Аня

За всю ночь я так и не сомкнула глаз, вертелась с боку на бок, собирая мысли в кучку и выравнивая смотанные в клубок нервы, но волнение, казалось, только усиливалось. Несколько раз вставала, находила предлоги подольше задержаться в кухне: пила воду, ела наспех сделанные бутерброды, вкуса которых не чувствовала, даже попыталась курить, но эта затея быстро провалилась, потому что от горького вкуса табачного дыма и неприятного запаха стало ещё хуже.

В шесть машинально, на автопилоте, приготовила завтрак, разбудила Влада, но из-за нервов меня тошнило, потому еле-еле заставила себя выпить кофе, хоть Влад и смотрел осуждающе.

На работу впервые за три недели ехали вместе. Просто потому, что я не хотела оставаться одной. Пусть хоть лишние пять минут, но с Владом — с ним спокойнее, с ним увереннее. Всю дорогу молчали, а Влад держал меня за руку, крепко сжимая, передавая своё тепло. И оно согревало, разгоняло кровь, делало меня счастливее.

Вот так просто держаться за руку, не думая о плохом, оставляя в стороне все страхи и невзгоды. Именно этим утром, следя за дорогой через окно машины, я поняла одну простую вещь: даже если мир рухнет, расколется на части, я не оставлю Влада. И я буду драться, спорить и с Богом, и с Дьяволом, выгрызать своё счастье у судьбы зубами, но не уйду.

И от этого осознания стало легко-легко. И не волновало уже, что скажет мама, насколько крупный скандал закатит, обидится ли, начнёт ли истерить — неважно. Важен лишь мужчина, в молчаливой поддержке сжимающий мою ладонь.

— Так, я следы преступления все подчистил, — говорит Влад, останавливая машину в квартале от “Книгомании”. Показывает рукой на заднее сидение, где лежит большая спортивная сумка, набитая его вещами — теми, что могут пригодиться, пока будем жить врозь.

— Спасибо тебе, — подаюсь вперёд и целую Влада в губы.

Но Влад не даёт отстраниться: фиксирует голову рукой, второй обхватывает моё лицо и впивается в губы поцелуем. Он беспощадный, яростный, но в этом весь мой Влад: непризнающий полумер, с душой, протянутой мне на раскрытых ладонях.

— Всё будет хорошо. Ты же помнишь?

— Конечно, — улыбаюсь, целую напоследок в гладко выбритую пахнущую бризом щёку и выхожу на улицу.

Влад заводит мотор, и сквозь тонированное непроглядное стекло мне не видно его лица, но почему-то кажется, что он улыбается. Мне. И от этого ещё легче на душе.

Пятнадцать минут и я уже в магазине, где суета и круговорот событий не дают расслабиться. Мне нравится моя работа, нравятся покупатели, книги, сама атмосфера. Да и сотрудники, в общем и целом, прекрасные ребята, потому скучать некогда. И забивать голову ерундой тоже.

Но всё-таки расслабиться до конца не получается, и я постоянно смотрю на часы, отсчитывая невольно время до часа Х. Электричка должна прийти в шесть, и я даже отпросилась у начальства на полчаса, чтобы успеть встретить маму на вокзале. Нужно подготовить её к тому, что в моей жизни произошли кое-какие перемены, а это непростая задача.

“Не забыла о ресторане? Сегодня в восемь”, — приходит сообщение от Влада, а я прячусь между стеллажами и торопливо набираю ответ:

“Не забыла. Но если до девяти мы не появимся, вызывай полицию с собаками и ищите мой хладный труп”.

“Юмористка. Ха-ха-ха”.

В ответ посылаю лишь смайлик, показывающий язык, а Влад, недолго думая, присылает стикер, на котором мультяшный енот наказывает хлопками по малиновой заднице свою вторую половину, уложив её на колени.

Как ребёнок, честное слово.

Но стикер неожиданно веселит меня, и следующие пару часов порхаю по магазину, уверенная, что всё действительно будет хорошо. Потому что Влад обещал.

Возле кассы ни одного покупателя, до конца смены целый час, и я занимаюсь тем, что поправляю витрину, складывая на место перепутанные книги и выравнивая их, возвращаю “лицу магазина” товарный вид. Воспользовавшись паузой, охранник выходит покурить, оставив меня одну. Краем глаза слежу за входом, но там ничего подозрительного, да и перекур, обычно, не длится вечность.

Вдруг что-то твёрдое упирается мне в бок. Замираю, вытягиваясь струной. В моих руках тяжёлая книжка, и я впиваюсь в неё пальцами до хруста в суставах, до боли.

— Деньги гони, красотка, — шипение на ухо, а меня обдаёт странным сладковатым ароматом. — Быстро.

Первой приходит паника, следом за ней — злость. Но я стараюсь не делать резких движений, потому что остаться с дыркой в боку совсем не хочется. Что там у него? Нож? Пистолет? Мамочки.

Ноги ватные и дрожат, но я делаю глубокий вдох, чтобы рассеять паническую пелену перед глазами.

— Ну, чего застыла? Бабки, говорю, гони.

Хочу закричать, но голос не слушается. Вместо крика на свободу рвётся приглушённый хрип, и я закусываю щёку изнутри, чтобы не расплакаться ненароком.

Мамочки, что делать?!

Мысли бурной рекой плещутся в тяжёлой голове, перед глазами туман, а зубы стучат так, будто я на мороз голышом выбежала. Сколько проходит? Мгновение? Минута? Целый час? Не понимаю. Делаю рывок, пытаюсь оттолкнуть от себя незнакомца, ударить его всё ещё зажатой в моих руках книгой, а он матерится и двигает меня по плечу. Случайно или намеренно — уже неважно.

Лечу, выставив впереди себя руки, чтобы хоть как-то смягчить падение, а со всех сторон раздаются крики, возгласы, маты. Я не разбираю слов, не понимаю, о чём говорят все эти люди — лишь, кажется, бесконечно лечу, крепко зажмурившись.

То ли от шока, то ли от боли вырубаюсь, и меня почти засасывает вязкая тьма, но чьи-то руки выдёргивают из мутного марева.

— Аня, доченька, очнись! Сейчас врач приедет, уже вызвали.

Меня тормошат и дёргают, и я резко распахиваю глаза, но вижу лишь темноту. Лоб болит, шею ломит, а по спине, кажется, каток проехал.

Чёрт, пол.

Переворачиваюсь кое-как на бок, потом на спину, а знакомый до боли голос успокаивает, убеждая, что всё будет хорошо.

— Мама?

Наверное, я всё-таки умерла. А иначе, откуда такие глюки? Мама же должна ещё в поезде тарахтеть, а она вот здесь, совсем рядом, смотрит на меня перепуганно. Точно, умерла.

А мама тем временем, мало похожая на мираж, причитает, захлёбываясь словами и эмоциями:

— Анечка, доченька, я так испугалась! Он толкнул тебя! У него был нож!

А говорят ещё, в книжный магазин ходят приличные люди.

Прислушиваюсь к своим ощущениям, аккуратно шевелю ногами, руками, трясу для надёжности головой, и понимаю, что всё нормально. Первый приступ боли отпустил, но назавтра, наверное, будет шишка — всё-таки лбом об пол слегка приложилась. Трогаю руками нос, провожу языком по зубам... целые. Всё целое. Хорошо.

— Это, наверное, просто обморок. А ты… ты как тут?

Но ей не дают ответить, потому что рядом возникает Влад. Он молчит, лишь напряжённо вглядывается в моё лицо: ощупывает его взглядом, ласкает и взгляд этот говорит так много, что никаких бы слов не хватило.

Сглатываю и пытаюсь сесть, опираясь на протянутую сильную руку. Господи, как же хочется его поцеловать, прижаться к груди, но слишком много вокруг “нельзя”.

— Аннушка! — восклицает мама, а голубые глаза горят восторгом. — Этот молодой человек, — взмах руки в сторону сидящего на корточках рядом со мной Влада, — так лихо обезвредил этого бандита! Можно сказать, что он тебя спас! — И уже Владу лично: — Спасибо вам!

— Это моя работа, — усмехается мой спаситель. — И ещё… да, работа.

— Ничего не знаю, — отмахивается мама, — но вы самый настоящий герой! Вы спасли мою дочь! Он наркоман был, да? Грабитель? Страх-то какой… И часто у вас здесь такое?

Мама тарахтит, а я зажмуриваюсь крепко, восстанавливая дыхание и возвращая себе душевное равновесие. Вокруг хлопочут сотрудники: каждому интересно, что на самом деле произошло и как я себя чувствую. Меня ведут в подсобку, где дают горячий сладкий чай и ставят на стол рядом блюдо с какими-то печеньями. От всей этой суеты начинает кружиться голова, но в общем я чувствую себя неплохо. Хорошо даже я себя чувствую.

В кабинет влетает мама, а на щеках лихорадочный румянец горит. Садится рядом, берёт мою руку в свою и гладит по несчастной голове.

— Доченька…

В голосе нежность, а в глазах слёзы застыли.

— Мама, всё хорошо, чего ты? Не переживай. Просто упала, даже уже не болит ничего.

— Легко тебе говорить! — восклицает и качает головой. — Не твою дочь какой-то наркоман пытался зарезать.

— Ты… ты вообще как тут оказалась?

Мама смеётся и целует меня в лоб, как делала всегда, когда подозревала у любимой дочери повышенную температуру.

— Изменили расписание поездов, потому я приехала пораньше. Решила сделать сюрприз. Да и ты после работы, наверное, слишком уставшая, чтобы ещё и на вокзалы ездить. Потому вот, приехала. Оставила вещи в камере хранения, взяла такси и добралась. Захожу в магазин, а тут ты… и этот грабитель. Я взвизгнуть не успела, на помощь позвать, а он толкает тебя, ты падаешь, появляется из ниоткуда этот представительный молодой человек, обезвреживает его… герой!

Мама тарахтит, точно пулемёт, даже пауз между словами почти не делает, вся переполненная эмоциями: смесь страха за меня и восторженного оживления. Ещё минут пять, наверное, расписывает мне, как Влад появился, как схватил уже почему-то насильника и кровожадного убийцу за шкирку, как чуть не убил… и всё больше деталей громоздит сверху, а я улыбаюсь всё шире.

Поток восторгов прерывает вошедший врач в белом халате, и маме приходится на время замолчать. Мне светят в глаза фонариком, проверяют рефлексы, просят высунуть язык, дотронуться до носа, назвать свой точный адрес и место рождения, меряют давление, предлагают попрыгать на одной ноге. После тщательного осмотра, от которого я устала больше, чем от падения и всей своей предыдущей жизни, выносят вердикт, что жить я буду и обошлось даже без сотрясения. И оставляют в покое: пить чай и заедать его печеньем. Правда, советуют взять всё-таки пару выходных, чтобы подлечить нервишки.

— Неделю! — категорично заявляет мама, а врач хмыкает.

Как только врач, пожелав нам здоровья, выходит из кабинета, входит Влад. Он мрачный и хмурый, но всё-таки находит в себе силы улыбнуться моей маме.

— Я хочу вас ещё раз поблагодарить! — восклицает та, а Влад отмахивается.

— Да, Владислав Павлович у нас настоящий герой, — говорю, пряча улыбку в чашке с чаем. — Спаситель дев в беде.

Мама ещё что-то тарахтит, Влад слушает, кивая, но смотрит только на меня. А я улыбаюсь ему, потому что не могу иначе. Несмотря ни на что, счастлива. Мама тем временем уходит искать туалет, чтобы помыть руки, и мы остаёмся с Владом одни.

— Ань, ты как? — спрашивает Влад, подойдя ко мне и присаживаясь на корточки рядом. — Я, блядь, чуть инфаркт не заработал. Думал, голову оторву этому придурку голыми руками, когда увидел, что он тебя толкнул.

— Тсс, всё хорошо, не переживай, — убеждаю, прислушавшись к себе. — Даже врач сказал, что всё отлично.

— Это я знаю, я с ним беседовал.

Почему-то даже не сомневалась.

— Что-нибудь хочешь?

— Есть, — киваю, вдруг ощутив, как в голодном спазме сжимается желудок. — Очень.

— Как думаешь, такого героя твоя мама примет? — усмехается, проводя пальцем по моей щеке. — Заслужил?

— Если бы я ещё знала, — пожимаю плечами, а Влад смеётся.

— Ну, придётся ей смириться. Где она второго такого красного молодца найдёт?

Влад встаёт, я допиваю чай, а в кабинет возвращается улыбающаяся мама. Ещё и поёт что-то чуть слышно, счастливая такая, а я думаю, что у неё явно что-то ещё радостное произошло, раз она так светится. И по телефону голос казался уж больно бойким, и никакой тоски в глазах… странно.

— У вас такие катакомбы там, я чуть не заблудилась, — смеётся мама и встряхивает мокрыми руками. Мелкие капли летят во все стороны, а я слежу за ними, пытаясь собраться с мыслями.

— Татьяна Сергеевна, — вдруг говорит Влад, — я приглашаю вас в ресторан. Будем кормить вашу дочь, а то она так мало ест, что скоро растает.

Замираю, глядя на маму, а та переводит удивлённый взгляд с меня на Влада и обратно.

Пять, четыре, три, два, один...

27. Влад

Страх появляется с возрастом. В ранней молодости я, казалось, не боялся ни Бога, ни чёрта, лез в самое пекло с шашкой наголо, не задумываясь о последствиях.

Однако сегодня, когда тот утырок обкуренный толкнул на моих глазах Аню, и она летела на пол, кажется, целую вечность, я впервые испугался. И снова не за себя — этому я, наверное, не научусь никогда.

И да, я потерял контроль: был готов придушить урода, разорвать на мелкие части голыми руками, скормив эти куски бешеным собакам. И совершенно неважно стало в тот момент, что делаю и как выгляжу: инстинкты взбунтовались, завопили во всё горло, побуждая нестись вперёд, действовать. Будто бы снова попал в то далёкое время, когда грязь под берцами и крики раненых кругом. И одна мысль: спасти, не потерять, защитить.

Потом началась суета, беготня, а я пару раз превысил полномочия: двинул от души ушлёпка об стену, а после ещё и с ноги добавил. Чтоб забыл, тварь такая, как девушек лапами своими трогать. Особенно тех, от кого у меня мозги в жидкое олово превращаются.

В тот момент мне было совершенно плевать, что подумают обо мне подчинённые и не всплывёт ли наружу наша с Аней тайна. Неважно, всё это совершенно неважно. Главное, что с моей девочкой ничего серьёзного не произошло, а иначе вполне возможно, я бы сел за нанесение тяжких телесных. Или вообще, за убийство.

В одном этот случай оказался полезен: я понял, насколько одержим этой девушкой, насколько она мне дорога. Ну и по чистой случайности вызвал неподдельный восторг у её матери. Сколько раз она повторила, что я герой? Раз десять точно.

Правда, сейчас восторга этого в ней что-то всё меньше и меньше. Как бы не психанула Татьяна Сергеевна — вон как глаза опасно заблестели.

— В ресторан? — уточняет, будто бы у меня в речи есть явные дефекты и она не поняла с первого раза. — Втроём?

Можем и вдвоём сходить, дорогая Татьяна Сергеевна.

— Почему нет? — удивляюсь и достаю ключи из кармана, помахиваю ими в воздухе, а они звенят, ударяясь друг о друга. — Познакомимся поближе, пообщаемся. Обещаю, я хороший собеседник. Мама говорила всегда, что я умненький.

Аня крякает, пытаясь не рассмеяться в голос, а я шикаю на неё.

— Но… — начинает, было, Татьяна Сергеевна, а я приобнимаю её за плечи и мягко подталкиваю к выходу. Надо действовать молниеносно и напористо, пока она не задумалась слишком глубоко.

— Совершенно ничего не хочу слышать, — заявляю и оборачиваюсь к Ане: — забирай сумку, мы на парковке.

Аня энергично кивает, слегка морщится, а мне это совсем не нравится. Врач же сказал, что всё хорошо, я лично его спрашивал.

— Тебе больно? Голова?

Ана слабо улыбается и отмахивается от меня, как от приставучей мухи.

— Всё отлично, просто… нервы, наверное.

— Дочь, ты бледная, — тревожится Татьяна Сергеевна и бросает на меня быстрый оценивающий взгляд, в самой глубине которого кроется тревога.

Вроде как на экзамене, и до меня доходит, что от моего поведения в этой ситуации зависит слишком многое, если не всё.

— Я… мне, наверное, лучше домой… прилечь, может быть. Что-то я устала, — лепечет Аня, переводя несчастный взгляд с меня на маму. — Извините, мне что-то нехорошо.

— Это шок отпускает, — выношу вердикт и в два шага оказываюсь возле Ани. — Держись за шею, а то рухнешь снова на пол. Второго раза я точно не выдержу: грохну кого-нибудь.

Аня тихо смеётся, выполняет просьбу, и я, подхватив рукой под аппетитную задницу, поднимаю свою смелую крошку вверх.

Она кладёт мне голову на плечо, а сама мелко-мелко дрожит и только повторяет: “Прости, прости”.

— Дурочка моя, за что? — спрашиваю, пока несу её под взглядами сотрудников к выходу. — Выдумает тоже.

— Я не знаю, — лепечет, и чуть-чуть отстраняется, чтобы со стороны мы не выглядели, как парочка влюблённых. И пусть мы такие и есть, но даже в таком состоянии Аня бережёт мою репутацию.

Ну вот как её не любить после этого?

— Расслабься и почувствуй себя принцессой, а то всё сама и сама, — усмехаюсь, представляя, сколько разговоров начнётся в магазине после нашего ухода, какие волнения будут в рядах сотрудников. Да уж, я точно не был раньше замечен в подобном благородстве на рабочем месте. Ну и хрен с ним.

Татьяна Сергеевна, о которой я уже, грешным делом, успел позабыть, материализуется рядом, а я кое-как снимаю машину с сигнализации, хоть с Аней на руках это и не очень-то удобно.

— Поставь меня, я сама могу, — сопротивляется Аня, а я смеюсь.

— О чём я и говорил: сама и сама.

Но просьбу выполняю: всё-таки нужно уважать чужие желания, даже если тебе это и не слишком по душе.

— Анечка, доченька, с тобой всё хорошо? — хлопочет мама, а Аня уверенно кивает. — Надеюсь, до твоей квартиры недалеко.

— Дамы, занимайте места, ехать пора, — тороплю, а Татьяна Сергеевна всплёскивает руками и смотрит на меня смущённо.

— Мои вещи… они на вокзале, в камере хранения.

Вот же, вещи ещё. Только время потеряем.

— Завтра заберём.

— Но там рыба солёная, овощи, вино, консервы… испортится ведь. Жалко!

— Я, правда-правда, хорошо себя чувствую, — подаёт голос Аня. — Не умру, не бойтесь. Просто устала.

— Ладно, едем за вином и рыбой, — улыбаюсь и ныряю в салон.

Услышал о солёной рыбе и прям слюна потекла. Вот точно, не зря мать меня амбарной мышью величала.

На всё про всё уходит около часа, но Аня уже порядком успокоилась, и даже румянец на щеках заиграл. Мама вся в заботах о дочке, и лишь время от времени ловлю напряжённый взгляд в зеркале. Изучает меня, присматривается — это бесспорно. А я? А что я? Еду себе, спокойный и сосредоточенный, в женские разговоры не лезу. Просто веду машину, как наёмный извозчик, делая вид, что меня здесь вообще нет, а машина сама по себе вперёд катит, ведомая компьютером.

У дома забираю из багажника сумку, а Аня решительно машет на меня руками, не давая снова подхватить в воздух. Вот же, гордячка.

До квартиры добираемся в полной тишине, но она не гнетёт — уютная такая тишина. Правда, когда достаю из кармана ключи, Татьяна Сергеевна удивлённо охает, но я посылаю ей самую обворожительную из своих улыбок, поздно вспомнив об её пунктике. Ну да бог с ним, не шрамами же себя "украшать", в самом деле. Уж какой родился.

— Анечка, — слышу тихое за спиной, — а откуда у него ключи от твоей квартиры?

— Когда я на работе, он поливает цветы. Владислав Павлович очень заботливый начальник. И цветы любит.

Давлюсь смехом и, разувшись, иду в кухню. Дамы ещё о чём-то шепчутся в коридоре, но я не прислушиваюсь. Распахиваю окно, впускаю в комнату свежий вечерний воздух и понимаю, что чертовски хочу курить. Просто до головокружения, но решаю повременить: вдруг Татьяна Сергеевна и курение, наряду с внешней симпатичностью, считает преступлением перед человечеством. Кто их, этих женщин, травмированных козлами мужиками, поймёт.

Щёлкает замок на двери в ванную, а я скидываю осточертевший пиджак и бросаю его на стул. Была бы моя воля, вообще до трусов разделся, но вряд ли Татьяна Сергеевна одобрит такую форму одежды.

— Влад, ты ей нравишься, — шепчет на ухо подкравшаяся сзади Аня. — Она молчит пока, но я-то вижу.

— Я же бесподобен и очарователен. — Притягиваю её к себе, заглядываю в лицо, ища следы недавней бледности, которая напугала меня до чёртиков. — Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо, — пожимает плечами и быстро целует меня в губы. — Только ноги ватные и потряхивает немного. Но посплю и всё пройдёт.

— Иди, значит, ложись, — заявляю категорично, но Аня не торопится слушаться.

— Я не могу... не оставлю же я вас наедине.

— Аня, мне кажется, что ты слишком рефлексируешь. Обещал же, что всё будет хорошо, и ты обязана мне верить.

— Хм, ладно, рискну, — смеётся, а я веду её в спальню.

Когда через минуту выхожу из комнаты — буквально вытаскиваю себя за шкирку, чтобы не наделать глупостей и не прилечь рядышком, — сталкиваюсь в коридоре с Татьяной Сергеевной. Она впивается в меня напряжённым взглядом, намеренная выпотрошить им, вывернуть наизнанку. Не женщина — рентген.

— Владислав, с вас кофе, — заявляет вдруг, а я киваю. — Спальня дочери там? — снова киваю, а она скрывается в нужном направлении.

Ну, кофе, значит, кофе. Сложно, что ли?

Пока заправляю кофеварку, пока жду приготовления, Татьяна Сергеевна возвращается в кухню и присаживается на краешек стула, сложив руки на столе. Обводит взглядом комнату, тщательно изучает каждый предмет, хмыкает, завидев мой пиджак на спинке соседнего стула, а я молчу, не мешая ей созерцать.

— Значит, Владислав, — говорит наконец, усмехаясь.

— В документах так написано.

Ставлю на стол две чашки и сахарницу, но Татьяна Сергеевна не торопится пить. Только смотрит на меня, думает о чём-то, размышляет. То ли обвинительную речь готовит, то ли о своём мечтает — по лицу так сразу и не разберёшь.

— И сколько же тебе лет, Владислав?

— Я юн душой, между прочим. Но, по факту, тридцать три.

— А ей двадцать один, — заявляет и хмыкает. — Не староват? Как думаешь?

— Ей не двенадцать, а мне не восемьдесят... Хотя, согласен, многовато.

— Ну... мы с Аниным отцом были ровесниками, и ничем хорошим это не закончилось, — изрекает, тяжело вздыхая. — Может быть, даже неплохо, что ты старше.

А чёрт не так страшен, как его малюют. Авось, прорвёмся. Даже без кровопролития обойдёмся.

— И давно это у вас?

— Недолго, но серьёзно.

Сказал и сам себе удивился. А ведь и правда, всё слишком серьёзно, хоть и стремительно.

— Серьёзно, говоришь? Ну-ну... — Делает глоток кофе, морщится и добавляет таки две ложки сахара. — Знаешь, Владислав, я Аню родила на втором курсе, и как-то завязла во всём этом. Ни карьеры, ни жизни толком не видела: только мужнины гульки, готовку, стирку и редкие походы на рынок за новым пуховиком. Городок у нас маленький, с работой напряжёнка, потому у меня всегда была одна мечта: чтобы дочь добилась того, что у меня не вышло.

— Аня добьётся, она упорная.

— Она всегда была умницей, — печально улыбается Татьяна Сергеевна, помешивая остывающий кофе маленькой ложечкой. — Отличница, гордость школы, хорошая любящая дочь, животных любит. Идеальная ведь, лучшего и не пожелаешь.

Молчу и слушаю, потому что так я, может быть, для себя пойму что-то.

— А я... я была не лучшим примером для подражания, но я так боялась, что она повторит мою судьбу: влюбится в первого красавца, обо всех своих планах и амбициях забудет и в итоге превратится в чью-то тень без своего мнения и голоса.

Я до ужаса всегда боялась, что она найдёт себе кого-то, кто любит себя больше чем её, и она положит всю молодость на то, чтобы угодить своему мужчине. Лишь бы не ушёл.

Это всё чисто женское, оно тебе ничего не даст — вы, мужчины, меряете всё иными категориями, но я просто хочу, чтобы ты понял: если ты не готов чем-то жертвовать ради неё, если не готов меняться, становиться лучше, то лучше оставь её. Если есть другие женщины, уйди. Это не сложно. Она ведь хорошая, она любит тебя — я заметила. Но пусть она сейчас переболеет, пока всё не зашло слишком далеко, чтобы потом не пришлось сидеть на руинах.

— Татьяна Сергеевна, я ведь взрослый мальчик и понимаю, что слова — это ерунда. Я могу сейчас разорвать на груди рубашку и поклясться быть самым верным и примерным, и никогда не оступаться, быть идеальным во всём. Но вы поверите мне? Я бы себе не поверил.

— Верно мыслишь. Продолжай.

— Я могу лишь гарантировать, что никогда не обижу её намеренно. Жизнь слишком непредсказуемая штука, но здесь и сейчас Аня для меня слишком много значит.

— Ты бы действительно мог убить того наркомана? — задаёт неожиданный вопрос, барабаня пальцами по столешнице.

— Мог бы. Если бы Аня серьёзно пострадала.

— В тебе живёт рыцарь, — улыбается и поднимается из-за стола.

Молча слежу за её действиями, а Татьяна Сергеевна расстёгивает большую клетчатую сумку, извлекая на свет бутылку вина.

— Домашнее, — потряхивает ею в воздухе и продолжает: — Ты не запойный, случайно?

— Вроде до этого дня не был.

— Мало ли... вдруг вместе с рыцарем в тебе живёт алкоголик. Не бывает ведь идеальных людей, а ты прямо образец.

Знали бы вы, дорога Татьяна Сергеевна, что я официально женатый человек, быстро бы нашли недостатки, но молчу об этом, потому что не враг сам себе.

Вместо откровений на тему семейного статуса смеюсь и достаю два бокала. Татьяна Сергеевна тихо спрашивает:

— У тебя не будет сигареты? Десять лет бросить пытаюсь, но сегодня слишком переволновалась. Сегодня можно.

Через пять минут Татьяна Сергеевна уже сидит на подоконнике, курит в окно, отмахиваясь от назойливого дыма, и взбалтывает в бокале вино. А ведь ещё молодая женщина. Сколько ей? И сорока нет, если на втором курсе родила, а такая усталость внутри накопилась, что на три жизни хватит.

— Пьёте, значит? — раздаётся голос от двери. — Не стыдно?! Я там, значит, лежу одна, скучаю, а они тут разговоры разговаривают!

Аня взъерошенная, в длинной белой футболке с логотипом какой-то попсовой группы на груди, стоит в дверях и улыбается. Только в глазах тревога. Точно, наверное, не смогла заснуть, боясь, что мы тут поубиваем друг друга.

— Анечка, зачем встала? — Татьяна Сергеевна резво спрыгивает с подоконника и выбрасывает недокуренную сигарету в окно. — Отдыхай, а то вдруг опять плохо станет.

Аня отрицательно качает головой и переводит на меня вопросительный красноречивый взгляд, а я слегка киваю и улыбаюсь.

Всё ведь действительно хорошо, и я даже смог понять, что на душе у её матери. Извечные родительские страхи, что дети совершат всё те же ошибки, наступят на похожие грабли и загубят свою жизнь. В детях мы со страхом боимся увидеть свои собственные недостатки, слишком хорошо зная, чем в итоге это может обернуться.

— Владислав, на минуточку, — говорит Татьяна Сергеевна и решительно идёт к выходу. Когда оказываемся в коридоре, она тычет пальцем мне в грудь и тихо-тихо говорит: — Если ты её обидишь, я лично тебе оторву все органы движения. Я женщина вспыльчивая, потому подумай десять раз. Ясно? Но за то, что ты её защитил и заботишься, я закрою глаза на разницу в возрасте и смазливую мордашку, на которую бабы ведутся. Всё понял? Вот и молодец.

Сверкает глазами в полутьме коридора, а я тихо смеюсь и заявляю:

— Против таких угроз я бессилен. Очень уж мне дороги мои органы.

— Он ещё и юморист, — хмыкает и, не говоря больше ни слова, уходит в кухню.

Ну что? Экзамен пройден? Наверное, да.

28. Аня

Чёртов наркоман.

Из-за него меня не пустили на работу, а Влад относится ко мне, точно я ваза хрустальная. Не люблю болеть, терпеть не могу, когда вокруг меня хлопочут, словно могу рассыпаться в любой момент. Рычать хочется! Но пусть с одним Владом я бы справилась, но в прочной связке с мамой никак — непобедимая команда.

Когда за моим мужчиной закрылась входная дверь, предпринимаю попытку высвободиться из постельного плена, а мама, точно что-то почувствовав, возникает на пороге комнаты.

— Дочка, полежи ещё, не вставай, — просит, но я непреклонна и решительна в своём желании не быть тяжело больной.

— Не хочу, бока уже болят, — бурчу, а мама цокает языком. — Ничего не болит больше, потому я встаю!

Свожу брови к переносице, упираю руки в бока, а мама горестно вздыхает, бросив все попытки призвать меня к порядку.

— Ну, смотри мне, если снова голова закружится, я тебя домой увезу, — угрожает мама, а я смеюсь. — Или в больницу, пусть врачи за тобой следят, если мать не слушаешь.

Нет, правда, это даже забавно.

Иду в кухню, где мама затеяла уборку, а в кастрюльке на плите бурлит и пенится какао. Умопомрачительный запах окунает с головой в детские воспоминания, и я жмурюсь от удовольствия.

— Спасибо тебе, — обнимаю маму, а она целует меня в щёку, обдавая знакомым с детства ароматом ирисов.

Мне до боли в сердце и глупых слёз нравится, когда она снова становится такой, какой была много лет назад: ласковой, спокойной и заботливой. До всех срывов, многочисленных истерик и горстей успокоительных, без которых не умела ни жить, ни спать.

— Пей, — заявляет, ставя передо мной огромную кружку, до краёв наполненную ароматным горячим какао. — Владислав прав: светишься вся. Моя воля, осталась бы я здесь до тех пор, пока не заставила тебя щёки наесть. Пухлые, как у хомяка.

Пока пью, на меня сыпятся вопросы, как из рога изобилия: как питаюсь? не обижают ли меня на работе? удобно ли добираться до магазина? не пристаёт ли кто? не болею ли? И так далее и тому подобное — без конца и края.

Предельно честно отвечая на каждый, понимаю, что всё это — лишь вершина айсберга. По-настоящему маму волнует вовсе не это, но помалкиваю, зная, что в итоге она не выдержит.

Как в воду глядела.

— С Владиславом вы, значит, работаете вместе, — замечает задумчиво, а я киваю.

Молчу. Жду дальнейшего развития событий. Особенно усиленно молчу о том, что мы не только работаем вместе, а ещё и живём, засыпая и просыпаясь в одной кровати, но эта информация точно не для маминых ушей. Хотя, возможно, она догадалась, но всё-таки лучше буду помалкивать — от греха подальше.

— Хочешь я тебе расскажу одну историю, о которой ты точно не знаешь? — внезапно предлагает, внимательно глядя в мои глаза.

— Конечно, — делаю ещё один большой глоток, чтобы скрыть растерянность. — Ты же знаешь, я люблю твои рассказы.

— Это не очень красивая история… — начинает мама и мрачнеет. — Впрочем, она касается твоего отца, потому… эх, ладно.

Я сжимаю под столом кулаки, а ногти врезаются в кожу, но эта боль помогает сконцентрироваться. А мама тем временем продолжает:

— Однажды мы с твоим отцом гуляли в парке. Ну, юность, любовь, поцелуи под Луной — неважно. Отец твой отошёл нарвать мне цветов с клумбы, а я осталась сидеть на лавочке. И ко мне пристали трое отморозков. Хотели ограбить или изнасиловать — не очень-то и важно. Может быть, вообще и то и другое. Какая нынче уже разница? И знаешь, кто меня от них спас?

— Почему-то кажется, что не отец.

И я очень удивлюсь, если ошибусь в своих выводах. Нет, отец — человек неплохой, в чём-то даже правильный, с кое-каким кодексом чести, верный идеалам и своим друзьям. Жаль только, что в своде его “мачистых” правил настоящего мужика не так уж много пунктов отведено семье.

— Правильно кажется, — горько усмехается мама и морщится. — Я начала кричать, звать на помощь, вырываться, потому меня услышал патруль ППС. Придурков спугнули, меня успокоили, а отец твой, как оказалось, ничего не слышал. Представляешь? Не слышал он. — Зябко поводит плечами, а в глазах грусть и сожаление. — Самое страшное и противное во всей этой ситуации, что я поверила. Не знаю, где были мои мозги или глаза, но я поверила. И очень долго ещё скакала на этих граблях.

— Я понимаю.

— К счастью, нет. И, надеюсь, никогда не прочувствуешь на своей шкуре, что такое быть одержимой тем, кто тебя ни во что не ставит и с особым удовольствием вытирает ноги, — снова горестно вздыхает и растирает ладони, будто бы пытаясь согреться. — Впрочем, если кто и знает, какой я была дурой все эти годы, так только ты.

— Ладно, мамочка, не бери в голову, — прошу, касаясь пальцами её руки, а она сжимает мою в ответ и грустно улыбается.

— Знаешь, я, когда увидела Владислава: как он лихо того наркомана скрутил, подумала, что вот такой мужик достоин любви.

Внутри разливается обжигающее тепло от понимания, что мама оценила, насколько хорош мой Влад. И пусть я пострадала и теперь вынуждена куковать в четырёх стенах, мне радостно.

— Такой точно не будет прятаться в кустах, когда его девушка в опасности, — улыбается мама и доливает в мою кружку остатки какао. — Наверное, тебе с ним повезло.

— Наверное, — пожимаю плечами, кусая щёку изнутри, чтобы не рассмеяться от обжигающего счастья. — Кстати, мама!

— Чего такое? — удивляется и ёрзает на стуле.

— Ты какая-то не такая… спокойная, улыбаешься много. Что-то случилось?

Мама отводит взгляд, а я чуть не подпрыгиваю на месте от любопытства. Что-то эта женщина скрывает, и мне дико интересно, что именно.

— Да ерунда, ты смеяться будешь.

— Влюбилась, что ли? — выдаю самую очевидную из версий, но мама отрицательно машет головой и даже руками всплёскивает, мол, глупости. — Тогда что?

— Эх, ладно, — улыбается, а я усиленно перебираю в голове подходящие варианты. — В общем, неделю назад приходил твой отец. Хотел помириться, долго убеждал, что нам просто необходимо сойтись снова, ибо мы родные люди, у нас есть дочь. Дочь! — мама возмущённо хлопает рукой по столешнице. — Лучше бы он о тебе вспоминал чаще, пока всех баб в городе окучивал, козёл. Когда ты нуждалась в нём и плакала украдкой.