Пожар любви

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

– Где он? – Голос Анжелины эхом прокатился по всему дому.

Мать вздрогнула, но продолжала шить, не отрываясь от работы.

– Говори тише. Прислуга услышит.

– Мне все равно, услышат они или нет. Я хочу знать, где Чарли. Я не видела его уже два дня. Где отец?

– Уехал.

– Куда?

Мать пожала плечами.

– Он никогда не говорит мне, куда едет. А я только рада, что он уезжает.

Анжелина еле сдержалась. Иногда из-за равнодушия матери к собственному положению в семье, Анжелине хотелось громко кричать. Но, из личного опыта она знала, что ничто не заставит Терезу Рейес выглянуть за пределы границ того мирка, в который поместил ее муж. Будучи женщиной глубоко религиозной, она свято верила в клятвы, когда-то данные Мигелю Рейесу. И она будет повиноваться ему, пока смерть не разлучит их... а, может быть, и после смерти.

Анжелина попробовала сделать глубокий, успокаивающий вздох, но корсет, сдавивший талию и грудь, не дал ей этого сделать. Как она и боялась, вся одежда, оставшаяся в ее комнате, без корсета оказалась для нее слишком узкой. Зато эти платья, которые в большинстве своем шились к ее первой свадьбе, как и все украшения, соответствовали самой последней моде. И все же то, что она их надевала, как и то, что она – пусть только временно – жила в доме своего отца, заставляло ее чувствовать себя ребенком. Это чувство мучило и раздражало ее и без того напряженные нервы, делало ее несдержанной и раздражительной.

– Я уже везде искала Чарли, madre, – Анжелина изо всех сил пыталась сдерживать неудовольствие, чтобы не выдать голосом своей нервозности. – И никак не могу его найти.

– Может быть, он уехал?

– Нет. Он не смог бы. По крайней мере, не попрощавшись. – Анжелина прикусила губу от внезапно нахлынувших на нее тревожных мыслей. – Я хочу сказать, что его лошадь все еще стоит в конюшне. Без нее он ни за что не уехал бы.

Мать кивнула, продолжая шить.

– Ты не хочешь поговорить со мной об этом человеке, Анжелина?

Анжелина лениво разглядывала букет цветов на низеньком столике у двери гостиной, как всегда удивляясь тому, что мать ухитрялась так долго сохранять розы в мексиканской жаре. Но, услышав ее слова, замерла.

– А что вы хотели бы услышать? – спросила она, не поднимая глаз от шелковистых бутонов.

– Прежде я никогда не замечала, чтобы ты о ком-нибудь так заботилась. Для тебя Бог всегда был самым главным в жизни. Но, поскольку ты вернулась обратно, я чувствую, в этом кроется и кое-что другое.

– Чарли... – Анжелина вдруг замолчала. «Как я могу объяснить, чем Чарли стал для меня, если сама не знаю всей правды?»– Чарли спас мне жизнь. Он – необыкновенный человек.

Ее мать беспокойно подняла на нее глаза.

– Необыкновенный? Уж не влюбилась ли ты в него?

– Влюбилась? – Анжелина, вздрогнув, отвернулась от цветов. Казалось, у нее перехватило дыхание. – Нет. Дело совсем не в этом.

– Он немного староват для тебя, дорогая. Анжелина повела плечами, недовольная таким поворотом в беседе.

– Если б я была в него влюблена, то его возраст не имел бы никакого значения.

– Что-нибудь уже произошло между вами, пока вы путешествовали вместе.

Мать внимательно смотрела в глаза Анжелине, и лицо девушки вспыхнуло, стоило ей только вспомнить все случаи, когда они с Чарли целовались, и то удовольствие, которое она испытывала при этом.

– Ничего не произошло, madre, – сказала она. – Ничего такого, с чем я не смогла бы справиться.

Анжелина отвернулась от подозрительного взгляда матери, чувствуя, что ложь легла между ними, подобно толстому слою ила со дна реки.

– Я беспокоюсь, – ответила мать и вернулась к своей работе, – из-за всех прошлогодних неприятностей, из-за свадьбы, из-за Хуана. – Она вздохнула, и от прозвучавшей в этом вздохе глубоко спрятанной в ее сердце боли Анжелина невольно содрогнулась, почувствовав свою вину. Теперь боль пронзила и ее грудь. – ...Твой отец наконец понял, что ты можешь иметь собственное призвание. Ты ведь знаешь, сколько радости мне доставило твое решение уйти в монастырь. Я всегда хотела, чтобы кто-нибудь их моих детей посвятил себя служению церкви.

– Я пошла туда, потому что почувствовала призвание, madre, а не для того, чтобы сделать счастливыми вас или padre.

– Я знаю это. Мне только хочется, чтобы все эти хлопоты не пропали зря.

– Как это может случиться?

– Твой отец хочет заняться политикой, Анжелина. Он всегда этого хотел. И вот теперь настало время его мечтам осуществиться. Он хотел, чтобы все его дети хорошо устроились, прежде чем он сделает этот шаг.

– Вы хотите сказать, что он хотел нас всех благополучно упрятать куда-нибудь подальше, где мы не могли бы создавать для него никаких неприятных проблем?

– Чти отца и мать своих, querida. Прозвучавшее из уст матери предостережение сильно подействовало на Анжелину, несмотря на мягкость тона, с которым мать это произнесла, а может быть, только потому, что именно так оно и было сказано.

– Si, madre. – Анжелина опустила глаза, глядя на свои руки. Она сжала пальцы так сильно, что суставы побелели. – Простите меня.

– Карьере твоего отца очень бы помогло то, что его дочь служит делу церкви.

– Я рада, что могу угодить ему хоть чем-нибудь, – невнятно произнесла Анжелина.

Мать резко взглянула на дочь, но ничего не сказала по поводу ее комментария.

– Единственное, о чем я тебя прошу, так это, чтобы ты сохранила верность своему решению. Скандал, который ты вызвала своим отказом выйти замуж за того, кого отец выбрал тебе в мужья, почти утих. Но твой поступок люди простили только потому, что ты ушла в монастырь. Теперь я умоляю тебя не разрушать будущую карьеру своего отца. Он очень рассчитывает, что ты станешь невестой Христовой.

Топот копыт быстро приближавшейся к дому лошади избавил Анжелину от необходимости высказать матери все, что она думала об отце. Подбежав к двери, Анжелина увидела, как человек, о котором они только что говорили, слезает с лошади. Он перескочил одним махом через все ступеньки веранды и остановился, покачнувшись, когда увидел ее в дверном проеме.

Щеки Мигеля Рейеса заливал гневный румянец, и, заметив ярость в его глазах, Анжелина невольно отшатнулась.

– Отправляйся наверх, дочь моя. – Он направил на нее палец и дважды ткнул ей в грудь, для большей убедительности. – Иди к себе в комнату и не выходи, пока я сам тебя не вызову.

– Что случилось?

– Не разговаривай со мной. Убирайся! – Он не говорил, он ревел.

Мать прибежала на звук его голоса.

– Мигель! В чем дело?

– Я ездил в город... – Он снова взглянул на Анжелину. – Убирайся с глаз моих долой, иначе я разозлюсь.

«Если все это не означает, что вы разозлились, padre, – подумала Анжелина, – тогда как это назвать по-другому?»Она сдержалась, чтобы не выкрикнуть ему эти слова, но стояла на своем, отказываясь повиноваться его команде. Глаза отца сощурились, губы поджались. Он направился было к Анжелине, но мать встала между ними лицом к дочери.

– Уйди, – прошептала она. – Я его успокою и выясню, в чем дело. – Но поскольку Анжелина по-прежнему стояла в нерешительности, мать добавила единственное слово, которое могло бы заставить дочь уступить, – пожалуйста...

Анжелина отвернулась от них и ушла к себе наверх. Пока она поднималась, ей вслед несся громкий голос отца:

– Если я быстро не найду какой-нибудь выход, то все мои планы попасть в правительство рухнут. С самого своего рождения, с той минуты, как она появилась на свет, эта девчонка доставляет мне одни неприятности. И за что только мне это наказание, что у меня такая дочь? И почему только она не ушла в монастырь и не осталась там навсегда? Зачем ей понадобилось снова сюда возвращаться?.. Чтобы разрушить мою жизнь?

Чарли возвратился в рабочую казарму с тремя другими работниками, с которыми работал в течение последних нескольких дней. Как только он согласился работать на Рейеса, его тут же отправили объезжать самые дальние пастбища. Рейес, несомненно, хотел разлучить его с Анжелиной, хотя Чарли и не стал бы упрекать его за это. Ведь если бы ему самому довелось быть отцом, он едва ли позволил бы такому низкому человеку, как Чарли Колтрейн, крутиться вокруг его дочери дольше, чем это требовалось обстоятельствами. Но Чарли никак не мог взять в толк, почему отец Анжелины вообще предложил ему работу, если с самого начала решил их разлучить. Чарли сдернул рубашку и начал смывать с себя накопившуюся за эти два дня непрерывного пребывания в седле грязь. Когда он смыл первый слой пыли – то есть сделал единственное, что мог себе позволить в подобных условиях – он вылил остатки воды из ведра себе на голову. Попозже Чарли собирался сходить к речушке и искупаться там по-настоящему. В этот момент только прохладная влага речной воды могла охладить его воспаленную от жары кожу.

– Senor, я должен поговорить с вами. Немедленно.

Услышав за спиной елейный голос, Чарли внутренне напрягся. Рейес определенно заискивал. Как это Чарли не услышал, что он подошел. Не оборачиваясь, Чарли дотянулся до рубашки и надел ее. Не мог же он позволить себе разговаривать с человеком полуодетым. Он тянул время, застегивая пуговицы, потом пятерней пригладил волосы, откинув их с лица, и надел шляпу. Только теперь Чарли повернулся, чтобы поговорить с Мигелем Рейесом.

Что-то в нем сильно изменилось. И хотя голос отца Анжелины звучал вполне бесстрастно и обманчиво спокойно, Чарли без труда приметил затаившуюся в его глазах ярость.

– С Анжелиной все в порядке? – требовательно спросил Чарли.

Рейес деликатно улыбнулся, но гнев в его глазах не исчез.

– Мне кажется очень забавным, что именно вы спрашиваете об этом.

– Забавным? Но я бы не сказал, что вы смеетесь.

Рейес притворился, что не заметил сарказма, хотя перекатывание желваков его челюстей явно выдавало раздражение.

– Сегодня в городе я столкнулся с небольшой проблемой...

Чарли ждал, еще не понимая, к чему клонит этот человек и почему он хочет обсуждать свои проблемы с работником.

– Проблемой, с которой, я надеюсь, вы поможете мне разобраться, – продолжал Рейес. Видя, что Чарли не отвечает, он нетерпеливо хмыкнул и сказал: – Эта проблема касается моей дочери.

– В чем проблема?

Рейес улыбнулся снова, на этот раз с выражением истинного веселья на лице.

– Да, я так и подумал, что это не пройдет мимо вашего внимания. Я заметил, что моя дочь и вы весьма заинтересованы в благополучии друг друга.

– Это вполне естественно, ведь ради этого мы вместе прошли через многое, чтобы в конце концов попасть сюда.

– Весьма справедливо. Но поскольку вы так заинтересованы в благополучии моей дочери, то я подумал, что вы мне поможете избавить ее от о-очень больших неприятностей.

– Выкладывайте, – пробормотал Чарли, которому не понравился новый поворот беседы.

– Так, значит, вы – человек, стремящийся сразу добраться до сути. Типично американская черта. Но такая, которая меня восхищает. Так вот, сегодня я ездил в Чихуахуа, и можете ли вы себе представить мое удивление, когда я услышал, что имя моей дочери стало предметом обсуждения, как если бы она стала общей...

Чарли глухо застонал и сжал кулаки:

– Альварес.

– Да, я подозреваю, что вы попали в точку. Хуан так никогда и не смог пережить публичное оскорбление, нанесенное ему Анжелиной... на их свадьбе. – Рейес приблизился и заглянул ему в лицо. – Вижу, что она рассказала вам о своем неприличном поведении. Это хорошо. Она сэкономила время и избавила меня от необходимости объяснять ее прошлое.

– Так чего вы хотите от меня? Чтобы я убил его? – Рука Чарли потянулась к револьверу.

Рейес захихикал:

– Нет уж, увольте. Это принесет только новые неприятности. Нет, Колтрейн, я хочу, чтобы вы женились на ней.

– Что? – Чарли от удивления разинул рот. – Так она же – монахиня.

– О, нет... Еще не монахиня.

– Но она хочет стать монахиней. Поэтому не выйдет за меня. Она, что, не очень заботится о своей репутации? Да она совсем скоро будет в монастыре.

– Она-то, может, и не заботится о своей репутации, но я это делаю за нее. У меня есть план, Колтрейн. План, по которому мы сможем получить все, что хотим.

Внезапно привычная осторожность заставила Чарли отступить на шаг и прислониться к забору. Рейес что-то замышлял. Чарли только должен вычислить, что именно.

– И чего, по-вашему, мне хотелось бы? – спросил он, внимательно наблюдая за Рейесом, чтобы найти в его словах ключ к разгадке.

– Анжелину, конечно. Я же видел, как вы смотрели на нее, еще когда только прибыли сюда. Вы хотите ее. – Он поднял руку, как бы упреждая любые возражения со стороны Чарли. – Передо мной вам нечего притворяться. Я все понимаю. Вы сможете ее получить. Я хочу, чтобы вы взяли ее в жены.

Чарли сжал руки, чтобы удержаться и не удавить Мигеля Рейеса.

– То, чего хотите вы, меня не интересует. А вот чего, по-вашему, хочет сама Анжелина?

– Я сумею ее убедить. На этот раз она будет делать то, что я ей скажу. Так что женитесь на ней и спасите ее репутацию. Если отношения между вами не сложатся, вы исчезнете. В этом случае Анжелина будет полагать, что стала вдовой, и сможет вернуться в монастырь. Я заплачу любую сумму, которую вы только запросите. И все будут счастливы.

– Все, кроме Анжелины.

– Со временем она поймет. А если она действительно будет несчастна, то в любое время сможет вернуться в свой драгоценный монастырь. Так в чем же вред?

– А не забыли ли вы маленькую проблему ее девственности?

– О, об этом не волнуйтесь. – Рейес помахал рукой, как бы отгоняя эту проблему. – Монастырь с удовольствием примет вдову с хорошей репутацией, тем более, если она прибудет туда с внушительным приданым.

– Я не хочу, чтобы ее к чему-нибудь принуждали.

Рейес тяжело, с раздражением вздохнул:

– Превосходно. Я с ней поговорю. Она – разумная молодая женщина. Она согласится.

Чарли отвернулся и прислонился к забору. «Я должен сразу же, немедленно отказаться. Это понятно». Но вместо этого все его тело требовало, чтобы он принял это предложение.

«Я не заслуживаю ее: она молода, красива, невинна; а я – стар, порочен, весь в травмах и шрамах. Отчим не зря говорил, что ни одна приличная женщина никогда меня не захочет...»Но Чарли чувствовал, что Анжелина согласится.

«Может быть, хоть на этот раз смогу сделать что-нибудь хорошее для кого-то еще? Если скажу «нет», то старый прохвост Мигель найдет кого-нибудь другого, кто с удовольствием женится на Анжелине... Но кто может знать, что этот «кто-то» поймет и ее, и ее мечту так, как понял я? В самом крайнем случае я мог бы увезти Анжелину от ее жалкой пародии на отца и отвезти обратно в монастырь. Как только она станет женой Чарли Колтрейна, никто больше не посмеет обращаться с нею, как со своей собственностью...»

Чарли повернулся и спокойно встретил холодный и расчетливый взгляд Мигеля Рейеса.

– Хорошо, согласен, – сказал он. – Я женюсь на вашей дочери.

Наступила ночь, а Анжелина все еще оставалась в своей комнате. Несколько раз приходила мать – приносила ей еду – но так ничего и не сказала. Даже если она знала, что произошло, она все равно молчала. Уходя, мать всегда запирала за собой дверь. Анжелина просила, чтобы ее выпустили, но Тереза Рейес послушно выполняла все распоряжения мужа.

Поднялась луна, бросая сквозь окно на кровать, где лежала Анжелина, серебряные тени. Она смотрела в потолок, задаваясь вопросом, что могло так рассердить отца на этот раз. После долгих размышлений Анжелина все же поняла, что ее воображение рисовало намного худшие варианты, чем на самом деле. Но, при этом она чувствовала, что непременно сойдет с ума, если ей придется и дальше оставаться в этой комнате, не зная, что происходит за ее стенами.

Щелкнул замок, и дверь распахнулась. Анжелина быстро села. Ей не хотелось встречать свою судьбу лежа. В дверном проеме показался отец. В темноте его лицо оставалось почти неразличимым, но вся фигура, и особенно посадка головы, позволяли догадаться, что отцу с трудом удавалось сдерживать свой гнев.

Он вошел в комнату и запер за собой дверь. Анжелина старалась не выдать своего страха, поскольку отец направился прямо к ней. Не говоря ни слова, он ударил ее по лицу наотмашь тыльной стороной ладони. Анжелина выдержала удар, прикусив кончик языка, чтобы сдержать вскрик.

– Это тебе... – прошипел он, – за твою глупость. Ты думала, что сплетни о твоих похождениях не дойдут до Чихуахуа?

– Каких похождениях?

Он было занес руку снова, но потом – с очевидной неохотой – опустил ее.

– Думаешь, что вы с этим anglo можете свободно разъезжать по всей стране, останавливаться на ранчо Альвареса, демонстрировать перед каждым ваши отношения и при этом не бояться, что сплетни побегут впереди вас?

– У меня не оставалось иного выбора, кроме как ехать с ним. И я не знала, что Хуан и Мария живут на той гасиенде... Ну, а потом стало слишком поздно уезжать... Но я даже предположить не могла, что люди такие узколобые. Я же постулантка. Совсем скоро я дам свой обет. Так почему всем так упорно хочется верить, что я должна лечь с мужчиной только потому, что он оказался рядом?

Отец подошел к окну и долго смотрел на темный двор. Анжелина с облегчением вздохнула. Когда он минуту назад тучей нависал над ней, она утратила способность думать, ожидая, что в любой момент он ударит ее снова.

– Предмет спора здесь не в том, почему они верят, – сказал он. – Проблема в том, что они в это верят. Ты зачем-то рассказала Марии Альварес о своих неприятностях в монастыре. О том, что ты еще даже не послушница, что мать-настоятельница чувствует, что ты еще не готова к пострижению... И это только подхлестнуло слухи. Один раз своим упрямством ты уже чуть не разрушила мою политическую карьеру. Но теперь я тебе этого не позволю.

– Тогда сегодня же вечером я уеду.

– Нет. Никуда ты не поедешь.

От ледяной решительности его тона Анжелина оцепенела с головы до пят. Она вздохнула и попыталась еще раз убедить его в своей искренности.

– Я вернусь в монастырь. И, как только я уеду, разговоры очень быстро утихнут.

– Может быть. А может, и нет. Я не собираюсь больше испытывать судьбу по твоей милости, дочь. Сегодня же вечером ты выйдешь замуж. Только так мы сумеем укоротить болтливые языки.

– Я? Замуж? – Мозг Анжелины судорожно искал недостающее звено этой загадки: «В какой момент разговора вообще возник вопрос о замужестве?» – И за кого я, по-вашему, должна выйти замуж? – спросила она.

Отец тут же повернулся спиной к окну, даже в темноте она могла разглядеть его злорадную улыбку, обнажившую белые зубы.

– За кого? За своего друга, конечно. Ты же так хотела его. Теперь можешь его получить.

Мгновенно нахлынувшая радость пересилила шок. Но тут же ход ее мыслей вернулся к суровой реальности: «А как же мое призвание? А мое видение? Я ведь просто обязана стать монахиней. Чарли для меня лишь посланное Богом испытание. Если я сейчас откажусь от своих чувств к Нему, то потерплю поражение. Я должна помнить, что истина превыше всего...»

– Я не могу выйти за него, padre.

– Я не спрашиваю твоего согласия. Ты выйдешь за него замуж, и вас обвенчают сегодня же вечером.

– Мне кажется, что такая же беседа у нас однажды уже состоялась. Вам не удастся заставить меня выйти замуж против моей воли.

К ее удивлению, отец просто рассмеялся и вышел, не проронив ни слова. В ночной тишине щелчок замка с той стороны двери показался ей громом. Анжелина упала обратно в постель и снова уставилась в потолок. Отец показался ей подозрительно счастливым. Но счастье Мигеля Рейеса обычно предвещало кому-то большие неприятности. На этот раз у нее возникло дурное предчувствие, что именно она и стала этим человеком.

Ей показалось, что прошла целая вечность, а возможно всего один час, когда дверь в ее комнату распахнулась снова. На этот раз каждый из вошедших нес в руках керосиновую лампу. Анжелина села в постели и, прикрыв глаза рукой, заморгала от непривычного яркого света, заполнившего комнату. Когда ее глаза привыкли, она узнала мать, стоявшую чуть впереди отца, и рядом их семейного священника. Это был другой человек – не тот, что предоставил ей убежище на прошлой свадьбе.

В левой руке отец держал револьвер. Анжелина, нахмурившись, взглянула на мать. Тереза не посмела поднять на нее глаза.

Анжелина встала и, обращаясь к священнику, спросила:

– Что здесь происходит?

Не отвечая на ее вопрос, священник встал перед окном и открыл Библию. По всей вероятности, рассчитывать на его помощь она не могла. За него ответил отец:

– Настало время для свадьбы, дочь.

– Я же говорила вам...

Анжелина остановилась, когда увидела в дверях еще один темный силуэт. Свет упал на его красивое лицо, и у нее перехватило дыхание. Он надел джинсы и чистую черную рубашку. И на этот раз пришел без оружия, с которым прежде никогда не расставался.

«Странно, – подумала она, – но и безоружный он все равно таит в себе угрозу».

Темная ткань рубашки оттеняла золотые с серебряными прядями волосы, блестевшие в мерцающем свете ламп. Глаза Чарли показались Анжелине бездонно-черными, когда его взгляд вдруг вспыхнул, остановившись на ней. Он улыбнулся. Этой – первой по-настоящему открытой – улыбке она не могла не улыбнуться в ответ.

Чарли шагнул к ней, протягивая руку. Какую-то долю секунды Анжелина стояла в нерешительности. «Неужели Чарли согласился на этот фарс? Как же он мог, зная о моих видениях, об ангеле, о моих мечтах? Он должен бы знать, что я не могу согласиться...»Но прежде чем она успела его о чем-нибудь спросить, вопросы получили самый неожиданный ответ: Мигель Рейес поднял револьвер и направил ствол в грудь Чарли. Улыбка на губах Чарли исчезла. Он замер, взглянул вниз, на оружие, а потом на человека, который его держал.

– Черт возьми, вы отдаете себе отчет в том, что делаете, Рейес? – прорычал Чарли.

– Всего лишь небольшая страховочка... – Мигель не спускал с Чарли глаз, хотя все его последующие слова предназначались для Анжелины: – Говори только то, что нужно, дочь. Выходи замуж за этого человека и не противься, иначе я пристрелю твоего друга прямо у тебя на глазах.

Потрясенная этой картиной и поведением отца, Анжелина чуть не задохнулась, вглядываясь в глаза Чарли. «Возможно ли, чтобы его глаза потемнели еще больше? Не глаза, а черный лед, – думала она. – Он выглядит так, словно готов кого-нибудь убить».

– Это не входило в наше соглашение, Рейес.

– Соглашение? – Анжелина переводила взгляд с отца на Чарли. – Какое еще соглашение?

– Ты обещал жениться на ней, так вот она. Священник тоже здесь. Делай то, что обещал, или быстро перенесешься в мир иной.

– Нет, – прорычал Чарли. Отец Анжелины взвел курок.

– Я вам уже сказал, что без ее согласия жениться на ней не стану. Не хочу, чтобы ее принуждали к чему-нибудь. Особенно это касается вас.

Слова Чарли согрели сердце Анжелины. «Он меня понимает. Если б он только смог, то никогда не навредил бы мне».

Отец подтолкнул Чарли револьвером, и тот попятился.

Анжелина вскрикнула и шагнула вперед. Мать подбежала к ней и попыталась удержать за локоть, но Анжелина выдернула руку. Оба мужчины, занятые своим разговором, не обращали на нее внимания.

– Делай то, что я тебе говорю, Колтрейн, и держи язык за зубами, если тебя не спрашивают. Посмотрим, сумеешь ты произнести свои клятвы, если я нашпигую твою ногу свинцом?

– Прекратите! – закричала Анжелина. Все повернулись к ней. – Оставьте его в покое. Я все сделаю. Я скажу то, чего вы от меня добиваетесь, если только вы сейчас же оставите его в покое.

Все в комнате заулыбались ее сговорчивости. Все, кроме Чарли. Он хмуро смотрел на присутствующих. Только ее отец подошел к нему сзади и начал толкать рукоятью револьвера до тех пор, пока Чарли не встал рядом с Анжелиной.

– Что ж, начнем венчание, не так ли? – сказал Мигель Рейес, очевидно очень довольный тем, что все шло по его плану. – Начнем? – обратился он к священнику.

Священник начал торопливо бормотать что-то по-латыни. Анжелина чувствовала охватившее Чарли напряжение, как некую материальную силу, осязаемо витавшую в воздухе. Она могла бы безошибочно сказать, что он отчаянно пытается придумать, как им обоим выбраться из этой ситуации. Но ее отец стоял позади них с револьвером, направленным в спину Чарли.

Большая часть церемонии воспринималась ею как в тумане. Когда потребовали, чтобы она произнесла слова своей клятвы, Анжелина обернулась назад. Ее отец снова – для пущей важности – взвел курок револьвера, и она поспешно повторила за священником то, что тот ей подсказывал. Когда настала очередь Чарли, ему об этом напомнили толчком рукоятки револьвера в спину, вынудив его подчиниться, хотя его голос с каждой минутой грубел от едва сдерживаемого гнева.

Наконец, обряд совершился. Она перестала быть Анжелиной Рейес, но зато стала Анжелиной Колтрейн. Все еще потрясенная, она повернулась к мужу. С ее губ не сорвалось ни одного слова извинения.

Рыча от раздражения, Чарли повернулся к ее родителям.

– Вы получили то, что хотели. Теперь забирайте свое оружие и убирайтесь.

Ее отец нагло и двусмысленно ухмыльнулся:

– Не терпится воспользоваться своими правами, Колтрейн?

От волнения мать Анжелины тяжело дышала. Потом, слегка потрепав дочь по руке, она выбежала из комнаты. Отец, пятясь к двери с револьвером в руках, не сводил с Чарли глаз.

Чарли шел за ним, и, как только Мигель Рейес перешагнул порог, пинком захлопнул за ним дверь. Заперев ее, он наклонился и уперся лбом в деревянную поверхность, шумно испустив долгий выдох.

Анжелина неподвижно стояла на середине комнаты. Теперь она замужняя женщина, – одна половинка большого целого. «Тогда отчего мне так одиноко?»Такой несчастной она себя никогда не чувствовала... за всю свою жизнь.