Похищенные годы

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Летти Банкрофт пришла в восторг, от ее стеснительности не осталось и следа. Еще немножко, и она наденет новый корсет.

Это была довольно дешевая вещица – всего двенадцать шиллингов и одиннадцать пенсов – из плотной холстины, укрепленной китовым усом, назначение которой – придать ее и без того узкой талии модный утонченный изгиб.

– Ты скоро? – Мать неодобрительно посмотрела на нее. – Ты умрешь в нем, если затянешь по-настоящему.

Прошло всего две недели, как Летти исполнилось восемнадцать, и она решила, что теперь все должно быть по-другому, теперь она будет выглядеть модно и богато, пусть она всего лишь подружка невесты. Как только она войдет в спальню и наденет этот корсет, она сразу станет другим человеком!

Летти, или, как настаивал ее отец, Летиция, отошла от раскрытого окна, находившегося над магазином уцененных вещей, которым владел отец, и посмотрела на стоявшие на камине часы. Полдвенадцатого! Господи, она же не успеет одеться!

Было пятнадцатое июня тысяча девятьсот восьмого года, суббота. Ее старшая сестра Винни венчалась в половине второго в церкви Святой Троицы, что на улице Святого Николая. Летти и ее другая сестра, Люси, были подружками невесты.

Из спальни доносились громкие, возбужденные девичьи голоса. Люси была уже готова, Винни – почти. А она все еще стоит здесь, в старом домашнем платье, ее распущенные золотисто-каштановые волосы еще должна причесать и заколоть на модный манер Люси.

В гостиную заглянула мать, Мейбл Банкрофт.

– У тебя все в порядке, Летти, милая? – Ее голос звучал тихо, почти как вздох.

Летиция взглянула на ее худое, с болезненным румянцем лицо, какие часто можно видеть в Ист-Энде. Грязные, узкие улицы, лишенные воздуха, как считалось, были отличной почвой для болезни. Мать заболела месяцев десять назад, но полагала, что хорошеньким дочерям это не грозит. Правда, она их больше никогда не целовала, что было немножко обидно; когда кашляла, пользовалась специальным платком, у нее была отдельная посуда, ложки, вилки и отдельное полотенце. Их семья была несколько более состоятельна, чем другие семьи в этом квартале, и могла позволить себе отдельные полотенца для каждого члена семьи. Дела в магазине отца шли относительно хорошо, что позволяло им «держаться на плаву». Во всяком случае, им не приходилось ходить в ломбард и закладывать вещи.

– Я почти готова, мама, – ответила Летти. – Еще чуть-чуть, и все.

– Не беспокойся, милая, – успокоила ее мать. – Невеста еще не готова. Только постарайся, чтобы мы тебя не ждали.

– Гм! – Летти состроила гримасу, которая не очень шла ее лицу. Курносый нос, волевой подбородок и высокие брови она унаследовала от отца, а свой высокий рост – от обоих родителей, что довольно редко встречается среди кокни, обитателей бедных кварталов Лондона.

Ее большие зеленые глаза, стоило ей лишь искоса бросить взгляд, могли заставить любого парня покраснеть до корней волос, и этот нехитрый трюк она, если хотела, проделывала весьма эффектно. Жаль только, что ей редко этого хотелось, во всяком случае не с ребятами, которые ее окружали. Вот если бы ей встретился такой состоятельный мужчина, какого нашла Винни! Она завидовала удаче, которая выпала на долю сестры. Ей так никогда не повезет.

– Все уже, похоже, собираются уходить, а я все еще не одета! – ужаснулась она. – И прическа совсем не готова. А у подружки невесты волосы не должны быть растрепаны.

– Они не будут растрепаны, милая, – устало сказала мать. – Люси сейчас тебя прекрасно причешет.

Избегая дальнейших споров, мать вышла из гостиной. Летти повернулась к окну и высунула голову из-за кружевной занавески на улицу. Опершись локтями на грязный подоконник, она поднялась на цыпочки и посмотрела вниз.

Улица внизу была пустынна. По субботам большинство людей ходило на рынок, который располагался через несколько улиц, на Брик Лейн. Оттуда слабо доносились крики лавочников и грохот трамваев. А завтра эта тихая улица огласится щебетанием тысяч птиц, словно два огромных листа наждачной бумаги будут тереться друг о друга.

Это был Клаб Роу, лондонский птичий рынок. Его лавки протянулись от Бетнал Грин Роуд до самых Склейтер-стрит и Нейр-стрит, и люди со всего Лондона съезжались сюда по воскресеньям, чтобы купить голубей, цыплят, но, главным образом, в поисках коноплянок, щеглов и канареек.

Стоило летом кому-нибудь вывесить за окно многоквартирного дома клетку с крошечной птичкой, которая выводила заливистые трели, как вся улица эхом повторяла их. Зимой на улицах царила тишина, но даже тогда на Клаб Роу можно было услышать птичий щебет. Продавцы вешали клетки высоко над дверью, и маленькие затворники пели, словно стремясь, чтобы их скорее кто-нибудь купил и забрал с холода в дом.

В воскресенье утром воздух задрожит от голосов покупателей и громких выкриков продавцов. Улица будет запружена людьми, толкающимися у грязных витрин магазинов и под матерчатыми козырьками лавок. Летти любила смотреть вниз на эту бурлящую реку шляп. Лица мужчин были спрятаны под засаленными кепками или пыльными котелками, а лица женщин – под соломенными шляпками, черными, желтыми или кремовыми, с разноцветными ленточками, иногда с широкими полями, украшенными восковыми фруктами, пол-ярдом тюля и несколькими перьями – жалкое ист-эндское подобие богатой моды Вест-Энда.

Это был бедный квартал, который Летти знала с детства, но и здесь постепенно происходили перемены. На дворе был тысяча девятьсот восьмой год. Моду устанавливали богатые, но любая девушка, вплоть до последней посудомойки, могла подражать им. Имея выкройку, немного дешевой материи и ленты, можно было почти из ничего сделать платье и прогуливаться в нем по воскресеньям в парке, словно настоящая леди, даже если ты на самом деле простая фабричная девчонка.

Внезапно вспомнив, что совсем скоро и она, надев платье подружки невесты, будет выглядеть, как настоящая леди, Летти повернулась лицом в комнату, которая после яркого уличного света показалась ей темной и мрачной.

– Вам еще долго, Люси? – закричала она. Когда Летти волновалась, ее лондонский акцент, с которым боролся отец, становился заметнее.

– Зачеши волосы наверх! – донесся голос Люси с таким же акцентом. Она тоже забыла, что теперь старается более округло произносить гласные и не глотать окончания, так же, как это делает парень, с которым она гуляет.

– Мы почти закончили, Винни выглядит, как картинка! Сейчас ты увидишь, Лет.

– Что это за Лет в нашем доме? – раздался из спальни сердитый голос отца, Артура Банкрофта. Хоть он и был в семье главным поборником правильного произношения, но сам часто забывался и говорил с жутким акцентом. – Ее зовут Летиция!

– Что, папа? – машинально откликнулась Летти, услышав свое имя.

– Я не с тобой разговариваю!

Голос Артура Банкрофта стал еще более раздраженным.

– А я думала, со мной.

В дверях появилось его тонкое, с торчащими песочно-серыми усами лицо, а за ним и вся его длинная худая фигура. В свои пятьдесят он еще сохранял черты былой красоты.

– Я не в восторге от твоего язычка! Я разговариваю с Люциллой. И зачем ты кричишь, как торговка? Я хочу, чтобы вы были воспитаны лучше, чем они. Люцилла следит за своими словами, или по крайней мере пытается, – поправился он. – А Лавиния уже настоящая леди, раз выходит замуж за своего Альберта. Мне бы не хотелось, чтобы ты разговаривала так в присутствии ее мужа или его родственников. Не позорь нас.

Он был очень взволнован и меньше всех готов. На нем были рубашка, подтяжки, лучшие воскресные брюки, которые и так отлично держались на ремне. Жесткий целлулоидный воротник, словно сломанное крыло чайки, торчал одним углом в сторону. Его волосы, слегка тронутые сединой, были гладко расчесаны на прямой пробор и покрыты лаком, так как всегда непослушно кудрявились. Даже теперь одна непослушная прядь торчала, словно петушиный гребень. Вьющиеся волосы отца были несчастьем всей его жизни.

Летти постаралась скрыть смех и выглядеть серьезной.

– Прости, папа, – сказала она поспешно, но, как только отец вышел, прыснула со смеху.

Высокие идеалы отца! Ему никогда не удавалось следовать им. Он старался скрыть недостатки своего собственного образования и низкого происхождения, переключив все внимание на дочерей, добиваясь, чтобы они были лучше него.

Даже выбор их имен – Лавиния, Люцилла и Летиция, которые больше бы подошли девушкам из Барнета, чем с Бетнал Грин, – объяснялся именно этим. Мать, более земная, чем он, сократила их до Винни, Люси и Летти, а сверстники пошли еще дальше, оставив от них Вин, Люс и Лет. Отец скрежетал зубами и фанатично настаивал, чтобы их называли полными именами.

Из спальни сестры донесся вопль:

– Осторожнее, Люси! Ты так тянешь за волосы, что оторвешь мне голову!

Винни стала говорить гораздо лучше с тех пор, как познакомилась с Альбертом Вортом, чьи родители приехали из Хакни.

Альберту был двадцать один год, столько же, сколько и Винни, но выглядел он старше. Круглолицый и, по мнению Летти, слегка напыщенный, он работал бухгалтером в фирме своего отца. Винни познакомилась с ним в прошлом году, когда сестры втроем ездили в Путней на лодочные гонки. Он проводил ее домой, так как она порвала оборки на своем летнем платье, а затем стал приезжать к ней каждое воскресенье. Его не слишком заботило ее происхождение. Винни, если хотела, могла вести умные разговоры и в конце концов завоевала не только Альберта, но и его семью. В результате помолвка была назначена на январь.

Летти вновь посмотрела на витиеватые, из золоченой бронзы часы, где на мраморной подставке с двух сторон от овального циферблата под стеклянным сводом располагались изящные фигурки кавалера и его дамы. Времени совсем не оставалось, и она поспешила из гостиной.

Выбежав в тускло освещенный коридор, она закричала:

– Уже без пяти двенадцать!

– Как ты нетерпелива! – донесся из спальни спокойный голос Люси. – Я делаю все, что могу.

– Но не для меня! – закричала Летти в ответ. – Я даже не могу войти в собственную спальню – она вся завалена вещами Винни.

Наверху были две крошечные комнаты: одна ее, а вторая, набитая разным хламом, ее отца. Спальня Летти размером была всего шесть на восемь, и уже несколько недель в нее складывали свадебные вещи Винни, которые больше некуда было положить. Жилых помещений над магазином было немного. Кроме этих двух комнат, наверху были еще две спальни чуть побольше, кухня и гостиная, которые все открывались в длинный, мрачный коридор, а из него лестница вела прямо в магазин. Гостиная была приличных размеров и вся набита старинными безделушками отца и тем, что досталось маме от ее родителей.

В одном конце гостиной стояло пианино, поверхность которого служила подставкой для больших викторианских ваз с изображениями пасторальных сцен, нескольких ваз поменьше и раскрашенных фотографий родственников с застывшими взглядами.

Пианино принадлежало маминой маме. В комнате также были шесть стульев с высокими спинками и круглый, из красного дерева, раскладывающийся стол. Его полированная поверхность обычно была застелена толстой, с бахромой скатертью с нарисованной в центре изящной вазой с ландышами.

Сегодня стол был полностью раздвинут и покрыт белоснежной ирландской льняной скатертью. В центре, на месте, где были ландыши, словно почетный гость, стоял свадебный торт, а рядом лежал великолепный бабушкин набор ножей.

В другом конце гостиной стояла набитая конским волосом софа и такое же кресло, другое кресло было деревянным, с обитыми спинкой и ручками; в нем любила сидеть мать.

– Держите спину прямо, – предупреждала она дочерей. – Если женщина сидит согнувшись, она становится неуклюжей.

Она по-своему следовала викторианским традициям, и пытаться ее переделать было уже слишком поздно. Все три девочки унаследовали от нее красивую прямую спину. Было грустно видеть, как сутулятся теперь ее плечи и как все более впалой становится грудь.

Летти подошла к пианино, подняла одной рукой крышку, а другой сыграла несколько тактов из «Я мечтаю жить в мраморном дворце». Обычно воскресными вечерами на пианино играла мать, а они пели свои любимые песни: тогда в гостиной раздавались мощный голос отца, нежный матери и пока совсем невыразительные голоса дочерей.

Теперь они уже давно не пели – с тех пор, как мать стала сильно уставать. Летти с грустью закрыла крышку пианино.

Что будет делать отец, если с мамой что-нибудь случится? Отец был немножко мечтатель. Он всегда много говорил, что надо бы сделать, но никогда ничего не делал. Он не был тяжелым человеком, скорее ленивым, и матери приходилось все решать за него. Ее родители держали лавку железной утвари и с детства приучали мать к делу. Если бы она была с отцом построже, он, может быть, работал бы энергичнее и у них было бы больше денег. Отец любил красивые вещи. Они с матерью раньше часто ругались из-за какой-нибудь купленной мелочи, которую он отказывался перепродавать, нарочно назначая цену чуть выше, чем давали в ломбарде. Мама говорила, что иногда он бывает упрям. Но теперь они больше не ссорились, уже несколько месяцев.

Большинство его драгоценных находок украшали камин или покоились на полках, висевших над камином до самого потолка. Каждая из них говорила о пристрастии отца к красивым вещам.

Летти разделяла эту его страсть. Она любила ходить по магазинам, прикасаться к гладкой полировке дерева, ощущать шелковистость китайских тканей, любоваться формой фарфора и разглядывать картины.

Она услышала, как мать сказала:

– Пора выходить, Люси, дорогая. И ответ Люси:

– Церковь на соседней улице, мама.

– Я знаю, милая, но Винни еще надо собраться с мыслями, выпить чаю и что-нибудь съесть. Ей предстоит выстоять всю церемонию, прежде чем мы вернемся сюда на свадебный завтрак. Винни, ты не забыла надеть бабушкину подвязку… или что-нибудь старое? У тебя есть чистый носовой платок, милая? Тебе помочь?

– Нет! – крикнула Люси в панике. – Не входи, пока Винни не будет готова. А то не получится сюрприза.

– Ее имя Лавиния! – раздался раздраженный голос отца. – Черт бы побрал этот проклятый воротник! Мать, посмотри, как его прикрепить. Он редко называл ее Мейбл.

Внезапно из спальни донесся пронзительный крик:

– Люси, она свалится! Я это точно знаю! Прямо в середине церемонии с меня свалится фата, и я буду выглядеть круглой дурой.

– Она не свалится! – обиженно возразила Люси: ее парикмахерские способности были поставлены под сомнение. – Я хорошо ее прикрепила.

– Если она свалится, я прокляну тебя! Я не выйду замуж. Я убегу из церкви, да, да!

– Люси! Винни!

В спальне появилась мать.

– Винни, ты испортишь всю косметику, если будешь плакать.

– Но ты только посмотри, мама! – простонала она. – Она же болтается.

Вслед за матерью в спальню вошла Летти, а за ней отец. В центре комнаты стояла сверкающая красотой невеста, и лишь на лице ее застыло обиженное выражение. От восхищения глаза Летти широко раскрылись, она совсем не притворялась, потому что Винни была действительно прекрасна.

– О Боже! – выдохнула она. – Я никогда не видела таких красавиц!

В серо-зеленых глазах Винни появилась надежда.

– Тебе кажется?

– Кажется? Да я уверена, что твой Альберт свалится без сознания, как только увидит тебя. И, возможно, священник тоже. Ты выглядишь… ты выглядишь, как Кэрол Маккомас.

Она не могла бы подобрать более удачного сравнения. Кэрол Маккомас была любимой актрисой Винни. У нее была лебединая шея, идеальные черты лица и изумительная кожа цвета персика. Винни старалась во всем ей подражать. В своем белом, с длинным шлейфом и высоким воротником подвенечном платье, на котором пенились кружева, Винни была так на нее похожа, что у Летти захватило дух.

– Твой Альберт не знает, как ему повезло, – вздохнула она, пожалев на мгновение, что это не она стоит в центре спальни.

На лице Лавинии застыла нерешительность.

– О, я надеюсь, что ему понравится, как я выгляжу. Мать прижала платок к губам. Летти с горечью поняла, как ей хочется обнять дочь, которая скоро покинет их дом и будет жить новой жизнью с мужем, но она боится передать этой прекрасной девочке свою болезнь.

– Ему непременно понравится, – прошептала она, и ее голос задрожал.

Единственный мужчина в этом женском семействе, Артур Банкрофт, украдкой провел пальцем по внезапно увлажнившимся глазам.

– Тебе пока лучше спрятаться, Лавиния, пока гости не пришли, – сказал он неуверенно. – Пусть они тебя не видят до начала церемонии.

С этими словами он проводил старшую дочь в свою комнату, надежно спрятав от посторонних глаз до тех пор, пока от ее появления в церкви у всех не захватит дух.

Летти, наконец, могла вверить себя искусным рукам сестры и надеть свой новый корсет и платье, которое висело под покрывалом за дверью с тех пор, как его сшила мамина подруга, миссис Холл, вдова, жившая на углу Бетнал Грин Роуд. Материал был куплен в магазине «Дебенгем и Фрибоди», что на Оксфорд-стрит, – яблочно-зеленый крепдешин, хорошо шедший к ее золотисто-каштановым волосам. У Люси было бледно-голубое платье – великолепная работа все той же миссис Холл.

Не слишком причудливое, оно отлично сгодится и в качестве воскресного платья. Оно было с оборками, крошечными складками тюля в виде розочек, талию опоясывала сатиновая лента, а юбка слегка расширялась в шлейф. Миссис Холл сделала также и шляпки, и они тоже являли собой приятное зрелище: добрых двадцать дюймов в ширину, с бантами из тюля и множеством искусственных цветов. Сами шляпки крепились к волосам с помощью шляпной булавки с перламутровой головкой.

Летти безропотно доверила себя быстрым и уверенным рукам Люси. Люси могла бы стать хорошей модисткой в одном из первоклассных магазинов, вроде Диккенса и Джоуна, но отец не позволял им идти работать, как это делали девушки из бедных семей. К тому же он не считал работой прислуживание в магазине за жалование, которого едва хватит на карманные расходы.

Люси отступила назад, насколько позволяла стоявшая позади кровать, чтобы осмотреть свою работу, и в этот момент раздался звонок в дверь. Магазин, конечно, был закрыт, объявление на двери объясняло причину.

– Готово, – удовлетворенно вздохнула Люси.

Летти посмотрелась в зеркало, стоящее на маленьком старинном шкафчике, и не смогла придраться к сестре. Они обе стояли рядом – одной восемнадцать, другой двадцать, – обе в воздушных крепдешиновых платьях, в великолепных шляпках, длинных перчатках; их талии были элегантно стянуты, лица возбужденно сияли.

– Мы вовремя успели. Надеюсь, это не семейство Альберта. Каково им будет попасть из своего шикарного квартала к нам в Бетнал Грин!

Вдруг Люси услышала за окном знакомый красивый голос. Невольно бросив взгляд на узкую, заваленную хламом спальню, она побежала к окну и посмотрела вниз на людей, ожидавших, когда их впустят в дом.

Через мгновение она отдернула голову, ее глаза засияли, а лицо оживилось.

– Это он! Это Джек! Я думала, что он пойдет прямо в церковь, а он пришел сначала сюда. О Летти, может, он наконец заговорит «об этом»? Как ты думаешь?

– Он приезжает к нам уже семь месяцев, – сказала Летти, улыбаясь. – Мне кажется, уже пора. Может быть, только не прямо сейчас.

Но Люси ее не слушала.

– Я знаю, что он думает об этом. Я уверена, он скоро попросит у отца моей руки.

Она познакомилась с Джеком Морекроссом, когда Альберт однажды привез его к ним в гости. Это был долговязый молодой человек с приятными чертами лица, прямыми рыжеватыми волосами и серьезными голубыми глазами, на три года старше Люси. Он жил недалеко от Альберта. Его отец владел маленькой типографией, доставшейся ему от своего отца, когда тот удалился от дел. Это был более удачный улов, чем те юноши, что вертелись вокруг нее, большинство из которых не имели ни перспектив, ни желания чего-либо достичь в жизни. Люси не стала терять времени и поймала красивого Джека на крючок.

Летти втайне завидовала сестре: у нее самой не было никого, кто был бы хоть наполовину достоин даже того, чтобы погулять с ней. Местные парни увивались за ней, надеясь, что однажды она позовет кого-нибудь из них познакомиться с родителями, но она и близко никого не подпускала, мечтая об очаровательном принце, который сведет ее с ума. Все девушки на это надеются.

– Однажды ты встретишь хорошего, красивого парня, – часто говорила мать и сразу переводила разговор на Билли Бинза, чьи родители держали бакалейный магазин выше по Клаб Роу. С грубоватыми чертами лица, коренастый, примерно ее возраста, он давно пытался за ней ухаживать. И он ей тоже нравился, а вот его фамилия – нет. Только вообразите – Летти Бинз!

Люси отошла от окна, потупив глаза. Было слышно, как мать спускается в магазин, ее шаги эхом отдавались по узкой, покрытой линолеумом лестнице.

– Он привел приятеля. Он говорил, что приведет. О Джек!

Люси снова высунулась из окна, трясясь от смеха. Когда дверь в магазин отворилась, она быстро спрятала голову.

– Его отец – друг отца Джека. Мы с Джеком подумали, что он составит тебе хорошую компанию.

Летти почувствовала раздражение.

– Вы подумали… Знаешь, Люси, ты много на себя берешь! Я сама могу найти себе кавалеров.

Люси обиженно посмотрела на нее.

– Я думала, что он тебе понравится. Во всяком случае, он интереснее, чем те, кто вертится вокруг тебя. Он очень образован.

– Мне наплевать, даже если он Лев Толстой, – возразила Летти, которая в школе еле-еле одолела «Войну и мир». – Я не хочу, чтобы этот «кто-то» таскался за мной весь день и говорил, какой он умный. И что мне ему отвечать? Мне такой не нужен.

Люси надула губы. Ее благие намерения не были оценены.

– Но это все-таки лучше, чем ребята, которые живут здесь. Джек говорил, что он очень красив. И у него куча денег. Его зовут Дэвид Бейрон. Ему двадцать восемь лет и…

– Двадцать восемь! Мне не нужно никаких двадцативосьмилетних…

Она умолкла, потому что гости показались в гостиной, и Люси поспешила навстречу Джеку, увлекая ее за собой. Они уже были в гостиной, когда в дверь снова позвонили, и матери опять пришлось спускаться в магазин.

Джек стоял около дивана, сосредоточенно разглядывая шляпу, которую держал в руках. Его друг тоже учтиво снял шляпу, но если и чувствовал неловкость, впервые находясь в чужом доме, то не показывал виду. Он был высокий, темноволосый, с карими глазами. Летти успела его разглядеть, когда Люси тащила ее за собой. Он выглядел очень взрослым и респектабельным в своем ладно сшитом темно-сером костюме, и Летти почувствовала, что ее щеки запылали. Она еще больше рассердилась на Люси, которая бросила ее и взяла Джека за руку.

Кто-то кашлянул, и Летти повернулась к окну. Перед ней стоял отец, слегка ослепленный солнечным светом, проникавшим через толстые кружевные занавески. Он не ждал и не одобрил прихода поклонника его второй дочери, да к тому же вместе с совсем посторонним человеком. Им обоим следовало бы идти прямо в церковь. Чтобы скрыть смущение, он стал набивать трубку.

Люси уверенно взяла незнакомца за руку и повела его к сестре.

– Летти, – начала она сладким голосом, – это мистер Дэвид Бейрон, приятель Джека. Дэвид, это моя сестра Летти…

– Ее имя Летиция, – донесся недовольный голос отца из облака табачного дыма от уже разгоревшейся трубки. Запах матросского кубрика наполнил комнату. – Если ты собираешься кого-нибудь знакомить, Люцилла, называй имена правильно.

Ее энтузиазм сразу иссяк. Она бросила на отца обиженный взгляд, однако возможность дальнейшего знакомства была прервана появлением новых родственников, хлынувших в дверь, как орды Чингизхана: дядя Уилл – брат Мейбл, его жена Хетти и трое их детей-подростков: Берт, Джордж и Этель, сестра Артура Милдред, ее муж Чарли, затем еще кузины Виолетта и Эмма, только достигшие подросткового возраста. В комнате вдруг оказалось много народу, все целовались друг с другом, словно съехались сюда с разных концов земного шара, а не жили друг от друга на расстоянии нескольких трамвайных остановок. Семейство дяди Чарли жило в Уайтчепл, а дяди Уилла – в Степни.

– Мы столкнулись в дверях, – весело объяснил дядя Чарли. Его шутки всегда были немного грубоватыми, и Летти он не очень нравился. – Мы решили заявиться к вам, вместо того чтобы сразу идти в церковь. Смешно, что тебе, Уилл, пришла в голову точно такая же мысль. Вот мы и столкнулись в дверях, правда? Очень смешно. Какое смешное совпадение.

Мать, запыхавшись, вошла в гостиную, закашлялась и прижала ко рту платок. Внимание Летти на мгновение переключилось с мистера Дэвида Бейрона на мать, которая села на стул, стоящий между диваном и камином. Она выглядела, как маленькая мышка, которая только и хочет, чтобы побыстрее забиться в норку подальше от посторонних глаз. От навернувшихся слез у Летти защипало глаза, в горле встал комок. Она постаралась взять себя в руки, шмыгнула носом и закусила губу. Она не могла расплакаться на виду у всех, особенно в присутствии этого самоуверенного незнакомца.

– Мама, с тобой все в порядке? – спросила она и сразу почувствовала, что невольно привлекла к матери взгляды всех присутствующих.

Мейбл улыбнулась и встала со стула.

– Эти проклятые лестницы, – сказала она прерывающимся голосом. – Они всю душу из вас вынут.

Она даже сумела засмеяться, но это не уменьшило смущение гостей, понимавших, что их внезапный приход доставил ей неудобство, которого можно было избежать.

– Мы уже собирались идти в церковь, – продолжила она поспешно. – Пойду посмотрю, как там Винни. Сейчас за ней должна приехать карета. Артур, – она посмотрела на мужа, который все еще курил трубку, – оставайся с невестой и подружками. И не забудь, что тебе нужно будет провожать невесту.

Она всем улыбнулась.

– Слишком много хлопот, когда это в первый раз.

Она вышла, и неловкое молчание сменилось ненатурально оживленным разговором. Все решили, что пора идти, и стали подталкивать друг друга к двери, как взвод новобранцев, неуверенных, получили они команду или нет. Летти хотела побежать за матерью с нелепой мыслью извиниться, но мать, видимо, не считала, что ей есть за что извиняться. Летти осталась там, где стояла, недалеко от Люси и напротив Дэвида Бейрона.

Летти заметила, что он смотрит на нее, и поняла: он догадывается, что с ее матерью, хотя никто этого не мог ему сказать. О таких вещах не говорят. А если и говорят, то только в семье и только шепотом. Это слово как будто само не позволяет произносить себя громко.

Казалось, он также знает, что она чувствует, но она не нуждалась в его жалости, и ее первой реакцией было немедленно обидеться. Ей было неприятно, что совершенно незнакомый человек заглянул ей в душу. И хотя раздражение было совершенно неразумной реакцией, она все больше начала выходить из себя, ее лицо запылало.

– Что он о себе думает? – прошипела она Люси, но та в ответ только захихикала.

Летти рискнула посмотреть на него, когда родственники, наконец, стали спускаться по лестнице. Она увидела, что он направляется к ней, и ее щеки запылали еще сильнее. О Боже, что он собирается ей сказать? И что она сможет ответить? Он наверняка говорит как джентльмен, а она… она, скорее всего, будет выглядеть круглой дурой…

Дальше Летти действовала инстинктивно. Схватив за руку своего пятнадцатилетнего кузена, она громко произнесла:

– Давай пойдем скажем маме, что мы уходим.