Похищенные годы

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

После того как ушли рабочие, которые занимались отделкой интерьера, остаток утра Летти посвятила наведению порядка. Сделав все, что было можно на данный момент, она решила вернуться домой. Закрыла магазин на ключ и опустила его в сумочку.

Слишком потрепанная сумочка для женщины, которая только что стала владелицей собственности на Оксфорд-Стрит. Да и одежда могла бы быть более модной – удобное, но простое зеленое осеннее пальто было отнюдь не элегантным. Но хорошая одежда будет позже – не может не быть, если она хочет утвердиться в роли хозяйки престижного магазина. А до тех пор нельзя выбрасывать деньги на тряпки, особенно если учесть, во сколько им обошлась аренда помещения.

Суммы, переданной Билли родителями, хватало на первое время, но какой толк во всех этих тратах, если в дальнейшем прибыль не окупит вложенных средств?

Летти испытывала чувство вины из-за денег, которые пришлось взять у Билли, хотя он и настаивал, что имущество супругов нераздельно. Она почувствовала себя еще более неловко, когда он не взял ничего для себя. Но Летти мечтала о магазине так долго, что, когда подвернулось это помещение, она не могла не пойти на компромисс со своей совестью.

Летти не получала никаких денег от магазина отца, так как он жил на ренту с него. Она не могла его обвинять, но все же обиделась, подумав, что тот мог бы и предложить какую-нибудь помощь дочери.

Однако оставались его картины. Отец сказал, что она может сохранить их в память о прошлом, но необходимость в наличных деньгах перевесила сентиментальные воспоминания. Один из торговцев антиквариатом предложил Летти по пятьдесят фунтов за картину, заметив, что викторианская живопись не пользуется сейчас спросом. Не пользуется спросом, да, но не пятьдесят же фунтов! Она отнесла их другому антиквару и выручила вдвое больше – во всяком случае, этого было достаточно, чтобы оплатить установку освещения и оборудования в ее магазине.

Вопрос с закупкой товаров Летти решила просто, взяв в банке кредит, с выплатой четырех процентов годовых. Как удастся расплатиться, если магазин не будет приносить прибыль. Бог знает, но Летти была настроена оптимистично и верила в лучшее. На прошлых выборах победили консерваторы, впервые с тысяча девятьсот двадцать первого года у людей появилась надежда, в Парламент прошла первая женщина-депутат – так что может помешать Летти Бинз преуспеть в выбранном ею деле?

Захлопнув сумочку, Летти энергично зашагала по Оксфорд-стрит. Голова высоко поднята, плечи расправлены – точь-в-точь ее мать в тридцать три года, гордая и сильная духом женщина.

На остановке она села на тридцать второй автобус до Сторедитча. Учитывая приподнятое настроение, стоило бы взять такси, но, пока магазин не открыт, автобус был более подходящим видом транспорта.

Летти исподтишка разглядывала пассажиров, думая: «А если бы они знали, что у меня собственная галерея на Оксфорд-стрит?» Не стоит говорить магазин, помещение достаточно вытянутое, чтобы называться галереей. По крайней мере она надеялась, что ее «дело» будет достойно такого гордого названия. Было сумасшествием затевать его, но если бы она не сделала этого сейчас, то не сделала бы никогда.

– Теперь, когда все здесь отделано, он кажется меньше в размере, – заметила она днем, вернувшись в магазин с Билли и Кристофером.

Ее речь стала более грамотной с тех пор, как вернулся Кристофер. Во многом из-за него, ведь, подавая пример, она могла помочь и ему не утратить привитую с детства правильную манеру говорить.

– Но здесь очень подходящая витрина, – продолжила Летти.

Витрина представляла собой небольшие квадратные окна, окруженные лакированными рамками темного дерева, в таком же стиле была сделана и дверь.

Они стояли, оглядываясь вокруг. Стены голубого цвета, стеклянные стеллажи, отражающие свет электрических ламп, темно-синий ковер на полу. Всю свою жизнь Летти провела, ходя по линолеуму. Смешно, но в новом магазине оказалось уютнее, чем в квартире, где она жила.

– Вид очень утонченный, вам не кажется? Билли с готовностью согласился. Кристофер молчал.

– Конечно, магазинчики рядом очень маленькие, – тараторила Летти, стараясь не смотреть на сына, – но в этом-то вся прелесть. Они кажутся более дорогими.

Билли вновь поддержал ее, но Крис, как она теперь называла сына, подражая его школьным приятелям, хранил сердитое молчание, не выказывая никакого интереса. Высокий для своих восьми лет, он даже после восемнадцати месяцев, прожитых в ее доме, не простил мать.

Летти была вынуждена объясниться с ним намного раньше, чем она предполагала – так сильно он хотел вернуться к Винни. Ей казалось, что Кристофер, раз он сын Дэвида, будет сочувствовать ей. Но он не сочувствовал.

– Я тебе не верю, – кричал Кристофер. – Ты врешь. Я знаю, кто моя мама, и я хочу домой!

Она так и не помнила отчетливо, как удалось убедить Криса, что именно она настоящая мать. Но каким-то образом Летти рассказала о себе и о Дэвиде, и о том, как его забрала и воспитала старшая сестра.

После того разговора Крис окончательно замкнулся. Он часто молчал, уединялся и отвечал коротко только тогда, когда обращались непосредственно к нему. Но больше не просил вернуть его Винни. С течением времени он стал более разговорчивым, но Летти было больно каждый раз, когда она видела, насколько общителен был Кристофер с друзьями и каким сдержанным становился дома.

Оценки в школе были ужасными, и учителя постоянно вызывали Летти. Она поговорила с Крисом, стараясь быть спокойной и терпеливой. Он слушал молча, с опущенными глазами, его покорность – как барьер, который она не могла преодолеть.

В восемь лет он был вылитой копией Дэвида, и Летти расстраивалась до слез, видя его таким обиженным, таким непрощающим. Скорее всего, Кристофер не разобрался в том, что она ему рассказала. Он понимал только, что Винни не его мать, и это внесло смятение в душу ребенка. Летти знала, что ему тяжело, и с болью замечала, как старательно Крис избегает называть ее «мамой».

– Очень выгодно, когда вокруг такие милые магазины, – продолжила она вслух.

В одном продавали дорогую одежду – ничего дешевле пяти фунтов. Другой был книжной лавкой. И Летти надеялась, что окружавшая их атмосфера избранности немного поможет ее галерее, привлекая богатых покупателей.

– Нам повезло, что мы так вовремя нашли помещение, – призналась она Билли, когда они отошли в сторону, чтобы еще раз полюбоваться на принадлежавший им магазин. – Октябрь – идеальное время для открытия, учитывая, что скоро Рождество. И люди с деньгами станут искать оригинальные подарки за не слишком высокую цену. Но и не за низкую, иначе они недоверчиво уйдут.

Она продолжала болтать без умолку, пока они возвращались к автобусной остановке. Причина – в сильном возбуждении, конечно, но она в эти дни всегда говорила слишком много в присутствии Криса, стараясь заполнить возникающие в разговоре паузы.

– Да, октябрь – самое лучшее время, – повторила она решительно, пока они медленно, сообразуясь с силами Билли, шли к автобусу.

Потребовалась еще одна неделя, прежде чем они смогли открыться. В новом платье из зеленой шерсти, прямого покроя, с низкой талией и самой модной длины – чуть прикрывающее колени, Летти в девять утра в понедельник была готова к открытию магазина. Она провела здесь все выходные, оставив Билли дома, так как ему нездоровилось.

В октябре по утрам все чаще сгущался туман, тяжелый, пахнущий углем. И Билли, плохо переносящий непогоду из-за своих больных легких, дышал все тяжелее и тяжелее, а в его кашле появились хлюпающие нотки, так пугающие Летти.

Где-то в глубине сознания крутилась мысль, удастся ли ей совместить уход за Билли с необходимостью каждый день ездить на Оксфорд-стрит. Раньше ей просто нужно было спуститься со второго этажа, но подобное вряд ли возможно в этом новом районе, где стоимость аренды квартиры равна плате за несколько домов в Ист-Энде. Единственной радостью было то, что насколько Крис отдалился от нее, настолько же он полюбил Билли. Но ведь Билли ничего не сделал ему плохого. А, кроме того, Билли был именно таким человеком, которого все любили.

В тридцать шесть лет Билли выглядел намного старше. Лицо изрезано морщинами, щеки ввалились. В прошлом году он сбрил усы. «Это придаст мне более современный вид», – посмеиваясь, заметил он, но Летти подозревала: настоящей причиной стало желание выглядеть моложе. Если так, то это не удалось. «Мне ты больше нравился с усами», – сказала она ему в ответ, но, хотя Билли согласился снова их отращивать, он не стал этого делать.

Отбросив эти мысли, она вернулась к более неотложным делам и, пожалев, что Билли нет рядом, бросила вокруг последний взгляд, прежде чем повесить табличку с надписью «Открыто». Перед ее глазами предстали плоды многодневной работы. Не слишком большой ассортимент товаров, но Летти просто не могла совместить количество и качество, поэтому предпочла второе.

Четыре стеклянные витрины, одна над другой, вдоль бледно-голубой стены. На них полдюжины – не больше – прелестных переливающихся стеклянных ваз, мягкие цвета которых переходили от розового к голубому, от зеленого к серому. На других полках более дешевые копии (она все еще не могла себе позволить оригиналы) изделий из стекла известных фирм. Не такие насыщенные цвета, как у тех, но, тем не менее, довольно хорошие изделия. Стеклянная и хрустальная посуда из Австрии, Швеции, Германии и Италии. На меньших по размеру полочках разместились статуэтки животных, сделанные из кости, алебастра и фарфора. Фигурка девушки, выполненная в бронзе. Одна нога поднята в изящном пируэте, платье развевает невидимый бриз. В отдельной витрине Летти поместила маленького нефритового Будду и лакированный крест, ниже – кошек, вырезанных из слоновой кости. На длинной низкой подставке – китайский фарфор.

Летти задумчиво смотрела на выставленные предметы. Выглядят очень изысканно, особенно когда нежно подсвечены снизу. Она все еще не потеряла способности представлять вещи в наиболее выгодном виде.

Никаких уродливых чайных наборов или обеденных сервизов, поцарапанных столов и дешевых ваз. Она предлагала на продажу только Ворчестер, Дерби и Челси, а также изделия из дрезденского фарфора. Летти отказалась от мысли продавать мебель. В магазине тесновато, так что лучше не рисковать испортить общее впечатление. Однако картины здесь были. Немного, но все оригиналы – экспрессионисты, абстракционисты, несколько художественных фотографий, поражающих своим совершенством. Явно на любителя, но чутье Летти подсказывало, что они будут проданы, так как входят в моду. Ни одна картина не принадлежала кисти известного художника, но когда-нибудь… когда она станет владелицей настоящей галереи…

Одна мечта сбылась, но на смену тут же пришла другая. Летти думала о будущем, хотя еще не обслужила ни одного покупателя!

Вот так, уставшая, но полная надежд, она и открыла свой магазин на Оксфорд-стрит в тот первый день, жалея, что нет шампанского, чтобы отпраздновать это событие и нет рядом человека, с которым она могла бы его выпить. Тут она вспомнила о Билли, и страх за него немного приглушил радостное ожидание.

– Ты не представляешь, как мне приятно, что ты пришел, – Винни не отрывала глаз от Кристофера. Она была вне себя, увидев его на своем пороге, тут же затащила в дом и обняла – настолько сильной оказалась радость. И беспокойство тоже – ведь это нешуточное дело для девятилетнего мальчишки – одному проделать такой путь.

Она уже несколько раз сказала ему об этом, все еще не оправившись от шока.

– Они будут волноваться, где ты.

– Нет, не будут. – Крис сидел, зажав в руке бокал с лимонадом, и, пока его тетя прихлебывала чай, оглядывал комнату, которую когда-то хорошо знал. А сейчас все выглядело странным и незнакомым, хотя на самом деле обстановка осталась прежней, за исключением, пожалуй, обоев и занавесок. – Я сказал, что пошел в парк и не вернусь до пяти часов вечера.

Винни нахмурилась, услышав в его речи акцент кокни.

– Прошло много времени, с тех пор как ты ушел. Два года. Я так скучаю по тебе.

Он снова посмотрел на женщину, которую раньше называл «мама», неожиданно почувствовав острое желание заплакать. Но ведь мальчики в девять лет не плачут. Дома приятели засмеют его, если узнают.

Он называл это домом – улицы, на которых играл последние два года. А после летних каникул они переезжают. Дела на Оксфорд-стрит шли так успешно, что появилась возможность снять квартиру над магазином. «Все или ничего!» – объявила его мать. Три комнаты и кухня, с высокими потолками и широкими дверьми. Но негде играть. И ему придется идти в новую школу, расставшись с Данни, его соседом, с другими школьными товарищами. Сплошные перемены, ничего, кроме перемен.

Кристофер мечтал вернуться сюда, где жизнь текла ровно, где было место для игр – большой сад, парк. Он бы играл здесь с братьями… нет, правильней их называть кузенами… Альберт, Джордж, Артур. Хотя, возможно, сейчас они и не стали бы с ним играть. Альберт, которому исполнилось пятнадцать, скоро пойдет в колледж, а остальные двое учились в старших классах школы. Для них он оставался ребенком, хотя в свои девять лет Крис был очень высоким – высоким и тощим. Он судорожно сглотнул.

– Мне нельзя долго оставаться, – проговорил он, глядя в стакан. – Они не знают, что я поехал к вам.

Он сказал, что пойдет с друзьями в парк Виктории. Был чудесный августовский день, ему вручили пакет с бутербродами, яблоко, бутылку лимонада и наказали вести себя хорошо. Кристофер чувствовал, что он в некотором роде предатель, так как уехал без спросу, к тому же взял из копилки два шиллинга – заплатить за билет в автобусе. В течение многих месяцев он мечтал сбежать и поговорить с ней – той, которой говорил «мама» и которую сейчас должен называть «тетя Винни», – спросить, почему она позволила им забрать его.

Взрослые такие двуличные и непорядочные. Он ненавидел их ложь. Вот если бы он солгал или сделал что-нибудь недостойное, его бы наказали – даже бы пикнуть не успел. Нет, взрослые очень нехорошие, за исключением, может быть, дяди Билли. Крис так его называл. Он сам попросил, сказав, что приходится мальчику только отчимом. Крис уважал и любил его за это.

– Ты должен остаться и поесть, – настаивала Винни.

Она нервно покусывала нижнюю губу, соображая, как бы уговорить его задержаться подольше, переночевать здесь. Может быть, даже остаться на два дня.

– Я позвоню твоей… твоей матери. Объясню ей…

– Нет, не надо. – Крис поспешно опустил стакан и вскочил на ноги. – Она не должна знать, что я был здесь. Она думает, что я пошел в парк и вернусь к пяти. Я не хочу, чтобы она узнала.

Винни поставила чашку и блюдце на маленький, покрытый белой салфеткой столик.

– Тогда почему ты пришел?

– Потому что хотел спросить – любите ли вы меня?

В глазах Винни появились слезы.

– Конечно, я люблю тебя, Кристофер.

– Хотя вы и не моя настоящая мама?

– Я люблю тебя, как своего собственного сына.

– Тогда почему вы отдали меня?

– У меня не было выбора, милый. – Винни принялась быстро объяснять, что сначала не обратила внимания на необходимость официального усыновления, а после смерти мужа так горевала, что эти вещи полностью выпали у нее из памяти. А потом было слишком поздно. Его мать вышла замуж – за ужасного кокни Билли Бинза, а ведь он инвалид. Без сомнения, она это сделала нарочно, лишь для того, чтобы вернуть сына назад, хотя как она могла опуститься так низко…

Лицо Винни исказила гримаса ненависти, глаза сузились, губы искривились.

– Я имею в виду – кто захочет выйти замуж за такого человека по своей воле? Со всеми его дурацкими словечками. Он просто ничтожество.

– Он не ничтожество, тетя Винни, – взорвался Крис, защищая человека, которого искренне любил. – Он самый распрекрасный…

– Вот видишь, – торжествующе бросила Винни. – Разве можно так неграмотно говорить мальчику, который раньше ходил в хорошую школу?

Крис не обратил внимания на ее слова.

– Вы не имеете права говорить о Билли так, потому что…

Он вовремя остановился, чтобы не произнести «я люблю его». Это было бы нелояльно, хотя он и не понимал – по отношению к кому. Но тетя Винни не слушала его.

– А твоя мать не лучше! Вести себя, как она вела, а потом расстроиться, потому что попала в беду.

Винни схватилась за чашку и отпила несколько глотков, прежде чем продолжить.

– Она считает, что это моя вина. А я предложила ей забрать тебя, чтобы избежать скандала. Ей-то уж не пришлось сталкиваться с теми трудностями, которые я испытала, пока растила ребенка. Полночи не спала, если ты кричал, кормила из бутылочки. А потом, когда ты вырос, она и заявилась. Решила взять сына обратно, когда трудности уже позади!

Чашка опустилась на блюдце, и раздавшийся стук отозвался в ушах Кристофера словно выстрел.

– Твоя мать не заслуживала моей помощи, – жестко сказала Винни. – Проститутка, вот кто она. Этот мужчина – твой настоящий отец… Бог знает, сколько раз они… ну, в общем, делали то, что делали. Ты не поймешь. Но в результате появился ребенок. И она всегда была непорядочной женщиной. О да, она расстроилась, когда он ушел, но только потому, что не удалось заставить его жениться и сделать из нее приличную женщину. Она ничем не лучше, чем обычная уличная девка.

– Неправда, – Крису наконец удалось заговорить. – Не говори так о моей маме!

– Твоей маме? – удивленно посмотрела на него Винни. – Разве она воспитывала тебя? Все самое тяжкое пало на мои плечи, и я для тебя больше мать, чем она когда-нибудь будет…

– Не смей так говорить! – От возбуждения он переступал с одной ноги на другую. – Не говори так о ней! Она плачет. Я сам видел. Она разговаривает с моим отцом, когда думает, что одна. А потом плачет.

Неожиданно его пронзило острое желание защитить Летти. Она с такой добротой относилась к нему. Она и дядя Билли. А тетя Винни, которая вела себя как мать, наказывала его недрогнувшей рукой, когда он вел себя плохо, а теперь она рассказывает, какой он был обузой. Не она его мать! И никогда не была. А сейчас пытается изобразить его настоящую маму ужасным человеком. Он этого не потерпит.

– Она моя мать! – закричал он, заставив Винни вновь нахмуриться. – Она моя мать, – повторил он, едва ли понимая, что этим навсегда связывает себя с Летти. – И я не позволю тебе так говорить о ней. Я должен ехать домой.

– Но ты не можешь… – Крик Винни был полон отчаяния, она вскочила, растопырив руки, безуспешно пытаясь задержать его. Крис отшатнулся.

– Я должен идти. Я не буду рассказывать маме то, что вы тут о ней говорили. – Он впервые по собственной воле назвал Летти мамой.

– До свидания, тетя Винни! – прокричал он и ушел из дома, который когда-то считал своим, ушел от женщины, которую знал как свою мать.