Похищенные годы

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

– Они ничего не смогут сделать, – заметил Кристофер. – Честно говоря, мам, никогда не встречал такой семейки – сплошные ссоры. Но на этот раз тетя Винни и тетя Люси суетятся напрасно. Когда мужчина повторно женится, то имущество после его смерти автоматически переходит к супруге, если, конечно, в завещании специально не оговорена доля детей от предыдущего брака.

Ему нравилась юриспруденция, и в сентябре он приступил к занятиям в Кембридже. Летти очень гордилась сыном и страшно скучала по нему.

Все было бы не так плохо, если бы они с Дэвидом были женаты. А так, дни тянулись бесконечно. И хотя работа в галерее отнимала много времени, Летти жила постоянным ожиданием конца недели, когда на два благословенных дня приезжал Дэвид.

В канун Нового года, чувствуя необходимость чем-то заняться, она организовала представление работ молодого итальянского художника – это была ее первая попытка провести такого рода выставку. Наградой стала череда бессонных ночей, когда Летти снова и снова укоряла себя, что переступила черту, пытаясь проникнуть в мир, к которому не принадлежит. Но, как оказалось, ее ждал небывалый успех.

Дэвид пришел на открытие, поздравил, заметив, что очень горд и восхищен ее мужеством.

Поздней весной Летти уговорили выставить картины художника, только недавно переехавшего в Англию. Среди них были и индустриальные пейзажи. Результатом стал заказ от могущественной текстильной компании, руководство которой решило украсить подобными картинами каждое отделение фирмы.

Для Летти финансовый успех значил неизмеримо меньше, чем престижность прошедших выставок. Всю жизнь она хотела стать кем-то выдающимся. А сейчас, когда мечты начали сбываться, единственным ее желанием было вести тихую и спокойную семейную жизнь с Дэвидом.

Тяжелее всего были вечера, когда ее мучила мысль, правду ли сказал Дэвид, что его жена холодна с ним, – не любит и не заботится о нем, предпочитая развлекаться с себе подобными. Долгие вечера, проводимые в одиночестве, нисколько не рассеивали ее сомнений.

Сидя за столом с бухгалтерскими книгами или счетами – чашка кофе остывает рядом, – она ловила себя на том, что иногда подолгу бездумно смотрит в стену.

А в выходные накопленные за неделю раздражение и подозрительность почти сводили на нет удовольствие, вызванное приходом Дэвида. Она в ярости, а он испуганный, покорный и недоумевающий, в чем причина ее гнева.

– Ты знаешь, почему я злюсь, – говорила Летти. – Был август – время отпусков, когда дороги забиты семьями, едущими отдыхать на заваленных поклажей автомобилях. Крепкие молодые ребята с рюкзаками направляются в горы, группки девушек, работающих в магазинах и офисах, надев самые нарядные платья и не переставая хихикать, глазеют по сторонам в поисках подходящего парня на переполненных пляжах южной Англии. А Летти оставалась в своей квартире и ждала Дэвида.

Сегодня они наслаждались долгим летним вечером на берегу реки в Ричмонде, вернувшись домой уже в темноте. Выпили кофе, смеясь над какой-то шуткой. А потом вдруг неожиданно завязалась ссора. Как всегда.

– Ты знаешь причину, – накинулась на него Летти. – Это она. И ты! Сколько лет я должна сидеть и ждать, когда один раз в неделю ты соблаговолишь почтить меня своим присутствием? Ты сказал ей про Кристофера? Нет?! Твой сын, а ты стыдишься признать его!

– Ты говоришь глупости, Летиция.

– Не называй меня Летиция! – кричала она, испытывая ненависть к стоящему рядом мужчине. Но все обычно кончалось одинаково. Она бушевала, оскорбляла Дэвида, а потом рыдала на его плече, прося прощения, позволяя увлечь себя в кровать и заняться любовью. Но сегодня они еще не дошли до той стадии.

– Как долго ты предполагаешь держать меня в таком положении? Сто лет назад ты обвинял меня, что я затягиваю события, не торопясь выйти за тебя замуж. А теперь все наоборот. Но я не готова ждать вечно. Если ты сам не скажешь ей про Кристофера… Если ты не заставишь ее развестись, то мы не будем больше встречаться.

Сколько раз она уже говорила эти слова? Сколько раз она видела его побледневшее лицо, полное отчаяния, видела, как он кусает губы, беспомощный и одинокий, так как Мадж не собиралась разводиться с ним, а она, пока это не произойдет, отказывалась жить с ним? Почему они с Мадж заставляли этого мягкого человека вести собачью жизнь? Может быть, именно потому, что он был таким мягким? И что плохого, если Дэвид поживет на Оксфорд-стрит, пусть даже будучи женатым на Мадж?

Его лицо стало бледным. Нет, не бледным – серым. Тяжело дыша, словно это ему доставляло неизмеримую боль, Дэвид схватился рукой за грудь.

Летти мгновенно перестала кричать.

– Что случилось?

– Ничего страшного. – Он сморщился. – Просто неожиданная боль. Она у меня время от времени бывает.

– Где болит? – Летти вдруг пронзила мысль, что Дэвид далеко не молод – ему пятьдесят четыре.

– Да нигде особенно. – Он массировал место почти в центре груди.

Летти встревожилась, чувствуя, как на нее накатывает страх.

– Ты был у врача?

Дэвид улыбнулся и расправил плечи, радуясь, что ее раздражение прошло.

– Несварение желудка, скорее всего.

– Давно оно у тебя? – Голос полон любви и заботы.

Дэвид пожал плечами.

– Пару недель. Уже прошло.

– Мне кажется, тебе следует показаться врачу, – заметила Летти решительно, зная, что сама не успокоится, пока врач не подтвердит, что это всего-навсего желудочные колики. А иного и быть не могло, твердо сказала она себе.

– И что, ты думаешь, я должна делать?

Мадж вставила сигарету в костяной мундштук. Мундштуки выходили из моды, и все кинозвезды, такие как Кэтрин Хепберн или Джинджер Роджерс, курили сигареты с фильтром, с заученной элегантностью доставая их из коробки. Но Мадж достигла того возраста, когда женщина бессознательно продолжает цепляться за былые привычки, и мундштук был одной из них. Выпустив клубы душистого дыма изо рта, она повернулась к Дэвиду.

– Если решил сыграть на моей жалости, то лучше попробуй что-нибудь еще. Меня это не трогает.

Дэвид стоял около искусно сделанного обогревателя, который Мадж только недавно приобрела – она всегда старалась получше обставить их дом.

– Я сказал о больном сердце не для того, чтобы произвести впечатление. Просто решил, что ты должна знать.

– И сколько доктор отвел тебе? – Она говорила совершенно равнодушно, и Дэвид поморщился.

– Ты фантастическая сука, Мадж. Тебе было бы все равно, даже если бы я ответил: «шесть месяцев».

– А что, прогноз именно такой? – Она наклонилась, чтобы перевернуть ноты, стоящие на огромном пианино, которое она купила пару недель назад. Правда, играть на нем она так и не научилась.

– Он сказал, что возможность дожить до преклонных лет очень высока.

– Какая жалость! – Мадж улыбнулась и отошла от пианино. – Жалость для тебя, конечно. Хорошая попытка, дорогой. Но я не соглашусь разводиться, даже если ты будешь валяться у меня в ногах на последнем издыхании.

– Что ты хочешь, Мадж? Ведь я тебе не нужен. У тебя своя жизнь, у меня своя. Кругом полно знакомых, которые развелись, – сейчас разводы не редкость.

Она повернулась к нему, говоря жизнерадостно и весело:

– Скажем так, я не люблю играть вторую скрипку. И уж точно не собираюсь уступать мужа его любовнице. Владелица художественной галереи – твоя Летиция? Одна из этих чудаковатых женщин – сплошные шарфики и цыганские юбки? И ты предпочитаешь ее?

Дэвид спокойно посмотрел Мадж в глаза.

– Есть еще одна вещь, о которой я никогда не говорил. У нас с Летицией родился сын.

– Боже мой. – Мадж издала удивленный возглас, настолько же фальшивый, как и ее ресницы, приложив одну руку театральным жестом к груди. – Не говори мне, что ты еще можешь «это»! Какой сюрприз для тебя, да и для нее тоже.

Дэвид переждал взрыв визгливого смеха.

– Его зовут Кристофер, и в этом году ему исполнится двадцать лет.

– Так это было давно, дорогой? Ну, тогда я могу простить. Как же ты страдал, наверное. Думаешь, эта новость должна разозлить меня настолько, что я тут же соглашусь на развод? Ошибаешься! Боюсь показаться занудой, но, замечательно проводя время с друзьями, я не собираюсь выступать перед ними в роли брошенной жены.

Неожиданно она перестала смеяться. По обеим сторонам рта и на лбу появились морщины. Она посмотрела вниз и раздавила сигарету в пепельнице из розового мрамора.

– Я сделаю, что смогу, Дэвид, чтобы ты умер моим мужем, а не «бывшим мужем». Ясно?

– Вполне. Но я хочу, чтобы ты тоже кое-что уяснила. Дом и вся обстановка остаются тебе. Я больше не буду здесь жить.

– Разве дом означает все имущество? – Невеселый смех преследовал его, даже когда он вышел из комнаты. – Как обрадуется папочка!

Это была уже угроза.

Генри Ламптону недавно исполнилось семьдесят восемь. Мадж была его единственным оставшимся в живых ребенком, так как один сын и дочь умерли в детстве, а другой сын, который, как ожидалось, унаследует дело отца, погиб на войне. С тех пор единственной отрадой стала Мадж, о чем он так часто напоминал Дэвиду.

Прикованный к инвалидной коляске, Генри Ламптон не появлялся в совете директоров компании с тех пор, как четыре года назад умерла его жена. Он проживал в огромном доме в Южном Миммсе в компании медсестры, экономки и садовника.

Худой и слабый, закутанный в толстый шотландский плед в это холодное январское утро, он старательно подбрасывал дрова в камин. Слезящиеся глаза, тем не менее, твердо смотрели в карие глаза зятя. А в голосе отчетливо звучала насмешка.

– Думал прийти первым и рассказать? Мадж звонила мне только что.

Дэвид был спокоен.

– Мне казалось, что я должен вам все объяснить. Начиная с сегодняшнего дня я больше не живу на улице Барнет. Не могу там жить…

– Да, да. – Покрытая синими венами рука высунулась из складок пледа и резко взмахнула – почти комическое движение, если бы не злоба, вспыхнувшая в глазах старика. – Не надо повторять мне это сто раз. Может быть, я уже на пороге смерти, но вовсе не выжил из ума.

Он раздраженно повернулся, позвонив в бронзовый колокольчик, лежавший рядом на столике. Тут же в комнату вошла средних лет женщина с прямыми светло-серыми волосами и пухлыми желтоватыми щеками – по виду типичная медсестра. Генри Ламптон принялся зло выговаривать ей:

– Поправь сейчас же подушку сзади, она опять сдвинулась. Проклятая вещь. Надо найти что-нибудь другое, а то у меня болит спина.

Женщина ловко наклонила старика вперед, взбила подушку, снова уложила его и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. Оставшись вдвоем с Дэвидом, Ламптон бросил на него тяжелый взгляд.

– Думал прийти первым?

– Нет, просто я, как воспитанный человек, решил, что вам следует знать – мы с вашей дочерью больше не живем вместе.

– Имеешь в виду, что ты ее бросил. – Генри Ламптон наклонился вперед, выругавшись, когда подушка снова съехала вниз. Но на сей раз он не стал звонить в колокольчик, а так и остался сидеть, подавшись в сторону зятя, продолжая смотреть на него с ненавистью.

– Моя дочь сказала, что она не хочет никакого раздельного проживания и никакого развода.

– Понимаю, – тихо сказал Дэвид. – Но это не означает, что я продолжу жить с ней. У Мадж будут уже два основания для развода: супружеская неверность и нарушение брачных обязательств.

– И ребенок твоей любовницы, – закончил Ламптон. – Вы с Мадж жили счастливо до тех пор, пока ты не встретил ту женщину. Ты – единственный виновник неудачи вашего брака, и я полностью согласен с Мадж, что она имеет право не давать тебе развод. Так что, можно сказать, ты останешься в ее власти. И как тебе это нравится? – Он помолчал для пущей выразительности, а потом с удовольствием повторил: – Я спросил, как тебе это понравится?

– Мне все равно.

– Ты понимаешь, что тебе никогда не позволят жениться на этой особе?

– Да, но и в фарсе, называемом моя семейная жизнь с Мадж, я больше не собираюсь участвовать.

– Фарс? – Бледные губы искривились. – Другими словами, у тебя нет ничего общего с друзьями моей дочери. И поэтому ты собираешься разорвать свой брак.

– Он распался уже очень давно. – Сейчас выражение ненависти на лице Дэвида ничем не уступало по силе той, что читалась в глазах старика, хотя взгляд Ламптона, в отличие от его, оставался холодным и суровым.

– Твой отец стал моим преданным другом, когда ты еще был мальчишкой. С трудом верится, что ты его сын – в твои-то годы ведешь себя как дурак. А ты ведь директор компании, которую мы создали с Фредом Бейроном.

Слова не были особенно правдивыми, и Ламптон знал это. Они действительно подружились, когда вели дела. Но если первоначальный вклад Бейрона составлял два процветающих магазина, то Ламптона – только лавка, торгующая тканями. Так как Фред Бейрон внес и большую сумму денег, то у него оставался контрольный пакет акций, пока семьи не породнились и брат Генри Ламптона – Роберт – не купил достаточно акций, чтобы обеспечить тому место в совете директоров. Генри, конечно, купил акции для своей дочери; так же разумеется, поступил и Фред Бейрон. После смерти отца Дэвид унаследовал его долю, что дало возможность ему контролировать работу фирмы. Так и задумывалось, и считалось наиболее удачным, при условии, конечно, что они с Мадж будут счастливо жить вместе. Но был один еще более важный фактор – Генри Ламптон. Нет ли у него спрятанного козыря в рукаве?

– Так как ты получил пакет акций своего отца, – продолжил он, – я ничего не могу сделать, хотя мое заветное желание сейчас – увидеть, как ты уходишь из фирмы.

Дэвиду хотелось смеяться, но он постарался выглядеть не слишком довольным, зная, что Генри Ламптон все еще опасен. Он, очевидно, надеялся приберечь козыри, но мог разыграть их до своей смерти, передав акции Мадж.

От этих мыслей Дэвиду стало не до смеха. Достаточно росчерка пера, чтобы Мадж получила долю, обеспечивающую ей заметное влияние на дело фирмы, и могло потребоваться не так много усилий, чтобы Роберт Ламптон, ее дядя, встал на сторону племянницы. А Мадж при желании могла быть очень убедительной. Хотя пока Роберт Ламптон, который был на десять лет младше брата, благоволил к сыну Фреда Бейрона.

Голос Дэвида был спокоен:

– Жаль, что вы так думаете. Но у меня нет никакого желания продавать свои акции или уходить из фирмы. Разве могу я позволить, чтобы имя отца исчезло из названия фирмы?

Ламптон хихикнул.

– Я и не думаю, что имя моего друга исчезнет. Я почитаю и всегда буду почитать его память. Жаль, что не могу сказать то же самое о его сыне. Впереди меня ждет не так много лет. Но не думай, что тебе станет легче, когда я умру. Пока вы с Мадж состоите в браке, акции перейдут к вам обоим, но развод сделает ее единственной наследницей. С моей долей и тем, что у нее есть сейчас, Мадж будет достаточно приобрести еще несколько акций, чтобы вышвырнуть тебя, если ей так захочется. И ты ничего не сделаешь! Поэтому, если бы я был на твоем месте, Дэвид, я бы не один раз подумал насчет раздельного проживания и развода. Но ты ведь и сам все знаешь, не так ли? Именно поэтому ты и не бросал ее раньше?

Дэвид, видя улыбку старика и его хитрые глаза, подавленно молчал. Он знал, что проиграет еще до того, как начнет бороться.