Похититель моего сердца

Глава 7

Уилтон Боуэн клевал носом, сидя на своем стуле; одна из его любимых книг соскользнула ему на колени. Огонь в камине тихо потрескивал. Джиллиан сидела возле лампы и занималась штопкой, думая, что они трое составили бы прекрасную картину мирной семейной жизни, если бы их непрошеный гость не вышагивал без конца между своим стулом и окном. Когда Камерон сквозь стекло всматривался в ночное небо, Джиллиан, глядя в его сторону, увидела в окне два отражения – свое и отца.

– Вы, верно, хотите дождаться, пока мы благополучно уляжемся, а потом уже сами пойдете спать, – сказала она, когда его бесконечное вышагивание и быстрые взгляды до предела натянули ей нервы.

– Мне не хочется спать.

– Неужели? А я-то думала, очаровывать целую деревню довольно утомительное занятие!

Камерон слегка улыбнулся, и Джиллиан, понимая, что снова выдала себя, воткнула иголку в воротничок, который старательно подшивала. Нечего было и надеяться, что он не заметил раздражения, которое вызвал у нее радушный прием, оказанный ему крестьянами.

Она повернулась к отцу:

– Папа, ложись спать, пока не уронил книгу в огонь!

– Неужели так поздно? Не может быть, – Уилтон нахмурился, видимо, пытаясь в чем-то разобраться, но тут же лицо его прояснилось. – Ну конечно, Джиллиан! Ты не надела свое красивое платье, значит, мы не можем лечь спать. Нас, наверное, ждут.

– Нет, папа. Уже пора спать.

– Глупости. Нас, конечно, вызывали. В те вечера, когда мы остаемся дома, ты распускаешь волосы и надеваешь свое красивое шелковое платье. – Он снова сел, довольный тем, что сумел внятно сформулировать причину своего замешательства.

– Не сегодня. – Она прикусила губу, чтобы заставить себя промолчать в ответ на удивленное выражение лица Камерона.

Из страха, что его ухмылка станет еще шире, Джиллиан не рискнула хвалить отца за то, что он вспомнил так много. Когда отцу удавалось такое, Джиллиан никогда не скупилась на похвалы, чтобы удержать хотя бы те крохи рассудка, которые у него остались, но сейчас ей не хотелось поддерживать разговор на эту тему.

Зеленое шелковое платье она собиралась надеть вечером и, приложив его к себе, смотрела на отражение в зеркале, гадая, что явилось причиной появления такого красивого румянца на ее щеках: то, что платье ей к лицу, или незнакомое раньше ощущение предстоящего удовольствия. В душе она знала, что дело не в платье, а в мысли об ужине за одним столом с Камероном Смитом – тем самым Камероном Смитом, который, дразня, спрашивал, сможет ли он завоевать ее, если будет с ней заигрывать.

С Камероном Смитом, который предупредил, что нельзя надеяться на его добрые намерения.

В конце концов, Джиллиан повесила платье на место, а всю подготовку ужина свела к тому, что почистила свое платье из ржаво-красной шерсти и провела руками по волосам, чтобы проверить, по-прежнему ли плотно они стянуты в узел. Если бы Камерон заметил, что она ради него постаралась надеть другое платье, этот невежа улыбнулся бы понимающей улыбкой, и она умерла бы от стыда. Но ей не хотелось даже думать о том унижении, которое она испытала бы, если бы нарядилась, а он вообще не обратил на это внимания.

– Когда ты надеваешь зеленое шелковое платье, дочка, то бываешь похожа на свою мать и у тебя на щеках появляется румянец. Отчего ты его не надела?

– Я его отдала, папа, – солгала Джиллиан. – Ты знаешь, как пуритане осуждают яркую одежду.

– Да, правда. Люди с кислыми лицами и в тусклых одеждах. Я уже почти жалею о том, что лечил молодого Олли Кромвеля во время его первых приступов мочекаменной болезни. Кто мог подумать, что Англия дойдет до такого?

Отец пожал плечами и зевнул, а Джиллиан охватила тревога. Уилтон редко высказывал свое мнение по поводу гнета, наступившего с началом правления Кромвеля, и теперь она не знала, действовал ли он под влиянием Камерона, который говорил то же самое почти слово в слово, или это было свидетельством его крепнущего рассудка. В любом случае высказывать вслух подобные вещи было крайне опасно.

– Вы лечили Оливера Кромвеля, сэр? – удивился Камерон.

– Да, это так. Он был мелкая сошка в правительстве, но вечно надоедал королевским врачам то с одной, то с другой болезнью. Кромвель, несомненно, ипохондрик, но мочекаменная болезнь его не минует, помяните мое слово. – Отец протянул Камерону свою книгу, – Изучите это как следует, Камерон. Я бы вам советовал обратить особое внимание на разделы, касающиеся мышечной системы.

Камерон, ни слова не говоря, взял книгу и, прижав ее к груди, снова зашагал от камина к окну. В том, как он держал книгу у сердца, Джиллиан усмотрела свойственное и ей самой благоговейное отношение к книгам.

Внезапно Камерон остановился и долго стоял неподвижно, а затем аккуратно положил книгу на буфет.

– Не сейчас. Мне придется вас покинуть.

– Вы куда-то уходите?

– Да, на несколько часов.

– А нам… надо ехать с вами?

– На этот раз нет. Мне хочется поближе познакомиться с окрестностями, и я пойду пешком.

– Куда же именно?

Поскольку Камерон молчал, за него ответил Уилтон:

– Молодым мужчинам нужно двигаться, Джиллиан. Не надо расспрашивать доктора Смита, куда он собирается идти. Не следует быть слишком строгой к нашему ученику. Идите, Смит, но постарайтесь вернуться не слишком поздно.

– Я думаю, мисс Боуэн едва успеет свыкнуться с мыслью, что меня нет, как я снова буду стоять на пороге. – Камерон прошел в комнату, где хранились медикаменты. Миссис Поджетт приготовила ему кровать наверху, но, когда она ушла, мужчины осмотрели комнаты на первом этаже и решили освободить для Камерона место посреди медицинских принадлежностей. Когда он оттуда вышел, то в руках держал маленький аккуратный сверток со своими вещами.

То, что гость принес свою верхнюю одежду, было еще одним примером учтивости, о которой Джиллиан говорила миссис Хокинг. Мужчине с такими длинными руками и ногами, как у Камерона, было бы трудно одеться и ничего не повредить в тесной комнате, где вдоль стен стояли полки, забитые ценными лекарствами. Несмотря на это, Джиллиан предпочла бы, чтобы он собирался в своей комнате, и тут же выругала себя за свою комнату, как будто у него было право одеваться где бы то ни было в ее доме.

Однако он ее ужасно смущал. Она не могла заставить себя не смотреть, как его мягкая батистовая рубашка выбивается из-под брюк, когда он через голову надевал тяжелый шерстяной камзол. Камерон заткнул за пояс нож в ножнах, и Джиллиан была потрясена, когда осознала, что теперь в ее доме находится такое смертоносное оружие.

И тут же она увидела еще один пример его обходительности: он не угрожал оружием, чтобы навязать свою волю.

Камерон проверил, как сидят сапоги, потом спрятал волосы под шляпу и накинул на плечи длинный черный плащ.

Туда, куда он собирался, ему грозила опасность, и Джиллиан это чувствовала. Сердце ее громко стучало.

– Пора спать, папа, – сказала она. Чтобы скрыть свое смятение, она попыталась убедить себя в том, что сердце так колотится в надежде, что Камерон, может быть, уйдет и больше не вернется, а вовсе не от внутренней уверенности в грозящей ему смертельной опасности.

– Мартин посторожит вас, пока меня не будет, – пообещал Камерон. Возможно, он хотел предупредить ее, чтобы она ложилась спать и не делала попыток сбежать. И все же в душе у Джиллиан поднялась горячая волна уверенности, что он хотел ободрить, дать ей знать, что кто-то будет оберегать ее в эту долгую темную ночь.

Она склонилась над рукоделием, так что Камерон не заметил, как вскружила ей голову эта уверенность.

Когда струя холодного воздуха коснулась щеки Джиллиан, она подняла голову. Он ушел. Ушел молча и не прощаясь.

С уходом Камерона у Джиллиан пропало и чувство уверенности в том, что о ней позаботятся; рука ее дрогнула, и иголка вонзилась в подушечку большого пальца. Джиллиан едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Из пальца потекла кровь, и несколько капель упало на платье, но на ржаво-красной шерсти они были совсем незаметны, и Джиллиан невольно обрадовалась, что не надела зеленое платье.

Уложив отца в постель и приготовившись ко сну, она забралась в кровать, подоткнула под себя одеяла и лежала в ожидании, когда на нее снизойдет знакомое ощущение умиротворения. В тишине было слышно, как она дышит, как бьется ее сердце. В доме всегда было так же спокойно, также пусто, но, как ни странно, биения собственного сердца она раньше не замечала.

Неизвестно, сколько времени она пролежала без сна, возможно, несколько часов, как вдруг в коридоре раздалось шарканье шлепанцев отца. Уилтон подошел к ее двери, но Джиллиан не могла разглядеть его лицо, только неясные очертания седой шевелюры, наподобие нимба распушившейся вокруг его головы, колыхались в темноте.

– Молодой доктор Смит еще не вернулся, Джиллиан? Я очень беспокоюсь за него. Сегодня ночь на редкость темная…

Она никогда не доставляла отцу ни малейшего беспокойства: раньше была домоседкой, а теперь не отваживалась без него выходить из дома. И конечно же, ей даже в голову не приходило ночью тайком ускользнуть из дома. То, с какой готовностью отец начал беспокоиться за Камерона Смита, невольно покоробило ее.

– Разве ты не помнишь, как он поглядывал на небо, перед тем как уйти, папа? Смит специально выжидал, пока облака закроют луну. Я уверена, что с ним все в порядке.

– Он у нас совсем недавно. Что, если он заблудится в темноте? Мы даже не зажгли свечу для него.

Проклятие! Не хватало только поставить на подоконник свечу, чтобы указать этому негодяю дорогу к ним домой.

– Он не заблудится, не беспокойся!

– Ему надо еще освоить мышечную систему. Ужасно, ужасно! Университетское образование сейчас совсем не такое, какое было в мое время. Я всю ночь не спал – лежал и обдумывал, чему должен его научить. И я молюсь, чтобы он не споткнулся в темноте и не повредил голову.

Сострадание и боль разрывали ей душу. Судя по замечанию отца, ему, хотя и временно, стало лучше настолько, что он теперь мог горевать из-за утраты своих умственных способностей. Дай Бог, чтобы это потянулось подольше, но не принесло ему страданий. Если для его блага надо облегчить жизнь Камерону Смиту, то она подавит свою гордость и зажжет маленькую свечу.

Джиллиан откинула одеяла, подошла к отцу и взяла его за руку.

– Я сделаю то, что ты просишь. А теперь отправляйся в постель.

– О, Джилли, мне жаль тратить время на сон, когда голова такая ясная…

– Я знаю, папа. – Он уже давным-давно не называл ее этим ласковым именем.

У Джиллиан дрогнуло сердце, когда отец притянул ее к себе и крепко обнял, успокаивая. Ему не приходило в голову так ее обнять, даже когда им приходилось совсем плохо, а ей эти объятия были так нужны! Прижавшись к отцу, она чувствовала радость оттого, что может еще раз испытать это, и горечь от сознания, что долгим период просветления у него не будет, а также сожаление при мысли, что все это произошло благодаря появлению в их доме Камерона.

– Мы с этим справимся, правда, Джилли?

– Правда, папа. – Джиллиан не была уверена, имеет ли он в виду планы Камерона или черную преисподнюю своего слабоумия. Какая разница? Все равно они будут сопротивляться, независимо оттого, какое испытание им уготовано.

Внезапно она почувствовала себя сильной, сильнее, чем когда бы то ни было.

– Тебе лучше лечь спать, это пойдет на пользу здоровью.

– Так ты не забудешь про свечу?

– Не забуду.

Отведя отца в спальню, Джиллиан принесла из кладовки оплывший огарок свечи и, борясь со своей совестью, попыталась зажечь почти сгоревший фитиль. Она обещала зажечь свечу для Камерона Смита, но вовсе не обязана использовать для этого новую, которая будет гореть всю ночь. Ставить свечу на окно она тоже не собиралась.

В конце концов, Джиллиан на несколько дюймов приоткрыла ставень и поставила огарок свечи на каминную полку, решив, что он будет гореть не дольше часа.

Теперь Джиллиан могла спокойно спать, зная, что сдержала данное отцу слово, и в то же время не сделав почти ничего, чтобы облегчить Камерону Смиту возвращение домой. Однако сон по-прежнему не шел к ней. Она не считала минуты, но совесть уже начинала ее мучить из-за жульничества со свечой, когда она наконец услышала, что Камерон вернулся.

Стук шагов внезапно замер, и Джиллиан почудилось, что она услышала тихий возглас удивления, как будто зажженная для него свеча тронула его холодное сердце.

Вздор. Она слышала, как он задул свечу и вышел в коридор, ведущий в его комнату. Довольно долго было тихо. Джиллиан знала, что глупо воображать, будто он помедлил, всматриваясь в узкий коридор, где находилась дверь в ее комнату, слегка приотворенная на случай, если ее позовет отец. Затем он снова начал двигаться, и она услышала глухой звук, с которым Камерон расстилал в темноте соломенный тюфяк. Только тогда она заснула, вдыхая запах растопленного воска.

На следующий день миссис Поджетт встревожилась, обнаружив, что в кладовке осталось всего полбуханки хлеба.

– Я вчера только испекла четыре буханки. Этого хватило бы до конца недели, – ворчала она.

– Мы сейчас кормим еще двоих мужчин, – напомнил доктор Боуэн.

– Мужчин с непомерным аппетитом, – добавила Джиллиан, искоса глянув на Смита, как будто это он съел весь хлеб. Камерон ничего не ответил – видимо, он счел неразумным ввязываться в обсуждение бушующего в нем неудовлетворенного аппетита. Кроме того, он не съел этот хлеб. Он его украл. Он спрятал хлеб в мешочек в своей комнате, и с тех пор чувство вины не давало ему покоя. Одно дело навязывать Боуэнам свою волю, и совсем другое – красть у них еду, чтобы накормить умирающих от голода роялистов.

«Настоящий воин просто берет все, что ему нужно. – Насмешливый голос отца так и звучал у него в ушах. – Ты слишком мягок, мой мальчик. Ты никогда не будешь достоин звания рыцаря. Почему твой младший брат не родился первым? У него были и характер, и задатки настоящего рыцаря! Возвращайся к своему фермерству…»

Вина за украденный хлеб удручала Камерона и, по всей видимости, была причиной не свойственной ему вялости, отбивавшей у него желание продолжать работу, благодаря которой он стал бы в деревне известной личностью. Он весь день ничего не делал, только смотрел на Джиллиан, когда она работала, и пытался себе представить, как она выглядела бы в шелковом зеленом платье, которое, по словам ее отца, она иногда надевала, с распущенными и вьющимися по плечам роскошными волосами.

Камерон знал, что, если бы она своими руками месила тесто и пекла хлеб, он ни за что не украл бы его.

– Ваш ягодный кустарник требует обрезки, да и огород выглядит довольно запущенным, – небрежно сказал он.

– Когда мы приехали, сад был уже заброшен, – потупившись, ответила Джиллиан. – Цветы – папина страсть, и мы расчистили небольшой участок под его розы.

– Если не возражаете, я займусь остальным.

– Но в этом нет необходимости…

– На левом углу дома оторвалась водосточная труба, а на втором этаже подгнил один подоконник, ведь так?

– Вы можете перестроить мой дом от фундамента до крыши, но этим не исправите того, что нам причинили.

– Мне нравится исправлять вещи и ощущать на руках землю, – проворчал он.

Весь день Камерон провел во дворе и в саду, работая в поте лица. Он починил водосточную трубу и подоконник, обрезал отплодоносившие ветки малины и выдрал корни разросшихся сорняков. Насколько он мог судить, Джиллиан ни разу не выглянула, чтобы посмотреть, как у него идут дела. Впрочем, ему это вовсе не было нужно, поскольку он делает все это не для того, чтобы произвести не нее впечатление.

Убрав тяжелый камень из розовых кустов, Камерон выпрямился. Он тем не менее ожидал, что простое женское любопытство заставит выйти посмотреть, как идут дела.

Джиллиан с отцом закончили ужинать, когда Камерон, войдя в дом, приблизился к очагу и некоторое время постоял у огня. Как только немного стемнело, он снова вышел из дому и, прихватив спрятанный в конюшне мешок с хлебом, направился в лес.

Мешок бил Камерона по спине, пока он быстрым шагом шел через луг, двигаясь так быстро, как будто люди Кромвеля, преследуя его, наступали ему на пятки.

Наконец он добрался до спасительного леса. Ветер раскачивал верхушки деревьев, ветки стучали у него над головой, как кости скелета. Листья печально вздыхали у него под ногами, когда он наступал на них, шагая к назначенному месту.

Видимо, его люди рискнули разжечь костер, и Камерон учуял запах дыма за сотню ярдов, но огонь хорошо замаскировали – он не заметил даже намека на слабый проблеск. Трое мужчин, Баско, Родермел и Квинт, уже ожидали у костра.

– Где остальные?

– Ушли с трофеями поглубже в лес, – отрапортовал Родермел.

Камерон одобрительно кивнул и снял с плеча мешок с хлебом. Ему следовало подождать, но Баско выхватил у него из рук мешок, и Камерон понял, что тем, кто ушел охранять фургон с трофеями, теперь ничего не достанется.

Он старался не замечать их грубые манеры, когда они разламывали хлеб на куски и запихивали в рот, – голодным людям было не до изящных манер. Чтобы отвлечься от их чавканья, он вернулся мыслями к Джиллиан. Интересно, какой длины у нее волосы и насколько глубок вырез ее шелкового платья?

Ему нестерпимо захотелось побежать обратно, как он раньше бежал из дома, но Камерон знал, что никуда не денется от этого видения. Как бы быстро он ни бежал, образ Джиллиан будет везде его преследовать.

– И это все, что ты нам принес? – недовольно спросил Баско, проглатывая последний кусок хлеба.

– Этот хлеб был рассчитан на всех, а не только на вас троих, – высокомерно сказал Камерон.

– Хлеб! – Баско сделал неприличный жест рукой. – Солдатам нужно мясо. Вам надо получше о нас заботиться, а то мы почистим деревенские дома.

– Нам нельзя трогать крестьян, Баско, – заметил Родермел, бросая выразительный взгляд в сторону Камерона. – Лорд Харрингтон предупредил, что нам может понадобиться их помощь.

– Когда я пришел в отряд, лорд Харрингтон не говорил такую ерунду, – буркнул Баско. Он явно насмехался над Камероном. – К тому же я не милорд, и старый пьяница не соизволил снизойти до разговора о моих вкусах.

– Я тоже не милорд. – Камерон невольно расстроился при мысли о том, что опять ввязался в спор.

– Нам может понадобиться помощь крестьян, – повторил Родермел. – У тебя слишком горячая голова, чтобы командовать этим отрядом, Баско. Лорд Харрингтон то же самое тебе говорил.

Малоутешительно, что во всем отряде только один человек старается прислушиваться к голосу здравого смысла.

– Любому, кто приблизится к деревенскому дому без моего разрешения, не придется больше заботиться о своем желудке. В преисподней еду не подают.

– Вам легко говорить, – Баско сплюнул, – вы хорошо устроились. А у нас нет служанок, которые готовили бы нам еду, и нам тоже хочется, чтобы молодые девицы возили нас по дорогам…

Кулак Камерона уже устремился к ребрам Баско, но тут Квинт встал между мужчинами.

– Мы больше не голодны, – заверил Квинт. – Не обращайте внимания на Баско. Нам просто стало скучно здесь сидеть и ждать, пока что-то произойдет.

Баско, местный арендатор, только благодаря своей агрессивности приобрел небольшое влияние в Западном союзе и руководил этой маленькой бандой, пока лорд Харрингтон не завербовал Камерона. Теперь Баско не скрывал своей обиды из-за того, что его сместили, и использовал любой повод, чтобы позлить Камерона. Если бы у Камерона был выбор, он с треском выгнал бы мерзавца из отряда, но где тогда набрать людей для борьбы за дело роялистов? Баско был безжалостен, и это могло со временем оказаться полезным, несмотря на его бесконечные вспышки негодования.

– Я знаю, что вы разочарованы, – признал Камерон, понимая, что Баско не придаст значения скрытому в этих словах извинению. В ответ Квинт коротко кивнул и сел, согнувшись у огня, между Баско и Камероном. – Я тоже разочарован. Завтра я пойду в деревню и посмотрю, что из еды можно будет купить, не возбуждая особого любопытства.

– Только тот, кто притворяется учеником, может сказать такую глупость, – ответил Баско. – Веем известно, что хозяева недокармливают своих учеников. Никто в деревне не усомнится, что старый Боуэн морит вас голодом.

Камерону была отвратительна мысль, что старого доброго доктора могут принять за скрягу. Он еще раз подумал о том, что чем скорее избавится от присутствия Баско, тем лучше.

– Пойду посмотрю, что там с трофеями.

– Может быть, вы что-нибудь стянули у Боуэнов, чтобы туда добавить? – Баско воинственно выпятил подбородок. На этот раз его злоба казалась даже сильнее, чем всегда, и объяснить это можно было лишь тем, что Камерон устроился жить в доме, а не в лесу. Но Камерон не попался на удочку.

– Боуэны достаточно жертвуют для нашего дела. Я не буду принуждать их делать больше.

В ответ Баско лишь что-то пробурчал.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что ваш брат не стал бы с ними церемониться.

– Но моего брата убили, не так ли? – Камерон выглядел внешне спокойным, тогда как его вновь охватила боль из-за смерти Риордана.

– Точно. И все же он в последний раз посмеялся над вами, пока еще был жив. – Баско хмыкнул, и Камерон сцепил руки, чтобы не ударить по его гнусному лицу.

– Пойдемте, я покажу вам, где Саймон спрятал трофеи. – Квинт схватил Камерона за руку.

– Хорошо, пошли.

– Я с вами. – Баско ловко сплюнул в огонь. – Меня заставят продавать этот старый хлам, и я не могу дождаться, пока наш командир назовет немыслимую сумму, которую нужно выручить от продажи.

Камерон всегда сам оценивал стоимость вещей, пожертвованных на дело спасения короля, – ему приходилось этим заниматься с тех пор, как Баско однажды вернулся с горстью монет после продажи драгоценностей и одежды стоимостью в несколько сот фунтов. Арендатору вырученная сумма, несомненно, показалась огромной, а для организации, которой постоянно требовались деньги, потеря оказалась настоящим ударом. Баско озлобило это доказательство его незнания стоимости ценных вещей, и Камерон старался произвести подсчет суммы, которую можно было выручить, не тыкая Баско носом в его невежество.

Камерон всю жизнь вел эту тонкую политику – сначала с отцом, теперь с Баско, и ему это порядком надоело. Судя по тому, что он потерпел неудачу с отцом, не было смысла ожидать успеха и с Баско.

Ночь была темна, а луна надежно спряталась за тучами, и Камерону пришлось зажечь факел, чтобы осветить трофеи. Он сунул осмоленную палку в огонь и, пока шел к фургону, тщательно укрывал пламя своим плащом. Квинт шел следом, а за ним брел Баско, что-то тихо бормоча себе под нос.

Поздоровавшись с толпящимися около фургона людьми, Камерон посветил мерцающим факелом над грудой сваленных на полу сокровищ. Ему хотелось зарыдать от чувства утраты. Он провел пальцем по необычайно красивому серебряному распятию, и сердце его сжалось. Кто же пожертвовал сокровище, которое сотни лет хранилось в семье? Крест был явно старинный и изготовлен с поразительным мастерством.

Камерон прекрасно знал все, что приходилось предпринимать тем, кто жертвовал эту фамильную драгоценность: они втайне нанимали сочувствующего роялистам свечника, который изготавливал восковую форму изделия, передавали ее серебряных дел мастеру для покрытия самым дешевым, самым тонким слоем серебра, а затем заменяли подлинное сокровище копией на случай, если какой-нибудь приверженец республики спросит о местонахождении хорошо известной вещи.

Так делали по всей Англии отцы и матери молодых людей, выступающих на стороне короля, жены и дочери мужчин в возрасте. Они опустошали стены и шкафы своих домов, лишали страну ее наследства, уничтожая сотни произведений искусства, жертвуя семейные состояния. Камерон и сам поступил точно так же с сокровищами Бенингтон-Мэнора: он отдал все для спасения Карла Стюарта и выведения Англии на путь свободы и новых возможностей.

Серебро, золото – все было свалено как попало. Зачем беспокоиться, если все будет переплавлено, чтобы снабдить деньгами тайную армию короля. Среди вещей стояло несколько сундуков. Камерон открыл один из них и увидел роскошные меха, которые, несомненно, придется тайно переправлять во Францию, потому что никто не решится купить и носить их здесь, в Англии, на глазах у пуритан.

Во втором сундуке были чьи-то яркие шелковые платья. Хорошая ткань, но пуритане благосклонно относятся только к одежде темных цветов. За эти платья можно будет выручить лишь часть их стоимости, да и то при условии, что с них заблаговременно удалят кружева.

Камерон покопался в хорошо упакованных вещах, надеясь, что кто-нибудь догадался засунуть на дно сундука сапоги, но его пальцы наткнулись только на что-то завернутое в полотно. Он потянул за шнурок, стягивающий сверток, и увидел скользкое шелковое платье, при свете фонаря сияющее как расплавленное золото. Женское платье, несомненно, дорогое сердцу той, которая пожертвовала его, – ведь оно было так заботливо упаковано.

Несмотря на то, что в неверном свете факела трудно было как следует что-либо рассмотреть, он был уверен: такое платье выгодно оттенит золотые искры глаз Джиллиан.

Нахлынувшие неясные мечты, грезы о том, как она будет выглядеть в шелковом платье с распущенными волосами, заставили его решиться.

– Это я куплю сам, – сказал он, удивившись тому, каким скрипучим вдруг стал его голос. – Я заплачу больше, чем за него дадут, если продавать обычным путем.

Квинт осклабился.

– Теперь мы знаем, почему мистер Камерон не может наполнить наши утробы, – он слишком влюблен в мисс Боуэн, чтобы думать о еде.

– Так вы покупаете это платье для мисс Боуэн? – Родермел покачал головой. – Эй, Баско, может быть, именно это тебе следовало сделать, когда ты приглашал ее покататься?

– Ты приглашал мисс Боуэн кататься? – Камерон в изумлении уставился на Баско.

– А что такого? Еще совсем недавно в деревне я был на хорошем счету. У меня имелась славная ферма, дела мои шли хорошо. Так что я вовсе не перешел границы, когда пригласил ее покататься – многие девушки сочли бы это за честь. Только вот она меня отшила. Конечно, я же не сын рыцаря,– Баско словно выплевывал слова, – и мне не свалился с неба замок.

Ярость вспыхнула в душе Камерона, но он быстро ее погасил. С платьем он допустил ошибку; но позволить себе показать, насколько ему не нравится, когда о Джиллиан говорят как об обычной женщине, как о задравшей нос барышне, которая заносчиво отклонила приглашение арендатора, было бы катастрофой. Зная Джиллиан, нетрудно предположить, что она отказала Баско из нежелания оставлять отца без присмотра.

– Впрочем, я только потом рассмотрел, что она слишком тощая, – продолжал Баско, – слишком чопорная для меня, да и упрямая тоже. Я хочу женщину с пухлыми губами, с ямочками на щеках и чтобы в голове у нее была одна-единственная мысль: как мне угодить.

Факел в руке Камерона дрогнул. Теперь он понимал, за что Баско так его ненавидел. Кроме того, он знал, что чопорность Джиллиан происходила из страха быть застигнутой в затруднительном положении.

– Довольно болтать о мисс Боуэн, – оборвал он Баско.

– А леди позволит вам надеть не нее это платье, или вам интереснее будет его снимать? – не унимался тот.

Камерон бросил факел на землю, и пламя погасло.

Тут же двое его людей бросились к нему и схватили его за руки, а остальные не стали церемониться с Баско. Кто-то сильно ударил его в челюсть, и теперь он бесформенной грудой лежал у ног Камерона.

– Не обращайте внимания на Баско, – шепнул на ухо Камерону Квинт. – Его, конечно, здорово задело, когда лорд Харрингтон передал вам командование отрядом, но гораздо больше его разозлило то, как легко вы вселились в дом к мисс Боуэн.

– Я не оставил ей выбора.

– Это точно. И у вас, конечно, нет на нее никаких видов. Только с Баско вы полегче, мистер Делакорт, – сейчас для нас важен каждый человек.

Камерон дышал так часто, как будто пробежал целую милю, но в конце концов он глубоко вдохнул и заставил себя расслабиться, а затем, соглашаясь, коротко кивнул. Те, кто удерживал его за руки, убедившись, что к нему вернулось самообладание, отпустили его.

– Скажите этому сукину сыну с поросячьими глазками, что он должен выручить не меньше четырехсот фунтов. – Камерон сам удивился тому, насколько ровно прозвучал его голос. Однако он не мог сделать вид, что не заметил оскорблений Баско. – И еще скажите, что если он еще когда-нибудь произнесет имя мисс Боуэн, то это будут его последние слова.

– Вы же знаете, ему нравится злить вас.

– Тем более он сильно пожалеет, если сделает это еще раз.

Камерон собрал всю свою волю, чтобы, переступая через Баско, не пнуть его.

– Я пошел домой, а вы будьте начеку, – произнес он на прощание и быстро зашагал в гостеприимное безмолвие леса. Домой. Вот уже два года как он не вспоминал это слово. Весьма странно, что неудобный соломенный тюфяк на полу комнаты-кладовой с медикаментами он воспринимает как дом, но именно это воспоминание влекло его, заставляя преодолевать долгий утомительный путь.

И все же ему надо быть осторожнее. Смотри-ка, – распекал он себя, – готов убить человека за слова, которые может сказать кто угодно». Завернутое в холст платье поскрипывало под рубашкой, куда Камерон его засунул. Он защищает ее честь, приносит ей подарки, о месте, где ждет Джиллиан, думает, как о своем доме… Не рано ли?

Дом.

Сама мысль о доме подняла в его душе такую острую тоску, что Камерон чуть не споткнулся. Он потерял свой дом, а путь, который теперь избрал, лишал его всяческой надежды обрести другой.