Покоренная викингом

ГЛАВА 14

Эрик обогнал ее, схватил за руки и потащил с такой скоростью, что она сразу же задохнулась. Грудь ее разрывалась, ноги болели, боль пронизывала ее мышцы. Ветки деревьев и ежевики запутывались в ее волосах и рвали их, но, несмотря на ее судорожное дыхание, Эрик поддерживал прежнюю скорость их бега, с его железными мускулами это было неудивительно.

В конце концов, она споткнулась о корень; ее рука выскользнула из руки мужа, и она растянулась в луже грязи. Он остановился, повернулся и сгоряча у него вырвалось проклятье, он хотел помочь ей, но остановился.

В лесу было тихо. Они немного обогнали Йорга и его людей. Продолжительное молчание Эрика подтвердило правильность этого предположения.

— Ну, дорогая, — хмуро и раздраженно сказал он, — не соизволишь ли ты встать, чтобы мы продолжили наш путь? Или тебе захотелось отдохнуть тут?

Ее страх перед Йоргом улетучился, а родился новый приступ ярости. Она схватила пригоршню грязи и швырнула в Эрика, попав ему прямо в лицо. Она бы рассмеялась, но его взгляд испугал ее.

— Да, я хочу тут отдохнуть! — крикнула она, стараясь дышать ровно, чтобы скрыть свое бешенство. — О! Конечно, я не желаю отдыхать в грязи! Я еле могу двигаться, милорд. И вообще, что ты тут делаешь?

— Что! — Он повернулся, но стоял, не двигаясь, уперев руки в бока и уставившись на нее. — Ты что, хочешь оставаться в объятиях датчан? Тебе стоит только слово сказать.

— О! И ты позволишь мне остаться? Мне кажется, я припоминаю, что было одно место, где мне хотелось бы остаться, но мое желание было сломлено твоей волей.

Он стремительно приблизился и поймал ее, прежде чем она смогла убежать от него по скользкой земле. Он небрежно перекинул ее через плечо и пошел.

— Что ты делаешь? — завопила она.

— Хочу вернуть тебя датчанам, — с угрозой сказал он. — Ты хитрая лиса и сварливая баба, и ты кусаешься, и, говоря по правде, твои волосы сейчас такого же цвета, как навозная куча.

— О! — Она яростно начала барабанить по его спине. — Отпусти меня!

Он отпустил ее, и она соскользнула в грязь. Она нагнулась, чтобы снова поднять пригоршню, но неожиданно он набросился на нее сверху, перепачкавшись в грязи так же, как она. Единственное, что можно было разглядеть на его лице, это его синие глаза. Его пальцы крепко схватили ее запястье, и она увидела блеск его белых зубов, когда он улыбнулся.

— Я пытался спасти тебя, сам не знаю почему.

— Глупец, тебя могли бы убить! — бросила она ему в ответ. — Под твоим командованием было целое войско, а ты пришел к датчанам один, в этих лохмотьях…

— Боже мой, женщина! — горячо воскликнул он. — Неужели ты не можешь понять, что они сделали бы с тобой, если бы поняли, что тебе на выручку идет ирландское войско. Они бы просто убили тебя, прежде чем мы вступили бы с ними в бой!

От этих слов она вся похолодела. Она слышала, какие ходили легенды о зверствах захватчиков. Легенды о людях, распятых на деревьях, прибитых к ним гвоздями, с распоротыми внутренностями. Ее лицо побледнело под слоем грязи, и она задрожала от ужаса. Она чувствовала на себе тяжесть его тела, а он, еще не зная причин ее молчания, продолжал, распаляясь еще сильнее:

— Уж лучше я сам сдеру мясо с твоих ягодиц, выдрав тебя за то, что ты поставила нас обоих в такое положение.

— Я пришла, чтобы предупредить тебя! — выкрикнула она.

— Тебе было велено соблюдать осторожность! А не выставлять себя на всеобщее обозрение по всей стране!

— Бог мой, как ты можешь? Я спасла тебя и жизнь твоих людей от еще одного предательства! Он оттолкнул ее и спросил яростно:

— Разве это было другое предательство? Хочу напомнить тебе, любовь моя, что я до сих пор помню стрелу, так метко посланную тобой в цель.

— Но…

— Да-да, к тому же ты замечательная актриса, Рианон. Я припоминаю вечер, когда твое представление чуть было не толкнуло сотни людей на новое кровопролитие. Это был вечер нашей свадьбы, если ты помнишь. Может, это ты послала предупреждение датчанам, а потом прибежала, чтобы «предупредить» нас и прикинулась невинной?

Ярость захлестнула ее, она чуть не задохнулась. Ее негодование было столь сильно, что она ухитрилась сбросить его с себя. Он соскользнул в грязь, когда она поднялась и проворно выбралась из лужи.

— Рианон!

Через секунду он настиг ее. Она попыталась освободиться, но наступила на твердый корень и вскрикнула, подвернув лодыжку. Он поднял ее на руки и пошел вперед, глядя прямо перед собой, с вымазанным грязью лицом, на котором были видны только глаза.

— Мои люди теперь спустились к датчанам, которые стояли тут лагерем, — сказал он ей по пути. — Мы встретимся с ними завтра у изгиба ручья.

Она не ответила ему. Она была вся в грязи, горло ее пересохло, и каждая мышца ее тела горела и болела. Она откинула голову и закрыла глаза.

Убаюканная ритмом его шагов, она, по-видимому, задремала. Когда она снова открыла глаза, вокруг все было спокойно и уже стемнело. Только свет луны и мерцание звезд освещали лес вокруг. Она поняла, что где-то рядом горит костер и на нем жарится мясо, а она лежит на земле на рубашке Эрика, подбитой ватой, чтобы защитить его тело от тяжелой кольчуги. Она услышала звук бегущей поблизости воды и поняла, что он не останавливался, пока не добрался до места, где, по его словам, он должен встретиться со своими людьми.

У нее закружилась голова, и она прикрыла глаза, но сразу же снова широко раскрыла, почувствовав, как что-то холодное касается ее лба. Рядом с ней был Эрик, который стоял в одних штанах, стирая грязь с ее лица концом своего камзола. Она быстро села, осторожно отклоняясь от него.

— Рианон, я просто пытаюсь…

— Я могу сама о себе позаботиться, спасибо!

— Можешь? — усомнился он.

— Ты больше размазываешь грязь, чем стираешь!

— Ну, миледи, это можно сделать гораздо проще.

Она закричала, сопротивляясь, колотя кулаками в его грудь, когда он подхватил ее с земли и направился с ней на руках прямо в холодную воду речки. Там было довольно глубоко, потому что недалеко от этого места речка впадала в море. И когда вода дошла ему до бедер, он бросил Рианон в воду. Она вынырнула, барахтаясь и отплевываясь, ругаясь и еще больше злясь от его смеха.

Она повернулась, и он успел схватить ее за одежду.

— Ты намочил мою одежду, и я утону от ее тяжести или от того, что продрогла до костей, если я не умру от страстного желания твоей погибели! — сказала она ему.

Он подхватил ее на руки.

— Ну, любовь моя, мы не должны тонуть вместе, — сказал он. — Если твой глаз соблазняет тебя, вырви его, так говорят истинные христиане, не правда ли? Твоя одежда вряд ли может сравниться с глазом, если она соблазняет тебя…

С этими словами он схватил ее за край платья и сдернул, не обращая внимания на ее сопротивление, на ее кулаки, удары которых градом сыпались на него, несмотря на ее проклятия. Когда он справился со всей ее одеждой, он небрежно бросил ее назад в воду, чтобы снять с нее штаны. Он швырнул все тряпье на берег, когда она нырнула в глубину, чтобы скрыться от него. Переплыв через речку и стоя на противоположном берегу, она скрестила руки на груди и смотрела на него, дрожа от ярости.

— Вернись сюда! — скомандовал он.

— Ты не в своем уме!

— Рианон, грязь засохнет, и ты покроешься черной коркой. Вернись сюда. Я хочу промыть твои волосы, до того как они так слипнутся, что их придется отрезать.

— Ну и какая будет потеря от спутанной массы тусклой меди? — огрызнулась она.

Он помолчал, а потом рассмеялся.

— Увы, ты еще и тщеславна!

Он кинулся к ней, и речка вышла из берегов. Она нырнула в лунную дорожку и плыла под водой, выныривая только, чтобы вдохнуть воздух.

И все же он ненамного отставал от нее.

— Рианон…

Она снова нырнула. На этот раз она не правильно выбрала направление, и он схватил ее за ногу. Он подтащил ее к себе, его руки скользнули по ее голому бедру, горячие по сравнению с прохладной водой. Она задохнулась и стала сопротивляться, но ее груди были прижаты к его груди, и она погрузилась в глубину его синих глаз, из которых даже в лунном свете исходил обжигающий свет страсти. Он провел пальцами по ее губам. Задыхаясь, она спросила с вызовом:

— Зачем тебе возиться с этой тусклой медью?

Его руки накрыли ее ягодицы, а потом нежно прошлись по позвоночнику и снова спустились, прижимая ее все ближе и ближе, так, чтобы она смогла почувствовать напряжение его члена у своих бедер.

— А что же мне оставалось ему сказать? — спросил он мягко. — Да, конечно, у тебя блестящие волосы. И они сверкают при свете вечернего солнца, как сам закат. Они окутывают меня своей мягкостью, своей красотой, они ласкают мое обнаженное тело.

Он провел пальцами по ее намокшим волосам, откинув их назад, а потом по щеке, и медленно продолжил свой путь по шее и ключицам. Он коснулся ее соска, замерзшего и напрягшегося, как только его ладони накрыли и согрели ее груди. У нее перехватило дыхание, и там, где он касался ее, разгорелся костер, спускавшийся в низ живота, разгораясь между бедер. Она отклонилась, сопротивляясь ему.

— Не обижу ли я господина, позволяя ему забавляться с грудями, похожими на обвислые тыквы!

По его лицу пробежала улыбка, оно было красивым, и черты его смягчились в сумеречном свете.

— Да, но если бы я сказал ему, что это такие пышные, спелые плоды, тяжелые и твердые, как яблоки, алебастровые с розовыми бутонами на концах и необыкновенно красивые, — увы! Он мог бы не отпустить тебя вообще.

Его ласки были легкими и завораживающими. Его ладони двигались нежно, поглаживая эти розовые бутоны, и она боялась, что у нее сейчас подогнутся колени, хотя он ее и держал. Потом его руки переместились ниже, ласки стали интимнее, и она задрожала, крепче прижимаясь к нему, забыв о своем сопротивлении. Лаская ее ноги, он зашептал ей на ухо.

— Кривые ноги, миледи? Я не мог сказать ему, что твое тело на ощупь прекрасней и нежнее, чем материя, изготовленная самыми искусными мастерами Востока, что твои ноги длинны и прекрасны, и что они могут обвить мужчину так, что он почувствует райское блаженство, здесь на земле, а не в раю. Я не мог сказать ему, что твои поцелуи пьянят, как вино, и что в глубине твоих глаз можно утонуть, и что ты возбуждаешь такое желание, какое может человека вывернуть наизнанку, и что я скорее умру, защищая тебя, потому что я попробовал все твои прелести и брошу вызов любому мужчине или даже Богу, чтобы только снова быть с тобой.

Он смеялся над ней, конечно, он подшучивал над ней. Но все же когда она посмотрела ему в глаза, в его взгляде, как ей показалось, не было насмешки. Он вытащил ее из воды, чтобы отнести на берег, и там опустил на землю. И снова он заговорил об алебастре ее тела при свете луны. И когда он перечислял все ее совершенства, он целовал ее нежно и возбуждающе в том месте, о котором говорил, и ей показалось, что он осушил прохладную влагу с ее тела своими губами и языком, а потом его тело согрело ее своим теплом, и волнующая нежность соблазна вызвала прилив опаляющей страсти.

Позднее, гораздо позднее, когда луна наконец начала тонуть в темноте небес, когда страсть была утолена, а изнеможение победило ее, она снова почувствовала его руки, которые подняли ее, отнесли под дерево и закутали в плащ, согревая ее. Она уже засыпала, когда он растолкал ее и предложил ей мясо, которое жарилось на костре. Она не думала, что сможет есть, но еда была вкусной, и она почувствовала, что в ней проснулся волчий аппетит.

Когда они покончили с едой, он подошел к ней и обнял, согревая теплом своего обнаженного тела. Разомлев от его тепла и почувствовав себя защищенной, она подумала, что это была нежность, эта была почти любовь.

Однако это не больше, чем иллюзии ночи, — подумалось ей, когда первые лучи рассвета пробудили ее. Потому что, когда она открыла глаза, он уже ушел, его не было рядом. На ней был заботливо наброшенный плащ, и когда она села, завернувшись в него, потому что дрожь пробирала ее, то увидела, что Эрик одет и стоит на некотором расстоянии от нее, поставив ногу в грубом сапоге на камень, задумчиво глядя в воду. Видимо, он почувствовал, что она проснулась, потому что сразу же обратил на нее свой взгляд.

— Вставай, одевайся, — коротко бросил он ей. — Люди скоро будут здесь.

Ошеломленная его тоном, она сжала зубы и гордо поднялась, одетая в его плащ. Она подошла к воде, наклонилась и попила, а затем умыла лицо, все время чувствуя на себя его взгляд. Поднявшись, она резко повернулась к нему, он все еще наблюдал за ней холодным взором. В ней закипел гнев. Нежность была только уловкой с его стороны — он вел с ней войну по собственному плану, как он поступал со всеми своими врагами. Он отбрасывал нежность, как пустую грязную тарелку на пиру, если в ней не было необходимости.

— Что ты уставился? — воскликнула она. — Что тебе от меня нужно еще? Разве ты не привык только получать все, что тебе нужно?

— Если бы я только мог получить от тебя правду, любовь моя! И я это сделаю непременно.

— Какую правду? О чем ты говоришь?

Он помедлил с ответом, а потом пожал плечами.

— Если это не ты, Рианон, тогда кто? Кто предатель в твоем доме?

Она фыркнула, глубоко вздохнув. Она рисковала своей жизнью, чтобы предупредить его, а он все еще подозревает о том, что предательство исходит от нее.

— Негодяй! — прошипела она сквозь зубы, и это было все, на что она была способна. Повернувшись, она стала собирать свою все еще влажную одежду. Она уже почти скрылась за деревом, когда он схватил ее за руку, она в бешенстве подняла на него глаза.

— Я ни в чем тебя не обвиняю, Рианон, — начал он.

Она выдернула руку. Слезы навернулись ей на глаза, и, повернувшись к нему, она ничего не видела перед собой. Он снова поймал ее за руку.

— Я спросил тебя, кто, Рианон, вот и все! У тебя должно быть подозрение, кто за всем этим стоит!

— У меня нет никаких подозрений! — накинулась она на него. — Я ничего не знаю! Отпусти меня!

— Рианон! — Его голос стал ласковым, и он сделал движение, чтобы убрать волосы с ее лба. Она откинула голову, чтобы избежать его прикосновения.

— Нет, не притворяйся ласковым и добрым, потому что при свете утра притворство виднее! Между нами не может быть никаких нежных чувств, милорд!

Она вырвалась от него, отступая, перепугавшись, что слезы, которые висели на ее ресницах, польются и она не сможет скрыть переполнявших ее эмоций.

— Можешь обвинять меня, если хочешь, но делай это честно. Я ненавижу тебя, когда ты притворяешься нежным!

Она увидела, как заиграли желваки его челюстей, а в глазах промелькнула молния, и все же она не ожидала, что он подойдет к ней так близко и прижмет ее к себе с такой силой, что у нее захрустели кости.

— Продолжай меня ненавидеть, презирать, проклинай ежечасно тот день, когда я был рожден! Но ты должна слушаться меня во всем, Рианон! И отвечать мне приличным языком, когда я задаю тебе вопрос!

— Тогда и задавай его на понятном языке! — огрызнулась она, молясь, чтобы он отпустил ее.

Он переломает ей кости, она закричит, если он не сделает этого быстро. Только дура могла полюбить его. Только дура могла поверить словам, которые он шептал в бархате ночи. Только дура!

Господи, она медленно, но уверенно превращалась в такую дуру, нуждаясь в нем, ища его одобрения, страстно желая его и веря словам, которые он шептал…

Она жаждала его прикосновенья в темноте.

— Кто это сделал? — повторил он.

— Я не знаю, — снова ответила она и улыбнулась, стиснув зубы. — Уж наверное не Эгмунд и не Томас — мои слуги, милорд! Если только ты не думаешь, что это их духи поднялись из могил, чтобы предать тебя и Альфреда снова!

Он не успел ей ответить, потому что в этот момент послышался шум за деревьями и звонкий, несколько обеспокоенный крик раздался в утреннем тумане.

— Эрик? Ты здесь?

Эрик не отвел от нее взгляда, когда кричал в ответ:

— Да, Ролло, мы здесь!

Рианон снова попыталась освободить свои запястья и мгновенно забыла свой гнев и обиду.

— Милорд, я не одета! — напомнила она ему.

Но было слишком поздно, потому что лошади приближались к опушке. Патрик и Ролло впереди, они уже совсем рядом, возле Рианон. На ней был плащ, но ее одежды лежали у ее ног.

Патрик быстро слез с коня и поспешил к ней, схватив ее руку и опускаясь перед ней на колени.

— Слава Богу и всем святым! Госпожа, я так боялся за тебя!

— Патрик, пожалуйста, — произнесла она мягко, подумав, что скажет Эрик о таком проявлении чувств. — Пожалуйста, встань!

Но он не поднялся.

— Ты спасла меня своей стрелой и рисковала собственной жизнью. И хотя я достаточно быстро нашел Эрика, мы не могли их атаковать, зная, что датчане делают со своими пленниками, но лучше об этом не говорить. Но теперь ты здесь, и мы так благодарны…

— А что датчане? — спросил Эрик, перебивая его.

— Им не повезло, — уверил Ролло Эрика, сидя на своем коне.

— Во всяком случае этим, — спокойно добавил Рауен. Глаза Рианон обратились на него. Она почувствовала, что ее щеки заливает легкий румянец, когда вспомнила, что ее платье лежит на земле.

— Мы сейчас отъедем, — спокойно сказал Ролло. Патрик, понявший, что стоит на коленях перед ее одеждой, неловко поднялся.

— Мы будем вас ждать на опушке, — сказал он Эрику.

Ролло не был столь деликатен. Он рассмеялся.

— Увы, мы всю ночь беспокоились за них, а милорд и миледи развлекались словно в раю. Извини, Эрик, мы будем ждать вас под деревьями.

Патрик оседлал коня, и всадники быстро удалились. Рианон попыталась надеть свою одежду, не снимая плащ с плеч. Эрик некоторое время молчал, а потом произнес угрожающе и раздраженно:

— В чем дело, миледи? Это какая-то новая игра?

Он сорвал с нее плащ, и она задрожала от прохлады утреннего воздуха, повернувшись в ярости к нему лицом. Он окинул ее взглядом, и их глаза встретились.

— Я знаю каждую черточку твоего тела, Рианон, и осмелюсь напомнить тебе, что ты — моя; я не слишком терпеливый человек и не буду слишком долго терпеть твои глупости.

Она уставилась на него, страстно желая отплатить ему хоть чем-нибудь. Откинув голову назад, уперев руки в бока и не обращая внимания на свою наготу, она выкрикнула:

— Прекрасно!

Затем наклонилась и схватила штаны. Не обращая на него внимания, она быстро натянула их. Он смотрел на нее, сохраняя холодное молчание все время, пока она одевалась, и когда она оделась и направилась к опушке, он схватил ее за руку и притянул назад.

— Я уже предупреждал тебя — ты можешь меня ненавидеть, но повиноваться ты мне обязана.

— Хорошо, я больше не буду посылать тебе никаких предупреждений, — сладким голосом сказала она.

— Я требую подчинения во всем, — резко сказал он.

— Я позабочусь, чтобы в надлежащее время был подан вкусный обед.

Он улыбнулся, скривив кончики губ, но его глаза блеснули синей усмешкой.

— Во всем, — повторил он тихо. — Я должен получать то, что хочу, по первому своему требованию. Она задохнулась, а сердце ее бешено забилось.

— А как с моими требованиями, милорд?

— Я буду рад выполнить любое твое желание.

— А что, если мое желание ты не можешь исполнить? Он засмеялся, притянул ее ближе, и она не могла понять, сердился он или забавлялся.

— Я думаю, что, быть может, ты научишься соизмерять свои желания с моими возможностями, Рианон, и мы оба будем довольны этим.

А когда он перестал смеяться, его голос стал низким, и в нем послышались стальные нотки.

— Я еще раз предупреждаю, что ты должна мне повиноваться. У меня обо всем этом есть свое мнение, и не думай, что и дальше все будет сходить тебе с рук.

— У тебя свое мнение? — спросила она, намереваясь бросить ему вызов. — Ну, кажется, мне и сейчас придется ослушаться тебя, великий Эрик Дублинский. Я не предавала тебя, но проявила непослушание, убежав из поместья. И я ведь ничем не отличаюсь от Александра, потому что я — не больше чем твоя собственность! А как ты поступаешь с убежавшей лошадью или с непослушным рабом? Почему бы не повесить меня, милорд, или не снести мне голову с плеч и покончить со всем этим?

— Ну, это будет слишком, — весело сказал он. — Поверь мне, я серьезно подумываю о каком-нибудь физическом наказании для тебя, но я сделаю это сам, наедине. А теперь, жена моя, не пора ли нам?

Она бросила на него взгляд, полный ненависти, и поспешно повернулась.

— Какой-нибудь датский топор настигнет тебя! — бросила она.

— Но не тогда, когда этого захочется тебе, моя любимая жена, — ответил он, и в его тоне не было ничего, кроме вежливости.

Кажется, она опять проиграла это сражение. Высоко подняв голову, Рианон решила не сдаваться. Она не сказала ни слова, а просто поспешила к опушке леса, где Рауен, Патрик и Ролло поджидали их во главе войска. Патрик помог ей сесть на коня. Она смотрела, как Ролло подвел белого коня Эрику. Эрик улыбнулся, дружески здороваясь с животным, потрепал его по морде и прошептал приветственные слова, прежде чем вскочить в седло.

Он гораздо больше радуется коню, чем собственной жене, с горечью подумала она, удивляясь, что ей почему-то стало больно. Какое ей до него дело? Он завоевал ее землю, лишил ее всего. Даже гордости. Ее насмешки и сопротивление были показными, ее последней попыткой вести войну против него.

Они направились домой, Эрик во главе кавалькады, Рианон в конце, держась Патрика и Рауена.

Я не буду любить тебя! — поклялась она безмолвно, глядя Эрику в спину. Я не боюсь тебя!

Здесь, среди множества людей, никто не сможет обвинить ее с Рауеном в чем-то недозволенном, и она может свободно общаться с ним и с Патриком, который ей нравился все больше. Она улыбалась, весело болтала и слушала вместе с Рауеном, как Патрик прекрасно описывал свою родину и уверял их, что Святой Патрик, в честь которого он назван, действительно изгнал всех змей из Ирландии много-много лет назад.

— Жаль, что мы не можем повернуть назад и поразвлечься с датчанами, — сказал Ролло с воинственной ухмылкой, оглядываясь на них. Рианон довольно засмеялась, ее глаза блестели. Но потом улыбка медленно сползла с ее лица, потому что она заметила, что ее муж тоже оглянулся и смотрит на нее с удивлением. Она потупилась, а потом тряхнула головой, решив не обращать на него никакого внимания. Она попросила Патрика рассказать ей еще какую-нибудь легенду, и он начал повествование о маленьком народе, давным-давно жившем в скалах, расщелинах и в пещерах под землей.

Путь был приятным, и Рианон сама не заметила, как они добрались до дома. А когда стала надвигаться ночь, следовавшая, казалось, за ними по пятам, она почувствовала какую-то перемену в воздухе.

Тучи стали сгущаться, черные и бушующие, и с моря подул холодный ветер.

Приблизившись к стенам города, Эрик поднял руку, и всадники остановились. За мужскими спинами Рианон различила Мергвина, поджидающего их на дороге. Он стоял один, но казалось, что ему подчиняются природа, море и небо. Ветер развевал его белые волосы и играл с седой бородой. Его глаза были серыми и печальными, как нависшие над ним тучи.

— Что случилось? — резко спросил Эрик, слезая с коня. Он подошел к старику, и Мергвин протянул ему навстречу руку, а Рианон внезапно заметила, как беззащитен был старый друид, повелитель рун. Задержавшись на нем, ее взгляд упал на море.

На побережье снова были корабли викингов, огромные, с замысловато вырезанными на носах головами животных, драконов и змей.

Ее сердце бешено застучало. Это что, новое нашествие? Сколько можно сражаться с викингами? Король Альфред всю жизнь сражался с ними, так долго, что был вынужден призвать викингов на помощь против викингов.

Но Эрика, казалось, вовсе не встревожило появление кораблей. Его внимание было приковано к старику, который стоял у них на пути.

— Аэд Финнлайт! — сказал Мергвин.

— Дед, — выдохнул Эрик. Он пристально посмотрел на Мергвина. — Он умирает.

— Твой отец послал за тобой. Ты нужен матери. Если ты отплывешь с утренним приливом, ты еще успеешь застать Аэда Финнлайта живым.

Эрик крикнул, чтобы Мергвину дали коня, и снова вскочил в седло. В молчании они въехали в город.

Во дворе Эрик быстро спешился и вошел в зал. Рианон начала слезать с коня и увидела, что Патрик уже рядом, готовый помочь ей. Его глаза были печальны. В них даже блестели слезы.

— Он поедет в Ирландию? — спросила она, Пожалуйста, Господи, — молилась она. — Пусть он едет один. Пусть он будет подальше от меня, чтобы он не мог дотронуться до меня, чтобы я смогла научиться ненавидеть его вновь! Пусть мне будет все равно, пожалуйста, не дай мне переживать за него…

— Да, конечно, мы поедем! Аэда Финнлайта любили все, особенно его дети и внуки. Он великий человек, он заключил мир и всячески поддерживал его, и он был справедлив и сострадателен к людям. Ты бы тоже полюбила его.

Она кивнула головой, потому что Патрик, казалось, очень остро ощущал боль потери. Она постаралась не показывать своего облегчения из-за того, что ее муж уезжает.

Она поторопилась в зал, думая, что сможет проскользнуть в комнату Аделы и остаться там, вдалеке от приготовлений к будущему путешествию. Но когда она проходила через зал, она остановилась, потому что Мергвин ждал ее у входа, в его серых глазах было понимание и осуждение. Как он мог узнать, что она войдет именно здесь? Что еще у него на уме, зачем он хотел найти ее?

— Я же просил тебя не уезжать туда, — напомнил он ей, и в его голосе была боль и беспокойство, и внезапно она раскаялась, что заставила его волноваться. Она беспокоилась о нем — она не могла ничего с собой поделать, он ей нравился. Он по-своему опасался за нее, но он был ее другом тоже! Она поняла, что он ей доверяет. Ему даже хотелось, чтобы Эрик женился на ней.

Она покачала головой:

— Мне очень жаль. Правда, Мергвин, я не хотела причинить тебе боль. И мне жаль Аэда Финнлайта. Его все так любили и восхищались им, это, должно быть, великий человек, я буду молиться за него от всего сердца. Все мы здесь будем молиться за него.

Она не заметила, что Эрик тихо вошел и встал позади Мергвина в проходе, пока его голос, резкий и твердый, не скомандовал:

— Тебе незачем молиться за него. Ты будешь сопровождать меня в этой поездке, в которую мы отправляемся с утренним приливом.

Ее взгляд метнулся с Мергвина на мужа. В тени коридора его глаза казались кобальтовыми. Она подумала, что на самом деле вовсе не нужна ему там — он решил взять ее с собой только потому, что понял, как сильно ей хотелось, чтобы он уехал.

Она задохнулась, стараясь говорить ровно и разумно.

— Эрик, я боюсь, что буду тебе мешать. Для тебя это будет трудное время.

— И оно станет еще труднее, потому что мне придется думать, что ты осталась здесь и что датчане могут схватить тебя, или же ты надумаешь сама отправиться к ним в лагерь, — резко сказал он.

— Лучше проследи, чтобы сложили твои вещи, хотя Мергвин уже сказал Аделе, чтобы она сделала это.

— Но, господин, муж мой, — начала она осторожно.

— Рианон, прекрати это представление и поспеши. Скоро наступит рассвет.

Она умоляюще посмотрела на Мергвина, но поняла, что от него не дождется помощи, ведь она обманула его однажды. А Эрик…

— Я не поеду! — бросила она, в ярости поворачиваясь, чтобы уйти.

Он остановил ее, схватив за спутанные локоны ее волос. Когда она вскрикнула, он спокойно рассматривал ее локон, а потом улыбнулся ледяной улыбкой.

— Рианон, ты поедешь. Хочешь или не хочешь, а поедешь. — Казалось, его глаза смотрели на нее с вызовом. — Я предлагаю, чтобы ты сделала это добровольно.

Он отпустил ее волосы и большими шагами догнал ее, возвращаясь в зал. Рианон бросила на Мергвина испепеляющий взгляд, а потом пошла вверх по ступеням.

В ее комнате была Адела. Теплая ванна, чистые полотенца, мыло, пахнущее розой, ожидали ее. Адела рассказала ей, что они с нетерпением ждали ее возвращения, хотя Мергвин уверял снова и снова, что с ней не случится ничего плохого и что она, в конце концов, вернется домой.

— А когда мы снова увидели корабли викингов и поняли, что это не наши корабли возвращаются, ну мы все были в панике. Но Мергвин заверил нас, что они приплыли от Олафа Белого, короля Дублина. Смотреть на них было удивительно! А потом и вы вернулись, в точности, как сказал Мергвин! А теперь ты поедешь в Ирландию! Рианон! Я буду сильно по тебе скучать. Ты должна быть очень осторожна!

— Я не поеду в Ирландию! — отчаянно выкрикнула Рианон.

— Но, дорогая моя…

— Я не поеду!

И, как только она сказала это, раздался стук в дверь, и она открылась, не дожидаясь разрешения. Рианон задрожала, решив, что это Эрик и что он слышал ее дерзкие слова.

Но это был не Эрик. Это была девушка, Юдифь, одна из тех, которым, по-видимому, очень нравился Эрик. Она вошла с подносом, полным еды, и поставила его на сундук, а потом присела перед Рианон в реверансе.

— Госпожа, лорд Эрик сказал, чтобы принести все это и чтобы ты поела и отдохнула, потому что тебе придется вставать затемно.

Глядя на хорошенькую девушку, Рианон поняла, что Юдифь с радостью будет обслуживать Эрика всеми способами. А может быть, она уже оказывала ему такие услуги?

— Спасибо, Юдифь, — сказала Рианон. Девушка не уходила, оглядывая комнату.

Ей было невыносимо думать о том, что Юдифь была в его объятиях, в его постели, может быть, даже в этой комнате. Она старалась обуздать свои чувства. Она не будет делать из себя посмешище.

— Юдифь, спасибо, это все.

Со вздохом девушка вышла из комнаты.

— Я послежу за этой красоткой, — предупредила ее Адела.

— Угу, — устало пробурчала Рианон. Ей хотелось остаться одной. Она повернулась и схватила свою кузину за руку.

— Ты так много сделала для меня — уложила мои сундуки и приготовила ванну. Мне теперь хорошо. Я собираюсь расчесать волосы, быстренько поесть и лечь в постель. И ты сделай то же. Ты, должно быть, утомилась.

В глазах Аделы появилось беспокойство.

— Если ты уверена…

— Да, конечно. Пожалуйста.

Адела поцеловала ее и вышла.

Рианон села на край постели и начала расчесывать волосы. Они ужасно перепутались в эту дикую ночь, но она расчесала их тщательно, и через некоторое время они стали подсыхать, распутались и мягко заструились по ее рукам, плечам и спине. Некоторое время она сидела неподвижно, а потом нырнула в один из своих сундуков и, порывшись, нашла ночную рубашку. Она была из простого полотна с нежной вышивкой у ворота и на рукавах, но такая прозрачная, что почти не скрывала наготу. Она быстро скользнула в нее, удивившись, что уже так поздно, а потом подумала, придет ли к ней Эрик этой ночью. Она мельком взглянула на поднос с едой, к которой она даже не притронулась, обнаружила, что там есть мед, и сделала несколько глотков. А потом снова провела гребнем по волосам.

За дверью послышались шаги. Она отбросила гребень и забралась в постель, разметав вокруг себя волосы.

Дверь отворилась. Она услышала шаги Эрика, услышала, как он притворил дверь, и вся оцепенела, когда он остановился, а потом подошел к кровати и внимательно посмотрел на нее.

Он постоял так некоторое время, и она услышала, что он стал раздеваться. Он тихонько чертыхнулся, когда влез в остывшую уже ванну, и она слышала, как он плескался некоторое время.

Он ляжет в постель и обнаружит, что она только притворяется спящей. А она встанет и напомнит ему, что все время она исполняла его прихоти, и что она и дальше будет сильно стараться услужить ему, и что она с нетерпением будет ожидать его возвращения — если, конечно, он оставит ее здесь.

Но когда он лег рядом с ней, он даже не прикоснулся к ней. Он просто повернулся к ней спиной.

Она открыла глаза. Он задул свечи, но пробивался лунный свет и играл на гладких мускулах его спины. Она кусала губы в нерешительности, в расстройстве. Она коснулась бедрами его обнаженных ягодиц и пощекотала его волосами, но он даже не пошевелился.

Она легла на спину и уставилась в потолок.

— Эрик, — сказала она тихо наконец. Он приподнялся на локте. При свете луны она чувствовала, что он внимательно наблюдает за ней.

— Мне очень жаль твоего деда. Правда.

Он ничего не ответил. Через минуту он тоже перевернулся на спину, но потом обнял ее за плечи и подмял под себя. Она дала волю слезам, которые стояли в ее глазах, и когда он прижал ее к себе и остановился на некоторый момент, она прошептала:

— Пожалуйста, не заставляй меня ехать! Я так боюсь!

— Да? — сказал он, обнимая ее и вглядываясь в ее лицо.

При свете луны она была прекрасна. Ее глаза были нежными, блестящими, влажными, губы трепетали, красные, как розы; под легким покровом ночной рубашки ее груди вздымались и опускались быстро при каждом вдохе и выдохе. Островки ее грудей казались больше, полнее, соблазнительнее, чем всегда. Ее волосы вились по его обнаженному телу, накрывая его прекрасным плащом. Она все-таки добилась своего, опутав его этими прядями золота и огня, окутывая его этим взглядом, блестящим серебром, завораживая красотой своего нежного голоса и прекрасных форм. Это была не любовь, быстро подумал он, совсем не любовь. Но она принадлежала ему, и он хотел ее с такой страстью, какой он никогда еще не знал. Ему хотелось взять ее нежно на руки, успокоить, держать в своих объятиях.

Но он знал ее. Он хорошо ее знал.

Что это за новая игра? Неважно, подумал он устало. Пусть себе играет.

— Эрик… — сказала она мягко, обольстительно, шепотом, полным трепещущей невинности. — Милорд, пожалуйста, я буду хорошей женой, буду тебя слушаться, буду… угождать тебе всем. Только, пожалуйста, только не это! Я умоляю, не заставляй меня ехать в Ирландию. Когда ты вернешься, я буду здесь. И я приложу все усилия, чтобы дать тебе все, что ты потребуешь от меня как от жены.

Он откинул ее волосы, любуясь их длиной, когда его пальцы скользили по их блестящей мягкости.

— Правда? — спросил он ее.

— Конечно.

Ее ресницы были длинными, а глаза нежными и соблазняющими.

Он улегся на нее, прижимаясь к ее грудям, а потом накрыл ртом один бугорок, облизывая языком набухший сосок через ткань прозрачной рубашки. У нее вырвался резкий вздох, и ее тело выгнулось под ним, придя в соприкосновение с его членом, усиливая нарастающий жар его дикого желания.

— Я буду такой, как ты захочешь, — обещала она, лаская его локоны. Они приподнялись вместе, ее волосы окутывали его занавеской, и она обняла его. Ее быстрые поцелуи осыпали его плечи и грудь. Ее волосы по всей длине опутывали его тело мягкими шелковыми прядями. Сладко пахнущие волосы вызвали напряжение всех его членов, как только он их касался. Ее губы коснулись его губ, помедлили там, а потом снова продолжали свои изыскания по его телу. Нежно, мягко, сладостно, она соблазняла его. Желание в нем достигло силы все смещающего яростного урагана. Она знала, как ласкать его, именно там, где ему хотелось. Она знала, когда подразнить, когда помедлить, а когда поддаться. Она могла заставить мужчину стать слепым ко всему, кроме исполнения его желания…

Он схватил ее яростно, укладывая поверх себя, а потом перевернулся с ней, и она оказалась внизу на спине. Он на какое-то время увидел ее глаза, перед тем как они прикрылись длинными и густыми ресницами, и в них ему почудилось торжество. Внезапно ярость нахлынула на него, и он вздохнул, стараясь не дать выхода этому бешенству.

Стоп! — скомандовал он сам себе, он подыграет ей в игре, которую она затеяла. Он улыбнулся и нежно поцеловал ее в губы, пробуя сладость ее рта.

Он в клочья разорвал ее рубашку, добравшись до ее обнаженной плоти, ненасытно беря все, что было под ней. И когда она уже почти лишилась воли от всех этих нарастающих высот, до которых он довел ее, он страстно вошел в нее и потребовал все сначала.

И вновь он получил все. Он никогда прежде не знал такого сладостного и дикого взрыва облегчения, которое он испытал этой ночью, дикого, как море в ярости шторма. Яростные содрогания сотрясали его, когда он снова и снова заполнял ее собой, и в момент наивысшего наслаждения он насытил свою страсть так, как он раньше не мог себе представить. Он закрыл глаза и почувствовал гром ударов ее сердца под набухшей грудью, и он понял, что может, коснувшись ее, получить все то, что она не хотела давать ему.

Но он понимал, что она предала его, и что сама мысль о том, что она его жена, приводила ее в отчаянье.

Горькая усмешка коснулась его губ, и на душе его стало тяжело. Боже мой! Если бы он только смог перестать хотеть ее! Если бы он только смог забыть о ее существовании…

Но он не мог. Когда он был далеко от нее, она заполняла его сны. Когда он представлял, что ей грозила опасность, боль острым ножом пронзала его. Ведь она была его женой.

И, видит Бог, она поймет, что это так, и что все ее уловки и хитрости ничего не изменят, и что ей придется покориться…

Ему была непонятна эта боль внутри, и он сильно стиснул зубы, чтобы побороть ее. Затем он придвинул ее поближе и мягко прошептал в ночи:

— И ты будешь меня любить, когда я вернусь?

Ее дыхание все еще было неровным. Он накрыл ладонями ее груди и все еще мог ощущать яростное биение ее сердца.

— Да, милорд, — прошептала она хрипло.

— Когда я вернусь… ты будешь почитать меня и повиноваться мне?

— Да!

Он поцеловал ее и прижал к себе. Он уставился в потолок, а потом закрыл глаза. Черт бы ее побрал! Аэд Финнлайт умирает! Мысль об этом сверлила его, он не мог отбросить ее. Его дед был в Ирландии, он олицетворял мир в этой стране, он был ее гордостью. Он возродил в Ирландии золотой век, он был мудр и прекрасен. Эрик никогда его не забудет — его мудрость, то, чему он учил его.

Но она причиняла ему страдания даже в эту минуту…

Он крепче стиснул ее в объятиях. Она что-то пробормотала в знак протеста, и он ослабил их. Ему нужно уснуть, хотя бы на несколько часов.

Но он никак не мог. Он лежал с открытыми глазами. И когда появился первый проблеск зари, он откинул льняную простыню и поднялся на ноги.

Она, должно быть, даже во сне поняла, что он оставил ее. Легкая улыбка заиграла у нее на губах, и она удобно раскинулась, волосы золотым плащом были разбросаны вокруг. Он сжал челюсти и отвернулся, быстро оделся, скрепив на плече свой самый красивый плащ, пристегнул ножны и меч. Хоть это и был печальный случай, он должен быть одет как подобает.

Он снова шагнул к постели и внимательно посмотрел на свою жену. На секунду у него задрожали руки, и он сжал пальцы в кулаки, пока смотрел на нее, потому что она действительно была прекрасна. Может, это вовсе не она послала предупреждение датчанам. Он не мог поверить, что она это сделала. Но все равно, она должна что-нибудь знать об этом, и раз она так красива, значит, она немножко и предательница, потому что это была предательская красота.

И доказательством ее предательства был шрам от ее стрелы, который будет всю жизнь напоминать ему об этом.

Он холодно улыбнулся.

— Вставай, — коротко бросил он. — Время ехать.

— Я не поеду, — запротестовала она.

— Поедешь. Я ведь сказал это тебе прошлой ночью.

— Но, — воскликнула она, покраснев. — Ты ведь сказал…

— Я ничего не говорил.

— А! — Она поняла, что сделала глупость, и еще сильнее покраснела. — Как ты мог мне позволить… О ты, негодяй!

И с этими словами она набросилась на него.

Он быстро схватил ее, даже когда удары ее кулаков обрушились на него. Ее сердце бешено колотилось в груди, и это биение отзывалось у него в мозгу. Даже теперь он хотел ее, снова и снова познавая сладостность ее тела.

Он держал ее за запястья, всматриваясь в бурю, бушевавшую в ее глазах.

— Я притащу тебя силой на корабль, и мне все равно, одета ты или нет, миледи. Все равно в каком виде, но ты предстанешь перед моей матерью. Я же сказал тебе вчера, что ты будешь сопровождать меня. Я неоднократно предупреждал тебя, что мои решения не изменить никакими уловками, на какие только может пуститься женщина, неважно, как бы соблазнительны они ни были.

Он оттолкнул ее от себя, а потом немного наклонил голову, все еще не выпуская ее запястий.

Он знал, что она набросится на него снова. Ногти у нее были, как у кошки, а во взгляде все еще пылал огонь. Она поливала его бранью. Сыпались слова «негодяй», «ублюдок». Потом она, кажется, перешла на валлийский — язык ее отца. Он знал его не слишком хорошо. Но неважно, он все равно понял общий смысл.

— Даю тебе десять минут, моя дорогая, — с угрозой сказал он.

Он бросил ее спиной на кровать, и она, задыхаясь, уставилась, наконец, на него и замолчала, ее глаза увлажнились слезами, волосы рассыпались, и ее тело, обнаженное и прекрасное, показалось ему странно незащищенным.

— Десять минут, — повторил он.

И, прежде чем она успела встать или перевести дух, чтобы ему ответить, он широко распахнул дверь, и она со стуком захлопнулась за ним.

Он постоял немного за дверью и удивился, услышав ее тихие рыдания. Потом он напомнил себе, что вся сцена была разыграна только для того, чтобы освободиться от него. Что ж, он может утонуть на дне Ирландского моря или встретить свою смерть где-нибудь еще, и тогда она будет свободна от него.

Со смертью Аэда Финнлайта ирландские короли, борющиеся за власть, начнут войну с Найолом, его старшим сыном, и датчане сразу поймут, что Ирландия стала слабее. Но, несмотря ни на что, его отец будет сражаться за Дублин. И Эрик знал это.

Его отец будет поддерживать Найола, своего деверя. Конечно, тогда легко разразится война и желание Рианон может исполниться.

Он зашагал прочь — решительный и твердый.

Через десять минут ей лучше быть готовой к отъезду, мрачно подумал он. В противном случае она прибудет в Ирландию, завернутая в одеяло и перекинутая через его плечо.