Полночный злодей

Глава 5

Он ненавидел болото!

Жерар Пуантро огляделся вокруг. Его надменное лицо перекосилось, когда лодка, в которой он сидел, скользнула в очередной канал. Он являлся частью лабиринта узких извилистых рукавов, которые вели к северной части залива Баратария. Этим путем они двигались с самого рассвета. Солнце палило нещадно, когда лодка неожиданно оказалась на чистой водной глади озера, но тут же опять ушла в очередной рукав. Солнце уже садилось. Значит, им придется провести еще одну ночь на грязной земле, прежде чем они наконец достигнут Гранде-Терре.

Пуантро находился в непривычном зависимом положении. Он устал, с трудом переносил все эти неудобства, и его нетерпение достигло мыслимых пределов. Он презирал эту примитивную лодку, годившуюся только для невежественного сброда, два представителя которого сейчас ею управляли. Ему был отвратителен собственный наряд — грубые штаны и рубаха, а также лежавший поблизости потрепанный плащ, которым он сможет укрыться в предстоящую долгую ночь. Его раздражал тяжелый, с клочьями тумана, жаркий воздух, ложившийся на плечи и усиливающий состояние физического дискомфорта. Он дошел почти до бешенства.

О да, капитан Роган Уитни заплатит за каждое мгновение испытываемых им сейчас физических страданий! Еще полнее Уитни заплатит за невыносимые видения, не дававшие ему ни сна, ни отдыха, в которых живо представлялись все унижения, испытываемые, без сомнения, его прекрасной Габриэль, находившейся в руках этого мужлана.

Резкая боль в сердце пронзила Пуантро. Он вспомнил, какой любовью светились каждый раз, когда она его видела, чистые глаза Габриэль. Он отвечал ей такой же горячей отцовской привязанностью и был горд тем, что ему больше ничего не нужно. Общество Нового Орлеана не стоило мизинца этой девушки, так же как раньше оно не стоило его любимой Шантель. Габриэль являлась его драгоценностью, которой не было цены. Скоро он вновь обретет ее и, как только это произойдет, увезет подальше отсюда, в большие города Европы, где будет выполнять все пожелания своей любимицы, чтобы навсегда стереть воспоминания о том ужасе, который ей довелось пережить. Но, как говорится, прежде чем съесть яичницу, надо разбить яйцо.

Пуантро хлопнул вцепившееся ему в руку какое-то кровожадное насекомое. Он вспомнил, с каким волнением ожидал ответа Лафитта и вчера наконец получил его. У него дрожали руки, когда он читал небрежно написанное письмо. Послание было предельно кратким. Лафитт готов к встрече и снабдит его средствами передвижения и людьми, знающими дорогу на Гранде-Терре. Лафитт подчеркнул, что может обеспечить конфиденциальность только на этих условиях. Пуантро не сомневался, что Лафитта забавляют все испытываемые им неудобства, но убеждал себя, что все это не имеет значения. Как только Габриэль окажется в безопасности, он рассчитается с этим мерзким человеком.

Неожиданно перед ним как живая предстала Манон, усилив его волнение. Он не видел свою любовницу с той ночи, когда покинул ее, лежавшую среди разбросанной одежды на полу спальни. При мысли о Манон внутри у него как будто все стянулось в узел. Пуантро выругался. Он желал эту женщину постоянно, ее образ преследовал его. В конце концов, это ненормально. Длинная прошедшая ночь, когда сквозь болотную тьму долетало гулкое эхо барабанов местных колдунов, укрепила в голове Пуантро смутное подозрение. Прожив всю свою жизнь среди креольского общества Нового Орлеана, он с раннего детства слышал поверья о магическом зелье, изготовляемом туземными жрицами и превращавшем мужчин в кукол, которыми женщины манипулировали, как хотели. Он вдруг твердо уверовал, что его любовница действительно попыталась использовать черную магию для достижения над ним такой странной власти…

Пуантро, впрочем, не пугали колдовские чары Манон. Да, он имел много возможностей убедиться, какую власть имела над ним эта женщина. Однако он полагал, что как только кризисная ситуация разрешится и его дорогая Габриэль вновь будет вместе с ним, необходимость в утешениях Манон отпадет. Придет день, и он позаботится, чтобы она получила по заслугам.

Вдруг, разозлившись, что Манон опять заняла все его мысли, когда на очереди были более важные дела, Пуантро заставил себя сосредоточиться на предстоящей непростой встрече. Предположим, встретиться с живым Лафиттом даже любопытно. Интересно также убедиться в том, что этот человек, как говорили, ведет в своем пиратском гнезде роскошный образ жизни. Деловые знакомые Пуантро, ежемесячно посещавшие аукционы рабов на Гранде-Терре, давно заинтриговали его своими рассказами об изысканных и утонченных приемах Лафитта. То, что Гранде-Терре служил когда-то индейским племенам местом для человеческих жертвоприношений, было, как он считал, весьма многозначительно. И, если бы размышления Пуантро продолжились, он бы усмотрел в деятельности Лафитта именно на этом острове нечто пророческое.

Погрузившийся в свои мысли Пуантро вздрогнул от грубой команды матроса, находившегося на носу их лодки. Еще более грубо повторил команду его напарник на корме. Пуантро не стал тратить усилия на едкий ответ, а предпочел сразу спрыгнуть вниз, как того потребовали матросы, уже загонявшие лодку на берег.

Пуантро огляделся вокруг. Место, где он проведет предстоящую ночь, было совершенно диким, кишевшим всеми известными отвратительными кровососущими насекомыми. Он готов вынести эти муки ради одного-единственного человека, а когда наступит утро, сделает все, чтобы заставить виновного в этом сполна за них заплатить!

Да, капитан Роган Уитни дорого заплатит…

Габриэль просыпалась медленно. Сквозь закрытые веки пробивалось яркое солнечное утро, но она не спешила открывать их, пока ее руки осторожно ощупывали простыни. Повернувшись на бок, она почувствовала знакомый мужской запах, исходивший от подушки, и медленно открыла глаза. Его там не было.

Габриэль отказывалась определить, какие чувства овладели ею. Проснувшись, она опять обнаружила себя лежащей на широкой постели в каюте капитана. Это повторялось каждое утро с тех пор, как она впервые попала в залив Баратария. Четыре дня она просыпается в постели капитана, не будучи в силах припомнить, как она туда попадает.

Может, она предпочитала не помнить? Какое-то смутное представление о том, как сильные руки поднимали ее с пола капитанской каюты, где она решительно ложилась каждый вечер, воспоминание, как она покоилась на мощной груди, прежде чем ее принимала широкая постель. Затем ее обволакивало мужское тепло, и это было до странности приятно. Она не могла также понять, были ли сном легкие прикосновения его уст к ее щекам, лбу, губам.

Явью же было то, что каждое утро Роган оставлял ее просыпаться в постели одну… и они оба по молчаливому соглашению предпочитали не обсуждать, каким образом она там оказывалась. Это неоговоренное перемирие было настолько хрупким, что лучше ничего и не обговаривать.

Однако из этого перемирия стала вырисовываться определенная форма отношений. Разумеется, обеспокоенность все еще присутствовала в ее мыслях, в отдельные моменты она все еще безуспешно искала возможность избавиться от постоянной охраны, но в то же время Габриэль открыла для себя нечто важное, составлявшее существенную особенность каперского судна Рапаса.

Прежде всего она обнаружила уважение и преданность членов команды своему капитану. Было очевидно, что каждое утро матросы по очереди отправлялись на Гранде-Терре, стремясь создать точно рассчитанное впечатление всеобщей радости по поводу затянувшегося отдыха… хотя на самом корабле все прекрасно понимали, что это делается для отвода глаз.

Казалось, каждый человек понимал и принимал отведенную ему роль в этой долгой и опасной скрытой игре. Все знали, что одна-единственная ошибка может привести к провалу важного дела. Она судила об этом по обрывкам отдельных разговоров, которые могла слышать, когда матросы проходили по коридору мимо ее двери, или на палубе во время прогулок.

Во-вторых, казалось, что у каждого члена команды было свое личное отношение к той цели, которую преследовал капитан Роган. Смущало лишь, что всех их объединила общая решимость уничтожить ее отца.

В-третьих, она скоро убедилась, что вопреки байкам о зверствах пиратов, которые шепотом передавались в монастыре, на корабле не было ни единого человека, открыто проявившего недоброжелательность в отношении нее.

Разумеется, она чувствовала себя не вполне комфортно с некоторыми звероподобными типами, которые встречались среди членов команды. К примеру, одноглазый пират Дермот так ни разу и не улыбнулся ей и даже не произнес ни одного дружелюбного слова. Другие охранники, приставленные к ней в отсутствие капитана, имели такой же жуткий вид и грубый язык и не предпринимали ни малейших попыток наладить дружеские отношения. Она была уверена, что любой шаг к бегству будет пресечен с применением силы, вместе с тем Габриэль не сомневалась, что ей лично ничто не угрожает.

Наконец, она чувствовала, что все на корабле с одинаковым нетерпением ожидают, когда план Рогана, каков бы он ни был, будет доведен до логического конца.

Все эти умозаключения хотя и помогали поддерживать душевное спокойствие, но не избавляли от тягостного ощущения насильственной изоляции.

Она согласилась с тем, чтобы во время утренних визитов, Рогана на остров оставаться целиком на попечении Бертрана. Габриэль уже чувствовала себя с молодым изувеченным моряком вполне непринужденно, так как крайняя неразговорчивость не мешала ему оставаться неизменно учтивым. Она быстро поняла, что за этой учтивостью скрывается человек с твердым характером, не располагающим к тому, чтобы взять над ним верх. Габриэль вспомнила тот день, когда в разговоре с Бертраном она впервые назвала капитана Роганом. Его обычно бесстрастное лицо тут же преобразилось от шока и стремительно повернулось в ее сторону. Габриэль поразило также то странное тепло, разлившееся по ней при мысли, что Роган до этого мало кому открывал свое настоящее имя.

Она должна была признать, что, хотя осторожность по-прежнему превалировала в отношениях с ней, обстановка во многом стала более терпимой. Она потребовала сменить ей одежду и тут же получила новый комплект чистой и более удобной матросской формы. Проснувшись на другое утро, она нашла на столе щетку, а затем была удивлена, когда в дверях каюты появился Бертран и сказал, что капитан приказал вывести ее на палубу подышать свежим воздухом.

Дневные часы по-прежнему тянулись медленно, но теперь она с нетерпением ждала вечера, чтобы прогуляться по палубе с Роганом. Ей нравилось наблюдать, как сумерки постепенно уступают место ночной красоте моря. Тишина и тени, казалось, выступают союзниками в беседах между ней и Роганом, хотя в действительности она выяснила о человеке, ставшем знаменитым Рапасом, ненамного больше, чем знала с самого начала их знакомства.

«Никогда» — слишком ничтожное слово, чтобы встать между нами…

Оставшись в одиночестве, Габриэль без конца повторяла про себя эти слова. Она, впрочем, не усматривала скрытых мотивов в поведении Рогана, когда он каждый вечер, обнимая ее рукой, осторожно двигался по палубе, чтобы показать какую-нибудь звезду на ночном небе или когда золотистые глаза хищника становились такими теплыми…

Вдруг чувство вины огнем прожгло Габриэль, когда, поднявшись с постели, она надела сандалии, которые носила теперь без всякого предубеждения. Дорогой отец… что он сейчас делает? Наверняка страдает и буквально умирает от страха за нее, в то время как ее собственные тревоги с каждым днем уменьшаются…

Вопросы, связанные с отцом, потоком проносились в ее голове. Она на самом деле не знает ответов… или предпочитает не задумываться об этом?

Чувство неуверенности внезапно овладело Габриэль. С тоской она вспомнила монастырь, где была защищена. И от подобных смущающих мыслей, и от страхов, где отсутствовали чувства, волнующие ее теперь. В тишине каюты она прошептала:

— О отец… где ты сейчас?

Жан Лафитт едва сдерживал улыбку, как бы демонстрируя свою холеную внешность и безукоризненную одежду — отличная льняная белая рубашка эффектно контрастировала с его иссиня-черными волосами, отлично скроенные брюки подчеркивали стройность его фигуры, начищенные до зеркального блеска сапоги сияли. Он стоял в открытых дверях своего дома на Гранде-Терре, готовый встретить приближавшегося гостя.

Никто бы не поверил, что этот нечесаный, неопрятный, измученный долгой дорогой человек, сопровождаемый двумя бандитского вида матросами, был не кто иной, как всесильный Жерар Пуантро.

Маскировка изменила его почти до неузнаваемости… и это принесло Лафитту огромное удовлетворение. Он не сомневался, что никогда еще Жерар Пуантро не носил такой грубой одежды, какой он приказал обеспечить этого человека. Никогда не приходилось Пуантро испытывать таких неудобств, какие выпали на его долю, когда он в неуклюжей лодке петлял по заболоченным рукавам. Лафитт намеренно распорядился провести его по самому неудобному маршруту, якобы в целях сохранения полной секретности.

Не было сомнений, что этот человек доведен до крайней степени ярости. Bon[11].

Скрыв свое торжество, Лафитт, вежливо приветствуя Пуантро, протянул ему руку, отметив про себя, что вместе с рукопожатием он не может предложить визитеру своего доверия.

— Bonjour, monsieur[12].

Тщательно избегая называть Пуантро по имени, он пригласил гостя войти в дом.

Утренний шум и суета на Гранде-Терре вдруг куда-то исчезли, когда Роган как вкопанный застыл в нескольких шагах от дома Лафитта. Его будто сразило молнией: в человеке, приветствовавшем Лафитта, он узнал Жерара Пуантро!

Роган отступил на несколько шагов, а в голове пульсировала одна мысль: не вздумай он посетить сегодня Жана Лафитта по одному незначительному поводу, визит Пуантро так и остался бы для него тайной.

Опасность неожиданного визита Пуантро как для него самого, так и для разработанного им плана живо предстала перед Роганом, когда он приблизился к находившейся поблизости фруктовой лавке. Он сделал вид, что обдумывает возможные покупки, тогда как мозг бешено работал, а сердце колотилось как молот. Пуантро… переодетый… тайно встречается с Лафиттом.

Где же он допустил ошибку, которая позволила Пуантро признать его в Рапасе? Знает ли этот человек, что его дочь находится на стоящем здесь в порту «Репторе»? Может, он договаривается сейчас с Лафиттом о том, чтобы его люди взяли штурмом корабль и освободили Габриэль?

Укрывшись в тени, Роган с трудом перевел дыхание. Предполагаемые варианты переговоров этих двух чело-пек были бесконечны, в любом случае их союз означал его погибель.

Роган постарался проанализировать, что можно сделать, и принял единственно возможное решение.

Клариса быстро шла по коридору в ярко-красном халате, который Пьер подарил ей накануне вечером. Она не воспринимала привычного утреннего шума, неизбежных, когда женщины, прежде чем приступить к завтраку, спешат поделиться впечатлениями прошедшего вечера.

Она ничего не замечала вокруг, обеспокоенная тем, что мадам вызвала ее к себе в кабинет. Кларису охватило такое волнение, что она нарушила собственное правило, заведенное с первого же дня пребывания в этом доме — не выходить из комнаты в неглиже. Это отличало ее от других работавших у мадам девушек.

Однако не об этом думала Клариса, когда, остановившись у двери кабинета мадам, тихо постучала. Мадам откликнулась, и Клариса, войдя в комнату с дурными предчувствиями, приблизилась к ее столу.

— Я не хочу пугать тебя, Клариса.

Выражение лица мадам вопреки произнесенным ею словам совсем не успокаивало. Она между тем негромко продолжила:

— Поскольку мы друзья и я заинтересована в твоей безопасности, то подумала, что тебе интересно будет знать следующее: сегодня утром я послала человека с деловым письмом в дом Жерара Пуантро.

После небольшого колебания мадам продолжила, еще больше понизив голос:

— Моему посыльному слуга сказал, что господин Пуантро уехал из Нового Орлеана на несколько дней, и он не может точно сказать, когда хозяин вернется. Из дальнейших расспросов выяснилось, что господин Пуантро вышел из дома, одетый в какую-то потрепанную одежду и его сопровождали два не внушающих доверия типа. Мне пришло в голову, что господин Пуантро не уехал бы из города в момент, когда его дочь находится в таком критическом положении, тем более в компании подобных людей, если бы его поездка не была как-то связана с ее похищением. Клариса, ma cherie, я подумала, тебе следует об этом знать.

Напуганная почти в равной степени как проявленным мадам участием, так и ее словами, Клариса почувствовала, как краска заливает ее лицо. Она, безусловно, была благодарна мадам за ее доброту. Ясно, что господин Пуантро покинул город с целью отыскать свою дочь. Сейчас он не отправился бы в путешествие по какой-то другой причине. Гранде-Терре… неужели он знает?

Не в силах что-либо ответить, Клариса пошатнулась, но мадам с удивительной для ее возраста легкостью поднялась и вовремя оказалась рядом, чтобы поддержать бедную женщину. На лице хозяйки заведения отразилось нескрываемое волнение.

— Понимаю, как много значат для тебя брат и его друг, но сейчас я очень опасаюсь за тебя, ведь ты для меня как родная дочь.

— Non, madame, — понимая, что отрицать свою обеспокоенность бессмысленно, Клариса покачала головой. — Мне это мало чем грозит, но другим…

— А ты не можешь как-нибудь предупредить их о таинственном исчезновении господина Пуантро? Послать письмо или…

— Это невозможно, мадам.

— Mon ami… — Мадам глубоко вздохнула и, несколько поколебавшись, решительно начала: — Я никогда не говорила об этом, но, если надо передать письмо па Гранде-Терре, я без труда могу помочь тебе. Поскольку это заведение нуждается в предметах роскоши, которые можно достать только через Лафитта, я веду с ним дела и имею еженедельную надежную связь с Гранде-Терре.

Взволнованная и растерянная, Клариса отрицательно покачала головой:

— Мне нужно время, чтобы подумать, мадам.

— Oui, я знаю. — Мадам отошла от нее. — Но не откладывай надолго. Мой человек отправляется на Гранде-Терре сегодня в полдень. Послание будет доставлено как обычно быстро и строго конфиденциально.

— Merci, madame, но я должна подумать… Хозяйка заведения, прежде чем вернуться на свое место, внимательно посмотрела на Кларису и, отпуская ее, произнесла:

— Помни, Клариса, к полудню ты должна принять решение.

Выходя из кабинета мадам, Клариса ощутила важность ее слов.

Что-то случилось.

Тишина каюты капитана неожиданно была нарушена голосами наверху. В них слышалось беспокойство, и Габриэль сразу же насторожилась. Сегодня утром Бертран позволил ей гулять на палубе гораздо дольше, чем обычно. Был теплый солнечный день, и она любовалась морем в свое удовольствие, пока ему не понадобилось куда-то отправиться по делам на корабле.

Она услышала удар в колокол, означавший, что прибыла шлюпка с острова, а значит, вернулся Роган. До Габриэль донеслись короткие отрывистые фразы, в которых ей почудилось что-то тревожное. Она узнала низкий голос Рогана и более мягкий баритон Бертрана. Ей трудно было это представить, но они о чем-то не на шутку спорили.

Раздался знакомый скрип спускаемой лестницы, и кто-то сел в лодку. А уже через минуту в коридоре послышались тяжелые шаги, на миг задержавшиеся у двери, после чего она отворилась.

Заполнив собой дверной проем, Роган долго стоял молча. Его загорелое лицо пылало, а взгляд пронизывал Габриэль насквозь. У девушки застыла кровь.

Перед ней снова был Рапас.

— Что случилось? — спросила она. Роган молча закрыл за собой дверь.

— Скажите.

Вновь никакого ответа.

— Роган…

Услышав свое имя, он шагнул вперед.

— Ваш отец — на Гранде-Терре.

— Невозможно!

Роган стиснул зубы, и у него заходили желваки на скулах.

— Я его видел.

— Отец ни за что не приедет на Гранде-Терре. Он презирает Жана Лафитта, считая его обычным преступником, и это недалеко от истины!

— Преступником?.. Да, ваш отец — блестящий эксперт по преступлениям на Гранде-Терре. В течение многих лет он плодотворно сотрудничает с самым грязным негодяем из этих мест.

— Вы лжете! — Габриэль замолчала, глядя на Рогана и удивляясь, как он изменился.

Чувствуя себя униженной оттого, что еще минуту назад думала о нем с такой теплотой, Габриэль гневно сказала:

— Зачем вы опять взялись за свое? Почему вы хотите меня уверить, что мой отец замешан в каких-то преступлениях? Я повторяю — вы не правы! Вы ошибаетесь! Если бы вы поговорили с ним, то убедились бы в этом!

— Вы забыли, я уже говорил с вашим отцом! — Подойдя к Габриэль, Роган схватил ее за плечи и сильно встряхнул. — Я постоянно ношу печать, оставшуюся от разговора с ним. Однако другое воспоминание терзает меня гораздо сильнее — крики умирающего от пыток моего первого помощника. Я же в это время лежал беспомощной, не в силах помочь ему.

Габриэль вырвалась из рук Рогана и отошла от него.

— Я должна поверить, что отец повинен не только в клейме у вас на груди, но и в смерти вашего первого помощника? Зачем бы он стал это делать?

— Чтобы скрыть свое преступное сотрудничество с Винсентом Гамби в нападениях на американские торговые суда.

— Нападения на американские торговые суда… Винсент Гамби… — Габриэль не поверила. — Вы, конечно, шутите! Гамби — ваш подельник по Гранде-Терре. Разве не так? Разве он не является одним из людей Лафитта? И если вы ищете виновного, обращайтесь к Лафитту!

— Лафитт ничего не знает о связях Гамби с вашим отцом, о той информации, которую он предоставляет Гамби, когда американские торговые суда идут с ценным грузом, который не следует упустить. Лафитт никогда бы не позволил грабить эти суда.

— Да это просто безумие! Если бы Гамби действительно нападал на американские торговые суда, оставшиеся в живых люди сразу же заявили бы об этом преступлении.

Лицо Рогана потемнело.

— В живых никого не остается.

— Не понимаю.

— Я хочу сказать, что при каждом нападении Гамби проявляет такую осторожность, что не остается никого, кто мог бы рассказать о случившемся. Он делает все, чтобы и само разграбленное судно больше никто не увидел.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что под руководством Гамби совершается массовое убийство… систематическое убийство каждого оставшегося в живых моряка и затопление кораблей.

— Нет. — Габриэль покачала головой. — Я вам не верю! Мой отец не смог бы принимать участие в такой жестокости. Раз нет свидетелей, почему вы считаете, что мой отец… или хотя бы Гамби несет эту ответственность?

— Да, живых свидетелей не осталось ни одного, за исключением моего первого помощника и меня.

Габриэль помолчала, стараясь сохранить самообладание.

— Это какая-то ошибка… и не иначе! — Она резко повернулась. — Мой отец никогда не выдал бы своих соотечественников пиратам. Какие у него для этого могли быть причины? Он богат, уважаем, пользуется доверием губернатора Клейборна! Роган не ответил.

— Зачем? Зачем ему делать все это?

Колючий взгляд Рогана будто впился в ее кожу:

— Вы знаете своего отца лучше меня…

Эти слова на мгновение заронили сомнение в ее душу. Она бросилась к Рогану и, вся дрожа, остановилась всего в дюйме от его мощной фигуры.

— Как… как я могу хоть на мгновение поверить… — Эмоции захлестнули Габриэль, у нее оборвался голос, но затем она продолжила: — Вы просто лжец! Мой отец не виновен в том, в чем вы его обвиняете!

— Виновен.

— Нет!

Почувствовав бесполезность дальнейших споров, Габриэль перевела дыхание.

— Ваши утверждения можно проверить достаточно легко. Раз отец здесь, позвольте мне высказать эти обвинения прямо ему в лицо.

Роган помолчал, а потом своим низким голосом ответил:

— Вы действительно считаете меня полным идиотом?

Габриэль уже не могла остановиться:

— Если отец появился на Гранде-Терре, то вовсе не потому, что он заодно с Гамби и Лафиттом. Он приехал сюда, догадываясь, что я где-то здесь, и намерен освободить меня!

Роган промолчал.

— Что вы собираетесь делать? — воскликнула Габриэль.

Вопрос повис в воздухе.

Что же ей делать?

Клариса мерила шагами спальню, а бесконечная вереница вопросов вертелась у нее в голове. Она взглянула на часы, и сердце замерло. Было одиннадцать. Посыльный мадам отправляется на Гранде-Терре в полдень.

Нет, Пуантро не мог догадаться, что Роган и Рапас — одно и то же лицо. В течение многих лет Рогану удавалось сохранять свою тайну, и не могло ничего случиться, что изменило бы эти обстоятельства.

Вполне возможно, что Пуантро отправился вовсе не на Гранде-Терре, как они предположили. В этом случае письмо Рапасу, переданное через посыльного мадам, вызовет ненужные беспокойства. Может ли она быть уверена, что этот посыльный заслуживает доверия и не передаст ее письмо Лафитту?

Слезы брызнули из глаз Кларисы. Что делать? Стук в дверь вызвал испуг, и она застыла в недоумении. Постучали еще раз.

— Клариса…

Услышав голос Пьера, она закрыла глаза, а затем промокнула выступившие слезы.

— Pardon, Пьер. Я не очень хорошо чувствую себя сегодня. Может, вы извините меня и придете попозже.

После короткого молчания Пьер заговорил, но тоном, которого она никогда прежде не слышала:

— Клариса, откройте дверь!

— Пьер, s'il vous plait[13]…

— Откройте дверь!

Не желая привлекать внимание окружающих к тому, что Пьер так громко взывает к ней за дверью в коридоре, Клариса еще раз промокнула глаза, а затем повернула ключ.

Пьер молча вошел и тут же закрыл за собой дверь. От гнева у него слегка подергивалось левое веко. Он повернулся к ней и сказал:

— Я так и знал — вы плачете.

— Нет, нет. Это ничего. — Клариса изобразила улыбку. — Обычные женские слабости. Время от времени такое случается. Час-другой, и со мной все будет в порядке.

— Клариса… mon amour…

Пьер взял ее за плечи. Гнев его испарился, когда он прошептал:

— Клариса, вам не надо притворяться со мной. Я вижу, что-то случилось.

— Non, ничего!

Пьер убрал прядь волос с ее щеки, и Клариса ощутила нежность, исходящую от его руки. Она увидела, как в глазах Пьера промелькнула боль, когда он прошептал:

— Знайте, что бы ни случилось, вы всегда можете довериться мне.

Клариса отрицательно покачала головой:

— Мне нечего вам сказать!

— Non… mon amour… s'il vous plait, больше не расстраивайтесь. — Он обнял Кларису, и ей стало немного уютнее. — Я не буду больше домогаться с вопросами, только попрошу кое-что мне пообещать…

Он несколько отстранился, чтобы видеть ее глаза, и, помолчав, продолжил:

— Если когда-нибудь вам что-либо понадобится, вы придете ко мне и обратитесь с просьбой о помощи.

— Ноя…

— Обещайте, Клариса.

— Пьер…

— Обещайте мне. Я хочу услышать, как вы произнесете, что придете ко мне, если вам что-нибудь будет нужно.

Милый Пьер… У Кларисы разрывалось сердце. Она, конечно, не заслуживала, чтобы такой добрый и щедрый человек любил ее. Она не могла ошибиться в его чувстве, но ее сердце принадлежало другому.

— Клариса, дайте обещание, ради покоя моей души, если не вашей.

Клариса посмотрела в карие глаза, так преданно устремленные на нее, и прошептала:

— Обещаю. Ради покоя вашей души.

— А что с вашей душой, ma cherie?

Сама удивившись вырвавшимся словам, Клариса прошептала:

— Для меня просто подарок — знать, что я могу положиться на вас, если мне будет нужно.

— А ваше волнение сейчас?

Клариса не знала, что ответить. Правда заключалась в том, что она ничего не могла сделать, чтобы помочь своему любимому Рогану и милому Бертрану, не рискуя подвергнуть их еще большей опасности. Ничего… только молиться.

Пьер был явно обеспокоен. К своему удивлению, она смогла улыбнуться.

— А сейчас я попрошу вас об одной вещи.

— Все, что угодно.

— Не найдете ли вы коляску, пока я буду одеваться? Я хочу поехать в собор.

Он кивнул:

— Коляска будет ждать.

Oui, она могла только молиться…

Да, что же он собирается делать?

Вопрос, заданный Габриэль, повис в тишине каюты. Присутствие Пуантро на Гранде-Терре настолько потрясло Рогана, что он временно утратил способность логически мыслить. Опасность его положения сделалась вдруг как никогда острой.

Годы, посвященные разработке плана, сведения о зверских убийствах американских моряков, вопли умирающих, не дававшие ему покоя, — все это вновь всплыло в памяти Рогана. Встреча с Пуантро стала критическим моментом — под угрозой было восстановление справедливости, которого он добивался. В то же время страдание в чистых серых глазах, недоуменно смотревших на него, заставляло переворачиваться душу Рогана.

Он проклинал судьбу, которая посылала ему новые испытания. Внутри все кипело, и боль отразилась в его голосе, когда он ответил:

— В настоящий момент я ничего не намерен делать.

— Ничего?..

— Бертран отправился на Гранде-Терре. Он должен узнать причину визита вашего отца.

— А потом?

— А потом мы посмотрим.

Тревога Габриэль усилилась.

— Вы… вы не причините отцу зла?

— Причинить ему зло? — Роган не смог сдержать презрительную ухмылку.

— Вы не нанесете ему физических увечий?

— Если бы мои намерения состояли в этом, я мог бы это сделать давным-давно.

— Каковы же ваши намерения?

— Добиться справедливости, мадемуазель!

— Но…

Поняв, что накал эмоций на пределе и дальнейшие колебания приведут его к неразумному поступку, так как стоящая перед ним красивая юная девушка готова вымаливать жизнь человека, которого он поклялся уничтожить, Роган повернулся и вышел из каюты, резко хлопнув дверью.

Он исчез в одно мгновение, оставив Габриэль в полной растерянности. Роган понимал, что впервые в жизни он спасовал перед лицом опасности.

Рубин и кобальт витражей, запах горящих свечей, благостные лица святых, мир и покой над всем… Кафедральный собор был пуст, скамьи красного дерева свободны, кроме двух мест…

Клариса застыла, преклонив голову, только ее губы беззвучно творили молитву… Сидящий рядом с ней Пьер тоже молчал, но не молитвой были заняты его мысли — он наблюдал за Кларисой и не мог оторвать взор от ее несравненной красоты. Головка с искусно уложенными светлыми волосами, покрытая черными кружевами, напомнила ему виденные в Европе картины великих мастеров. Припомнился также момент, когда Клариса появилась на улице перед заведением мадам, где он ждал ее в коляске. Пьер прежде никогда не видел Кларису такой: одетая в строгое темное платье с высоким воротником и в изящной мантилье, каким-то образом подчеркивавшей невинность ее души, она вызвала в нем чувства, каких раньше он никогда не испытывал.

Клариса Бушар… куртизанка? Non. Он всегда знал, что под маской, которую Клариса выставляла напоказ обществу, скрывается ее подлинное лицо. Он чувствовал, что настоящей Кларисы ее профессия не коснулась.

Тем не менее Пьер не представлял, как глубоко будет тронуто его сердце, когда эта женщина окончательно раскроется перед ним и ему выпадет счастье познать ее до конца.

Пьер опустился на колени рядом с Кларисой. Она вовсе не стремилась к тому, чтобы он сопровождал ее в собор. По известной причине она боялась за мужчину, которого любила. Клариса не хотела, чтобы Пьер находился рядом, когда она будет молиться за своего любимого, но в нем проснулась знакомая ревность, когда он посмотрел ей в глаза и все в них прочел.

Однако ревность делала Пьера все более решительным. Он знал, что нужен в данный момент Кларисе — понимала она это или нет. И он намерен был доказать ей это. Он убедит ее в своей любви так, как не могут передать никакие слова, и будет надеяться, что в один прекрасный день она полюбит его, как никогда не любила этого неизвестного мужчину.

Клариса подняла глаза. Ее щеки были мокрыми от слез. Сострадание охватило Пьера, и его рука крепко прижала ее к себе…

В этот момент он произносил свою безмолвную молитву.

— Я не знаю такого человека.

Несколько коротких фраз, произнесенных Лафиттом по-английски с сильным акцентом, повисли в тишине. Пуантро молча разглядывал на удивление молодого француза. Лафитт, сидя напротив него на стуле, обтянутом роскошной материей, с хрустальным бокалом у рта, являл собой воплощение европейской элегантности, что невозможно было отрицать. Пуантро понимал, что весь этот блеск был рассчитан на то, чтобы подчеркнуть его собственный неряшливый вид.

Терпение Пуантро было на пределе. Он скоро понял, что Лафитт дурачит его якобы любезной встречей. Забота слуг Лафитта о комфорте высокого гостя, бокал, который уже дважды был наполнен коньяком, несколько смен подносов с соблазнительными деликатесами — все было рассчитано, чтобы попусту тянуть время и заставить его поволноваться. Таким образом Лафитт избавил себя от необходимости что-либо говорить, оттягивая время и точно контролируя ситуацию. Не будь поставлено на карту благополучие Габриэль, Пуантро, без сомнения, выплеснул бы этот выдержанный коньяк в самодовольное лицо француза. Но поскольку дела обстояли таким образом…

Пуантро выдавил улыбку.

— Как я уже упоминал в своем письме, дружеские отношения с губернатором Клейборном вынуждали меня в прошлом отстраняться от ваших дел в Новом Орлеане. Эта связь требовала придерживаться линии поведения губернатора применительно ко всему, что происходило в заливе Баратария.

Пуантро сделал паузу, готовясь к прямой атаке.

— Однако если в прошлом моим правилом было придерживаться одних взглядов с губернатором, то теперь я хотел бы сделать вам предложение, которое было бы выгодно нам обоим.

— Вы уже сообщали об этом в своем письме, monsieur.

Пуантро заметил, что тепла в улыбке Лафитта поубавилось.

— Все это я понял из того, что вы говорили по прибытии. Однако мой ответ остается тем же. Я не знаю капитана Рогана Уитни, о котором вы здесь упомянули. Насколько мне известно, человека с таким именем на Гранде-Терре нет.

Улыбка застыла на лице Пуантро.

— Я пришел сюда, monsieur, с добрыми намерениями и с солидным предложением.

Лафитт немного помолчал, а затем произнес:

— Я очень надеюсь, что дочь будет благополучно возвращена вам, но помочь отыскать похитителя не могу.

Стараясь справиться с паникой, медленно нараставшей от мысли, что Лафитт вполне может отказать ему, Пуантро отпил немного ароматного напитка из своего бокала, а затем ответил:

— Я и не допускал предположения, что вы можете быть осведомлены о местопребывании моей дочери. Ничего подобного! Но я не сомневаюсь, что при вашем особом положении вы единственный человек, который может помочь обнаружить капитана Уитни и тем самым способствовать возвращению дочери ко мне. Я готов заплатить за это любую, даже немыслимую сумму.

— Ваши разговоры о немыслимых суммах и солидных предложениях не представляют для меня интереса.

Поняв, что разговор неожиданно быстро подошел к концу, Пуантро отбросил все уловки и резко прохрипел:

— Буду говорить откровенно, господин Лафитт! Я прекрасно понимаю, что нет такого денежного вознаграждения, которое могло бы послужить для вас искушением и побудить пойти на сотрудничество со мной, самым злостным вашим гонителем в Новом Орлеане, постоянно настаивавшим на вашем аресте и осуждении по обвинению в пиратстве и убийствах людей! Я не сомневаюсь, что вы прекрасно осведомлены о моей деятельности в прошлом! Но так же, как прежде осуждал вас, теперь я гарантирую поддержку во всем, если вы сейчас окажете мне помощь.

Руки его так тряслись от возбуждения, что он вынужден был поставить бокал на стол. После этого Пуантро взглянул на Лафитта:

— Чтобы окончательно внести ясность, мое предложение заключается в следующем: если вы оказываете поддержку в благополучном возвращении моей дочери, я гарантирую, что губернатор забудет все обвинения против вас и вашего брата и больше не будет выступать против вашей деятельности.

Все более и более озлобляясь против француза, видя, как тот, высоко подняв свои черные брови, открыто демонстрирует скептицизм, Пуантро просто кипел от злости, наконец Лафитт ответил:

— По-моему, вы обещаете то, чего не в силах сделать.

— Я могу это.

— Вы только так говорите.

— Вы ставите мои слова под сомнение, monsieur?

Лицо Лафитта окаменело:

— А если — да?

Слишком разъяренный, чтобы быть осторожным, Пуантро рявкнул:

— Только дурак может сомневаться в том, что говорит Пуантро!

На лице Лафитта вновь появилась холодная улыбка:

— И только слабоумный может допустить при каких бы то ни было обстоятельствах, что Жана Лафитта можно назвать дураком. Однако, monsieur, поскольку вы — мой гость и, безусловно, в расстроенных чувствах из-за любимой дочери, я предпочту не замечать ваши дурные манеры.

Резко поднявшись и отбросив все любезности, за которыми скрывалось едва сдерживаемое бешенство, Лафитт сказал резким тоном:

— Нам больше не о чем говорить. Можете освежиться и остаться переночевать, после чего мой человек проводит вас обратно в Новый Орлеан. Наши переговоры закончены.

Когда Лафитт вышел из комнаты, Пуантро в бешенстве вскочил и попытался его догнать, но в дверях выросла фигура головореза и заставила его остановиться.

— Господин Пуантро…

Пуантро застыл от голоса слуги, который сказал с абсолютно бесстрастным выражением на лице:

— Я провожу вас в вашу комнату.

Пуантро постарался взять себя в руки. Да, он воспользуется гостеприимством этого ублюдка Лафитта! Он поспит несколько часов, а затем вернется в Новый Орлеан, где опять возьмется за поиски Габриэль с еще большей настойчивостью! И если повезет, то письмо от этого выродка капитана Уитни будет ждать его, а Габриэль вскоре вернется домой. А как только она…

Пуантро, трясясь от злости, дал торжественную клятву: Лафитт заплатит кровью за нанесенное ему оскорбление, и он лично проследит, чтобы этот человек был повешен.

Эта мысль придала ему силы и вслед за безмолвным слугой он пошёл из комнаты.

Бертран незаметно прижался к покореженному стволу огромного дерева, и только чуть подрагивающие веки свидетельствовали о том, с каким вниманием прислушивался он к разговору на повышенных тонах, доносившемуся из окна дома Лафитта.

Бертран нервно пригладил рукой свои светлые взъерошенные волосы — единственный жест, выдававший его волнение. Он намеревался оставаться на своем месте, рискуя быть замеченным, до тех пор, пока не убедится, что дальнейшее развитие событий уже не важно.

Итак, Пуантро… на Гранде-Терре.

Сразу же, как только Роган произнес эти слова, явилась мысль, что здесь кроется какая-то ошибка. Пуантро никак не мог раскрыть их план. Неужели годы подготовки и перенесенные за это время страдания сведены на нет? Потом родился жгучий страх за Кларису, чья причастность к их делам уже не секрет для Лафитта.

Выполняя приказ Рогана, Бертран спешно отправился на остров. Подойдя к дому Лафитта, он выбрал укромное место, где и стоял теперь, ожидая финала беседы. Враждебность двух мужчин, явно сквозившая в разговоре, не ускользнула от его внимания. Пуантро показал себя самоуверенным дураком, не понимавшим бесперспективности занятой им позиции, а Лафитт в очередной раз продемонстрировал, что не потерпит какого бы то ни было высокомерия. Бертран с некоторым облегчением понял, что они…

— Так ты все еще здесь, mon ami…

Вздрогнув, Бертран тут же повернулся на знакомый с небольшим акцентом голос и встретился с устремленным на него взглядом Лафитта. Он весь насторожился, а Лафитт спокойно продолжал:

— Как всегда, по твоему выражению лица ничего не поймешь. Знаю, ты не ожидал, что мне известно твое присутствие под этим окном. Тревога в твоем взгляде отсутствует, а ведь хотелось бы знать, как я отреагирую, обнаружив, что ты шпионил за мной? Я начинаю понимать, почему Рапас так высоко ценит тебя.

Бертран промолчал.

— Предпочитаешь молчать в неясной ситуации. Bon… Ты предоставляешь мне возможность сделать первый ход, и я воспользуюсь этим.

Лафитт подошел поближе. В его глазах еще сверкали отблески прошедшей бури, когда он произнес:

— Ты слышал этого самонадеянного дурака? Пуантро рассчитывает заполучить мою поддержку, полагая, что я, как последний идиот, поверю обещаниям, которые он не намерен выполнять!

Лафитт выругался, что прибавило жара его словам.

— Пуантро в своем не знающем предела высокомерии принял меня за глупца. Однако я так часто сталкивался с подобным высокомерием, что не мог не узнать его с первого взгляда. Не обманут меня ни почет, ни уважение, которыми он пользуется в новоорлеанском обществе. Губернатор постоянно будет в дураках, доверяя ему, но я не такой легковерный!

Замолчав, Лафитт вновь проницательно посмотрел в лицо Бертрана.

— Видишь ли, я хорошо разбираюсь в людях. По твоему изуродованному лицу видно, что ты много страдал и, без сомнения, мужественный человек. Такие встречают смерть, не отступая ни на шаг, и их преданность тому, кто ее заслужил, безгранична. Но я также вижу, что в твоей душе поселились демоны и сейчас твое основное желание — уничтожить их. Не сомневаюсь, что именно это объединяет тебя с капитаном Рапасом, так как вы оба стремитесь к одной цели… и, возможно, вас связывает то, что называют словом «дружба».

Лафитт вновь внимательно посмотрел на него.

— Настоящая дружба — большая редкость. На этом острове найдется немного людей, кому я мог бы доверять в той мере, как капитан доверяет тебе. Поэтому я хочу, чтобы ты отправился обратно к Рапасу и избавил его от опасений, что Лафитт объединит против него свои силы с Пуантро.

Бертран замер.

— Oui, я знаю, кто такой Рапас, но я ни с кем не делился этим секретом. Не сложись ситуация таким образом, моя осведомленность о том, кто на самом деле скрывается под именем Рапас, осталась бы секретом даже для него самого. Но сейчас жизненно важно, чтобы капитан немедленно покинул Баратарию. Пуантро разъярен. Я несколько притормозил его действия, отказавшись вести с ним переговоры, но среди здешних подонков найдется немало таких, которые пойдут на любое, предательство, будь им предложена за это хорошая цена.

Тут Бертран впервые заговорил, хотя в его тоне никак не отразилось беспокойство, вызванное словами Лафитта:

— Боюсь, что это ошибка, господин Лафитт. Капитан не тот человек, которого ищет господин Пуантро.

— Non, не напускай туман между нами, не говори мне неправду. Если хочешь знать причину, почему я предупреждаю твоего капитана, достаточно сказать одно — Рапас окажет мне большую услугу, разделавшись с Пуантро.

Помолчав, Лафитт добавил:

— Однако еще одно предостережение. Пуантро, чтобы добиться своего, поставит на карту все. Я считаю, что в этом человеке заложены дьявольские способности. Жгучая ненависть, пылающая сейчас в его душе, представляет страшную опасность для капитана. Передай Ра-пасу, чтобы он не затягивал с окончательным выполнением своего плана. Пуантро от него не отстанет. Добавлю, что Пуантро, если очень постарается, сможет узнать подлинное имя капитана.

Лафитт еще раз внимательно посмотрел в лицо Бертрана.

— Последнее предостережение твоему капитану имеет личный характер. Скажи ему, пусть остерегается женщин, воспитывавшихся в монастыре, поскольку женская невинность, подлинная или притворная, является известной отравой, медленно затуманивающей мозги мужчинам. Иди…

Шагая минутой позже в направлении порта, Бертран взглянул на полуденное небо, и его беспокойство возросло. Заметив стоявшего невдалеке от таверны матроса из своей команды, Бертран компанейски подмигнул ему и шепнул что-то на ухо. Человек в ответ коротко кивнул. Слегка повеселевший Бертран продолжил свой путь в порт.

— Итак, нам подарена отсрочка…

Стоя на юте и наблюдая за безжизненной гладью залива, Роган резко повернулся к Бертрану. Он пережил трудные часы, ожидая возвращения своего первого помощника. В то время как большая часть его команды находилась на берегу, он каждую минуту готов был к атаке на «Рептор» и с горечью думал, что вряд ли сумеет отразить ее… или уйти в море, чтобы избежать неравной битвы.

С этими мыслями Роган, пытаясь увидеть хоть какие-то признаки враждебных ему действий, пристально вглядывался в береговую линию, изредка отрывисто отдавая приказы подготовки к бою. Но он в глубине души знал, что есть только одно оружие, которое можно противопоставить подобной атаке — Габриэль.

Комок застрял в горле. Жизнь Габриэль была самой большой ценностью для Пуантро, который ни во что не ставил жизнь любого другого человека. Роган понимал, что для спасения корабля и находившихся на нем людей он вынужден будет использовать ее. Габриэль… Противоречивые чувства, рожденные этой мыслью, преследовали его до сих пор.

— Капитан…

Бертран вздохнул, и его красивые брови, свидетельствуя о непривычном состоянии беспокойства, сдвинулись в прямую линию. В самом деле, ситуация была неординарной, что он и подчеркнул в кратком пересказе своей беседы с Лафиттом, который оказался столь неожиданным союзником…

Предупреждение француза вновь всплыло в голове Рогана.

Передай своему капитану, пусть немедленно покинет Баратарию…

Роган бросил еще один взгляд на берег, где собрались последние члены его команды, готовые к возвращению на корабль. Скоро они будут в полном составе.

Передай Рапасу, чтобы он не затягивал с окончательным выполнением своего плана…

На этой мысли Роган остановился. Сначала надо избежать очевидной опасности, а затем заново продумать свой план…

Скажи ему, пусть остерегается женщин, воспитывавшихся в монастыре… невинность… является страшно действующей отравой…

Ясные серые глаза глядели прямо на него… врожденное мужество, которое не признает поражений… неосознанный призыв, который каким-то образом сумел тронуть его сердце…

Черт! Как он мог дойти до таких рассуждений? Как могло случиться, что каждую ночь он проводил в одной постели с Габриэль, ощущая тепло ее тела, а потом целый день страдал от одних только воспоминаний об этом? В ту первую ночь у него и в мыслях не было проводить ночи с ней вместе. Он собирался только присматривать за ней, чтобы убедиться…

Его охватило чувство негодования и презрения к самому себе. Пора признать, что с первой минуты их знакомства он всяческими способами стремился не разлучаться с Габриэль Дюбэй, а в этом и крылась настоящая опасность его положения.

Роган понимал, что его колебания сулили неисчислимые бедствия для его корабля, команды и того справедливого дела, ради которого он жил все эти годы.

Пришло время исправить ошибку. Роган с решимостью встретил взгляд Бертрана.

Скрежещущий звук…

Габриэль замерла, когда выкрики команд стали звучать громче. Топот ног над ее головой на палубе… В чем дело? Она подбежала к двери каюты и, рванув ее, уперлась в невидящий глаз Дермота. Прерывающимся голосом она спросила:

— В чем дело?

— Капитан не разрешал вам выходить отсюда.

Дермот так угрожающе прорычал эту фразу, что кровь застыла у нее в жилах, но она не желала сдаваться.

— Я требую объяснить, что происходит?!

Внезапно девушка почувствовала, что оказалась в воздухе: сильная рука Дермота оторвала ее от земли и водворила обратно в каюту. Габриэль чуть не задохнулась от негодования, краска залила ее лицо. Стоя перед захлопнувшейся дверью, она пыталась овладеть собой, но не могла успокоить разраставшуюся ярость.

Чертов Роган! Как он посмел оставить ее под охраной такого невежественного животного! Она еще увидит, как будет страдать этот человек за бессердечное к ней отношение! Она еще…

Внезапно поняв, что она просто теряет время на бесполезные мысли, когда необходимо действовать, Габриэль вспрыгнула на стоящую рядом койку, чтобы взглянуть в крохотное оконце. Многое разъяснилось: скрежещущий звук, который она слышала, исходил от цепи поднимавшегося якоря, а оглушительный шум производили моряки, распускавшие паруса. Но куда они направляются? Почему так быстро покидают залив?

Леденящий душу страх внезапно пронзил ее с головы до ног. Если отец действительно появился на Гранде-Терре, то лишь по одной причине — чтобы найти ее. Только ради ее безопасности, рискуя своей собственной жизнью, он оказался в этом зловещем гнезде разбойников и убийц, людей, которые ненавидели его за дружескую близость с губернатором. Из-за нее, потому что он любил ее…

Она думала в последнее время об отце гораздо меньше, чем об этом огромном бандите, похитившем ее. О отец! А если с ним что-нибудь случилось…

Габриэль резко села и закрыла лицо руками. Сердце ее испепеляли обида, унижение, стыд. Все, что с ней произошло, воспринималось в эту минуту как ночной кошмар.

Но если… это всего лишь ночной кошмар — то когда же придет ему конец?

Огромное солнце плавно опускалось за горизонт. Золотистые отблески, пучками рассыпанные по всему морю, превратили его в переливающееся блестящее покрывало, но красота заката мало волновала Рогана, задумчиво стоявшего на палубе «Рептора». Миновал трудный и длинный день, в течение которого удалось успешно провести крайне важную операцию: Гранде-Терре остался далеко позади.

Слабый бриз налетел на корабль. Роган поднял взгляд на раскрывшиеся полностью паруса, готовые унести их как можно дальше от залива Баратария. Теперь ему предстоит выполнить еще одно дело, более сложное, чем уход из залива.

Неосознанно передернув плечами, он спустился с юта и пересек основную палубу в сторону лестницы. Он знал, что иначе поступить нельзя — это означало бы поражение в той борьбе со своими эмоциями, которую он вел с самой первой встречи с девушкой.

Подав Дермоту знак, чтобы он отошел в сторону, Роган повернул ручку двери и вошел в каюту. Темнота. Его сердце сжалось на мгновение, прежде чем он заметил почти бесплотную тень, молча сидевшую на краю его кровати. Он шагнул ей навстречу, но был остановлен ледяным тоном Габриэль, которая спросила;

— Почему вы так спешно покинули Гранде-Терре?

Роган ничего не сказал. Умная маленькая чертовка!

Темнота была хорошим союзником, позволявшим скрывать свои чувства.

Он повернулся зажечь лампу, используя это время, чтобы полностью овладеть собой.

— Я задала вам вопрос!

Как мог он забыть, что Габриэль все еще оставалась мадемуазель Дюбэй?

Она сделала один шаг, оказавшись таким образом в свете зажженной лампы. Заметив ее необычайную бледность, он участливо двинулся навстречу, но снова был остановлен требовательным тоном:

— Не прикасайтесь ко мне! Я требую ответа! Почему вы с такой поспешностью покинули Гранде-Терре? Вы же сказали, что мой отец — на острове.

Она помолчала и, переведя дыхание, одернула край своей безразмерной рубахи.

— Этому есть только одно объяснение. Вы что-то с ним сделали, верно?! Вы вернулись на остров, напали на моего отца и поэтому вынуждены скрываться бегством! — Она тяжело задышала. — Он… он мертв?

Роган ничего не ответил.

— Ответьте!

— Нет.

— Вы лжете!

— Вы можете верить тому, чему хотите!

— Я хочу знать правду!

— Я уже сказал вам правду!

Габриэль умолкла. Роган шагнул ей навстречу и снова услышал ее гневный возглас:

— Я сказала вам, не прикасайтесь ко мне.

— Мадемуазель, на этом корабле вы не отдаете приказов! Я бы хотел, чтобы вы это уже усвоили.

— Да, я с постыдной медлительностью осознаю, что происходит на самом деле. Не так ли? — Мигающий свет фонаря бросал блики на лицо Габриэль, обагряя волосы и зажигая яростный огонь в ее глазах. — Как, наверно, и отвлекала вас во время наших долгих бесед на палубе?!

Как вы насмехались над моей наивностью, когда я позволила манипулировать собой настолько, что поверила вам…

Габриэль вдруг всхлипнула. Огонь ее негодования будто обжег его.

— По какой-то таинственной причине вы ненавидите моего отца. Вы знали, что похитить меня — это единственный способ доставить ему настоящее страдание. Но вы не задумывались о последствиях. Полагая, что держите меня в своей власти, вы зашли слишком далеко. — Ее маленькие кулачки сжались, и она сделала шаг в его сторону. — Повторяю вам еще раз… если вы что-то сделали с моим отцом — пролили его кровь или подвергли опасности его жизнь, — я не успокоюсь, пока не заставлю вас платить за каждый миг его страданий и за каждую каплю его крови!

— Какая благородная речь!

— Подонок…

— Вы — дочь своего отца. Спасибо, что напомнили мне об этом.

— Убирайтесь вон!

— С удовольствием. Чертовка!

Роган приоткрыл дверь:

— Возвращайтесь, Дермот.

Повернувшись в сторону Габриэль, он встретил ледяной блеск ее серых глаз и продолжил, обращаясь к матросу:

— Соседняя каюта предоставляется в распоряжение мадемуазель Дюбэй. Поместите ее там и следите, чтобы ни один человек — повторяю, ни один человек — без моего разрешения не имел с ней никаких контактов. Понятно?

Дождавшись бурчания Дермота в ответ, Роган покинул каюту. Он так и не повернул головы, пока Дермот сопровождал Габриэль в ее новую каюту, так и не пошевелился, когда за ними закрылась дверь.

Мучения… неуверенность…

Много длинных и темных часов прошло, прежде чем Габриэль сомкнула веки в своей новой каюте. Спор с Роганом не раз всплывал в ее памяти, но постепенно буря улеглась.

Правду ли сказал ей Роган? Был ли ее отец в безопасности? Внутренний голос то и дело повторял, что Роган никогда не сможет причинить вред ее отцу… хотя она совершенно не сомневалась в том, что Рапас это сделал бы наверняка.

Роган или Рапас… кем был этот мужчина? И была ли на самом деле разница между двумя его обличьями?

И почему, несмотря на ужас и страх, охватившие ее в одинокой темной каюте, она грезила о сильных руках своего похитителя, которые бы крепко обняли ее. Нет! Да. Она бы хотела… В смятении чувств Габриэль повернулась лицом к стене.

Роган в бессоннице ворочался с боку на бок на своей койке. Знакомый образ всплыл перед его взором. Блестящие волосы, отливавшие ярким золотом на солнце; чистлые глаза, ласкавшие его, когда он говорил; утонченные черты лица, столь близкого во время всех предыдущих ночей. Вдруг образ резко изменился. Спокойные глаза наполнились яростью, а нежные черты лица — ненавистью.

Роган постарался выкинуть из головы эти образы. Он сделал то, что необходимо. Именно так ему следует поступать. Но…