Полуночные признания

Глава 30

Полуденный бриз срывал розовые и белые лепестки с миртового дерева, гнал их по мостовым. Эммануэль откинула голову на обтрепанную спинку кресла из зеленой кожи в кабинете Генри Сантера. Она сидела со сложенными на коленях руками и, глядя на улицу из окна, тяжело вздыхала.

Все кончено. Когда-то она, ее отец, Генри Сантер и Филипп решили создать больницу. Столько часов провела она здесь, стольким пожертвовала ради нее… А теперь все пошло прахом.

Она услышала, как по деревянному полу позади нее стучит костыль. Холодные костлявые руки опустились ей на плечи.

– Увы, – произнес Антуан Ла Туш, поворачивая кресло так, чтобы Эммануэль могла на него смотреть. Сегодня у него был болезненный вид.

– Я только что узнал. Почему эти янки никак не могут найти убийцу?

Эммануэль попыталась ободряюще улыбнуться, но это ей не удалось.

– Они делают все, что в их силах, Антуан. Я искренне в это верю.

Поставив костыль, Антуан сел на край стола и наклонился, чтобы взглянуть ей в глаза.

– А ты, малышка, как поживаешь?

Она перевела взгляд на высокий потолок, а затем на выстроившиеся вдоль стен полки.

– Плохо. Эту больницу придется закрыть.

Он взял ее руку в свои.

– И ничего не удается сделать?

Она отрицательно покачала головой:

– Я сражалась много недель, но это не спасло положение. Больница не имеет права работать, когда в ней нет дипломированного врача. – Эммануэль вместе с Чарлзом Ярдли пытались найти себе помощника, но все трудоспособные доктора были призваны в армию конфедератов. Остались только очень старые или, наоборот, юные – и у тех работы было выше головы.

– Что будет с пациентами? – спросил Антуан.

– Я разговаривала с сестрами в «Отель де Дье». Они могут кое-кого взять. А Льюис из больницы милосердия сказал, что пристроит остальных.

– Это не твоя вина, – внезапно сказал Антуан, с силой сжимая ее руку. – Ты сделала все, что могла.

Эммануэль лукаво улыбнулась:

– Умом я это понимаю. Но… – Она помолчала. – Я не всегда действую рационально.

– Ха! – Он тронул пальцами ее щеку. – Ты очень уравновешенный человек. Когда война закончится, ты можешь открыть больницу снова.

У Эммануэль к горлу подкатил комок, который она с трудом сглотнула.

– Это здание было заложено, чтобы оплатить штраф, который Батлер наложил на всех, кто помогал Конфедерации. После войны… – Она снова качнула головой, не в силах говорить дальше.

– Эммануэль. – Антуан нахмурился. – Я не понимаю, что происходит вокруг, но хорошо знаю одно: ты в опасности. Теперь, когда тебе не надо думать о больнице… ты не покинешь Новый Орлеан?

Эммануэль тяжело, неровно вздохнула.

– Родители Филиппа в конце недели возьмут Доминика в Бо-Ла.

– Отправляйся с ним. Ради Доминика. Ты нужна ему живая.

– Я знаю, но… как я могу? Так много надо успеть…

Антуан соскользнул с края стола и встал на костыли, после чего улыбнулся:

– Скажи мне, что надо делать в первую очередь.

Было уже поздно, когда Эммануэль села в запряженный мулом фургон на Эспланад-авеню. Дубы и магнолии вырисовывались черными силуэтами на фоне бархатистого бирюзового неба, которое перечеркивали облака. Заходящее солнце окрашивало их в оранжевый и фиолетовый цвета. Эммануэль давно советовала Доминику проводить время здесь, на окраинах города, а не гулять в старых кварталах с их захудалыми кабаре, обгоревшими складами и суетливыми пристанями.

Доминик был ее первым и единственным ребенком, горячо любимым сыном, главным смыслом ее существования, но она так мало видела его в последние месяцы после смерти Филиппа и Генри! Эммануэль старалась всегда позавтракать с Домиником, а если удастся, то и пообедать, поговорить, пройтись с ним по набережной, пособирать ягоды или устроить пикник в парке. Однако она разрывалась между домом и больницей и жила с ощущением, что не справляется со своими обязанностями. Да и себе она уделяла чересчур мало времени.

Возможно, подумала Эммануэль, проходя в ворота сада, это в какой-то мере даже лучше, что больница закрывается. Ведь мальчику нужна мать – особенно после того, как он потерял отца.

– Мама! – Эммануэль остановилась у лестницы, повернув голову к конюшне. – Мама! – снова позвал Доминик, подбегая к ней по лужайке и держа в руке веревку с нанизанной на ней рыбой. – Это я поймал сегодня. Посмотри, какая крупная.

– Ты всегда ловишь самую большую, – ответила со смехом Эммануэль.

– Только когда тебя здесь нет, – произнес, подходя к ним, Жан-Ламбер. Он хромал и вынужден был с силой опираться на руку Батиста. – Добрый день, моя девочка. – Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. – Ты выглядишь усталой.

– Я и в самом деле утомилась, папа, – ответила Эммануэль и, беря старика под руку, кивнула Батисту.

– Пойдемте, Доминик, – произнес массивный чернокожий, забирая у мальчика веревку с рыбой, – покажем это Целесте. Возможно, она что-то приготовит.

– Я слышал об этом докторе-англичанине, – сказал Жан-Ламбер негромко, чтобы не услышал Доминик. – Кажется, его звали Чарлз Ярдли. Это просто ужасно! – Он перевел глаза на Эммануэль. – Поехали в Бо-Ла с нами, девочка.

Они присели на старую, изъеденную временем ступеньку лестницы и какое-то время молчали, наслаждаясь освежающим бризом и сладкими запахами луноцвета и жимолости. Эммануэль подняла голову и разглядывала появившиеся на фоне пурпурного неба звезды.

– Людям и сейчас нужна медицинская помощь, – сказала она, чувствуя вину и разрываясь от сомнений.

– Бои в этом районе идут на убыль – значит, раненых станет меньше, так что их может принять больница милосердия и «Отель де Дье», – мягко ответил Жан-Ламбер. – Кроме того, ты можешь быть полезна и здесь, в окрестностях реки.

В тишине вечера звякнули цепи на качелях. Эммануэль глубоко, с силой втянула в себя воздух и протяжно выдохнула. Ей сейчас очень хотелось бросить все, забыть об ужасе этого душного и внезапно ставшего опасным города. Она мечтала слиться с простым, здоровым ритмом деревенской жизни и вспоминала о тихих, беззаботных днях, когда она ездила на лошади по полям и ловила на озере рыбу с Домиником и Жан-Ламбером. Как жаль, что повседневные заботы заполнили все свободное время.

Нет, в Бо-Ла она не будет чувствовать себя спокойно, но, по крайней мере, там она хотя бы отдохнет, найдет ту тихую гавань, где можно спрятаться от неизвестного и безжалостного убийцы, а заодно и от Зака Купера с его пьянящими словами о любви.

Возникшее после той холодной короткой встречи в часовне ощущение пустоты не покидало Эммануэль. Она как будто оцепенела от страха, горя и бесконечной череды смертей и обессилела от ночей безумной страсти, проведенных с Заком. Как она могла допустить это?

Она овдовела всего три месяца назад. К тому же Эммануэль всегда была яростным приверженцем Юга бы критически она ни относилась к местному правительству, развязавшему войну, ненавистную для любой женщины. И он, этот человек, пришедший в ее город как завоеватель, подозревающий ее в убийстве, занял все ее мысли!

Эммануэль слышала доносившееся издалека кваканье лягушек, шум листьев банановых деревьев, потревоженных теплым бризом, мелодический смех африканца, несущего свою поклажу. Это был ее мир. Именно так она жила двенадцать лет назад. Как она осмелилась надеяться, что у нее может быть какое-то другое будущее? С этими мечтами пора расстаться.

– Эммануэль. – Голос Жан-Ламбера вернул Эммануэль в реальность. Качели чуть скрипнули, когда он повернулся к ней. – Поедем в Бо-Ла вместе с нами.

– Да, – согласилась Эммануэль. Ей вдруг стало так горько, но эта секундная слабость быстро прошла, и равнодушие и чувство усталости снова захлестнули Эммануэль.

Эти узенькие дома в самой бедной части города называли «дробовиками», поскольку кто-то когда-то сказал, что, если выстрелить в такой домишко, дробь пробьет его насквозь. В районе рядом с Ирландским каналом было немало подобных сооружений из досок от барж, которые в свое время ходили по Миссисипи, а затем были разобраны. Однако несколько более прочных домов построили из пиленого леса, и хотя они имели всего одну комнату, их украшали высоким фронтоном и литыми чугунными ограждениями, а иногда и стройными колоннами в итальянском или новогреческом стиле, идущими вдоль крошечных фасадов.

Повернув на узкую Чупитулас-стрит, Зак за полквартала понял, в каком доме живут фрау Спирс и ее четверо сыновей. Было видно, что ставни здесь недавно покрасили, лестницу тщательно вымыли, а небольшой передний дворик вычистили от мусора и сорной травы, которые так портили вид стоящих вокруг зданий. По мере приближения к маленькому аккуратному домику Зак все больше терялся в догадках, почему овдовевшая немка и ее дети решили перебраться именно сюда, в Новый Орлеан, с его частыми грозами, убийственной жарой, эпидемиями желтой лихорадки и болотными болезнями.

На узком крыльце сидел какой-то человек – высокий и худой. Он что-то вяло наигрывал на гитаре и равнодушно наблюдал за Заком.

– Гутен морген, майор, – поприветствовал его Ганс Спирс, когда Зак подошел ближе.

– Доброе утро. – Поставив ногу на нижнюю ступеньку, он бросил взгляд на молодого немца. За спиной Спирса находился небольшой столик с книгами и бумагами.

– Вы пришли поговорить о Чарлзе Ярдли, – произнес Ганс утвердительно и, дотронувшись до струн, стал извлекать из гитары нежную, печальную мелодию.

– Я могу к вам подняться?

Ганс кивнул, полностью поглощенный музыкой.

– Вы хорошо его знали? – спросил Зак, пристально глядя на своего собеседника.

– Не так, как Филиппа, если вы спрашиваете именно об этом. – Он ответил спокойно, даже холодно, но Зак успел заметить, как у Спирса заходили на скулах желваки.

– Скажите мне честно, – произнес он, опираясь на чугунную ограду, чтобы облегчить боль в раненой ноге. – Вы боитесь?

На сей раз у Ганса получился совсем нестройный аккорд.

– Вы хотите спросить, не опасаюсь ли я того, что могу оказаться следующим? – Он повернул голову к Заку, его тонкое лицо казалось напряженным и измученным. – Конечно. А разве вам не было бы страшно?

– Пожалуй.

Ганс отложил гитару и поднялся. Сложив руки на груди, он поглядел куда-то вдаль. Солнце в этот день палило особенно сильно, небо было безоблачно-голубым, а воздух столь влажным, что, казалось, капли застыли в нем.

– Кто делает все это? – спросил Ганс дрогнувшим голосом, но тут же взял себя в руки. – И зачем?

– Не знаю. – Пожалуй, много общего, подумал Зак, у Эммануэль и у этого немца, умеющего держать себя в руках и контролировать чувства. – Я надеялся, вы сможете мне что-то подсказать. Может быть, вспомните кого-нибудь, кто недавно лечился в больнице Сантера и мог затаить злобу на работавших здесь людей? Может, вам угрожали? – Хэмиш до сих пор проверял длинный список пациентов, стараясь найти хоть какие-то следы, но Зак был уверен, что этот путь ни к чему не приведет.

Ганс отрицательно покачал головой и сглотнул.

– Я никого не подозреваю.

– А что произошло в больнице накануне убийства Филиппа де Бове? Тогда поссорились Клер Ла Туш и Чарлз Ярдли. Вы присутствовали при этом, не так ли?

– Я пришел в самом конце вместе с Сантером. – Немец устремил ясный, прямой взгляд на Зака. – А что?

– Все, кто был вовлечен в эту ссору или просто присутствовал при ней, уже мертвы. Все, кроме вас и Эммануэль де Бове.

– Я думал об этом бессонными ночами. – Он в отчаянии махнул рукой. – Я пытался читать, что-нибудь изучать, но слова просто плыли у меня в глазах.

Зак посмотрел на стопку книг и лежавший рядом раскрытый блокнот. Он был довольно обычным, с обложкой из черной ткани, уже обветрившейся от времени, но аккуратная запись в нем заинтересовала Зака.

– Что это? – спросил он, протягивая руку.

– Несколько конспектов Филиппа, которые он дал мне, когда учился в медицинской школе. Он думал, что они мне будут полезны. – В глазах немца внезапно загорелся интерес. – А что?

– Филипп? – Зак с силой сжал блокнот, почти раздавив его. – Это он писал?

– Да.

Боже правый, подумал Зак, и перед его глазами словно промелькнули сцены из недавнего прошлого. Теперь ему стало все ясно.