Полюбить Джоконду

Глава 19

Мне повезло — на вокзал я успел к отходу поезда. Купив билет и пробежав опустевший перрон, я уже запрыгнул в тамбур, но тут позвонила Лиза:

— Саш, я случайно узнала от портье, что наш номер забронирован только до завтрашнего вечера. Завтра в 21.00 все кончится. Мне страшно…

Я вышел из вагона.

— Передумали, что ль? — насмешливо кинула мне проводница.

— Чайник на плите не выключил, — машинально ответил я.

— Хорошо хоть вспомнили.

«Завтра в 21.00… — думал я, бредя по вокзальной площади. — Гришка, видимо, получит какое-то наследство. И тогда с ним что-то сделают, с Гришкой… А с Лизой? Чем реально я могу им помочь? Мы очень долго ждали: когда же все кончится?! И вот завтра, может быть, все кончится. Чем?»

Я позвонил Глинской. Я предполагал, что она удивится или обрадуется, и еще обидится на мое бегство. Но Глинская сказала устало:

— У нас хлеба нет. Купи по дороге.

За хлебом оказалась длинная очередь. И в этой очереди мне позвонил Губанов:

— Алексан, ты не уехал еще? И слава труду. Пацифиздеры в своем инкубаторе теперь стену продолбали!..

— Что-что? — переспросил я, но вспомнил, что на майках круглого семейства был знак «Гринпис».

— Короче, Алексан, заказчик с Пятницкой выломал стену одного сортира, а вместо ванны установил душевую кабинку. И теперь просит переделать. Там, Алексан, немного. Я тебе уже выслал. Ты нарисуй — и сразу мне. Я буду ждать.

Потом мы с Глинской пили чай. Я делился с ней тревогой о завтрашних 21.00. А она слушала меня с неопределенной какой-то улыбкой.

— Все понятно, — меланхолически вздохнула она. — Но ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Ну, разбогатеет этот Гришка. Ну, отпустят эту Лизу на все четыре стороны. Или не отпустят. Тебе-то что до них?

Мне было неприятно слушать ее рассуждения.

— То есть ты теперь помогать нам не будешь?

— Вам? Я помогаю тебе. И только тебе! Ты живешь в чудовищных иллюзиях. Что такое Гришка? Дурак набитый. Что такое Лиза? Мелкий осведомитель идиота Карташова. А чем она занималась до этого? Ты толком и не знаешь! И вот их ты называешь мы?! Да ни один приличный человек…

— Ну, хватит! — Я направился к выходу.

Она больно вцепилась мне в руку.

— Подожди, мы все сделаем, спасем их. Я знаю, — горячечно зачастила Глинская. — Мы вместе. А хочешь, пойдем гулять? И потом ты будешь рисовать, как вчера?

— Что нам нужно делать? — Я остановился.

— Сейчас. Зайди в комнату.

— Обещаешь больше не говорить так?

— Да.

Я сел за ноутбук. Глинская — рядом на диване.

— Дай покурить, — попросила она.

— У меня «Беломор».

— Я знаю.

Она закурила. Руки ее немного дрожали.

— Чтобы стать наследником, надо вначале получить завещание у нотариуса, — отрывисто заговорила она. — Нотариус может прийти к ним в номер. Но могут и они поехать к нему. Поэтому мы к назначенному времени должны сидеть в машине. Из нее должен быть виден подъезд гостиницы. Все самое опасное начнется, когда Гришка оформит и получит на руки завещание.

Глинская надолго прервалась, затягиваясь и выпуская дым. Она плохо владела собой.

— Тогда нужно будет… — продолжала она, — хоть как-то держать связь с Лизой… У тебя нет ничего общего с этой Лизой, кроме постели! Вам нечего вместе делать! Когда все кончится и вы сойдетесь с ней — скоро начнете раздражать друг друга. Я знаю. Она станет искать себе под стать кавалера, какого-нибудь Карташова…

— Ань, не выдумывай!

— …И найдет. А ты… — Глинская грустно положила руку мне на плечо. — Не хотела тебе говорить. У меня, Саш, смертная тоска. Я знаю, что скоро умру. Я не лукавлю. И не хитрю с тобой. Мне тяжело очень.

— Тебя, Ань, сегодня как подменили. — Я чувствовал, что она не лукавит и не хитрит.

— Это чувство дается человеку перед смертью, наверное, чтобы он перестал барахтаться в грязи и подумал: куда идет. И покаялся… Но как тяжело, Саш. Не уходи от меня. Не уйдешь?

Я видел, что ей очень тяжко.

— Не уйду. Но ты, Ань, брось хандрить. Ничего ты не умрешь.

— Вот… — Глинская собиралась с мыслями. — Расчет у «Обелиска» такой. Гришка получает завещание у нотариуса, бумагу… После этого его заменяют двойником, который в банке и берет по завещанию само наследство.

— Почему они сейчас не могут заменить Гришку двойником?

— Потому что Федот, да не тот. Можно все дело испортить. Нотариус должен засвидетельствовать подлинность Гришкиной личности. Здесь нужен реальный Гришка со своим паспортом. Но вот в банк явится его двойник.

— Значит, банку все равно?

— Нет, не все равно. Просто если нотариус подтверждает подлинность личности, то банку, в общем, нужны документы: завещание и паспорт.

— Как же они заменят Гришку?

— Ты лучше спроси: где его заменят? Скажем, Лиза с Гришкой войдут в какой-то дом. А выйдет Лиза уже с двойником под ручку.

— А в доме останется…

— …холодеющий Гришкин труп, — кивнула Глинская.

— Что мы должны делать?

— Мы должны взять с поличным, поймать за руку двойника в момент подмены. Только тогда у нас будет компромат на «Обелиск». Иначе «Обелиск» — неуязвим.

— А что если Гришка получит завещание и скроется…

— Где скроется? Здесь?! Или поедет в Москву? Нет, — покачала головой Глинская. — Я сегодня в церкви была.

На улице уже по-ночному все стихло, в доме напротив светилось одно окно наверху. Работа подходила к концу. Глинская, прижавшись щекой к моей спине, молчала. В тишине было слышно, как снежная крупа постукивает в стекло.

— Пойдем погуляем, — попросила она.

— А машины угонять не будешь?

— Буду.

Темными безлюдными улицами мы пришли к замерзшему каналу. На мосту Глинская остановилась. Не отворачиваясь от мелкого колючего снега, она сказала:

— Помнишь, я тебе говорила, что моя бабка отсюда? Так вот, она во время блокады, в конце сорок первого, попала в госпиталь. Понимаешь?

— И что? — Я испугался чему-то.

— Ее привезли в госпиталь с двухсторонним воспалением легких на фоне дистрофии. Но в госпитале ей ничем не могли помочь. Объяснили просто, что лекарства и витамины — большой дефицит. За несколько уколов она отдала все свои фамильные драгоценности… В этом-то госпитале и работала Маринина мать.

— Ты хочешь сказать, что Гришке завещаны драгоценности?..

— Я хочу сказать, — продолжала Глинская, глядя вдаль, — что в той огромной коммуналке, где жила моя бабка, дистрофия была у всех. А воспаление легких выявили только уже на месте. Но в госпиталь забрали ее одну.

— Значит, Гришка, то есть Гришкина родня… знала, кого брать?.. — беспомощно перебирал я.

— Ну что ты все Гришка да Гришка, — улыбнулась Глинская. И вдруг добавила: — Подменят твоего Гришку в поезде «Петербург-Москва».

— Как ты узнала? — поразился я.

Она засмеялась и, схватив меня под руку, потянула с моста.

— Вот, все я тебе рассказала. Теперь пошли назад.

Дома я опять сел к ноутбуку. Вскоре проект был выполнен и отослан. Но я все сидел перед пустым экраном, размышляя о полученных на мосту известиях.

Глинская подошла и закрыла ноутбук.

— Сортир удался?! — насмешливо осведомилась она и, присев рядом, нежно обняла меня.

— Теперь… — прошептала она мне в самое ухо так, что я почувствовал ее теплое дыхание, — Губанов с пацифиздерами будут на седьмом небе.

— А все-таки, откуда ты знаешь про поезд? — мучился я мрачными догадками.

— Тайна…

— Когда они сядут в этот поезд?

— Думаю, уже сегодня. А хочешь, наследство получим мы? Мы с тобой. Хочешь? Очень просто…

— Постой. Если они заменят, то есть убьют Гришку на глазах у Лизы, то…

— Да! — Глинская отстранилась. — Одно из двух. Или она соучастник — тогда от них она не отвяжется уже вовек. Или как свидетель — пойдет следом за Гришкой. Не в поезде, конечно. Какой участи, ты думаешь, она больше достойна?.. А хочешь, я тебе скажу, почему твоя милая Таня сделалась колдуньей? Кто нашу ласковую Таню превратил в Леонарду? Ты! А эта найдет себе Карташова, много Карташовых. Их вообще очень много…

Глинская еще долго говорила. Потом утром, после чая, она оделась и сказала:

— Я скоро приду. Ты пока отдохни, подумай. А вечером мы начнем действовать.

Я лег на диван и тут же уснул, лишь успев положить рядом сотовый в ожидании звонка Губанова.

Проснулся от легкого толчка. Рядом спала одетая Глинская. Но стоило мне шевельнуться, как она приоткрыла глаза.

— Звонил Губанов. Я ему сказала, что спит Алексан. И что если фуфелам понравится сортир — чтобы он сюда пока не звонил.

— Губанов что?

— Смеялся. Еще этот придурок называл меня Лизой. Давай поспим… — Глинская закрыла глаза.

Утром я позвонила Елене.

— Мам, у нас урок. Я перезвоню. У тебя все в порядке?

— Да, все в порядке.

Я села на кровати, не зная, что делать дальше. По плану надо идти в Летний сад, но какие в этой ситуации могут быть планы? От волнения казалось, что сердце подскочило куда-то к горлу и теперь пульсирует там, пытаясь прорваться наружу. Зачем в таком состоянии Летний сад?

— Да чего в номере торчать? — возмущался Гришка. — Погуляем, удовольствие получим.

Почему накануне великих свершений у него вдруг появился этот беззаботный, вальяжный тон и желание развлекаться? Все шиворот-навыворот! Герой! Сегодня в 21.00 тебя выставят из этой гостиницы… и — куда? Хорошо, если выставят… Если будет к тому времени кого выставлять. Я постаралась сосредоточиться. Как бы то ни было, а в нашем тандеме за старшего пока я. Значит, надо собрать вещи, снять с карточки какие-нибудь деньги — вчера в арт-ресторане «Клод Моне» мы глобально поистратились. Но главное — во что бы то ни стало надо держать в курсе событий Сашу и Глинскую. Я уже начинала волноваться, что пастухи не дают нам никаких указаний. А вдруг инструкции придут слишком поздно? Вдруг мы не успеем их передать?

— Ладно, идем в Летний сад.

С улицы можно будет спокойно поговорить с Сашей и попросить помощи. Хотя если, например, они задумали убить Гришку, вряд ли кто-то их остановит. Гришку решили убить… а меня? Очень даже вероятно. Не нужны им свидетели этих великих художеств!

Склонившись над раковиной, я с утроенной энергией терла щеткой зубы и тут услышала за дверью Гришкин голос:

— Лиза, у тебя телефон!

Ленка недаром хотела дождаться перемены: слишком много новостей было у нее для меня.

— Во-первых, папа летит в командировку в Германию. Самое маленькое недели на три.

Земля просто уходила у меня из-под ног. Пока я знала, что Лена с Лешкой, можно было быть относительно спокойной. Но оставить четырнадцатилетнюю девочку одну…

— Тут, мам, два варианта: либо я к Наташе, либо она ко мне. Ты не будешь возражать, если она ко мне?

— Конечно не буду! Если только она согласится…

— Так она согласна, у тебя хотела спросить. Может, она тебе позвонит еще.

Были и другие новости: тройку получила по географии, ходила в кино, поругалась с Максом.

— Ты же решила больше с ним не встречаться? — удивилась я.

— Решила. Но одной скучно ужасно. И потом, у всех девчонок в нашем классе кто-то есть!

— Это еще не повод, чтобы тебе проводить время с ним.

— Ты права, мам, — грустно вздохнула Ленка. — Но мы все равно поссорились.

— Не спеши, тебе только четырнадцать лет.

— Скоро уже пятнадцать.

— Это все равно очень мало!

Я положила телефон на столик в гостиной и присела рядом в кресло.

— Пошли! — зудел Гришка. — Я уже оделся, мне жарко.

— Сейчас пойдем, — ответила я, продолжая сидеть недвижимо.

— Что-то с дочкой? — В первый раз он поинтересовался моей жизнью.

Я кивнула.

— А что?

А действительно, что? Просто матери всегда будут переживать за своих детей. А за маленькую девочку, да еще в таких обстоятельствах…

— Ничего особенного, просто она еще маленькая.

— Сколько?

— Четырнадцать.

— Это разве маленькая? — удивляется Гришка. — У нас младшей три.

— Три — это крошечная. Но она, к счастью, с мамой. А моя Елена теперь одна.

По дороге в Летний сад я спросила у Гришки, почему он не звонит своим.

— Вы же говорили, опасно.

— Опасно, но можно ведь что-нибудь придумать, звонить незаметно, посылать сообщения.

Гришка махнул рукой. Будет он придумывать! Куда как лучше валяться на диване, расхаживать по музеям, а вечером ужинать в ресторане. Я вспомнила, что в Альпах он еще скучал по семье, а теперь как будто и не вспоминал о них. Хорошая жизнь пошла в Питере, жаль ненадолго!

— А завтракать не будем? — перебил мои мысли Гришка. — Я есть хочу.

— Денег мало осталось.

На Невском мы отыскали банкомат и сняли со счета последнюю тысячу. Лишнее подтверждение того, что финал сегодня. На тысячу долго не протянешь.

В кафе «Чижик-Пыжик» на Фонтанке я заказала большую тарелку плова для Гришки, а себе кофе и пирожное. Надо было экономить. Что-что, а экономить я умею. Муж в этом смысле буквально вымуштровал меня.

— Что ты ничего не ешь? — удивился Гришка.

— Рано еще!

Изредка прихлебывая кофе, я не отрываясь смотрела на телефон. Должны, должны они объявиться! Должны наконец что-то сказать. И тогда попробуем слегка приподнять завесу будущего… А Гришка все жевал и жевал.

Они позвонили, когда мы были уже в Летнем саду. Мягкий женский голос попросил не выходить из номера сегодня после пятнадцати часов. Мягкость не успокаивала. От нее стало еще тревожней. Хотя в «Обелиске» полно сотрудников и у каждого из них свои особенные манеры.

Я вытащила из сумки другой телефон и пересказала Саше слова приятной женщины.

— Ничего не бойся! Я буду рядом.

— Ты придешь в гостиницу?

— Нет.

— Тебе еще что-то стало известно?

— Есть тут некоторая информация. Ничего страшного. Возможно, сегодня Гришка получит… то, о чем я говорил вчера.

Я оглянулась на Гришку: он с безмятежным видом прогуливался по аллее и смотрел на статуи. Наследник миллионов! С миллионами в кармане о чем беспокоиться?! Только откуда у него такие замашки? Миллионов в его жизни, кажется, не предвещало ничего. Я припомнила невзрачную квартирку на окраине, в которой, должно быть, прошло Гришкино детство, его кокетливо наряженную мать. Всегда ее занимали кофточки и прически, сын рос сам по себе. От него ничего не хотели и ничего не предлагали…

Потом появилась Светка. В девятнадцать лет впряглась в тяжелый воз под названием семья, да так и толкает его по жизни. Для чего? Полюбила Гришку? Но разве такого можно полюбить? Или не полюбила — пожалела? Или сработал пресловутый женский инстинкт иметь семью, вить гнездо? Так или иначе, пока эти две женщины пытались реализовать себя, Гришка лежал на диване или прогуливался по аллейкам. Но ведь по-настоящему реализоваться смог только он один — стал художником. В жизни — пассивный, равнодушный, нелепый до смешного, а в искусстве — мастер.

Я торопливо пошла по аллее навстречу Гришке.

— Сейчас из «Обелиска» звонили!

— Ну и что?

— Сказали не выходить из номера после трех. Я с Сашей говорила, он намекнул, что это с наследством связано.

— Какое наследство? Что ты все время выдумываешь?!

С опозданием я вспомнила, что ничего не рассказывала Гришке о нашем вчерашнем разговоре с Сашей.

— Наследство, которое оставила тебе Марина, твоя питерская родственница!

— Ты чё?! — Гришка захохотал. — Крыша едет, дом стоит? Я Марину-то эту в глаза никогда не видел. Мать говорит, она к нам в последний раз до моего рождения приезжала!

— Ладно. — Я вздохнула. — Об этом после. Но ты понимаешь, что сегодня после трех и не позже девяти — 21.00 — должно что-то случиться?!

— Брось ты, Лиз! Я уверен, все будет нормально.

Мы бродили по Летнему саду. Погода была подходящей для прогулок: влажная, теплая и безветренная. В середине января вдруг ощущаешь приближение весны, в расцвете сил — дыхание смерти, а на краю обрыва жизнь представляется особенно спокойной и безмятежной. Хочется разгуливать по парку и болтать пустяки! Мне вдруг тоже передалось Гришкино идиллическое настроение. Странно умиротворенная, я слушала его рассуждения о строгановской иконописной школе. В строгановских иконах действительно выражена русская душа: удивительная легкость, яркость колорита, артистизм кисти, добрый кураж. Современные иконописцы рисуют по линейке и циркулю да еще подпускают экзальтации…

— Я замечательный альбом купил в Русском музее.

— Покажешь?

— Конечно.

Обедали мы в ресторане гостиницы. У меня остались карташовские деньги — «тринадцатая» зарплата, и я с радостью устроила прощальный обед.

Сколько можно беспокоиться и трястись?! С декабря я хожу под дамокловым мечом. Иногда это ощущение отступает, иногда — надвигается, как сегодня. Но, в конце концов, на свете есть человек, готовый обо мне позаботиться. Он сказал: не бойся, я буду рядом. Я думала об этом и не боялась.

В девятом часу позвонили. Гришка поднялся с дивана, на котором лежал по обыкновению, не спеша пошел открывать, я продолжала рассматривать строгановские иконы. Первой в гостиную вошла худенькая женщина в длинной серой дубленке и черной вязаной шапочке.

— Лиза, — обратилась ко мне она, и по голосу я догадалась, что это она сегодня утром звонила по телефону, — пройдемте в спальню.

Из прихожей доносились мужские голоса. Сколько же человек приехало? Двое, трое? Не поймешь! Сейчас они разденутся, ввалятся в нашу гостиную и начнут терроризировать Гришку. Обстановочка, надо сказать, здесь очень подходящая: широкий стол посреди комнаты, на стенах — дубовые панели, строгий кожаный диван у окна, тяжелые темные гардины, а в углу — рогатая вешалка. Увидев комнату в первый раз, я чуть не упала. Это же кабинет товарища Сталина!

— Идемте, — позвала женщина.

В спальне она плотно прикрыла дверь. Прислушавшись, я различила только голоса, о чем говорили — не понимала. Женщина, не снимая дубленки, молча сидела в кресле и не спускала с меня цепких глаз.

Послышался сигнал мобильного. Увидев незнакомый номер, я вздрогнула.

— Ответьте, — повелительно сказала женщина.

К счастью, звонила Лешкина сестра Наташа. Сначала общие вопросы — дань вежливости, потом — про Ленку.

— Если тебе не трудно, поживи у нас, — попросила я. — С Ленинского ей трудно будет добираться до школы.

Наташа, как всегда, не имела проблем. Во-первых, она на машине, во-вторых, от нашего дома до Каширки, где находится офис их организации, ехать столько же, сколько от ее.

— Спасибо тебе, — поблагодарила я в конце разговора.

— Ты не грусти. — Я почувствовала, что Наташа улыбается в трубку. — И не волнуйся.

Я отключила телефон и тоже в упор посмотрела на женщину. Что она меня разглядывает, как будто я экспонат в музее?

— Вот и завершилось путешествие, — наконец проговорила та медленно, нараспев, и эта фольклорная манера речи странно не соответствовала холодному, колючему взгляду ее маленьких темных глаз. — В половине десятого с Московского вокзала отправляется ваш поезд. Вот два билета. — Она протянула мне узкий конверт. — Через двадцать минут выходите из номера, у подъезда ждет такси — серая «Волга»… — Смотрите, на поезд не опоздайте!

С этими словами женщина поднялась и вышла из комнаты. Вдалеке, уже за дверью номера, стихали мужские голоса. Я вытащила из шкафа сумку и принялась беспорядочно швырять в нее наши вещи.