Порция красивого яда

2

Я никогда не понимала поговорку «несчастье любит компанию». Тот, кто это придумал, наверное, путает несчастье со своей злопамятностью, потому что, когда я несчастна, мне хочется побыть одной. Нет никого, кого бы я хотела видеть рядом с собой. Ничто не может сделать это лучше. Просто позвольте мне лежать там, в последствиях того хаоса, который я устроила.

Я заслуживаю того, чтобы быть такой разбитой.

Ничто не может избавить меня от чувства, которое возникло, когда я ушла. Оно там, в каждом дюйме моей жизни. И неважно, насколько я могу быть счастлива, эти чувства для меня не существуют.

Больше нет.

Ни после него.

В студии звучит голос певицы, которая исполняет песню, написанную мной, и это прекрасно, но это не то. Чего-то не хватает. Что-то мешает ей быть такой сильной, какой она должна быть.

— Останови ее, — говорю я продюсеру.

Встав со стула, я захожу в кабинку звукозаписи и смотрю на новенькую с невинными глазами, которая все еще думает, что мир прекрасен, а жизнь полна роз и радуг.

— Я этого не чувствую, — просто говорю я.

Она выглядит смущенной. — Что ты не чувствуешь?

— Боль. Абсолютная агония. Эта песня о настоящей душевной боли. О такой, когда не можешь сделать ни одного вдоха без ощущения, что кто-то вскрыл твою грудную клетку и вырвал сердце прямо из тела. От такой боли невозможно оправиться, сколько бы времени ни прошло и сколько бы раз ты ни убеждала себя, что поступила правильно.

Я киваю ей, чтобы она отошла, и она уступает мне дорогу. Надев наушники, я кладу руки на микрофон. Потускневшая буква «Х» на безымянном пальце смотрит на меня — единственная вещь, которая постоянно напоминает мне о том, что у нас все было по-настоящему.

Мелодия припева начинает звучать в моем ухе, и я произношу слова с убежденностью, которой они заслуживают.

Оставила свое сердце на полу,

когда я выходила за дверь.

Ты все еще думаешь обо мне?

Пожалуйста, не думай обо мне.

Потому что я не заслуживаю тебя,

После того, через что я заставила нас пройти.

Мне нужно дать тебе свободу.

Пожалуйста, не думай обо мне.

Продюсер усмехается, нажимая на кнопку, и останавливает музыку. Я смотрю на артистку, только что подписавшую контракт, и ее глаза слезятся. Сначала я не понимаю, почему, пока не чувствую, как по моей щеке скатывается слеза. Смахнув ее, как будто ее и не было, я протягиваю ей наушники.

— Попробуй это еще раз.

Она соглашается, и я выхожу из кабинки звукозаписи. Продюсер ждет ее согласия, включает музыку, как только получает сигнал, и затем поворачивается ко мне.

— Ты уверена, что не хочешь спеть это сама? — спрашивает он. — Кажется, никто не делает это так хорошо, как ты.

Я слушаю, как она выкрикивает слова, как будто произносить их для нее очень больно, и на моем лице появляется намек на улыбку. Она быстро учится. А когда она протягивает последнюю ноту, у меня по коже бегут мурашки.

— Я уверена, — отвечаю я с окончательностью. — У нее получится.

Проходя через парадную дверь, я опускаю ключи в чашу, стоящую у двери, и снимаю обувь. Холодная плитка приятно холодит ноги, когда я прохожу через фойе на кухню. Честно говоря, эта квартира слишком большая, чтобы мне нравиться. Я всегда предпочитала иметь свой собственный маленький оазис. Но я не выбирала это место.

Оно было у Нолан задолго до того, как я переехала.

По всем признакам, это особняк. Потолки такие высокие, что даже лестница не поможет мне до них дотянуться. А двери в два раза выше меня. Все это просто кричит о богатстве, и мне все время кажется, что я разобью что-нибудь ценное. Здесь я живу уже более полутора лет, но у меня никогда не было ощущения дома.

Я осматриваю дом и вижу, что каждая комната пуста за исключением последней. Нолан лежит лицом вниз на массажном столе, позволяя массажисту творить магию над ее спиной. Прислонившись к дверному проему, я прочищаю горло, и моя соседка поднимает голову, чтобы посмотреть на меня.

— Ты дома! — взволнованно говорит она. — Как это было? Она полностью влюбилась в нее?

Моя голова наклоняется из стороны в сторону. — В конце концов.

Встреча с моей соседкой-наследницей стала для меня благословением, которого я не ожидала, и подтвердила, что я приняла правильное решение, и карма вознаградила меня. Я жила в гостинице и пыталась выяснить, кто стоит за сообщениями, из-за которых я ушла от Хейса. Я пыталась найти кого-то, кто мог бы мне помочь, кого-то влиятельного или с хорошими связями, поэтому я отправилась в клуб. Один из эксклюзивных, где гостями являются самые влиятельные люди в округе.

Проблема в том, что мне было всего девятнадцать лет.

И тут появилась Нолан с ее волшебными методами убеждения.

Она не только помогла мне попасть в клуб в тот вечер, но и сумела найти общий язык, несмотря на то, что у меня случился нервный срыв, в результате которого я соплями и слезами испортила ее рубашку. Она хотела, чтобы я встретилась с ней на следующий день, потому что каждой девушке нужно поддельное удостоверение личности, а когда она узнала, что я живу в гостинице, она настояла на том, чтобы я переехала к ней. Я пытался отказаться, но когда она стала ныть, что постоянно остается одна в таком большом доме, я сдалась.

Было ли это безрассудством — переехать к человеку, которого я знаю всего пару дней? Определенно. Но когда единственный план — уехать, чтобы спасти жизнь парню, в которого ты влюблена, то, как правило, приходится делать не самый лучший выбор.

К счастью, этот вариант сработал.

Все, что у меня есть, включая мою работу, — это благодаря ей. Она была рядом, когда я плакала о том, о чем она до сих пор не знает, и отвлекала меня от тех моментов, когда я хотела просто рискнуть и вернуться домой. Она даже попросила своего отца потянуть за ниточки, чтобы я переступила порог музыкальной индустрии.

Никто и никогда не сравнится с Мали, но Нолан — вполне достойная альтернатива.

Она сидит, выставив напоказ свои сиськи и ничуть не стыдясь, а я, усмехаясь, смотрю в сторону. В этом ее особенность. Скромность просто не входит в ее лексикон.

— Ты свободна, — говорит она массажисту. — Если только Лейкин не хочет массажа.

Я смотрю в потолок, пока Нолан снова надевает рубашку. — Нет. Я в порядке.

Она усмехается. — Ты такая ханжа. Что бы ты делала на нудистском пляже?

— В том-то и дело. Я бы никогда не пошла на нудистский пляж.

Я снова смотрю вниз и вижу, что теперь она одета, и ее губы поджаты. — Тебе действительно следует это сделать. Я могла бы позвонить папочке, чтобы самолет был готов через час. Мы можем быть на Ибице к завтрашнему дню.

Сжимая переносицу, я стону. — Детка, сколько раз я должна повторять тебе, что каждый раз, когда ты называешь его папочкой, это звучит так, будто ты говоришь о сладком папочке?

Она вздрагивает, как всегда. — Точно. Мерзость. Мой папа.

— Я ценю предложение, — говорю я сквозь небольшой смешок. — Но мне завтра на работу. Нам осталось записать еще четыре песни, прежде чем EP будет готов.

Ее плечи опускаются. — Это не весело. Было бы намного лучше, если бы ты просто путешествовала по миру со мной.

Мы с ней уже много раз спорили, и я не собираюсь уступать. — Я хочу работать.

Она прищуривается, глядя на меня. — Никто не хочет работать.

— Это неправда.

Конечно, может быть, люди не хотят работать на работе, которую они ненавидят, но я видела множество людей, которым нравится то, что они делают. И я искренне люблю свою работу. Это все, что я когда-либо хотела делать.

Я просто хотела бы, чтобы у меня был Хейс, с которым я могла бы поделиться этим.

В тот день, когда я продала свою первую песню, все, что я хотела сделать, это позвонить Хейсу и рассказать ему об этом. Когда все остальные смеялись над моей мечтой и говорили мне, что она нереалистичная, он поверил в меня. Он слушал, пока я снова и снова пела одни и те же три слова, пытаясь понять, что в этом не так. Он праздновал со мной каждый раз, когда я заканчивала текст. Но его там не было.

И это все моя вина.

В ту ночь я лежала в постели и представляла себе все, что мы могли бы сделать. Наверное, он пригласил бы меня на ужин и прошептал бы мне на ухо, что он знал, что однажды у меня все получится. Были бы цветы и шампанское, но с оговоркой, что никто не знает, каким романтиком он может быть. И, конечно, ночь закончилась бы тем, что он заставил бы меня кричать, когда я кончила больше раз, чем это возможно, потому что это единственная музыка, которую он хотел бы слышать.

Когда вышла эта песня, я задалась вопросом, слышал ли он ее. Или знал ли он, что она о нем. Потому что он — тема всех моих песен, за исключением одной, которую я написала, чтобы выместить злость на анонимных разрушителей жизни, но она никогда не увидит свет. Иначе она вернется, чтобы укусить меня за задницу.

Я ничего о них не слышала с того самого дня, как ушла, когда написала им сообщение и сказала, что сделала это. Что я ушла от любви всей моей жизни посреди ночи, разбив его и свое сердце. Не было ни одного сообщения. Ни одной записки. Радиомолчание, но страх, что они все еще ждут, когда я облажаюсь, висит над моей головой, как гильотина, не давая мне приблизиться к родному городу.

Но если бы я могла, я бы вернулась в мгновение ока.

— Лейкин? — тихо спрашивает Нолан, и я понимаю, что она уже на полпути по коридору. — Ты идешь?

— Куда?

— Поесть. Я собираюсь попросить Пьера что-нибудь приготовить.

Мм-хм. — Ты собираешься сидеть там и наблюдать за его мускулами, не так ли?

Она ухмыляется. — Что я могу сказать? Я похотливая девчонка.

— Ты хочешь сказать, что ты голодная девочка.

— Я сказала то, что сказала.

Господи, Крис. Влюбленность Нолан во французского повара, которого ей разрешил нанять отец, — самый страшный секрет в истории. Девушка практически пускает слюни каждый раз, когда смотрит на него. Она не скрывает этого, и хотя обычно я нахожу это комичным, сегодня я просто не в настроении.

Я притворно зеваю и вытягиваю руки над головой. — На самом деле я довольно измотана. Я собираюсь немного поспать.

Она цокает на меня. — Видишь? Работа высасывает из тебя жизнь. Тебе следует завязать.

— Спокойной ночи, Нолан, — предупреждающе говорю я.

— Спокойной ночи, — напевает она, пробегая по коридору на кухню.

Не то чтобы я лгала. Во всяком случае, не совсем. Я действительно измотана. Мы просидели в студии двенадцать часов, слушая одну и ту же песню снова и снова, пока не почувствовали, что она звучит правильно. Это утомляет быстрее, чем вы думаете. Это нелегкая работа, но когда мои слова воплощаются в жизнь, это того стоит.

Я возвращаюсь в свою комнату и забираюсь на кровать, которая слишком велика для одного человека. Каким бы удобным ни был матрас или пушистое одеяло, которое, по сути, поглощает меня целиком, этого никогда не бывает достаточно. Я жажду ощутить себя в постели Хейса. Нашей кровати. Я хочу лежать рядом с ним, когда он обнимает меня и бормочет какую-то чушь во сне.

Достав телефон, я пошла по пути саморазрушения и открыла Instagram. Дата на календаре весь этот проклятый день смотрела на меня, напоминая о том, что сегодня за день. Раньше я радовалась этому событию не меньше, чем Кэм. Сезон костров был для нас всем — началом лета, концом изоляции и лучшим пятничным вечером в году.

Оуэн — единственный, кто ничего не заподозрил, когда я следила за ним со своего псевдо-аккаунта. В нем почти нет фотографий, кроме нескольких кошек Нолан и одной фотографии бассейна. Он, наверное, даже не заметил, а если и заметил, то просто решил, что это девушка, которая считает его сексуальным или что-то в этом роде.

Ох, черт.

Самое последнее сообщение было сделано час назад и снабжено надписью: «НАЧИНАЕМ СЕЗОН КОСТРОВ ПРАВИЛЬНО!». Это четыре фотографии в слайд-шоу. На первой — он и пиво — его единственная настоящая любовь. На второй — костер перед ним, но у меня сводит желудок, когда я вижу Кэма на заднем плане.

Хейс был не единственным человеком, которого я оставила в ту ночь, и я скучаю по своему брату больше, чем это сделали бы другие в моей ситуации. Он всегда был моей опорой в детстве, и мне бы очень пригодилась его поддержка, когда я уезжала, но я знала, что если я свяжусь с ним, он скажет Хейсу, где я нахожусь. Я просто не могла рисковать. Так что я потеряла и его.

Я перехожу к следующей фотографии и усмехаюсь, видя, что Оуэн и Лукас выглядят как пьяные идиоты: Оуэн улыбается в камеру, а Лукас улыбается в другом направлении. У них никогда не было хороших фотографий. Один всегда умудряется все испортить.

Последняя фотография не дает мне покоя. На ней Хейс одной рукой отмахивается от камеры, а в другой держит пиво. Он выглядит чертовски хорошо, так же, как и всегда, только немного старше. Я стараюсь избегать его фотографий, насколько это возможно. Это так заманчиво — вернуться назад, несмотря на напоминания о том, что я теряю. Но в его глазах есть какая-то грусть, которую, кажется, никто не замечает. Как будто он отчаянно пытается сбежать от собственной жизни, хотя бы на мгновение.

И я понимаю его, потому что тоже это чувствую.

Слезы наполняют мои глаза, а боль в груди усиливается с каждой секундой. Не хватает слов, чтобы выразить, как сильно я скучаю по нему. Как сильно я хочу вернуться в ту ужасную ночь и сделать все по-другому. Но есть и та часть меня, которая испытывает облегчение от того, что он все еще на свободе. Он не гниет где-нибудь в тюрьме.

У него есть бар и друзья, он сидит у костра и пьет пиво — его любимый способ провести вечер. Как бы мне хотелось быть там, сидеть у него на коленях и заставлять Кэма и Мали жаловаться на то, как отвратительно мы влюблены. Потому что так и было. Мы были так безумно влюблены. И я до сих пор люблю. Это чувство никогда не пройдет для меня.

И когда я плачу во сне, как я делала это много раз за последние девятнадцать душераздирающих месяцев, я позволяю боли от отсутствия его съесть меня заживо.

Если бы только она смогла поглотить меня.