14

Хотел бы я знать, зачем звезды светятся... Наверное, затем, чтобы рано или поздно каждый мог вновь отыскать свою.

Антуан де Сент-Экзюпери

В Вудбриже светились все окна, когда мы подъехали. Из дома нам навстречу выскочила Пег.

– Клэр! Ну, слава Богу! Мы чуть с ума не сошли от беспокойства. Льюис не слезает с телефона. О, мистер Лейтон, – добавила она, заметив сзади меня Макса, – значит, все хорошо?

– Все хорошо, – кивнула я. – Мы все расскажем, только я умираю с голоду, а Макс, я думаю, не откажется от коньяка.

– Все, чего пожелаете. Вы не представляете, до чего я рада, что вы тут. Но тебе лучше зайти сначала к Гастону, Клэр. Он отказывается спать, не убедившись, что его мадемуазель в безопасности. Проснулся полчаса назад, как раз когда я последний раз заходила взглянуть на него. Откуда у этого ребенка такой решительный характер?

– Действительно откуда? – сказала я. Мы с Максом переглянулись, а Пег озадаченно на нас посмотрела.

Через пять минут в кухне появился Льюис, и они с Максом приветливо пожали друг другу руки.

– Я только что узнал все от инспектора Маллэвея, – сказал Льюис. – Он в общих чертах рассказал мне, что произошло. Я прошу вас извинить меня за допрос, который мы вам здесь учинили, мистер Лейтон.

– Ничего страшного. Это вполне объяснимо. И прошу вас, зовите меня Максом.

– Макс начнет вам пока рассказывать, – сказала я, – а мне надо подняться к Гастону.

– Конечно, – согласился Льюис, второй раз за сегодняшний день доставая бутылку с коньяком, и, когда я уходила, Пег и Макс усаживались за стол.

В комнате Гастона было темно и очень тихо. Он, вероятно, все же уснул от усталости, и я осторожно присела на край матраса. Гастон повернулся на спину и закинул руку за голову – движение, удивительно характерное для Макса, когда он спал. Я вдруг удивилась, что не заметила раньше сходства – темные ресницы, опустившиеся на высокие скулы, завиток волос на шее, четкий рисунок рта, правда, пока еще нежного и по-детски розового.

Дэниел. Я погладила его по голове, ставшей чуть влажной во сне. Меня переполняло ощущение любви и покоя. Рука ребенка свободно лежала на одеяле, а дыхание было легким и свободным. Мой маленький художник! Завтрашний день принесет в его жизнь почти неправдоподобные перемены, к которым ему еще предстоит приспособиться, но он сумел это сделать однажды, а значит сумеет и теперь. А сейчас он спал, и я была этому рада. Я еще немного посидела возле него, но вдруг почувствовала, что кто-то появился у меня за спиной, и, повернув голову, увидела Макса.

– Ну как? – прошептал он.

– Выключился, будто свет. Я спущусь вниз.

Я ушла, а Макс сел на кровать, чтобы впервые за шесть долгих лет одиночества посмотреть не на Гастона, а на своего сына.

– Что вам успел рассказать Макс? спросила я, садясь к столу и берясь за большой сандвич с ветчиной, который приготовила для меня Пег.

– В основном о первом убийстве и о том, что Роберт застрелился. Как ты думаешь, Клэр, Макс в порядке? Он сидел здесь как на иголках, а потом с каким-то странным видом поставил стакан и попросил извинения.

– Он пошел наверх к Гастону, – объяснила я, улыбаясь, – думаю, он задержался здесь только чтобы выпить коньяку.

– Инспектор сказал, что какие-то подробности вы хотели сообщить нам сами, – сказал Льюис.

– Да, это правда, а кроме того, есть еще много такого, о чем не знает и никогда не узнает инспектор. Но начать стоит с весьма впечатляющей детали. Наш маленький французский друг – Гастон Клабортин, оказался англичанином. Он – Дэниел Лейтон, сын Макса, который считался утонувшим шесть лет назад.

Последовала долгая пауза, – потрясенные Льюис и Пег даже не сразу начали задавать вопросы, но потом они заговорили, перебивая друг друга, и я рассказала им всю эту совершенно невероятную историю.


Макс вскоре вернулся, мы перешли в гостиную, еще немного выпили и поговорили, а затем Пег и Льюис ушли, пожелав нам спокойной ночи. Несмотря на усталость, я была слишком возбуждена, чтобы заснуть.

Я прилегла на плечо Макса.

– Наверное, все теперь будет совсем по-другому.

– Я тоже так думаю, дорогая. Но сегодняшний день еще не закончился, и я пока не хочу ничего менять.

– Макс, нам надо еще кое о чем поговорить.

– Да, – согласился он. – Вот о чем – в следующий раз, если ты во мне усомнишься, спрашивай сперва обо всем меня, договорились? Я боюсь состариться раньше времени, бегая за тобой сразу по двум континентам.

– Ты все еще сердишься?

– Честно говоря, у меня нет сил. Слишком много мы сегодня пережили. И кроме того, ты так замечательно вела себя с Софией и Робертом! Кстати, а почему ты мне не сказала, что он так ужасно поступил с тобой в Холкрофте?

– А зачем? Ты бы рассердился и расстроился, а Роберт был бы доволен. Он все и затеял, чтобы еще раз тебя разозлить.

– Да, это верно. Кажется, ты сумела дать ему отпор?

– Еще как. Только меня огорчает, что твой брат поцеловал меня первым.

– А я зато поцелую последним, – и он подтвердил свои слова действием.

– О, – вздохнула я. – Ты знаешь, ты ведь ни разу не целовал меня с той минуты, как увидел портрет Жозефины.

– Неужели? Это ужасное упущение, но ты должна понять, почему я немного отвлекся. – Он снова поцеловал меня и заставил подняться.

– Пойдем, Клэр, я хочу рассказать тебе на ночь сказку, ты такой прежде наверняка не слышала, это будет подходящим завершением дня.

Мы разделись и скользнули под прохладные простыни. Лежа на боку, я ясно различала лицо Макса в лунном свете. Я не знала, что мне предстоит услышать, но чувствовала, что что-то важное.

– Это история о человеке, полюбившем очень красивую женщину, – начал Макс. Он никогда еще не любил по-настоящему и не был уверен, что сумеет полюбить. Сердце его стремилось к ней, как и его тело, но она была недосягаема. И вот он издали смотрел на нее, думая о том, как ему хочется дотрагиваться до ее волос, целовать ее губы, которые так часто смеялись и произносили то, что его трогало. Он представлял себе, что бы почувствовал, если бы она обвила его своими руками и прижала к себе. И чем больше он думал, тем больнее ему становилось. Никогда в жизни ему еще ничего не хотелось так сильно.

Макс вздохнул, повернулся на спину и стал смотреть в потолок. Я решила, что он выбрал такой способ рассказать мне о своих отношениях с Софией, и, глядя на него, ожидала, что будет дальше.

– И вот, в один прекрасный день, случилось чудо. Она улыбнулась ему таинственной женской улыбкой, которая говорила о том, что она благоволит ему. Он собрал все свое мужество и повел ее в спальню. Теперь-то ты можешь понять этого несчастного, который несколько месяцев был в ужасном состоянии, но боялся напугать ее, действуя поспешно. Она стояла посреди комнаты и ждала. Естественно, он боялся обидеть ее или испугать, но он и не желал упустить своего шанса. И вот он осторожно обнял ее, поцеловал прохладные губы, и они немного приоткрылись в ответ. Он так часто мечтал о том, как будет ее целовать, и вот их губы встретились, а ее руки сомкнулись у него за спиной. Он стал немного смелее. Он уложил ее на кровать, целовал в шею, и рука его коснулась ее груди. Она прошептала его имя, и он понял, что она довольна, и сердце его забилось еще сильнее.

Макс снова лег на бок и всмотрелся в меня. Я покраснела и разволновалась. Это не был рассказ о Софии. Макс вспоминал о том, как мы с ним впервые за нимались любовью, и это возбуждало меня сильнее его прикосновений.

– О, Макс, – прошептала я, чувствуя, что внутри у меня начинает бушевать пламя.

Теперь его руки обвились вокруг меня, он прижал меня к себе очень крепко, а я целовала его снова и снова.

– Разве ты не говорила, что плохо разбираешься в подобных вещах? – пробормотал он, чуть покусывая мои губы.

– Я толковая ученица, – выдохнула я, чувствуя, как его рука ласкает меня.

– Очень толковая, – подтвердил он, целуя мою шею и прикрытые веки, – а почему ты плачешь?

– Сама не знаю. Макс, я еще никогда не чувствовала себя так, как сейчас.

– Я тоже. Наверное, это еще из-за того, что мы сегодня пережили.

– Да, но ты напрасно скромничаешь. Ты очень хороший рассказчик.

Он рассмеялся и взглянул на меня.

– Правда? Тебе понравилось? Я старался. – Я видела. И ты бесстыдник. Я первый раз слышала такое.

– Но я же говорил только правду. Конечно, я сомневаюсь, что у Найджела так же развито воображение...

– Макс, я не позволю тебе до конца наших дней поминать Найджела каждый раз, когда тебе захочется похвастаться своими физическими достоинствами.

Он рассмеялся.

– Не позволишь? Жаль. Я бы хотел когда-нибудь взглянуть на беднягу Найджела. Я очень хорошо его себе представляю.

– Боюсь, ты будешь разочарован. Он красив и хорошо сложен.

– Да, но зато только я знаю, что ты можешь вздыхать с удовлетворением. Послушай, дорогая, мы, по-моему, не только открыли бутылку шампанского, но и выплеснули все ее содержимое. Я должен написать моему приятелю, ему будет очень интересно.

– Ты ужасный нахал, Макс Лейтон, сказала я, смеясь.

– Я знаю, – он снова привлек меня к себе и обнял, – давай немного поспим.


Мы поздно проснулись на следующее утро, и, открыв глаза, я увидела, что солнце уже высоко в небе. В доме было очень тихо. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, но потом я все вспомнила. Макс лежал рядом со мной, и Дэниел сегодня вновь обретет отца.

Макс вздохнул.

– Господи, который час?

– Одиннадцатый, – ответила я, зевая и глядя на часы.

Макс мигом вскочил на ноги.

– Хватит валяться, женщина. У нас уйма дел!

Заметив у него в глазах волнение, я сказала:

– Дай только проснуться, ладно?

– Прости, дорогая. Наверное, я немного беспокоюсь.

– Что вполне объяснимо, учитывая сложившиеся обстоятельства.

Я заставила себя встать и натянуть платье.

Умывшись, мы спустились вниз.

– Мадемуазель! – Дэниел летел ко мне со скоростью пули, – мадемуазель, я ждал и ждал, а потом заснул, хотя и поклялся себе вас дождаться... Здравствуйте, месье, – смущенно произнес он, когда Макс вошел за мной на кухню.

– 3дравствуй, Гастон, – ответил он. Дэниел снова обратился ко мне:

– Я ужасно волновался, что вы не вернетесь, – и дальше он разразился целым потоком французских слов, из которых можно было понять, что его заставили пойти спать против его воли, но что он понял, что Макс совсем не опасный человек, и что я вернусь домой целая и невредимая, хотя он, конечно, считает, что я должна была его разбудить, поскольку его это все тоже касается.

– Милый, как выяснилось, именно тебя-то все и касается больше, чем других, – поглядывая на Макса, ответила я по-английски, – но, видишь ли, тебе должен все рассказать Макс, потому что его это касается не меньше.

Гастон взглянул на Макса из-под длинных ресниц:

– Правда, месье?

– Гастон, – очень отчетливо произнес Макс, называя его последний раз этим именем, – как ты посмотришь на то, чтобы прогуляться, пока Клэр завтракает? Мне бы хотелось поговорить с тобой наедине.

– Как хотите, месье, если мадемуазель не против.

– Конечно, малыш. Иди с Максом, а мы поговорим потом.

Их долго не было, и я ждала, волнуясь. Пег была настолько предупредительна, что с утра увезла близнецов, чтобы дать нам побыть одним, а Льюис работал в библиотеке. Я сидела, пила кофе и ждала, поглядывая в окно.

Через час я увидела их на лужайке. Дэниел держал Макса за руку.

Я пошла их встречать. Кажется, они заметили, как я выходила из дома, и потому ускорили шаг. Я понимала, что волноваться сейчас глупо, но ничего не могла с собой поделать. Это был решающий миг, – я должна была обрести новую семью.

Макс отпустил руку Дэниела, что-то шепнул ему, и мальчик бегом бросился ко мне.

– Мадемуазель, – повторял он, – мадемуазель...

Я опустилась на колени, протянула к нему руки и прижала к себе.

– Мадемуазель, спасибо, что вернули меня моему папе, – сказал он, а потом его плечики затряслись, он начал всхлипывать и уткнулся мне в шею. Я почувствовала, что тоже плачу, и беспомощно залепетала всякую чепуху. Спустя несколько минут к нам подошел Макс, и у него тоже были влажные глаза. Я поцеловала Дэниела и заставила себя встать.

– Ну вот, малыш, – сказала я, глядя на него с улыбкой, – как ты себя чувствуешь теперь, когда знаешь правду?

– Меня зовут Дэниелом, мадемуазель, – ответил он, беря Макса за руку и заглядывая ему в глаза. – Я Дэниел Лейтон. Хорошее имя, да?

– Даже очень, – подтвердила я.


Я так и не узнала, что произошло между Дэниелом и Максом за этот час, и никогда не спрашивала. Но потом мы еще немного поговорили втроем и обсудили кое-какие подробности. Дэниел несколько раз сказал что-то резкое о Софии, заметив, что, может быть, было бы лучше, если бы его матерью оказалась все-таки Жозефина.

– И прекрасно, что она уезжает, и я ее не увижу, потому что я могу ей нагрубить и сказать, что я ее ненавижу.

Мы с Максом переглянулись, и он сказал:

– Я тебя вполне понимаю, Дэниел. Но она твоя мама, и ты должен с этим смириться. Может быть, когда-нибудь ты постараешься понять, почему она так ужасно поступила.

– Ладно, – милостиво согласился Дэниел, и мы засмеялись. – Только вот одно мне не нравится, – продолжил он.

– Что, малыш.

– Мне вовсе не десять, оказывается, и мне вовсе не хочется возвращаться назад, это несправедливо, хотя месье и говорит, что так можно возвратить упущенное время.

– Так и есть. И потом, осталось всего два месяца. Как я понимаю, на самом деле ты родился в октябре.

– Пятого октября, мадемуазель. Смешно, когда у тебя меняется день рождения, да? Мне всегда будет грустно четырнадцатого апреля, когда никто не будет дарить мне подарков.

– Да-а, это действительно серьезная проблема. Но мы постараемся помнить, и, подумай сам, в этом году у тебя будет второй день рождения и гости и подарки.

– Мадемуазель, я подумал... месье... мой папа говорит, мы будем жить вместе, и я буду вашим ребенком тоже.

– Да, малыш, тебя это устраивает?

– Да... по-моему, неплохая идея, вы будете хорошей мамой, лучше тех, что были у меня до сих пор.

– Спасибо. А ты, я уверена, будешь прекрасным сыном, правда, ты у меня будешь первым.

– Я только вот что хотел сказать, – не надо меня мерить для школы, я не хочу, чтобы меня увозили, даже в «Мерседесе».

Макс вздохнул и обнял его.

– Милый мой мальчик, никто не собирается тебя никуда увозить. Мы уже достаточно долго были друг без друга. Но послушайте, я ведь как-то не подумал, что кончатся каникулы...

– И начнутся занятия, и...

– Дэниел, а тебе делали всякие там прививки, и чем ты болел?

– У меня была оспа.

– Ветрянка, – поспешила я его поправить, заметив, что глаза Макса расширились от ужаса. – 3наешь, не стоит всего перечислять, а то твой папа упадет в обморок.

– Да, – согласился Макс. – А еще, я думаю, мне надо как следует посмотреть твои зубы.

– Мои зубы, – твердо сказал Дэниел, в полном порядке. И на них совсем не нужно смотреть.

– Правда? Когда-то ты, помню, укусил меня за большой палец, и я подумал тогда, что они у тебя очень крепкие. Клэр, а что мы будем делать, пока не кончились каникулы?

– А что нам собственно надо делать? Проведем остаток лета в Грижьере, ты, я думаю, не против, Дэниел?

– Конечно, – ответил он, удивляясь, что его спрашивают об этом. – Почему бы и нет?

– Наверное, Клэр беспокоится, что тебе неловко возвращаться, – мягко сказал Макс.

– Вы имеете в виду из-за моих прежних родителей?

– Из-за воспоминаний, малыш.

– Ну во-первых, у меня появятся новые воспоминания, а месье рассказал мне совсем старые, и потом я очень даже хочу их всех увидеть, и друзей, и месье Шеналя, и Паскаль мне будет завидовать...

– Договорились, – согласилась я, – я просто на всякий случай спросила. Я очень рада, что у нас останется Грижьер. Нам надо поехать туда и привести все в порядок. Я думаю, Макс, я закончу Жозефину и ее сестру, попрошу у Клабортинов разрешения выставить картину, а потом подарю ее им.

– Отличная идея. Думаю, им это будет приятно.

– И не беспокойтесь насчет школы. Я уже много успела сделать и могу вернуться из деревни раньше.

Я не успела договорить, потому что послышался шум, из-за угла вылетел Хьюго и, увидев нас, застыл как вкопанный.

– Ох, простите, – начал он, но тут вслед за ним появился Кристофер.

Я услышала, как Пег открывает окно и зовет их домой.

Макс поднялся.

– Здравствуйте, – сказал он. – Вы э-ээ...

– Я – Хьюго, сэр.

– Хьюго. Таким образом, вы – Кристофер. Насколько мне известно, вы очень интересуетесь машинами.

Кристофер покраснел до корней волос.

– Мне ужасно стыдно, мистер Лейтон. Мы... думали...

– Ничего страшного, – любезно сказал Макс. – Вы удивительно кстати сумели меня задержать.

И тут Дэниел с гордостью произнес:

– Хьюго, Кристофер, – это мой папа.

– Мы уже слышали, – ответил Хьюго. – Это все здорово! А еще лучше, что ты теперь будешь жить в Англии. Слушай, мама разрешила нам устроить пикник в форте, может, пойдешь с нами, она, наверное, даст нам много всего вкусного!

Макс кивнул, и Гастон вскочил на ноги.

– Можно мне пойти, мадемуазель, месье?

– Конечно, беги, Дэниел, – сказал

Макс, – и все трое убежали в сторону кухни.


В этот раз Холкрофт показался мне совершенно другим, когда мы к нему подъезжали. Дэниел сидел сзади и всю дорогу не закрывал рта. Он был невероятно возбужден, и сдерживал его сейчас, пожалуй, только ремень безопасности. С тех пор как он узнал всю правду, прошло два дня, и с присущей ему тонкостью, он сумел не только принять новый порядок вещей, но и вел себя так, будто ничего не изменилось. С поразительной легкостью он стал называть Макса «папой», и мы убедили его, что он должен звать меня Клэр, объяснив, что я вот-вот перестану быть мадемуазель, и что будет странно, если он будет говорить мне «мадам», и ему наши доводы показались логичными.

Макс тоже обращался с ним так, словно они никогда не расставались. Клабортинам мы позвонили, и, хотя было много слез и испуга, они вели себя примерно, как и предсказывал Макс. Они согласились с тем, что будут постоянно видеть Дэниела, а он поговорил с ними очень ласково и тактично.

– Какой большой и красивый, – сказал Дэниел, завидев вдалеке дом, – мне всегда хотелось такой. Наверное это, как говорить по-английски, – воспоминание, о котором я и сам не знал.

– Думаю, да, – согласился Макс. – И когда-нибудь он станет твоим.

– Моим? – удивился он. – Вот так подарок!

– Этот подарок многие отцы передавали своим сыновьям. А ты – мой старший сын, и значит, будешь моим наследником.

– А у тебя с Клэр будут еще сыновья? – поинтересовался Дэниел, совершенно не думая о том, что задевает мои сокровенные чувства.

– Я на это очень рассчитываю, – ответил Макс, столь же непосредственно. – И дочки тоже, надеюсь. У тебя будут братья и сестры, и ты будешь ими командовать.

– Помнишь про мое желание, Клэр? – спросил Дэниел гордо. – Ты думала, оно не может исполниться! Это же куда лучше, чем лошадь! А когда, папа?

Макс расхохотался.

– Я думаю приступить к делу без промедленья. Ты согласна, Клэр?

– Ну что мне вам обоим ответить? Что завтра я выйду замуж, а через месяц рожу?

– А собственно мы завтра и поженимся, – сообщил Макс, залезая в карман, отчего машина чуть вильнула. – У меня все с собой, и кольцо и брачный договор, а твои родители, Пег, Льюис, близнецы, Люсинда, в общем все, согласились завтра приехать...

– Макс! Ты когда-нибудь кого-нибудь спрашиваешь хоть о чем-то? – Я не могла прийти в себя от изумления.

– Редко. Но я же просил тебя выйти за меня замуж, и я хорошо помню, что ты охотно согласилась.

– Кажется, да.

– Ну вот и все. – Он остановил машину возле входа и, подняв Дэниела на руки, вытащил его и поставил на землю. – Тут живет человек, с которым тебе обязательно нужно увидеться, и я уверен, что он будет очень рад вам обоим. Но побудьте, пожалуйста, несколько минут одни, я скоро.

– Конечно, мы пойдем посмотрим на твой заброшенный сад.

Макс появился через пятнадцать минут, мы подошли к нему, но он только, молча улыбнувшись, взял нас за руки и ввел в дом.

– Дед, – сказал он, – вот и они.

Мы стояли втроем в дверях гостиной. Дэниел крепко держал Макса за руку, но вдруг отпустил ее и пошел к старику. Мы с Максом наблюдали за ним, и я помню, как восхитили тогда меня его смелость и независимость.

– Прадедушка? – обратился к нему Дэниел ласково, опускаясь на колени возле инвалидного кресла. – Я знаю, что ты меня помнишь маленьким, правда, я тебя не помню, но я знаю, что ты меня любил и очень огорчался, что я умер. Но я живой, видишь, и приехал, и папа сказал, что нам всем надо забыть про то, что было. И ты теперь не должен расстраиваться, потому что Клэр, и мой папа, и я твоя семья и мы будем часто навещать тебя.

Старик попытался что-то ответить ему, но не смог и жестом попросил его встать. Он долго смотрел на Дэниела, и по щекам его текли слезы, а потом прижал к себе.

– Мальчик мой, – еле выговорил он, мой дорогой мальчик...

Макс подошел к ним, и я незаметно выскользнула из комнаты.


Позже Макс пришел за мной. Я была в теплице и занималась тем, что обрывала увядшие головки цветов, чтобы успокоиться. Я испуганно повернулась, когда он меня окликнул.

– Клэр, я тебя всюду ищу! Почему ты так странно исчезла?

Мне показалось, вам надо побыть одним.

– Правда? Я и не догадался. Послушай, дед теперь знает все, и про Роберта тоже. Он держится молодцом, хотя, конечно, его это все потрясло. Но встреча с Дэниелом смягчила удар. Сейчас он лег, волнение утомило его, он просил у тебя извинения.

– Ну что ты, могу себе представить, до чего он устал. А где Дэниел?

– Дэниел, моя милая, отправился изучать свой дом. По-моему он уже ощутил себя собственником.

– У него это в крови. Тут все так тесно связано с прошлым, все эти портреты предков, и потом работы твоего дяди Джеймса. Знаешь, по-моему не удивительно, что Дэниел такой способный, у него в роду столько людей искусства.

Макс улыбнулся.

– Он любил рисовать, когда был еще совсем малышом, носил с собой цветные мелки и оставлял повсюду забавные каракули. Знаешь, Клэр, годами мысли о Дэниеле причиняли мне ужасную боль, и вот теперь я могу спокойно вспоминать, каким он был тогда. Временами мне это все еще кажется неправдоподобным.

– Могу себе представить. Наверное, Дэниелу удалось приспособиться лучше, чем нам. Я все еще ловлю себя на том, что думаю о нем как о Гастоне. Но все же наступит день, когда существование Гастона станет для всех чем-то неправдоподобным. Он изменился даже за эти дни. Ты понимаешь, о чем я?

– Да. По-моему, он перестал чувствовать себя одиноким. Наверное, все эти годы его не покидало подсознательное ощущение, что с ним происходит что-то не то. Интересно, каким бы он стал, если бы все осталось по-прежнему?

– Теперь мы уже не узнаем. Но ты права. Вероятно, ранние воспоминания не стерлись без остатка. Смотри, как он быстро привязался к тебе. – Слава Богу, что у него была ты, Клэр, и причем целых три года.

– И слава Богу, что он был у меня. Только подумай, если бы я не написала его, ты бы не увидел его портрета, и мы бы не оказались здесь сегодня.

– Ты права, пожалуй, все это заставляет поверить в судьбу. Но хватит об этом, а то еще сглазим. Давай лучше поищем Дэниела, пока он не перевернул весь дом вверх дном.

Мы обнаружили его в столовой, сидящим верхом на стуле, напротив портрета надменного господина в охотничьем костюме, окруженного любимыми гончими.

– Кто это, папа? – спросил Дэниел, – У него не очень-то приятная физиономия, мне кажется.

– Это твой прапрадед Филипп, – ответил Макс, подходя к нему. – Он был большой повеса и в конце концов сломал себе шею, перескакивая верхом через изгородь.

– А что это значит, повеса? – заинтересовался Дэниел.

– Человек, который ничего не делает и только развлекается. Филипп был отличный наездник, но на этом все его достоинства заканчиваются. В основном, он занимался тем, что пил вино, играл и доставлял неприятности другим людям, так что понятно, почему окружающие не слишком огорчились, когда он умер в канаве.

– Так, может, он стал этим самым повесой, потому, что у него обе ноги были левыми?

Макс засмеялся.

– Так, кажется, но скорее всего, тут что-то не то с художником, а не с ним. Согласно предположению, когда Филиппа начали писать, он скрестил ноги, а потом незаметно встал прямо.

Я присмотрелась внимательней и убедилась в том, что башмаки Филиппа в самом деле смотрят в одну сторону. Дэниел покатился со смеху.

– Ну и глупый же, наверное, был художник! Он даже не знал, как натягивать холст. Клэр меня научила, и ее картины никогда не морщат.

Макс снова посмотрел на картину.

– Как странно, – произнес он. – Что тут странного, Макс? – Я заметила, что холст и в самом деле немного топорщится, но в общем-то едва заметно.

– Странно, что Дэниел заметил. Раньше этого не было. 3начит, картина отсырела. Это очень неприятно.

Макс быстро прошел по комнате, окидывая опытным взглядом другие картины, и снова приблизился к прапрадедушке Филиппу. К счастью, кажется, только одна. Быть может, дело в раме.

Привычным движением он легко приподнял тяжелый портрет и, поставив его на пол, ощупал позолоченную раму, потом встал на колени и повернул его.

– Вот это уже интересно. Посмотри, Клэр, полотно почти не держится на подрамнике. Сказав это, он осторожно стал снимать раму.

«Художник действительно плохо знал свое дело», – подумала я, глядя как двигаются его опытные руки.

– Макс... – он окончательно освободил картину, и я заметила, что у нее двойные края. Макс тоже это сразу увидел, и я почувствовала, что у него перехватило дыханье. Он бережно отделил то, что казалось на первый взгляд оборотной стороной портрета Филиппа.

Между настоящим портретом и прикрывавшим его сзади пустым полотном была другая, потемневшая и потрескавшаяся от времени картина.

– Что это, папа? – с любопытством спросил Дэниел. – Как она сюда попала?

– Это он, Макс? – прошептала я.

Он не отвечал, его пальцы осторожно, очень осторожно освобождали холст.

Он наклонил голову, и на мгновенье мне даже показалось, что он шепчет молитву.

А потом он повернул ее ко мне и показал. Это был восхитительно сделанный пейзаж, с почти мистическим светом. Грозовое небо прорезал один-единственный солнечный луч, прорвавшийся сквозь тучи, чтобы осветить мост. У меня перехватило дыханье, а Дэниел прислонился ко мне и восхищенно произнес:

– Вот это да! Правда красиво, и сделано как надо! А кто это рисовал?

– Рембрандт, – тихо ответил Макс. Человек, которого звали Рембрандт Харменс ван Рейн. Картина была написана что-нибудь около 1640 года. Он больше всего известен своими портретами и библейскими сценами, а это очень редкий пейзаж на холсте. Это та самая картина, которую украли, я рассказывал тебе о ней, Дэниел.

– Так, значит, я ее нашел, папа! Вот так я! И теперь все будет отлично, и никто уже не подумает, что ты ее взял! А что с ней теперь делать?

– Она вернется к законному владельцу, – ответил Макс. – Думаю, он будет безумно счастлив. Он собирался передать ее музею, чтобы много-много людей могло ею любоваться.

– Это правильно. Зачем ей скрываться за спиной у прапрадеда Филиппа.

– Да. Наверное, Роберт хотел так пошутить, – сказал Макс, обращаясь ко мне, – они с Филиппом Лейтоном были чем-то похожи, и он об этом знал.

– Он скорей всего считал, что если она будет найдена здесь в Холкрофте, вина целиком упадет на тебя.

– Конечно. Значит, покупателя он все же не нашел. Последняя ложь Роберта. Картина могла оставаться здесь еще много лет, а может, так бы и не нашлась. Кому могло прийти в голову убрать старину Филиппа с места, где он провел целое столетие? Ты молодец, Дэниел, у тебя острый глаз.

– Это все его ноги, – ответил Дэниел, – я никогда не видел таких раньше.

– И будем надеяться, не увидишь, а теперь, я думаю, Клэр уложит тебя спать, а я займусь нашим шедевром.

– Спокойной ночи, папа. – Дэниел поцеловал отца, и я отвела его наверх, оставив Макса наедине с картиной, которая раз и навсегда должна была теперь смыть позор с его имени. Правда, когда я уходила, мне показалось, что он думал совсем не об этом. Он смотрел на нее с восхищением, как смотрит на мастера ученик.

Я вскоре вернулась, и Макс сидел в гостиной, чему-то про себя улыбаясь.

– Клэр, – сказал он, протягивая ко мне руку, – неужели такое возможно. К нам вернулось то, чему нет цены, – вначале Дэниел, а теперь вот это.

– Да, – ответила я, обнимая его за шею и прижимаясь к нему щекой.

– Макс, я так за тебя счастлива.

– А я счастлив за всех нас. Гадес и Персефона уходят, и появляются Макс и Клэр Лейтоны. Я пойду посмотрю на Дэниела, а ты тоже ложись. Завтра у тебя свадьба, ты же не хочешь опоздать, правда?

– Не надейтесь, мистер Лейтон. Мне еще, может быть, придется пообедать с художественным критиком.

Загрузка...