Посланник Аллаха

Глава 12. Измена

Даже такой проницательный и осторожный лис, каковым являлся слепой, не смог бы предугадать того, что в конце концов случилось. В события, проистекавшие и без того по непредсказуемому сценарию, неожиданно вмешался еще и злой рок...

В эту ночь, вновь сославшись на недомогание, пленница осталась у себя. Светлейший не неволил ее. Он понимал, что чувство прелестной Эвелины к нему, если оно вообще могло зародиться в ней, способно было взрастить только терпение...

Сон хана был крепким и радужным... Повелитель спал, осчастливленный мыслью о какой-то предстоящей ему бесподобной победе. Ему снился высокий холм. Хан стоял на вершине, а у его ног длинной чередой тянулся караван рабов. Повелитель улыбался, источая присущие ему гордость и надменность, а рабы кланялись в пояс и, обходя холм, заполняли обширную долину. Душа светлейшего ликовала от странного, неожиданно посетившего его желания: хан вознамерился подарить всю эту добычу! Он не знал, по отношению к кому проявит такую щедрость, но чувствовал себя богом!..

Ночь перевалила за середину. Небосклон потревожили первые отблески зари. Но было еще слишком рано, чтобы играть побудку. Тем не менее именно в это время светлейший почувствовал, что его потревожили... Он открыл глаза — и увидел слепого, который тряс его за плечо.

Баты-хан наконец проснулся. Он приподнялся на локтях и в свете факелов увидел у дверей Багадура и Кара-Кариза.

— Что случилось? — морщась от яркого огня, спросил повелитель.

— Тебе придется встать, о светлейший, — тихо, но уверенным голосом ответил Кара-Кариз.

Уверенность главного советника разметала остатки сна хана. Повелитель сел, удивленно уставился на слепого. Недоброе предчувствие посетило его. Бедняга догадался, что дело касается его возлюбленной! «Сбежала!» — решил он. И сейчас же его охватила тоска.

Подтверждением того, что стряслось что-то из ряда вон выходящее, служило хотя бы то, что подобная побудка случалась крайне редко. В таких случаях подчиненные приносили светлейшему сообщения, с которыми ждать до утра было невозможно.

Решительно поднявшись, Баты-хан начал одеваться.

— Можешь говорить, — позволил он притихшему советнику.

— На этот раз мне нечего сказать, — неожиданно ответил слепой. И угадав, что вызвал удивление у хана, мрачно добавил: — Ты должен увидеть все сам, мой повелитель.

Уже не просто предчувствие беды обеспокоило светлейшего, но настоящая ноющая телесная боль. Бедняга ощутил дрожь в коленях. Дыхание его остановилось, а голова начала кружиться. Заныла нога...

— Не говори загадками! — сдерживая гнев, сказал он слепому. — И не тяни! Говори, что с ней?

Вместо ответа Кара-Кариз вдруг направился к выходу...

Подавшись за ним и схватив со стены пояс с саблей, Баты-хан крикнул:

— Куда?.. — но вынужден был последовать за советником, ибо тот уже вышел. — Стой, тебе говорю!

Небо уже очистилось от звезд. Угадывалась лишь одна, самая яркая звезда. Но и она таяла на глазах. Всю долину и лес в отдалении охватила дымка прозрачного тумана. На поляне перед шатром уже ждал отряд всадников. Фыркали и в нетерпении стучали копытами о землю лошади, звякали металлические доспехи, скрипели седла... Светлейшего намерены были сопровождать.

Когда хану подвели вороную, он оглянулся на шатер пленницы... В той стороне было тихо и спокойно. «Хвала небу! — с облегчением подумал повелитель. И тут же послал в сторону шатра мысленное: — Спи, голубка моя, моя божественная, моя несравненная!»

Кара-Кариз и хан сели в седла одновременно.

Слепой вытянул руку в сторону — и сейчас же к нему приблизился слуга-поводырь. Кара-Кариз хлопнул того по плечу и сказал:

— Веди, Карим! Светлейший должен знать правду!

Всадники с места послали лошадей в галоп...

Через минуту повелитель догадался, что его ведут в сторону стана молодого наместника. Разгоряченный скачкой, Баты-хан приблизился к слепому и крикнул:

— Ты скажешь наконец, что произошло?.. Не испытывай моего терпения!

Кара-Кариз, держась за гриву своей лошади, ответил:

— Светлейший! Ты меня знаешь! Все, что я делал до сих пор, делал тебе во славу, из любви и верности! А потому прошу сейчас — потерпи! То, что ты увидишь, невозможно выразить словами! Ты должен увидеть это сам и незамедлительно принять решение!

Умножившееся после таких слов волнение Баты-хана вызвало еще большую боль в его ноге. Повелитель даже простонал. Он не знал, что и подумать. Предчувствия его были одно ужасней другого...

Появление светлейшего оказалось полной неожиданностью для охранников лагеря Швейбана. Они растерялись и тем самым позволили людям Кара-Кариза кинуться на них и связать по рукам и ногам...

Прибывший отряд наконец остановился у шатра молодого наместника. Слепой ловко спрыгнул на землю и, сопровождаемый поводырем и несколькими воинами, сейчас же проследовал под крышу...

Сначала Баты-хан услышал крики наместника. Кажется, Швейбан схватился за саблю, но был обезоружен. Потом раздались женские крики... Оглянувшись на всадников, смотревших на него и, кажется, знавших, что происходит, светлейший только теперь догадался, что именно хотел показать ему Кара-Кариз: он узнал голос кричавшей... Соскочив на землю, хан стремительно, насколько мог, проследовал в шатер.

Племянник встретил его криком возмущения:

— Дядя! Почему твои люди являются без предупреждения? Это верх наглости! Задета моя честь! Я буду вынужден вызвать каждого на поединок! Готов хоть сейчас!..

Он продолжал, но светлейший уже не слышал его. Бедняга вдруг увидел за широким, прикрытым пышным, в прозрачных голубых шелках балдахином ложем нагую тонкую черноволосую девушку. Стоило хану глянуть на нее, как он узнал несравненную Эвелину... Мечущийся и жаждущий драться нагой племянник и бледная пленница, в смятении стоявшая в углу и прикрывавшая маленькими ладонями свое лоно, — все это заставило Баты-хана представить сцену, которая происходила здесь каких-то несколько минут назад, до появления его людей. Повелителю показалось, что он оглох... Прекрасная Эвелина была для него больше, чем просто наложница. Да, она приходила к нему по ночам, чтобы утолить его желание. Но он не расставался с ней и днем. Ему было хорошо с ней. Помимо тела, к ней успела привязаться его душа... Подняв руку, чтобы вытащить саблю из ножен, повелитель покачнулся и, навалившись плечом на шатровую опору, неожиданно схватился за грудь...

Этот случай мог бы отправить беднягу к праотцам. Если бы не Багадур... Угадав, что господину плохо, верный слуга сначала поддержал его, а потом, схватив со столика кувшин с вином, стал вливать его содержимое в рот Баты-хану.

Светлейший пил, пока не поперхнулся. И вино не замедлило оказать свое действо: кровь отошла от сердца светлейшего... Облегченно вздохнув, повелитель выпрямился.

Вскоре он опять сконцентрировал свое внимание на пленнице.

Тело несравненной Эвелины было в синяках. А с губ красавицы, казалось, сочилась кровь — так они были искусаны. Несомненно, все это являлось результатом диких ласк Швейбана. В том, что касалось любовной утехи, неудержимый наместник меры не знал... В ясных глазах красавицы, обычно источавших мирное удивление, на этот раз читались удовлетворенность и беспредельное утомление, как у пьяного, который доволен и которому уже ничего не надо, только бы поскорее добраться до ложа. Увидев повелителя, бедняжка, вместо того чтобы пасть на колени и просить о пощаде, вдруг стала потрясать головой, словно чумная. Длинные волосы ее, закрывавшие грудь и живот, прилипли к ее взмокшему от недавнего напряжения телу. Познав в эту ночь верх удовольствия, несчастная готова была показывать это, не заботясь о том, будет ли через минуту жива или нет.

Тем временем лицо светлейшего сделалось красным, а ноздри расширились, как у взбешенного вепря. Он опять положил руку на эфес сабли. «Убью!» — решил он...

В эту ночь могли бы наконец закончиться его мучения. Но случилось то, что было выше понимания Баты-хана и тех, кто его окружал... Когда светлейший вытащил саблю, в шатре воцарилась такая тишина, что стал слышен писк комаров, сбившихся под куполом. Притих даже Швейбан. Никто не препятствовал повелителю. Всем было ясно, что хан намерен сам расправиться с неверной. Светлейший сделал несколько шагов к изменнице — в это самое мгновение шатер вдруг озарила широкая полоса света, взошло солнце... Повелитель оглянулся — и увидел тех, кто находился в шатре: Багадура с обнаженной саблей, прислушивающегося слепого у стены, Швейбана, голого и взъерошенного, походившего на поблудившего пса, других воинов. Все смотрели на него с ожиданием и даже некоторым нетерпением. И эта страсть окружавших его людей вдруг погасила лютую ненависть хана. Повелитель опять воззрился на возлюбленную — понял, что не способен ее убить... Бедняга даже растерялся, сделав это открытие. Он всегда сравнивал чудесную Эвелину с безгрешным ангелом. Даже теперь, когда факт ее греха был налицо, он хотел думать, что она чиста! Задетое чувство собственного достоинства бушевало в нем, требовало наказания, а желание любить и безграничная страсть взывали о помиловании. В эту минуту, когда решалась участь несчастной, происходило и грандиозное обновление в душе светлейшего. Из жестокого и решительного воина Баты-хан превращался в человека, который наконец-то обретал зачатки милосердия. Рана, которую он получил в это утро, отныне должна была вечно откликаться в нем неуверенностью и чувством отчаяния.

Баты-хан отступил... Когда он вдел саблю обратно в ножны, все, кто находился в шатре, удивленно ахнули, а племянник бросился на колени и возопил:

— Прости! Дядя! Век буду рабом твоим! Прости! Виноват! Знаю, как виноват! Но ты... ты не должен так мучиться! Забудь! Забудь все! Я сам убью ее! Она не стоит того, чтобы ты так отчаивался!

Угадав, что племянник готов сейчас же исполнить свое намерение, светлейший поспешил отдать команду:

— Взять его! — и сделал знак, чтобы Швейбана вывели.

Слепой, надеясь, что в отсутствии людей светлейший

будет более решителен, распорядился, чтобы все вышли. Уходя сам, он вывел и Багадура.

Когда повелитель и пленница остались с глазу на глаз, хан спросил:

— Зачем ты это сделала? Разве тебе было плохо со мной?

— Он взял меня силой...

Безразличие сквозило в тоне изменницы. Несчастная была не только утомлена, но и пьяна. В эти минуты ей было все равно, убьют ее или помилуют. Может быть, впервые в жизни познав настоящее удовлетворение, красавица пребывала в состоянии, когда страх на какое-то время оставил ее.

— Ты могла закричать, позвать людей! Он не увез бы тебя, если бы ты сама не захотела!

Это было такой очевидной истиной, что пленница не нашлась что ответить. Было ясно, что, использовав благоприятный момент, она отдалась молодому наместнику, ибо сама хотела этого.

— Мерзкое животное! — выругался хан. — Из твоей казни я устрою великую потеху! Я четвертую тебя на глазах твоих же сородичей, заперевшихся в крепости! А куски твоего грязного тела брошу собакам!

Он рассчитывал, что она все же станет умолять о пощаде. Он хотел этого, хотел видеть ее унижение, чтобы хоть как-то утолить нанесенную ему обиду. Но самолюбивая рабыня и здесь сохранила бесстрастие статуи. Кажется, ей было плохо. Уже не стесняясь своей наготы, она вдруг закрыла ладонями лицо и простонала — ее мучили не угрозы, а последствия ночной оргии...

— Будь ты проклята, дрянь! — в сердцах бросил Баты-хан. И решительно направился вон из шатра...