Посланник Аллаха

Глава 13. На топорах

Пленение молодого наместника вызвало волнение в стане его подданных. Приближенные Швейбана в тот же день направили послов к светлейшему. Те просили помиловать их начальника, ссылаясь на его молодость.

— Нет преданней тебе слуги, — говорили послы светлейшему. — Наместник любит тебя, готов за тебя хоть на смерть...

За Швейбана заступались все, в том числе и приближенные светлейшего. И казалось, что скандал должен был закончиться примирением. Действительно, повелитель проявлял принципиальность к нарушителям воинской дисциплины — трусам, мародерам, убийцам, но этот случай никак не подпадал под категорию преступных. В худшем случае светлейший мог выслать племянника в Орду.

Весь свой гнев подданные хана направили на девицу. Долина гудела, словно улей.

— На кол шлюху! — единодушно требовали воины, — Смерть грязной колдунье!

Как обычно, крайней в делах любви выставляли женщину. Всех удивляло и ужасно злило то, что наложница до сих пор жива! В шатер, куда ее вернули к сыну, летели камни и горящие поленья. Повсюду слышались грубые возгласы:

— Девка! Тебя следует отдать всем на утеху! А потом закопать в грязи!

Назревал бунт. Воины были уверены, что хан разделается с неверной... И только один слепой угадывал, что дело так просто не кончится. Особенно его беспокоило то, что светлейший отказывался поговорить с племянником.

В тот день, когда схватили молодого наместника, повелитель признался советнику:

— Гаденыш меня так оскорбил, что мне даже стыдно появляться на глаза воинам! Он обесчестил меня! Разве могу я простить?

Зная характер Баты-хана, Кара-Кариз не стал перечить. Он только учтиво предостерег:

— Береги тебя черный камень от неверных решений, мой повелитель. Прежде всего успокойся. Посмотри на случившееся как бы издали, с холодным сердцем. Представь, что прошло много лет. И сделай так, чтобы потом не каяться.

— О каком спокойствии ты твердишь, слепой?! Небось, подданные злорадствуют, смеются в шапку! Как я могу теперь рассчитывать на их преданность! Мальчишка сделал из меня посмешище! Единственное, что мне остается, — это убить гада! Смерть и только смерть!..

— Есть и другие возможности разрешить случившееся, — продолжал гнуть свою линию слепой. — Признай, повелитель, происшедшее не касается нарушения воинской дисциплины. Это житейское дело. И по большому счету, пустое. Когда-нибудь оно будет лишь смешить тебя. Поэтому не следует так спешить... Конечно, надо наказать Швейбана! Разжалуй его! Или вот: пусть кровью искупит свою вину!

— Я сам пущу ему кровь! — резко возразил светлейший. — Потому как это касается меня лично! И не смей меня уговаривать!.. Мне нанесли удар! И я должен ответить! Гаденыш посмел покуситься на мою гордость, гордость мужчины!

Сказав это, хан, сидевший в своем бесподобном кресле с высокой спинкой, даже простонал от негодования...

Добрую минуту затем продлилась тягостная пауза. Слепой первый прервал ее.

— Слушаю тебя, мой повелитель, и не узнаю, — с горечью признался он. — Откуда в тебе эта ретивость юноши? Гневаешься на своего родича, верного подданного из-за какой-то девки!.. Вспомни, сколько у тебя было их, этих девок! И ты всегда сохранял достоинство, оставался самим собой! Что случилось?.. Не верю, что ты воспылал ненавистью к племяннику. Причина твоего гнева в том, что эта девица околдовала тебя, напустила на тебя чары! Страшись, в тебе поселился злой дух!..

Угадав правду в словах слепого, Баты-хан не стал возражать. Вдобавок он нуждался в поддержке. Ему отчаянно хотелось выпутаться из положения, в котором он оказался.

Тем временем слепой продолжал:

— Больше того, отуманив тебя, она решила взяться за Швейбана! Бедняга места себе не находит — бегает в яме, как крыса перед наводнением! Он тоже очарован!.. Кто следующий? И будет ли этому конец?.. Змея затеяла разложить все твое войско! И она добьется своего, мы начнем убивать друг друга, если это сейчас же не остановить!.. Ее надо подкоптить сухим хворостом, как того требует обычай! Иначе она нас всех положит без стрел и пик!.. Надо освободиться от нее, мой повелитель! И как можно скорее!..

Все-таки слепой умел влиять на хана. Этот разговор можно было считать успешным хотя бы потому, что хан согласился встретиться с племянником.

В тот же день повелитель отправился к яме, куда еще утром посадили Швейбана.

Добрых четверть часа смотрел он сверху на спящего праведным сном племянника. Еще недавно светлейший не сомневался, что в будущем передаст свое войско именно Швейбану. Задумав покончить с карьерой военачальника, он намерен был осесть в Орде, занять место императора и посвятить себя сугубо мирным заботам, подобно Соломону. Убийства, кровь, сражения, пожары, разрушения городов — все это с недавнего времени стало вызывать у него отвращение. Он пресытился войной. Странно, но теперь, после стольких лет походов, снискав славу непобедимого, Баты-хан хотел обратного — строить города, развивать торговлю. Он сознавал, что на одной дани могущественное государство не взрастишь.

В новых планах повелителя Швейбану выпадала авторитетная роль. Светлейший всегда доверял племяннику... Он верил в его преданность до нынешней ночи. Потому-то и рассердился так, что не ожидал от него подобного коварства. «Змееныш, — глядя на спящего, опять начал распаляться гневом светлейший. — Я к нему с сердцем, а он, как гадина, кусать меня...» Всякое воспоминание о случившемся сейчас же вызывало у бедняги озлобление, желание разделаться с молодым родственником. И только какой-то голос не переставал твердить ему, что гневаться не следует, что измены не было, а имело место лишь ослепление двух молодых сердец. Хан с сожалением угадывал, что настоящая беда его в том, что прекрасная Эвелина никогда не ответит на его чувство. И злился, потому что не знал, как помочь себе...

Едва ли светлейший завидовал Швейбану. Он был в том возрасте, когда мужчина уже облачен мудростью и к молодым относится со снисхождением. Глядя на спящего, повелитель размышлял о том, как поступить...

Наконец он приказал, чтобы Швейбана разбудили. И как только указание было исполнено, воззрился на племянника глазами коршуна.

— Как ты посмел обидеть меня? — суровым голосом начал он допрос.

— Дядя, о добрейший из всех, у меня и в мыслях не было такого намерения! — сейчас же стал оправдываться несчастный. — Злой дух попутал! Эта девица — колдунья! Поверь, я только хотел проведать ее, посмотреть! Уж очень она понравилась мне тогда, когда я ее выбрал!.. Проезжал мимо — и заглянул. Я ушел бы — но она вдруг улыбнулась мне!.. Голова моя закружилась, а тело воспылало желанием!.. Эта дева хотела меня, дядя! Она даже не сопротивлялась!

— Улыбнулась, говоришь?..

— В ее улыбке я прочитал согласие, более того — просьбу, желание! Мне захотелось узнать, чего она хочет!

— И что ты узнал?

Молодой наместник, начав так бурно, неожиданно притих, съежился. Не умея лгать и изворачиваться, он боялся сказать лишнее, такое, что могло бы унизить повелителя. В свою очередь, хан, угадав, что сейчас услышит нечто важное, напряг свое внимание.

— Узнал, что она не любит тебя, — тихо признался Швейбан.

Наступила очередь взять паузу хану. Если бы молодой солгал, повелитель тотчас распорядился бы убить его. Но Швейбан сказал правду... Пытаясь справиться с приступом душевной боли, хан ответил:

— Лжешь... Ты взял ее силой!

Швейбан воззрился на него глазами невинного ребенка — в бедняге шевельнулось чувство искренней обиды.

— Дядя, — ответил он, — ты же знаешь: я не стану лгать! Если и увез эту девицу, то только потому, что понял: она не принадлежит тебе!

— Замолчи!

То, что пленница не принадлежала ему, повелитель знал и без подсказки. Это угадывалось в холодности красавицы, когда он ласкал ее, в ее взгляде, порой выражавшем страх, в ее ответах. Пожалуй, только чан с теплой водой и вдохновлял бедняжку, делал ее сговорчивей...

Искренность племянника взбесила светлейшего. Все-таки хан любил подаренную ему наложницу. Даже сейчас, в безнадежной для себя ситуации, он продолжал на что-то надеяться...

— Я должен убить тебя, — сказал несчастный. — Но только небо знает, как непросто мне отдать распоряжение об этом!.. Выбирай смерть!

Швейбан спрятал лицо в ладонях. Его серьга, блестевшая крупной слезой, задрожала... Жизнь бедняги только начиналась — он не хотел умирать.

— Посмотри мне в глаза! — рявкнул Баты-хан. — Чего спрятал лицо!.. Мальчишка! Я сказал: ты умрешь! И ты должен встретить эту весть как воин, как мужчина!

Молодой отнял ладони — глаза и щеки его были мокрыми от слез.

— Выбирай смерть! — грозно повторил хан. — И не смей просить о пощаде!

Жесткий тон светлейшего вселил в молодого наместника чувство отчаяния. Швейбан вдруг распрямил плечи, блеснул серьгой и сказал:

— Позволь, о повелитель, попросить тебя оставить мне хоть какой-нибудь шанс!

— Нет, — возразил светлейший, — ты должен умереть!

— Прошу не о помиловании, — уже совершенно спокойно продолжал Швейбан. — Ведь ты сам только что сказал: «Выбирай смерть!» Вот я и предлагаю: хочу схлестнуться с самою смертью!

Светлейший округлил глаза: он не понял, чего хочет провинившийся...

— Говори, — сказал он.

— Устрой мне поединок, — пояснил Швейбан. — Готов сразиться с любым из твоих богатырей.

— Это смешно! — воскликнул хан. — Ты не продержишься и минуты!

— Только небо знает, на что способно отчаяние... Прошу об одном: если мне удастся одолеть назначенного тобою соперника, то ты забудешь о своем гневе ко мне!

Светлейший задумался. Предложение понравилось ему. «В конце концов, — подумал он, — это должен быть поединок между ним и мной!» Какую-то минуту хан медлил. Но потом, решив, что такой поединок должен состояться на глазах пленницы, согласился.

— Ну что ж, — сказал он, — быть по-твоему. Схватка выяснит, кто из нас достоин этой девицы.

— Эта девка не стоит того, чтобы выяснять из-за нее отношения! — вдруг решился возразить Швейбан. — Я заранее отрекаюсь от нее!..

Слова племянника опечалили светлейшего. Хан хотел устроить суд чести, но теперь угадывал бессмысленность этой затеи... Тем не менее он сказал:

— Завтра ты будешь драться!

— А если окажусь победителем?

— Этого не случится. Ибо назначить тебе соперника — это все равно что вынести приговор!

— И все-таки?..

Хан помедлил. Он не сомневался, что Швейбан будет убит. Уклонившись от ответа, он предложил:

— Выбирай оружие!

— На топорах! — не задумываясь, ответил молодой.

И тогда светлейший объявил:

— Багадур, мой слуга и телохранитель, будет твоим соперником!

Услышав сие, молодой покачнулся — хан выставлял против него воина, сильнее и опытнее которого не было во всем Ордынском ханстве. Сознавая, что ему проще добровольно положить голову на плаху, Швейбан тем не менее ответил:

— Спасибо и на том, мой повелитель...

На следующий день с самого утра началась подготовка к поединку. Десяти воинам было указано расчистить площадку перед шатром светлейшего. Те срезали траву, после чего посыпали убранное место сухим песком. Вскоре поле для ристалища было готово...

Багадур, зная, с кем ему предстоит драться, внешне не выказывал волнения, выглядел, как всегда, собранным. Он начистил конским волосом до блеска свои рыжие сапоги, надел латы — нагрудник и подлокотники. Кольчугу решил не надевать, понимая, что она не защитит от топора.

В полдень к площадке потянулись воины. Иные садились на траву, иные собирались смотреть стоя. Но большинство, по привычке никогда не покидать седла, прибыли к месту боя верхом. Любопытство явившихся подстегивало известие о том, что Швейбан будто бы увел наложницу у светлейшего. Всем было ясно, что хан мстил за воровство.

В исходе поединка не сомневался никто. По сути, предстояла казнь. Главная интрига этого зрелища заключена была в том, что казнили родственника хана. Подобных примеров не помнили.

Интерес еще более усилился, когда к месту боя привели виновницу ссоры. Иные увидели ее впервые. Всем стало ясно, что хан желает отомстить несчастной...

На этот раз прекрасная Эвелина была в черном. Копна ее волос была забрана под золотую сеточку. Бедняжка дрожала и, кажется, находилась в состоянии, близком к обмороку. Ей было стыдно! Слуги-китайцы поддерживали ее за локти, не давали возможности ни присесть, ни упасть.

Позже привели Швейбана. Молодой наместник явно нервничал. Он озирался, словно загнанный волк. Белки глаз его были красны, что являлось следствием бессонной ночи. И только белые одеяния, доставленные ему специально к поединку, и серебряные доспехи вкупе с большим блестящим шлемом, который он пока держал в руках, навевали мысль о начале битвы, ибо Швейбан перед сражением всегда одевался в белое...

Вскоре после того, как привели молодого наместника, из шатра вышли повелитель и Багадур. Волосы воина были заплетены в толстую косу... Оба, будто два брата-богатыря, сейчас же проследовали по образовавшемуся коридору к выставленному креслу, у которого стояли слуги-китайцы.

Наконец повелитель занял место в кресле. Китайцы заработали опахалами. Как и подобало покорителю половины мира, светлейший окинул гордым взглядом низину, где собралось чуть не все войско, и стал ждать, когда восстановится тишина... На этот раз ему нечего было сказать своим подданным. Поэтому он ограничился простым взмахом руки. Сейчас же гром приветствий прокатился по долине — воины желали хану здоровья и удачи...

В двух противоположных углах поляны находились вонзенные в бревна громадные топоры. Багадур первый вышел на открытое место и взял оружие. Подняв двумя руками топор, он оглянулся на своего господина в ожидании разрешения начать бой.

Соперник его, надев шлем, тоже взял оружие...

Понимая, что Багадур не из железа, Баты-хан стал успокаивать его:

— Не думай, что это мой родственник. Думай, что ты — это я. Сегодня твоя ловкость и твоя сила будут стоять за мою честь. Ты должен убить Швейбана, чтобы потом никто и никогда не тыкал в мою сторону пальцем и не говорил, что надо мной надсмеялся юнец!..

Багадуру не раз выпадало драться один на один. Случалось, что схватку с его участием наблюдали два враждующих войска. Он всегда побеждал. И гордился этими победами, ибо во всех случаях ему противостояли иноплеменники. Теперь же он должен был поднять оружие на собрата, да еще и представителя знатного рода. Это убийство, если оно должно было состояться, ложилось на него черным несмываемым пятном. Багадур знал, что даже покровительство светлейшего в будущем не может уберечь его от гнева и расплаты родственников молодого наместника...

Меж тем Баты-хан отыскал взглядом возлюбленную... Та стояла неподалеку от его кресла и, казалось, готова была стать первой жертвой этого поединка. Ее качало, ей было плохо. Тем не менее она ни о чем не просила. Помимо боли, взгляд ее источал еще и холодное презрение к собравшимся.

Выждав, когда затихнут последние голоса, светлейший наконец сделал отмашку — разрешил начинать...

Держа топоры над головой, соперники стали сходиться... Может быть, рассчитывая на внезапность атаки, а может быть, поддаваясь страсти горячего сердца, молодой наместник первый нанес удар. Металл, ударившись о металл, отозвался звоном по всей долине. Эта атака была встречена криками одобрения — в низине ожил гул голосов... Подбадриваемый мыслью, что в случае удачи он будет прощен, Швейбан продолжил атаковать. Он замахнулся и опять ударил, а потом опять и опять. Каждый из его ожесточенных ударов отзывался в долине громким эхом...

Почувствовав опасность, Багадур начал пятиться. Кажется, топор был не лучшим оружием из того, которым он владел. Бедняга не отвечал, лишь защищался, подставляя топор. Но воины Баты-хана знали, что если телохранитель станет отвечать, то молодому наместнику придется туго. О силе Багадура наслышан был каждый.

Швейбан продолжал наступать. Он действовал ловко и быстро, как четырнадцатилетний мальчик. Топор его мелькал около незащищенной головы соперника, как коршун, падающий с высоты на жертву. Брызги искр разлетались над поляной и жалили тех, кто был ближе к дерущимся...

Но вот и Багадуру удалось потеснить противника. Выставив плечо вперед, великан метнулся на молодого наместника и задел его шлем — тотчас всем показалось, что вместе со шлемом отлетела голова Швейбана... Бедняга наместник умудрился отскочить, иначе был бы поражен следующим ударом...

Схватка на топорах частично уравнивала шансы бойцов. Достаточно было одного расчетливого удара, чтобы решить ее исход. Финал не предсказывал уже никто...

Светлейший следил за дерущимися мельком. Перед ним был объект куда слаще для взора. Хан без конца оглядывался на несчастную Эвелину. Глаза ее, казалось, источали крик: «Что же вы делаете, люди?! Опомнитесь! Зачем эта жажда убийства?» Впервые в жизни бедняжка видела драку на смерть. «Оставьте меня! — кричали ее глаза, ее вытянутая в напряжении шея. — Решайте свои споры без меня!» Звон топоров и крики охваченных страстью поединка воинов ужасно мучили ее...

Светлейшему было не легче. При любом исходе он терял надежного, проверенного подданного. Но дело было даже не в этом. Сердце хана переворачивалось и отзывалось болью от того, что он не верил, что даже эти страдания любимой смогут повернуть ее лицом к нему! Он распорядился привести несчастную для того, чтобы показать ей, что она натворила! Теперь, глядя на возлюбленную, он спрашивал себя: «Чувствует ли она, как люблю я ее?»

Он рассчитывал остановить схватку в тот момент, когда красавица бросится к нему в ноги и попросит за обоих!.. Но время шло, а царица его сердца была безмолвна, как небо. Милосердие ее дремало, а в глазах читалось все то же — презрение ко всем и любовь к себе. «Да она пострашнее этих топоров! — наконец вынужден был ужаснуться хан. — У нее нет сердца!..»

Тем временем Багадур, отмахиваясь от отчаянных ударов уже уставшего наместника, изловчился и ударил противника по пальцам. Топор стрелой вылетел из рук Швейбана... Багадур замахнулся, чтобы разделить тело наместника на две половины, но в последний момент сдержался, замер и оглянулся на повелителя. Руки его были длинны, а плечи широки — настоящей башней восстал он перед безоружным противником...

Белая одежда молодого наместника была темна от пота и крови. Он тяжело дышал и, кажется, уже не чувствовал страха смерти. Глаза его блестели так же, как серьга в ухе. А кровь из руки в том месте, где были отрублены пальцы, сочилась ему на сапоги...

Встретив взгляд Багадура, светлейший опять оглянулся на пленницу... Несравненная Эвелина во все глаза взирала на зависший в воздухе топор Багадура, ловила ртом воздух — казалось, вот-вот заголосит... Ревность шевельнулась в сердце повелителя. Он вспомнил вдруг то, что видел вчера в шатре племянника: нагая пленница улыбалась искусанными в кровь губами... Желая освободиться от кошмарного видения, светлейший громко и зло, с хрипотой в голосе крикнул Багадуру:

— Что смотришь! Убей его!

И сейчас же над притихшей поляной прозвучал короткий свист и раздался ужасный треск — это верный слуга хана опустил свой топор на плечо молодого наместника. Тело Швейбана раздвоилось, став шире, и вдруг начало валиться на Багадура, который едва вырвал из него свой топор...

Даже опытные воины не выдержали — отвернулись или закрыли глаза. Они не видели, как песок жадно поглощал выплескивающуюся рывками из тела кровь...

Когда молодой наместник упал, хан опять воззрился на пленницу... Оказалось, бедняжка нуждалась в помощи. Китайцы-слуги поддерживали ее, старались вернуть ей сознание.

«Вот и все, ангел мой, — глядя на возлюбленную, печально подумал светлейший. — Твоего красавца больше нет. Остались только я да ты...»

Он все еще питал надежду заставить несчастную полюбить его...