Посланник Аллаха

Глава 7. Первая встреча

Предположения Баты-хана о том, что осажденные сами откроют ворота, оказалось ошибочным. Ни пленение женщин, стариков и детей, ни запугивания не разжалобили заперевшихся. Возможно, причиной тому стал слух о том, что ордынцы казнят воинов. Как бы там ни было, но осажденные поклялись стоять на смерть. Их уверенность в удаче зиждилась, кажется, на том, что высокая крепостная стена имела особую, почти вертикальную крутизну.

Светлейшего не задел ответ гордецов. Опытный воин, он не сомневался, что не сегодня, так завтра эта крепость непременно будет взята...

Женщин, детей, старух и стариков пока оставили в стане Швейбана. Как это было принято, в скором времени многих из них должны были отправить в Орду...

Узнав, что город взят, светлейший тотчас отбыл в свой стан. Он чувствовал себя удовлетворенным, но сильно уставшим. Все шло как обычно. На его стороне опять был успех. Начавшийся день готовил новые заботы. Для их решения требовалась свежая голова. А для этого надо было хоть чуточку отдохнуть...

В то самое время, когда светлейший отдыхал, молодой наместник, пользуясь разрешением, занялся своим излюбленным делом — выбором наложниц...

Ему нравились молоденькие. Такие быстрее привыкали, порой влюблялись, а главное — такие тешили его сердце своей чувственностью. Потом, когда бедняжки надоедали ему или «тяжелели», Швейбан отсылал их в Орду. Иные, самые отчаянные, от того, что он бросал их, голосили, отказывались от пищи и даже топились...

В толпе пленных, сидевших на поляне, девушки и молодые женщины с детьми держались отдельно от старых людей, так же, как давеча ночью в церкви. По своему обыкновению улыбаясь и покручивая жиденькие, свисающие, как сосульки, усы свои, молодой наместник подъехал к пленным на белой лошади и тряхнул кудрями, спадающими ему на плечи и грудь. Его насмешливый взгляд должен был раскрепостить приунывших пленниц. На красавца и его вычищенную лошадь воззрилась целая сотня пар прелестных глаз.

— Какая желает разделить со мной походную жизнь? — прямо спросил он, еще не зная, на ком остановить свой выбор.

Пленницы ахнули, все разом подались от всадника, потупили глазки. Нескромный вопрос вояки задел их честь. Но иные, самые любопытные и смелые, через мгновение опять воззрились на красавца. Стройный стан наместника, его белозубая улыбка, смуглое лицо, уверенность в себе и, конечно, его длинный, вытканный серебряными нитками халат уже успели подкупить бедняжек. Еще недавно, в мирное время, они грезили о таком мужчине, тешили себя надеждой, что Бог подарит им именно такого мужа.

— Ну! Я жду! — призывая пленниц быть посмелее, весело воскликнул наместник — и неожиданно нагнулся, протянул руку к ближайшей девице, ласково погладил ее по высокой груди.

Громкие визги заставили вояку вновь распрямиться в седле. Молодой засмеялся. Ему была по душе эта забава. К тому же ему требовалось время, чтобы оценить красавиц, сделать выбор. А это было непросто. Внешне каждая девушка была чем-то особенна. Одна имела прелестное личико, другая привлекала внимание движениями, каким-то трепетом напуганного мышонка...

Как это и должно было случиться, чем дольше Швейбан высматривал, тем сильнее «распалялся». В сущности, выбор не имел для него большого значения, красавца вполне удовлетворила бы любая из молодиц. Его истомленный молодой организм требовал разрядки, успокоения. Ему хотелось поскорее забыть бой колокола, дикий вой осажденных и яркие огни свечей. Поэтому, недолго думая, он схватил самую высокую и грудастую, поднял ее и посадил впереди себя — от неожиданности девка не успела даже рта раскрыть...

— Кто еще? — спросил он уже другим, нетерпеливым и требовательным голосом — голосом хозяина. Глаза его были красны от бессонной ночи и долгого напряжения, а лицо сияло смуглым румянцем. Швейбан чувствовал усталость, а потому был настроен действовать решительно.

Своим вопросом наместник будто погрозил. Поэтому девушки подались прочь от него еще на два шага. Вот так же голодный удав наступает на кроликов: бедные рады бы бежать, да не в состоянии...

В этот день молодой наместник не поскупился, выбрал себе ни много ни мало десять дев. С блаженной мыслью, что он — самый счастливый на свете, красавец наконец направился в сторону своего шатра. Выбранные пленницы двинулись за ним, как утята за матерью-уткой. Белая лошадь Швейбана и непорочно-белые платья пленниц навевали фантазию о чудесной сказке, где все герои счастливы и где всякий поступок их есть лишь достойное, добропорядочное дело...

Проснувшись в тот же вечер, молодой воин вспомнил о дяде. Чувство долга обеспокоило его. Бедняга понимал, что обязан хану. А потому тут же решил сделать светлейшему подарок...

Недолго думая, он опять отправился к пленным — на этот раз для того, чтобы выбрать «утешение» для дяди... Швейбан знал, что повелитель не падок на девиц, что это — степенный человек, даже аскет. В свое время молодой наместник видел рядом со светлейшим немало красавиц — как правило, то были жены поверженных русских князей. Баты-хан возил их с собой не ради забавы. Он сажал детей тех женщин на трон убитых им отцов, требуя взамен одного — исправной выплаты дани. То была забота государственного деятеля...

Швейбан понимал, что может обидеть дядю своим подарком. Особенно если выберет очень молодую. В любом деле, даже в игре, светлейший желал наличия ума, мудрости. Может быть, потому и предпочитал не забавы с женщинами, а шахматы... Наместник надеялся найти зрелую, красивую и одновременно чем-то особенную наложницу. Но разве мог он вот так, сходу, угадать, кого выбирает?.. Своим подарком он желал просто приободрить хана, повеселить, отвлечь от монотонности походной жизни. Он надеялся, что позднее, когда они вернутся в Орду, дядя отзовется об этой проделке не иначе как со смехом.

На этот раз он отправился пешком... Увидев красавца, пленницы заголосили! Теперь они видели в нем чудовище. Еще бы! Не так давно он увел их соплеменниц и теперь, расправившись с ними, явился за новыми жертвами!.. Даже ласковая улыбка Швейбана на этот раз представилась бедняжкам зловещей, предвещающей беду. Как только наместник приблизился, пленницы завизжали с новой силой и, схватив детей, бросились подальше. На месте осталась только одна из них...

Это была черноволосая молодая женщина. Линия спины ее была такой же строгой и неукротимой, как, видимо, и ее чувство собственного достоинства. Взгляд недотроги выражал настоящий протест... Наместник шагнул к ней — но красавица даже не пошевелилась, только потупила свои большие, как две голубые сливы, глаза, вызвав тем самым у Швейбана желание обнять бедняжку...

Рядом с пленницей стоял мальчик лет шести. Чувствуя себя спокойно рядом с матерью, малыш с интересом разглядывал одеяние Швейбана, в особенности его красные, как пылающие угли, сапоги.

Наместник обошел красавицу. Не спуская с нее глаз, он вдруг позабыл об остальных... Строгая пленница вызывала у него желание не какими-то достоинствами своей фигуры, не чертами лица и даже не красотой своих пышных, распущенных волос — страсть к ней возникала из-за ее неподражаемой привычки стеснительно тупить глазки. Эта манера ее действовала, как чары колдуньи. Своими ужимками да и изменившимся вдруг взглядом бедняжка, казалось, хотела сказать, что она смущена и что Швейбан нравится ей. «Ты — враг мой, — как бы говорила она. — Но ты силен и красив. И мне приятно находиться рядом с тобой!» Наместник угадывал это признание, ибо знал женщин и знал цену своей красоте. И он тут же решил, что с этой девой у него будет шанс угодить дяде.

— Ты! — указав пальцем на черноволосую, наконец сделал он свой выбор. И тут же добавил: — Оставь ребенка и следуй за мной!

Угадав смысл того, что происходит, неожиданно первым подал голос мальчик, он заплакал. Женщина с удивительной прытью, словно кошка, прыгнувшая с забора, упала на колени и уткнулась своим узким лбом в красные сапоги Швейбана.

— Господин мой, пощади! — стала просить она. — Не разлучай меня и дитя! Буду служить тебе! Буду мыть ноги твои! Только оставь мне дитя!

— Не для себя беру, дура! — искренно, хотя и грубо признался Швейбан. Ему не понравилось, что красавица сама соглашалась стать его рабыней. — Поднимайся и следуй за мной! Сегодня тебе будет оказана высочайшая милость! Ну, живо!

Видя, что пленница продолжает упорствовать, Швейбан неожиданно поднял ее и понес в свой шатер. Завизжавшего и устремившегося было за матерью мальчика остановили приближенные наместника. Схватив ребенка, они толкнули его в толпу пленных...

Омывали и одевали красавицу в присутствии Швейбана. Молодой наместник был немножко разочарован, когда увидел бедра и грудь пленницы. Тем не менее отсылать ее не стал. Он был почти уверен, что ни эта, ни какая-то другая выбранная им девица не восхитит хана. Единственное, на что он рассчитывал, так это на богатство наряда. По этой причине предложил красавице на выбор лучшие из тех платьев, которые имел... Когда бедняжку наконец нарядили, Швейбан собственноручно повесил ей на лоб бесценную жемчужную диадему.

Умытую, расчесанную, разодетую пленницу трудно было узнать. Оказалось, что красота ее была заключена в тонких чертах лица, нежном цвете кожи и тонкой кости. Будь эта чудесница хоть чуточку полнее и шире в бедрах, она потеряла бы всякую привлекательность... Швейбан даже растерялся, когда увидел пленницу в наряде. И тут же пожалел, что уготовил ее в подарок. Но отступать было поздно — гонец торопил на совет.

Молодой наместник прибыл к светлейшему, когда все уже собрались. На деревянных лавках вдоль шатровой стены сидели приближенные Баты-хана. Сам повелитель, окруженный рабами и советниками, восседал посреди шатра в кресле с высокой спинкой. Большие узкие глаза его и лысая голова поблескивали в свете горевших факелов...

— У меня нет расчета засиживаться здесь, — говорил он, обводя взглядом собравшихся. — Я остановился, чтобы дать передышку воинам. Князь Александр знает о моих намерениях. И мешать не станет. Но нам уже сегодня надо взять здешнюю крепость, чтобы она не висела над нами коршуном. Взять — и сжечь!.. Только сутки я здесь, а уже ненавижу ее так, словно пребываю около нее месяц!..

Светлейший собрал приближенных, чтобы выработать план взятия Новогородской крепости. Сказав, что не намерен засиживаться, хан давал понять, что отклонит всякое предложение, связанное с длительной осадой...

Наместник Кайдан, учитывая особую крутизну горы, на которой находилась крепость, предложил сделать подкоп.

— Выведем ход прямо на крепостной двор, — сказал он.

— Сколько времени это займет? — поинтересовался светлейший.

— Три дня, — ответил наместник.

— Немало, — отреагировал хан. — Три дня я должен держать людей в напряжении. И при этом еще находиться в неведении: возьму крепость или нет?.. Какие еще предложения?

На минуту в шатре воцарилась тягостная пауза... Люди Баты-хана устали воевать — прежнего энтузиазма уже не было.

— Что скажешь, слепой? — обратился светлейший к главному советнику.

Кара-Кариз помедлил. Потом начал с обычной для него витиеватостью:

— Думаю, поджилки князя Александра будут трястись вне зависимости от того, сколько мы тут простоим. Два дня или даже неделя — это ничего не меняет. А вот жертв желательно поменьше... Если наместник Кайдан уверен в трех днях, следует дать ему шанс. Ибо подкоп — это прежде всего малое число погибших с нашей стороны. Но если наместник не уверен, то следует выслушать другие предложения.

— Предлагаю поджечь городскую стену, — взял слово Байдар, двоюродный брат Баты-хана. — Сегодня это удалось. Пока нет дождей, бревна можно поджечь даже стрелами.

— Едва ли, — тут же возразил опытный Кайдан. — Без смолы стены не загорятся. Но мы не сможем вкатить смоляные бочки на такую крутизну!

— Я бы поддержал брата Байдара, — высказал свое мнение светлейший, — но мне жаль моих людей. Открытый штурм — это всегда много потерь. Сия ничтожная крепость не стоит жизни даже сотни моих воинов!

Новая пауза вызвала у подданных светлейшего уже настоящее уныние. Кажется, почувствовав это, повелитель, привыкший решать вопросы быстро, сказал:

— Ну что ж, пусть будет три дня. Дарую эту крепость тебе, Кайдан. Через три дня она должна быть сожжена!

На этом совет закончился, все были отпущены. Через некоторое время в шатре остались только хан, слепой и Швейбан.

Светлейший пересел за столик с шахматами. Начав расставлять фигуры, он ласково пожурил племянника:

— Ты опоздал сегодня, мой мальчик. Уж не из объятий ли прекрасных дев вытащил тебя мой гонец? — он засмеялся тем добродушным смехом, который свидетельствовал, что светлейший прощает племяннику его недисциплинированность. — Если и тут потребуется помощь, обращайся, — пошутил он. И тут же признался: — Шучу, не по мне это — тешиться с девами. Мы уж лучше в шахматы. Правда, слепой?

Кара-Кариз, прислушиваясь к стуку шахматных фигур о доску, не ответил — зато Швейбан, желая настроить дядю, чтобы тот не обиделся за подарок, вдруг поддержал шутку громким смехом...

Красавец умел расположить к себе... Еще не так давно светлейший был так же обаятелен. Со временем многое изменилось. Вечно живя заботой о том, как бы не погубить войско, фанатик войны стал совсем другим. Груз ответственности, постоянно довлевший над ним, сделал беднягу замкнутым и даже мрачным человеком, угодить которому было просто невозможно. Светлейшему потому и нравился Швейбан, что они были чем-то похожи...

— У меня к тебе дело, дядя,

— Какое, мой мальчик?

— Мы не виделись два месяца, от самого Каменца. Вдобавок ты так помог мне сегодня...

— С этим городом ты мог бы справиться сам!

— Ты преподал мне урок. Теперь я знаю, как надо воевать... А чтобы отблагодарить, хочу сделать тебе подарок.

— Вот как! — светлейший наконец оглянулся на племянника. Любопытство читалось в его темных глазах. Черная борода его затряслась, а лысина заискрилась капельками пота. Он глухо засмеялся. — Что ты придумал?

Угадав в голосе светлейшего недоверие, Швейбан настороженно улыбнулся: он все еще опасался, что хан выкажет недовольство, когда увидит подарок. Сверкнув серьгой, бедняга сказал:

— Только прежде хочу заручиться твоим словом: чур, не обижаться!

Кажется, ему удалось заинтриговать светлейшего. Баты-хан вовсе забыл про шахматы. Глаза его, обращенные на племянника, заметно округлились, а на высоком лбу обозначились морщины.

— Что ты придумал, негодник? — повторил он ласково.

— Нет, пообещай! — не отступался молодой.

— Ну, хорошо, хорошо. Обещаю, — согласился светлейший. И тут же добавил: — Только без шуточек! Ты же знаешь, я и без обиды могу выставить вон!

Угадав, что любопытство дяди распалено, Швейбан наконец хлопнул в ладоши.

Пола холщовой занавески, отделявшей прихожую шатра от общей залы, дрогнула и вдруг поднялась. В зал вошла, а точнее, вплыла, ни жива ни мертва, наша пленница. Швейбан шагнул к ней — и сорвал с ее головы большой белый платок...

На пленнице было белоснежное платье до земли и короткий златотканый жилет, застегнутый на все перламутровые пуговицы. Пышные черные волосы бедняжки свисали до пояса, прикрывали ее грудь и осиную талию.

Может быть, как раз движение и блеск волос пленницы в ту минуту, когда Швейбан скинул с нее платок, и вызвали у светлейшего уже с первого мгновения какой-то особый интерес к подаренной наложнице. Баты-хан сразу и безоговорочно признал, что перед ним истинная красавица. И все же не красота пленницы и даже не мысль о том, что это чудесное существо отныне его собственность, так взволновали светлейшего. Настоящий интерес вызвал у него стеснительный взгляд рабыни. Хан встал со скамейки, шагнул к прибывшей и стал ждать, когда она поднимет на него глаза. Ему важно было знать ее первую реакцию от встречи с ним... Увы, упрямица так и не удосужила его взглядом: казалось, что ее больше интересовал подол собственного платья, обшитый кружевами... И тогда хан понял, что перед ним самолюбивая, знающая только себя гордячка.

— Какая дикарка! — признался он, впрочем, вложив в свое восклицание больше очарованности, чем разочарования. — Готов поспорить, что она не видит нас с вами!

Молодой наместник уже ругал себя за выбор — в эту минуту он был уверен, что не угодил дяде...

Между тем он ошибался. Повелитель никогда не выказывал радости там, где действительно был рад. Даже к победам своим он относился скептически, тем самым как бы предупреждая себя и других, что завтра с таким же успехом можно горько заплакать. Для него являлось обычным вести себя как бы в противовес своим настоящим чувствам. И, конечно, такое поведение вводило в заблуждение тех, кто его плохо знал.

Вот и на этот раз все было не так, как казалось на первый взгляд: светлейший сразу почувствовал влечение к подаренной рабыне, но усилием воли сумел скрыть это.

Пляшущий огонь факелов, установленных на специальных вилках, как бы дополнял и множил исключительность рабыни — удлинял ее и без того длинные ресницы, делал бездонными глаза и длиннее тонкую белую шею. Ее волосы, казалось, рассыпали сиреневые искры. Красавица выглядела послушной, скромной и спокойной. Казалось, ее не волновали ни откровенные взгляды мужчин, ни даже будущее, которое готовила ей эта встреча...

Между тем затянувшуюся паузу, в течение которой светлейший и его племянник взирали на пленницу, по-своему оценил слепой. Сидя за шахматным столиком, тот наконец пошевелился и стал кашлять — напомнил о своем присутствии. Предчувствие беды посетило старика. Он поспешил заметить:

— О повелитель, знаю, что здесь женщина. И потому спешу напомнить давно известную истину: все беды от женщин! Смотри на нее просто как на роженицу и не внушай себе космических мыслей! Это не богиня! Это обычный комок грязи!

Слепой так и продолжал бы в том же духе, но тут в шатре неожиданно прозвучала команда светлейшего:

— Выйдите все! — и специально, чтобы не обидеть советника, Баты-хан добавил: — И ты тоже, слепой!..

Только тогда Швейбан понял, что угодил. Радуясь, молодой воскликнул:

— Я был уверен, что она понравится тебе, дядя! У нее такие глаза! Да и вся она!..

— Довольно! — грубо остановил его хан.

Швейбан радовался и одновременно чувствовал, что его сосет червь ревности: в глубине души бедняга уже жалел, что расстался с такой жемчужиной...

Но особенно негодовал слепой. Этот готов был убить пленницу... Швейбан вышел, а Кара-Кариз еще некоторое время сидел за столиком. Наконец встал и, всем своим видом давая понять, что недоволен, направился вон из шатра...

Когда оба удалились, светлейший решительно взял красавицу за руку и подвел ближе к огню. А сам опустился напротив в кресло. Так, в молчании, они провели несколько минут...

Баты-хан давно не имел женщин. В поход он их не брал. Тяжелые переходы, кровопролитные сражения убивали в нем всякое желание связываться с любовницей. Женщина могла внести только смуту в его походную жизнь, а в душу — раздражение. «Чтобы знаться с любовницей, — размышлял он, — душа должна быть свободной от страха и бесконечных забот». Развлечение с женщиной, когда каждый день уносил сотни, а порой и тысячи жизней, виделось ему верхом бесхарактерности. Только сумасшедший, по его мнению, мог думать о бабенке, когда перед глазами лились реки крови и вздымались горы трупов. Даже в молодости он не позволял себе глупить в подобных ситуациях. Ну, а в последние годы, и вовсе отказывался от сладких утех. И только бесшабашный Швейбан мог додуматься сделать ему такой подарок... Светлейший выкинул бы девицу из шатра, если бы сразу, с первого же мгновения, его не посетило странное, тут же возымевшее над ним власть удивление: ему почудилось, будто он вступил в пределы иного мира... Это была судьба. Вот так же звезды миллионы лет светят независимо друг от друга, но приходит минута — и иные из них вдруг сталкиваются... Пленница принесла с собой какую-то загадку. Как человек, привыкший доводить всякое дело до конца, Баты-хан понял, что должен разрешить эту загадку. Тем более что ему ужасно захотелось этого! Вместе со страстью, которая вдруг пришла к нему, он угадал в себе необыкновенный интерес к жизни — понял, что знает не все ее таинства...

Наконец он спросил:

— Как зовут тебя, звезда моя?

Пленница, все еще глядя себе под ноги, тихо ответила:

— Эвелина.

— Какое чудесное имя! — без всякого лукавства признался светлейший, готовый восхищаться всему, что касалось этой девы.

Но даже тогда гордячка не удосужила его своим взглядом.

Между тем хан продолжал расспрашивать:

— Ты христианка? У тебя есть муж?

— Да, — ответила пленница.

— А дети?

Наступил момент, когда бедняжка впервые подняла голову и посмотрела в глаза хану. Ее неприязнь выразилась в едва дрогнувших линиях лица. В ту же минуту глаза ее сделались шире, а на лбу обозначились морщинки. При этом тонкий подбородок пригожуньи задрожал. Казалось, еще миг — и бедняжка расплачется. Светлейший только начал предугадывать ее ответ, а пленница уже бухнулась на колени и, склонив к его сандалиям голову, стала жалобно просить:

— Господин мой, будьте великодушны, верните мне моего сыночка, моего мальчика!

Эта сцена охладила пыл хана. Светлейший сомкнул брови, стал разглаживать черную бороду.

— Где же он?

— Его отнял тот молодой господин, который привез меня к вам!

Баты-хан все понял — и тут же вздохнул с облегчением.

— Не тревожься, красавица, — ласково сказал он. — Сегодня же твой сынок будет с тобой.

Он заметил слезинку, зависшую на ресницах пленницы, — та блестела, как крошечный алмаз. Сам не сознавая, что делает, хан тут же сказал себе: «Отныне она не будет знать слез!..» Он едва познакомился со своей возлюбленной, а уже готов был заступаться за нее, беречь от всяких неудовольствий и даже следовать ее прихотям. Ему открывалась картина радужного будущего, влекущая новизной и светом желанных надежд...