Последний холостяк

Глава 12

В этот вечер в клубе «Уайтс» было особенно многолюдно и шумно, кое-кто из гостей даже стоял у буфетной стойки или переминался с ноги на ногу в проходе, не найдя свободного кресла. Но для Ремингтона был заранее зарезервирован отдельный столик в тихом углу, поэтому ничто не могло помешать его серьезному разговору с товарищами по тайному заговору.

Они стали прибывать в клуб подвое еще до условленного срока. По их взволнованным, раскрасневшимся лицам графу не составило труда определить, что все они жаждут поскорее узнать от него последние новости о контактах с леди Антонией и дату заключительной операции по ее окончательной дискредитации.

– В газетах пишут, что граф Ландон моет полы, чинит дамские корсеты и чистит картофель к обеду леди Пак-стон, – ерзая на стуле, промолвил с благодушной улыбкой сэр Альберт Эверстон, когда вся компания оказалась в сборе. – Особенно позабавил меня своими репортажами некий шустрый малый по фамилии Фитч! Я хохотал над его статейками до слез.

– Что же ты молчишь, Ландон! – воскликнул Вулворт, разгоряченный доброй порцией виски, поданной ему клубным лакеем. – Мы ждем от тебя самых свежих известий с места этих захватывающих событий.

– Да уж, порадуй нас ими скорее, старина! Не томи! – пробасил Бертран Ховард. – Когда наступит развязка? Этой ночью?

Все заговорщики затаили дыхание, устремив взгляды на Ремингтона.

Невозмутимо отпив из бокала, он флегматично ответил:

– Нет.

– Нет? – Бэзил Трублуд явно был обескуражен его ответом. – Значит, завтра, в субботу?

Ремингтон собрался с духом и промолвил, выдержав паузу:

– Никогда! Наш первоначальный план, господа, отменяется.

Глаза у всех сидевших за угловым столиком полезли из орбит, а нижняя челюсть отвисла. Переглянувшись, они вновь с недоверием уставились на Ремингтона, один лишь сэр Альберт спросил:

– Отменяется? Это шутка? Не надо так пошло шутить, Ландон!

– Я говорю совершенно серьезно, – сказал граф, прищурившись и откинувшись на спинку стула. Такой нарочито высокомерный тон охлаждал пыл даже торговцев овощами на базаре. Эверстон же просто опешил. Ремингтон воспользовался этим, чтобы закрепить свой первый успех: – Если говорить откровенно, мой друг, эта затея с самого начала была обречена на провал. Я дьявольски устал от грязной домашней работы, меня тошнит от затянувшегося добровольного заточения в приюте для вредных одиноких старух, следящих за каждым моим шагом. И я хочу отдохнуть. Все кончено, так что забудьте об этой глупости.

Но огорошенные таким заявлением джентльмены решительно отказывались воспринимать его всерьез. Они смотрели на Ремингтона с видимым подозрением, насупив брови и наморщив лбы. Оправившись от первого потрясения, Трублуд сдавленно изрек:

– Он попал к ней под каблук! Наш бедный Ремингтон пропал!

Графа прошиб холодный пот, однако он и бровью не повел. И только его побагровевшая от прилива крови шея наглядно свидетельствовала, что он взволнован. Приятели ждали от него контраргументов, однако он продолжал загадочно молчать. Эверстон хмыкнул, залпом осушил еще один бокал и, крякнув, язвительно сказал:

– Молчание – знак признания своей вины. Взгляните-ка на него! Трублуд, похоже, прав: – наш славный Ландон пал жертвой чар нашего заклятого врага, этой дьяволицы в тоге защитницы священного институтах брака и семьи. Бедняга!

– Нет, я в это не верю! – прошептал Вулворт, побледнев, как покойник. – Лорд Ландон тверд и крепок, как кремень!

– Я тоже! – подхватил Пекенпоу, поднимая бокал. – Ведь он – последний стойкий холостяк, наша единственная надежда!

Граф надменно вздернул подбородок и заметил:

– Я все вам объяснил, джентльмены. Добавлю только, что на практике ситуация оказалась куда более сложной, чем я мог предположить, не зная всех обстоятельств. Вы сами ввели меня в заблуждение, господа. Поэтому я умываю руки…

Но попытка переложить свою вину на других не возымела успеха. Приятели начали строить догадки относительно более вероятных причин его капитуляции.

– Она узнала подлинные мотивы его согласия на пари и выпроводила его вон, – робко предположил Серл.

– Либо застала его в объятиях одной из своих вдов и принудила пойти на попятную, – задумчиво произнес Пекенпоу. – Шантаж – ее любимое оружие.

– Боже правый! – ахнул Эверстон. – Неужели и он попался на эту приманку! Бедный малый!

Эти невероятные предположения вогнали Ремингтона в ступор. Он весь вечер собирался с духом, чтобы стойко выдержать яростные обвинения приятелей в измене их общим интересам и идеалам. А вместо ожидаемых упреков он услышал их очередные нападки на Антонию – дескать, это она вновь проявила свое коварство и провалила их план, прибегнув к своей обычной уловке: сосватала ему одну из бедных вдов.

Но внезапное озарение, снизошедшее на графа, вывело его из удрученного состояния. Ему стало пронзительно ясно, что он сам в свое время наивно ожидал от леди Антонии подобных действий, был уверен, что она обязательно попытается подстроить некую пикантную сцену при содействии одной из своих подопечных, а затем потребует, чтобы он поступил как благородный мужчина и сочетался с наивной вдовушкой законным браком.

Однако ничего подобного сделано не было, равно как не прибегла она ни к каким иным ухищрениям, в которых сейчас обвиняли ее возмущенные джентльмены. Антония отстаивала свои убеждения и стремилась сделать его своим единомышленником. Единственная дама, которую она застала в его объятиях, годилась ему в бабушки.

Ремингтон вдохнул спертый, пропитанный табачным дымом воздух бара и взглянул на своих друзей-заговорщиков новыми глазами. Они походили в этот момент на избалованных школяров, наказанных за рискованные шалости, или же хныкающих подростков, которых застали за курением и принудили сломать и выбросить их недокуренную сигару, добытую не совсем честным путем. Ему стало их искренне жаль.

Ремингтон представил себе Антонию, ее голубые глаза, исполненные страсти и колебаний, дрожащий гибкий стан, учащенное дыхание. Нет, она была не такой, какой они себе ее представляли, эта ранимая и чувственная молодая дама. И вероятно, подлинные обстоятельства их вынужденной женитьбы разительно отличались от тех, которые они позже ему описали. Следовательно, заключил граф, он принял верное решение.

– Мне больше нечего вам сказать, господа! – произнес он, расправив плечи. – С нашей затеей покончено раз и навсегда. Советую вам разойтись по домам и пересмотреть свое отношение к жизни и супруге. Уверен, что с Божьей помощью в один прекрасный день все вы поймете, что я прав.

С этими словами Ремингтон допил виски, кивнул ошеломленным приятелям и направился к выходу.

Проводив его ошарашенными взглядами, разочарованные джентльмены стали обмениваться впечатлениями от услышанного.

– Если бы меня здесь сегодня не было, я бы ни за что в это не поверил, – прохрипел Трублуд, лицо которого даже посерело, и потянулся дрожащей рукой к бокалу.

– Он покраснел от стыда как свекла и стеснялся смотреть нам в глаза, – язвительно заметил Серл.

– Вел себя словно ловелас, столкнувшийся нос к носу с мужем дамы, с которой он только что забавлялся в спальне, – с кислой миной добавил Вулворт и, прищурившись, выразительно посмотрел на Эверстона.

– Разрази меня гром, – осевшим голосом сказал тот, поняв намек своего товарища, – но дело, похоже, обстоит иначе. Наш Ремингтон вовсе не попался в ее ловушку, он пал жертвой ее женских чар!

Не прошло и минуты, как буфетчик уже нес огорошенным таким выводом господам бутылку виски: без доброй порции этого славного снадобья им вряд ли удалось бы прийти в чувство.

Наемный экипаж нес Антонию по ночному городу, подпрыгивая на выбоинах мостовой. Она велела извозчику ехать побыстрее, чтобы не передумать по пути и не вернуться домой прежде, чем доберется до Гайд-парка, возле которого проживал Ремингтон. К счастью, в этот поздний час улицы были почти пустынны, так что поездка не заняла много времени. Кучер остановил коней напротив дома Ремингтона и помог пассажирке выйти из кареты.

Плотнее стянув борта плаща и пониже опустив капюшон на лицо, она поднялась по лестнице и в нерешительности застыла перед массивной парадной дверью. Было еще не поздно отказаться от своей безумной затеи и не совершать поступка, на который она решилась после многочасовых томительных размышлений. Но тогда она бы изменила своим принципам и утратила веру в себя, что было абсолютно неприемлемо.

Весь этот вечер Антония посвятила обдумыванию сложившейся ситуации, пытаясь рассуждать спокойно и трезво. Однако то и дело ее охватывали паника и нестерпимое вожделение. Никогда прежде еще не встречался ей мужчина, подобный Ремингтону Карру, который оказал на нее мощнейшее воздействие своим неповторимым мужским магнетизмом.

Пробудившиеся чувства породили в ней страстное желание осуществить свои девичьи романтические мечты, что прежде ей казалось невыполнимым. И никакие логические выводы и разумные аргументы уже не могли сдержать этот внезапный порыв. Тем более что она знала, что и Ремингтон одержим влечением к ней.

Ей не исполнилось еще и восемнадцати, когда она стала супругой закоренелого холостяка, пресытившегося любовными утехами и утратившего былую мужскую силу. Впрочем, последнее отчасти объяснялось еще и тем, что сэр Джэффри был старше молодой жены почти на сорок лет. И вскоре Антония похоронила свои наивные девичьи грезы навсегда, – во всяком случае, так ей в то время казалось.

«Лучше стать любимой женушкой добросердечного старика, чем рабыней молодого эгоиста», – упорно внушал ей многоопытный дядюшка. И в этом он оказался прав: сэр Джеффри в ней души не чаял и ни в чем ей не отказывал. Антония убедилась, что в неравном браке имеются и приятные аспекты: комфорт, умиротворение, привязанность к заботливому супругу. К сожалению, все это было слабой компенсацией за неудовлетворенные желания и неиспытанную агонию сладострастия. Встреча с Ремингтоном Карром воскресила погребенные ею в пору замужества надежды и разбередила в ее плоти вожделение.

Теперь ей хотелось ощутить в полной мере все то, что бывает в мгновения любовного слияния мужчины и женщины, понять, отчего порой вспыхивают глаза Клео, Элинор и тетушки Гермионы, когда они рассказывают о своей молодости и мужчинах, отдавших им руку и сердце, вкусить сладость жизни, как это удалось ее старшим подругам, познать радость оттого, что твое сердце и сердце возлюбленного бьются в унисон.

Но все эти сладкие ощущения она мечтала познать исключительно с человеком по имени Ремингтон Карр.

Внезапно дверь заскрипела и распахнулась – Антония охнула и отшатнулась, увидев в дверном проеме лысеющего лакея в безукоризненной униформе. Он отступил в сторону и с многозначительной улыбкой произнес:

– Добро пожаловать, мадам!

Антония медлила, косясь на пустынную улицу, ей казалось подозрительным и странным, что дворецкий держится так, словно ожидал ее. Но колебания ее длились не долго; поборов сомнения, она перешагнула порог и вошла в дом. Огромный холл освещался тусклым светом газовых ламп – из полумрака будто подмигивали хрустальные подвески люстр, в которых он отражался, намекая, что им тоже известно, зачем она пожаловала сюда в столь поздний час. Дворецкий затворил за ней дверь и осведомился, желает ли гостья снять плащ. Антония покачала головой и молча проследовала за лакеем к лестнице, размышляя на ходу, почему ей был задан такой вопрос: уж не потому ли, что бывалый лакей знал, что поздней посетительнице лучше иметь верхнюю одежду под рукой, на случай, если ей вдруг потребуется срочно покинуть дом в связи с неожиданно возникшими конфузными обстоятельствами? От этой мысли Антонии стало не по себе. И она пожалела, что решилась на столь безрассудный поступок.

– Его сиятельству понадобилось отлучиться, – вкрадчиво произнес дворецкий, будто бы прочитав ее мысли. – Он поручил мне заботу о вас, миледи, на время своего отсутствия. Прошу вас пройти в его личные покои. Разумеется, мне, его слуге, вряд ли удастся сравниться с графом в гостеприимстве. Однако я постараюсь окружить вас, мадам, заботой и комфортом. Кстати, меня зовут Филиппе. – Дворецкий тепло улыбнулся.

Антония не проронила ни слова, только кивнула, чувствуя при этом нарастающее беспокойство.

Филиппе сопроводил ее в роскошную гостиную, обставленную в стиле эпохи Людовика XIV. Там для нее уже был накрыт стол и зажжены свечи. Бутылка вина и поднос, уставленный блюдами с конфетами и сырами, приятно ласкали ей взор. Филиппе помог гостье снять плащ, сказал, что явится, лишь только она дернет за шнур звонка, поклонился и степенно удалился, закрыв за собой створчатую дверь, украшенную изысканной резьбой.

Оставшись одна, Антония стала расхаживать по комнате, любуясь очаровательной шелковой обивкой стен и великолепной мебелью из красного дерева, отделанной позолотой. Со всех сторон за ней как бы наблюдали портреты предков графа, соседствовавшие с картинами кисти известных мастеров. Бегло осмотрев книги, лежавшие на ночном столике, она подошла к другой двери и, поколебавшись, толкнула ее. Как она и подозревала, за дверью находилась опочивальня графа с огромной кроватью, на которой возвышалась гора подушек.

Антония нервно отшатнулась, чувствуя дрожь в коленях, и, желая успокоиться, поспешно наполнила бокал вином. Аромат хмельного напитка вскружил ей голову, а его божественный вкус моментально успокоил ее сердце. По жилам растеклось убаюкивающее тепло, дрожь в пальцах и коленях исчезла. Приятно удивленная таким эффектом, Антония незаметно опустошила всю бутылку и совершенно осмелела. Ноги сами принесли ее обратно в спальню графа, откуда она позорно бежала некоторое время назад. И на этот раз ей захотелось осмотреть его личные покои повнимательнее.

Она была поражена богатством убранства опочивальни Ремингтона. От изобилия парчи, бархата и шелка, позолоты, бронзы и серебра у кого угодно наверняка закружилась бы голова. Ноги тонули в ворсе персидского ковра, но все-таки донесли Антонию до спального ложа, украшенного великолепной резьбой и покоившегося на массивных опорных столбиках, над которыми был натянут балдахин. Сквозь прозрачный муслин завесы проглядывали атласные подушки, изголовье, обитое гобеленом, словно бы притягивало гостью к себе, а снежно-белая простыня, часть которой виднелась там, где как бы случайно был откинут край покрывала, не могла не пробудить в Антонии мощный прилив желания. Она мечтательно закрыла глаза и представила, как ей было бы приятно ощутить холодный лен своей горячей кожей…

– Итак, вы пришли, – раздался голос графа Карра у нее за спиной.

Испуганно вздрогнув, Антония обернулась. Он стоял в дверях и созерцал ее с нескрываемым удовлетворением. Она отошла от кровати, не смея от стыда посмотреть ему в глаза. Ремингтон стремительно приблизился к ней, пока она еще не оправилась от потрясения, и вкрадчиво промолвил:

– Вам следует знать, что сегодняшний вечер показался мне чудовищно долгим. Я не томился так ни в один сочельник и даже в день своего первого присутствия на балу, где я танцевал в первый раз котильон со своей воспитательницей. Да что там говорить, Антония! – Он махнул рукой. – Все тридцать лет моей беспутной жизни пронеслись гораздо быстрее, чем этот вечер. – Он взял ее руку и, наклонившись, стал покрывать поцелуями пальцы. – Какое на вас сегодня славное атласное платье! Оно вам к лицу! – воскликнул он, окинув ее взглядом с головы до ног. – Вы неотразимы, Антония.

Трепеща от волнения, она потупила взор и срывающимся голосом ответила:

– У вас чудесный дом!

– Благодарю вас. Однако в последнее время меня угнетает царящая здесь пустота. Впрочем, иногда она становится преимуществом. Вот как теперь, например. – Ремингтон усмехнулся.

Антония хотела было возразить ему, но граф заключил ее в объятия и начал целовать – жадно, властно и страстно.

Антония припала к нему всем телом, позабыв робость, и целиком отдалась охватившему ее чувству.

– Дорогая, – задыхаясь, шептал ей на ухо он, – как славно пахнут твои волосы! Они сводят меня с ума! Боже, ты не представляешь, как я рад видеть тебя в своем доме. Рядом со своей кроватью…

Его крепнущая мужская плоть и жар объятий сгустили ее кровь и вскружили голову. Она пролепетала:

– Догадываюсь.

Он подхватил ее на руки и отнес на кровать. Антония млела. Он спросил, прислонив ее спиной к горке подушек:

– Не желаешь ли выпить вина, дорогая? У меня есть славное бордо. – Не дожидаясь ответа, он вскочил и выбежал в гостиную, откуда вскоре вернулся с подносом, на котором стояли бокалы и бутылка превосходного вина.

Антония с удовольствием отведала его, Ремингтон же предпочел ощутить вкус напитка, поцеловав ее влажные алые губы.

– Это бесподобно! – воскликнул он. – Филиппе рекомендовал мне угостить тебя шампанским, я же настоял именно на красном вине и оказался прав. – Граф лег рядом с Антонией. – Мне представляется, что оно прекрасно воздействует на сластолюбивых молодых вдовушек. Предлагаю проверить эту теорию на практике!

Их губы снова слились в долгом поцелуе, от которого по телам обоих пробежала сладостная дрожь. В голове у Антонии помутилось, и она нечаянно разлила содержимое бокала на белую простыню. Граф удовлетворенно сказал:

– Итак, я был прав. Бордо – самый подходящий напиток для подобных оказий. Но его следует подавать неохлажденным.

Он взял у нее хрустальный бокал, поставил на столик, сорвал с себя сюртук и отшвырнул на край кровати. За сюртуком последовал жилет, потом – отстегивающийся воротничок и галстук.

Антонии чувствовала, что с каждым мгновением ей становится все жарче. Она непроизвольно опустилась на подушки спиной и раскинула в стороны руки. Ремингтон подполз к ней на коленях и стал покрывать поцелуями ее шею, лицо и плечи. Она обняла его за плечи и прильнула к нему всем пылающим от вожделения телом. Он отстранился и принялся колдовать с ее бесчисленными пуговицами, крючками и пряжками на платье. Но эта задача ему оказалась не по плечу. Расхохотавшись, лорд Ландон лег на бок и сказал:

– Пожалуй, с этим быстрее справишься ты сама, дорогая.

– Сама? – удивленно переспросила Антония.

– Да. А я посмотрю, как это у тебя получится, – с ухмылкой подтвердил он и, сев, прислонился спиной к подушкам. Антония недовольно нахмурилась, и Ремингтон, закинув за голову сцепленные в замок руки, добавил: – Впрочем, я могу вызвать Филиппса и попросить его принести ножницы. Но в этом случае тебе будет весьма затруднительно одеться завтра утром. Так и быть, я покажу тебе, как это делается. – Он расстегнул свою сорочку. – Ну, теперь твоя очередь!

Антонию охватила паника. Отступать было поздно, однако предложение Ремингтона поставило ее в щекотливое положение. Он откровенно предлагал ей самой обнажиться перед ним, тем самым доказав свое желание отдаться. Она же предпочла бы прикинуться соблазненной и сохранить достоинство. Более того, процедура самостоятельного раздевания была связана с неприятными воспоминаниями.

Но делать было нечего, и Антония, стыдливо опустив глаза, принялась лихорадочно расстегивать пуговицы и крючки. Взгляд ее случайно упал при этом на распахнутую дверь спальни, и это окончательно выбило ее из колеи.

– Закрой, пожалуйста, дверь! – попросила она.

– Зачем? В моем доме нас никто не потревожит! – возразил Ремингтон. – Кто сюда может войти?

Антония закусила губу и посмотрела на него с мольбой во взгляде. Он вздохнул и неохотно выполнил ее просьбу. Вернувшись, граф обнаружил Антонию в одной тонкой нижней сорочке. На этот раз она не надела корсета, что свидетельствовало о ее желании доставить ему удовольствие. Ремингтон обнял ее и прошептал:

– Ты вся дрожишь, любимая! Почему?

– Я не привыкла так поступать… – пролепетала она. – Мой супруг не был столь… – Румянец, выступивший на щеках, пояснил ему все лучше всяких слов. Ее беспокоили внезапно нахлынувшие воспоминания о прошлом. Граф нежно сжал руками ее лицо и пристально посмотрел ей в глаза, как бы приказывая не думать о былом.

– Сейчас это не играет никакой роли, дорогая! Главное, что мы с тобой наконец-то можем побыть наедине и делать все, что нам вздумается. Эта ночь принадлежит лишь нам двоим…

Он стал целовать ее плечи, шею и лицо, как бы вселяя этим в нее уверенность в том, что здесь она в полной безопасности. Антония постепенно расслабилась. Он обнял ее одной рукой за талию и прижал к себе. Его потемневшие от страсти глаза подсказывали ей, что он с трудом сдерживает желание поскорее овладеть ею. Теперь все зависело исключительно от нее, она стала хозяйкой ситуации. Осознание этого возбудило ее еще сильнее. Тем не менее ей стало понятно и другое – что подлинное блаженство возможно лишь при полном совпадении желаний и взаимопонимании. Лишь дающий обретает возможность получить нечто равноценное взамен. У всякой медали есть две стороны.

И, поняв эту истину, Антония позволила Ремингтону взять ее. Впустив его в свои сокровенные тайные глубины, разрешила ему пробудить в ней долго дремавшую нежность, открыла ему скрытые желания своего сердца. Они предавались любовной игре, не прячась под одеялом, открыто и дерзко. Она наслаждалась каждым мгновением их интимной близости и отвечала на ласки со всем скопившимся в ней пылом.

Ее бархатистая кожа горела от его поцелуев, тело таяло от охватившего ее удовольствия. Ни один мужчина еще не был с ней столь страстен и нежен, никто из прежних – нежеланных – любовников не пробуждал в ней такую бурю эмоций. Обхватив его бедра ногами, Антония неистово билась в любовной пляске, издавая томные вздохи и сдавленные крики. Несравненное мужское естество Ремингтона, заполнившее ее лоно, стремительно возносило Антонию к заоблачным высям неописуемого блаженства. Все убыстряя и убыстряя движения торса, он шептал ей на ухо:

– Ты ведь этого хотела? Признайся!

– Да! Да! – высоким голосом отвечала она. – Умоляю тебя, продолжай! Мне этого мало…

Он не заставил ее повторять свою просьбу, и новая волна наслаждения смыла остатки сомнений. Он уверенно ввел ее в новый мир ощущений, туда, где прежде она еще не бывала. Это радовало Антонию и одновременно немного пугало Нараставшее в ней напряжение было подобно шквалу, сулящему утлому судну гибель в морской пучине. Зажмурившись, она замерла от спазма внизу живота, ахнула и провалилась в бездну. Боясь утонуть в ней, она вцепилась пальцами в его спину и крепче стиснула ногами бедра. Он яростно бился об нее чреслами, вызывая в ней все новые и новые волны райского наслаждения. Не выдержав их напора, Антония на короткое время потеряла сознание. Когда же она вернулась в реальность, то увидела, что Ремингтон согревает и ласкает ее своим влюбленным взглядом.

Именно в этот чудесный миг она поняла, почему ее милые старые леди загадочно и чуточку грустно улыбаются, предаваясь воспоминаниям.

А в это время репортер Руперт Фитч дрожал от холода, прячась от посторонних взглядов возле конюшни Ремингтона. Все тело его ныло от напряжения, уставшие глаза слипались. Он следил за леди Пакстон от самого ее дома и видел, как она входила в особняк лорда Карра. Теперь, спустя час, он уже не сомневался в том, что его долготерпение будет сторицей вознаграждено. Ночной визит незамужней дамы к скандально известному холостяку! Такая информация не могла не стать сенсацией. И редактор газеты, которому Руперт намеревался ее продать, наверняка не поскупится на солидный гонорар.

Эта мысль согревала подлую душу продажного журналиста, хотя кирпичная стена и студила ему поясницу, суля радикулит. В течение двух последних дней он обхаживал повариху леди Пакстон и выуживал у этой простушки весьма любопытные сведения. Таким образом ему удалось узнать, что между хозяйкой дома и лордом Карром возникла взаимная симпатия, обещающая перерасти в роман. Однако сегодня вечером Гертруда сообщила ему новость иного рода: о том, что леди Антония и граф повздорили, после чего лорд Карр поспешно покинул дом после полудня. Не вернулся он и к ужину, хотя и должен был работать, согласно уговору, на кухне. Фитч успокоил расстроенную подружку, похлопав ее по мясистой ягодице, и удалился, размышляя об этом странном повороте событий и о том, куда мог подеваться Ремингтон. Счастливый случай свел его в переулке с леди Антонией, – одетая в длинный плащ с капюшоном, она торопливо шла к стоянке наемных экипажей. Чутье подсказало Руперту, что будет полезно проследить за ней, и он так и сделал, о чем теперь совершенно не жалел.

Вскоре после того как леди Пакстон исчезла за массивной парадной дверью особняка лорда Карра, туда прибыл и он сам. И теперь Фитч уже придумывал заголовок для своего завтрашнего пасквиля и прикидывал, на какую сумму расщедрится редактор, узнав, что скандально известная защитница матримониальных традиций покинула дом холостяка только на другое утро.

Пока Фитч раздумывал над своим будущим репортажем с места событий, к особняку подкатили два экипажа. Руперт встрепенулся и, обернувшись, стал вглядываться в полумрак улицы, освещенной неверным светом газовых фонарей. Репортер поспешил отделиться от стены и переместиться к парапету парадной лестницы, где затаился в тени, предвкушая новые любопытные сведения.

Предчувствие не подвело бывалого охотника за сенсациями и на этот раз: дверцы карет распахнулись, и из них выбралось несколько мужчин. Фитч почти всех их тотчас же узнал: это были сэр Альберт Эверстон, лорд Картер Вулворт, лорд Ричард Серл, а также Бэзил Трублуд и двое незнакомцев. Судя по шатающейся походке, все они были пьяны. Господа не без труда поднялись по ступенькам и принялись стучать в дверь.

– Эй, Ландон! Открывай! – закричал Эверстон, тарабаня по двери кулаком. – Мы пришли получить с тебя должок!

– Выходи, жалкий трус! Тебе придется с нами сполна расплатиться! – прорычал Трублуд и, громко икнув, отравил чистый ночной воздух зловонным перегаром.

«Пили виски», – мысленно отметил Руперт Фитч и улыбнулся, сообразив, что незваные гости пожаловали сюда прямиком из мужского клуба. Назревал шумный скандал, к которому граф Ландон наверняка не был готов. Репортер извлек из кармана блокнот и начал делать в нем записи.

Дверь распахнулась, перепуганный дворецкий, бледный как мел, попытался убедить гостей, что граф отдыхает и никого не принимает. Однако агрессивно настроенная компания и слушать его не желала. Эверстон бесцеремонно оттолкнул дворецкого в сторону и прорвался в холл, рыча при этом:

– Ни черта у него не выйдет! Ему лучше быть с нами полюбезнее!

Остальные разъяренные господа ввалились следом, едва не растоптав беднягу Филиппса, тщетно пытавшегося урезонить их или запугать угрозой вызова полиции, если они не покинут особняк добровольно.

– Где он? – выпытывал у дворецкого Вулворт. – Где этот негодник? Эй, Ландон! Ты где прячешься?

– Так ведь он в спальне! – воскликнул Серл.

– Тогда вперед! Мы его разбудим! – закричал Пекенпоу, потрясая кулаком в воздухе.

События «развивались настолько быстро, что звать на помощь констебля было бесполезно. Грубияны гурьбой ринулись к лестнице. Дворецкий успел добежать до нее первым и, раскинув руки, попытался заслонить проход своим телом. Но его снова чуть было не сбили с ног. И тогда он прибег к последнему средству – напомнил им о неписаных правилах поведения джентльменов:

– Уймитесь, господа! Его сиятельство там сейчас не один!

Эти слова пригвоздили незваных визитеров к месту. Вытаращив друг на друга глаза, они некоторое время хватали раскрытыми ртами воздух, осмысливая услышанное. Первым пришел в себя сэр Альберт. Побагровев как свекла, он прорычал:

– Разрази меня гром, если сейчас у него в спальне находится не сама дракониха!

Уютно устроившись в объятиях Ремингтона, лежавшего с ней рядом на роскошной громадной кровати, Антония наслаждалась ощущением легкости и неизведанного блаженства, растекшегося по всему разгоряченному телу. Она словно бы заново родилась, и теперь все ее чувства удивительным образом обострились. Впервые в жизни она была умиротворена.

Облокотившись на упругий матрац, Ремингтон взглянул на ее набухшие порозовевшие груди, пригладил растрепавшиеся волосы ладонью, мягко улыбнулся и промолвил:

– Мне странно, что когда-то я считал тебя неисправимой стервой, ненавидящей мужчин и способной даже их покусать.

– Так вот почему ты так долго не решался меня поцеловать, – поводя плечами, промурлыкала она. – Ты думал, что я – вампир?

– Ты угадала! – Ремингтон усмехнулся. – Всякий раз, когда я к тебе приближался, меня охватывала паника. Я боялся, что ты, словно вампир, вопьешься мне в шею своими острыми зубками и начнешь пить мою кровь.

Антония рассмеялась и жадно впилась ртом в его губы. Дрожь ее тела выдавала вожделение, совладать с которым было невозможно. Ремингтон понял, что томить ее долгим ожиданием его мужских ласк нельзя, и незамедлительно заполнил ее расплавленное страстью лоно своим грозным любовным орудием, уже готовым к новому бою. Постепенно набирая темп, их тела пришли в ритмичное движение. Громкий стук сердца и азарт амурной игры помешали Антонии услышать подозрительный шум, доносившийся снаружи, из коридора. К тому же она чувствовала себя в полной безопасности в доме Ремингтона и в его постели. Однако странные посторонние звуки становились все громче, уже явственно слышались пьяные мужские голоса. Внезапно дверь смежной со спальней гостиной распахнулась, Ремингтон поднял голову и с удивлением прислушался.

Ему не потребовалось много времени, чтобы узнать знакомые фальцеты, басы и баритоны. Глаза Антонии полезли на лоб от ужаса, в них читался горький укор.

Ремингтон спрыгнул с кровати и, натянув штаны, шагнул к дверям спальни. В следующий миг ему навстречу из гостиной вышли двое мужчин. Ремингтон встал у них на пути и прорычал:

– Какого дьявола вам надо в моем доме?

– Нам хотелось бы взглянуть на даму, лежащую в вашей постели, сэр! – рявкнул один из вломившихся в опочивальню. – О, знакомое личико! Огнедышащий дракон собственной персоной! Так я и предполагал.

– Так вот почему ты столь поспешно удрал из клуба, изменник! Торопился оседлать это чудовище! – прогнусавил другой.

– Убирайтесь из моей спальни, вонючие твари! От вас несет мертвечиной! – прорычал граф Ландон. – Вон из моего дома.

Прикрыв груди покрывалом, Антония с ужасом наблюдала тошнотворную сцену безуспешных попыток Ремингтона вытолкать из комнаты распоясавшуюся компанию пьяных мужланов, чьи потные багровые физиономии, искаженные глумливыми ухмылками, походили на свиные рыла. Один из них визгливо провозгласил:

– Это точно она, господа! Итак, леди Защитница брака, куда же подевалась ваша высокая нравственность? Упала на пол вместе с нижним бельем? – Он разразился кудахтающим смехом.

– Вы только посмотрите на нее! – послышался другой, смутно знакомый Антонии голос. – Попалась врасплох в постели холостого мужчины! Стыд и позор!

– Строила из себя недотрогу, рядилась в тогу святой благородной подвижницы матримониальных правил, а на самом-то деле, оказывается, готова подставить свой передок любому желающему пошалить с ней! Настоящая волчица в овечьей шкуре.

– И как вы чувствуете себя теперь, миледи, оказавшись в роли жертвы? Молодец, Ландон! Ты прекрасно справился с работой! Мы все-таки отомстили этой интриганке за все наши унижения. Теперь мы с ней квиты.

Сказавший эту клеветническую фразу негодяй немедленно получил от Ремингтона оплеуху и с воплем ретировался в гостиную. Граф принялся раздавать пинки и зуботычины налево и направо, подоспевшие ему на помощь дворецкий Филиппе и лакей Манли помогли ему вытеснить незваных гостей в коридор. Под обрушившимся на них градом тумаков скандалисты дрогнули и чуть ли не бегом спустились в нижний холл по лестнице.

Пока их выталкивали вон из дома, дрожащая от всего пережитого Антония лихорадочно вспоминала имена свидетелей ее грехопадения. Безусловно, среди них был супруг Маргарет Альберт Эверстон. Еще – лорд Ричард Серл, которого она женила на Дафне Элдерстон. Пронзительный высокий голос принадлежал мистеру Трублуду, мужу Элис Баттерфилд. А тот, кто получил затрещину, был не кто иной, как лорд Картер Вулворт, ныне – супруг Элизабет Одли, вдовы, которую она взяла под свое крыло совсем недавно.

Всех этих джентльменов она сама в свое время застала врасплох. А теперь очутилась в сходном положении: голой и в чужой постели. Они поймали ее в самом неприглядном виде, подвергли осмеянию и заставили испытать чудовищное унижение. А ведь еще недавно она надменно требовала, чтобы все эти незадачливые сластолюбцы сполна расплатились за полученное удовольствие. И вот как они с ней поквитались! Но самое отвратительное заключалось в том, что в ловушку, искусно сыграв на ее чувствах, ее заманил граф Ландон…

У Антонии замерло сердце и перехватило дух.

Это была месть! И первую скрипку сыграл Ремингтон.

Она почувствовала себя так, словно бы ее швырнули в бездонный колодец с ледяной водой, – онемевшей и обессиленной. Он подлейшим образом заманил ее к себе, соблазнил и сделал посмешищем пьяных дружков, с которыми находился в сговоре. Проклятие!

Нет, ей не хотелось в это верить. Грудь иглой пронзила боль, она схватилась руками за сердце. Но такова была суровая правда. Все его заигрывания, многозначительные взгляды, провокационные намеки, паточно-сладкие прикосновения предназначались для ускорения ее позорного разоблачения. Все его медовые улыбочки, обманные ласки, фальшивые поцелуи – не что иное, как приманка, заманивающая в ловушку. И она попалась в его капкан, хотя и знала, что он презирает женщин и старается вульгарно соблазнить ее и унизить как злейшего врага.

Ремингтон коварно предал ее, но она сама в этом виновата: не надо было ему верить и слепо следовать порыву своих чувств. Это расплата за собственную похоть!

Ремингтон взбежал по ступенькам лестницы, вошел в спальню и застал Антонию сидящей на кровати с отрешенным, бледным лицом, искаженным гримасой боли. На ее васильковых глазах сверкали слезы. Первым его желанием было догнать эту свору извращенцев и негодяев, утративших право называться британскими джентльменами, И перебить их всех до одного. Но пересилило второе желание – успокоить и приласкать их бедную жертву, извиниться перед ней, попытаться загладить вину своих дружков. Переведя дух, он окликнул ее:

– Антония! Ради всего святого прости, что все так вышло…

Он обошел вокруг кровати и попытался погладить леди Пакстон. Она отшатнулась от него как от зачумленного, подхватила с ковра белье и начала одеваться.

– Не смей ко мне прикасаться! – взвизгнула она, когда он вновь протянул к ней руку.

Ей хотелось лишь одного – поскорее покинуть этот дом. Дрожа и плача, она с трудом надела нижние юбки и принялась застегивать пуговицы на платье.

– Умоляю тебя, Антония! Все обстоит совсем не так, как тебе кажется. Клянусь, что я…

– Откуда тебе знать, что я думаю обо всем этом? – сдавленно огрызнулась она, одергивая подол юбки и высматривая на полу туфли.

Он схватил ее за локоть, но она отпихнула его, взвизгнув:

– Руки прочь!

– Ты можешь негодовать, однако позволь мне все тебе объяснить, – настаивал Ремингтон. – Их приход сюда стал для меня полной неожиданностью.

Она резко обернулась и крикнула:

– Ложь!

Слезы унижения жгли ей пылающие щеки, она прикусила нижнюю губу, боясь утратить самообладание, надела туфельки и, смерив Ремингтона уничтожающим взглядом, спросила:

– Как ты мог так низко пасть? Ведь они благодарили тебя за умело разыгранный спектакль!

– Антония! Все было совсем не так…

Ремингтон сжал пальца в кулак и шагнул к ней. Она попятилась, опасаясь, что он ее ударит. Он замер.

– Я не желаю больше тебя видеть! Никогда! – сказала она, и эти слова резанули его по сердцу словно острый нож.

Она стремительно прошла мимо окаменевшего графа в гостиную, накинула на плечи плащ и обернулась, опасаясь, что он бросится на нее. Смертельно бледный Ремингтон стоял возле кровати и тупо смотрел в стену. Антония глубоко вздохнула и выбежала в коридор.

Ремингтон догнал ее возле входной двери, когда она безуспешно пыталась ее открыть, схватил за плечи и прохрипел, повернув ее лицом к себе:

– Антония, будь же благоразумна! В таком состоянии тебе не следует выходить на улицу одной. Сейчас ведь уже ночь!

– Уберите руки, милорд! – холодно промолвила она, ощущая в груди ужасающую пустоту. – После всего пережитого здесь я уже ничего не боюсь.

Она из последних сил толкнула тяжелую дверь и наконец-то покинула этот проклятый дом. Спустя мгновение ее фигура уже растворилась во мраке пустынной улицы. Ремингтон долго всматривался в темноту, пытаясь отдышаться, но растревоженное сердце не унималось и продолжало гулко стучать во вздымающейся груди. Он потряс головой, пытаясь избавиться от стоявшего перед глазами образа разгневанной Антонии, но и это ему не удалось. Взгляд его случайно упал в темный укромный уголок у основания лестницы, туда, где прятался проныра-репортер. Руперт Фитч злорадно ухмыльнулся, насмешливо дотронулся до края котелка, приветствуя его, и быстрым шагом удалился по дорожке к экипажу.

Ремингтон с трудом подавил желание догнать этого отвратительного таракана и вогнать его в щель между булыжниками мостовой. Что за кошмарная ночь! Охваченный отчаянием, граф вернулся в дом, проследовал в кабинет и откупорил бутылку бренди.

Едва он залпом выпил первый бокал, как в дверях возникли Филиппе и Манли. Подавленные всем случившимся, они хотели выразить сочувствие своему господину.

– Пожалуйста, оставьте меня одного! И не нужно ничего говорить, – осевшим голосом произнес он и, едва лишь они закрыли за собой дверь кабинета, вновь наполнил бокал. Ему хотелось напиться и забыть обо всех этих мерзостях. Ради спасительного забвения он готов был даже переколотить все стулья об пол и стены. Но, к его огорчению, вторая порция огненного напитка застряла у него в горле, пришлось выплюнуть ее на пол. Вот до чего довела его эта глупая авантюра! И выпить он уже толком не способен.

Антония вновь и вновь возникала в воображении, лишая его покоя и сна укоризненным выражением ангельского лица. И этого агнца чуть было не растерзала волчья стая жаждущих отмщения хамов! Естественно, это нанесло Антонии серьезную душевную травму, и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Антония! Сколько в ней скрытого темперамента, огня и страсти! Сколько нежности, наивности и доверчивости! Какое божественное наслаждение ему доставляли ее ласки! Как приятно ему было заключать ее в свои объятия, проникать в ее сокровищницу наслаждения, сливаясь с ней в одно целое. Он настолько увлекся амурными играми, что забыл, с чего они начинались – с коварного плана отмщения, выработанного подвыпившей компанией обиженных ею холостяков. Первоначально преисполненный пафоса мужской солидарности, этот заговор обернулся безобразной демонстрацией мужской жестокости и бессердечности. Как это, однако, отвратительно, унизительно и печально!

Тяжело вздохнув, Ремингтон вновь представил себе голубые глаза Антонии. Читавшаяся в них поначалу страсть сменилась болью и укором. Она, очевидно, осознала, что эта сцена в спальне – только начало ее страданий и позора, а потому и была с ним недружелюбна и резка. Наверняка кто-то из заговорщиков проболтается об этом происшествии, и тогда высший свет отторгнет падшую Антонию: в подобных ситуациях обычно страдает женщина, а не мужчина. Ведь для него очередная любовная интрижка – всего лишь дозволенная общественной моралью шалость, в то время как для нее прелюбодеяние – непростительный, тяжкий грех, свершившая который становится изгоем. Получалось, что он, сам того не желая, разрушил ее жизнь… Она будет до конца своих дней носить ярлык доступной дамы, прослывет кокоткой и станет объектом насмешек и домогательств похотливых молодых ловеласов и сластолюбивых женатых стариков.

Кровь начала закипать в жилах графа Карра, кулаки сжались так, что побелели костяшки пальцев, сердце заныло от уколов совести и сострадания к Антонии. Он готов был немедленно вызвать кого-нибудь из ее обидчиков на дуэль или же банально поколотить, чтобы другим было неповадно обижать ее впредь.

Внезапно он вздрогнул, обрадованный и встревоженный мыслью, пришедшей ему в голову: ее можно спасти, сделав своей законной женой!

Поборов волнение, Ремингтон попытался взглянуть на такую идею хладнокровно. Причин для волнений, собственно говоря, не было. К такому способу прикрыть свои грешки любовники прибегали во все времена. Замеченная в недостойном поведении парочка прощалась обществом, если вскоре становилась благочестивым семейством, и вновь обретала утраченные ими права после рождения наследника. Предательская дрожь снова охватила графа. Еще бы! Ничто не пугало его больше, чем семейная жизнь.

Но как отнесется к такому способу уладить проблему сама Антония? В эту минуту она, пожалуй, скорее наденет рубище и поползет на коленях в монастырь, хлеща себя плеткой, чем согласится его выслушать. Нет, о семье и браке с ней пока рано говорить.

И тем не менее после таких размышлений Ремингтон почувствовал облегчение.

Успокоившись, он погрузился в мечтательное созерцание игры теней на стенах кабинета, среди которых ему мнился силуэт оскорбленной леди Пакстон, ее фигурка то возникала, то исчезала в полумраке, как это было наяву во время ее бегства из его дома после омерзительного скандала в спальне. Возможно, подумалось Ремингтону, она ушла из его жизни навсегда. От этой мысли ему стало так тоскливо и горько, что он опять наполнил бокал и стал пить бренди маленькими глотками, надеясь забыться. Но внутренний голос шептал ему, что никакое количество алкоголя не сможет унять его сердечную боль.

Репортер Руперт Фитч в это время спешил в редакцию газеты «Гафлингерс», чтобы написать фельетон для завтрашнего номера. В том, что его опубликуют на первой странице и нарекут самой скандальной историей месяца, а может быть, и года Руперт не сомневался.

Он видел и слышал все: и то, как компания пьяных мужчин вломилась в дом Ремингтона Карра, горланя призывы к расправе, и то, как они проникли в личные покои графа. В суматохе Руперт умудрился проскользнуть незамеченным в холл и затаиться на лестнице. Правда, вскоре там его обнаружили лакеи и за ухо вывели вон. Однако и того, что он успел услышать, было вполне достаточно для сенсационного репортажа. Спустя короткое время наружу вывалилась и толпа посрамленных дебоширов – кое у кого из них кровоточил нос или сиял под глазом фонарь, кто-то кряхтел от боли в помятых графом ребрах, кому-то лакеи набили шишек на голове. А вскоре после этого из парадного входа вылетела рыдающая леди Пакстон в помятой одежде и с ужасом на бледном лице. Ее преследовал полуголый – в одних брюках – граф, и глаза «го при этом светились безумным блеском, как у маньяка.

Репортер хихикнул и потер ладони. Аристократы устроили дебош в центре Лондона! Вот уж скандал так скандал! Да еще с душком любовной интрижки! Тут и пьяная драка, и крики, и слезы униженной и оскорбленной дамы. Нет, определенно редактор не только не поскупится на щедрый гонорар, но и повысит ему жалованье.

Луна скрылась за тучами, и зловещий мрак, окутавший Лондон, сгустился.