Последний поцелуй неба

Глава 5. Чугунка

Он проснулся в четвертом часу утра и больше уже не мог спать. Сон был прежний, который он знал наизусть, переживая его снова и снова. Он повторялся из раза в раз, заставляя его подхватываться с постели с криком. Не понимающим, где он, и что происходит, бросаться куда-то вперед, вытягивая перед собой руку, в которой все еще сжимал пистолет. Десять лет он держал этот чертов пистолет в своей ладони и не мог опустить его. Пальцы его ощущали холодную гладкую поверхность курка. И отвратительная его тяжесть ложилась тяжестью на душу. Это потом уже Закс понимал, что руки его цепляются за воздух. Ничего и никого нет.

К утру Закс обыкновенно приходил в себя. Контрастный душ, бритье, ведро кофе без сахара. Свежая рубашка, дорогой парфюм. Ни одна тварь из тех, что окружали его эти долбанные годы, не знала, что скрывается за строгим костюмом и почти мальчишеской улыбкой успешного бизнесмена. К своему, надо сказать, счастью.

Ему тридцать шесть. Он стоит во главе крупной компании, созданной когда-то его отцом. И имеет больше, чем простой смертный может себе представить.

Но это не мешает ему просыпаться в четвертом часу утра, подрываться с подушки и стрелять в черноту вязкой ночи, дышавшей ему в лицо. Это после уже Виктор взял с тумбочки телефон, чтобы взглянуть на время. До этого он несколько секунд дышал часто, всматриваясь в темноту. И пытаясь унять биение сердца.

Лекарство оказалось кратковременным. И действие его вполне естественно прекращалось без приема на сон грядущий. А ведь курс проходил уже почти месяц. Почти месяц, за время которого он, как юноша с острым спермотоксикозом, таскался в «Носорог» к Северине. Она отгоняла его кошмары, едва ли догадываясь об этом. Это было непривычно и странно — знать, что после нее ничего уже сниться не будет. Может быть, потому он торчал в ее комнате ночами напролет, не в силах насытиться ею? Саморазрушение? К черту все, ему нравилось трахать эту бабу больше, чем других вокруг. И ни одна не приводила его к чувству странного, обманчиво светлого умиротворения, после которого не страшны кошмары.

Он очень хорошо помнил, когда впервые понял, что значат для него их дикие, звериные встречи. Это был четвертый его визит в клуб. Она изображала что-то невообразимое в своей пошлости. А он мог думать только о том, как ему нравится целовать ее полные мягкие губы. Наверное, тогда, в тот вечер, поцелуй впервые стал ритуалом. Он целовал ее жадно, ненасытно, будто пытался съесть целиком. И одновременно с болезненной нежностью, словно хотел, чтобы она чувствовала так же, как чувствовал он. У них ничего не было — на двоих. Только эти вот поцелуи, дурманящие мысли. Все прочее — продолжение прежней, как до этого, беспощадной игры в проститутку и клиента, что тоже было до пошлости честно и справедливо.

Накануне вечером Закс заработался допоздна. И вместо «Носорога» поехал домой. Вот результат. Сидит на постели, смотрит в ночь и задыхается. После он снова откинулся на подушку. И пытался вспомнить, какой день недели. Не помнил. Знал, что не выходной. И знал, что Лиза с вечера не отзвонилась. Откуда эта мысль взялась в его голове, Закс не имел представления. Он никогда не думал о ней, пока она сама о себе не напоминала.

Встал ближе к шести. И по заведенному кругу — душ, кофе, сигарета на балконе с видом на равнодушный ноябрь в сумерках. Потом завтрак. Слуги в доме знали, что встает он затемно. И все всегда было готово заранее.

В восемь Виктор был уже в офисе. День начался по плану. Не по плану была только дикая головная боль. И навязчивая мысль о том, что прошлую ночь вполне можно вычеркнуть из жизни и памяти — в ней не было Северины с ее дурацким именем и глазами, красивее которых он не знал. Ей шел оргазм. Лицо, искаженное наслаждением, преследовало его каждую минуту. Даже при изучении макроэкономических показателей.

Ему пришлось отвлечься и от одного, и от другого, когда дверь с шумом распахнулась, и в кабинет ворвался Андрей Горин. Лицо его было перекошено от гнева, и сейчас сильнее, чем обычно, он напоминал своего отца. Губы его так же влажно кривились, и он нервно поправлял то очки, то галстук.

— Ты мудак! — крикнул с порога Андрей.

Дверь он оставил открытой, а свое тело бросил на мягкий удобный диван.

— Ты последний, мать твою, мудак! — он пожевал губами, снял очки, близоруко прищурился, снова нацепил очки на нос и брезгливо добавил: — Поц!

Закс приподнял бровь и не без саркастичной интонации уточнил:

— Ты сейчас обо мне так смачно?

— А ты видишь варианты? — Андрей обвел взглядом кабинет и ухмыльнулся.

— Ясно. Что случилось?

— Ты совсем охренел? — взвизгнул Горин. — Ты еще спрашиваешь? У меня под носом пи**ишь бабки с чугунки и сидишь с невинным видом папы римского.

Несколько секунд Виктор молча смотрел на партнера и прикидывал, насколько тот завелся. Судя по всем показателям, легко читаемым на его лице, это был еще не предел, но остановить надвигающуюся бурю будет сложно. Он медленно встал с кресла, захлопнул дверь и подошел к бару. Вынул бутылку коньяка и коротко бросил:

— Есть еще виски и ром. Будешь?

Андрей скорчил презрительную гримасу.

— Думаешь, накачаешь меня и уболтаешь? Ясный пень, я не могу лакать коньяк литрами, как ты и твой дружок Ольховский.

— Не бойся, мама в Лондоне, не заругает, — ухмыльнулся Виктор и плеснул в два бокала. — Значит, нарыл все-таки, да? Долго искал?

— Долго, ты хорошо умеешь прятать хвосты. Но мир не без добрых людей, — с силой оттолкнул протянутый бокал Горин.

Закс пожал плечами и отошел к своему столу. Поставил отвергнутую выпивку рядом. Вторую порцию зажал в ладони и медленно отпил. Потом поднял глаза и выпалил:

— Ты, Андрюша, прекрасно знаешь, что это за завод, и почему я так сделал. Собственно говоря, только ты и знаешь.

Стекла очков Горина ярко блеснули, скрыв его взгляд.

— И давно мучаюсь вопросом. Почему только я? Об этом еще знал отец. А теперь только я. Или ты посмеешь утверждать, что тот пожар — случайность. Пожар, в котором сгорели еще его баба и их «плод любви». Старый идиот! Но не маразматик, чтобы заживо уморить всех.

Андрей замолчал в ожидании ответа.

Закс раздумывал немного дольше, чем нужно для того, чтобы пауза осталась незаметной. И утяжелял ее тем, что не сводил взгляда с лица Горина-младшего. В сущности, дикость. Весь этот разговор — сам по себе дикость. Как и его жизнь, которая все перемолола в кости и мясо внутри него.

— Следствие признало пожар несчастным случаем, — спокойно проговорил Виктор. — Если бы было что-то другое, мы знали бы. Что до чугунки — это завод моего отца. Из-за него… Короче, Андрей, не мне тебе объяснять!

— Не объясняй! — выплюнул зло Горин. — Верни мне мою долю. Просто верни. Или я скажу Лизе, что ты грохнул ее отца, мачеху и сводную сестру. И учти, это причинит ей гораздо меньшую боль, чем если я скажу ей, что ты почти каждую ночь торчишь в «Носороге». О том, что умеют тамошние девочки, наслышан весь Питер.

— Бл*ть, Андрей! — психанул Закс. — Сдурел? Завод принадлежал моему отцу. Твой его тупо отжал. Да, пожар случился вовремя. Но какого х*я меня в этом винить? Думаешь, он никому не мешал больше? И за каким хреном я должен с тобой делиться?

Горин вскочил с дивана и уперся в столешницу, нависнув над Виктором.

— В том-то и дело, что вовремя. Очень вовремя. Для тебя особенно, — он брызгал слюной и сверкал глазами. — Заключить сделку со мной тебе было с тысячу раз проще, чем с отцом. Что ты и сделал десять лет назад. И ты будешь со мной делиться!

Последующее произошло за долю секунды. Андрей выхватил бокал из рук Закса и выплеснул содержимое ему в лицо.

— Или ты, мудила, отдаешь мне мою долю за все эти годы. Или…

Через мгновение его очки, ловя солнечные лучи своими линзами, летели куда-то в сторону. Как и он сам. Закс встал из-за стола, и, медленно разминая пальцы, обошел его и приблизился к Горину.

— Или что? — угрожающе спросил он. — Доказать — ты уже ничего никогда не докажешь. Как и я не докажу, что прежде, чем отправиться к Боженьке, твой отец замочил моего. Крутая была история, в духе боевиков. Считай это репарацией.

Сплюнув в сторону, совсем как его отец десять лет назад, Андрей утер ладонью кровоточащий нос и, раздувая ноздри, прохрипел:

— Не докажу. Три трупа останутся на твоей совести. Но у меня достаточно других доказательств. Мир изменился, Закс. Сейчас правят бал, сам знаешь кто. А они любят разбираться в бумагах и цифрах. Мои бумаги им точно придутся по душе.

— Ну, рискни. Рискни, рискни. Только учти, что и тебе нехило достанется. Мы так с тобой завязаны, что один всегда потащит за собой другого. Знакомо, да?

— Я тебя предупредил, — процедил Андрей, поднялся, опрокинул в себя бокал коньяка и вышел из кабинета.

Закс смотрел, как за ним захлопнулась дверь. Потом отер лицо. Движение вышло рваным и нервным.

— Двадцать процентов, — тихо проговорил он себе.

Двадцать процентов, которые имел Андрей от чугунолитейного завода, были теми же двадцатью процентами, какие получал Петр Горин пятнадцать лет назад. Все честно, все справедливо. Было тогда и будет сейчас. Иначе хоть в кровь разбейся — все зря.

Во всем остальном договор соблюдался неукоснительно — пополам. Но не здесь. Потому что это больше, чем «чугунка». Это его собственный крест.

Закс слишком хорошо помнил тот день, когда все закончилось. Дружба, молодость, пафосная вера в человечество. Отец пришел домой и удивленно сказал матери: «А меня Петр кинул». Это потом уже превратилось в какую-то войнушку. А тогда все было по-домашнему — горечь рядом с женой. И иллюзия прежней жизни, когда еще не веришь в то, что ей пришел конец.

Был завод, с которого все начиналось. Разорившийся, выкупленный за бесценок. Иван Закс ставил его на ноги самостоятельно. Потом к нему присоединился лучший друг, с которым они с детства разве что не срали на соседних горшках. Потом лучший друг неудачно вложился в транспортную компанию. Прогорел к чертям. И решил поднажиться за счет того, кто доверял ему безоговорочно. Он никогда не контролировал финансы. Этим занимался Иван Иванович. Но в один прекрасный день часть средств была инвестирована в подставную фирму, которая покрывала фактически обанкротившееся предприятие Горина. Когда кто-то решает, что имеет право на большее, ничто не остановит его от того, чтобы протянуть руку и взять это большее. И началась разборка века в рамках отдельно взятого предприятия. Потому что Закс-старший не мог не заметить того, что происходило. Первое, что он сделал, это объявил о своем уходе из компании, которую они основали вдвоем. А это значило, что он уводит свой капитал. И крах Петра Михайловича становился неминуемым.

Никто никогда не узнает, каким образом Горин переоформил документы на владение заводом. Впрочем, Виктор приблизительно представлял. Горины были вхожи во многие двери — чиновничьи, правительственные… Но тогда… Тогда это все казалось каким-то бредом, какого быть не может. Иван Закс угрожал судом, физической расправой, чем-то еще. А потом его не стало. Его просто застрелили на охоте. Несчастный случай. Виктор очень хорошо знал, как устраивают подобные несчастные случаи. В те времена бизнес честно не делался. А случайностей не существует в природе.

Сморгнув непрошенное воспоминание, он вернулся к столу и снова плеснул себе коньяка. Выпил залпом, отер ладонью рот. Он научился ненавидеть. Тогда научился. Десять лет понадобилось, чтобы почти забыть. И при этом не забывать ни на минуту. Потому что он не знал, он не знал, он, мать твою, не знал, что на той гребанной даче был еще кто-то, кроме Петра Горина! Стало известно только через пару часов после расправы, когда отзвонились ребята и рассказали о двух трупаках — матери и дочери. Обе были найдены на втором этаже дома. Случайные пули.

Вот тогда начался ад.

— Двадцать процентов, — мотнул головой Виктор, снял со спинки стула пиджак, накинул его на плечи и поплелся к двери.

Через сорок минут он уже входил в «Носорог».

В этот вечер в гостиной было на удивление шумно. Отовсюду раздавались зажигательные бразильские ритмы. В глубине зала, на небольшом подиуме у шеста танцевала сальсу Северина. Уследить за быстрыми, ритмичными движениями ее бедер было почти невозможно. Вокруг обнаженных ягодиц взлетали и опускались бесчисленные нити темно-синей густой бахромы. Такой же бахромой был обшит неглубокий лифчик, почти не скрывающий ее дрожащих в живом пульсе танца грудей с темноватыми сосками. Страусиные перья в прическе соблазнительно подрагивали вслед движениям девушки.

Она мелко переступала ногами. Вертелась вокруг шеста, скользила вдоль него, вскидывая руки и призывно раздвигая колени, отталкивалась от серебристого металла. И без остановки вращала бедрами.

Глаза ее загорелись, когда на сцене оказались двое мужчин из присутствующих в гостиной. Заводясь все сильнее, она кружилась между ними. Наклонялась вперед и распутно прижималась по очереди к мужским брюкам, которые начинали заметно, недвусмысленно топорщиться.

Северина отстранилась и снова сделала шаг сначала к одному из мужчин. Взяла его ладони и провела ими по своей возбужденной груди, животу, ягодицам. Глубоко запустила его руки между плотно сдвинутыми бедрами, будто втягивая их в себя. Откинула голову и страстно изогнула спину, замерев на бесконечно долгое мгновение под повисшую паузу в музыке.

Едва раздались новые звуки, Северина резко выпрямилась, с горловым стоном отлепилась от мужчины и проделала то же самое с другим.

Зрители неистовствовали. Опираясь на шест, она похотливым взглядом смотрела на них, будто приглашая на подиум следующего.

Один из ее случайных партнеров не выдержал. Соскочив вниз, потянул за собой девушку. Перекинул ее через плечо и понес наверх. Она звонко, тягуче повизгивала. Так, как повизгивала перед приближающимся оргазмом. Минутой позже за ними бросился и второй.

Расслабив узел галстука, лишавшего его возможности дышать, Виктор стоял на улице и медленно курил. В голове вертелось дурацкое: «Одна капля никотина убивает лошадь». От запаха табака тошнило. Еще больше тошнило от неприятного, липкого чувства, сковывавшего его изнутри. Оно гладким комом неторопливо ворочалось в области грудной клетки. Свежий ноябрьский воздух вместо того, чтобы привести в чувство, делал только хуже.

Нет, он не думал о Северине. Думать о проститутке, которую он видел сегодня, у него не было сил. Никаких сил. Но перед глазами упорно стоял синяк на ее груди в форме укуса. Мерзкий уродливый синяк, умело подретушированный тональным кремом, но не скрытый до конца — такое хрен замажешь. Тогда была их вторая ночь. И яркое пятно, проступавшее на белоснежной коже, врезалось в память. Он негромко спросил ее тогда: «Откуда?» Хотя вопрос был излишен. «Несчастный случай на производстве, — хохотнула она и проговорила, как на экзамене: — Статья 227 ТК РФ».

Не нужно быть идиотом, чтобы понять, что происходило после его ухода накануне. После этого он начал оставаться почти до утра всякий раз, когда приходил в «Носорог», а это стало случаться регулярно. Слишком регулярно, чтобы он начал думать, что она — его. Черный Рыцарь, твою мать. Пожалел шлюху.

Становилось холоднее. Явно к снегу. Поднял воротник пальто. Двинулся к парковке, где бросил автомобиль. И только тогда почувствовал, как в кармане вибрирует мобильный. Когда Виктор являлся в клуб, к Северине, он не брал трубку, хоть пожар, хоть потоп. Вытащил телефон. Звонила Лиза. Она никогда не звонила так поздно, уважая его право на личную жизнь в ее отсутствие. Наверное, Андрей сильно ошибался, полагая, что новости о загуле мужа могут причинить ей боль именно теперь. Еще года два назад — возможно. А теперь она сделала бы вид, что не верит, что бы ни случилось.

Закс поднес телефон к уху:

— Да, Лиз.

— Мама умерла.

Без слез и истерики, будто сказала, что ела на ужин.

— Лиз… — севшим голосом сказал Закс, пытаясь понять, что произошло. И что должна чувствовать женщина, которая была его женой — теперь она одна, как и он. — Ты где сейчас?

— Дома. Завтра надо в похоронную контору ехать, — она замолчала на мгновение и спросила: — Вить, ты мог бы приехать?

— Да… Да, конечно. Я сейчас домой, вещи в сумку покидаю и в аэропорт. Ближайшим рейсом, Лиз… Ты как?

— Я? Не знаю… Плохо, наверное, — но голос жены по-прежнему был спокойным.

— Андрею звонила? Соне?

— Звонила. Сонька не взяла трубку, опять где-нибудь в клубе зависает, не слышит ни черта. Андрей сказал, что прилетит на похороны. Просил сообщить дату.

— Черт… Ладно, я поехал. Как только узнаю про рейс, позвоню. Люблю тебя.

— И я. До встречи, — ответила Лиза.

Закс отключился. Посмотрел еще пару минут на экран телефона. Потом тяжело выдохнул. Он был ей должен. Он был ей должен целую жизнь. Потому что то была жизнь ее отца, хотя она так никогда и не узнала об этом.