Посох Богов

Глава 7. Заговор

Ночь принесла в дворцовый сад долгожданную прохладу. Пустынные сумрачные аллеи, укрытые тёмными кронами деревьев, пышные кустарники, цветы, источающие ароматный дурман, неистовое пение цикад, в котором тонули томные вздохи, страстный шёпот и звуки порывистых объятий, — всё было создано для свиданий влюблённых.

Для всех влюблённых, но не для Харапсили!

Она видела лишь летучих мышей, чьи хищные силуэты на фоне ущербной луны походили на тени загробного мира. Кусая губы, Харапсили придумывала казни, которыми бы казнила Асму-Никаль, одну ужаснее другой.

Стоя в чёрной тени кипариса, похожего на кинжал, Харапсили глядела на горящие, как глаза хищного животного, окна царского дворца. Всё глубже опускаясь в пучину страшных образов самых изощрённых способов мести, она и не заметила, как рядом с ней оказался некто, одетый как богатый сановник.

Возле самого уха она услышала настороженное прерывистое дыхание и вкрадчивый голос:

— Харапсили, дочь Аллува?

Девушка вздрогнула от неожиданности. Рядом с ней, взявшийся невесть откуда, будто сотканный из самой ночи, стоял Хантили, чашник царя и его ближайший родственник. Коварная, лицемерная усмешка, играла на его влажных губах.

Cпрятав под длинными чёрными ресницами свои сверкающие жаждой мести и отчаянием глаза, она надменно кивнула ему вместо ответного приветствия.

— Что делает так поздно вечером в царском саду прекрасная жрица Каттахциффури?

С толстых губ царедворца брызгала слюна. Вялые щёки, двойной подбородок влажно лоснились.

Хантили всюду искал встреч с нею, добиваясь её благосклонности. Он был изощрён в своих ухаживаниях, как опытный соблазнитель. На пирах, где они оба присутствовали одновременно, он целовал на ободке кубка место, которого касалась её рука, выводил вином на столе «я люблю тебя, Харапсили». Но его навязчивые преследования не интересовали красавицу.

Харапсили снова не ответила.

— Ночь так хороша, и ты вышла полюбоваться звёздами? — вкрадчивый голос царедворца лился в уши девушки, как мёд в чашку с молоком, но сердце гордой красавицы было глухо. Она упорно молчала.

Расценив её молчание как готовность выслушать всё, что он скажет, Хантили продолжал, пытаясь при этом короткими волосатыми пальцами, унизанными перстнями, коснуться её руки:

— Ты так прекрасна, Харапсили! Если ты пожелаешь оказать мне милость, я брошу к твоим ногам всё, что ты попросишь!

Но надменная красавица с негодованием вырвала свою руку из его липких ладоней, выдавив сквозь стиснутые зубы:

— Оставь меня, чашник, тебе не на что надеяться, — и направилась к воротам, где её уже ожидали носилки.

— Ты всё равно будешь моей! — негромко крикнул ей вслед Хантили с улыбкой человека, знающего, что умением дождаться подходящего момента, можно достичь того, что поначалу кажется недостижимым.

Остановившись в полоборота к Хантили, и, словно удивляясь мысли, внезапно пришедшей ей в голову, Харапсили бросила царедворцу через плечо:

— Ну, разве что ты станешь царём Хатти…

И растворилась в темноте.

«Ах, эта Харапсили, — думал Хантили. — Она просто колдунья. С чего бы это она пожелала мне стать царём? Да нет, она ничего не может знать!»

Коварный царедворец ещё некоторое время смотрел вслед надменной красавице, а затем направился к царскому дворцу. Он шёл по пустынной галерее дворца, ведущей на женскую половину, и смаковал в воображении образ прекрасной жрицы.

У входа в покои царицы, он сделал тайный знак стражникам, и те пропустили его.

За украшенной фигурными золотыми пластинами дверью начиналось маленькое государство царицы Кали. Здесь она исполняла роль полноправной правительницы, столь желанной её сердцу. Кресло из чёрного дерева с золотой инкрустацией, складные стулья из слоновой кости, расшитые подушки, великолепные светильники и курильницы благовоний, источающие приторный дурман розового масла и сладкой аравийской смолки на всю невероятную роскошь покоев царицы страны Хатти, всё убранство царских чертогов было окутано негой и ленью. Здесь, в своём небольшом, уютном царстве, в мерцаньи огней светильников, мягко освещающих альков, в атмосфере маленьких женских секретов и больших государственных тайн, известных только узкому кругу избранных, обитала звездоподобная Кали.

Но Хантили знал, что царице хотелось иметь владения побольше.

О, в этом её честолюбивые планы так совпадали с планами Хантили!

«Пока совпадают, — думал царский чашник. — Пока…»

Тем временем навстречу Хантили бесшумной походкой, ставшей результатом долгого служения при дворе, вышла Суммири, служанка царицы, её доверенное лицо и помощница во всех тайных делах.

Бледное вытянутое лицо, гладко зачёсанные волосы, невысокая и словно высушенная жарким солнцем Хаттусы фигура, тихий шелестящий голос, делали Суммири похожей на тень царицы, всюду следовавшей за ней днём и ночью. Суммири знала все тайные слова и знаки, назначенные царицей своим подданным, с которыми та играла в опасные игры, всё глубже и глубже увязая в болоте заговоров. Иногда Хантили казалось, что Суммири намного умнее царицы, что делало служанку несомненно опасней госпожи. Он предпочитал поддерживать с ней хорошие отношения.

Со сдержанной благодарностью принимала она его редкие подарки, догадываясь, что царедворец что-то замышляет. До поры оба предпочитали не говорить откровенно, каждый оставлял за собой право воспользоваться услугами друг друга в один, но самый важный момент. Однако вряд ли она будет полезна ему потом, когда царица выполнит свою миссию…

— Царица земель Хатти, звездоподобная Кали ждёт тебя, высокочтимый Хантили, — прошелестела Суммири и пригласила его идти за ней. Вытянутое лицо женщины по-прежнему ничего не выражало.

«На словах сама осторожная почтительность, а в глазах подозрение», — думал Хантили.

Придворный шагал по мозаичному полу, представляя, что, возможно, уже очень скоро здесь его будет ждать другая, всем сердцем желанная женщина. Он рисовал себе будущую жизнь во дворце, мечтал о бесконечно длинных днях, которые он будет коротать в охоте, праздной болтовне или ленивом покое. И конечно, в обществе красавицы Харапсили.

Но, увидев царицу Кали, он отбросил мечты и вернулся к задачам сегодняшнего дня. Хантили почтительно поклонился правительнице хеттских земель.

Кали, одетая в великолепную парчовую хасгалу, стянутую на талии широким серебряным поясом, с тяжёлым витиеватым многоцветным тюрбаном на гордой голове, сидела на мягком ложе, откинувшись на расшитые подушки из багряного бархата. Два придворных музыканта тихонько играли на систре и арками. Стонущие звуки музыки уносили её туда, где доступны все земные и неземные наслаждения, о которых может мечтать царица. Лицо Кали имело выражение, свойственное мечтательным натурам, глаза были полузакрыты, а губы чуть-чуть улыбались, грудь поднималась ровно, но слишком высоко. Хантили сразу понял, что мысли царицы заняты чем угодно, только не подготовкой переворота.

Заметив, наконец, Хантили, царица сделала тонкими, унизанными перстнями пальцами, знак, и Суммири велела музыкантам уйти. Вместе с ними удалилась и сама Суммири. Наперсница царицы знала, что разговор, который будут вести царица и вельможа, никто не должен слышать.

— Итак, Хантили, что ты хочешь мне сказать? — начала Кали, с трудом выходя из состояния дремотной мечтательности, навеянного переливчатым звоном бронзового систра.

Хантили, слегка раздражённый отрешённостью своей царственной сообщницы, рассыпался было в любезных комплиментах царице, но та лишь брезгливо скривила рот. Тогда он решил немедленно пойти в наступление и ошеломить её:

— Царица, нельзя больше медлить. Или сейчас, или никогда. Лучшего момента не будет.

Кали нахмурилась.

Хантили, не давая ей опомниться, продолжал:

— Мы пошлём человека вдогонку за Мурсили с посланием от тебя. Там, где он его застанет, там и расправиться с ним.

Царица неожиданно быстро вскочила с ложа, и принялась ходить по комнате, кусая губы и ломая пальцы. Ей явно не хватало решимости.

Хантили знал, что так и будет, Кали недостаточно решительна для переворота.

На мгновенье он замолчал, подумав, что, возможно, вообще не стоило посвящать Кали в свои планы. Возможно, он сделал неверный расчёт, подумав, что влюблённая как кошка царица, согласиться помогать его честолюбивым планам. Но потом успокоился, подумав, что в любой момент сможет припугнуть её, если она вздумает мешать ему.

Царица продолжала ходить по комнате, мягко постукивая по полу подошвами сандалий и нервно теребя кольцо на безымянном пальце правой руки.

— Выбирай, царица, яд или кинжал? — напирал Хантили, исподлобья следя за царственной сообщницей.

Кали видела в его глазах угрозу, и, испугавшись не на шутку, замотала головой.

— Нет! Нет! Подожди, Хантили. Я не могу… Мы не можем. Я не готова.

Хантили увидел, что царица вне себя от ужаса. Но отказываться было поздно. Он понял, что должен дать ей возможность прочувствовать всю глубину и весь размах затеянного ими заговора. Пусть проведёт несколько бессонных ночей. Напоследок он бросил ей:

— Решайся, царица, всё зависит от тебя. Всё готово. Подумай, ведь от твоего решения зависят и твои планы…

Он замолчал, взял в руки табличку со стихами, накарябанными этим жалким поэтишкой Алаксанду, и многозначительно улыбнулся несчастной женщине, которую угораздило стать царицей земель Хатти. Он заметил, как тяжёлый занавес за спиной царицы чуть колыхнулся. Хантили знал, кто там.

«О, великие Боги! Разве это справедливо! Ей же ничего не нужно, кроме этого мальчишки. Она, пожалуй, была бы счастлива и в хижине», — думал царедворец. — «Я же, Хантили, рождён быть царём, но никогда им не стану, если не совершу преступление, потому что по рождению не принадлежу к наследникам царя. Мурсили засиделся на троне. Так пусть же моими собственными усилиями восторжествует справедливость!»

Хантили безжалостно улыбнулся, глубоко поклонился царице земель Хатти и вышел, оставив её в полном смятении.

Но Хантили ошибался. Царица жаждала любви в равной степени с жаждой неограниченной власти.