Предания вершин седых

Алана Инош

ДОЧЕРИ ЛАЛАДЫ. ПОВЕСТИ О ПРОШЛОМ, НАСТОЯЩЕМ И БУДУЩЕМ

Книга четвёртая. Предания вершин седых

Аннотация: Третий том «Дочерей Лалады» дописан, но многое осталось за кадром. Есть в трилогии герои, о которых читателям хотелось бы побольше узнать, а автору – поведать. О них и будут наши повести... Это ещё один сборник рассказов о некоторых интересных персонажах трёхтомника «Дочери Лалады».

Дерево и огонь

— Не тут ли живёт плотник Бермята? — тоненьким, писклявым голоском позвал босоногий мальчишка в подпоясанной верёвкой рубашке с обтрёпанными до бахромы рукавами.

Он стоял около деревянной ограды, за которой прятался изящный, украшенный затейливой резьбой дом с небольшим садом. Калитку отворила высокая девушка с длинной золотистой косой и светло-карими, медово-янтарными глазами. Одета она была в скромную сорочку без вышивки, а обута в потёртые кожаные чуни.

— Ну, допустим, тут, — ответила она мальчишке. — А чего надобно-то?

— Купцу Зворыке требуется терем надстроить, — вытирая сопливый нос, сообщил юный посланник.

Девушка хмыкнула. Хороша она была собой — круглолицая, с нежным румянцем, задорно вздёрнутым носиком и длинной, сильной шеей. Щёки — что яблочки, с весёлыми ямочками.

— Так у Зворыки и без того терем высокий, — заметила она с усмешкой. — Куда уж выше-то надстраивать?

— Это не твоего ума дело, — грубовато ответил паренёк. — Купец — хозяин, сам знает, что ему со своим домом делать. Ты лучше мастера позови, коли он тут живёт.

Девушка повела плечом и направилась в дом. Походкой её залюбоваться можно было: не шла, а будто бы плыла она по земле, а её высокую грудь и горделиво-дерзкие линии спины словно богиня любви Лалада создала всем на очарование. Крепкая и ладная, девица дышала здравием и молодой красотой.

— Батюшка! — позвала она, приоткрыв дверь. — Тут пришли, тебя зовут.

Спустя некоторое время на пороге дома появился не старый ещё мужчина. Едва заметная проседь блестела в его волнистых светло-русых волосах и бороде, широкоплеч он был и могутен, да только, глянув ему в лицо, мальчишка-посланник смутился: очи отца девушки замутила белёсая пелена. Он был слеп.

— Кто тут меня зовёт? — спросил Бермята, спускаясь с крылечка без поддержки, точно зрячий. Дочь была готова его подхватить, но отец шёл уверенно.

— Дык это... — Паренёк запнулся, почёсывая в затылке озадаченно. — Я от купца Зворыки, терем ему надобно надстроить.

— Веселинка, идём, — обратился слепой мастер к девушке. — Негоже от работы отлынивать, коли она сама нас находит.

— Сейчас, батюшка, только пояс надену, — отозвалась та.

Она нырнула в дом и скоро вернулась, опоясанная кожаным ремнём, к которому были прицеплены кое-какие принадлежности мастера по дереву: молоток, долото, набор стамесок, угольник, коловорот. В руках она несла топор и пилу.

Они пошли по улицам Лебедынева, столицы Светлореченского княжества. Деревянным был город, только дворец княжеский мог похвастаться каменной кладкой. Сады благоухали колышущимися на ветру облаками яблоневого и грушевого цвета, вдоль улиц степенно шагали горожане; неспешно, постукивая колёсами по деревянной мостовой, плелась повозка с дровами, а мальчишки — дети ремесленников — затеяли игру в салки. Один из них чуть не наскочил на слепого плотника.

— Гляди, куда бежишь, озорник, — строго сказала Веселинка, поймав паренька, едва не сбившего её отца с ног.

Они пришли на богатый двор купца Зворыки. Хоромы у него были на втором месте по высоте после дворца князя, но тщеславие побуждало его делать своё жилище ещё роскошнее и красивее.

Сам хозяин сошёл с высокого крыльца навстречу Бермяте с дочерью. Сытый и дородный, он вразвалочку спускался в своём расшитом золотыми узорами кафтане, а полы его опашня мели за ним ступеньки. По звуку увесистых шагов Бермята понял, кто к ним приближается, и поклонился, а следом склонилась и Веселинка.

— Хм, так ты и есть Бермята? — проговорил купец, погладив тёмную с проседью бороду. — Наслышан о тебе... А что с твоими очами?

— Не видят более очи мои, купец-батюшка, — ответил мастер. — Сам я уже не работаю, но обучил свою старшую дочь Веселинку всему, что сам знаю и умею. Теперь она трудится вместо меня. Её я и привёл с собой. Не сомневайся, она не хуже меня справится с работой.

— А что ж ты девку к ремеслу пристроил, а не сына? — спросил Зворыка, рассматривая девушку.

— Нет сыновей у меня, купец-батюшка, — учтиво ответил Бермята. — Не послала судьба нам с супругой отпрыска мужеского полу, дочери одни рождаются.

Веселинка стояла рядом с отцом, нимало не смущаясь под оценивающим взглядом хозяина и подбоченившись одной рукой, а вторая, сжимая тяжёлый топор, висела вдоль бедра — сильная, шершавая, рабочая рука. Одну ногу Веселинка чуть выставила вперёд и взором знающего своё дело мастера оглядывала высокие хоромы. Пожалуй, скромной девушке-невесте в такой по-мужски раскованной позе стоять не пристало — да ещё и в присутствии знатного и почтенного человека. Купец хмыкнул, подумав про себя: «Экая независимая девица!» Но эта дерзость ему почему-то нравилась.

— Мужики-рабочие у меня есть, — проговорил он. — А нужен мне хороший мастер, который бы над ними главным был и всей работой руководил. Хочу я к терему надстройку сделать, чтоб мои хоромы были ещё выше, но чтоб до маковки княжеского дворца ровно на один вершок не доставали. Превзойти его будет дерзостью — государь всё-таки, а власть надобно уважать. Разницы в один вершок достаточно для почтения, а выше моего никто себе дом выстроить уже не дерзнёт. Под силу ли твоей дочери будет такая работа?

— Не беспокойся, господин, ей всё под силу, — сказал Бермята, опустив могучую, с крепкими пальцами и вздутыми от тяжёлой работы жилами руку на плечо Веселинки. — А ежели какая трудность или сомнение возникнут, я и на ощупь подскажу, совет дам.

— Хм, уж больно молодая мастерица-то, — покачивая головой и покручивая ус, молвил купец. — Сколько лет-то тебе, красна девица?

— Двадцать первый идёт, господин, — чуть нагнув красивую, горделивую головку, ответила Веселинка.

— И до сих пор не замужем? — удивился Зворыка.

— Так с тех пор как батюшкины очи видеть перестали, я кормилицей в нашей семье стала, — сказала девушка. — У меня одиннадцать сестёр. Кому пропитание добывать, коли я в семью мужа уйду?

— И то верно, — проговорил купец. — Большая у тебя семья... И слепота твоего батюшки — великое несчастье, коему я от души сочувствую. Ну что ж, так и быть, попробуем. Работай, девица. Поглядим, вправду ли ты ремеслом владеешь не хуже отца своего. А за оплатой дело не станет: коли работа твоя мне понравится, вознагражу щедро.

Позвал купец Веселинку и её отца в дом, по всем помещениям провёл, всё показал и рассказал, какой он хотел бы видеть будущую надстройку. Девушка слушала внимательно и серьёзно, время от времени с пониманием кивая. Бермята тоже слушал, хотя его незрячий взор был устремлён в пространство. После обсуждения грядущих работ и утверждения сметы купец усадил слепого мастера и его дочь за стол и угостил щедрым обедом. Был он человек хоть и тщеславный, но не заносчивый, умел располагать к себе нижестоящих, а с мастеровыми людьми обходился с особым уважением, и они его уважали в ответ.

Зворыка отвёл Веселинку на задний двор к рабочим, которые, рассевшись прямо на земле, вкушали свой скромный обед — ржаные пироги, квас да лук репчатый.

— Вот, ребята, мастер над вами, — объявил хозяин с таящейся под закрученными усами усмешкой. — Это Веселинка, дочь плотника и зодчего Бермяты. Вы не глядите, что она девица — отец за неё поручился, что дело она знает. Во всём её слушайтесь и не перечьте. А ты, Веселинка, коли эти ребята тебе чем-то не угодят, мне смело жалуйся. Я их живо приструню. Ну, я пошёл, дела у меня... Давайте, работайте тут.

Рабочие — дюжина крепких мужиков и молодых парней — некоторое время в молчании рассматривали свою начальницу. Не ожидали они такого поворота, что мастером над ними назначат девушку.

— А чего это отец тебя прислал, а не сам за работу взялся? — спросил наконец один из них, рыжебородый и сероглазый здоровяк.

— Батюшка больше плотничать не может, ослеп он, — ответила Веселинка. — Я ему с десяти лет помогала, подмастерьем плотницкое дело перенимала, а с пятнадцати сама работаю. Братьев у меня нет, только сестрицы младшие, а семью кормить кто-то должен. Вот и тружусь.

Говорила она просто и скромно, без высокомерия, а солнце блестело искорками в её тёплых, золотистых, медово-карих глазах. Рабочие переглядывались с усмешками. Похоже, девушка пришлась им по душе.

— Ну что ж, поглядим, как ты работать умеешь, — сказали они.

Ни рабочим, ни самому хозяину-заказчику ни разу не пришлось пожалеть о назначении Веселинки главным мастером. Девушка толково руководила строительством и сама, как заправский плотник, стучала топором, работала пилой и рубанком. Мужчины, конечно, не позволяли ей таскать тяжёлые брёвна, а в остальном она трудилась наравне с ними. Она ловко взбиралась на строительные леса и не боялась высоты; напрасно озорные парни пытались снизу заглянуть ей под подол: под длинной девичьей сорочкой Веселинка носила портки. Косу, которая кончиком достигала колен, на работе девушка сворачивала в тяжёлый золотой узел и подвязывала ремешком, чтоб не мешала.

А молодой купеческий сын Славко девушке проходу не давал. Был он парень собой пригожий, кудрявый да синеглазый, улыбчивый, только вот настойчивость и дерзость его Веселинке не нравились. То норовил он её зажать и обнять в уголке, то охапками цветов весенних осыпал, то подарки подсовывал — ленточки, платки, ожерелья. Но девушка даров не брала, а от объятий успешно отбивалась: от плотницкой работы тело её стало точно выкованным из стали. Конечно, ей было далеко до дюжих мускулистых рабочих, но нахальный ухажёр дивился силе, с которой она давала ему твёрдый отпор.

— Веселинушка, ты не думай худого, я ж не с баловством к тебе пристаю! — убеждал Славко. — Полюбилась ты мне, в жёны хочу тебя взять!

— Я единственная кормилица в семье, нельзя мне замуж, — отвечала Веселинка. — Или ты готов всех моих сестриц кормить-поить и приданым для свадьбы одарить?

— А сколько у тебя сестриц? — обеспокоенно спросил Славко.

— Одиннадцать, — усмехнулась девушка. — Самой младшей пять годков, а самой старшей после меня — шестнадцать. Она собой весьма хороша, гораздо красивее меня. У меня руки грубые, рабочие, а она рукодельница-вышивальщица, у неё пальчики нежные. Как раз вошла она в лета, жениха ей пора подыскивать. Но... — Веселинка окинула парня насмешливым взором, — пожалуй, не такого, как ты!

— Это ещё почему? — вспыхнул Славко. — Чем это я плох?..

— Больно дерзкий, — хмыкнула девушка. — Я сестрице доброго мужа желаю, а ты вертопрах, только и знаешь, что батюшкины деньги тратить.

— Ах ты, девка языкастая! — засверкав глазами, рассердился Славко. — Уж если кто тут и дерзкий, так это ты!

Веселинка ловко ускользнула от него, белкой взлетев на строительные леса. Парень кинулся было следом за ней, но у него закружилась голова, и рабочим пришлось помогать хозяйскому сынку спуститься на землю. Веселинка на самом верху только посмеивалась:

— Где уж тебе быть моим мужем, ежели ты даже подняться не можешь туда, куда поднимаюсь я!

Крепко зацепила она самолюбие парня, и он какое-то время дулся, а потом вдруг прислал к ней домой сватов. Говорили они ладно да складно, подарки на лавках разложив, и матушка Владина едва чувств не лишилась от такой чести. Веселинка же выслушала гостей спокойно, но без благосклонности.

— Это кто ж тебя замуж зовёт, доченька? — удивился отец.

— Да это от Славко, сына Зворыкина, пришли, — усмехнулась Веселинка. — Батюшка, матушка, вы уж меня не невольте, не люб мне сей молодец.

— Ну, раз невесте жених не по нраву, то не обессудьте, дорогие сваты, — сказал Бермята гостям. — На нет и суда нет.

Так и ушли сваты ни с чем, и подарки пришлось им с собой забрать: невеста отказалась их у себя оставить. Позже матушка шёпотом, тайком от отца, сказала Веселинке:

— А может, зря ты, доченька, отказом ответила? Такой жених завидный да богатый, а ты нос воротишь... Не каждый день такая удача в дом стучится!

— Дорогая моя матушка, сердцу не прикажешь, — с ласковой улыбкой, но твёрдо ответила девушка. — Пусть Славко берёт в жёны ту, кому он будет люб, только это и справедливо. Не нужны мне ни его богатства, ни высокое положение. С немилым мужем в клетке золотой жить не стану.

Матушка только вздохнула, а младшая сестрица Здемила — та самая, что во второй очереди в невесты стояла следом за Веселинкой, сказала:

— Ну и дура ты, сестрёнка! Такими завидными женихами не разбрасываются!

— Не зарься на зажиточность, а ищи в мужья человека хорошего, — ответила Веселинка. — Снаружи шёлк да злато, а нутро добром не богато. Славко этот — праздный ветрогон, нет в нём рачительности да жилки хозяйской, не сможет он продолжить отцовское дело — всё спустит. Ему лишь бы развлекаться да веселиться. Не умеет он добро сберегать да приумножать, только тратить да проматывать горазд. Коли его женой станешь, недолго в богатстве проживёшь. Так что, сестрица, не так он уж и хорош, ежели приглядеться. Нечему тут завидовать.

Но Здемиле запал в душу отвергнутый старшей сестрой жених. Стала она проситься с нею на работу:

— Возьми меня, сестрица, с собой! Хоть одним глазком на Славко поглядеть!

— Ох, глупышка ты, — вздохнула Веселинка. — Пустой он, Славко этот. Уж поверь мне, я насквозь его вижу. Ничего хорошего нет в нём. Как бы тебе слёзы потом лить не пришлось...

— Ну разреши мне хоть тебе обед на работу принести! — не унималась младшая сестра.

Так и не добившись разрешения Веселинки, Здемила самовольно явилась на купеческий двор с корзинкой снеди — в самой лучшей своей сорочке, вышитой ею собственноручно.

— Тебя кто звал? — шёпотом зашипела на неё Веселинка.

Здемила с озорной улыбкой и невинным видом откинула с корзинки чистую тряпицу.

— Вот, обед тебе принесла, сестрица. Отдохни да покушай.

Рабочие сразу обратили внимание на красивую девушку — переглядывались с ухмылками, подмигивали.

— А ну, цыц! — строго прикрикнула на них Веселинка. — Нечего тут зубы скалить, работа не ждёт!

Она принялась спроваживать сестру домой, да не успела: распевая песни и подыгрывая себе на расписных гусельцах, явился Славко. Как всегда, щегольски одетый, он шёл по двору вразвалочку, а при виде девушек приосанился.

— Тьфу, всё б тебе песни распевать, пустозвон, — процедила себе под нос Веселинка. — Ни дня в жизни не работал, тунеядец...

Славко не слышал этих тихих слов. Увидев зардевшуюся Здемилу, он замер как вкопанный и оборвал игру на гуслях.

— А это что за красота невиданная? — воскликнул он. — Ах ты, цветик утренний!

— Цветик, да не для тебя расцвёл, — сказала Веселинка хмуро.

— Это отчего ж? — изогнув бровь, молвил хозяйский сын. — У девицы своя воля, кому сердце отдать!

Приблизившись к Здемиле и вгоняя её в ещё пущий румянец восхищённым взглядом, Славко обошёл её кругом.

— Ты, Веселинка, сама виновата, — рассмеялся он. — Нечего было мне свою сестрицу расхваливать! Однако ж, ты не обманула: девица и впрямь хороша!

— Даже не смей к ней приближаться, а не то я... — не на шутку рассвирепела Веселинка.

— А не то — что? — усмехнулся Славко. — Побьёшь меня? Тогда мой батюшка тебя уволит и денег не заплатит, вот так-то. Что, съела?

И он торжествующе прищёлкнул языком, после чего снова принялся щипать струны и заливаться соловьём, а Здемила и уши развесила. Совсем поплыла девка, а Веселинка проклинала тот день, когда нанялась надстраивать купцу терем.

Никаких увещеваний Здемила и слышать не желала. Увлёк её Славко, да и сам, похоже, увлёкся, а о Веселинке и думать забыл. Та, с одной стороны, была рада избавиться от назойливого ухажёра, а с другой — беспокоилась за сестру. До свадьбы дело могло и не дойти. И не только потому, что парню недоставало серьёзности: союзу могли воспротивиться и его родители. Разве дочь небогатого ремесленника — пара купеческому сыну?

А между тем строительство шло к окончанию. Пару раз приходил Бермята; слепой мастер на ощупь обследовал стены и не нашёл, к чему придраться.

— Ладно сработано, дочка, — похвалил он. — Лишь бы и хозяину понравилось.

Зворыка остался доволен работой Веселинки. Ни на оплату, ни на словесную хвалу мастерице он не поскупился.

— Ну, девонька, руки у тебя и впрямь из нужного места растут, — сказал купец со смешком. — Удивила ты меня, не скрою. Сомневался я сперва, что девица с таким ремеслом справляться способна, но ты доказала, что работать умеешь. И с мужиками сладила, в послушании эту ватагу удержала. Ну что ж, теперь я всем своим друзьям и знакомым тебя советовать буду! Достойную наследницу своего дела ты воспитал, Бермята.

— Благодарствую на добром слове, купец-батюшка, — поклонился слепой мастер.

— Доброе слово в мошне не звякает, — усмехнулся Зворыка.

И в ладонь Веселинки опустился увесистый кошель с деньгами.

*

В Лебедынев Бермята пришёл молодым парнем — что называется, покорять столицу. Устроившись в ученики к плотнику-зодчему, он спал в сарае и трудился не покладая рук, чтоб овладеть ремеслом. Ни гроша за душой у бедного сельского жителя не было, и вместо оплаты за учёбу он батрачил на своего наставника кем-то вроде домашнего слуги. Суров был учитель, и частенько прилетали молодому Бермяте от него тумаки.

Выучился Бермята и стал работать. С «огоньком» работал, с душой, и всё, что выходило из-под рук его мастеровитых, было добротным, красивым и долговечным. Через несколько лет обзавёлся молодой плотник собственным домиком и женился. В жёны он взял Снегурку — дочку своего же учителя. Приглянулась она ему за красоту и бойкий нрав, да только после свадьбы жизнь у них пошла не так гладко и ладно, как Бермяте хотелось бы. Своенравная бабёнка прекословила мужу на каждом шагу, всё язвила да подтрунивала. Хозяйкой она была не сказать чтобы из рук вон плохой, но могло быть и лучше. Сдержанный нравом, не решался Бермята «воспитывать» жену телесными наказаниями, не поднималась у него рука на женщину. А тут ещё и другая беда-кручина: уже три года они вместе прожили, а детей — нет как нет.

По соседству жил другой мастер-плотник — Дерила, года на два или три постарше Бермяты. Некрасивый, долговязый и чернобородый, он был обладателем красавицы-жены по имени Владина. Жили они тоже пока бездетно, как и Бермята со Снегуркой.

Дерила с Бермятой не сказать чтоб уж очень хорошо ладили между собой. Откровенно говоря, соперничали они во всём — и в работе, и в прочих отношениях. Впрочем, в гости друг к другу они захаживали. Всякий раз жёны суетились, стараясь поставить на стол самое лучшее; однако, возвращаясь из гостей, отзывалась Снегурка о стряпне соседки весьма нелестно:

— Ну совсем готовить не умеет баба. Кто ж так пироги печёт?

Владина тоже была невысокого мнения об угощениях, которые подавала супруга соседа:

— Видать, не научила её матушка, как стряпать надобно.

Приодеться женщины тоже старались, красуясь друг перед дружкой в обновках; одним словом, мужья соперничали, и жёны — туда же. А между тем Бермята то и дело ловил себя на том, что заглядывается на супругу соседа. Его Снегурка была сухощава и черноволоса, точно кочевница-кангелка, а Владина — светлая и мягкая, как белый хлеб, телом округлая, с пшенично-русыми волосами и ясными голубыми глазами. Честно признаться, стряпня Владины нравилась Бермяте больше, что бы там Снегурка ни говорила, а потому он раздражался всякий раз, когда жена начинала хаять её поваренное искусство. Но, будучи человеком сдержанным, молчал.

Дерила, приходя в гости, любезничал со Снегуркой, а та так и таяла от приятных учтивых слов соседа. Только слепой бы не увидел, что эти двое пришлись друг другу по душе. Видел это и Бермята, но, по своему обыкновению, хмурился и молчал. А сам тайком на Владину засматривался да уплетал за обе щеки её угощения. Приветливо улыбалась ему женщина, и теплело у него от её синеокого взгляда на сердце.

Сошлись однажды у колодца бабы, и сказала Снегурка Владине:

— Слушай, соседушка, люб мне твой Дерила. Жить без него не могу, так люблю! Уступи ты мне его, а себе моего Бермяту возьми. Разве ты сама не видишь, что он как раз будто для тебя и создан!

Сперва возмутилась Владина, оторопела: мол, как так можно — взять и поменяться мужьями! А потом, подумав, и согласилась. Ведь и ей давно по сердцу был соседкин супруг — спокойный, добрый, надёжный, немногословный и такой сильный! Они даже масти с ним были одинаковой — оба светло-русые и со светлыми глазами. А Снегурка с Дерилой — по забавному совпадению, чернявые, да и нравом схожи. Но разве это главное? Главное — сердцем и душой она к Бермяте тянулась, грустила втихомолку, и вдруг — такой, на первый взгляд, дерзкий, но такой простой и правильный выход предложила соседка!

— Так что ж делать-то? — нерешительно спросила Владина. — Как же мы поменяемся?

— Да очень просто, — с лисьей усмешкой прищурилась Снегурка. — Ты ночью ступай к моему мужу, а я пойду к твоему — только и всего.

— Вот так вот, просто?.. А ну как они воспротивятся? — засомневалась Владина.

— Да они только рады будут! — рассмеялась Снегурка. — Эти мужики совсем притворяться не умеют, у них всё на лице написано. Люба я Дериле, а Бермята по тебе вздыхает. Поверь мне, соседушка, как только мы мужиками поменяемся, всё сразу на свои места встанет, и заживём мы куда счастливей прежнего!

Сказано — сделано. Наутро проснулся Бермята с Владиной под боком, а Дерила нашёл подле себя Снегурку. Последняя как в воду глядела: не стали мужчины возражать против такого обмена. У Бермяты и правда будто душа на место встала, как только в его доме поселилась желанная светлоокая Владина. Мир и покой воцарился в семье, и зажили они в любви да согласии. У Дерилы со Снегуркой жизнь пошла весёлая: утром поссорятся, а ночью, под одеялом, помирятся — только визг да охи-вздохи Снегуркины слышны. А совсем скоро, как бы в подтверждение правильности этого решения, обе женщины понесли дитя под сердцем — почти одновременно, с разницей всего в месяц. И это после того, как Снегурка три года не могла зачать в браке с Бермятой, а Владина с Дерилой — четыре.

Соперничество соседей-мастеров продолжалось. Соревновались они и в работе, и у кого в саду яблок больше созреет, и у кого жена блины вкуснее испечёт; после обмена супругами детки у них посыпались, как из лукошка. В народе говорили: «Шла Мила (супруга Лалады) по лесу с корзинкой деток, да корзинку и опрокинула». И у Бермяты, и у Дерилы в семье рассыпалось по лукошку, и предложил однажды чернобородый сосед:

— А поглядим, у кого детей больше народится!

Сказано — сделано. Годы летели, сады цвели и плодоносили, а детки рождались. Глядь — у Дерилы уж восемь, а у Бермяты — пока шестеро.

— Отстаём! — досадовал тот. — Поднажать надо, жёнушка!

Поднажали они с Владиной и вырвались вперёд: у Дерилы — десять, а у Бермяты — одиннадцать детей! Отрыв получился за счёт того, что Владина два раза двойню принесла. Вот только рожала она одних дочерей, а Снегурка произвела на свет шестерых мальчиков и четверых девочек. Кручинился Бермята:

— Кому же я своё ремесло по наследству передам? Хоть бы одного сына ты родила, Владина!

Но, видимо, в их детском лукошке были одни девочки. Когда родилась двенадцатая дочь, Бермята отчаялся дождаться наследника. А старшая дочурка, Веселинка, крутилась в мастерской около отца; когда маленькая была, стружками играла, а потом захотела научиться деревянные узоры делать.

— Доченька, не женское это ремесло, — сперва возражал Бермята. — Лучше пусть матушка тебя научит пироги печь.

Но дочка, научившись печь пироги, принесла отцу собственноручно состряпанный обед и опять попросила:

— Батюшка, покажи мне, как узоры делать!

Сдался Бермята и стал понемногу показывать Веселинке то одно, то другое... Научилась она с плотницким инструментом обращаться, хотя сперва силёнок у неё было не так уж много. Всё лучше и лучше поддавалось дерево её рукам, и стала Веселинка отцу настоящей помощницей. А когда зрение его стало слабеть, всё чаще заменяла его. Теперь уж она работала в полную силу, а отец только подсказывал. Видел он всё хуже с каждым годом, но руки мастера всё ещё оставались зрячими.

*

Дни шли, а Славко всё не присылал сватов. Томилась Здемила, а Веселинка хмурилась — чернее тучи.

— Надеюсь, дорогуша, ты не позволяла этому обормоту лишнего? — спросила она.

— Что ты, что ты, сестрица, — заверила её Здемила. — Я честь свою берегла и берегу.

— А люди могут иначе подумать, — невесело хмыкнула Веселинка. — Догуляешься, девка, что молва пойдёт! А молве уж рот не закроешь.

Но что делать? Как быть? Как призвать Славко к порядку? Родись Веселинка братом Здемилы, а не сестрой, она бы просто начистила этому ветренику рожу; но не станет же девушка драться с парнем! Решила Веселинка поговорить с самим купцом.

Тот встретил её любезно, однако услышав, по какому делу та пришла, нахмурился.

— Видишь ли, Веселинка... Мы с супругой были бы рады породниться с твоей уважаемой семьёй, но откуда нам знать, добродетельна ли твоя сестра? Если она позволяет себе гулять с нашим сыном до свадьбы, то не позволяла ли она себе гулять прежде с другими парнями?

— Ты оскорбляешь мою сестру, господин купец, — потемнев лицом и гневно сверкнув глазами, проговорила Веселинка. Кулаки её сами собой сжались. — Разве наша семья давала кому-нибудь повод думать, что дочери мастера Бермяты ведут себя недостойно и нескромно? Здемила чиста и невинна, а вот твой сын бросает на неё тень — проще говоря, ни мычит, ни телится. Где сваты? Или пусть наконец женится, или оставит девушку в покое!

— Ну, ну, горячая какая, — усмехнулся Зворыка, легонько похлопав Веселинку по плечу. — Не сердись, я вовсе не хочу сказать ничего плохого о твоей сестрице. Я поговорю с сыном и выясню его намерения.

Разговор с отцом Славко должен бы был вести Бермята, но Веселинка, не желая его тревожить, взяла это дело на себя. Отцу и так хватало печали. Перестав быть кормильцем семьи, он тосковал; иногда, правда, он делал что-то по мелочи в мастерской — вслепую, но много ли сделаешь без зрения? Веселинке уже не требовались подсказки в работе, но она нарочно обращалась к отцу за советами, чтобы тот чувствовал себя ещё нужным.

Через седмицу пришли сваты — просить руки Здемилы. Та была на седьмом небе от счастья, и Веселинка старалась не хмуриться, чтобы не портить этот радостный для сестры день. Совсем не такого мужа она желала для неё, но Славко хотя бы поступал честно — и на том спасибо. Одна оставалась надежда, что он всё же возьмётся за ум и пристроится к делу.

Богатого приданого семья простого ремесленника дать не могла, а уж семья, где кроме невесты ещё одиннадцать дочерей — и подавно. Зворыка мог бы женить сына более выгодно на девушке из купеческого сословия, тем самым приумножив своё состояние, но неволить Славко не стал. Всё-таки не зря его уважали простые люди; стремление к наживе не вытеснило из его души всё человеческое. Он сам в своё время взял в жёны дочь кузнеца, да и богатым был не всегда. Ну, а его супруга и подавно не страдала сословной спесью, и Здемилу приняли в семье жениха как родную.

— Что, отец, этих-то на свадьбу позовём? — спросила матушка Владина.

Под выразительным «эти» она подразумевала семейство Дерилы со Снегуркой. Бермята прекрасно её понял и усмехнулся.

— Ну, а чего ж не позвать? Соседи всё-таки. Почти что родственники уже.

— Да и то верно, — присев к столу и подпирая рукой подбородок, сказала матушка Владина. — Всё равно им нас уже не переплюнуть. Разве что из княжеской семьи к ним кто-нибудь посватается!

— Ну уж нет, это вряд ли, — хмыкнул отец.

— А я придумала новое состязание для нас с ними, — со смехом сказала Веселинка, обняв родителей за плечи. — У кого больше внуков!

— Когда вот только ты нам внуков подаришь? — вздохнула матушка.

— Не знаю, мои родные, — проговорила Веселинка задумчиво. — Я должна быть для семьи опорой. А к мужу уйду — кто вас и сестриц прокормит?

— Кабы мои глаза видеть могли! — проронил Бермята.

Веселинка поцеловала отца в седеющую голову.

— Не горюй, батюшка. Чувствует моё сердце, что всё сложится хорошо для нас.

Осенью отгуляли свадьбу Здемилы. Семейство Дерилы тоже пополнилось: женился его старший сын.

— Ну что, старый, спорим, что моя невестка первая родит? — сказал Дерила Бермяте.

— На что спорим? — Бермята вскинул незрячее лицо, на котором отразился азарт.

— На бочку ставленного мёда!

— Идёт. А я спорю, что моя дочка родит раньше.

И главы семейств обменялись рукопожатием.

— Сынок, разбей, — попросил Дерила сына-молодожёна.

— Ох, батюшка, вечно вы со своими состязаниями, — засмеялся тот, но руки спорщиков разбил.

— Вы там с Милюткой давайте, поспешайте, — деловито похлопал отец сына по плечу. — Мы должны быть первыми, а то придётся бочку мёда отдавать!

— Ничего, отдашь, не обеднеешь, — поддел его Бермята.

— Это мы ещё посмотрим, кто отдавать будет, — решительно прищурился сосед.

Стало в доме Бермяты на одну дочь меньше, но Здемила, переселившись к супругу, поддерживала семью, как могла: по вторникам и четвергам присылала гостинцы к столу родителей от купеческого стола.

— Ты уж так часто яств не посылай, — просила её матушка Владина, когда та навещала родных. — А то Зворыка с супругой подумают, что мы нахлебники...

— Вот уж чепуха, матушка! — заверила её Здемила. — Они очень добрые и щедрые люди. Матушка Любата такая хорошая, ласковая! Всё подкормить меня норовит: говорит, что уж больно я щупленькая!

— И всё равно умерь свою щедрость, дитятко, — настаивала матушка Владина. — Одно дело — только невестку кормить, и другое — её родичей в придачу. У самых добрых людей терпение может иссякнуть! Ты не беспокойся за нас, мы не голодаем.

— Да знаю я, как вы живёте! — воскликнула Здемила, смахивая слезинки. — Давно ли я отчий дом покинула? А у вас всё по-старому. Ну, на один рот Веселинке теперь меньше кормить, но велика ли разница?

Тут и матушка Владина расчувствовалась.

— Родненькая ты наша! — всхлипнула она, обнимая дочь.

Они вместе поплакали, потом Здемила рассказала о своём житье-бытье и поделилась сокровенной радостью: кажется, у неё будет дитятко...

— Ох, хвала Лаладе и супруге её Миле! — обрадовалась матушка. И погрозила кулаком в сторону соседей: — Ну, придётся этим бочку мёда нам ставить! Проспорил Дерила! Отец, ты слышал?!

— На слух я пока не жалуюсь, — отозвался Бермята. — Да вот только слышал я также и то, что невестку у них там тошнит по утрам...

— Вот паршивка, успела-таки забрюхатеть! — всплеснула руками матушка Владина. — Ну ничего, авось, наша дочка хоть на денёк, да раньше родит!

— Да неважно, раньше или позже, матушка, — сказала Веселинка. — Главное, чтоб в свой срок и благополучно.

— Твоя правда, доченька, твоя правда, — от души согласилась родительница, с горячим чувством кивая. — Будем молить матушку Милу, чтоб уберегла и дитятко, и сестрицу твою!

Миновала зимняя пора, задышали весенние ветры, раскинули над землёй свои золотые крылья солнечные лучи, а там и ручейки запели серебряными голосами. Странные сны виделись Веселинке: будто бы разгребает она землю руками, а между пальцев у неё золотой песок течёт. Сверкают жёлтые крупинки на солнце, переливаются — и мелкие, и покрупнее, и даже целые слитки попадаются.

— Кто бы подсказал, что сей сон означает? — недоумевала девушка.

— Клад, поди, найдёшь, — неуверенно предположила матушка Владина. — Вот бы хорошо!.. Зажили б мы тогда!.. Эх...

Но не только золото снилось Веселинке. Мерещилось ей ночами, будто она утопает пальцами в прядях светлых волос, мягких и пушистых, а по временам — мех густой под её ладонью блестел-переливался. Что за зверь диковинный тепло дышал рядом с её щекой? Чей нос ласково щекотал ей ухо? Чей мохнатый хвостище укутывал ей ноги, чтоб не зябли холодной весенней ночью? Об этих снах озадаченная девушка матушке не спешила рассказывать: уж очень смущали они её. А однажды, услышав густое и низкое, утробное мурлыканье, поняла она, что за зверь ласкался к ней по ночам — огромная кошка со светлой, рыжевато-золотистой шерстью и голубыми глазами. Застучало сердце, смутилась душа, а щёки Веселинки залил розовый, как рассвет, румянец. Это что ж такое получается? Выходит, какая-то жительница Белых гор тревожила её покой и пушистой лапой дразнила, смущала девичью душу? Но зачем ей это?

— Глупая ты, — засмеялась сестрица Выченя, когда Веселинка шёпотом поведала ей то, о чём матушке рассказать не решалась. — Всё проще некуда! Ты забыла, что ли, что весна на дворе — Лаладина седмица грядёт? А кошка эта — ладушка будущая твоя! В Белые горы путь твой лежит, там судьба твоя живёт, тебя поджидает.

— А золото тут при чём? — дрогнувшим голосом пробормотала Веселинка.

— Ну, как при чём? — усмехнулась Выченя. — Видать, к тому, что богатая она, избранница твоя! Повезло тебе, сестрица! Ох как повезло! Не хуже, чем Здемиле, а может, и ещё пуще.

У Вычени нынешней весной наставала невестина пора — за плечами осталось детство, и вступала она на порог девичества. Увивались за ней два брата из соседской семьи — сыновья Дерилы. «Ох, нет, только не эти! — закатывала глаза матушка Владина. — Не вздумай кому-нибудь из них уступить!» «Но почему нет, матушка? — удивлялась Выченя. — Глазко и Частола — ладные парни, пригожие...» «Почему? Да потому что я слишком хорошо знаю их отца, — понизив голос, ответила матушка. — И они такими же будут. Нет, нет, не надо мне зятьёв из Дерилиной породы! — И матушка замахала руками, точно отбрасывая от себя кошмарное видение. — Хватило мне и его самого — сыта по горло!»

Задумалась Выченя и обратила свой взор на запад, к Белым горам. Прошлые вёсны она девочкой-подростком шастала на Лаладины гулянья — не в качестве невесты, конечно, а так, поглядеть из любопытства. Видела она и женщин-кошек — высоких, статных, в нарядных вышитых кафтанах, с длинными стройными ногами и большими ясными глазами, проницательно и мудро глядевшими в глубины девичьих душ. Белогорские жительницы прельщали Выченю куда больше местных женихов, и она мечтала стать супругой одной из них. А потому-то она сейчас, восторженно закатив глаза и охватив ладонями горящие щёки, зашептала Веселинке:

— Ох и счастливица же ты, сестрица! Кошечки... они... такие! Такие... ах!

— Какие? — хмыкнула Веселинка, а у самой сердечко таки дрогнуло в груди, хоть и напустила она на себя небрежно-насмешливый вид.

— Ну, как тебе описать? Их своими глазами видеть надо! — И Выченя, прислонив руку ко лбу, точно обморочной дурнотой охваченная, откинулась назад — томная, трепещущая, мечтательная юная дева. — Ах, какие у них руки... Сильные, ласковые. Как бы я хотела, чтоб такие руки меня обняли!

Произнося эти слова, Выченя чувственно скользила пальцами по своей шее, обхватывала себя за хрупкие плечи; коснувшись груди, она будто бы очнулась и, устыжённая собственной нескромностью, вся съёжилась.

— Ну, будет тебе глаза-то закатывать, — легонько толкнула её Веселинка. — А сны... Это так и должно быть?

Выченя цокнула языком, поглядев на неё укоризненно.

— Ничего-то ты не знаешь, а ещё старшей сестрой называешься... Ещё б чуть-чуть — и быть тебе старой девой! Да, родная моя, ежели девице судьба стать супругой женщины-кошки, ей всегда приходят в снах такие знаки. Сначала изредка, но чем ближе встреча — тем чаще сны и знаки. А когда ты встретишься со своей избранницей лицом к лицу и посмотришь в её очи прекрасные — тотчас тебя беспамятство охватит, и упадёшь ты без чувств. Это и есть самый главный знак!

Рука озадаченной Веселинки потянулась, чтобы почесать в затылке, но Выченя её перехватила.

— А вот так негоже делать. Некрасиво! Так только мужики делают. А девица не должна чесаться.

Все эти девичьи штучки, обмороки, знаки — от всего этого была Веселинка далека, слишком много она работала, чтобы об этом задумываться. И работа у неё была не женская. Шутка в деле — девица-плотник! Стругала, пилила, топором рубила, молотком стучала, по строительным лесам бегала, а когда вокруг неё мужики непристойно ругались — уже давно не смущалась. Этот язык был для них повседневным и рабочим, она и сама с ними разговаривала на нём, а если и дома проскальзывало словечко, матушка сурово дёргала Веселинку за косу: «Не выражайся!» Отец объяснял мягче: «Доченька, такие слова девице-невесте не пристало произносить. Уж лучше язык за зубами держать, чем так говорить». Он сам не пересыпал свою речь крепкими словечками, а Веселинка старалась брать с него во всём пример.

Но чем ближе была Лаладина седмица, тем тревожнее становились мысли девушки. Все вокруг давно намекали, что в девках она уже засиделась, но слишком большой груз лежал на плечах Веселинки, чтобы думать о браке. По обычаю ей придётся покинуть родительский дом, но кто тогда станет заботиться о матушке, слепом батюшке и юных сестрицах, зарабатывать им на пропитание? Позволит ли ей новая семейная жизнь по-прежнему работать? Вот что её всегда беспокоило и заставляло снова и снова откладывать создание собственной семьи на потом. Младшие сестрёнки не бездельничали: вместе с матушкой они вели домашнее хозяйство. Что с ними будет, если уйдёт Веселинка, главная добытчица? Не придётся ли им поступать в услужение к богатым людям? А если Веселинка станет разрываться на две семьи — что это будет за жизнь? И ремеслом заниматься, и дом свой вести, обед стряпать, стирать-убирать, детей рожать... Ох, некстати отец зрения лишился, не работник он уж теперь, и это, конечно же, его угнетало. Сдавать он стал сильно, хоть и не стар был ещё. Как же с сестрицами быть? Поди-ка, пристрой всех замуж!

От этих дум и забот пухла и болела голова; Веселинка хваталась за любую работу, трудилась во всякую погоду — и в итоге однажды простудилась и слегла. Проболела она две седмицы, горя в лихорадке и сотрясаясь от жуткого надрывного кашля, а потом ещё дней десять, вымотанная тяжёлой хворью, была не в силах вернуться к работе. Семья перебивалась с хлеба на воду, денежные средства закончились, съестные припасы — тоже... Здемила в последнее время стала высылать гостинцы реже: наверно, родителей мужа стеснялась слишком обременить, а может, купец с супругой всё-таки начали ограничивать щедрость невестки по отношению к бедным родичам. Что же делать? Не идти же по миру, прося подаяние!

В один из этих непростых дней в дом постучался Дерила. Он молча поставил на стол большую корзину со снедью и положил рядом мешочек, в котором звякнули монеты — тощий, как сам чернобородый сосед, но сейчас для семьи Бермяты и такие скромные средства казались богатством.

— Вот... тут это... — забормотал он, запинаясь от смущения. — Тут супруга моя вам гостинцы выслала, кушайте. А это, — шершавыми и грубыми рабочими пальцами Дерила тронул кошелёк, — от меня. Не ахти какие деньжищи, конечно, но чем могу... Самому семью кормить надо.

У матушки Владины задрожали губы, глаза наполнились слезами.

— Дерилушка, ну зачем, не надо, — пробормотала она, пытаясь вернуть ему кошелёк.

— Бери, кому говорю! — грубовато оборвал её Дерила и опять положил деньги на стол. У него самого рот подрагивал, но он изо всех сил сдерживался.

Бермята хоть и слеп был, но и на слух всё понял. Встав с места, он подошёл к Дериле и опустил руку ему на плечо.

— Сосед, ты это брось. Долг на совесть мою не навешивай. Сами как-нибудь выкарабкаемся...

— У всех бывают тяжёлые времена, старый, — сказал Дерила. — Бери, не стесняйся. А про долг не беспокойся, сочтёмся когда-нибудь. Сегодня мы вам помогли, завтра — вы нам. На то мы и соседи.

Бермята долго и тяжко молчал, перебарывая клубок смешанных чувств. Ах, где его очи!.. Как не ко времени поразил его глазной недуг, помрачив белый свет перед его взором! Работать бы ему ещё и работать, пока есть сила в руках и мастерство не растеряно, но — глаза! Куда без них? Ощупью-то не много наработаешь. Приходилось теперь сидеть на шее у дочери, а она из-за этого и семью свою создать не могла. Оставалось только одно — посылать на работу младших дочек, совсем юных девочек. Камнем лежала на сердце тоска, чёрным вороном каркала дума о смерти. Уйти, не быть обузой для семьи...

Послышался кашель: это Веселинка встала с постели, бледная после болезни, с синеватыми тенями вокруг ввалившихся глаз.

— Дядя Дерила... Я как заработаю, так долг и верну, — откашлявшись в кулак, сказала она.

Дерила только рукой махнул и вышел. А на следующий день пришли гостинцы от Здемилы, и семья выкарабкалась из тисков голода. Но как бы бережливо матушка Владина ни распределяла пищу, припасы таяли быстро. Лёжа денег не добудешь, и Веселинка, ещё не вполне оправившаяся после хвори, вышла на работу. Слабость ещё давала о себе знать: кружилась голова, темнело в глазах, а сердце, чуть что, принималось колотиться, как после быстрого бега. Неважная была пока из Веселинки работница, но роскошь вернуться в постель и отлежаться она не могла себе позволить.

Впрочем, работа — тоже лекарство. От долгого лежания и кровь, и все соки жизненные застаивались, потому хворь и не спешила уходить, устроилась вольготно и властвовала в теле. Как только Веселинка снова начала двигаться, сперва через силу, а потом всё легче и легче, остатки недуга быстро выветрились. Она ещё покашливала, но рабочий инструмент уже не роняла из рук и не шаталась.

Перед Лаладиной седмицей она нанялась возводить гостевые дома — временные жилища для размещения приезжих из других городов. Это были большие, просто и грубовато сбитые постройки, но утончённой красоты от них и не требовалось — лишь бы исправно послужили для своей цели. После того как отгуляет, отшумит весёлый праздник, гостевые дома предполагалось разобрать, а дерево, из которого они были сколочены, отправить на вторичное использование. Веселинку снова поставили мастером над простыми рабочими; в городе её уже хорошо знали, работяги её уважали за сноровку, знание дела и умение управлять строительством. Знали они и то, что девушка при случае и за себя постоять может, а поэтому приставать опасались. А ежели кто и осмеливался, тех вмиг усмиряли Черетко, Ухарь и Шестак — дюжие молодцы, относившиеся к Веселинке по-братски и добровольно взявшие на себя обязанность оберегать её честь. Кулачищи у них были с крупную репу; прилетит тумак таким «стенобитным орудием» — никому мало не покажется.

Трудилась Веселинка и сама яростно — только щепки да стружки летели, и рабочим расслабиться не давала. Чуть видела, что кто-то инструмент бросил, сидит-прохлаждается, сразу покрикивала:

— Эй, ребятушки! А не засиделись ли вы? Сидя с делом не сладишь, работу в срок не сдашь! А ну-ка, топоры в руки, живо! Шевелись!

Постройки должны были быть готовы точно к сроку, поэтому каждый день приходили чиновники по городскому хозяйству — проверяли работу, стояли над душой, поторапливали, иногда даже излишне. Веселинка дневала и ночевала на стройке, частенько даже некогда было пообедать. Еду ей носили младшие сестрицы. Выченя готовилась к встрече своей судьбы: вышивала себе праздничную сорочку, плела из красной шерсти поясок... Верила она, что этой весной встретит свою женщину-кошку — самую прекрасную, с сильными ласковыми руками и пронзительным взором светлых глаз. Веселинке было не до девичьих грёз: она работала до упаду.

А когда ей удавалось наконец прилечь, сны её были полны ласкового мурлыканья голубоглазой кошки, а сквозь пальцы утекал золотой песок.

Гостевые дома были сданы точно в срок. Веселинка получила свою плату и, уставшая, вернулась домой — немного отоспаться.

— Поработала — можно теперь и на празднике погулять, — с улыбкой сказала матушка.

— Да ну, — отмахнулась девушка. — Пусть вон Выченя гуляет. Она свою кошку уже давно ждёт.

— И ты иди на праздник, доченька, — уговаривала родительница. — Не будешь же ты весь свой век девкой жить...

— Да не могу я, матушка! — устало и горько поморщилась Веселинка. — На кого я вас оставлю? Батюшка — не работник, а на две семьи мне не разорваться. Не хватит меня, чтоб и там, и здесь успевать! Уж придётся выбирать что-то одно.

Матушка только вздохнула.

— Не хочу я, чтобы ты ради нас своим счастьем жертвовала, дитятко, — проговорила она с тихой печалью. — Мы уж как-нибудь справимся.

— Как вы справитесь? Может, батюшка примется на улице подаяние просить? Или сестрицы малые в услужение пойдут? А может, ты, матушка, отправишься чужим людям прислуживать, а они помыкать тобою станут, как рабыней? Нет уж, не бывать этому, покуда я жива! — И Веселинка сердито отодвинула от себя миску с кашей, которую родительница поставила перед ней.

С такими невесёлыми думами она и встретила светлый Лаладин праздник. Выченя пыталась утащить сестру с собой на гулянья:

— Сестрица, пойдём! Как же сны-то твои? Это же знак, что нынче ты судьбу свою встретить должна! Идём, идём же! Нельзя же дома сидеть! Придёт твоя ладушка на праздник, а тебя не найдёт... И уйдёт ни с чем!

— Ну и пусть, я всё равно уже всё решила, — глухо буркнула Веселинка.

Слушая этот разговор, Бермята промолвил:

— Судьба и за печкой найдёт, родные мои.

Как ни противилась Веселинка, а пришлось ей подойти к месту гулянья весьма близко: в одном из гостевых домов обрушились перегородки, сделанные из подгнивших досок. Не она этот дом возводила, а другой мастер; Веселинка на его месте непременно бы потребовала плохое дерево заменить, с чиновниками хоть и разругалась бы в пух и прах, а заставила бы исправить этот непорядок. Хорошо хоть, никого из гостей не ушибло.

По словам прибежавшего за нею парня-рабочего, людей на починку почти нет, все в честь праздника загуляли, трезвых мало. Веселинка хмыкнула. Придя на место, она поняла, что «трезвые» — это слишком громко сказано: рабочие, которых удалось собрать, все были слегка навеселе.

— Трезвее всё равно нет никого, — засмеялся парень. — Эти ещё ничего, а вот остальные — у-у... — И он махнул рукой.

Веселинка подошла к работягам, окинула их насмешливым взглядом.

— Ну что, рановато расслабились, ребятушки, а?

— Дык, никто ж не ожидал, что опять на работу дёрнут! — недовольно отвечали те. — Выпили, конечно... А ты чего не на празднике, Веселинка? Ты же у нас вроде девица на выданье!

— Так, хватит болтать, — перебила Веселинка с нарочито деловым и озабоченным видом. — Чинить надо поскорее, а то перед гостями неудобно! За работу, за работу, ребятки!

Мужики уже настроились на праздничный отдых, а потому работали неохотно, с ленцой. Веселинка подавала им личный пример и подбадривала:

— Ну, ну, родные мои, не раскисаем, пошевеливаемся. Скорее закончите — скорее праздновать пойдёте!

Доски для починки взамен подгнивших подвезли новые — свежевыструганные. Одновременно с работой Веселинка отбрехивалась от проверяющего начальника, который, расследуя происшествие, только суетился и путался у всех под ногами.

— Говорю тебе, дядя, доски уже были гнилые! — постукивая молотком, отвечала девушка. Говорила она не совсем внятно из-за нескольких гвоздей, зажатых у неё во рту. — Их уже привезли такими — поскупились, видать. Или новых не хватило.

— «Были, были», — ворчал начальник. — Все вы так говорите, бездельники косорукие! А сами просто делаете тяп-ляп, спустя рукава...

Веселинка не стала отвечать на незаслуженное обвинение, просто бросила ему под ноги кусок совершенно гнилой доски — для наглядности. Трухлявая древесина, упав с высоты, от удара разлетелась на щепки.

— Видал, дядя? Вот эти гнилушки и привезли, а мастер не доложил, куда следует. Или просто связываться не стал. Потому и рухнуло всё, когда уже гости заселились. Ладно хоть, не убился никто! Так и доложи своему начальству, дяденька, а мне врать ни к чему. Говорю всё как есть.

«Дядя» наконец отстал и ушёл докладывать об итогах своего расследования, в качестве доказательства прихватив с собой ту трухлявую гнилушку, и они смогли спокойно закончить работу. Мужики были благодарны Веселинке за то, что она взяла разговор с начальством на себя как единственная трезвая из всех.

— Ещё, пожалуй, прицепились бы, — посмеивались они. — А так он, похоже, ничего и не заметил... Ну, что мы — того... праздновать уже начали.

Когда Веселинка вышла наконец под ясное весеннее небо, к ней подбежала раскрасневшаяся, запыхавшаяся Выченя и схватила за руку.

— Идём, идём, сестрица! — возбуждённо закричала она. — Хорошо, что ты пришла! Там уже кошки... Кошки! Они уже здесь!

— Да пусти ты! Никуда я не пойду! — упиралась Веселинка. — Вот полоумная!..

Но сестра, даже не дав ей переменить рабочую одёжу на праздничную, уволокла её на загородный лужок, где девушки-невесты стояли кружками, а между ними расхаживали женщины-кошки, высматривая своих избранниц. Вот так и получилось, что Веселинка оказалась среди нарядных красавиц одетой хуже всех. Она только ремешок успела снять, которым подвязывала косу на работе, и та, распрямившись, повисла вдоль спины. Выченя надела ей тесёмку-очелье с подвесками из деревянных бусин — простенькое и совсем бедное украшение. «Вот ведь позор какой», — думала Веселинка смущённо и досадливо, косясь исподлобья на прекрасные яркие наряды, драгоценные венцы, жемчуга и самоцветы. Она среди всей этой пестроты выглядела серым воробушком, затесавшимся случайно в стайку разноцветных певчих птах. Сестра хоть рубашку себе вышила да поясок красный с кисточками сплела, а у Веселинки и рукава обтрёпаны — нитки торчат, и соломинки к подолу пристали, и какие-то застарелые пятна везде... В общем, плохонькая одежонка — для работы самое то. Доброе-то платье у неё было — матушка в сундуке берегла, да только не успела Веселинка переодеться: как Выченя её сюда притащила, так и стояла она в этом затрапезном виде, хмуро кусая губы, будто нищенка-замарашка.

Рядом с ней ждала свою суженую девушка с огромными тёмно-карими глазами — редкая красавица, а наряд её отличался княжеской роскошью. На голове у неё мерцал и переливался самоцветами великолепный венец. Она поглядела на Веселинку вовсе не с заносчивостью богачки, а с доброжелательным любопытством. И даже улыбнулась уголками маленьких, нежно-розовых губ. Она словно молчаливо подбадривала Веселинку, которая чувствовала себя, мягко говоря, не вполне на своём месте. Ощутив тёплую волну безотчётной приязни к милой незнакомке, Веселинка уже хотела спросить её имя и попробовать перемолвиться парой слов, но не успела: к их небольшому девичьему кругу приблизилась женщина-кошка в подпоясанном кушаком красном кафтане. Его короткие широкие рукава позволяли увидеть рукава рубашки до локтей, а вышитые золотом полы не достигали колен. Её стройные, сильные ноги в красных сапогах с золотыми кисточками на голенищах ступали мягко по зелёному бархату молодой травки, ветер играл пышной копной пшеничных кудрей, а светло-голубые, подёрнутые сероватой дымкой глаза внимательно всматривались в лица девушек.

Из соседнего круга ей подавала знаки Выченя — махала рукой и смеялась, а сердце Веселинки вдруг будто в ледяную пропасть рухнуло при виде этой кошки. Заострённые уши виднелись из-под шапки кудрей, золотистых, как спелое жито — намёк на звериный облик, который белогорские жительницы умели принимать.

— Взгляни на меня, — сказала незнакомка, заглянув в лицо кареглазой красавицы — соседки Веселинки.

От звука её голоса душу девушки точно пушистый хвост тронул — ласково и щекотно. Вспомнились Веселинке сны её — узнала она глаза огромного мохнатого зверя, который с мурлыканьем ласкался к ней. Душа звенела только одним: «Ты не на ту смотришь!» Горло стиснулось, слова застряли, но женщина-кошка услышала этот молчаливый оклик и вскинула пристальный взгляд на Веселинку. Её ресницы встрепенулись, губы дрогнули и улыбчиво приоткрылись...

— Не тебя ли я ищу, ладушка моя? — Женщина-кошка тут же шагнула к Веселинке и поклонилась ей, после чего с мурлычущим смешком тронула за подбородок. — Как зовут тебя, милая?

— Веселинка, — только и смогла пролепетать та.

Всё завертелось у неё перед глазами: голубой свод чистого неба, зелёный ковёр травы, машущая рукой и прыгающая от восторга сестра... Выченя уже не могла сдержать чувств и визжала от радости, притопывая ногами. Другие девушки глядели на её буйство с удивлением.

— Угадайте, кто тут счастливица? — вскричала Выченя. И сама себе ответила, торжествующе устремив оба указательных пальца в сторону Веселинки: — А вот она-а-а!

Веселинка бы рассмеялась, если бы её уста не были скованы оцепенением. Холодящий плащ мурашек окутал тело, земля качнулась под ногами, перед глазами раскинулась радужная пелена, и она стала невесомой, как увлекаемая ветром пушинка.

Прохладные брызги воды оросили ей лицо — собственно, они и помогли ей понять, где её лицо вообще расположено, потому что Веселинка ни рук своих не чуяла, ни ног. Над ней сиял безоблачный небосвод, а солнце заслоняла собой золотая шапка кудрей. Кто-то бережно поддерживал её голову, а влажных щёк ласково касались пальцы. Живительное тепло губ мягко накрыло её онемевший рот, возвращая к Веселинке дар речи. Смеющиеся глаза сияли нежностью и радостью.

— Сны... Мне снилась кошка... и золотой песок, — пробормотала Веселинка, пытаясь поймать пальцы, щекотавшие ей щёки.

— Это меня ты видела в снах, ладушка. Меня Драганой зовут.

Веселинка взлетела в воздух — это женщина-кошка подняла её с ещё не прогревшейся весенней земли и, держа в объятиях, нежно мурлыкала на ушко. Противиться этим объятиям девушке не хотелось, их мягкая власть оплела её ласковыми путами по всему телу...

— Ну что, пойдём? — Драгана ткнулась носом Веселинке в ухо — совсем как во сне, защекотав теплом дыхания.

Веселинка даже не спросила, куда они идут. Всё, что смогли её ослабевшие руки сделать — это обнять плечи Драганы.

— Да-а-а! — пронзительно кричал кто-то. — Я знала, знала, знала!!! А-а-а!!!

Это Выченя неслась следом за ними вприпрыжку. На глазах у изумлённого народа она принялась нарезать круги около Драганы с Веселинкой в какой-то дикой пляске. Почувствовав, что наконец способна смеяться, Веселинка уткнулась лбом в висок женщины-кошки и застонала.

— А это что за сумасшедшая? — наблюдая за этим зрелищем с весёлым изумлением, спросила Драгана.

— Это сестрица моя, Выченя, — смеясь, выдохнула Веселинка. — Это она так радуется за меня.

Выченя между тем прыгала и плясала, ничего не видя вокруг себя. Её необузданная радость и впрямь походила на приступ безумия. Она со смехом хватала всех девушек подряд за руки и принималась с ними кружиться: оставив одну, ловила следующую и так далее. В этой круговерти не замечала она, что одна из женщин-кошек наблюдает за ней, застыв как вкопанная... Сбросив оцепенение, белогорская жительница решительно направилась к пляшущей Вычене.

— Кхм-кхм, — откашлялась она, стоя за плечом у девушки.

Выченя внезапно остановилась, словно обратившись в каменное изваяние. Её лицо застыло в испуге и крайнем удивлении, будто позади неё не кашель раздался, а гром грянул. У Веселинки уже ни сил, ни дыхания не осталось, её грудь свело судорогой хохота, а Драгана, всё ещё держа девушку на руках, улыбалась. Как в светлом, ясном зеркале, отражалось в её глазах веселье новообретённой избранницы, и она не могла не смеяться вместе с нею над ужимками её сестры.

— Угадайте, кто тут счастливица? — передразнивая Выченю, вскричала Веселинка. И даже указательный палец выкинула точь-в-точь, как сестра: — А вот она!

Кашлянувшая за спиной у Вычени женщина-кошка с тенью улыбки в уголках губ ждала, когда девушка обернётся. А та, редко моргая широко распахнутыми глазами, сперва сглотнула несколько раз, а потом медленно, очень медленно начала оглядываться... Встретившись взглядом с мягкими серовато-зелёными глазами с золотистыми ободками вокруг радужки, Выченя протянула дрожащую руку и коснулась тёмно-русых прядей, крупными волнами обрамлявших лоб незнакомки в чёрном кафтане с серебряной вышивкой. Улыбка на губах женщины-кошки обозначилась яснее, и она, ласково поймав руку Вычени, прильнула поцелуем к голубым жилкам под тонкой девичьей кожей. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, а потом белогорянка склонилась к маленькой и хрупкой девушке, но не целовала, а мурлыкала, почти касаясь губами уха. Выченя сперва слушала, как заколдованная, а потом вскрикнула, всплеснула руками и хлопнулась в счастливый обморок.

— Поздравляю, сестрица, — окликнула будущую родственницу Драгана. — Тебя как звать-то?

Женщина-кошка, с ласковой бережностью подымая девушку с земли, отозвалась:

— Хвалислава я. — И в свою очередь спросила: — А ты кто?

— Драгана, — ответила избранница Веселинки. — Похоже, нашими с тобой супругами станут родные сестрицы.

Выченя тем временем пришла в себя и открыла глаза. Несколько мгновений её взгляд, мутный и сонный, блуждал по сторонам, а когда остановился на лице Хвалиславы, в нём промелькнули искорки беспокойного, непоседливого восторга. Впрочем, она не принялась сразу буйствовать, а лишь крепко обвила женщину-кошку за плечи, словно боялась, что та исчезнет, как сон. Но Хвалислава не растворялась в воздухе, а вполне осязаемо держала её в объятиях.

Наконец Веселинка ощутила ногами твёрдую почву. Сильные руки Драганы поддерживали её, и девушка в ответ льнула к белогорской жительнице: не хотелось её отпускать, выныривать из мурлычущей кошачьей нежности. Всматриваясь в её глаза, Веселинка с каждым мигом всё яснее узнавала их. Да, именно они виделись ей в снах... Сердце вдруг сжалось, точно от холодного сквозняка: а как же родители и сестрицы? Как же оставить их? Долго противилась она своей судьбе, отмахивалась и бежала прочь, а встретив её и взглянув в глаза, не находила теперь в себе сил от неё отказаться. Точно незримая золотая нить протянулась между их душами, певучая и звенящая от каждого слова, от каждой улыбки и движения — лёгкая, как девичий волос, и вместе с тем прочная, как стальная цепь. Ясный весенний день поплыл в солёной дымке слёз, и Драгана обеспокоенно заглянула Веселинке в глаза.

— Что с тобой, ладушка? Отчего опечалилась ты?

Веселинка смахнула тёплые капельки с ресниц и улыбнулась.

— Нет, ничего... Не печалюсь я. Просто сердце моё переполнилось, не могу совладать с ним...

— И всё-таки что-то тревожит тебя, милая, — окутывая её проницательным и тёплым взором, молвила Драгана. — Расскажи мне, облегчи сердце своё... А я сделаю всё, чтобы тебе помочь.

Не решалась Веселинка поведать о том, что омрачало её душу в этот радостный солнечный день — не день, а светлый драгоценный перл в ожерелье Лаладиной седмицы. Прильнув к груди женщины-кошки, она с улыбкой смотрела, как целуются-милуются Выченя с Хвалиславой; радовалась она за младшую сестрицу, и наполнялось её сердце тихим, крылатым счастьем. Вот ведь как занятно вышло: нашли они своих избранниц в один день! Ну не чудо ли?

— Ты прости, что я в таком виде, — спохватилась Веселинка, смущённо покосившись на своё затрапезное и неприглядное одеяние. — Я тут неподалёку работала... Не успела переодеться. Не хотела я сюда идти, да сестрица вытащила.

— Почему же не хотела ты идти? — Драгана нежно касалась пальцами выбившихся из косы прядок волос девушки, играла ими, а её глаза тепло искрились.

Веселинка только вздохнула. Не находились слова, повисали тяжестью и на языке, делая его неповоротливым, и на сердце ложились холодным грузом. Склонилась она на грудь женщины-кошки, уткнулась и уже не могла сдерживать слёз.

— Горлинка моя, что ты! — воскликнула та огорчённо.

Не могла Веселинка отворить дверцу, за которой в её душе пряталась печальная правда, но Драгана не принуждала её говорить. Она прижала девушку к себе, окутав крепкими и тёплыми объятиями, щекотала поцелуями её лоб, сушила дыханием мокрые ресницы. Рвалось на части сердце Веселинки, металось и стонало: «Нет, не могу отказаться, не могу оттолкнуть...» Случилось то, чему суждено было случиться. «Судьба найдёт и за печкой», — так сказал батюшка.

А между тем начались пляски и всеобщее веселье. Понеслись хороводы, большие и малые, зазвенели бубенцы, запели гудки и дудочки; Выченя потащила свою избранницу плясать, и та со смехом поддалась — как тут откажешься? Веселинку ноги в пляс не несли, и они с Драганой подошли к столам с праздничным угощением. Женщина-кошка наполнила хмельным мёдом большой кубок и поднесла ей. Веселинка пригубила мёд едва-едва, но под осторожным нажимом руки Драганы ополовинила сосуд. Вторую половину веселящего напитка женщина-кошка отправила в себя, после чего пахнущими мёдом губами поцеловала девушку. Никто прежде не касался губ Веселинки, всем желающим давала она отпор, а тут — не устояла... Растаяла, как масло на стопке узорчатых горячих блинов. Разве могла она оттолкнуть прочь обнимающие её руки — сильные и нежные, точь-в-точь такие, как описывала сестрица Выченя в своих чувственных мечтах? Единожды ощутив на себе их прикосновение, отказаться было уже невозможно, немыслимо. Веселинка слабела в их крепком кольце — и телом, и сердцем, и волей. Не осталось в ней ни твёрдости, ни упрямства... Вся размякла она, поникнув на грудь Драганы, и её руки, с лёгкостью управлявшиеся с топором, пилой и рубанком, сейчас, наверное, не смогли бы и иголки удержать.

А Драгана, завладев рукой девушки, с улыбкой рассматривала её, мягко прикладывалась к пальцам губами, целовала суставы и жилки под кожей. Только сейчас бросилось Веселинке в глаза, какие у неё руки грубые — все в занозах, царапинах и заживающих ранках. Ноготь на большом пальце почернел от ушиба, а на ладонях желтели трудовые мозоли. Прежде Веселинка не придавала этому значения, а сейчас вдруг застеснялась. Осторожно высвободив руку, она спрятала её за спину. Драгана засмеялась-замурлыкала, щекоча дыханием щёки своей невесты.

— У меня руки... некрасивые, — пробормотала Веселинка, едва дыша от смущения.

— Руки моей горлинки умеют работать, — сказала женщина-кошка, окутывая её тёплым взглядом. — Тем они и прекрасны.

Тут Веселинке пришлось смутиться ещё пуще: её живот подал голос. Встала она сегодня чуть свет, позавтракала едва-едва кашей с луком, с самого утра работала не покладая рук, а теперь солнце уж к обеду клонилось. А на столах столько соблазнительных яств: и пироги, и птица жареная, рыба печёная, блины да ватрушки, пряники да калачи... Всё так и манило, так и дразнило, так само в рот и просилось!

— А не пора ли нам угоститься? — засмеялась Драгана.

Так заразительны были солнечные искорки в её глазах, что и Веселинка не удержалась — рассмеялась, прижав ладони к горячим, разрумянившимся щекам. Женщина-кошка вручила ей большой и красивый пряник — сладкий, на меду замешанный и душистыми травами сдобренный, а себе выбрала печёную рыбину.

— Рыбку любишь? — робко улыбнулась Веселинка.

— Ещё как, — мурлыкнула Драгана.

Удивлялась девушка себе, не узнавала самоё себя: ведь прежде ни перед кем она не робела, ни за чью спину не пряталась, за словом в карман не лезла, а надоедливых ухажёров так отшивала, что только держись! А тут... словно затмение на неё какое-то нашло, сама не своя стала: язык спотыкался, а сердце то колотилось, то сладко щемило. Она вдруг как будто резко поглупела. А женщина-кошка глядела так ласково, с такой нежностью, что Веселинка недоумевала: за что её, такую глупую, и любить-то?.. Что такого Драгана в ней находила, что глаза её искрились так влюблённо и восхищённо?

— Сестрица, что же ты не пляшешь? — раздался звонкий смех. — Идём, идём с нами, там так весело!

Это неугомонная Выченя подбежала и принялась тормошить Веселинку, тянуть её от столов в гущу пляшущих гостей. Веселинка упёрлась было, но Драгана подхватила:

— А и в самом деле, горлинка, идём! Отчего б не размяться?

Завертела Веселинку суета хороводная. Из одной пляски в другую несло её, точно волной — без роздыху, без жалости! То одна, то другая женщина-кошка её подхватывала и кружила, вот уж и Драгана где-то потерялась. А рядом то и дело рассыпался бубенцами смех сестрицы: та наслаждалась пляской и вскидывала к солнцу руки от необъятного счастья своего. А медок хмельной, выпитый на пустой желудок, как-то вдруг ударил в голову, и сделалась Веселинка лёгкой и поворотливой, как никогда прежде. Искала она взглядом Драгану, и от мельтешения пёстрых нарядов у неё рябило в глазах.

— Попалась, пташка моя! — схватили её сзади чьи-то руки.

Конечно же, это была её избранница. Легко, красиво и лихо плясала женщина-кошка, встряхивая пшеничными кудрями, разлетались полы её красного кафтана, мелькали, блестя, кисточки на сапогах, сверкали в улыбке белые зубы с острыми кошачьими клыками. От восхищения сердце Веселинки было готово разорваться на тысячу весёлых и озорных пузырьков. Дюжине парней она без сожаления сказала «нет», давая воздыхателям от ворот поворот, а к этой удалой, златокудрой, статной белогорянке сама бросилась в объятия и понеслась с нею в безудержной пляске. Забыла она и о своём неказистом одеянии, и о загрубевших от работы руках... Все горести и заботы ушли в тень, растаяв, как снег под лучами яркого солнца.

Праздничный день кончился большим торжественным шествием сложившихся пар: девушки и кошки, которые нашли друг друга сегодня, шагали по полю, держась за руки, а прочие гости приветствовали их и забрасывали цветами с двух сторон. Певицы, звеня бубнами и приплясывая, сопровождали вереницу счастливых пар; вокруг них, как селезни около уточек, увивались вёрткие дудочники, а следом шли более степенные гусляры. Рука Веселинки лежала в руке Драганы, а глаза глядели в глаза неотрывно; что-то огромное, яркое, горячее росло и крепло в груди девушки, когда она утопала в устремлённом на неё бездонно-нежном взоре женщины-кошки. Позади послышался чмок: это Выченя с Хвалиславой обменялись звонким поцелуем. Сестрица хихикнула в ладошку, а её избранница посмотрела на свою юную невесту с чуть покровительственной нежностью.

— Прелесть ты моя прелестная, чудо чудное, — мурлыкнула она.

Выченя одарила её озорным, благосклонным и игривым взглядом — стрельнула жаркими огоньками из-под ресниц. Она уже была без ума от своей суженой, которая превосходила её самые смелые ожидания и мечты.

— Ну что, невесты наши милые, пустите нас через порог родительского дома? — дружески приобняв обеих сестёр за плечи, улыбнулась Хвалислава. — Надобно нам поклониться вашим матушке с батюшкой, как того обычай требует.

— Идёмте, идёмте к нам! — гостеприимно защебетала Выченя. — Мы как раз тут, в Лебедыневе, живём! Тут близко совсем!

— Путь можно и сократить, — сказала Хвалислава и взглянула на Драгану. — Что, сестрица, может, пора невестам колечки дарить?

— Это можно, — кивнула златокудрая кошка.

На палец Веселинки скользнул золотой перстень с медовым топазом. Камень тепло сверкал и искрился на солнце, своим цветом напоминая её глаза. А в перстне, который надела Хвалислава своей невесте, красовался топаз дымчатый, чуть более тёмного оттенка.

— Эти колечки — не простые, — объяснила девушкам Хвалислава. — С их помощью можно в один шаг преодолевать какие угодно расстояния. Надобно только ясно представить себе то место, где вы хотите оказаться, и пожелать туда переместиться. А мы, кошки, можем и без колец обходиться.

Веселинка зачарованно разглядывала перстень. Так непривычно было видеть на своей исцарапанной, огрубевшей руке, никогда не знавшей украшений, такую изящную и дорогую вещь... Вся она — такая замарашка-замухрышка, а на пальце — ясная звёздочка с неба. Тогда уж и одеться следовало бы получше, да только где одёжу богатую взять?

— Ну что, сестрица, испытаем белогорскую волшбу? — подмигнула Выченя. — Ух, даже страшновато!

— Бояться нечего, моя красавица, — обняв её за плечи и прижав к себе, подбодрила Хвалислава. — Закрой глаза, представь себе свой дом и смело шагай вперёд!

— А ты? — сжав её руку, оробела девушка.

— А я — следом. Не отстану, не бойся. — И женщина-кошка чмокнула невесту в щёчку.

На глазах у изумлённой Веселинки воздух пошёл волнами, как поверхность воды, потревоженная брошенным камнем. Держась за руки, Выченя с Хвалиславой шагнули туда и исчезли.

— Шагай, не робей, — шепнула ей Драгана.

Тепло её руки ободрило девушку, и она, зажмурившись, сделала шаг... Холодок пробежал по телу, точно незримая паутина коснулась и порвалась на её груди; когда же Веселинка открыла глаза, они стояли во дворе отчего дома. Очутившаяся здесь мгновением раньше Выченя изумлённо озиралась.

— Вот это чудеса! — вскричала она. И повисла на руке Хвалиславы: — Ох, ладушка, и так куда угодно можно попасть? В любое-любое место?

— Почти в любое. Оно должно быть тебе знакомо, радость моя, — ответила женщина-кошка с улыбкой. — Потому что незнакомое место представить себе нельзя.

Восторженный щебет сестры немного привёл Веселинку в чувство. Она невольно оглянулась и тут же успокоилась, увидев рядом с собой Драгану.

— Благодарю тебя за колечко, — проронила она тихо, поднеся руку с перстнем ближе к лицу и ограждающим движением прикрыв её другой рукой. — Я буду его беречь.

Драгана улыбнулась и мягко коснулась губами её виска. И опять в груди Веселинки шевельнулось что-то очень большое и, как ей казалось, пушистое. Оно мурлыкало и тёрлось тёплым боком о её сердце. Похоже, оно поселилось внутри навсегда...

А матушка Владина, услышав во дворе голоса, выскочила на крылечко и замерла с прижатыми к груди руками — олицетворённая материнская радость. Онемев от счастья, она переводила сияющий взгляд с одной дочери на другую, и её губы трепетали. Зато у Вычени слова нашлись без промедления, и она обрушила их на родительницу целым потоком:

— Матушка, матушка, вот и нашли мы своих суженых! Ставь на стол угощение, надо уважить гостей дорогих! — И добавила, обратив искрящийся взгляд на Веселинку: — А сестрица ещё и идти не хотела, глупая! Правильно сказал батюшка: от судьбы не уйдёшь! Она и за печкой тебя отыщет!

Матушка спохватилась, побежала в дом, захлопотала, выставляя на стол скромное, почти бедняцкое угощение. Младшие сестрицы все разом высыпали в горницу, глядя во все глаза на нарядных белогорских жительниц, а те при виде такой большой семьи переглянулись оторопело.

— Ну и прибыло же у нас родни, сестрица Драгана! — проговорила Хвалислава. — Целый цветник красных девиц!

Бермята, вслепую вырезавший из деревяшки звериную фигурку, поднялся со своего места. Игрушки эти его младшие дочки расписывали красками, разносили по улицам и продавали; невелика была с них прибыль, но всё ж какое-то подспорье. Невидящие, мутные глаза мастера выглядели пустыми, неживыми, но под седеющими усами проступила улыбка, озарив всё его лицо приветливым светом.

— Здравия вам, гостьи желанные, — поклонился он кошкам. — Хвала Лаладе, радость пришла в наш дом! Подойдите поближе... — Бермята протянул руки, словно щупая пространство перед собой. — Дайте мне на вас поглядеть.

Драгана и Хвалислава приблизились к отцу своих невест и взяли его протянутые руки.

— Здравия и тебе, батюшка...

Бермята быстро ощупал их, легонько пробежал пальцами по их пригожим лицам, волосам, коснулся плеч. Обе гостьи превосходили его ростом, и он, изучая их, поворачивал приподнятое незрячее лицо то к одной, то к другой женщине-кошке.

— Ну, дочки, ну, умницы! Каких славных суженых привели! — проговорил он с теплом в дрогнувшем голосе. — Порадовали старика-отца...

А Драгана молвила:

— Не называй себя так, батюшка. Вовсе не стар ты. — И, обернувшись, обратилась к матушке Владине: — Кто же кормит у вас всю семью?

— Веселинка — наша кормилица, с тех пор как у отца глазоньки свет белый видеть перестали, — ответила та. — Она его ремесло плотницкое сызмальства переняла, сперва в подмастерьях была, а теперь сама трудится.

Во взоре Драганы, обратившемся на Веселинку, отразилось уважение, сердечное тепло и ещё что-то такое хрустально блестящее и влажное, отчего девушка вдруг ощутила жар в груди и смущённо отвела глаза. Дыханию почему-то тесно стало под рёбрами, а во рту пересохло. Веселинка спрятала кисти под передник, хоть и знала, что стыдиться тут нечего. Но ей отчаянно хотелось, чтобы её руки стали нежными и мягкими: от таких рук ведь и ласка приятнее...

Драгана в три широких шага очутилась рядом, прижала девушку к груди и расцеловала.

— Вот, оказывается, какая у меня невеста, — проговорила она с нежностью. — Что же мне остаётся? Остаётся только любить её ещё крепче!

Веселинка поёжилась от горячих мурашек. Хотелось нахохлиться воробушком и зарыться в пушистый кошачий мех, прильнуть, утонуть в ласке, расслабить усталые плечи, на которых она несла так много... Опереться на сильные родные руки и позволить им всё... Всё, что только вздумается.

— Не кручиньтесь, батюшка и матушка, горю вашему помочь можно, — сказала Драгана. — Свет Лалады — великая целительная сила. Мы с сестрицей Хвалиславой попробуем вернуть ослепшим очам зрение. И тогда, Веселинка, твой батюшка снова сможет работать в полную силу, и пройдёт его тоска душевная.

— Не ослышался ли я? — от волнения пошатнувшись и ухватившись за край стола, пробормотал Бермята. — Ничего на свете я так не желал бы, как прозреть! Ох, гостьи дорогие, даже поверить боюсь, что такое может быть!

— Верь, батюшка, — с улыбкой переглянувшись с Драганой, молвила Хвалислава. — Что, сестрица, быть может, прямо сейчас и начнём?

Драгана кивнула, и они усадили Бермяту на лавку. Каждая женщина-кошка возложила ладонь на слепые очи, и их пальцы соприкоснулись в целительном порыве. Веселинка, не чуя под собой ног, застыла в ожидании чуда, а её сердце скакало галопом и билось так, что воздуха не хватало. Матушка Владина глядела широко раскрытыми глазами и кусала пальцы, а младшие девочки сбились в кучку, и она обняла их, как цыплят.

— Ох, родненькие, неужто вы и впрямь отца исцелите?

— Быть может, потребуется влить ему свет Лалады несколько раз, — ответила Драгана. — Сегодня он, возможно, ещё ничего не увидит, но Лаладина сила обязательно пробьёт пелену на его глазах. Этот недуг — излечим, нужно только немного набраться терпения.

Их с Хвалиславой пальцы излучали тёплый золотистый свет, который струился в белёсые незрячие очи и наполнял глазницы. Когда женщины-кошки сняли руки, матушка Владина, не утерпев, спросила:

— Ну, отец, как?

Бермята, поморгав, проговорил:

— Правым глазом... как будто видеть что-то начинаю! — В его голосе дрогнула робкая надежда. — Тени какие-то шевелятся!

Веселинка, бросившись к отцу, помахала перед его лицом рукой из стороны в сторону.

— Батюшка, видишь?

— Тень двигается туда-сюда, — сказал тот, пошевелив бровями и улыбнувшись. — Помогает свет Лалады! Ведь прежде я и этого не видел!

Он радовался даже теням, а Веселинка со светлой дрожью в сердце заметила — или ей показалось? — что глаза отца двигались вслед за её рукой. Бросившись на шею Драгане, она обняла её что было сил.

— Благодарю тебя...

— Рано ещё благодарить, горлинка, — молвила та с мудрой белогорской улыбкой во взгляде. И, опустив руку Бермяте на плечо, добавила: — Завтра продолжим, батюшка. А сейчас пусть пока Лаладин свет, который мы в тебя впустили, делает свою целительную работу в тебе. Впитаться ему надобно как следует. Завтра мы тебе ещё и водицы из Тиши принесём, чтоб глаза ею промывать, да и испить будет не вредно. С нею лечение быстрее пойдёт.

На радостях матушка Владина позвала всех за стол. За обедом белогорские гостьи рассказали о себе. Драгана трудилась старателем; имела она особый дар видеть золотоносные жилы в земле и золотой песок по руслам ручьёв и рек. Подумалось Веселинке: уж не потому ли кудри женщины-кошки были такого же солнечного цвета? Хвалислава жила в горном селе, разводила овец и коз, а также её семья держала пчёл.

В саду, под набирающей цвет яблоней, Веселинка всё же поведала Драгане о своей тревоге. Пощекотав её щёку носом, женщина-кошка замурлыкала.

— Мурр, мурр, ладушка, не печалься об этом. Батюшку твоего мы вылечим, и он снова сможет работать. А семье твоей мы будем помогать. Как же иначе? И у сестрицы твоей белогорская родня появится — оттуда поддержка тоже будет. Не тужи, горлинка моя, не пропадут твои сестрицы и батюшка с матушкой.

Каждое её слово падало на сердце Веселинки целительным бальзамом, и тиски тревоги разжимались, отпускали душу. Потоком свежего воздуха лилась в неё вера, что скоро всё наконец будет хорошо, и становилось на душе светло, безоблачно и радостно.

Обеим сёстрам не хотелось отпускать своих избранниц, и женщины-кошки засиделись в гостях до вечера. Давно такого веселья не было в доме Бермяты! Хозяин снял со стены гусли и стряхнул с них пыль.

— Молчали вы, гусельки яровчаты, потому что не было радости, которую вы могли бы воспеть. А теперь пришла радость — так пойте же, струны звонкие, и наполняйте сердца наши весельем!

С этими словами заиграл он, матушка Владина взяла смычок и поддержала его игрой на гудке, а младшие дочери схватились за трещотки да дудочки. И пошло-поехало! Много песен было спето, а от плясок пол сотрясался; удалыми, лихими и неутомимыми плясуньями были женщины-кошки — любо-дорого глядеть.

И у соседей праздновали Лаладину седмицу: две старшие дочки Дерилы со Снегуркой тоже нашли белогорских суженых. Сказал Дерила жене:

— Чего это у Бермяты расшумелись? Поди-ка, глянь.

Снегурка мигом сбегала и всё выяснила. Подогретый хмельной брагой, распахнул Дерила свои ворота:

— Пляши, праздник! Лейся, бражка хмельная, смейся, девица румяная! Разгуляйся, улица, расшатайся, плетень! — И зачастил, стуча каблуками: — Ай, люли-люли-люли, прилетели журавли! Бражечки испили, мёду попросили! Напилися допьяна — в огороде бузина! Уххх!!!

Всё его семейство высыпало плясать во двор, а пуще всех наяривал сам хозяин, выкидывая замысловатые коленца и охлопывая себя ладонями по всем местам, до которых мог дотянуться. Этак приплясывая, зашёл он во двор Бермяты, а за ним следовали, подыгрывая ему на дудках, его младшие сыновья.

— Эй, соседи! Айда вместе гулять-праздновать! — крикнул Дерила.

Матушка Владина вышла на крыльцо. С усмешкой глядела она, как сосед (и её бывший муж) с присвистом отчебучивает лихую пляску, а потом встряхнула головой и, взмахнув платочком, красиво и степенно поплыла вокруг него уточкой. А Снегурка уже спешила с тяжёлым подносом, на котором вокруг большого кувшина с брагой громоздилась дюжина чарок. Вышел с гуслями и Бермята:

— Что тут за шум?..

Снегурка и ему чарку поднесла:

— С праздником, соседушка! Испей-ка вот бражечки!

Угостила она и Драгану с Хвалиславой:

— Добро пожаловать, гостьи дорогие! Совет вам да любовь с сужеными вашими!

Два праздника объединились и выкатились на улицу. Посередине играл на гуслях Бермята, рядом с ним отплясывал Дерила, Владина и Снегурка разливали брагу и ходили с подносами, а молодёжь дудела в дудки и стрекотала трещотками. Из соседних домов выглядывал привлечённый весельем народ, и скоро плясала уже вся улица! Столы и лавки выносили под открытое небо, и всё было общим — и музыка, и угощения.

Люди расступились, и женщины-кошки исполнили в расчистившемся пространстве белогорскую пляску. Можно было только подивиться пружинистой силе ног, нёсших их вприсядку, а полы их нарядных кафтанов вскидывались и реяли крыльями, когда они взлетали в подскоках. Слаженно они плясали: как в песне слово цепляется за слово, строчка за строчку, так и их движения, быстрые и размашистые, складывались в огненный рисунок танца. То в круг он замыкался, раскидываясь в стороны лепестками цветка, то вытягивался в цепочку. К кошкам-плясуньям присоединились их невесты, не уступая им в слаженности движений. Выстроившись гуськом, поплыли они мимо кошек, а их платочки, взмахивая, опускались то на одну сторону, то на другую. Величаво и изящно переступали девичьи ножки, а руки гнулись лебедиными шеями. Тем же шагом шествовали суженые мимо них в противоположную сторону, а потом ряды их распались, чтобы соединиться в пары. Сильными, точными взмахами бросали женщины-кошки в землю белогорские кинжалы; те, вонзившись остриём, покачивались и блестели. Девушки, гибко склоняясь, выдёргивали их и возвращали владелицам.

Очень давно Веселинка не видела своего отца таким оживлённым: он вдохновенно щипал гусельные струны, улыбался и встряхивал седеющими кудрями. Наверно, Бермята и в пляс бы пустился, если бы не опасался на кого-нибудь наткнуться. Поэтому он и держался на одном месте, слегка притопывая. Угадав желание Веселинки, Драгана приблизилась к нему и сказала:

— Уступи-ка мне гусли ненадолго, батюшка, а сам со своей дочкой попляши!

Бермята несколько мгновений колебался, а потом отдал ей гусли. Люди расступились вокруг него и Веселинки, и отец с дочерью закружились в степенной, плавной пляске. Веселинка часто касалась его то рукой, то платком, чтобы он знал, где она.

— Вижу, вижу тень твою! — воскликнул Бермята.

— Скоро ты и меня саму разглядишь, батюшка, — с тёплыми слезинками радости ответила девушка.

Долго не могла Веселинка уснуть этой ночью. Далеко за полночь они с Выченей шептались и предавались мечтам о будущем. Радостное возбуждение гнало сон прочь, и чуть свет сёстры были уже на ногах. С раннего утра начали они ждать своих суженых, которые обещали снова прийти, чтобы продолжить лечение батюшки.

Драгана с Хвалиславой сдержали слово. Обе явились не с пустыми руками: каждая принесла по кувшину воды из Тиши, по большой корзине со съестными гостинцами, а также по мешку с подарками для своих невест и их младших сестриц. Девочки радостно обступили их, а женщины-кошки, посмеиваясь, одаривали их ленточками, гребешками, серёжками, платочками, нарядными сапожками и вышитыми белогорскими рубашками.

Веселинка встретила Драгану уже не в старенькой рабочей одёжке, а в добротной праздничной сорочке с плетёным пояском. От корня до кончика её косу обвивала голубая лента, означавшая, что девица помолвлена.

— Горлинка моя прекрасная, — восхищённо молвила Драгана и склонилась к губам невесты.

От поцелуя в груди и на лице Веселинки вспыхнул жар, сердце превратилось в горячий уголёк. Оно горело ярким малиновым огнём, предвкушая светлое белогорское счастье.

Целительная вода мерцала золотистыми отблесками, налитая в деревянную миску. Подведя Бермяту к ней, Драгана сказала:

— Испей водицы из священной подземной реки Тишь, батюшка, а остатками промой глаза.

Она заботливо поддерживала и страховала миску, пока Бермята нёс её ко рту. Двигая острым кадыком, он принялся пить. Иногда капли текли мимо и скатывались по бороде. Когда осталась третья часть от налитой воды, Драгана придержала посудину:

— Довольно, батюшка, оставь для умывания.

Она сама промыла ему глаза, после чего они с Хвалиславой снова приложили к ним свои ладони, полные золотого света Лалады. Одна целительница — хорошо, а две — лучше, подумалось Веселинке, зачарованной этим мягким, обволакивающим сиянием, струившимся из рук женщин-кошек.

— Ну, как? — опять спросила матушка Владина, которая, затаив дыхание, наблюдала за лечением.

— Вот уже и обоими глазами тени вижу, — уверенно ответил Бермята. — А денёк сегодня солнечный.

Яркие лучи струились в окна, и вышивка на кафтанах белогорских жительниц мерцала и переливалась. Драгана улыбнулась Веселинке, а та с горячей благодарностью сжала руку избранницы.

Девочки радовались подаркам и примеряли обновки, а матушка Владина разложила на столе вкусные гостинцы.

— Ох, какой нынче стол у нас! Ну, коли так, то не откажитесь разделить с нами трапезу, гостьи желанные!

Были тут и пышные белогорские калачи, обсыпанные льняным семенем и маком, и ватрушки творожные, и блины, липкие от медовой пропитки, и пироги с сушёной земляникой, и вишня в меду, и сметана, и гусь запечённый... Заглянув в судок с нарезанной тонкими ломтиками солёной сёмгой, матушка Владина покачала головой:

— Ах, роскошь-то какая...

Это были припасы из корзины Драганы. Хвалислава принесла запечённую баранью ногу с душистыми травами, сладкую пшеничную кашу с мёдом и орехами, большую головку белого козьего сыра, овсяные лепёшки и кувшин козьего молока. На середину стола она водрузила сдобный каравай, а на лавку у стены — полуведёрный бочоночек выдержанного хмельного мёда.

— Без мёда — стол не стол и праздник не праздник, — сказала она.

Сами женщины-кошки едва пробовали своё угощение, больше следили за тем, чтобы хозяева и их дочери ели досыта. У девочек при виде этих великолепных яств глаза разгорелись и слюнки потекли. Это было настоящее пиршество. Драгана, намазав овсяную лепёшку вишней в меду и сметаной, поднесла её Веселинке:

— Кушай, горлинка моя.

Такой вкуснятины Веселинка в жизни не пробовала. Девочки уплетали калачи с молоком и кашей, соблазнились и душистыми земляничными пирогами, а от гуся, поделенного на всех, остались только косточки.

Зрение Бермяты с каждым днём восстанавливалось. Семь раз женщины-кошки вливали в его глаза свет Лалады, а промывания водой из Тиши он делал ежедневно трижды — утром, днём и вечером. На четвёртый день он различал уже не только свет и тень, но и смутные очертания предметов, на пятый предметы стали чётче и обрели цвета, а на восьмой день Бермята видел так же ясно и остро, как в молодости.

— Не знаю, как и благодарить вас, кудесницы белогорские! — чуть не плакал он, кланяясь Драгане и Хвалиславе в пояс. — Вы не просто зрение моё восстановили, вы жизнь мою мне возвратили!

Вливания света Лалады благотворно сказались и на общем его состоянии здоровья. Бермята помолодел лет на пятнадцать, из кудрей исчезла седина, только несколько серебряных волосков остались в бороде и усах; плечи, ссутулившиеся за годы вынужденного бездействия, расправились, движения наполнились упругой силой и стремительностью, а голос звенел, как у юноши. Чистыми и ясными, прозревшими глазами всматривался он в лица дочерей, глядел на супругу, и слёзы счастья увлажняли его ресницы.

Ему не терпелось скорее вернуться к работе, и вскоре он уже трудился как раньше, не утратив своего мастерства. Сердце Веселинки наполнялось радостью при виде ожившего, возродившегося отца, который рьяно взялся за своё дело и уж больше не тосковал: некогда стало. Его глаза сияли молодым блеском, когда он с удовольствием занимался своим ремеслом.

— Не забыли руки своё дело! — радовался отец.

Счастлива была и матушка Владина. Сколько и она выстрадала, глядя, как её супруг медленно угасает в плену у недуга! Сердце и душа обливались кровью и слезами горькими... А теперь и она как будто помолодела вместе с ним, преобразилась: стала чаще улыбаться, сил прибавилось, потускневшие было глаза вновь засияли. Вот уж воистину — горе старит человека, а счастье исцеляет.

Облетали лепестки с белых нарядов яблонь-невест, усыпая собой землю, точно снегом. Свадьбы обеих сестёр с их избранницами были, по обыкновению, назначены на осень, а летняя пора отводилась им, чтобы получше друг друга узнать и крепче полюбить. Впрочем, Веселинка уже сейчас чувствовала: огонёк, который зажёгся в её душе — настоящий. С помощью кольца переносилась она вместе с Драганой в Белые горы; гуляли они по цветущим лугам, любовались серебряными водопадами, сидели у бездонно-синих озёр, а порой манили их тенистые и таинственные лесные тропинки. Очарованная красотой Белых гор, Веселинка влюблялась в этот благословлённый Лаладой край всё больше.

Дом Драганы стоял на опушке леса. Построен он был добротно, из камня, и имел две части: верхнюю — жилую, а нижнюю — хозяйственную. Наверху были спальни, трапезная комната, горница, светёлка, а внизу — кухня и кладовые. Под домом располагался просторный холодный погреб с ледником. Около дома стояли хозяйственные постройки — сарай, хлев для домашней скотины, амбар для зерна, сенник, а чуть поодаль — баня. Жила Драгана вместе со своей родительницей-кошкой, по чьим стопам она пошла, став золотоискательницей. Внешнее сходство между ними было удивительное: матушка Бронуша — вылитая Драгана, только старше на несколько десятилетий. Разговаривать она не любила. Оставалось только гадать, происходила ли её молчаливость и замкнутость оттого, что жила она почти как отшельник, возле леса, в нескольких вёрстах от села Золотой Ключ, или же — напротив, поселилась обособленно из-за своей нелюдимости.

Впрочем, угрюмой родительница Драганы не казалась. На Веселинку она глядела приветливо, с тенью улыбки и ласковыми лучиками в уголках глаз. Драгана по сравнению с ней была куда разговорчивее.

Веселинка долго не решалась спросить, где другая родительница её избранницы.

— Матушка Бронуша — вдова, — сказала Драгана. — Я тебе потом как-нибудь расскажу.

Сердце девушки вздрогнуло, почувствовав, что за этими словами крылась какая-то грустная история.

Мысль Веселинки о связи занятия Драганы с цветом её кудрей подтвердилась. Кошки-старатели действительно обладали волосами редкого, солнечно-жёлтого, мерцающего оттенка. В отличие от оружейниц и кошек-рудокопов, они не носили особую причёску: их принадлежность к лону Огуни, хозяйки недр и земных сокровищ, выражалась именно цветом волос. Если взять слиток золота и приложить к нему прядь кошки-старательницы — не отличить одного от другого. Золотоискательницы обладали даром видеть землю насквозь и таким образом находить места, где залегает этот драгоценный металл, и способность эта передавалась по наследству.

Одну пятую часть добытого золота кошки-старательницы могли оставлять себе, а остальное были обязаны сдавать в белогорскую казну. Но так работали государственные золотоискательницы на службе у княгини, а были ещё и те, кого нанимали знатные женщины-кошки с разрешения государыни на милостиво предоставленных ею участках. Вторые отдавали большую часть добычи своим нанимательницам, а меньшую брали себе как плату за труд. Тут уж размер вознаграждения был договорной. Всё держалось на честности. Попытка скрыть добычу от учёта без последствий не осталась бы: особо алчных могла невзлюбить сама Огунь и лишить дара, а то и похуже наказать. Богиня не жаловала тех, кто кривит душой и грабительски относится к её владениям, потому и придерживались белогорские старательницы особых правил чести.

Драгана и её родительница состояли на государственной службе. Работали они когда вместе, а когда по очереди: домашнее хозяйство тоже требовало внимания. Женщины-кошки держали коров, коз и птицу, сеяли жито, а у ручья у них был садик, где росли овощи и несколько плодовых деревьев.

— А почему село называется Золотой Ключ? — спросила Веселинка.

— Оно выросло вокруг ручья, дно которого состояло полностью из золотого песка, — рассказала избранница. — За века всё золото, конечно, уж выбрали, только название и осталось.

Они гуляли по берегу этого ручья с прозрачной, как хрусталь, водой, сверкавшей на солнце. Вокруг колыхались высокие колокольчики, невинно и застенчиво покачивая синими чашечками... Присев на корточки, Драгана опустила руку в холодную воду, поскребла дно, а когда вынула, на её пальцах поблёскивала пара золотых крупинок.

— Вот и всё, что осталось, — усмехнулась она. — А когда-то золото лежало здесь сплошняком... Так и сияло, так и горело жёлтым огнём на солнце сквозь чистую воду! Но это я только по рассказам знаю, сама уж не застала эти времена. Давно это было, много лет минуло с тех пор.

Сидя на берегу, они слушали журчание струй и нежились в пригревающих солнечных лучах. Трава звенела кузнечиковым колдовством, от ручья веяло прохладой, а солнце сверху приятно жгло плечи.

— Ладушка моя, — мурлыкнула Драгана, обнимая Веселинку и нежно прижимая к себе.

Утонув и растворившись в поцелуе, девушка чувствовала себя золотой песчинкой, уносимой потоком воды... Между пальцев струились кудри избранницы, а её тёплые руки скользили по телу, пробуждая в Веселинке жгучие отклики, от которых точно молнии разлетались. Воздыхатели, может, и мечтали бы о таком, но никому из них она не позволила бы ничего подобного. Ещё чего!.. А вот с Драганой таяла, обмирая в сладкой истоме, и ей была готова разрешить всё. Но избранница не спешила: им ещё предстояло пройти обряд принятия Веселинки в лоно Лалады.

Работу Веселинка пока не бросала, помогая отцу. Нужно было копить приданое для следующей в очереди сестрицы, Озарки, которая входила в брачные лета на будущий год, вот она и старалась, как могла. Иногда работа мешала её с Драганой встречам. Случалось порой так, что избранница приходила в её отсутствие, и тогда матушка Владина с досадой укоряла дочь:

— Что ж ты суженую-то свою не балуешь вниманием? Эх, ты... Всех денег на свете не заработаешь, а счастливые денёчки-то убегают!

Веселинка оправдывалась, обещала, что скоро будет передышка. Но когда долгожданный перерыв в работе наставал, горячие трудовые деньки начинались у Драганы. Так они могли не видеться по две седмицы, а то и больше. Но вот свободная пора у обеих наконец совпадала, и они, соскучившиеся друг по другу, спешили на лоно ласковой белогорской природы — на цветущие луга, к озеру, к реке, в лес, в горы. Там они могли без помех насладиться единением, открывая друг перед другом душу и сердце, а белоснежные вершины дышали мудростью и покоем.

Лето подошло к своей макушке, земля щедро разбросала ягодные россыпи. В эту-то чудесную пору и настал решающий миг соседского соревнования — у кого скорее внук появится.

— У Здемилы схватки начались! — взволнованно сообщила матушка Владина.

Она спешила в купеческий дом, чтобы присутствовать при родах дочери, но у калитки её задержала Снегурка:

— Слышь, соседка! У нас Милютка рожает! Готовь бочку мёда, как уговаривались!

Из дома Дерилы и правда доносились крики страдающей родовыми муками женщины.

— Э, соседушка, ещё неизвестно, кто первая разродится — твоя невестка или дочка моя, — прищурилась матушка Владина. — Прости, спешу я к Здемилушке: дитятко у неё уже на подходе!

К ночи Здемила благополучно разродилась сыном — крепким, голубоглазым мальчиком. Едва раздался первый крик младенца, матушка Владина послала девчонку-горничную к Дериле — узнать, как там дела у Милютки. Как ей и наказали, бежала девчонка со всех ног, дабы поскорее принести вести — запыхалась, из сил выбилась.

— Милютка... дочь принесла! — выдохнула она.

— Когда? — ахнула матушка Владина.

— Да вот только что! Когда я туда прибежала, пуповину ещё не отрезали!

— А-а... Ну, ладно. Нашему тогда уж отрезали, — успокоилась матушка Владина, довольная тем, что хоть на несколько мгновений, а всё ж опередили они соседей.

Да вот только как это докажешь? Разница совсем маленькая, временной зазор — с игольное ушко.

— Похоже, ничья у нас, — рассудил Бермята.

Но Дерила не спешил с этим соглашаться:

— Не-е-ет, соседушка, не выйдет! Уговор есть уговор! Выставляй бочку мёда!

— Это ещё с какой стати? — опешил Бермята. — Здемила первая родила, это все подтвердить могут!

— Кто может? — не сдавался Дерила. — Девчонка от купца прибежала, сказала, что ваша уже разродилась, да кто ж ей поверит? Её и подучить могли такое сказать.

— Что-о-о?! — рассердился Бермята. — Обманщиками нас выставить хочешь? Не ожидал от тебя, сосед, напраслины такой! Зачем обиду наносишь?

— Не напраслину, а правду говорю, — гнул своё Дерила.

— У кого и кривда за правду идёт, — в сердцах воскликнул отец Веселинки.

Слово за слово — разругались соседи, чуть-чуть не подрались. Дерила уж до того раздухарился, что к судье хотел Бермяту тащить, чтоб рассудил он их спор, да не вышло. Купец Зворыка, услышав всю эту историю, долго смеялся, а потом велел поставить обоим спорщикам по бочке самого лучшего, выдержанного мёда и поздравить новоиспечённых дедов с радостным событием — да и дело с концом.

А тем временем настала Веселинке пора окунаться в воды Тиши и получать благословение Лалады на брак. Но перед этим отмечался в Белых горах летний День Поминовения, к нему и решили приурочить предсвадебное посещение святилища. Накануне Драгана позвала Веселинку помочь им с матушкой Бронушей приготовить угощение, и ранним утром девушка перенеслась с помощью кольца в дом своей избранницы. Чудесное занималось утро: воздух лился в грудь щемящей свежестью, в ясной тишине птицы пробовали голоса, а на раскрывающихся чашечках цветов алмазами мерцали капельки росы — хоть пей её, как сладкий нектар. Веселинку удивило полное молчание, к которому нарядно одетая кошка-родительница призвала их во время приготовления сытной поминальной каши — кутьи, и Драгана ей после шёпотом объяснила:

— Таков уж обычай в этот особый день: утром полагается соблюдать тишину, а после посещения Тихой Рощи можно разговаривать, но тихонько.

В кашу шла отборная пшеница, сушёная земляника, мак, орехи и мёд. По обычаю, подавалась она на завтрак, после чего все шли в Тихую Рощу. Увидев погружённые в сон чудо-сосны с человеческими лицами, Веселинка ещё долго не могла вымолвить ни слова. Они не напугали её — скорее, повергли в глубокий, благоговейный и светлый трепет. Когда-то эти огромные, могучие деревья были женщинами-кошками, но теперь их больше не заботила мирская суета: они отдыхали душой в сладостном чертоге Лалады.

Служительницы Лалады из святилища Восточный Ключ при Тихой Роще приветствовали Веселинку свадебными песнопениями — негромкими по случаю Дня Поминовения. Их стройные, воздушные фигурки, окутанные плащами длинных волос, тихое журчание золотисто мерцающей воды, погружение в горячую купель и сгусток волшебного света под потолком пещеры — всё это походило на причудливый, сказочный сон, но нет — это была явь, новая удивительная действительность под названием «Белые горы». И Веселинка радостно погрузилась в неё с головой.

В Тихой Роще они встретились с сёстрами матушки Бронуши, которые тоже пришли навестить предков. Они происходили из знатного рода княжеских советниц, а точнее, из его побочной ветви; глядя на этих величавых, богато одетых белогорянок, Веселинка удивлялась, почему матушка Бронуша забралась в глушь, так далеко от своей родни, и жила просто и скромно.

Дома за обедом она всматривалась в сдержанное и замкнутое, но не мрачное лицо родительницы Драганы. Бронуша молча, с лучиками улыбки возле глаз, подкладывала девушке самые лучшие куски. Светлым покоем горных вершин веяла её немногословность, и вовсе не от угрюмости нрава происходило это свойство матушки Бронуши. Веселинка чувствовала это сердцем, но не решалась расспрашивать.

А под конец этого тихого торжественного дня, когда родительница отправилась отдыхать, Драгана рассказала ей историю своего рождения. Они сидели на крылечке под навесом, подняв взоры к мерцающему звёздному небу, высокому и прохладному, и Веселинка уютно устроилась, прижавшись к своей суженой.

— Горлинка ты моя, звёздочка моя ясная, — шептала та, обняв девушку за плечи.

Эти нежные слова остро откликнулись эхом в груди Веселинки, ветерок холодил увлажнившиеся от чувств глаза. Она ещё теснее прильнула, до мурашек утопая в объятиях Драганы и улавливая тепло её дыхания.

— А почему вы с матушкой Бронушей тут одни живёте? — осмелилась наконец спросить Веселинка.

Драгана помолчала, глядя вдаль, на снежные шапки гор, окутанные сонной дымкой сумрака.

— Печальный это рассказ... Ну, так и быть, слушай.

...В своё время матушка Бронуша встретила суженую — девушку по имени Весанка. Встретились они так же, как мы с тобой — на Лаладиной седмице, посреди светлого праздника весны и любви. Очи у Весанки были синие, словно колокольчики вдоль ручья Золотой Ключ, а душа чистая и прекрасная, как белая голубка. В косу свою русую она вплетала цветы полевые, а когда песню заводила, все птицы певчие смолкали — слушали и учились. Всё ладно у них с матушкой Бронушей складывалось: встреча, помолвка, а потом и свадьба. Ясной и безоблачной была их любовь — надышаться, налюбоваться друг другом не могли, души друг в друге не чаяли. И вот почувствовала Весанка, что дитя под сердцем носит. Убедившись в этом, она тотчас обрадовала этой вестью свою супругу. Та тоже была счастлива. Ждали они первеницу свою, радовались и ни о чём не тужили.

Повадилась Весанка гулять возле границы Белых гор с Воронецким княжеством. Как известно, нам нельзя пересекать рубеж и вступать в те земли. Конечно, супруга предостерегала Весанку, чтоб та близко к границе не подходила. Но однажды ту поманили прекрасные цветы — целая лужайка, а на ней такой ковёр разноцветный! И давай Весанка цветы рвать да венки плести... И не заметила, как подошла к границе слишком близко.

А по ту сторону рубежа за нею наблюдал Марушин пёс. Звали его Хромко. Молодым парнем он был, когда укусил его на охоте оборотень, и от укуса этого он стал таким же чудовищем. Глаза у псов днём плохо видят, но дело было под вечер, сумерки уж спускались. Смотрел Хромко на Весанку из укромного места, боясь себя обнаружить... Не хотел он её пугать, но в сердце его зажглась страсть к прекрасной Весанке, которую он не мог в себе побороть.

Так полюбилась Весанке эта полянка, что стала она каждый день туда ходить, цветам радоваться. И Хромко по другую сторону границы её поджидал, чтоб любоваться на расстоянии. В тот раз он был неосторожен и показался ей в зверином облике. Испугалась Весанка и лишилась чувств. Хромко нельзя было ступать на землю Белых гор, а потому он не бросился к ней, а скрылся.

От этого испуга навсегда уснуло дитя в утробе Весанки... Не зря люди говорят, что если беременная женщина увидит оборотня и испугается, дитя в её чреве превратится в камень. Надеялась матушка Бронуша, что с ними такой беды всё-таки не случится, но вот подошёл срок родов, а схваток нет. Тихо было в утробе, не билось сердце дитятка. Ясно стало, что неживое дитя Весанка носит.

Даже слёзы не лились, пересохли — так велико было их горе. Пошли они к девам Лалады в Тихую Рощу и просили хоть чем-нибудь помочь. А чем тут уже поможешь? Одно было ясно: покуда неживой плод внутри, не видать им других детей. Чтобы изгнать его из утробы, дали Весанке девы Лалады вырвень-траву и наказали заваривать и пить трижды в день.

Всё сделала Весанка, как девы говорили, но не помогла трава. Только боль от отвара её скручивала, но плод не изгонялся. Снова пошли матушка Бронуша с Весанкой к девам и попросили другое средство. А те говорят: так мол и так, уж если вырвень-трава оказалась бессильна, никакая другая и подавно не поможет. А помочь, пожалуй, могло только одно — новое потрясение, равное по силе тому, что и вызвало замирание плода во чреве. Но какое? Чем можно было так напугать Весанку?

Пока матушка Бронуша ломала голову, в снах к Весанке начал приходить пригожий юноша — темнокудрый, с печальными глазами. Назвал он своё имя — Хромко, а потом повинился в том, что он и стал причиной беды Весанки... Признался он ей и в своей любви. Просил он прощения и слёзно клялся, что не желал умышленно причинить Весанке вред. Всему виной было лишь то, что он — Марушин пёс, коим стал не по своей воле. Тронули сердце Весанки его слова, поверила она в их искренность. Простила она его, потому что была чиста и светла душой, как белая голубка. Более того, всем сердцем она ему сострадала и сокрушалась о его судьбе.

Снова явившись в сон, попросил Хромко Весанку ещё раз прийти на ту полянку, где она в первый раз увидела его и испугалась. Ещё сказал он, чтобы она сплела венок и надела ему на голову, а когда это нужно сделать, Весанка сама поймёт. Уверял он, что знает, как ей помочь. «Это как раз то, что тебе нужно», — говорил он.

И Весанка пришла. Сплела она венок, поджидая парня. Подняв взгляд, увидела она по ту сторону границы страшное чудовище — Марушиного пса. Но глаза его она узнала. Эти глаза она видела во сне.

А оборотень пересёк рубеж и ступил на землю Белых гор. Он знал, что за этим последует. Не успел он приблизиться к Весанке, как появились кошки-пограничницы, оберегавшие западные рубежи. У них был приказ: увидев Марушиного пса, стрелять без жалости и без предупреждения. А тут ещё Весанка... Всё выглядело так, будто оборотень угрожал ей. Натянули воительницы из пограничного отряда свои тугие луки и выпустили стрелы в Хромко.

Пронзённый белогорскими стрелами, он упал на землю у ног Весанки уже в человеческом виде — в облике того пригожего юноши, который приходил к ней в сны. Жить ему оставалось считанные мгновения, только и успел он поглядеть на Весанку в последний раз и улыбнуться. Закричала Весанка, заголосила, словно не ему, а ей утробу стрелами пронзили. Упала она на колени возле Хромко и, орошая его лицо своими слезами, надела ему венок. Как только цветы коснулись его лба, тело Хромко обратилось в прах: так действует белогорское оружие на оборотней.

Кошки-пограничницы подняли Весанку и понесли прочь от этого места, а она всё кричала. Это и было то потрясение, о котором говорили девы Лалады. Хромко обеспечил ей его, погибнув у неё на глазах. Сделал он это ради неё, чтобы ей помочь.

Дома у неё начались схватки, и вышло из её утробы дитятко — твёрдое, как камень. Страшненькое оно было: тельце маленькое, сжавшееся калачиком, ручки-ножки тоненькие, а головка — огромная. Хлынула кровь, которую ничто не могло остановить, и вместе с нею вытекла из Весанки жизнь...

Драгана умолкла, и в звенящей звёздной тишине Веселинка сглотнула горько-солёный ком, больно застрявший в горле.

— А как же ты появилась на свет? — тихо и глуховато спросила она.

Драгана, смотревшая в звёздные глубины, перевела грустновато улыбающийся взгляд на девушку.

— После смерти своей ладушки матушка Бронуша так и жила одна здесь, в этом доме. Родные ей советовали найти кого-то — хотя бы какую-нибудь деву-вековушу или вдову, но она даже думать об этом не хотела. Никто, кроме Весанки, ей не был нужен. Но ей очень хотелось детей. Хотя бы одно дитя — утешение для скорбящего сердца... И однажды, зарывшись пальцами в золотой песок, взмолилась она: «Силы земные, силы небесные — все, какие только слышат меня! Прошу вас, пошлите мне дитятко...» Так горяча и горька была её мольба, что в земле что-то гулко прогремело и загудело, как колокола огромные. А спустя короткое время в дом постучалась странница — женщина-кошка в красном кафтане и с золотыми волосами...

— Точь-в-точь как ты, да? — улыбчиво встрепенулась Веселинка.

Драгана усмехнулась, обнимая её и поглаживая по плечу.

— Незнакомка попросилась на ночлег. Матушка Бронуша впустила её, обогрела и накормила, спать уложила. А ночью проснулась оттого, что кто-то ласкал её, но при этом она не могла пошевелиться, тело не слушалось, а разум был будто дрёмой подёрнут. И сквозь эту дрёму видела она незнакомку с золотыми волосами: глаза сияли, как угольки, а дыхание обжигало, как плавильная печь. На красном кафтане плясали язычки пламени. Когда матушка Бронуша пробудилась, незнакомки уже и след простыл, только на груди ныл ожог — след от ладони. А вскоре моя родительница поняла, что зачала дитя. Кто была та незнакомка, она так и не узнала. Она выносила и родила меня, а та отметина у неё так и осталась.

Задумчиво улыбаясь, Драгана щёлкнула пальцами, и на её раскрытой ладони заплясал огонь — маленькие, озорные рыжие язычки. Она сжала кулак, и они погасли.

— Я знаю! — ахнула Веселинка. — Я знаю, кто это был! Это Огунь... Это она пришла под видом странницы, исполняя просьбу твоей матушки! Ты — её дочь!

История эта запала ей в душу так глубоко, что она ещё долго не могла прийти в себя. Ей даже снились кошмары: Марушины псы, окаменевшие младенцы... Будто у неё самой рождается такое «каменное дитя». Веселинка не ожидала от себя такой впечатлительности. А в том, что Драгана — дочь Огуни, она не сомневалась. Удивительная избранница ей досталась!

— Ты — огонь, я — дерево, — рассуждала она, когда они с Драганой лежали в обнимку на берегу ручья, греясь на солнышке. И засмеялась: — Огонь уничтожает дерево. Как же нам быть?

— Смотря как с огнём обращаться, — мурлыкнула женщина-кошка, играя прядками её распущенных волос. — Он ведь и готовит пищу, и согревает в студёную погоду.

— Хм, может, мне попробовать испечь на тебе пироги? — фыркнула девушка.

— Если как следует меня раззадорить, почему бы нет? — И Драгана заурчала, нежно кусая её за уши и щекоча.

Она и впрямь была горячая — гораздо теплее, чем кто бы то ни было. Веселинка любила прижиматься к ней покрепче прохладными вечерами на исходе лета, а когда поплыли сырые осенние туманы, она и вовсе бы никогда не отрывалась от избранницы.

— Мрр, мрр, радость моя, — урчала Драгана, обжигая ей дыханием шею.

В один из таких туманных вечеров, перекинувшись в кошку и свернувшись в пушистое ложе, она баюкала Веселинку на себе. Проваливаясь в уютную дрёму, девушка сквозь сон почувствовала, как ноги ей укрывает мохнатый кошачий хвост.

— Киса моя родная, — пробормотала она, перед тем как уснуть, и слабеющей рукой почесала огромного зверя за ухом.

Ответом ей было тёплое утробное «мрррр».

Ей опять приснилось каменное дитя — жуткий крошечный истукан с тщедушным тельцем и несоразмерно огромным черепом с пустыми глазницами. Горе и ужас были такими острыми, такими явственными, что Веселинка испустила безысходный, истошный звериный вой...

Впрочем, наяву вой оказался глухим стоном, а вот слёзы были настоящими. Они горячими солёными струйками катились по щекам и падали в густой кошачий мех.

«Лада! Родная! Что такое, голубка моя?» — раздался знакомый мурчащий голос в её голове.

Всхлипывая и содрогаясь от отголосков сна, Веселинка изо всех сил обняла кошку и уткнулась в неё.

— Драганушка, киса, пушистенькая моя, мордочка моя... Я так люблю тебя, — бормотала она.

Её обнимали уже человеческие руки: перекинувшись, Драгана прижала её к груди и осыпала поцелуями.

— Ты чего, горлинка?

— Да так... Глупости, — сквозь всхлипы улыбнулась Веселинка. — Сон дурацкий.

Шурша золотыми крыльями из осенней листвы, прилетела свадьба. Сыграли её два раза: сперва в родительском доме у Веселинки, а потом в Белых горах. Торжество получилось с размахом, гуляла вся улица — и, конечно же, семейство Дерилы опять ухитрилось присоседиться. Праздновали одновременно четыре бракосочетания: Драганы с Веселинкой, Вычени с Хвалиславой, а также двух Дерилиных дочек с их белогорскими сужеными.

Уже на правах супруги поселилась Веселинка в уединённом доме Драганы. Потрескивал огонь в семейном очаге, пеклись пироги, жарились блины, а уж рыбу Веселинка готовила чаще всего, потому что кошки её очень любили. Теперь она носила рубашки с белогорской вышивкой, шитые бисером сапожки, а в стужу её грела шубка из чернобурки. Зимой по мёрзлой земле кошки-золотоискательницы не работали, и времени для охоты было предостаточно. Они добывали пушного зверя на шубки для сестриц Веселинки, которым приходилось в морозы выходить на улицу по очереди, потому что у них было всего три овчинных полушубка на всю семью. Кутались в сто одёжек, тогда как этот многослойный, как капуста, наряд могла бы заменить одна добротная шуба.