Предсказание по таблетке

Глава 1

Никто не считает, что жизнь предсказуема, однако в мистическое начало мало кто верит. Не верила в него и я. Какая тут мистика, если схема — одна: родился, учился и так далее. К весне 1992-го мне было двадцать три, и мои анкетные данные умещались в три строчки: родилась в Москве, окончила французскую спецшколу, затем — филфак. До стадий под условным названием «так далее» я еще не дожила. И все-таки в моей схеме был сбой: в семнадцать лет я потеряла отца, а полгода назад — маму.

Я осталась одна, и в нашей когда-то уютной квартире стало тоскливо и пусто. В книжном шкафу стояли мамины альбомы, на фортепьяно лежали мамины ноты, в шкафу — мамины платья. Все напоминало о ней.

Тяжелее всего было вечером. Чтобы развеяться, я выходила в Лялин переулок, далее — по привычному маршруту: Подсосенский, Воронцово Поле, бульвар, Покровка, Малый Казенный, опять Лялин, знакомый каштан. Круг замыкался, я шла домой, и мне казалось: жизнь кончилась.

Однако случилось так, что судьба вывела меня на поворот и посадила около него старуху. Хотя не совсем так! Старуха сидела около моего подъезда. Маленькая, худая, в нелепой широкой юбке, пыльных ботинках, на голове — желтый вязаный шарф. Ни дать ни взять — нищенка! В тот вечер я возвращалась с прогулки и, остановившись у скамейки, стала искать ключи. Старуха встрепенулась и переместилась поближе. Почувствовав пронзительный взгляд, я оторвалась от сумки и посмотрела в ее сторону. Какое удивительное лицо! Узкий с горбинкой нос, широкие скулы, тубы, похожие на вывернутые лепестки, огромные миндалевидные глаза. Казалось, в ее чертах присутствуют признаки всех рас.

— Сядь! — приказала старуха.

Не попросила, не предложила, а именно приказала. Я опустилась на скамейку.

— Это хорошо, что поставила крест, хорошо!

Старуха скривила рот и добавила:

— Камень есть камень, слишком давит!

Я вздрогнула. На меня повеяло могильным холодом.

— А мать тебе надо отпустить! Она уже далеко, путы ей ни к чему!

Глаза наполнились слезами, и я всхлипнула. Старуха вздохнула и полезла в карман.

— Не одиночество хуже всего, а неопределенность. Все беды — от нее. Вот погадаю, и успокоишься.

Она вытащила лист бумаги и положила его на землю. Кроме небольшой таблицы, заполненной цифрами, на листе ничего не было.

— На, пожуй!

Не знаю откуда, но в моей руке оказался кусок хлеба. Безвольно засунув его в рот, я стала жевать.

— Старое гадание, издалека пришло! Поди уж, и забыли про него.

Она перехватила мой взгляд и забормотала:

— И понеслась, полетела, змеей зашуршала, а впереди — топь! Перескочила, закликала, крылами захлопала и поднялась!

Я почувствовала на себе цепкие пальцы и перестала жевать.

— Плюнь! — крикнула старуха.

Мякиш полетел на землю, и на него тут же опустился пыльный каблук.

— Вот и таблетка. Теперь кидай.

— Куда кидать?

— В квадраты, голубушка, куда же еще!

«Таблетка» подпрыгнула в моей руке и упала.

— Десять, — хрипло сказала старуха. — Это еще ничего.

Она широко расставила ноги и, устремив взгляд на таблицу, скороговоркой начала:

— Мужчина, книги, много книг. Вот и ты, глупая! Попалась ему, теперь служи! Тоска, годы идут, и нет ничего! Осталась с пустотой.

Старуха подняла «таблетку» и, протянув ее мне, приказала:

— Снова кидай!

«Таблетка» упала на второй квадрат, и голос старухи повеселел.

— Хорошо, очень хорошо! Все-таки его встретишь. Только накоротке, совсем накоротке. Полоса — узкая, небольшая, на ней — счастье. Счастье — и тебе, и ему. Однако болезнь, и все! Но ты не горюй, с тобой останется детство! Из него оно и придет.

Неожиданно старуха сникла и, горестно вздохнув, прошептала:

— Давай, еще раз — в последний!

Я высоко подбросила «таблетку», и она, сделав вираж, опустилась на квадрат сорок пять. Старуха разволновалась и, стащив с головы шарф, отбросила его на край скамейки.

— Приехали! И чего тебя туда понесло! Жила бы себе спокойно, аи нет! А он-то, гляди: вырядился, как павлин! А ведь сплошное гнилье!

Она погрозила кому-то неведомому палкой и уже спокойней продолжила:

— Однако тень рядом! Побережет тебя.

В моей голове царил хаос.

«Осталась с пустотой. Все-таки встретишь! Сплошное гнилье! Тень рядом!» Обрывочные фразы пронзали мозг и несли с собой множество загадок. Я смотрела на таблицу и пыталась сосредоточиться.

«Мужчины, загадочная она, и все это как-то со мной связано».

Размышления прервала старуха.

— А ты много не думай! Послушала и забудь!

Она встала и, тщательно отряхнув юбку, добавила:

— Вот и освободилась!

«Освободилась? От чего?»

Однако спрашивать не хотелось, хотелось одного — спать. Я словно впала в сомнамбулическое состояние, и в тот момент своей воли у меня не было.

— Теперь проводи!

Тяжело опираясь на палку, старуха пошла к арке, я — за ней. Около арки она остановилась.

— Прощай, голубушка! Может, когда и свидимся.

Я прислонилась к стене. По переулку шли люди, ехали машины. Но все это — серое, безликое, туманное. Казалось, это другая жизнь. В той, в которой жила я сейчас, была только старуха. Хотя нет! Рядом — два ярких пятна. Одно из них — джип. Машина притормозила около арки, и я услышала музыку, женский глуховатый смех; почувствовала запах сигарет, дорогих духов. Другое пятно — пожилой мужчина. Он остановился около старухи и спросил дорогу. На нем — коричневый замшевый пиджак, бежевые отутюженные брюки, в руках — большая трость. Трость была такой элегантной, что, несмотря на заторможенное состояние, я ее запомнила: отполированное дерево, ручка из слоновой кости с причудливой резьбой.

Не помню, о чем они говорили, в памяти зацепились последние фразы.

— В Москве я впервые, еще не освоился.

— Знаю, милок! Знаю!

— Хочу в церковь зайти, Яковоапостольскую.

— Рядом уже: налево повернешь и увидишь.

— Спасибо!

— Иди с Богом!

Старуха проводила мужчину взглядом, затем завернула за арку и скрылась. Постояв пару минут, я поплелась домой. На скамейке висел шарф, рядом валялся листок с таблицей. Я подняла его и увидела: среди цифр, расположенных в девять столбцов и пять строчек, три — будто бы выжжены.

— Десять, два, сорок пять, — прошептала я и, засунув таблицу в карман, отправилась спать.

На следующий день на меня снизошел покой, а вместе с ним — несвойственная мне деловитость. Вспомнив мамино желание, я решила поступать в аспирантуру и стала готовиться к экзаменам. Книги, научные статьи, словари — они были моими учителями, советчиками, друзьями. Каждый день я ездила в Ленинку; и библиотечная тишина, шелест страниц, лампы под зелеными абажурами оказались для меня лучшим лекарством.

Я наконец-то расслабилась, и, воспользовавшись моментом, Судьба свела меня с Олегом Александровичем.

Наша первая встреча произошла в библиотеке около стола заказов. Я ждала лифт, поднимавший из хранилища книги. Высокий, атлетичный, лет тридцать пяти — сорока мужчина стоял рядом и заполнял бланки. Взглянув на листки, я увидела незнакомые слова: «Асимптотика. Интегралы и ряды».

Я с интересом посмотрела на соседа. Мужчина протянул библиотекарю бланки и повернулся ко мне в профиль.

«Похож на римского сенатора, правда, несколько тяжеловат подбородок», — подумала я.

Почувствовав взгляд, он вопросительно посмотрел на меня близорукими глазами, и по лицу пробежала тень.

— Я нарушил очередь? — спросил он.

— Нет, нет! Свой заказ я уже сдала.

— У вас — проблемы?

— Нет! То есть, да, — ответила я и смутилась.

Мужчина пожал плечами и отвернулся.

— Девушка, ваши книги уже пришли. Забирайте!

Поспешно собрав книги, я направилась в читальный зал. В зале — два свободных места: одно — у двери, другое — в углу. Я подошла к угловому столу, вывалила на него книги и посмотрела на соседний. Он был завален книгами и научными журналами. Хозяин, по всей вероятности, отправился на перекур или в столовую. Я стала просматривать нужные статьи и не заметила, как прошло три часа. Решив перекусить, я поднялась из-за стола. Мой сосед — тоже.

«Да это математик из очереди!»

Мужчина пошел за мной.

«Неужели решил познакомиться?»

Признаюсь, эта мысль не вызвала раздражения.

— Простите мою назойливость, но, как это ни банально, мне бы хотелось…

Я обернулась. В серых глазах — беззащитность и некоторая растерянность. По-видимому, мужчина был смущен.

— Не в моих правилах знакомиться на ходу, — опять заговорил он, — но…

— Рита, — коротко представилась я.

— Олег Александрович.

Казалось, он облегченно вздохнул. Войдя в столовую, мы направились к стойке с комплексными обедами.

— Позвольте задать вопрос, — я прервала затянувшуюся паузу и повернулась к новому знакомому.

— Слушаю.

— Совершенно случайно видела ваши бланки. Одно слово запало в память и не дает покоя.

— Готов помочь.

Олег Александрович достал из кармана белоснежный платок и аккуратно вытер узкие губы.

— Это слово — «асимптотика». Что оно означает?

— Извините, вы кто по специальности?

— Филолог.

— Ваш интерес очевиден. В переводе с греческого «асимптота» — это «несовпадающий». Если посмотреть на слово с точки зрения математика, это бесконечная кривая, стремящаяся к прямой.

— Кривая, стремящаяся к прямой, — повторила я.

— Вот именно!

Олег Александрович посмотрел на пустые тарелки и предложил:

— Не хотите ли прогуляться?

— Согласна!

Мы вышли к Александровскому саду.

— Вернемся к нашему разговору, — пытаясь подстроиться под мой шаг, сказал Олег Александрович. — Асимптотическая формула связывает сложную функцию с более простой.

Увидев на моем лице растерянность, он улыбнулся.

— Мистеру Икс соответствует определенная мисс Игрек. Представили?

— Более или менее.

— Вот и хорошо.

Он остановился, поднял ветку и нарисовал на дорожке крест.

— Допустим, это — две оси. На каждой находится бесконечное множество точек. На горизонтальной — точки мистера Икс, на вертикальной — мисс Игрек. «Как бы нам встретиться?» — думают они.

— Разве это возможно?

— Почему бы и нет?

Олег Александрович нагнулся и дополнил рисунок. Жирная косая линия пересекла крест и убежала в траву.

— Вот посмотрите. Точка мистера Икс решила попутешествовать. Она добежала до косой линии и остановилась. В этот момент мисс Игрек дает команду.

— Кому?

— Некой определенной точке.

— А почему определенной? — удивилась я.

Мне было непонятно.

— Может быть, «прогуляться» решила какая-нибудь другая точка.

— Зачем устраивать бардак? — возмутился Олег Александрович. — К косой линии будет стремиться только та, которая соответствует точке мистера Икс.

— И что дальше?

Объяснение Олега Александровича завораживало. В его словах я чувствовала не математический, а житейский смысл, можно даже сказать — определенную философию.

— А дальше все просто. Точка Игрек «добежит» до линии и «сольется» с точкой Икс. Они станут одним целым. То же самое произойдет и с другими. Все они найдут пару и займут свои места на графике.

— И будут вместе, — заметила я.

— Да, вместе, — согласился Олег Александрович.

Искоса взглянув на меня, он добавил:

— Надо только учесть, что каждой мисс Игрек будет соответствовать строго определенный мистер Икс.

— Поняла. Не любой, а тот, который находится в зависимости.

— Совершенно верно! — обрадовался он. — Математика — это наука о строгом соответствии! Здесь не может быть хаоса. Одно соответствует другому, а между ними — строгие законы и логические связи.

Впоследствии этот крест я вспоминала не раз. Время от времени его пересекала жирная косая линия, и к ней устремлялись множество маленьких точек. Они сливались друг с другом и, расположившись на линии, повторяли одну и ту же фразу: «Одно соответствует другому, одно — другому». В этой фразе была настоящая, я бы даже сказала «сермяжная» правда, и в то же время… В то же время мне все чаще и чаще хотелось взять ветку и разворошить точечный порядок. Я даже представляла, как это будет — нет строгих осей, жирной косой линии и множества точек. На дорожке лежит песок, и каждая песчинка — сама по себе, свободна и независима.

Однако эти мысли возникли позже, а тогда… Тогда мне было двадцать три, и рядом со мной появился человек, который мог все объяснить.

Мы стали встречаться. Степенные разговоры, которые так любил Олег Александрович, успокаивали и возрождали интерес к жизни. Я училась мыслить логически и получала ответы на многочисленные вопросы. Моя излишняя эмоциональность подавлялась спокойными рассуждениями; грезы, не успев поднять «голову», утопали под слоем четкой информации. Я вошла в запрограммированное русло и тихо по нему поплыла.

Поведение Олега Александровича было безукоризненным: любезен, внимателен, интеллигентен. Он был похож на ходячую энциклопедию. Что ни спроси — ответит; о чем ни заговори — знает. Его ненавязчивое ухаживание, неторопливая манера общения вылечили мои душевные раны, и вскоре я предложила ему жить вместе. Он не возражал, и в течение нескольких дней переехал с Фрунзенской набережной, где жил вдвоем с мамой, ко мне — в Лялин переулок.

Глава 2

Мама Олега Александровича, Татьяна Леонидовна, была театральным критиком и любила поговорить об актерах и драматургах. Будучи у нее в гостях, мы часто встречали чету Муровых, и порой казалось, что наша компания походит на участников небольшого литературного салона. Анна Семеновна и Валерий Алексеевич Муровы могли говорить долго и о чем угодно. Так, например, однажды разговор зашел о чае. Татьяна Леонидовна поставила на журнальный столик изящные чашки из китайского фарфора и, разливая зеленый чай, сказала:

— Зеленый чай сейчас в моде. Признаюсь, я не сразу к нему привыкла.

— Экзотика! — воскликнул Валерий Алексеевич и причмокнул толстыми губами.

— Олег говорит, зеленый чай — мягче, в нем много витаминов, но, знаете ли… многолетняя привычка пить черный чай дает о себе знать.

— Да, да! В нашем возрасте трудно менять привычки, — вступила в разговор Анна Семеновна. — Головой понимаешь: полезно, ан нет! Рука тянется к маслу, сырокопченой колбасе и традиционной заварке.

— Все это так! Однако в нашем возрасте надо прислушиваться к мнению диетологов. С их легкой руки зеленый чай сейчас очень популярен! Я читала, что в нем нет калорий, а тонизирующий эффект — очень высок.

— Что вы говорите! Никаких калорий? — вскрикнул Валерий Алексеевич и повернулся к жене. — Не мешало бы и нам, Аннушка, перейти на зеленый.

— Право не знаю!

— А вы попробуйте «Зеленую жемчужину», — вступил в разговор Олег Александрович. — Я рекомендовал его и маме, и Маргарите.

Он тепло посмотрел сначала на мать, затем на меня и продолжил:

— Этот чай растет в Китае, и порой его называют «Жемчужиной дракона».

— Как романтично! — закатил глаза Валерий Алексеевич. — Люблю, когда обеденная церемония сопровождается легендами.

— В данном случае, Лерочка, не обеденная, а чайная, — заметила Анна Семеновна.

— Не спорю, не спорю!

Валерий Алексеевич повернулся к жене и поцеловал ей ручку.

— Но почему же «Жемчужина»?

— Наверное, потому, что молодые побеги скручивают в маленькие шарики, — ответил Олег Александрович.

— Ты говорил, что внутри этих шариков находятся распустившиеся почки, — добавила Татьяна Леонидовна.

— Да, так мне рассказывал продавец.

— Олег покупает чай только в спецмагазинах. Он не любит подделок.

— Кто же их любит, любезная Татьяна Леонидовна! Другое дело, не все могут отделить зерна от плевел.

Валерий Алексеевич взял очередное пирожное и продолжил:

— Вы уж извините меня, Олег Александрович, а я скажу. Такого светлого ума, как у вас, не встречал! Нет, не встречал!

— Помилуйте, так и захвалить можно! — воскликнула Татьяна Леонидовна. — Начали с чая, а закончили умом.

— Что есть, то есть, Татьяна Леонидовна! Не Постесняюсь милой барышни, которая, к слову сказать, украшает наше чаепитие, и выскажу свое мнение: Олег Александрович — выдающийся ученый!

— Давайте поговорим лучше о чае, — улыбнулся Олег и положил в тарелку Валерия Алексеевича три пирожных.

— Спасибо, друг мой. Слаб я на сладкое, ох как слаб! Анна Семеновна не даст соврать.

— Будем считать, что это — твой единственный недостаток, — заметила Анна Семеновна, поправив салфетку на коленях мужа.

— Я вам не рассказывала, кто Риточкины родители? — поменяла тему Татьяна Леонидовна.

— Интересно, интересно!

Валерий Алексеевич стряхнул крошки и умиленно посмотрел на хозяйку.

— Ритин папа — знаменитый летчик-испытатель, мама — искусствовед.

— Что вы говорите!? А как имя-отчество вашего батюшки? — обратившись ко мне, спросил Валерий Алексеевич.

— Владимир Максимович Белых, — ответила я.

— С удовольствием познакомился бы.

— Он погиб, когда мне было семнадцать.

— Как это ужасно! — Анна Семеновна в волнении вскинула пухлые ручки.

— Маргарита имела славных родителей, — продолжил разговор Олег Александрович. Он сделал ударение на слове «славных» и посмотрел в мою сторону. — К сожалению, они мало пожили!

— Милая вы моя! Как вам, наверное, одиноко!

Валерий Алексеевич потянулся через стол и сочувственно пожал мою руку.

Я вздохнула. Острая боль уже отпустила, однако чувство утраты еще не прошло.

— Мама Маргариты, Елена Павловна, имела благородное происхождение, — продолжил Олег Александрович и обнял меня за плечи.

Он сидел рядом и прижимался ко мне своим большим телом.

— Она — из рода Лопухиных.

— Боже ты мой! В это трудно поверить!

— Лерочка, то, что ты сказал, — бестактно! — воскликнула Анна Семеновна и строго посмотрела на мужа. — Что значит, трудно поверить?

— Язык — враг! Право, я не думал сомневаться.

— Покойная бабушка Маргариты — урожденная княжна Лопухина, — между тем заметил Олег Александрович.

— Это не имеет никакого значения, — вмешалась я. — О своих корнях я узнала недавно. Мама рассказала бабушкину историю только перед смертью.

— Какая скромность! — Анна Степановна сладко посмотрела на меня.

— Думаю, в своем молчании Елена Павловна была абсолютно права, — проговорила Татьяна Леонидовна. — Разве забыли, в какое время мы жили?

— Как же, как же! Меня, например, при поступлении в институт просили заполнить анкету… — Валерий Алексеевич округлил глаза и сделал паузу. — В одном из пунктов был вопрос: «Ваше социальное происхождение?» «Что это такое?» — в свою очередь спросил я. — «Вы должны написать, кто по социальному статусу ваши родители, — ответила девушка-секретарь. — Например, крестьяне, рабочие или служащие». — «А если мама — служащая, а отец — рабочий?» — «Пишите — рабочий». — «Почему?» — «Тогда у вас, молодой человек, будет больше шансов!»

Валерий Алексеевич доел последнее пирожное и воскликнул:

— Представляете, что творилось!

— Тоже мне, вспомнил! В каком году ты поступал в институт?

Анна Семеновна перевела взгляд с тарелки на мужа.

— Сразу после войны.

— После войны от дворян даже памяти не осталось! Те, кто был вынужден жить здесь, сменили фамилии и постарались забыть о своем происхождении.

— А те, кто не забыл, очутились в ГУЛАГе, — добавила Татьяна Леонидовна.

— Слава Богу, сейчас — другие времена! — Валерий Алексеевич выпрямил спину и обвел присутствующих блестящими глазами. — В наше время благородное происхождение в моде. Я читал, что появились Российское Дворянское собрание и Геральдический Совет.

— Да, да! — перебила Татьяна Леонидовна. — Некоторые мои знакомые даже заказали себе составление генеалогического древа.

— Интересно! Вы тоже изучаете свою генеалогию? — вкрадчиво спросила Анна Семеновна.

— Я? Нет, у меня и других дел много!

Татьяна Леонидовна бросила на Анну Степановну взгляд кобры и обиженно замолкла.

— Что и говорить, проблема есть, — не замечая пикировки дам, заявил Олег Александрович. — Однако если ею заняться, Маргаритиных родственников можно найти.

— К сожалению, у меня здесь никого нет!

— Откуда ты знаешь? Может быть, кто-то и остался, — возразил Олег Александрович. — Не здесь, так за границей.

Не скрою, внимание к моим корням было приятно. Я с симпатией взглянула на людей, сидящих вокруг изящного столика, и благодарно улыбнулась.

— Отыскать родственников — ваш долг, Риточка! — сказала Татьяна Леонидовна. — Долг перед предками!

Она встала с кресла и заходила по комнате. Ее полная фигура излучала такую решительность, что я подумала:

«Несмотря на рыхлость, она очень энергична».

— Надо пораскинуть мозгами, — продолжила Татьяна Леонидовна. — Если постараться, можно найти тех, кто имеет отношение к поиску родственников.

— Вот это правильно! — вскочил со своего места Валерий Алексеевич. — Тогда Маргарита Владимировна будет не так одинока!

— По-моему, она и сейчас не одинока, — одернула мужа Анна Степановна. — У нее есть Олег Александрович.

Я смутилась и покрылась румянцем.

— Очаровательно! Очаровательно! — засмеялся Валерий Алексеевич. — Как тургеневская барышня!

Он внимательно посмотрел на меня и добавил: — Какие у вас тонкие черты лица! Сразу видно благородное происхождение.

Олег Александрович прижался ко мне еще ближе, а Татьяна Леонидовна с гордостью посмотрела сначала на меня, затем на сына.

Глава 3

С тех пор прошло тринадцать лет. Мои родственники не нашлись, Олег Александрович по-прежнему жил у меня, а я, забросив учебу в аспирантуре, стала работать в лицее преподавателем литературы.

За это же время Олег защитил докторскую диссертацию, написал множество научных статей и возглавил отдел в институте теоретической и прикладной математики. Казалось, все хорошо. Однако на подсознательном уровне я понимала: в моей жизни что-то не так.

Я жила устоявшейся и размеренной жизнью. Дом, лицей, подруги — Лялька и Нюта, ежедневное общение с Олегом Александровичем. Я чувствовала, что чего-то не хватает! Тысячу раз я задавала вопрос: «Чего?» Сначала думала: не хватает собственных детей и официального статуса жены. Затем с ужасом для себя поняла: эти проблемы — вторичны. Первична другая — нет любви, настоящей, мужской любви.

Как только я это поняла, моя восторженность куда-то улетела, подобострастие испарилось, а вместе с ними исчезло желание открывать душу и что-то объяснять.

Олег Александрович отреагировал мгновенно. Его взгляд стал напряженным, а критика, направленная в мой адрес, приобрела ядовитый оттенок. Между нами повисла напряженная тишина. Тягучие мысли обвились вокруг моей шеи, и я почувствовала, что задыхаюсь в собственном доме.

— Взрослеешь! — выслушав мои откровения, сказала Нюта.

Лаконичный вывод подруги навел на мысль, что изменения, происходящие во мне, ведут к неизбежному семейному кризису. Я стала по-другому смотреть на собственную жизнь, видеть то, что не видела раньше. В голове появилось бесчисленное количество мыслей, они жужжали, как разбуженный улей, и давали многочисленные советы. Слушая их, я впадала в меланхолию и думала о своей пресной, одинокой жизни:

«Детей нет, с мужем — в гражданском браке, впереди старость».

Однако не говори «никогда»! Второе предсказание старухи уже стучалось в нашу дверь и было готово разворошить мою маленькую семью и привязанности.

Чудеса начались за неделю до Нового года.

Серый рассвет еще вставал над Москвой, за окном были видны только ветки каштана да контуры соседнего дома. Я проснулась в полном миноре и побрела на кухню. Настольная лампа освещала круглый стол, большой холодильник отсвечивал никелированной поверхностью, в кресле сидел Олег Александрович и просматривал утреннюю газету.

— Как настроение? — взглянув на меня из-за газеты, спросил он.

— Ничего, — вяло ответила я и поставила на плиту кофейник.

— Выглядишь ты, прямо скажу, неважно.

— Наступила зима.

— Давно пора! Теперь можно вздохнуть с облегчением: свежий морозный воздух, скрипящий снег под ногами…

— Грязь, перемешанная с солью; ветер, пронизывающий до костей, — продолжила я.

— По-моему, ты не выспалась.

— Зимой мне все время холодно и грустно. Наверное, я типичный метеопат.

— Хм, думаю, тебя надо отнести к другой категории.

Я застыла и вопросительно посмотрела на Олега.

— К категории психически неуравновешенных людей! — неожиданно сказал он и пружинисто встал.

«Ничего себе заявление! Впрочем, как ему угодно!»

Противная слабость разливалась по всему телу, и доказывать, что я психически уравновешенный человек, было лень. Грея руки о чашку, я задумчиво смотрела в окно.

«Вот и каштан замерз. Расставил обледеневшие ветки в разные стороны и просит о помощи».

— Сегодня у меня — напряженный день: заседание в Академии Наук, пара встреч. По всей вероятности, домой приду к семи.

— Поняла, — наливая вторую чашку кофе, отозвалась я.

— Приготовь какое-нибудь мясное блюдо.

— К ужину я собиралась сделать антрекоты.

— Вот и хорошо! Зимой надо лучше питаться. В нашей полосе, чтобы согреться, требуются большие энергозатраты. Думаю, не случайно варят щи на жирном бульоне.

— В твоем возрасте не следует злоупотреблять жирной пищей.

— Что ты имеешь в виду?

— Сам понимаешь, сосуды.

— С сосудами у меня все в норме! — с раздражением сказал Олег Александрович. — Ты лучше со своими сосудами разберись! Посмотришь на тебя утром…

Он достал дубленку и без всякого перехода заметил:

— Хорошая дубленка!

— Да! В ней ты выглядишь респектабельно.

Я уже проглотила второй «комплимент» и была готова продолжить утренний разговор.

— Можно подумать, что без нее я выгляжу нереспектабельно! — обиженно заявил Олег Александрович, остановившись на пороге.

— Ты меня не так понял.

— Значит, надо точнее выражать свои мысли. Ты же словесник, в конце концов!

— Ладно, проехали, — миролюбиво сказала я и, привстав на цыпочки, подставила щеку для поцелуя.

— Что за школьно-студенческий сленг: «Проехали!» — брезгливо воскликнул Олег и закрыл за собой дверь.

— Осталась без утреннего поцелуя, — вздохнув, пробормотала я и отправилась на кухню за третьей чашкой кофе.

До выхода на работу еще было время, и, удобно устроившись в кресле, я предалась неторопливым размышлениям.

«Мрачный он все-таки человек! Совсем не умеет радоваться. И тем не менее, я прожила с ним тринадцать лет. Почему?»

Я вопросительно подняла бровь и посмотрела на каштан. Чаще всего именно он был моим бессловесным собеседником.

«С точки зрения простого обывателя Олег Александрович — мечта любой женщины! Доктор наук, перспективный ученый! Конечно, изъяны в нем есть… Взять, например, историю с женой и сыном. Ушел от них, когда Никите было два месяца. Это нехорошо! Конечно же, он принимал участие в судьбе сына: звонил, передавал деньги, дарил подарки, водил мальчика гулять. Иногда даже приводил Никиту домой и оставлял ночевать».

Я встала с кресла и пошла одеваться. Мысль об официальной жене Олега по-прежнему крутилась в голове.

«Кажется, она в молодости работала лаборанткой. Скорее всего, в том же институте, что и он, — продолжая собираться на работу, думала я. — Сейчас Никита — взрослый парень, значит, Олег ушел двадцать два года назад».

Я закрыла дверь и вошла в лифт.

«А почему он тогда не развелся?»

Этот вопрос озадачил меня в очередной раз, и, размышляя на эту тему, я спустилась вниз.

— Какая встреча! Куда собралась?

Не успев выйти из лифта, я попала в душистые объятия Ляльки.

— Как тебе нравится? — спросила она.

— Что нравится?

Предыдущая мысль унеслась вверх вместе с лифтом, и теперь я принадлежала только себе и Ляльке.

— Ты что? Не чувствуешь?

— Новые духи?

— Точно! Решила себя порадовать.

— Какой загадочный запах!

На самом деле я еле-еле улавливала запах Лялькиных духов. Причина была проста и банальна: мой нос бастовал против холода и отказывал служить по прямому назначению.

— А то! — Лялька сделала круг перед почтовыми ящиками и томно закинула голову. — Какая хозяйка, таков и запах!

— Откуда идешь?

— С утра забежала в пару магазинов, прогулялась…

Лялька встала в позу манекена и застыла.

— Трудно понять, что ты изображаешь, однако разгадывать твои загадки — не с руки. Спешу!

— У тебя уроки?

Лялька перестала позировать и нажала кнопу вызова лифта.

— Да, красавица моя! С четвертого по седьмой.

Мое внимание привлекли Лялькины ногти, и я ахнула:

— Накладные?

— Не совсем так. Правильнее сказать, нарощенные.

Она задумалась и, посмотрев на розовые ноготки, с сомнением сказала:

— Или наращённые? Не знаю, как правильно.

— Тоже собственный подарок?

— Ритуль, ты меня удивляешь! Кто ж о нас будет заботиться?

— Только мы сами! — быстро ответила я и, посмотрев на часы, бросилась вниз по лестнице.

— Было бы хорошо, если бы почаще вспоминала эти слова! — услышала я вслед и в ту же минуту выбежала из подъезда.

«Лялька права! Совершенно права! Надо научиться заботиться о себе».

Однако эта мысль не задержалась в моей голове. Она исчезла на отрезке подъезд — угол дома. Скорее всего, она была слишком мимолетной.

Направляясь к Покровскому бульвару, я вспомнила, что завтра родительское собрание, и нахмурилась. Дело в том, что я не любила собрания вообще, а родительские не любила в частности. Сколько себя помню, я проводила собрания оперативно и старалась общаться с родителями или в индивидуальных беседах, или по телефону.

Однако в этом году коротких собраний не получится. Класс, который я курирую, является выпускным, и вопросов для обсуждения — достаточно. Например, пора начинать разговор об экзаменах, последнем звонке, выпускном вечере… Вместе с тем мне давно хотелось выступить с так называемой «тронной» речью, однако я все откладывала.

«Все-таки надо выступить, — думала я, переходя Покровский бульвар. — В конце концов, учителя столько возятся с их детьми, что и о наших проблемах можно послушать. К тому же, многие из родителей — люди со связями. Глядишь, наш голос и до верхов долетит».

Я перебежала дорогу и начала внутренний монолог:

«Думаю, вы согласитесь: учить детей — это тяжелый труд! — сделала я небольшое вступление. — Однако у каждого из вас один или два ребенка, максимум — три. Теперь представьте, что их — тридцать. Тут уже возникают проблемы не первой степени, а, как говорит мой муж, — десятой и так далее. Наверное, именно поэтому очередей на наши должности не наблюдается.

Здесь я даже не обсуждаю вопрос зарплаты, хотя иногда хочется сказать: «А на Западе учителя получают…» Попробуй сказать так, и чиновник от образования тут же ответит, что мы живем не на Западе, а в России и что учителя — это часть передовой интеллигенции, а, следовательно, должны работать за идею. Не спорю! Однако все чаще и чаще мы, российские учителя, думаем, что нас «кинули». Другого слова не придумаешь. Все равно как лягушку из старой притчи. Однако лягушку кинули в сливки! А куда нас? Я отвечу: нас бросили в джунгли! А там, как известно, выживает сильнейший. Не мудрейший, позволю заметить, а сильнейший.

Вот и приходится выживать: две ставки в школе, в свободное время — репетиторство, а вечером — домашние дела».

Я вошла в роль и, остановившись посреди дороги, оглядела ряды снующих машин. В этот момент я вся была там — на воображаемом родительском собрании.

«И в то же время есть что-то неуловимо притягательное в нашей профессии! Она — как запах хороших духов: есть первая нотка, вторая, а в памяти остается третья».

Я глубоко вдохнула воздух, пропитанный выхлопными газами, и ринулась на другую сторону дороги.

— Ненормальная! — послышался возмущенный голос.

Прошмыгнув перед бампером громадного джипа, я виновато махнула.

— Ты что? На кладбище торопишься?

— В школу!

— Училка, значит! Все вы — с прибабахом!

Джип взревел и умчался.

«Точно, с прибабахом!» — согласилась я и затрусила дальше.

До лицея оставалось пять минут ходьбы, и я поспешила закончить речь.

«Так вот. Те, кто чувствует эту «третью нотку», из школы не уходят.

Знаете почему? Они чувствуют другую энергетику и живут в молодой и здоровой среде».

В подтверждение этой мысли я кивнула головой, и шапка чуть не свалилась мне под ноги. Нахлобучив ее до бровей, я продолжила:

«Вы никогда не обращали внимания, насколько моложе выглядят учителя, которых дети любят или уважают? Я не придумываю, это факт!»

Я гордо подняла голову и перешла на медленный шаг.

«Выжить в нашей профессии без любви невозможно! Поэтому, по большому счету, в школах остаются лишь те, кто по настоящему предан детям. И тогда… Тогда появляется удивительная гармония, награда за которую — НЕЧТО неосязаемое. Это НЕЧТО не измеришь никакими деньгами, это трудно объяснить и невозможно показать. Но думаю, именно оно объединяет в себе то, что и дети, и мы, взрослые, недополучили дома».

Я остановилась у ворот лицея и посмотрела на высокую решетку.

«Хорошо сказано! Но не поймут. Еще подумают, как этот шофер на джипе: «А наша Маргарита Владимировна, оказывается, с прибабахом!» Лучше поговорю о возможном ЕГЭ».

Глава 4

Войдя в лицей, я встретила Нюту.

— Прикинь, Адамыч запретил новогоднюю дискотеку! — нервно заговорила она. — Ну, не козел? Видите ли, приказ Департамента образования!

— При чем тут Департамент?

— Эпидемия гриппа, милочка! Нельзя проводить массовые мероприятия!

— Значит, и новогодний концерт отменяется?

— Сказала бы я!

Нюта возмущенно махнула рукой и двинулась к своему кабинету. Ее крутые бедра угрожающе ходили из стороны в сторону, а высокие каблуки, казалось, вбивали в пол гвозди.

Я посмотрела на дверь директорского кабинета и тяжело вздохнула.

«А как же быть с детьми? С теми, кто не болеет гриппом?»

Звонок на урок подстегнул меня, и я резво взяла старт. Нога неожиданно подвернулась, и быть бы мне на линолеуме, не окажись рядом толстенького мужчины. Он подхватил меня за талию и елейным тоном сказал:

— Опаздываете, Маргарита Владимировна! Нехорошо!

— Уже бегу, Александр Адамович! Бегу!

Я оттолкнулась от директора и затерялась в толпе детей, спешащих на урок.

«Надо же было нарваться на Адамыча! Сейчас напротив моей фамилии поставит изящную закорючку. Затем другую, третью… Через месяц вызовет к себе и сладким голосом скажет: «Маргарита Владимировна, надо принять участие в конкурсе «Учитель года»! Попробуй, откажись! Директор загадочно постучит толстым пальцем по списку… Тут ты и попалась! Считай, три месяца из жизни выкинуто. Уроки напоказ, куча бумажек, масса ненужных разговоров, улыбки дамам и господам из Департамента образования.

А результат? Для работы — ноль, а может быть, и минус! Для Адамыча — плюс: учителя принимают участие в престижных профессиональных конкурсах! Для чиновников из Департамента — тоже плюс: они провели мероприятие. А детям сорвали Новогодний праздник! И ничего, всем комфортно!»

С четвертого по шестой уроки я работала в девятых классах. На седьмом был объединенный семинар в 11 «Б». Сочинения мне проверять было лень, поэтому я решила разобрать тему: «Судьба человека в произведениях Шолохова и Солженицына» устно. Те, кто немного знаком с преподавательской деятельностью, должны понимать, что такие семинары с бухты-барахты не проводятся. Лицей у нас — гуманитарный, дети — подготовленные, поэтому уже за неделю до предполагаемого семинара я попросила ребят перечитать «Судьбу человека», «Матренин двор» и «Один день из жизни Ивана Денисовича» и составить краткий план-конспект.

Надо сказать, что 11 «Б» — это мой класс. В нем я преподаю литературу и выполняю кураторские обязанности. Кураторами у нас в лицее называют классных руководителей. В наши задачи входят поездки, выступления, трудовая практика, родительские собрания и прочие внеклассные мероприятия. Реально это означает, что денно и нощно мы отвечаем за своих учеников, помогаем им не только в учебе, но и во многих жизненных вопросах. Подобные обязанности приводят меня «в полный восторг»: то, что не делают родители для своего единственного ребенка, я должна сделать для тридцати человек за четыре года!

В результате такой работы многие учителя, вложившие в своих «зайчиков» часть собственной души, к концу учебного года чувствуют себя совершенно разбитыми. В настоящий момент я уже подходила к этому рубежу, но всякий раз, глядя на знакомые лица, мое сердце сжималось, а в голове пульсировала лихорадочная мысль: «Скоро уйдут, уйдут, уйдут…»

Эта пульсация походила на стук колес поезда: «Тук-тук, уйдут; тук-тук, уйдут». В такие минуты я закрывала глаза. Мне виделась одна и та же картинка. По блестящим рельсам несется поезд, в котором много-много красивых вагонов. В каждом из вагонов — около тридцати детей и один взрослый. Поезд мчится вперед. За окнами проносятся леса, поля, города, мосты. В вагонах кипит бурная и веселая жизнь, всем хорошо и комфортно. В какой-то момент поезд начинает замедлять движение, и его обитатели, чувствуя приближающуюся остановку, невольно настораживаются. Смех становится тише, разговоров — меньше. Наконец, поезд останавливается, и пара-тройка вагонов пустеет. Выпускники выходят на перрон, раздается гудок, оставшиеся вытирают слезы и долго смотрят вслед уходящему поезду. Они понимают: он увозит их детство.

«Тук-тук, вперед, — начинают выстукивать колеса поезда, — тук-тук, ушли!» Некоторое время в вагонах царит тишина, но вот уже новая остановка, и в поезд входят другие ребята. Начинаются иные разговоры. То там, то здесь вновь раздается смех, и жизнь в поезде налаживается. И так из года в год. Дети постоянно меняются, а мы, взрослые, остаемся. Кажется, что учителя — вечные пленники этого поезда. Кажется, что мы ему служим. У нас нет личной жизни, нет постоянного общения с взрослым миром. Наша задача — особая: мы сопровождаем детей в будущее.

Вот и сегодня, посмотрев на 11 «Б» класс, я услышала в ушах стук и крепко зажмурила глаза. Простояв так несколько минут, я почувствовала теплое дыхание возле своего уха.

— Маргарита Владимировна-а-а?

Я вздрогнула. Тридцать пар глаз смотрели на меня и ждали.

«Ждали? Чего же они ждали?» — спросите вы меня.

Когда я войду в реальную жизнь.

«Вы же учитель! Должны, голубушка, держать себя в руках!»

Верно. Со стороны все это выглядит ужасно нелепо. Учитель стоит перед классом с зажмуренными глазами и мелко вздрагивает.

«Да, зрелище еще то! Так и хочется пригласить в класс директора».

«А вот этого делать не надо! — быстро реагирую я. — Директор — это чиновник, поэтому ничего не поймет!»

«А кто же поймет?»

«Мои ребята, — шепотом отвечаю я и смотрю на обращенные ко мне лица. — Они знают, что время от времени я уношусь в свои фантазии и начинаю разговаривать сама с собой».

«Это не лицей, а дурдом какой-то!»

— Маргарита Владимировна-а-а? — слышу я опять густой баритон. — Все тип-топ?

— Тип-топ, — говорю я и улыбаюсь высокому парню, стоящему прямо предо мной. — Я уже с вами. Спасибо, Петя!

— «Мои мысли — мои скакуны!» — громко говорит Петя.

— Это цитата?

— Это строчка из песни Газманова, — кричит мне Пуся.

На ее пухлых щечках две маленькие ямочки весело подпрыгивают вверх.

— Хорошая строчка! «Мои мысли — мои скакуны». Это как раз про меня!

Ребята смеются и переводят внимание друг на друга. Они начинают вести разговорчики-междусобойчики и на время обо мне забывают.

— Пожалуй, начнем! — говорю я.

Ребята замолкают. Я делаю паузу и иду между рядами. Опытные учителя, как и хорошие актеры, умеют выдержать паузу, после которой, как правило, внимание детей собирается в нужный фокус.

— Начнем с того, что коротко вспомним о судьбе главных героев воображаемого сочинения.

Я останавливаюсь возле доски и, вытянувшись в струнку, становлюсь как бы выше ростом. Мои ноги в туфлях на высоком каблуке напрягаются, и я чувствую себя словно в ожидании старта.

— Пожалуй, я начну, — раздается голос Саши Гламурова.

— Поехали! — отвечаю я и отхожу к двери.

Стоять сейчас рядом с Шуриком — значит нарушить правила игры. Теперь центром внимания должен быть только он. Откинув назад длинные волосы, Шурик погасил улыбку, обычно не сходившую с его лица, и начал:

— Надо сказать, что судьба героев рассматриваемых произведений, не вызывает у меня ни малейшего желания поерничать или пошутить. Более того, перечитывая Шолохова и Солженицына, я постоянно ловил себя на мысли, что жизни Соколова, Шухова и Матрены во многом очень похожи. Лишения, страдания, потери, борьба за выживание. Какие чувства могут возникнуть у нормального человека, следящего за их судьбой? По-моему, очевидно: щемящая грусть и жалость. Возьмем, например, судьбу Андрея Соколова. Хороший русский мужик, добрый, порядочный. Всю жизнь трудился, не покладая рук. И что дальше? А дальше война. Сначала погибает его семья, затем — плен, далее — гибель единственного оставшегося в живых сына. Кажется, после таких ударов уже и не встать, а если и встанешь, то или ожесточишься, или сопьешься.

— Это бывает чаще всего, — тихо заметила я.

— И их можно понять! — горячо продолжил Шурик. — Война войной, но ведь именно ТЫ потерял все! Как жить? Ради кого? Ведь, согласитесь, это не праздные вопросы. В жизни любого человека должен быть смысл!

Шурик обвел класс горящими глазами и замолчал. Все ждали продолжения. На лицах ребят я видела не равнодушие, не усмешки, а настоящее, человеческое понимание. Каждый примеривал ситуацию на себя.

«Молодец, зацепил!» — подумала я.

Шурик решительно подошел к доске и взял мел. Он нарисовал кружок, затем палочку, еще одну… Ребята напряженно следили за происходящим, и в их глазах появился знакомый мне блеск.

— Вот Андрей Соколов! — сказал Шурик, останавливаясь.

Он показал на кружок, нарисованный на доске.

— А вот — тысячи других людей. По их судьбам тоже проехалась война. Кто-то из-за войны не вышел замуж: не хватило женихов; кто-то потерял дом; кто-то…

Шурик остановился и тряхнул волосами.

— Что говорить, у каждого — свое! Но мы сейчас не про всех, а конкретно про Андрея Соколова. Он — как в фокусе. Вот он! И среди этих тысяч — ОН ОДИН. Со своими мыслями, проблемами, со своим одиночеством. Кому он нужен?

Шурик постучал по кружку.

— Щетина на небритых щеках, растерянная улыбка, грустные глаза. Он мог бы еще жениться, мог бы иметь собственных детей.

— То есть приспособиться к новой жизни, — заметила Пуся.

— А хоть бы и так! И никто бы не осудил. Мало того, именно это, с точки зрения обывателя, было бы самым правильным.

— А он себе хомут на шею, — продолжала Пуся.

— По-другому и не скажешь, — согласился Шурик. — Одно дело ты один, другое — пригреть около себя беспризорника. Сколько их, таких мальчишек? Попробуйте перекинуть мост в современную Россию. Я читал, у нас — миллион беспризорников! И что-то не слышно, чтобы их кто-то пригрел.

Шурик замолчал и провел рукой по лбу. Меловая полоса испачкала лоб, и его лицо стало растерянным и беспомощным.

— Какое же надо иметь сострадание, — тихо сказал он, — чтобы забыть про собственные беды ради желания доставить радость незнакомому мальчику. Я бы так не смог!

— Еще как смог бы! — воскликнула Пуся и вскочила со своего места.

Шурик благодарно посмотрел на маленькую пухлую девушку и пошел на свое место.

— Я продолжу! — решительно сказала Пуся. — Теперь поговорим о Матрене.

Она обвела ребят черными круглыми глазами и заговорила:

— Судьба героини Солженицына — тоже не сахар. Хотела выйти замуж по любви, но где там! Довоенная деревня, работа с рассвета до заката. Какая тут любовь!

— При чем тут деревня? Ты думаешь, в деревне не бывает любви? — язвительно спросила красавица Лера.

Пуся запнулась и посмотрела на третью парту около окна. Остальные последовали ее примеру. Лера повернулась на стуле и, выставив в проход длинные красивые ноги, заметила:

— Любовь, Пуся, может быть везде! И в деревне, между прочим, тоже.

— Я и не спорю!

— Любовь может возникнуть и среди каторжных, — продолжила первая красавица класса. — Было бы желание…

Она сделала паузу и многозначительно посмотрела на Петю.

— Немного отвлеклись, — вклинилась я. — Продолжай, Пуся.

«Лера как всегда! — подумала я. — Что называется, показала себя. Жаль только, под красивой прической мыслей маловато».

Я оторвалась от двери и переместилась в дальний угол класса.

«Смена декораций. Акт второй: Пуся и «Матренин двор».

— Короче! Матрена вышла замуж за нелюбимого человека, — продолжала Пуся. — Родила шесть детей. Похоронила шесть детей. Решила, что на ней порча лежит.

— Пуся, как всегда, лаконична, — заметил Миша Фигус.

— Стараюсь, что языком зря молоть!

Она посмотрела на Леру, затем на меня.

— Надеюсь, к присутствующим здесь твое замечание не относится? — спросила я.

— Что за вопрос? — Пуся распахнула черные глаза и взмахнула руками. — Вы, Маргарита Владимировна, и все наши говорят только по делу!

— Очень рада! Продолжаем обсуждение, — сказала я. — Пуся пусть отдохнет, Миша продолжит.

Я дотронулась до Миши Фигуса, и он резко вскочил со стула.

— Расскажи, Фикус, про Шухова! — выкрикнул Петя.

— Про Шухова так про Шухова, — пробурчал Миша.

«Действительно похож на фикус. Высокий, тонкий, слегка растрепанный наверху».

— Иван Денисович Шухов — заключенный одного из лагерей сталинского периода, — слегка гнусавым голосом начал Миша. — Не скажу, что он храбрый человек, но и трусом его не назовешь. Не скажу, что он очень умен, но на уровне бытового сознания, безусловно, обладает мудростью. Словом, Шухов — это человек, который пытается выжить, как может. Он не относится к категории лагерных «шестерок», он борется и пытается подняться со «дна».

Фигус помолчал и решил закруглиться.

— С моей точки зрения, Иван Денисович — такой же жизнестойкий, как Соколов и Матрена.

Он удовлетворенно кивнул лохматой головой и посмотрел на меня.

— Хорошо! — понимая, что красноречие Фигуса иссякает, сказала я. — А скажи мне, Миша, что, помимо жизнестойкости, объединяет этих героев?

Фигус переступил с ноги на ногу и стал рассматривать свою гигантскую кроссовку.

— Наверное, оптимизм, — изрек он.

— Класс, Фикус! — воскликнул Шурик.

— Действительно хорошо подмечено. Жизнестойкость всех трех героев опирается на присущий им оптимизм. Выжить без него в тех условиях было бы невозможно.

Я перевела взгляд на Аню Соловьеву и обратилась к ней:

— Попробуй подытожить.

— Попробую, — ответила Аня и вышла к доске.

Фигус галантно уступил место и, высоко поднимая длинные ноги, направился к своей парте. Эта предосторожность была нелишней, так как в проходе валялись сумки и рюкзаки, брошенные как попало. Я уже давно смирилась с этим, хотя и страдала порой, спотыкаясь о какой-нибудь рюкзак. «Осторожно, Маргарита Владимировна, не упадите!» — в таких случаях кричали мне все ребята.

— Итак, Аня, мы тебя слушаем.

— Все очень просто. Во-первых, в этих произведениях во главу угла поставлена жизнь простого человека. Война, репрессии, тяжелый крестьянский труд — это те трудности, позволяющие раскрыть характер героев. Их судьбы объединяют суровые испытания. Им свойственно мужество, и, несмотря на внешнюю мягкость, это люди с сильной волей. Я бы даже сказала, это хребет нашего народа.

— Хребет — это хорошо! — обрадовался Петр.

Он собирался поступать на журналистику и любил образные сравнения.

— Действительно хорошо! — отозвалась я. — Благодаря таким людям, порой незаметным и неуклюжим, часто необразованным, и держалась страна. Аня подобрала неплохое сравнение.

«Поразительно! Как много дала природа этой девочке! У нее есть логика, а для женщины — это дар. Плюс к этому — она мыслит образами!»

Я прошлась вдоль доски и остановилась около Ани.

— Во время выступлений здесь не раз говорилось слово «судьба». А ты можешь сказать нам, что это такое?

В больших голубых глазах мелькнула далеко спрятанная грусть.

— СУДЬБА — ЭТО РОК, — ответила девочка и вздохнула.

«Сколько у нее грусти! Здесь что-то не так. Благополучная интеллигентная семья, достаток в доме».

— Оказывается, ты фаталистка! — воскликнула я. — Типичная фаталистка! Совсем как я.

Аня благодарно посмотрела на меня и кивнула головой. Я дотронулась до ее худенького плеча и скорее почувствовала, чем услышала, еще один вздох.

«Что-то здесь не так. А какая девочка! Как умеет излагать свои мысли!»

Я вышла к доске и крупными буквами написала: «СУДЬБА».

— Аня сказала, судьба — это рок. Какие есть еще мнения?

— Стечение обстоятельств, участь, доля, жизненный путь, жребий… — понеслось со всех сторон.

Я записывала на доске ответы, пытаясь расположить их вокруг слова «СУДЬБА».

— Верно! Все верно, — сказала я, ставя точку. — Согласна со всем, что вы только что сказали. Думаю, математики дали бы этому слову такое определение: судьба — это множество факторов, влияющих на жизнь человека. Подчеркиваю слово «множество». Как известно, любое множество состоит из частей. В данном случае к ним можно отнести время, в которое родился человек, семью, образование, везение, уровень мышления. Нельзя обойти стороной и предопределенность событий, то есть то, что в народе называют рок. Во все времена люди верили, что судьба человека предопределена. Помните, как сказал Некрасов: «С детства судьба невзлюбила тебя».

— Или известное выражение: «От судьбы не уйдешь», — тихо добавила Аня.

— Может быть, и не уйдешь, — вмешался Петр. — Однако, Маргарита Владимировна, мы заговорились. Через пять минут звонок.

— Опять не успели! — всполошилась я и посмотрела на часы.

Действительно, до звонка оставались считанные минуты. Ребята примолкли и сосредоточили свое внимание на мне. Они ждали прощального напутствия, которое будет означать конец второй четверти, а потом… Потом — самое приятное: новогодний праздник, зимние каникулы, Рождество.

— Позвольте поздравить вас с наступающим Новым годом и пожелать удачи!

Я обвела ряды парт лучистым взглядом, в котором была не только моя любовь к моим ученикам, но и радость, что четверть закончилась.

— Думаю, не секрет, что для вас наступающий год — очень важный! — с душой продолжила я. — Скоро вы закончите лицей и будете поступать в вузы. Мне очень хочется, чтобы у вас было элементарное везенье.

Я посмотрела в окно. На верхушках голубых елей, растущих рядом с лицеем, лежали искрящиеся шапки снега. Вид елок, засыпанных снегом, развернул мои усталые мозги в другую сторону, и мне пришло в голову закончить поздравительную речь такими словами:

— В последний год вашего детства хочу пожелать, чтобы чудо, которого ждет каждый ребенок, сопровождало вас по жизни всегда. С наступающим Новым годом! С наступающими каникулами!

Радостные возгласы взорвали тишину. Первое полугодие закончилось!

С последней парты встал Петя и направился к учительскому столу. Петя был высок, уверен в себе, говорил приятным баритоном и выполнял в классе представительские поручения. Я поняла: сейчас последует ответное поздравление.

— Дорогая Маргарита Владимировна! — сказал он. — Позвольте поздравить вас от всего класса с наступающими праздниками и тоже пожелать ЧУДА!

— Да, чуда мне определенно не хватает! — заметила я.

Ребята засмеялись. Петя призвал всех к вниманию и продолжил:

— Мы искренне вас любим и хотим, чтобы в вашей жизни все складывалось хорошо.

— За что же вы меня любите? — не удержалась я.

— Долго объяснять. Вы, Маргарита Владимировна, прикольная! — ответил Петя, и в подтверждение его слов все зааплодировали.

Я сделала загадочное лицо и улыбнулась.

— Мы надеемся, наш маленький подарок доставит вам радость и заставит поработать себе в удовольствие.

Он протянул мне красивый пакет и одарил официальным поцелуем, попавшим мне в висок.

— Надеюсь, я не нарушил приличий? — улыбаясь, спросил он.

Я бросила робкий взгляд на его красивую фигуру и подумала: «Вот что значит, современное поколение! Никаких комплексов!» Вслух же сказала следующее:

— Спасибо за поздравления и подарок. Вы меня заинтриговали.

Послав друг другу воздушные поцелуи, мы устремились по домам, желая как можно скорее окунуться в предновогоднюю суету. Новогодней дискотеки не будет, значит, каждый должен развлекаться как может.

Глава 5

«Через пять дней — Новый год! — по дороге домой думала я. — Загадочный, волнующий, таинственный! Елки, подарки, ожидание чуда. А есть ли оно — чудо? Может быть, подобные мысли — из области детских фантазий?»

Я подошла к подъезду и стала искать ключи. Мой взгляд погас, плечи опустились, а из потаенных недр души вырвался тяжелый вздох. Маска, предназначенная для общения с Олегом, прочно села на привычное место, и я вошла в квартиру с унылым и кислым выражением лица.

— Устала? — посмотрев на меня, удовлетворенно спросил Олег.

— Вымоталась ужасно!

— А что я говорил! Преподавательская работа — это колоссальные перегрузки!

— Ты, как всегда, прав! — вздохнула я и, шаркая тапками, направилась в кухню.

— Ничего! — услышала я его голос. — В каникулы немного отдохнешь.

Он поставил мои сумки на ближайший стул и добавил:

— Вот у меня сейчас наступят горячие деньки! Сначала — годовой отчет, затем — конференция.

Ожидая моей реакции, Олег Александрович сделал паузу, и я быстро заметила:

— Сочувствую! Представляю, какое напряжение!

— Тебе трудно представить, — высокомерно ответил он. — Интеллектуальная нагрузка преподавателей качественно ниже, чем нагрузки ученых.

— Да, конечно, — согласилась я, и тема была исчерпана.

Я разогревала мясо, наслаждалась тишиной и планировала предпраздничные дни.

«Первым делом высплюсь, затем почитаю, а через пару дней схожу в центр за подарками».

— Тебе дети что-нибудь подарили? — спросил Олег Александрович.

— Традиционные конфеты, набор елочных украшений и нечто неизвестное от 11 «Б».

— По-моему, класс тебе симпатизирует.

— Да, у меня с ребятами нормальные отношения.

— Вот и хорошо, — пробормотал Олег.

Через пятнадцать минут стол был накрыт, и, одобрительно поглядывая на антрекоты, Олег Александрович уселся в кресло. За окном падал снег, на столе горела свеча, пахло хорошо прожаренным мясом. По телевизору началась новостная программа. Традиционная заставка, знакомая мелодия, диктор с каменно-трагичным лицом.

— Курорты Азии — под ударом стихии! — телеграфным стилем сообщил он. — У берегов Индонезии — сильнейшее землетрясение! Цунами накрыло побережье Юго-Восточной Азии. Сообщения о жертвах и разрушениях поступают не только из Индонезии, но и из Таиланда и Шри-Ланки.

— Какой ужас! — воскликнула я и отодвинула тарелку.

Олег Александрович оторвался от мяса, и в его очках замелькали блики свечи.

— По данным на этот час погибло одиннадцать тысяч человек. Мы пробуем связаться с островом Пхукет, где находится наш корреспондент.

На экране появился молодой парень. За его спиной гнулись пальмы, бурлящие валы обрушивались на берег.

— Что происходит на Пхукете? — с тревогой спросил диктор. — Какая у вас информация?

— Такого бедствия вы еще не видели! Цунами обрушилось на побережье и превратило этот райский уголок в груду развалин. У нас оказались кадры любительской видеосъемки, вы сможете увидеть, как все начиналось.

Тревожное лицо корреспондента сменилось красочной картинкой: сотни людей лежали на пляже, сидели за столиками кафе, плескались в море. И вдруг произошло нечто необычное: вода начала отступать, морское дно обнажилось, и на горизонте показался огромный серый вал. Он рос на глазах и через мгновение превратился в сплошную стену воды. Послышались душераздирающие крики, удар стихии с воем обрушился на берег, сметая все на своем пути. Гигантский водоворот захватывал с собой людей, лежаки, деревья, остатки домов и со страшной скоростью устремлялся дальше. Возникло ощущение: по острову несется смерть. Да, да, смерть! Безжалостная и неотвратимая!

— Видели, что творится! — крикнул корреспондент. — Цунами уничтожило сотни гостиниц, тысячи людей пропали без вести! Страшно, очень страшно!!!»

— Что слышно о россиянах? — последовал вопрос из московской студии.

— Пока никаких официальных данных. Я слышал, что погибло много шведов и немцев.

— Все, больше не могу! — воскликнула я. — Какой ужас! Приехали отдыхать, радовались: море, солнце… а тут!

Я всхлипнула и закрыла руками глаза.

— Что за истерика?

Олег повернулся в мою сторону и посмотрел поверх очков.

— Представляешь, там же полно детей! Они так радовались: попали из зимы в лето! А вместо этого!..

Мое сердце тоскливо замерло, и я прошептала:

— А вместо этого их настигла…

Я не могла сказать «смерть». С моей точки зрения, «смерть» и «дети» — понятия несовместимые.

— Ты что, первый день живешь? Не видела трагедий? — сердито спросил он и выключил телевизор.

— Таких трагедий — нет!

— Надо адекватно воспринимать информацию! Адекватно!

Олег Александрович нервно заходил по комнате.

— Сколько детей погибает ежедневно! Неважно из-за чего: глупых случайностей, стихийных бедствий, болезней. Если по каждому поводу проливать слезы, никакое сердце не выдержит.

— Но это так несправедливо!

— Несправедливости на Земле много! — резко сказал он. — Несправедливо, например, что одни могут отдыхать в Таиланде, а другие — нет. Что же ты по этому поводу не плачешь? Много в лицее детей, отдыхающих в Таиланде?

— Нет.

— Вот то-то и оно! А ведь у вас учатся дети небедных родителей. — Олег остановился у окна и, глядя на падающий снег, несколько успокоился. — Несправедливо… А разве справедливо, что тысячи российских ученых живут на нищенскую зарплату? А то, что разграбили страну? Это справедливо, по-твоему?

«Понесся! Теперь вспомнит развал СССР, обесценивание вкладов, грабительскую приватизацию. Как надоели эти разговоры! Никто не спорит, это — ужасно несправедливо! Но сколько можно говорить об одном и том же?»

— Давай лучше попьем чайку, — вытирая слезы, предложила я.

— Что? Не нравятся такие разговоры? — язвительно спросил Олег Александрович. — Тебе бы только крыльями хлопать!

— Зачем ты так?

— Прости! Наверное, это лишнее. Я имел в виду твои эмоции, — миролюбиво сказал он. — Эмоции, Маргарита, тебя погубят.

Я промолчала. Излишняя эмоциональность — мое слабое место. Олег, как всегда, прав: эмоции меня погубят. Есть дом, работа, несколько близких людей; вот и все, что надо принимать близко к сердцу. Остальное… остальное надо пропускать через разум.

— Как обстоят дела с чаем? — спросил он, спустя некоторое время зайдя на кухню.

— Уже заварила.

— Надеюсь, не черный?

— Что ты! Я заварила липовый.

— Вот и хорошо! Нечего перед сном будоражиться!

Он взял большую чашку и налил бледно-желтый чай.

— А по поводу цунами вот что тебе скажу. Прежде чем куда-то ехать, надо хотя бы посмотреть на тектоническую карту. Так, на всякий случай.

— То есть?

— В районе Суматры происходит стык литосферных плит, — важно пояснил он.

— Каких плит? — от неожиданности я чуть не поперхнулась.

— Литосферных, — повторил Олег и заботливо постучал мне по спине. — Осторожней, так и подавиться можно.

— Слово незнакомое. Хотела спросить и нечаянно вздохнула.

— Да, пробелы в твоем образовании постоянно дают о себе знать.

Я опустила глаза и потянулась к чашке.

— Ничего удивительного! Я училась во французской спецшколе и в основном занималась языками.

Олег Александрович поморщился и заметил:

— Сначала человек должен получить специальность, затем учить языки.

Мне нечего было ответить, и я спросила:

— Значит, около Суматры плиты столкнулись?

— Что меня всегда раздражает, это твоя непоследовательность и торопливость!

Он встал и направился в ванную. Умывшись и тщательно почистив зубы, лег в постель и тут же заснул. Через некоторое время легла и я.

Перед глазами появилась волна. Казалось, ее черно-серая громада излучала мощный сгусток энергии. Волна подошла к одинокому берегу и поднялась до устрашающих размеров. Ее гребень закипел, и среди пенистых брызг мелькнула знакомая до боли фигура. Это была я!

Глава 6

Когда я проснулась, Олега Александровича дома не было. На кухне, прислонившись к холодильнику, стоял пакет с подарком. Развернув упаковку, я увидела большой блокнот в бархатной обложке. На первой странице значилось: «Дневник Риты Белых».

Намек понят! Не умывшись и не выпив традиционной чашки кофе, я написала:

«26 декабря, 13 часов.

Маргарита Владимировна Белых. 36 лет.

Преподаватель литературы.

Образование — высшее, закончила филфак МГУ.

Внешние данные:

Волосы — длинные, светлые

Глаза — зеленоватые

Нос — прямой

Цвет лица — бледный

Рост — 160 см

Качества характера:

— мечтательная,

— романтическая,

— добрая,

— отзывчивая.

Место жительства:

Москва, Лялин переулок.

Посмотрев на лаконичный текст, я дописала:

— безалаберная,

— непрактичная,

— доверчивая.

«Критики достаточно!»

Я перевернула страницу и, подумав, сделала следующую запись:

Олег Александрович Васильчиков:

— 55 лет,

— член-корреспондент Академии Наук,

— математик,

— нумизмат.

Плюсы:

— не пьет,

— не курит,

— женщинами и мужчинами не интересуется,

— солидный,

— неторопливый,

— основательный,

— эрудированный.

Минусы:

— обидчивый,

— сухой,

— скупой,

— занудливый,

— неэмоциональный,

— эгоистичный.

«Как я его разобрала!»

Послышался звук отворяемой двери, и в квартиру вошел Олег Александрович.

— Добрый день, дорогая! — радостно сказал он.

Мне стало не по себе. Радостный тон, «дорогая»! Прямо чудеса!

«Стоило его проанализировать, и вот результат», — мелькнула мысль.

— Ты уж, Маргарита, не обессудь, а подарок я вручу тебе сейчас. Мало ли что — вдруг не подойдет.

Олег Александрович вытащил из фирменного пакета брючный костюм и торжественно сказал:

— С наступающим Новым годом!

Взглянув на костюм, я ахнула.

— Олег, милый! Какая прелесть!

— Глупости! — муж довольно улыбнулся. — Сколько эмоций!

— Наверное, дорогой?

— Недешевый, — сдержанно произнес он.

Я надела костюм и взглянула на себя в зеркало.

— Мне кажется, что здорово!

— Замечательно сидит! — удовлетворенно сказал Олег.

Он повернулся к кухне и добавил:

— Теперь, думаю, пора и пообедать, через пару часов мне надо быть в институте.

— Конечно! — заторопилась я.

За обедом Олег Александрович подробно рассказал, как выглядит теперь ЦУМ, какие разговоры у него были в секции женской одежды, как он выбирал костюм.

— За хорошую вещь и денег не жалко, — в заключение сказал он и сел с газетой в любимое кресло.

После ухода Олега я занялась генеральной уборкой. Перемещаясь по квартире, я вытирала пыль и думала. Мне кажется, что бы женщина ни делала, рядом с ней — сотни мыслей. Они разные: короткие и длинные, грустные и радостные, тревожные и беззаботные, словом, многочисленные и неуловимые. Я вспомнила свои мысли и скептически поджала губы.

«И в то же время женские мысли — суетливые и изматывающие. Надо сто раз просеять, чтобы понять, что хотела сказать женщина».

Закончив уборку, я достала дневник и написала:

26 декабря, вечер.

«Делала генеральную уборку.

Много думала».

Три дня я занималась рутинными делами, а 30 декабря пошла за подарками.

На Театральной площади меня охватило состояние праздничного оживления. Разноцветные огни, гирлянды, новогодние шары — в воздухе витало нечто сладкое и давно забытое. Оглянувшись, я увидела нарядно оформленный бутик. Мне показалось, что именно из его витрины распространяется волнующее очарование праздника. Осторожно заглянув за стекло, я увидела Деда Мороза. Он улыбнулся из-под ватных усов и подмигнул мне фарфоровыми глазами.

— Чудеса только начинаются! — сказал Дед Мороз.

— Это вы мне?

Я вытянула шею и посмотрела на его яркие губы. Он по-прежнему улыбался.

«Действительно чудеса!» — подумала я и оглянулась.

На меня никто не обращал внимания. Я отошла от витрины и направилась к ГУМу. Вспомнив, что на второй линии был косметический отдел, я решила посмотреть себе кое-что из косметики. По мере продвижения по магазину мое настроение ухудшалось. Причина была простой и банальной: большое количество зеркал, украшавших ГУМ, отразили мой реальный внешний вид. При ярком освещении стали заметны мелкие морщинки, выбившаяся прядь волос, не соответствующая цвету лица помада и уже старомодное пальто. Я горько вздохнула и встала около круглого стенда известной фирмы. На нем красовались золотистые футляры с помадой, изящные пузырьки с лаком и пластиковые флаконы с крем-пудрой.

— Здравствуйте! — послышался приятный голос. — Вы что-то ищете?

Передо мной стояла девушка-консультант и мило улыбалась. Ее ухоженная кожа, аккуратно подведенные глаза, пухлые губы под тонким слоем помады служили отличной рекламой продукции фирмы.

— Хотелось бы подобрать губную помаду, — тихо сказала я.

— Какой цвет вы предпочитаете?

Девушка посмотрела на мои губы, затем на ресницы и, наконец, на руки. Этого взгляда было достаточно, чтобы я почувствовала себя испуганной растрепанной птицей.

— Когда-то мне шел розовато-коричневый тон, — робко ответила я.

Девушка решила меня подбодрить.

— У вас красивая форма губ, — сказала она. — Если бы их выделить контурным карандашом, затем нанести помаду… Думаю, по краям — 254-м номером, а в центре — 158-м.

Она повернулась к стенду, взяла два золотистых футляра и, выдвинув столбики помады, поднесла их к моим губам.

— Будет изумительно! Ваши губы станут сочными и эффектными.

— Вы так считаете? — оттаяв, улыбнулась я.

— Попробуйте.

Девушка протянула тюбики с помадой и добавила:

— Это пробники.

— Пробовать ни к чему! — поспешно сказала я. — Полагаюсь на ваше мнение.

— Вы меня не поняли, — улыбнулась девушка. — Помаду можно нанести на запястье руки.

Она взяла меня за руку и аккуратно нарисовала розовую и коричневую линии.

— Не правда ли, хорошо?

— Да, да, конечно! Сколько стоит помада?

— 450 рублей.

— Пожалуй, возьму розовую.

— А другую?

— В следующий раз, — ответила я, умножив 450 на два.

— Спасибо за покупку, — заученно сказала консультант и повернулась к стеллажу. Она достала нужный номер, положила рядом с кассой и, улыбнувшись другой покупательнице, спросила:

— Могу вам чем-нибудь помочь?

Я быстро достала кошелек, расплатилась и вышла из секции.

«Какой ГУМ? Какой косметический отдел? Дома надо сидеть, а не шататься по дорогим магазинам. В кармане — гроши, а туда же! Видела себя в зеркало? В твоем наряде только на рынок ходить!»

Я оглянулась. Нарядная, улыбающаяся публика; дорогие товары. Куда меня занесло? Я вспомнила иронию, с которой слушала о магазинных страданиях Олега, и горько вздохнула.

«Олег Александрович хоть выглядит респектабельно: высокий, представительный! А я? Маленькая, замученная женщина в поношенной одежде! Лялька права: о себе надо больше думать, о себе! Глядишь, и на люди не стыдно будет выйти». Я посмотрела на носы изношенных сапог, наспех замазанных гуталином, и поняла: из ГУМа надо срочно уходить. «Куплю подарки на рынке», — решила я и повернула к выходу.

Однако мысль, что, купив дешевку, можно испортить Олегу праздничное настроение, заставила меня остановиться.

«Олег неоднократно говорил, что его внешний вид — это реклама не только возглавляемого им отдела, но и института. Конференции, заседания, выступления, переговоры. На всех этих мероприятиях он должен появляться в солидных костюмах, дорогих рубашках и качественной обуви. Последнее время на эти вещи стало уходить много денег. К тому же, еще питание! Порой до зарплаты не хватало, и мне приходилось занимать. «Непрактичный ты человек!» — восклицал Олег и был прав. По сравнению с ним, я была настоящей транжирой: денег не копила, покупки не планировала, покупала что под руку попадется».

От таких мыслей плечи опустились, и думаю, мое лицо в этот момент было лицом типичной российской труженицы, живущей в вечном денежном дефиците.

— Да неужели это Маринка? — услышала я за спиной голос.

Так, с легкой руки мамы, меня звали только в детстве. Вздрогнув от неожиданности, я обернулась и увидела перед собой Варьку. Когда-то мы жили вместе в коммуналке и были самыми закадычными подругами.

— Варенька, милая, какая же ты шикарная! — рассматривая даму в дорогих мехах, прошептала я.

— Глупости! Помнишь, как дедушка говорил? «Тряпки — это ерунда, главное — душа!» — заключив меня в жаркие норковые объятия, пробасила Варька. — Дай-ка я на тебя погляжу.

Она слегка отстранилась и заглянула мне в лицо. Огромный голубой камень на ее перстне отразил солнечный луч, пробившийся сквозь стеклянную крышу ГУМа, и между нами пробежала волна дорогих духов.

— Наконец-то мы встретились! Теперь ты никуда от меня не денешься. Самое время пойти в ресторан и вспомнить нашу коммуналочку!

— Варь, я бы с радостью, но мне мужу подарок надо купить!

— Поговорим, а потом купим. Сначала мы, Мариночка, а потом — мужики! — взяв меня под руку, безапелляционно заключила Варька.

Не переставая поглядывать на Варьку, я засеменила рядом. Бывают же чудеса! Оказаться в одном месте в один и тот же момент времени через двадцать три года разлуки! Я же могла пойти по другой линии, задержаться в отделе косметики, наконец, могла бы поехать в другой магазин.

«Наверное, это Судьба», — думала я, слушая знакомый голос и любуясь идущей рядом со мной модной женщиной, бывшей для меня частичкой детства.

Не переставая говорить, Варька вывела меня из шумного ГУМа, подвела к золотистому джипу и, распахнув двери машины, села за руль.

— Едем кутить! — сказала она.

«Неожиданна, как в детстве! По-прежнему энергична. Наверное, в голове крутится куча шальных мыслей и планов».

Машина плавно тронулась, и, глядя перед собой, Варька грустно заметила:

— Про себя можешь не рассказывать. Я на тебя в ГУМе поглядела, и все стало ясно. Живешь на зарплату, имеешь небольшие подработки. Недавно премию или что-то в этом духе получила. Хочешь истратить с толком, благоверного порадовать. О себе вспоминаешь по остаточному принципу. Муж — какой-нибудь занудливый очкарик, поражающий тебя своей начитанностью.

— Откуда ты знаешь? — с трепетным ужасом спросила я.

— Что, угадала?

Варька закурила тонкую сигарету и, сделав загадочное лицо, пропела:

— Просто я работаю волшебником, волшеб-ни-ком!

Посмотрев на меня, она засмеялась и добавила:

— На современном языке моя нынешняя профессия — психотерапевт по проблемам постсрессовых расстройств и кризисных состояний. Вот так-то, Маришка! У тебя подобных проблем нет?

— Слава Богу!

— Вот и хорошо! Однако, как показывает мой опыт, все до поры до времени. Авось когда-нибудь и пригожусь!

Варька на минуту задумалась и продолжила:

— Я ведь чувствовала, что сегодня что-то должно произойти, какая-то светлая встреча. Веришь? С утра эта мысль крутилась.

— Варь, все, как в сказке! Даже зажмуриться хочется.

— А ты зажмурься, если хочется. Глядишь, и улыбаться чаще будешь.

Варька повернулась ко мне и добавила:

— Понимаешь, Мариш, ты сейчас такая вся скукореженная, что мне тебя даже Марго звать не хочется. Пойми меня правильно: Марго, хотя и была девочкой мягкой и нежной, но характер имела и даже на меня влияла. Ты же теперь — какая-то вся подчиненная. Не знаю, чему больше? Может быть, трудностям, а может быть — мужу.

Утопая в облаке диковинных запахов, я молча кивала в ответ, не имея никаких возражений.

— Скоро — Новый год, — продолжала Варька. — Неизвестно, когда мы еще с тобой встретимся, поэтому для начала поедем на Ленинский.

— Почему на Ленинский? — удивленно спросила я.

— Рекламу не смотришь, девочка моя!

Мы подъехали к большому зданию и вышли из машины. Уверенным шагом Варька пошла к тому самому магазину «Меха», рекламу которого постоянно гнали по телевидению. Я по-прежнему семенила за ней.

Внешний вид Варьки тут же привлек к себе внимание, и в мгновение ока перед нами появились два продавца. На их лицах сияло такое радушие, что я решила, что они с Варькой уже неоднократно встречались.

«Два молодца из ларца», — пролетела мысль.

— Добрый вечер, мальчики! — улыбнулась Варька. — Эту достойную женщину нужно одеть во что-то приличное.

Она вытянула руку по направлению ко мне, и голубой перстень блеснул, соглашаясь с ее словами. Два респектабельных «молодца» с готовностью развернулись в мою сторону и понимающе закивали.

— Думаю, надо посмотреть песцовые полушубки, — сказал один из них.

— Согласна! — кивнула Варька.

— Песец подчеркнет миниатюрность фигуры вашей подруги, — горячо поддержал первого второй «молодец».

Оцепенев, я поглядывала на продавцов и неестественно улыбалась. От неожиданности у меня пропал дар речи, и я превратилась в манекен, на который накидывалась то одна, то другая шубка. Варька обсуждала с продавцами достоинства меха, а я представляла собой Золушку, которую фея наряжает на бал. От всего происходящего мои глаза распахнулись, губы приоткрылись, на щеках заиграл румянец.

— Вот так-то лучше, моя красавица! А ведь действительно хорошенькая! Правда, мальчики? — оглядев меня со всех сторон, искренне оценила Варька.

Один из продавцов посмотрел на меня, затем с восхищением перевел глаза на Варьку, и это был тот взгляд, который обычно ставит точку при подобных покупках. Я увидела в Варькиных руках кредитную карточку и почувствовала легкий толчок в спину.

— Пойди, подыши свежим воздухом! — приказала Варька, и я послушно вышла.

Стоя перед магазином в новой шубе, я смотрела на свое отражение в витрине и испытывала настоящую, глубокую радость. Варька выбежала минут через десять и, от восхищения цокнув языком, распахнула двери машины.

— Пожалуйте в карсту!

Услышав эту фразу, я почувствовала, как мои губы стали мелко подрагивать, глаза наполнились слезами, и, уткнувшись в Варьки ну грудь, я от всего своего неизбалованного сердца горько заплакала. Подруга гладила меня по песцовому плечу и ласково шептала:

— Бедная моя! Побаловали немного, и раскисла.

— Варь, ну разве это жизнь? Женщиной себя некогда почувствовать! — всхлипывая, бормотала я.

— Ладно, ладно, хватит слезы лить! Весь мех отсыреет, — улыбнулась Варька и вытерла мне нос, как маленькой. — А что касается того, что женщиной себя не чувствуешь, это ты брось! Очень даже чувствуешь, меня не обманешь. Ласки тебе не хватает, а может быть, вместе с ней и любви. Это наш бабий крест. На себе все тянем! При этом еще умудряемся оставаться женственными и чуть ли не самыми красивыми. Что-то в нас, наверное, есть… Хватит реветь-то!

— Сама не знаю, почему разревелась, — всхлипнула я. — Может быть, от счастья, а может — от обиды.

— А тебе и знать нечего! Поплакала, напряжение сняла — и хорошо. Теперь быстренько высморкайся и улыбнись!

Варька завела машину и выехала на основную магистраль.

— Едем теперь в ресторан?

— Что-то не хочется, слишком много впечатлений. Мне бы домой.

— Домой так домой! Нечего психику перегружать, — профессионально отозвалась Варька, включая скорость.

Пару минут мы ехали молча. Я постепенно приходила в себя, Варька о чем-то сосредоточенно думала.

— Варь, расскажи мне о себе. Где ты пропадала столько лет? — разорвав затянувшуюся паузу, спросила я.

— Этот трогательный рассказ мы оставим на другой раз, теперь я слушаю твой адрес.

Всю оставшуюся часть пути я рассказывала, какой хороший человек Олег Александрович, какое удовлетворение мне приносит преподавательская деятельность, какие мы друзья с 11 «Б». Варька искоса поглядывала в мою сторону и, казалось, видела меня насквозь. Ее взгляд все больше и больше теплел, а на губах появилась мягкая улыбка.

— Знаешь, Мариш, — прервала она меня. — Слушая тебя, я вспоминала другие разговоры. Будь уверена, мне часто приходится выслушивать жизненные истории. Так вот: с одной стороны, твоя жизнь — типична, с другой стороны… ты ее лакируешь.

Машина остановилась около моего дома.

— Зайдешь ко мне, Варь?

— Нет, не зайду. Думаю, мы в ближайшее время встретимся. Вот тогда и поговорим.

— Спасибо! За все спасибо! Счастья тебе!

— Ладно, постараюсь и себе кусочек счастья оторвать, — грустно улыбнулась Варька и добавила:

— Не забудь сказать своему благоверному, что меня встретила, а то… Знаю я этих мужчин!

Варька достала с заднего сиденья два пакета: один — с моим старым пальто, другой — с изящной бархатной коробкой. Протянув их мне, она улыбнулась.

— В коробке пустячок для твоего благоверного.

Варька запнулась и весело продолжила:

— Обожаю выбирать подарки. Правда, не приходилось дарить собственным детям и мужу.

— Почему?

— За неимением! Так что не обессудь: я на твоем муже попрактиковалась.

— Варь, ты просто удивительная!

— Не идеализируй меня.

Я поцеловала Варьку и выскользнула из машины. Подойдя к подъезду, я обернулась.

— Если захочешь меня увидеть, — крикнула Варька, — позвони! В шубе — визитная карточка.

Она резко захлопнула дверь и умчалась. Глядя вслед красным маячкам, я еще несколько минут стояла у подъезда, затем нажала на кнопку домофона и, находясь еще под впечатлением неожиданной встречи, вознеслась на четвертый этаж.

Дверь открыл Олег Александрович.

— Как это понимать? — посмотрев на шубу, грозно спросил он.

— Тебе нравится?

— Ты меня что, за дурака принимаешь?

По его лицу пошли красные пятна.

— Не понимаю, что ты взбеленился? Эта шуба — Варькин подарок. Помнишь, я тебе рассказывала про подругу, с которой мы жили в коммуналке…

Праздничное настроение улетело, и я почувствовала, что мое объяснение — по большому счету, нелепо. Олег снял очки, развернулся и удалился в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

«Ну и пожалуйста! Бесись себе на здоровье!»

Я повесила шубу и пошла на кухню. Готовя ужин, я вспоминала встречу с Варькой, как вдруг почувствовала пронзительный взгляд. Обернувшись, я увидела разъяренного Олега Александровича.

— Можешь больше ничего не говорить! — прошипел он. — У тебя все написано на лице!

— Что написано? — заикаясь, спросила я.

— Раскаяние наблудившей женщины!

— Олег, что ты говоришь! Хочешь, позвони Варьке. В кармане шубы лежит ее визитка!

Я бросилась к вешалке.

— Не сомневаюсь! — с ненавистью сказал он. — Ты со своим любовником продумала все мелочи!

Взглянув на пакет и брезгливо взяв его в руки, он вытащил оттуда коричневый портмоне. Мягкая кожа, тиснение, на уголках металлическая фурнитура — очень дорогая и изысканная вещь. Странно всхлипнув, Олег Александрович кинулся к вешалке, сорвал с крючка дубленку и, резко отворив дверь, бросил на меня презрительный взгляд.

— Ты куда? — крикнула я.

— Пошла к черту! — прорычал он в ответ и хлопнул дверью.

Глава 7

От неожиданной грубости я села прямо на пол и зарыдала.

«Сказать мне, что я — наблудившая женщина! За что? Может быть, за тринадцать лет верности? Уж лучше бы я изменила!»

Видимо, рыдания были такими громкими, что донеслись до Лялькиной квартиры.

— Ритуля, что с тобой? — распахнув дверь, крикнула она.

— Олег, Олег…! Он не поверил!

— Во что?

— В то, что шубу подарила Варька.

Обливаясь слезами, я уткнулась головой в коленки и зарыдала еще громче. Лялька схватила меня под мышки и попыталась поднять.

— Подумаешь, не поверил, эка невидаль! — проворчала она и с интересом посмотрела на мокрую от слез карточку.

— Во что ты так вцепилась?

Лялька взяла из моих рук визитку и прочитала:

— Психотерапевт и психоаналитик Варвара Михайловна Невская. Индивидуальная и семейная психотерапия. Тренинги.

— Какое отношение психоаналитик имеет к тебе?

— Это моя детская подружка.

На ум пришли Варькины слова: «Сначала мы, Мариночка, а потом — мужики». Слезы неожиданно высохли, и, встав с пола, я пробормотала:

— Пошел сам к черту!

Мне стало сразу легче.

— Что ты сказала?

В больших глазах Ляльки застыло такое изумление, что я быстро спросила:

— У тебя есть что-нибудь выпить?

— Вот это вопрос! Коньяк подойдет?

— То, что надо! Неси!

Я отправилась умываться, а Лялька пошла за коньяком. Через десять минут мы уже сидели на кухне и, как сказала Лялька, «предавались разврату». В наши «развратные» действия входили коньячные возлияния и беспрерывное курение Лялькиных сигарет.

Вообще-то я курю очень редко, тем более дома. В лицее — еще куда ни шло. У нас есть учительская курилка, там и обсуждаются текущие новости. Обычно в курилку я хожу просто так, поболтать. Когда мы с Нютой что-нибудь сочиняем, меня прорывает, и за вечер я выкуриваю пять-шесть сигарет. После такого срыва я тщательно душусь, жую жвачку, а придя домой, говорю:

— Пока сочиняли сценарий, меня всю обкурили.

Олег в таких случаях брезгливо морщится и замечает:

— Курящие преподаватели — преступники!

Я быстро удаляюсь в ванную и начинаю тщательно чистить зубы.

Однако так было раньше, а сейчас… Сейчас мне было абсолютно наплевать, что скажет Олег. Я была у себя дома, в гостях у меня сидела подруга, мы пили коньяк, и все было тип-топ.

— Ты знаешь, Лялька, я думала, он — джентльмен.

С тоской посмотрев на Ляльку, я залпом выпила коньяк и добавила:

— Пусть занудливый, неэмоциональный, но джентльмен!

— Ты осторожней, Ритуль! Без тренировки можно и запьянеть.

— Ну и пусть! Пусть запьянею! Даже хорошо!

— Ничего хорошего. В твоей ситуации разум должен работать четко.

— Не по-ня-ла… — медленно протянула я и икнула.

— Давай сначала сделаю бутерброд, потом объясню.

Лялька встала и подошла к холодильнику.

— Вообще-то, коньяк закусывают шоколадом или фруктами, но тебе не повредит кусок сыра.

Она сделана бутерброды и поставила их передо мной.

— Ешь и слушай! — Лялька взяла очередную сигарету и удобно расположилась в кресле Олега. — Ситуация у тебя вот какая. Это тебе все ясно. Встретила подругу, поболтала. Подруга — женщина состоятельная, решила тебя порадовать. Я тебе верю, такие подруги встречаются. Очень редко, но встречаются. Теперь прикинь, что подумал Олег Александрович. «Шуба стоит около трех тысяч долларов…»

— Да ты что?

— Если не больше, — невозмутимо продолжила Лялька. — Олег Александрович — человек подозрительный, сама говоришь, ну и…?

— Ты права! — вздохнула я и отодвинула коньяк.

— Представляешь, как в нем взыграло! Он тебя решил удивить благородством: костюм подарил. Надо же! Я чуть не умерла, когда ты рассказала! Удивляюсь, как он от гордости за себя не лопнул!

Лялька театрально развела руки и надула щеки.

— А на следующий день, — продолжила она, — появляешься ты, румяная, воодушевленная и вдобавок — в новой шубе. Словом, появляешься и говоришь: «Милый, посмотри, какая красивая шуба! Ее подарила мне некая Варька».

— Не некая, а моя лучшая детская подруга! — воскликнула я.

— Да плевать ему на твою подругу! Он таких вещей не понимает! У него друзей нет, и никто таких подарков не дарит!

— Тебе же тоже не дарят, а ты ничего — поняла.

— Я — это одно, Олег Александрович — другое!

— С этим не поспоришь.

Хмель проходил, и я стала соображать четче.

— Честное слово, Ритуль, ты — как слепая! Неужели за тринадцать лет так и не поняла одной истины: Олег Александрович — собственник. Он прибрал тебя к рукам, задурил мозги и помыкает тобой, как хочет. Поди, плохо! Живет в твоей квартире, питается за твой счет! Ведь так?

— Да ладно! Мне не жалко. К тому же, он тратит много денег на монеты.

— А почему? Ты задавала себе вопрос?

— Он же нумизмат.

— Ах, как благородно! — Лялька стала входить в кураж. — Олег Александрович занимается нумизматикой! Это так интеллигентно, так современно! В компании мамочкиных друзей можно сказать: «У Олега — редкая коллекция древних русских монет. Он публикует статьи в специализированных зарубежных журналах». Затем шепотом добавить: «Его коллекция стоит десятки тысяч долларов».

— Ты это серьезно? — удивилась я.

— Абсолютно! Пока он сидел на твоей шее, у него выросло неплохое состояние!

— Ну и ладно!

— Ритуль, ты или святая, или притворяешься!

Лялька посмотрела на меня сквозь табачный дым и, помолчав минуту, сама себе ответила:

— Нет, не притворяешься.

— Тогда что-то третье, — улыбнулась я. — Святой меня не назовешь.

— Мне иногда кажется, что на многие вещи ты смотришь не так, как другие женщины, — задумчиво пробормотала Лялька.

— Все мы на одни и те же вещи смотрим по-своему.

— Я не про точку зрения! У меня такое впечатление, что ты задержалась в детском возрасте и при этом умудряешься еще играть женщину.

— Может быть, и задержалась. Я же не случайно в школу пошла.

Лялька налила коньяку и продолжила:

— Никогда тебя не спрашивала про детей. Почему ты не родила?

— Олег не хочет.

— А почему?

По-видимому, коньяк отпустил тормоза, и Лялька стала вести себя несколько бесцеремонно.

— Ты же знаешь, у Олега есть взрослый сын.

— Очень хорошо! — оживилась Лялька. — У него есть сын, а тебе, выходит, никого не надо!

— Зачем ты так?

Я растерялась. Внутренний голос говорил: Лялька права. Однако дурацкая жалость шептала: «Он так одинок, так нуждается в тебе!»

— Попробуй посмотреть на Олега объективно, — продолжала наступать Лялька. — У него есть сын, мать, есть ты, преданная и верная. Он живет с тобой в хорошей двухкомнатной квартире, а на Фрунзенской у него — собственная трехкомнатная квартира.

— Там же Татьяна Леонидовна!

— О том и речь! — воскликнула Лялька. — Как истинный математик, твой Олег все точно рассчитал. Сына вырастила первая жена. Никита уже взрослый человек, сам зарабатывает себе на жизнь. Мама — это святое! Насколько я понимаю, она для Олега — идеал. Ты — молодая здоровая женщина, жена-любовница. Зачем вешать себе ярмо на шею? Пеленки, бессонные ночи, твой декрет… К тому же семью надо содержать. Разве я не права?

— Мне и так плохо, а ты!

Я опустила голову на стол и опять горько заплакала.

— Ритуля, солнышко мое! Прости меня, дуру!

Лялька вскочила с места и бросилась ко мне.

— Сколько раз я ругала свой язык! Сколько раз говорила: «Не лезь, если не спрашивают!»

— Ничего, ничего, сейчас пройдет! — всхлипывала я. — Ты права, это я живу с зашоренными глазами.

— Ну и живи! Нравится — и живи! А таким подружкам, как я, бей по лбу. Пусть не вмешиваются в твою жизнь!

— Таких, как ты, у меня больше нет, — сквозь слезы улыбнулась я.

Лялька встала с колен и подошла к окну.

— Успокоила, называется, — проворчала она.

Я вытерла слезы и стала мыть посуду. «Сначала мы, затем — мужики! Мы, затем — мужики».

— Не случайно я встретила Варьку.

— Почему?

— Мне кажется, это Судьба. Варька — из моего детства. Она появилась и, сама того не желая, сделала так, что мой домик стал разваливаться.

— Значит, он был карточным, — прошептала Лялька.

— Так оно и есть.

— Ладно, я пойду. По-моему, тебе надо побыть одной.

Лялька по-матерински поцеловала меня в макушку и добавила:

— Держись! Если что, звони.

— Спасибо тебе, — ответила я и закрыла дверь.

У меня было чувство, что кокон, в котором я жила, стал распадаться на части. Появилось ощущение свободы, а вместе с ней несвойственная мне критичность.

«Как это я раньше не замечала? Лялька права: интеллигентность у Олега — напускная. Он умен, поэтому не так-то прост. Глядя на него, окружающие думают: «Какой выдержанный мужчина, какой тактичный!» Видели бы его сегодня. Физиономия — перекошенная, интеллигентности и след простыл!»

Во мне опять закипала обида.

«А я-то, великовозрастная дура! Думала, у меня муж — исключение! Начиталась романов! Стоило на шаг отойти от привычной колеи, и его выдержанность испарилась. И что за ней? Дремучие мужские страсти, грубые и примитивные!»

Я с презрением фыркнула и пошла в спальню. Мозг работал в заданном ему направлении, и мысли роились, как разбуженные осы. Одна из них особенно привлекла мое внимание, заставив даже остановиться.

«Мужчины никогда не смогут понять женщин! Никогда!» — громко заявила о себе мысль и скользнула в копилку под названием: «Житейские истины».

«Банально, но правильно, — согласилась я. — У мужчин свои взгляды, у нас — свои. Тем более, что никому не дано заглянуть в чужую душу. Вот, например, сцена около нашей двери. Допустим невозможное: Олег незримо остался в квартире и не только беспристрастно наблюдал бы за мной, но и слышал, о чем я думаю. Могу даже допустить, что в таком случае он подошел бы ко мне и сказал: «Хватит, Маргарита! Поплакала и будет». Может быть, за ужином поговорил бы на тему богатеньких подружек».

Эти рассуждения меня успокоили. Я подошла к трюмо, села на пуфик и посмотрела на себя в зеркало.

«Глаза заплаканные, волосы растрепанные, но лицо — относительно свежее. Как это сказала девушка-консультант? «У вас красивая форма губ. Если бы их выделить контурным карандашом…» Надо купить карандаш, попробовать».

Пошарив в тумбочке, я наткнулась на мягкую бархатную обложку.

«Дневник! То, что надо! Дневник приводит мысли в порядок».

Я глубоко вздохнула, открыла новую страницу и написала:

30 декабря.

Ездила покупать подарки.

Встретила Варьку.

Писать о семейной ссоре не хотелось, и, вытащив из пучка шпильки, я стала расчесывать волосы. Мне вспомнилось, как мама заплетала косы, и я вновь заплакала. На сей раз слезы текли не по щекам, а по сердцу. Горячая волна окатила меня с ног до головы, и мне стало жарко. Уход Олега Александровича, его крик не имели уже никакого значения, в этот момент со мной была мама.

— Возьми себя в руки! Слабых не любят.

Она любила повторять эту фразу в ответ на мои жалобы и стенания. В таких случаях ее лицо менялось и становилось надменным. Мне даже казалось: передо мной — не мама, а некая дама, дающая советы, как вести себя в приличном обществе.

— Испытания и страдания опускаются свыше, — говорила она, — и поверь, они — не случайны. Пройдя через них, человек становится мудрее.

— Разве нельзя обойтись без страданий? — спрашивала я.

— Нельзя! Благополучие развращает человека.

Я опять посмотрела в зеркало. На меня глядели мамины зеленые глаза. В них была грусть, мечтательность и растерянность.

«Варька права: жизнь меня согнула. Я действительно стала «скукореженной».

От нечего делать я отделила прядь и заплела одну косичку, другую… десятую.

— По-моему, ничего! — поглядев на результат своего труда, сказала я вслух. — Похожа на папуаску.

Дневник лежал на тумбочке и по-прежнему притягивал к себе. Хотелось описать собственные переживания, раскрыть душу. Немного поколебавшись, я решительно подошла к шкафу. Разворошив постельное белье, я засунула дневник под пододеяльник и выровняла стопку белья.

«Так будет лучше. Подальше от чужих глаз. Такую роскошь может позволить себе только одинокий человек».

Стоило мне об этом подумать, как послышался звук открывающейся двери. Мое лицо опять вытянулось и приняло испуганное выражение. Я опустилась на пуфик и сложила на коленях руки. Олег Александрович вошел в комнату и, не раздеваясь, грозно сказал:

— Спать будешь в большой комнате!

Увидев косички, он презрительно добавил:

— Глупая молодящаяся особа! В голове — ни одной стоящей мысли, одна только похоть!

Глава 8

Я лежала на диване и в который раз за сегодняшний день плакала. Обида навалилась на меня и шептала в самое ухо:

— Как я тебя понимаю!

Обида приняла реальный облик и смотрела на меня с сочувствием и состраданием. Она походила на даму из девятнадцатого века: темно-синее платье обтягивало мощные грудь и бедра, белый кружевной воротничок подпирал два дряблых подбородка, на голове красовалась затейливая высокая прическа. Рассматривая меня через пенсне, Обида дрожала от возмущения.

— Подлец! — сказала она. — Неблагодарный эгоист!

Она поправила складки своего платья, деловито направилась к столу и поставила на его середину старинный самовар.

— А ты поплачь! Слезы — первое лечебное средство.

Пригладив мои косички, Обида ласково потрепала меня по голове и пригласила к столу. Я встала с дивана и села за круглый стол. Разговаривать не хотелось, однако сочувствие полной дамы успокаивало, и мне хотелось, чтобы она не молчала.

— Сколько женщин прошло через мужскую Ревность! — горько вздохнула Обида. — Знаю я ее, еще та дамочка! Она смотрит в особую подзорную трубу, которая делает маленькие предметы большими, а подозрения — истинами.

— Как литературно сказано!

— Не я придумала, это сказал Сервантес. Слышала про такого?

— Конечно, это автор «Дон Кихота».

— Вот-вот! Он знал, о чем говорил. Стоит мужской Ревности поселиться в сердце, и все! Никакими средствами не выгнать! Никакими! Поверь мне.

— А разве женской Ревности нет?

— Не о ней речь! — резко отреагировала Обида. — Не о ней!

Она сжала узкие губы и стала шептать себе под нос.

— Женская Ревность ни в какое сравнение не идет с мужской! Я ее тоже знаю. Совсем не то! Она — взбалмошная и эмоциональная, похожая на вздорную рыночную торговку. Мужская Ревность — не такая! Эта дама — сильная и коварная. Она будет идти за жертвой по пятам день и ночь! Идти до тех пор, пока не припрет ее к стенке. Ты уж извини меня за такое просторечие. Но по-другому, право, не скажешь. Припрет и начнет мучить. А силы ей не занимать, будет мучить до конца.

— До какого конца? — со страхом спросила я.

— До смерти! Никак иначе.

— Даже если женщина не виновата?

— Милочка! Да кого же это интересует! — захохотала моя Дама. — Прямо, ребенок, честное слово! Я уже полчаса твержу: если в мужской душе поселилась Ревность, это конец!

— Всегда конец?

— Всегда!

— И что же тогда делать?

— Уходить! Чем быстрее, тем лучше!

— Да вы что! — возмутилась я. — А как же дети, дом?

— Детей надо забирать! — подумав, ответила Обида. — А дом… Здесь вариантов много. Например, можно разделить имущество, или все бросить и переехать к родителям, а можно и выгнать.

— У меня нет родителей!

— Тогда надо выгнать! Ты же не хочешь мучиться всю жизнь?

— Нет, нет! Я вам решительно не верю! Наверняка есть другой выход, не такой разрушительный.

— Говорю тебе, другого выхода нет!

Обида подвинула стул поближе ко мне и обдала меня дыханием старого, больного человека.

— Поверь моему опыту. Я уже столько лет живу! Не одну тебя на путь истинный наставляла. Кто-то слушал меня, а кто-то и нет. Где они теперь?

— Наверное, и те и другие в могиле, — ответила я.

— С тобой трудно говорить! Ты пытаешься мыслить логически, а это — не женское дело!

— Извините, но мне непонятно. Вы сказали, что некоторые женщины прислушивались к советам, а некоторые — нет.

— Объясняю, — обиженно посмотрев на меня сквозь пенсне, сказала Дама. — Те, кто слушал меня, жили впоследствии нормальной человеческой жизнью. Те же, кто не изволил внять советам, получили жизнь, похожую на ад.

Обида гордо выпрямилась на стуле и, задрав подбородок вверх, надменно посмотрела в мою сторону.

— Теперь настала твоя очередь! Тебе выбирать!

— Прямо сейчас?

— А чего ждать? Хочешь узнать, как будут развиваться события, или тебе интересно посмотреть на мужа-ревнивца?

— Может быть, у него все пройдет?

— Боже мой, какая наивность! Я же тебе уже объясняла: Ревность никуда не уходит. Она похожа на вирус: попала в организм и тут же начала разрушительную работу.

— Но с вирусами бороться можно.

— Вирусы, вызывающие насморк или грипп, вы научились убивать. Сама знаешь как! Достаточно лечь в постель и принимать лекарства. А с вирусом Ревности так просто не справишься! Я тебе больше скажу, в обозримом будущем здесь никаких сдвигов не намечается.

— Может быть, у Олега и нет этого вируса? Вчера же он был нормальным человеком!

— Вчера было вчера! А сегодня он уже заражен! Это болезнь, опасная и неизлечимая! Теперь начнется бурное развитие, и нетрудно представить всю схему.

Я с ужасом посмотрела на почтенную Даму и попыталась осмыслить то, что она сказала. Мой взгляд отметил мешочки под глазами, заштопанное кружево на воротничке, старые пятна на платье. Непонятно почему, но эти мелочи придавали словам собеседницы дополнительную убедительность. Мало того, именно они и создавали ощущение реальности. Мою душу сковало леденящее чувство страха, и, едва двигая побелевшими губами, я спросила:

— И как же выглядит эта схема?

— Все просто! — с энтузиазмом начала Дама. — Сейчас, к твоему сведению, Олег Александрович лежит в постели и кипит от злости. За ночь он переберет вашу жизнь и увидит множество фактов, подтверждающих твою аморальность.

— В моем прошлом нет ничего постыдного, — возразила я.

— Это ты так думаешь!

— Какая разница, что думаю я! Главное, что так оно и есть!

Я была рада такому повороту и спросила с плохо скрываемым торжеством:

— Если человек чист, разве можно что-то придумать?

— Сколько тебе лет? Тридцать пять, тридцать шесть? — вопросом на вопрос ответила Обида. — Предположим, ты не интересуешься психологией. Предположим! Но ты ведь преподаешь литературу! Вспомни теперь, сколько было надумано несуществующих ситуаций! Вспомнила? Сколько сюжетов рождал ослепленный ревностью человеческий разум!

Я опустила голову и кивнула.

— То-то и оно! — важно проговорила дама. — В таком состоянии можно напридумывать такое, что впору позавидовать! Теперь представь, что изощренный ум мужа начнет тебя анализировать. Представила?

Мне стало страшно. Я уже поняла, к чему клонит Обида.

— Я вижу, до тебя дошло, о чем разговор, — продолжила моя собеседница, — твой муж будет думать об этом всю ночь. Он вспомнит, как ты задерживалась на работе, как, ссылаясь на усталость, отлынивала от супружеских обязанностей. К утру его вывод окрепнет: измена налицо. Решив эту задачу, он примется за вторую: кто твой любовник? Начнет следить, слушать твои разговоры по телефону…

— В это невозможно поверить!

Я с вызовом посмотрела в дряблое лицо Дамы и встала со стула.

— Девочка моя! — ласково воскликнула она и поднялась вслед за мной. — От того, что ты мне не веришь, ничего не изменится. В твоем случае эта схема будет развиваться так, в другом — несколько иначе. Эти нюансы не имеют никакого значения. Главное, что Ревность начала свое убийственное дело и постепенно превратит твоего мужа в изъеденную молью тряпку!

Шелестя складками своего платья, Дама подошла к старому комоду. Выдвинув верхний ящик, она покопалась в брошюрах, разваливающихся от старости, и среди них отыскала относительно свежую газету.

— Почитай!

«Около двенадцати тысяч женщин в год погибают в России от побоев мужей и любовников. Большая часть этих трагедий происходит на почве ревности», — прочитала я вслух.

— Что я говорила! Ты только представь: двенадцать тысяч!

— Наверное, это происходило в неблагополучных семьях, — попыталась возразить я.

— Перестань! Эти несчастные женщины принадлежали к разным семьям, все зависит от темперамента. Если мужчина вспыльчив и Ревность разбудит в нем зверя, тогда…

— Олег не такой! — крикнула я. — Он хорошо воспитан и не позволит ничего плохого по отношению к женщине!..

— Ну-ну!

Дама подошла к окну и повернулась ко мне спиной. Я посмотрела на толстую спину и проглотила комок слез.

«Старуха все врет, она меня пугает».

— Мне незачем тебя пугать, — выговаривая каждый слог, проговорила Обида.

— Как спалось? Совесть не мучила? — спросил Олег, как только я утром появилась на кухне.

— С совестью у меня все в порядке, — ответила я и стала готовить себе завтрак.

— Скажите, пожалуйста! А ты знаешь, что это такое? Или в твоих примитивных мозгах такого понятия нет?

Ложка запрыгала в моих руках, а глаза наполнились слезами. Я судорожно вздохнула. «Только бы не расплакаться. Надо помнить: сейчас он не контролирует себя. В нем бурлят злость и раздражение».

Я вспомнила сон-явь, и передо мной замаячило обрюзгшее лицо.

«Что я тебе говорила? — прошептала Дама. — Погоди, это только начало!»

— Ты не имеешь права преподавать! — продолжил Олег. — Разложившихся личностей нельзя даже близко подпускать к детям!

Он знал, как меня можно достать. Я резко повернулась и поглядела ему прямо в глаза. Взгляд у него был мутный, под глазами четко обозначились коричневые круги.

— Ты здоров?! — спросила я.

Мой тон снес сдерживающие препоны, и Олег Александрович вскочил с кресла.

— Сколько же в тебе фальши! — взвизгнул он. — Прямо артистка! Научилась во время выступлений или у тебя этот дар — природный?

«Есть в нем что-то от Каренина. Такой же скучный и жалкий!»

В поле зрения попала его рубашка. Она торчала из джинсов, как тряпка, и на какой-то миг мне захотелось подойти к Олегу и сказать что-то ласковое.

— Я думал, ты — порядочная женщина! Оказывается, нет! Тебе нравится двойная жизнь. Может быть, это влияние подруг?

— При чем тут подруги?

— Ах, нам не ясно! Я давно заметил, ты — глупая курица! Такие особи ничего не могут родить! Ничего!!! Им это не дано!

Это был удар! Тем не менее, я сказала себе:

«Молчи, только молчи! Он тебя провоцирует».

В это время Олег смотрел на меня и наслаждался прямым попаданием.

— Для того, чтобы родить идею, надо иметь мозги! Думаю, природа тебя ими обделила.

— Ты всегда так думал? — не выдержала я.

— Всегда! — резко ответил он. — Однако при этом я полагал, что живу с честной женщиной.

— Теперь, видимо, ты так не считаешь?

— Вчера я увидел, что прячется в твоих глазах. Увидел так ярко, что ужаснулся. Было впечатление, что тебя застали врасплох! Ложь не успела нырнуть в убежище и, зацепившись на ресницах, нагло поглядывала на меня.

Последняя фраза меня поразила. «Никогда не замечала, чтобы он мыслил образно!»

— Передо мной пронеслись тринадцать лет жизни, и я понял: ты мне врала всегда. Врала, когда после так называемых репетиций приходила домой. Врала, когда говорила, что посидишь у Нюты. Надо же так обнаглеть, чтобы прийти домой в новой шубе! И она еще хочет, чтобы я поверил рассказам о мифической Варьке! Или ты совсем сбрендила? Кто дарит такие подарки?

— Поменяй тон, ты становишься грубым!

В моей голове пульсировало, но я держалась. Очевидно мне помогал разговор с ночной Дамой.

— Посмотри на своих подруг! — продолжал Олег. — Одна не удержала мужика, и тот ушел от нее и вечно орущих близнецов к чертовой матери! Другая крутит мужем, как хочет: то принеси, это сделай! Теперь, оказывается, появилась третья подруга. Она — оригинал: любит швырять деньгами и, встретив тебя, дарит шубу. Что тут такого?

— Я пропускаю твои мерзкие характеристики и хочу сказать…

— Как любезно с твоей стороны, я тебя слушаю!

— Так вот! Тебе никогда не понять людей, которые могут что-то бескорыстно дарить. Любые твои действия просчитаны, и благородный порыв тебе не свойственен!

Я чувствовала, что начала заводиться. «Ему все-таки удалось втянуть меня в кухонные разборки». Я замолчала и вышла из кухни.

— Это мне не свойственен благородный порыв?!

Олег Александрович выскочил вслед и схватил меня за плечи.

— Дрянь! Неблагодарная дрянь! Я ей купил костюм!..

— Я запрещаю говорить со мной в таком тоне! А костюм можешь вернуть в магазин. Скажешь, что не подошел, — холодно ответила я и брезгливо высвободила плечо.

— Может быть, ты себя считаешь благородной? — истерично крикнул Олег.

— Считаю!

— Как же! Я и забыл! Мы же по материнской линии — из Лопухиных! Наши предки…

— Все! Хватит! — воскликнула я. — Забирай свои вещи и уходи! Мне оправдываться не в чем! Объяснять, человеку, вбившему в голову определенный сюжет, нет смысла.

Я прошла мимо остолбеневшего Олега и включила компьютер. В моей душе было пусто и холодно.

«Как быстро произошло освобождение! Раб восстал! Молчал целых тринадцать лет, а теперь восстал!», — подключаясь к Интернету, думала я.

— Что ты сказала??? — услышала я зловещий голос.

— Можешь забрать свои вещи и уйти.

— Уйти?! — Олег даже задохнулся от возмущения.

— Не понимаю, почему это тебя так взволновало? Ты — свободный человек. У тебя есть собственная квартира. Будешь опять жить с мамой. Насколько я знаю, у вас с ней прекрасные отношения.

Открыв электронную почту, я увидела письмо:

«Маргарита Владимировна, как сможете, позвоните. Аня Соловьева».

— Теперь понятно!!! Ты задумала этот спектакль заранее!

— Заранее я планирую только уроки, — ответила я и взяла записную книжку.

Набрав Анин номер, я долго ждала. Наконец послышался тихий голос:

— Слушаю!

— Анечка, это Маргарита Владимировна! Что-то случилось?

— Да! — ответила она. — Вы не могли бы со мной встретиться?

— Конечно! Где?

— Может быть, в «Булошной»?

— Хорошо, через двадцать минут буду.

Проходя мимо большой комнаты, я увидела Олега, сидевшего в кресле, обхватив голову. Меня охватила жалость. Она зацепилась за сознание и, грустно вздохнув, испарилась. Я вспомнила слова, сказанные Олегом Александровичем за последний день, и мне стало противно.

«Думала, рядом лев, а оказался — злобный хорек!»

Глава 9

Через десять минут я уже шла по направлению к «Булошной». Кафе с таким странным названием располагалось на углу Лялиного и Большого Казенного переулков. Когда-то здесь была лучшая в Москве кондитерская. Теперь — роскошное кафе со старинными интерьерами, Его оформители постарались от души, поэтому даже напольная плитка была отделена металлическими пластинами с повторяющимся словом: «Булошная». Буква «ш» в середине слова оказывала магическое действие и будила воображение.

Казалось, передо мной — старая Москва. По каменной мостовой катятся экипажи, и кучера лениво погоняют лошадей. Один экипаж остановился рядом с «Булошной», и из него вышли дамы с детьми. Они вошли в кафе и сели за большой стол. Дамы заказали кофе и, поглядывая на детей, стали вести неспешную беседу. Девочки не вызывали никаких беспокойств: они помнили правила хорошего тона, поэтому сидели с прямой спиной и старательно прижимали локотки к талии. Мальчики были слишком оживлены, и дамам приходилось прерывать разговор, строго поглядывая в их сторону. Мальчики уже выпили свой кофе, съели пирожные, и им хотелось смены впечатлений. Дамы поняли, что пора уходить, и медленно встали. Швейцар набросил на их плечи шубы и почтительно отворил дверь…

Я остановилась около двери с бронзовой ручкой и посмотрела внутрь. Анечка уже была там. Она сидела за угловым столиком и грустно смотрела в окно.

— Добрый день! Ты уже что-нибудь заказала?

— Здравствуйте, Маргарита Владимировна! Я заказала два кофе и пирог со взбитыми сливками.

— Вот и правильно!

Я сняла шубу и повесила ее на вешалку.

— Мне так неудобно! Предпраздничный день, а я пристаю со своими проблемами.

— Пустяки! У меня нет никаких срочных дел.

Официант положил перед нами льняные салфетки, поставил чашечки с кофе и тарелки с пирогом.

— Вы сегодня очень хорошо выглядите!

«Знала бы ты, какую склоку мне пришлось выдержать!» — подумала я, а вслух сказала:

— Я всего лишь распустила волосы.

— Дело не в волосах, в вашем лице появилась решительность.

Мне не хотелось обсуждать эту тему с моей ученицей, и я перевела разговор.

— А вот твое лицо сегодня мне совсем не нравится! Глаза смотрят тоскливо, на лбу — поперечная морщинка. Что-то произошло?

— Мои родители разводятся, — с глубокой болью ответила Аня.

— Не может быть!

Я вспомнила Оксану Дмитриевну — Анину маму. Высокая блондинка с тонкими чертами лица и такими же выразительными, как у дочери, грустными глазами. Мы достаточно часто виделись: она была членом родительского комитета. Ее рассудительность, плавная речь, хорошо поставленный голос вызывали во мне глубокую симпатию, и, глядя на нее, я всегда думала: «Какая интересная женщина!» В действиях Оксаны Дмитриевны не было суетливости, однако все вопросы она решала быстро и без лишних разговоров. Достаточно часто я беседовала с ней на темы, не имеющие отношения к учебе. Из этих разговоров я поняла, что Анечкины родители — люди обеспеченные и очень занятые. Оксана Дмитриевна работала в крупном банке, а ее муж, Игорь Владимирович, занимался политтехнологиями. Узнав, что они купили квартиру, я посоветовала обратиться к моей подруге, дизайнеру Ольге Трубецкой. Лялька получила выгодный заказ и стала заниматься оформлением квартиры. По ее совету была устроена комната в восточном стиле с арочным окном, круглым чайным столом и персидскими коврами. Лялька трудилась с присущим ей энтузиазмом и после завершения работы сказала:

— Спасибо, Ритуль! Такого клиента мне подкинула! Теперь, с твоей легкой руки, я нарасхват. У Оксаны Дмитриевны — много знакомых, и, что меня больше всего радует, все они или строят дома, или покупают новые квартиры.

Как-то раз Лялька рассказала мне о впечатлении от Аниного отца. Сама я его не видела, так как в лицей он не приходил ни разу.

— Ты не представляешь, какой интересный мужчина!

Лялька красноречиво цокала языком и с воодушевлением продолжала:

— Высокий брюнет с голубыми глазами, безукоризненно одет, имеет «Ауди» шестой модели. Я разговаривала с ним пару раз, и поверь, мне этого было достаточно.

— Достаточно для чего? — удивленно спрашивала я.

— Если бы он захотел, я не задумывалась бы…

Я грозила Ляльке пальцем и говорила:

— Еще не хватало, чтобы ты соблазняла родителей моих учеников!

— Разве я могу соблазнить такого мужчину? Моя жертва — это Лопушок!

Лопушком Лялька называла своего мужа — Алексея. Услышь тогда наш разговор Олег Александрович, он бы сказал: «Что я говорил? Твоя Лялька — развратная женщина!»

Я же была абсолютно уверена в Лялькиной порядочности. Ее внешняя развязность, поцелуйчики, томные взгляды были лишь женской игрой без продолжения. Ляльке хотелось праздников, и она их себе устраивала. Подобные милые штучки — то же самое, что беззлобный женский треп ни о чем. Он создает настроение, приводит в форму, является аутотренингом. Однако люди, подобные Олегу Александровичу, не понимают нюансов. Глядя на таких женщин, как Лялька, они обычно презрительно надувают губы и восклицают:

— Какая распущенность!

Я же знаю: никакой распущенности в Лялькином поведении нет. Это всего лишь — вызов обществу, скучному и пресному; некий вид безвредного хулиганства. Мне не надо было спрашивать Ляльку, изменяет она мужу или нет. Я и без этого знала: она предана Лопушку и, как может, заботится о нем. Конечно же, ей с ним очень повезло: Леша — мудрый человек. Он чувствовал жену на интуитивном уровне, поэтому, глядя на ее фортели, лишь посмеивался. Думаю, в супружеской кровати он ей показывал, кто настоящий хозяин. Я даже могла определить, когда это происходило. После таких ночей Лялька появлялась передо мной умиротворенной, и ее глаза светились счастьем. По всей вероятности, Леша относился к категории мужчин, уверенных в себе, а таким женщины не изменяют.

Слава Богу, постельные темы мы с Лялькой не обсуждали. Не сомневаюсь, она с удовольствием поговорила бы на эту тему, однако разговоры о сексе мне лично всегда казались неприличными. Я даже не представляю, как могла бы рассказывать об интимных отношениях с Олегом. Впрочем, женщины бывают разными!

— По-моему, меня опять занесло в дебри собственных мыслей, — растерянно пробормотала я.

— Ничего! — на лице девочки появилась слабая улыбка. — Мы уже привыкли.

— Наверное, со стороны это выглядит нелепо?

— Почему же? Все очень пристойно. Вы опускаете глаза вниз и замираете. Кажется, что в этот момент вы переноситесь далеко-далеко.

— Да уж!

Чтобы сосредоточиться, я откусила пирог и выпила кофе.

— Слушаю тебя, — я посмотрела на Аню и ободряюще улыбнулась.

— Все очень банально. Была семья, в ней — любовь, достаток, совместный отдых, походы в театр. Затем появилась молодая незнакомка. Папа вдруг понял, что именно ее он ждал всю свою жизнь, и тут же забыл маму и меня. Это какое-то наваждение, человек изменился за неделю! Представляете?

— Представляю.

— Его как подменили! — воскликнула Аня. — Глаза — блеклые, сам — комок нервов, последние дни стал грубить.

Глаза Ани наполнились слезами.

— Если бы я была суеверной, то решила бы, что его приворожили.

Аня наклонилась ко мне и, покраснев, спросила:

— Как вы думает, такое возможно?

Этот вопрос застал меня врасплох. С одной стороны, я — человек суеверный. С другой — в ворожбу не верю. Мне всегда казалось, что при помощи магических средств заставить полюбить невозможно. И тем не менее, задумчиво посмотрев на кофейную гущу, неожиданно для себя я сказала:

— Все может быть!

— Вы серьезно?

— В этом вопросе ни ты, ни я не разбираемся. Следовательно, никаких знаний у нас нет. Согласна?

Аня смотрела на меня и молчала.

— А если нет знаний, как же мы можем судить?

— Логично, — заметила девочка. — Однако в подобное трудно поверить.

Она посмотрела в окно и вдруг вздрогнула. Перед светофором стояла серебристая иномарка. За рулем сидел красивый мужчина, рядом с ним — молодая девушка. Черные волосы девушки ниспадали на меховой воротник, а маленькая ручка теребила за ухо красавца-водителя.

— Папа! — тихо выдохнула Аня.

Она закрыла лицо руками, и ее плечи мелко задрожали.

— Анечка, милая!

Я придвинулась поближе к девочке и постаралась закрыть ее от любопытных взглядов посетителей кафе.

— Будь мужественной! Сейчас тяжелее всего не тебе, а твоей маме!

Услышав последнюю фразу, Аня тут же прекратила плакать и опять посмотрела в окно. Серебристой машины уже не было.

— Вы не представляете, что творится с мамой! На работе она еще держится, а дома… У нее бывают такие истерики!

— Поэтому и говорю: думай не о себе, а о маме.

— Мне так тяжело!

— Сейчас ты должна быть сильной, иначе твоя мама может не выдержать.

— А как же папа?

— Не пытайся решать все вопросы сразу. У твоего папы сейчас эйфория. Кто может знать, чем она закончится?

Я замолчала и подумала: «Еще месяц назад можно было сказать, что у этой девочки счастливая судьба. А теперь…»

— Помните, на уроке мы говорили о Судьбе?

Аня неожиданно подхватила мою мысль и посмотрела на входную дверь кафе. Я вздрогнула и быстро обернулась. Что ожидала я увидеть? Сама не знаю-. Видимо, так бывает, когда твоя мысль неожиданно озвучивается и становится почти одушевленной.

— Наверное, наши испытания — тоже Судьба, — по-взрослому продолжила Аня.

— Помнишь, мы говорили о рассказах Солоухина?

Я решила отвлечь Аню от навязчивых мыслей.

— «Камешки на ладонях?» — улыбнулась она. — Как же, помню! Ангел сидит на правом плече, черт — на левом.

— Ты поверила?

— Не знаю. С одной стороны, в это поверить трудно, а с другой… Вы же сами сказали: нельзя судить о том, чего не знаешь. Сейчас мне кажется, что-то в этом есть.

— А мне так всегда казалось! Может быть, поэтому я погружаюсь в себя. В такие минуты мне слышится внутренний голос.

Аня потянулась ко мне и посмотрела прямо в глаза.

— В ваших словах есть некоторая недосказанность!

— Не удивительно, мне и самой не все понятно.

— Странно, взрослые обычно держатся так уверенно! Создается впечатление, что они все знают…

— Глупости! Как правило, за этой уверенностью скрывается закомплексованность по самые уши.

Я положила свою руку на Анины пальчики. Они были вялые и холодные.

— Пойдем?

— Да, да! Конечно!

Аня потянулась к своей куртке, я — к кошельку. Мы оделись и, пожелав официантам счастливого Нового года, вышли из «Булошной».

— Вы мне ужасно помогли, Маргарита Владимировна! Мои мозги встали на место, и теперь я знаю, что делать!

«Мои мозги тоже постепенно встают на место, — подумала я. — Время от времени полезно получать по башке».

Мы остановились около моего подъезда.

— Ну что? С наступающим Новым годом!

— Да, да! — заторопилась Аня. — Я вам напишу по электронке.

Она побежала домой. Ее дом стоял метрах в ста от моего и считался элитным. Высокий забор из кованого железа, мощенный красной плиткой двор, клумбы с кипарисами и большие вазоны с экзотическим кустарником. Высокие окна в обрамлении причудливых лепных бордюров блестели на солнце, а массивные двери давали понять: в доме живут сливки общества. Помнится, проходя мимо, Олег Александрович сказал:

— Здесь живет российская олигархия!

Тогда в этой фразе мне послышалось презрение интеллектуала. Теперь же думаю, за ней пряталась элементарная зависть!

Глава 10

Плохо, когда тебя не ждут, еще хуже, когда в твоем доме живет чужой человек. О чем говорить? Куда спрятаться? Нет ответа. Знаешь одно: домой спешить нет никакого смысла. Подняв голову, я посмотрела на окна своей квартиры. Несмотря на то, что был полдень, в большой комнате горел свет.

«Не уехал! Не хочет уходить с насиженного места. А может быть, он стесняется своей матери?»

Я представила, как Олег, нагруженный вещами, появляется в квартире на Фрунзенской и говорит матери:

— Я вернулся.

Улыбка появилась на моем лице, и я пробормотала:

— Хорошенькая ситуация! Думаю, Татьяна Леонидовна не очень обрадуется возвращению единственного сына. Хотя, конечно, внешние приличия она соблюдет. Может быть, артистично всплеснув руками, даже воскликнет:

— Олежек, милый! Что случилось?

— Нам с Маргаритой некоторое время надо пожить врозь, — коротко ответит Олег и войдет в широкую прихожую, украшенную витиеватой вешалкой из красного дерева.

— Да, да, конечно! — воскликнет Татьяна Леонидовна.

Она обескураженно посмотрит на сына и величественно поплывет на кухню.

— Тебе заварить чай? — через некоторое время раздастся ее низкий голос.

— Если не трудно, — ответит Олег Александрович.

Со стороны может показаться: мать и сын рады друг другу, но я-то знаю, все это — игра. Татьяна Леонидовна — такая же эгоистка, как и ее Олежек. Она — театральный критик с сорокалетним стажем, и ее мир — это неспешные беседы о театре, актерах, около-артистических событиях. Она не умеет и не любит заниматься домашним хозяйством, поэтому уже в молодости решила эту проблему раз и навсегда: сначала работу по дому выполняла ее сводная сестра, жившая вместе с Татьяной Леонидовной и маленьким Олегом, затем — приходящая прислуга. Я уже давно заметила: мать Олега не любит, когда что-либо ограничивает ее свободу, и интеллигентно, но настойчиво сопротивляется этому ограничению. Мне кажется, с мужем она так и не жила. По рассказам Олега Александровича, его отцом был крупный партийный работник, сначала воевавший на Западном фронте, а затем попавший под последние репрессии Сталина. Однако я считаю, что рассказ о муже — это очередная легенда, придуманная Татьяной Леонидовной. Она всегда любила красивые позы и недосказанность.

— Тебе чай с лимоном или без? — спросит она Олега, чтобы заполнить затянувшуюся паузу.

— Хорошо бы с лимоном, — ответит он из своей комнаты.

Увидев, что книги стоят не на своих местах, Олег поморщится и двумя пальцами поднимет с кресла материнскую шаль.

— Можно подумать, в квартире мало места, — проворчит он.

— Так что же, собственно, произошло? — спросит Татьяна Леонидовна.

Она поставит на журнальный столик стакан в металлическом подстаканнике и вопросительно посмотрит на сына. Тонкая золотая оправа блеснет в луче, идущем от бра, а выцветшие глаза, увеличенные очками, обиженно моргнут.

— Ничего! — коротко ответит Олег Александрович. — Просто я решил некоторое время пожить дома.

— А как же Маргарита?

— Не понял!

— Что будет с ней?

Конечно же, до меня Татьяне Леонидовне нет никакого дела, но мысль, что Олег будет жить дома, наэлектризует ее до предела. Она быстро прикинет, что сына надо кормить, обстирывать; с ним надо разговаривать: не раз в неделю, а каждый день. Последний момент ее встревожит больше всего. Несмотря на то, что Татьяна Леонидовна любит поговорить, думаю, она бы не хотела, чтобы ее постоянным собеседником был Олег. Во-первых, он — человек немногословный, и разговор пришлось бы тащить на себе. Во-вторых, последнее время она предпочитала театральным темам разговоры о диетах, холестерине, гомеопатии. Однако Олег медицинских разговоров не выносил, и, предвидя молчаливые вечера, Татьяна Леонидовна заранее беспокоилась.

В свое время она еще тешила себя надеждой, что сын будет опорой в ее старости. Теперь же подобных иллюзий не питала, так как давно заметила, что Олегу не свойственно даже элементарное чувство сострадания.

— Не могу понять, — как-то сказала она мне. — Откуда у него такая презрительность?

Помнится, я стала защищать Олега Александровича:

— Что вы! Какая презрительность! Это всего лишь защита собственного «Я». Поверьте мне, как педагогу. Многие дети тоже демонстрируют холодное равнодушие, они даже позволяют себе презрительные замечания в адрес взрослых. Однако, как правило, за этими фразами прячется незащищенность и ранимость. С возрастом это проходит.

— Я же никаких изменений не вижу, но за добрые слова спасибо!

— Не вижу повода для беспокойства, — отвечала я. — Думаю, занятия наукой требуют мобилизации всех сил, вот поневоле Олег и отходит от житейских проблем.

— Может быть, ты права! — восклицала Татьяна Леонидовна.

Как и любая мать, она готова была поругать и тут же оправдать своего ребенка.

— Олег очень талантлив! Он уже с детства демонстрировал склонность к логике и математике. Второе мне всегда импонировало, а первое… Признаюсь, мне было не по себе, когда Олег подходил и начинал критиковать моих знакомых. Он раскладывал сказанное ими по полочкам и делал ошеломляющие выводы. Временами его острый ум помогал мне понять то скрытое, что прячут театральные деятели за улыбками и любезными фразами. Иногда же мне хотелось убежать и закрыть уши!

Она доверительно смотрела на меня и продолжала уже шепотом:

— Как вы знаете, я критик, следовательно, по долгу профессии обязана мыслить критически, но все должно быть в определенных рамках. Олега же, к сожалению, постоянно заносит. Видимо, поэтому он так одинок. Люди не любят критики, а если и допускают ее, то чуть-чуть.

Татьяна Леонидовна кокетливо улыбалась и добавляла:

— Чуть-чуть! Именно те, кто чувствует эту грань, и становятся успешными критиками.

Она поправляла прическу, и перстни на ее ухоженных пальцах торжественно сверкали. Казалось, они выбрасывали короткие импульсы, что на языке камней можно было расшифровать так: «чуть-чуть, совсем чуть-чуть».

Во времена вышеприведенного разговора, я любила Олега Александровича. Наверное, потому что считала критичность не недостатком, а проявлением цепкости ума.

— Паук! — в сердцах воскликнула я.

— Что ты сказала? — раздался за спиной Лялькин голос.

Я резко повернулась. Передо мной стояла Лялька, и ее праздничное лицо светилось счастьем.

— Ничего особенного! — смущенно ответила я.

— Домой идти не хочешь! — уверенно заявила Лялька. — Разборки продолжаются!

Я грустно кивнула головой.

— Так, слушай меня! Сейчас мы поднимемся, и ты быстро переоденешься. Через полчаса Лопушок вернется домой, и мы вместе поедем на дачу, где славненько встретим Новый Год!

Лялька засияла глазами. Похоже, этот план ей понравился.

— Не возражай! — увидев протестующее движение, быстро сказала она. — Веселая компания отвлечет тебя от грустных мыслей, а там, глядишь, все и распутается.

— Какая компания? — удивленно спросила я.

— Нас пригласили на дачу Лешины друзья. Они собирают большую тусовку, где, по моим сведениям, могут быть очень интересные мужчины!

Лялька жеманно повела плечом и прошептала:

— Мы с тобой забуруним эту компанию изнутри. Представляешь, какое будет представление!

— Не хочу никакого представления. Хочу тишины и покоя.

— Ты это серьезно? — встревожилась Лялька. — Сильно поцапались?

— Да нет, — устало ответила я. — Все было в пределах интеллигентных разборок. Просто мне надо немного побыть одной и подумать.

— Ты что? Собираешься думать в Новогоднюю ночь?

Лялька схватила меня за шубу и обдала горячим дыханием. Ее глаза приблизились ко мне, и я увидела в них нешуточную тревогу.

— Успокойся! Я буду встречать Новый год у Нюты. Общество ее детей мне будет приятней, чем компания интересных мужчин.

— Ты ненормальная! — воскликнула Лялька. — Разве тебе не хватает детей в будние дни?

— Тебе этого не понять!

— Ах, мне не понять! Ты думаешь, я только хвостом умею крутить!

Лялька стала наступать и теснить меня к домофону. Она размахивала перед носом пальцем с новогодним маникюром, когда входная дверь открылась и перед нами появилась Настя.

— Как хорошо, что я тебя, мам, встретила! Здравствуйте, Маргарита Владимировна! — воскликнула она.

— Куда это ты направилась? Мы через час уезжаем!

Лялька переключилась на дочь и на минуту забыла про мое существование.

— Мне надо купить кой-какие подарки. Я слетаю в «Атриум» и обратно.

Настя прошмыгнула мимо матери и побежала к Садовому кольцу.

— Вот так всегда! — нахмурилась Лялька. — Все оставляет на последний день!

Она посмотрела на дочь, бегущую по тротуару, и задумчиво сказала:

— Ничего будет девочка! Фигура и ножки у нее — мои!

— Какого высокого мы о себе мнения!

— А то как же! Женщина всегда должна быть на высоте.

Она приосанилась и добавила:

— Слышала, что психологи говорят? Если человек себя не любит, другие, точно, его любить не будут.

— Серьезное высказывание, — заметила я. — И удивительно кстати!

— Ритуль, обожаю твои комментарии!

Лялька с нежностью посмотрела на меня и распахнула объятья.

— Думаю, восторженность и патетика были свойственны тебе с ясельного возраста.

— На том и стоим! — ответила Лялька. — А что касается тебя, делай как хочешь! Я же, со своей стороны, всегда готова помочь и скрасить твою жизнь своим легкомысленным трепом.

— Объяснение в искреннем расположении около родного подъезда, — засмеялась я.

— Может быть, по этому случаю выпьем?

— Завтра! Сегодня же ты быстро поднимешься домой, приготовишься к Новому году, а затем радостно встретишь Лопушка.

— Он у меня прелесть! — воскликнула Лялька.

— Он действительно прелесть. Береги его, такие мужчины — редкость!

— Знаю. И за что мне, вертихвостке, такое счастье!

— Значит, заслужила, — уверенно сказала я.

— А ты разве не заслужила?

— Видимо, мне нужно избавиться от идеалистического отношения к жизни.

— Мудрено говоришь! Ну да ладно! Не хочешь ехать, не надо. Завтра мы с тобой посидим и обсудим твои дела.

— Договорились, — ответила я и подтолкнула Ляльку к подъезду. — Иди!

— А ты?

— Я немного прогуляюсь, затем куплю Нютиным детям подарки, а к вечеру вернусь домой.

— Значит, мы в этом году не увидимся?

— Значит, не увидимся.

— Тогда с наступающим Новым годом!

— И тебя так же!

Мы тепло обнялись, и, махнув рукой, я пошла прочь от собственного дома.

Глава 11

«Что-то во мне разладилось! — думала я, шагая по узкому тротуару. — Может быть, вхожу в депрессию?»

Остановившись посреди дороги, я погрузилась в себя.

«Однако депрессию характеризуют тоска и усталость… Тоски у меня точно нет, а усталость… Кто ж сейчас не устает? Тем более в конце года».

— Пардон, мадам! Разрешите пройти!

Я посторонилась. Рядом стоял высокий старик. На большом носу — старинное пенсне, в руках — трость с набалдашником из слоновой кости, на ботинках — черные блестящие калоши.

«Трость… Я уже видела эту трость! Коричневое полированное дерево, массивный набалдашник из слоновой кости. Но где это могло быть?»

— У мадам проблемы? — спросил старик.

— Проблемы есть у всех!

— Мадам любит точность в выражении мыслей. Наверное, она писательница?

— Не угадали. Я всего лишь учитель литературы.

— О! — воскликнул старик и с интересом посмотрел на меня сквозь пенсне. — Значит, мадам много читает?

— Это мое любимое занятие!

— Какое счастье, что я вас встретил!

— Вы хотите поговорить о литературе?

— Нет, нет! В преддверии Нового года и говорить о литературе? Просто хотел бы прогуляться с женщиной, в голове которой не только тряпки. Поверьте, особы, в чьих мозгах шевелятся хоть какие-нибудь мыслишки, — это редкость.

— По-моему, вы слишком строги к женщинам, — засмеялась я. — Про себя могу сказать, что мыслишек у меня — сколько хотите, и все они постоянно шевелятся!

— Ах, как славно! Как славно! Такой подарок!

Старик в волнении переложил трость из одной руки в другую и тепло посмотрел на меня. Чем-то давно забытым повеяло от его взгляда, мне даже показалось, что я говорю с собственным дедом или прадедом.

«Или с их тенью», — пронеслась мысль.

Мне стало хорошо, и я почувствовала себя маленькой девочкой. Эта девочка стояла в Лялином переулке, рядом с ней — ее дедушка, и крупные редкие снежинки падали на их шубы.

Шуба почтенного старика была старинного покроя. Мягкая цигейка выглядывала из-под бортов и, по всей вероятности, хорошо согревала старое тело. Плотная непромокаемая ткань закрывала мех и служила надежной защитой от ветра; длинные полы спускались почти до земли.

«Может быть, он старый князь из настоящей дореволюционной Москвы? Нет, это нереально. Даже если допустить, что во время революции он был ребенком, ему бы было больше ста лет».

— Мадам не торопится? — спросил старик.

В его глазах мелькнуло такое беспокойство, что я быстро ответила:

— Нет, нет! У меня в запасе есть пара-тройка часов.

— Очень хорошо! — обрадовался старик. — Пара-тройка часов! Как звучит! Просто замечательно!

Мне было приятно, что я доставила радость этому почтенному человеку.

— И где мы с вами погуляем? — улыбнувшись, спросила я.

— О! Здесь много чудных мест! Если не возражаете, мы пройдемся по бульвару.

— С удовольствием!

— Благодарю, — сказал старик и предложил опереться на его руку.

Я чинно взяла его под руку, и мы медленно пошли к Покровскому бульвару.

«Небольшое приключение перед Новым годом. Ну, разве не странно? Прогулка по бульвару с незнакомым стариком!»

— Для вас, голубушка, я старый кавалер, — нарушил молчание старик. — Мне восемьдесят четыре года.

— Не может быть!

— И тем не менее, это так.

Старик помолчал. Думаю, ему было приятно, что выглядит он моложе своих лет.

— Поверьте, не так сладко жить, когда твои сверстники уходят в иной мир. Чувствуешь себя осколком, оставленным среди пустой гостиной. Конечно, с течением времени гостиную заставят мебелью, постелют новые ковры, на полки положат безделушки. Начнется иная жизнь. Однако осколку в этой жизни нет места, он не выполняет никаких функций. Его место — между половицами.

Старик грустно посмотрел себе под ноги и продолжил:

— Вы не представляете, моя милая, как тяжело жить, когда чувствуешь свою ненужность!

Я слегка сжала его локоть, и, благодарно кивнув, он заговорил вновь:

— Последние двенадцать лет я живу совершенно один. За мной ухаживает славная женщина. Она добра и необычайно порядочна, но… Эта женщина — не моего круга! Она мало читает, музыкально неразвита. Нет, нет! Упаси Господь, я ее не сужу!

Старик испуганно посмотрел на меня, как будто вопрошая, правильно ли я его поняла.

— Я благодарен судьбе, что Анна Макаровна ведет мое хозяйство! Это так. Однако она не в состоянии разрушить мое одиночество.

— Если позволите высказать свое мнение, замечу: одиночество — удел не только пожилых людей.

— Вы удивительно тактичны! — бледными губами улыбнулся старик. — Вы не сказали «старых людей».

Я опустила глаза и стала молча развивать мысль, сидевшую в голове много лет. Эта мысль временами «грызла» мои мозги и шептала в самое ухо:

«Люди изначально одиноки. Они только думают, что кому-то до них есть дело. Человек рождается один, живет один и умирает один».

«Первое и третье утверждение — верно, а со вторым можно поспорить».

«Второе — также верно! — возражала упрямая мысль. — Ты думаешь, окружив себя друзьями, человек избавляется от одиночества? Как бы не так! Это только видимость».

— Какое непростительное упущение! — услышала я голос старика и очнулась. — Я даже не представился!

Он церемонно повернулся и слегка поклонился.

— Дмитрий Павлович Гагарин.

— Маргарита Владимировна Белых.

— Очень приятно познакомиться! — промолвил старик и задумчиво пробормотал:

— Белых, Белых… Согласитесь, ваша фамилия необычна.

— Вот уж не соглашусь! Обычная фамилия с суффиксом «-ых».

— Понял, понял! «Вы чьих будете?» — как-то спросили вашего прадеда. — «Белых, однако».

— Думаю, происходил этот разговор в Нижегородской губернии, — улыбнулась я.

— Оттуда родом ваш батюшка?

— Да, он — волжанин, там и окончил летное училище.

— А вы родились в Москве!

Я кивнула головой.

— По всей вероятности, закончили филологическое отделение университета.

— Трудно поверить, что вам больше восьмидесяти. Думаю, вы меня разыгрываете!

— С чего это вам пришло в голову?

— Вы удивительно ясно мыслите!

Старик блеснул глазами и выпрямил спину.

— Благодарствую за теплые слова, милая барышня! А по поводу мышления…

Он остановился и оперся на трость.

— Мышление тут ни при чем. У меня с детства абсолютный слух. А вы, как и все москвичи, «акаете» и тянете слова. Что же касается образования, то тут я вам скажу так: хорошее образование чувствуется с первых двух-трех фраз.

— Как и порода? — засмеялась я.

— Совершенно верно. Нюансы, голубушка моя, нюансы!

Мы замолчали и пошли дальше. Однако я чувствовала, что новый знакомый продолжает обо мне думать.

— Простите мне старческое любопытство, уважаемая Маргарита Владимировна, а как девичья фамилия вашей матушки?

— Лопухина, — ответила я.

Дмитрий Павлович вздрогнул и в волнении снял пенсне.

— Лопухина, говорите…

Он вынул из кармана маленькую бархотку и стал тщательно вытирать пенсне.

— Дмитрий Павлович? — я вопросительно посмотрела на величественного старика. — Не хотите ли со мной пообедать?

— Вы приглашаете на обед?

Дмитрий Павлович водрузил на нос пенсне и посмотрел мне прямо в глаза.

— Почему бы и нет! Мы могли бы продолжить знакомство за бокалом вина.

— Восхитительное предложение! Мне кажется, аналогичное приглашение я получал лет пять назад.

Старик оживился, выпрямил свой могучий стан и важно выбросил вперед трость.

— Чудесно, чудесно! Как в сказке! Накануне Нового года… я и молодая дама!

Он так обрадовался, что мне стало не по себе. Можно ли так волноваться в его возрасте?

— Голубушка, Маргарита Владимировна! Вы не представляете, какое удовольствие доставит мне бокал вина в вашем присутствии! Не представляете!

Мысль, что накануне Нового года я могу кому-то доставить радость, тут же подняла мое настроение.

— Куда мы пойдем? — спросил он.

— Как вы относитесь к ресторану «Дрова»?

— «Дрова?» — несколько опешил Дмитрий Павлович. — Вы шутите?

— Вовсе нет! Этот демократичный ресторанчик вполне респектабелен. К тому же находится рядом с Покровскими воротами.

— Несколько неожиданное название: «Дрова»… И кому это в голову пришла такая глупая идея?

— Не скажите, идея совсем не глупая! Я бы сказала, это название — идеальная приманка для молодежи.

— Хотя меня нельзя отнести к этой прослойке общества, но я готов клюнуть на эту приманку и пойти даже в «Дрова»! — воскликнул Дмитрий Павлович.

— Вот и славненько! Какое нам дело до названия?

— Не хочу спорить с такой очаровательной женщиной, но для меня название имеет значение, поэтому, если вы не возражаете…

Дмитрий Павлович с тревогой посмотрел на меня и продолжил:

— Если вы не возражаете, я бы хотел вас пригласить в другой ресторан. По названию он менее экзотичен, но там можно выпить хорошего французского вина и спокойно поговорить.

— С удовольствием! — согласилась я.

Мы вышли на Покровку и двинулись по направлению к бульвару.

«Похоже, я его озадачила. И как это меня занесло? Такого старика — и в «Дрова»! Одно дело мы с Нютой, другое — почтенный Дмитрий Павлович».

Размышляя на эту тему, я украдкой поглядывала на моего кавалера.

«Знал бы он, что другого ресторана я предложить не могу. И дело тут не в деньгах! Олег Александрович по ресторанам меня не водил, другие — тем более. «Дрова» — единственный ресторан, который я знаю. Мы с Нютой открыли его для себя год назад, и то случайно. Оказалось, здесь — «шведский стол», поэтому за триста пятьдесят рублей можно плотно и сытно пообедать. После зарплаты мы приходим сюда и пируем. Этими обедами дорожу и я, и Нюта. Мы никого с собой не берем, и за обедом, не спеша, обсуждаем наши проблемы. А обсудить есть что: во-первых, литературу; во-вторых, новый сценарий «капустника»; в-третьих, Нютиного мужа: он — жуткая сволочь и не только бросил ее с маленькими Тимошкой и Антошкой, но еще и бегает от уплаты алиментов.

— Как вам нравится дворец Апраксиных? — неожиданно спросил Дмитрий Павлович.

— Дворец Апраксиных? — переспросила я. — Глядя на него, мне становится грустно.

— Что так?

— Кажется, я знаю его двести лет. Помню детство, молодость, зрелость. Знаю, как был он красив, благороден. А теперь… теперь он — стар и беспомощен. Его стены полиняли и обветшали, великолепные колонны стали как будто ниже, пышная лепнина облупилась, крупные наличники покрылись выбоинами. Он как будто и есть, а как будто и нет.

— Так я и думал, вы — хороший литератор! Вы, голубушка, видите то, что скрывается за текстом, — задумчиво проговорил Дмитрий Павлович.

— Как будто он есть, и как будто его нет, — повторил он мою последнюю фразу.

Мы стояли около дворца и с грустью смотрели на мокрые от снега стены. Машины, проезжавшие по Покровке, обдавали нас волнами выхлопных газов; под ноги летела грязь; нас толкали прохожие, спешащие к новогодним столам, а мы, два одиноких и затерявшихся человека, смотрели на старую городскую усадьбу восемнадцатого века.

— Просто удивительно, что я вас встретил! — Дмитрий Павлович оторвался от размышлений и сжал мой локоть. — День начался как всегда. Хмурое зимнее утро, кофе, газеты, прогулка… И вот тебе сюрприз! На заснеженном тротуаре стоит очаровательная молодая женщина, снежинки медленно садятся ей на лицо, а она, не замечая их, думает о чем-то своем. Она не бегает по магазинам, не сидит в парикмахерской, не стоит около плиты, она, видите ли, размышляет!

Дмитрий Павлович ласково посмотрел в мою сторону и торопливо добавил:

— Только не сочтите меня ретроградом, милейшая Маргарита Владимировна! Я не хочу сказать ничего плохого в адрес других женщин. Их действия в преддверии праздника вполне понятны. Но… как бы это объяснить?

Он потер переносицу и задумался.

— Нашел! — обрадовался он. — Нашел правильное выражение! Потеряна некоторая романтичность, некоторая тайна, если хотите. Все — напоказ, все — наружу; всегда бегом, все — наскоро! Даже на прощание говорят не «до свидания», а короткое — «пока»! Что за жизнь! Такое впечатление, что люди боятся чего-то не успеть!

— Или пропустить, — добавила я.

— Совершенно верно, всюду успеть! Но так не бывает! Может быть, я брюзжу по-стариковски, но добиться успеха, суетясь, невозможно!

Он посторонился, пропуская спешащую женщину. Затем посмотрел на верхние окна дворца и продолжил:

— Взять, например, этот дворец. В свое время его называли — дом-комод. Кто-то думает — язвительное прозвище, а я считаю — почетное. И граф Апраксин, и князь Трубецкой были людьми основательными, поэтому и дворец строили фундаментально, не торопясь. А впрочем…

— А впрочем, спешка была всегда: и сто лет назад, и двести.

Мое замечание, по-видимому, озадачило Дмитрия Павловича, и он, предложив руку, в задумчивости двинулся по направлению к бульвару. Я шла рядом и продолжала размышлять:

«Почему с этим стариком мне так покойно? Шла бы с ним и шла: по улицам, бульварам, паркам. Временами останавливалась бы, слушала его старомодные рассуждения, вставляла бы свое замечание. А можно и не говорить, просто идти и молчать. Может быть, мы подходим другу?»

Я искоса посмотрела на Дмитрия Павловича. Он шел с таким достоинством, что прохожие почтительно уступали ему путь и оглядывались вслед.

«Как удивительно к нему подходит слово — «порода»! И дело даже не в том, что он высок, статен. В нем есть самоуважение! Он не может быть смешным. Почему? Наверное, потому, что уважает себя. Редкое в наше время качество! А я? Уважаю ли себя я?»

Мы дошли до Покровских ворот и повернули на Чистопрудный бульвар. И продолжала копаться в себе и практически ничего не замечала. У меня был спутник: большой, надежный и неторопливый.

«Уважаю ли себя я? Нелепый вопрос! А почему, собственно говоря, нелепый? Каждый из нас, так или иначе, пытается себя оценить».

— Вот мы и пришли!

Дмитрий Павлович остановился, и я, поскользнувшись, уткнулась в его шубу.

— Осторожно, голубушка! Только нам и не хватало, как упасть перед дверьми ресторана.

Мои мысли вздрогнули и спрятались по своим уголкам.

— Здесь мы и пообедаем. Думаю, этот маленький ресторанчик вам понравится.

Еще пребывая в состоянии некоторой задумчивости, я вступила в вестибюль. Первое, что бросилось мне в глаза, — это пол. На одинаковом расстоянии друг от друга располагались прозрачные резервуары, набитые винными пробками. Резервуары были вделаны в пол и подсвечивались.

Дмитрий Павлович повернулся к швейцару и любезно ему кивнул. Маленький гардеробщик вынырнул из-за своей стойки и проворно принял наши шубы.

— Видимо, в ресторане — временное затишье, — окинув взглядом полупустой зал, заметил Дмитрий Павлович. — Все готовятся к празднованию.

Мы сели за стол около большого окна, и я с интересом осмотрелась. Высокие потолки, бар, большой аквариум, по стенам — тяжелые портьеры, арки из красного дерева. Перед баром — оркестровая площадка, рояль, старенький контрабас…

— Я здесь часто обедаю, — сказал Дмитрий Павлович. — Сижу за этим столом, смотрю на бульвар, и мне кажется, я — в Париже. Это ощущение особенно ярко летом. Пыльная зелень бульвара, влюбленные парочки, легкий смог над городом.

Он перевел на меня взгляд и спросил:

— Вы были в Париже?

— Нет.

— Вам бы понравился этот город площадей, парков, узеньких улочек, старинных домов и дворцов. И в каждом уголке живет тайна. Наверное, поэтому Париж — так загадочен.

— А в Москве живут тайны?

— Конечно! — улыбнулся Дмитрий Павлович. — Здесь много тайн, и одна из них — это вы!

Официант принес меню и винную карту. Дмитрий Павлович поправил пенсне и стал задумчиво листать страницы меню.

«Какой же он молодец: такой ухоженный, чистенький! Даже ногти аккуратно подпилены. А костюм! Он же не собирался в ресторан. Насколько я поняла, он всего лишь вышел на очередную прогулку. И тем не менее — в костюме!».

— Пожалуй, мы возьмем бутылочку Chablis Premier Cru Montmain, далее мильфой из телячьего языка и салат шавиньоль. Думаю, достаточно.

Дмитрий Павлович повернулся ко мне и спросил:

— Что-нибудь добавить?

— Нет, нет! Я…

Звонок мобильного позволил мне не продолжать фразу, и, достав из сумки телефон, я поняла, что звонит Олег.

— Да, слушаю.

— Ты где? — спросил он хриплым голосом.

— А ты?

— В «Булошной».

— А я в ресторане.

Повисла пауза, затем раздались короткие гудки.

— Вас ищут? — встревожился Дмитрий Павлович.

Похоже, он не хотел, чтобы наше общение прервалось.

— Ничего страшного! Время терпит!

— Вы, оказывается, не только литератор, но и философ!

— Очевидно сегодня я получу комплиментов больше, чем за весь уходящий год! — сказала я и отключила телефон.

Мое действие не осталось незамеченным, и Дмитрий Павлович оживился.

— Наш обед, милейшая Маргарита Владимировна, я считаю подарком судьбы. Мне бы только не хотелось, чтобы из-за меня вы изменили свои планы.

— Я тоже считаю нашу встречу подарком.

— Вы очень любезны и, по-моему, слишком добры!

— Когда мы встретились, я размышляла на тему: «Есть у меня депрессия или нет?»

— Вот уж не ожидал! Молодая женщина и депрессия! По-моему, это абсолютно несовместимые понятия.

— И я так решила! У меня всего лишь — зимняя спячка!

— Вот мы и разгоним ее! Бокал чудесного вина — и хорошее настроение вам обеспечено!

Официант протянул пробку от принесенной бутылки и, дождавшись удовлетворенного кивка, наполнил наши бокалы.

— Позвольте, тост, — торжественно сказал Дмитрий Павлович. — Мне запомнилась фраза, подаренная миру Терье: «Счастливой жизни нет, есть только счастливые дни». Это правда! Поэтому предлагаю выпить за то, чтобы в вашей длинной жизни было бы много счастливых дней!

— Спасибо!

Великолепное вино, мудрый человек, приближающийся Новый год — все это сняло напряжение, накопившееся за последний день, и на душе стало хорошо. Так хорошо, как не было очень-очень давно! Дмитрий Павлович рассказывал мне о французской кухне, парижских каштанах, Латинском квартале, мессах в Парижских соборах. Он вел беседу так легко и умело, что я не чувствовала пауз. Несколько коротких вопросов, удивленный взгляд, улыбка — вот и все мое участие в разговоре. Я наслаждалась общением и вдыхала аромат вина. Мне казалось, что я ощущаю запах спелого винограда, тепло солнечных лучей, слышу жаворонка.

«Как хорошо! — слушая Дмитрия Павловича, думала я. — Как внимателен этот старик! Он создает настроение без всяких усилий. Может быть, это талант? Вкусная еда, вино, приятный разговор. Почему Олег не умеет так легко разговаривать, почему не может без менторского тона?»

Когда нам принесли кофе, Дмитрий Павлович спросил:

— Маргарита Владимировна, голубушка, а не могли бы вы мне рассказать о своей матушке.

Это было так неожиданно, что я поперхнулась и закашлялась.

— Господи, прости меня! Экая незадача! — растерянно воскликнул Дмитрий Павлович и вскочил из-за стола.

— Ничего, ничего! У меня бывает.

Я уже отдышалась и вытирала салфеткой выступившие слезы.

— Если хотите, можем уйти, — предложил он.

— Нет, нет, не хочу! Давайте поговорим!

— С радостью!

Дмитрий Павлович успокоился и удобнее устроился на стуле.

— Маму звали Елена Павловна, — начала я. — Она работала искусствоведом в музее Пушкина. Это ее заслуга, что я люблю читать и мечтать. Можно сказать, и она, и я жили в придуманном мире. В нем царили музыка, свечи, добрые герои, отважные рыцари… Я не рассказывала о нем подругам, не обсуждала со знакомыми. Не потому, что так советовала мама. Просто это был мой мир, и я его берегла. Не знаю, правильно ли так воспитывать детей, но я была счастлива. Нам не хватало только папы. Сначала потому, что он был в частых командировках, затем… Затем папа погиб. Мне было тогда семнадцать, маме — сорок пять. До его смерти не было больших забот: папа оберегал нас, как мог. Когда же его не стало, мы оказались лицом к лицу с жизнью. Я поступила в университет, мама работала и занималась переводами. А потом умерла мама, и я осталась одна.

Салфетка в моих руках запрыгала, и Дмитрий Павлович спешно перевел разговор.

— У вас изумительный перстенек! Я не большой ценитель драгоценностей, но, мне кажется, ваш — очень необычный.

— Этот перстень мне подарила мама, а ей — бабушка.

— Я видел похожий… — задумчиво сказал Дмитрий Павлович и, сняв пенсне, тщательно его протер.

— Вы не могли видеть! Этот перстень — фамильная драгоценность.

— Позвольте, позвольте!

Дмитрий Павлович перегнулся через стол и взял в руку мой палец. Неожиданно на его лбу появилась крупная испарина.

— Не может быть! — прошептал он.

Казалось, его пронзила острая боль.

— Вам плохо?

— Не может быть!

Я стала лихорадочно копаться в сумке.

«Что делать? Наверное, сердце! Где же валидол?»

Наконец я наткнулась на стеклянную баночку и дрожащими руками вцепилась в крышку.

— Маргарита Владимировна, как звали вашу бабушку?

Я вздрогнула, крышка отлетела в сторону и таблетки покатились по белоснежной скатерти.

— Софья Дмитриевна.

То, что я увидела, повергло меня в шок. Щеки почтенного старца вспыхнули, глаза засверкали, а бледные губы беспомощно ловили воздух.

— Что случилось? — осипнув от непонятного волнения, прошептала я.

— Пойдемте! Здесь душно!

Дмитрий Павлович вытащил из пиджака портмоне, достал деньги и положил их на стол. Затем, тяжело опираясь на трость, зашагал к выходу. Мы оделись и вышли. На пороге я обернулась и посмотрела на вывеску.

— «Ностальжи», — прочла я вслух.

— Название имеет смысл, — пробормотал Дмитрий Павлович и повернул на бульвар.

«Что произошло? Почему так неожиданно закончился наш обед? При чем тут моя бабушка?»

Вопросы прыгали в голове, а ноги тем временем старались поспеть за широким шагом моего нового знакомого.

— Немного передохнем.

Дмитрий Павлович остановился и сел на заснеженную лавочку. Я уселась рядом.

— Не может быть! — повторил он и повернулся ко мне.

Я никогда не видела таких глаз! Из сеточки морщин на меня смотрели две неяркие звезды. Они состояли из множества зеленых искр, и сквозь них прорывалась радость. Удивительно! Я посмотрела на часы.

«Уже пять вечера, а я даже не созвонилась с Нютой!»

— Вы торопитесь? — спросил Дмитрий Павлович, и радость в его глазах сменилась тревогой.

— Нет, нет, до пятницы я абсолютно свободна!

— Почему до пятницы?

— Извините, у меня множество дурацких привычек! Одну из них я продемонстрировала только что. Когда я чувствую себя комфортно, на ум мне лезут высказывания литературных героев.

— Я бы не сказал, что это дурацкая привычка. Однако я что-то не припомню такого высказывания.

Моя фраза переключила его мышление, и Дмитрий Павлович напряг память.

— Не утруждайте себя, не вспомните! Так высказался не герой солидного произведения, а маленький Пятачок.

— Здесь я действительно пас! — улыбнулся он. — К глубокому сожалению, я давно не читал сказки.

— А я имею такую страстишку.

— У вас есть дети?

— К сожалению, нет! Сказки я читаю сама себе.

— Можно мне попросить вас об одном одолжении?

— Конечно!

— Вы не могли бы меня проводить домой?

— О чем разговор? Провожу, и с большим удовольствием!

Дмитрий Павлович встал со скамейки и взялся за трость. Не дожидаясь приглашения, я взяла его под руку, и мы тихо пошли по направлению к Лялиному переулку. Праздничная иллюминация освещала улицы, и казалось, мы движемся к новогоднему чуду.

«Наверное, все сейчас чего-то ждут. Чуда, подарка, друзей, неожиданных событий. Ничего удивительного! Наступает особая ночь — ночь, когда взрослые возвращаются в детство».

Передо мной пронеслись отрывки последних телевизионных передач. В них, как из новогоднего мешка, сыпались советы: во что одеться, что поставить на стол, что подарить. Я вспомнила, как внимательно их смотрел Олег.

«Он тоже ждал Нового года, а сейчас… Сейчас сидит, надувшись как сыч, и злится. Злится на меня, на мать, на наступающий праздник. Никто его не поздравил, никто не позвал к праздничному столу».

На мгновение мое сердце всполохнулось.

«Сам виноват!»

— Я живу в Яковоапостольском переулке, — сказал Дмитрий Павлович.

— Значит, вы — мой сосед.

Мы повернули в Яковоапостольский переулок и подошли к храму. Дмитрий Павлович широко перекрестился.

— Будем надеяться, Россия не пропадет! — тихо сказал он. — Бог даст, и в Казенной слободе зазвонят колокола.

Мы вошли в подъезд и поднялись на второй этаж.

— Вот я и дома!

Дмитрий Павлович открыл дверь и пропустил меня вперед.

— Проходите!

Он включил свет, и квартира озарилась множеством маленьких лампочек в потолке, на стенах, шкафах. Было впечатление, что я попала в уютную шкатулку, где живет много-много светлячков.

— Прошу вас!

Дмитрий Павлович взял меня за руку и провел в большую комнату.

— Мой кабинет, — сказал он и подошел к письменному столу, расположенному посреди комнаты.

Я села в кресло коричневой кожи и посмотрела на книжные шкафы. Книги, книги, книги! Стены и потолок кабинета были обшиты деревянными панелями и так же, как и холл, создавали иллюзию уютной шкатулки.

— Я — сторонник классического стиля, — заметил Дмитрий Павлович.

Из письменного стола он достал небольшой сейф, набрал код и вынул небольшую коробочку.

— Посмотрите! — сказал он.

Я подошла к столу и увидела перстень. Его камень блеснул в свете настольной лампы, и я вздрогнула. Это был точно такой же перстень, как и мой!

— Не может быть! — на сей раз воскликнула я.

— Я тоже так думал, — улыбнулся Дмитрий Павлович и взял лупу. Приблизив ее к перстню, он прочитал: «Наталье в день Нового 1916 года».

Я сняла свой перстенек и поднесла к лупе. То, что было написано на нем, я знала наизусть: «Софии в день Нового 1916 года».

— Вот так, девочка моя! — сказал Дмитрий Павлович. — Оказывается, чудеса бывают! Через восемьдесят восемь лет встретились если не сестры, то их ближайшие родственники.

Некоторое время мы молча рассматривали друг друга. В моих висках, не останавливаясь, стучали мамины слова:

«Есть только два таких перстня: один принадлежал моей матери, другой — ее сестре Наталье».

— Откуда он у вас? — придя в себя, спросила я.

— Это перстень моей сестры — Натальи Дмитриевны Лопухиной.

— Значит, я — ваша внучатая племянница?

Дмитрий Павлович одернул пиджак и, вытянувшись во весь рост, посмотрел на меня. Его губы слегка дрожали, а по гладковыбритой щеке ползла маленькая слеза. Увидев эту слезу, я почувствовала такую радость, такое облегчение, что бросилась к нему и уткнулась в его грудь.

— Дмитрий Павлович, миленький, неужели я теперь не одна?

Он крепко прижал меня, и я услышала, как стучит его сердце.

— Ничего, ничего! — шептал он. — От радости не умирают.

Глаза 12

До Нового года оставалось несколько часов. После пережитого волнения некоторое время мы приходили в себя, затем решили выпить по чашке кофе. Дмитрий Павлович отправился на кухню, а я, как тень, поплелась за ним. До меня еще не доходило, что этот величественный старик — мой родственник.

«Единственный родственник! Дедушка! — думала я, сидя на небольшом кухонном диванчике. — Скажи кому, не поверят!»

Я поглядывала то на перстенек, то на неторопливые движения Дмитрия Павловича и пребывала в состоянии блаженства.

«Как хорошо, когда у тебя есть близкий человек! Пришел к нему в гости и сиди себе. Не хочешь говорить — не говори, он тебя и без слов поймет».

— Сейчас я приготовлю вам, то есть тебе, Риточка, кофе с вином, — сказал он. — Ты пила такой кофе?

— Нет.

— А как ты относишься к кофе?

— С него я начинаю свой день.

— Вот что выясняется! — улыбнулся Дмитрий Павлович. — Мы, оказывается, кофеманы!

Он насыпал в турку кофе, залил горячей водой, всыпал щепотку корицы и апельсиновой цедры и посмотрел на меня.

— Какие планы на Новый год?

— Если не возражаете, я буду у вас.

— Милая моя, я об этом только и мечтаю!

Я улыбнулась и опять нырнула в свои мысли.

«Приятно, когда мечтают встречать Новый год именно с тобой! Несколько часов назад об этом никто не мечтал, а сейчас… Сейчас все чудесным образом изменилось!»

— Половину работы я уже сделал!

Дмитрий Павлович налил горячий кофе в высокую кружку, добавил туда рюмку желтоватого вина и включил миксер.

— В приготовлении такого кофе есть три маленькие хитрости, — заметил он. — Первая — строгое соблюдения технологии, вторая и третья хитрости связаны с качеством кофе и портвейна.

Дмитрий Павлович продолжал священнодействовать, а я продолжала пребывать в расслабленно-восторженном состоянии. Можно было сказать так: я наслаждалась. Наслаждалась всем — необычным запахом кофе, неторопливыми движениями Дмитрия Павловича, удобным мягким диванчиком, приглушенным светом двух бра.

— А теперь кофе медленно нальем в бокалы…

Дмитрий Павлович поставил передо мной бокал и аккуратно поместил на его край апельсиновую дольку.

— Вы случайно не работали в ресторане? — спросила я.

— К сожалению, нет!

— Почему к сожалению?

— Иначе я угостил бы тебя чем-нибудь вкусненьким.

Дмитрий Павлович поднял салфетку с сервировочного стола, и я увидела тарелочки, закрытые пищевой пленкой.

— Мы с тобой не пропадем! Анна Макаровна кое-что приготовила.

— Я тоже умею готовить, например, мясо…

— Очень хорошо! В следующий раз ты приготовишь мясное рагу. Надеюсь, мы будем часто встречаться?

— Мы будем встречаться каждый день! — воскликнула я. — Прогуливаться по ближайшим переулкам, ходить друг к другу в гости…

Дмитрий Павлович, по всей вероятности, хотел спросить о моем семейном положении, однако природная деликатность оказалась сильнее. Мне же было так хорошо, что желания рассказывать об Олеге не было.

— Можно вас кое о чем попросить?

— Пожалуйста! Теперь я полностью принадлежу только тебе.

«Совсем, как в детстве. По-моему, эту фразу любил повторять папа».

— Зовите меня Мариной.

— Чудесно! — с готовностью отозвался он. — Как понимаю, это домашнее имя?

— Совершенно верно, имя для особо близких людей!

— Благодарю за доверие, — церемонно поклонился Дмитрий Павлович.

— В детстве мама называла меня Маришей, все остальные — Мариной. Теперь же меня зовут Маргаритой Владимировной или Ритой, а Мариной называет только Варька.

— Варька? Это твоя подруга?

— Самая детская!

— Оригинально звучит: «Самая детская!» Согласись, необычно?

— Варька — тоже необычная! Со встречи с ней начались предновогодние чудеса. Наверное, я попала в волшебную полосу! Она началась тридцатого декабря или…

Я вспомнила последний день четверти.

«А может быть, она началась с подарка 11 «Б»?»

— Впрочем, неважно когда! Главное, эти дни перевернули мою пресную жизнь!

— Уже хорошо! — отозвался Дмитрий Павлович. — Готов предположить, что и я попал в твою полосу. Видимо, где-то на небесах было принято решение: подарить мне на старости лет самый большой подарок.

— Неужели я — ваш самый большой подарок?

— Да, моя девочка! — очень серьезно ответил Дмитрий Павлович. — До сих пор я о таком подарке даже и не мечтал.

— У вас не было детей?

— Ни у меня, ни у Натали!

Дмитрий Павлович снял пенсне и, достав из кармана бархотку, стал его долго и тщательно протирать. Видимо, к этой процедуре он прибегал, когда начинал волноваться.

— Знаешь, что в тебе самое привлекательное? — неожиданно спросил он.

— Нет.

— Твоя непосредственность! Ты очень похожа на молоденькую, неопытную девушку! У меня постоянно возникает желание тебя защищать. Не знаю от кого или от чего.

— А у меня возникает желание спрятаться под чье-то крыло.

— Просто замечательно! Мое крыло — хоть и старое, но, поверь, большое и надежное.

— Как только я вас увидела, у меня промелькнула мысль: наверное, таким был мой дедушка. Вы мне даже показались похожим на старого князя. Не в смысле возраста, а так! — быстро добавила я.

— А я и есть старый князь! — засмеялся Дмитрий Павлович.

— С вами мне удивительно легко! Хочется рассказывать то, что я бы никому не сказала.

— Например?

Я округлила глаза и таинственно посмотрела на Дмитрия Павловича.

— Например, я слышала, что мне сказал Дед Мороз.

Дмитрий Павлович молча взял мою руку и поцеловал пальцы.

— Удивительно! — сказал он. — Когда ты так таинственно смотришь на меня, я вспоминаю свою маму. Она тоже верила в чудеса и в душе была бесконечным романтиком.

Дмитрий Павлович посмотрел на часы и воскликнул:

— Так мы с тобой и Новый год пропустим! Ты знаешь, который сейчас час?

— Наверное, около девяти.

— Десять тридцать! А это значит, мы должны решить, где встречать Новый год?

— Как где?

— В кабинете или на кухне?..

— Наверное, в кабинете. Он такой загадочный!

— Если бы мы были во Франции, я бы не спрашивал. В обычных парижских квартирах кухни — четыре-пять квадратных метров. Правда, и комнаты небольшие.

— Почему?

— Там очень дорогое жилье.

— Моих сбережений не хватило бы даже на один метр. Как у кума Тыквы.

— Я уже не спрашиваю: «Кто такой кум Тыква?» — улыбнулся Дмитрий Павлович. — Опыт общения с загадочной незнакомкой показал, что я безнадежно отстал от детской литературы…

Он подхватил сервировочный столик и покатил его в кабинет.

— Может быть, мне помочь?

— Зажги свечи, а я принесу шампанское.

Дмитрий Павлович махнул в сторону окна и вышел. Я подошла к окну и замерла. На высокой круглой тумбе стоял величественный бронзовый канделябр. Он походил на старое дерево, ствол которого был покрыт таинственными письменами. Корявые корни дерева напоминали вздувшиеся на руках вены, ветви причудливо изгибались и заканчивались большими чашечками-подсвечниками, листьями были тонкие хрустальные подвески, державшиеся на крохотных бронзовых колечках.

Я дотронулась до одного из них, и, отбрасывая свет бра в разные стороны, лист задрожал.

— Нравится? — входя в кабинет, спросил Дмитрий Павлович.

— Необыкновенно! — воскликнула я. — Кажется, что этот канделябр перенесся сюда из опочивальни короля.

— Я привез его из Индии. Не знаю, сколько ему лет, но то, что канделябр старинный, не сомневаюсь.

— Такое впечатление, что он изображает дерево жизни.

Я провела пальцем по бронзовому стволу.

— Именно так и сказал продавец: «Дерево жизни, сэр, загадочное и непостижимое!»

Дмитрий Павлович расстелил зеленые салфетки и на одну из них поставил небольшое серебряное ведерко, из которого выглядывала бутылка с шампанским. Я не без трепета чиркнула спичкой и поднесла ее к витиеватым свечам. Одна свеча, вторая… седьмая. Свечи замерцали, затем язычки пламени потянулись вверх, наконец бронзовое дерево осветилось и хрустальные листочки зазвенели. Загадочные письмена задвигались и поползли по стволу вниз.

«Как будто проносится человеческая жизнь. Жизнь замерцала, вспыхнула и погасла».

Дмитрий Павлович молча хлопотал около журнального столика и не мешал наслаждаться старинным канделябром.

— Меня он тоже завораживает. Глядя на старинные письмена, трепещущие листочки, освещенный свечами ствол, успокаиваешься и становишься мудрее. Понимаешь, что большую часть жизни мы проводим в суете.

Он вздохнул и сел в кресло.

— Взять, например, мою жизнь. Работал редактором Французского информационного агентства, во время войны стал военным корреспондентом, затем — сотрудником русской секции французского радио и телевидения. Кажется, какая жизнь! Все время среди новостей, в общении. Поезда, самолеты, автомобили! Застолья с друзьями, бесконечные интервью, бессонные ночи. Не жизнь, а романтика! Всем нужен, всегда — желанный гость. Записная книжка лопается от записей. Что еще надо? Ты мне сейчас скажешь: «Нужна семья». Не спорю! Но семья — это сначала двое, затем трое… Значит, надо найти половину. А когда? Я все время спешил! Мне даже некогда было оглянуться, некогда подумать! Вот и хватал то, что рядом. Одно не то, другое… Затем наступило разочарование. Стало казаться, все женщины — пусты, неискренни и меркантильны. А ведь в моем окружении были и настоящие женщины! Только не рядом, а в стороне. Такие женщины не лезли на глаза, они наблюдали и мечтали. Думаю, они наивно думали, что суженый сам их найдет. Однако суженому некогда! Вот он и пронесся мимо, даже не заметив предназначенную ему половину. А дальше то, что и должно было быть: волосы поредели, лицо покрылось морщинами, телефон замолчал, на службе отодвинули и забыли. Наконец наступило время, когда понял, что по большому счету никому не нужен, а благополучие — это воздушный шар.

Дмитрий Павлович достал из ведерка шампанское и стал осторожно откручивать проволоку.

— Стало ясно, что жизненную дистанцию пробежал как спринтер, — продолжил он. — Быстро, решительно, за короткое время. Оглянулся, а за спиной только облако поднятой пыли.

Он открыл бутылку и налил шампанское в бокалы.

— Вот такие мысли в голове! — подытожил он свой рассказ.

— Не знаю, может быть, в более зрелом возрасте такие мысли приходят и чаще, но в мою голову они тоже залетают.

— Наверное, потому, что ты еще не нашла свою половину.

— Не знаю, найду ли я ее? Спасибо судьбе, что встретила вас!

— Вот за это мы провозгласим первый тост!

Дмитрий Павлович встал и поднял бокал.

— В последний час уходящего года, — с чувством начал он, — хочу поблагодарить Судьбу. Поблагодарить за то, что нашел того, кого и не чаял найти!

Мы торжественно чокнулись, и на некоторое время в кабинете воцарилась тишина.

«Вот и встретились! — думала я. — Как там говорила Татьяна Леонидовна: «Поищем родственников Маргариты за границей!» Искали Лопухиных, а оказался Дмитрий Павлович Гагарин».

Я выпила шампанское и зажмурилась.

«Хорошо! Происходящее со мной похоже на мелодраму: два одиноких человека бредут по заснеженной Москве и натыкаются друг на друга. Они не расходятся в разные стороны, а ищут предлог для общения. Наконец решают вместе пообедать. Далее сюжет развивается стремительно: всплывает фамилия «Лопухина», затем — перстень! Перстень можно бы и не заметить, он маленький, к тому же прячется на мизинце. Но Судьбе было угодно, чтобы Дмитрий Павлович его заметил. Сопоставив увиденный перстень с содержимым шкатулки, он мысленно воскликнул: «Лопухина! Перстень Натали, пропавшая София!» Честное слово, как в кино!»

Я открыла глаза и весело посмотрела на Дмитрия Павловича.

— Мне кажется, я знаю вас всю жизнь! То, что вы сейчас рассказали, близко и понятно. Я слушала и думала: «Если раньше у меня и были сомнения, что по жизни нас ведет Судьба, то теперь их не осталось». Мы с вами встретились, и в уходящем году — это самое главное событие. Теперь у нас — семья! Я предлагаю выпить за день образования нашей семьи!

Дмитрий Павлович встал и подошел ко мне. Было видно, что он растроган.

— Спасибо, моя милая! — сказал он.

Шампанское ударило в голову, и мои глаза заблестели.

— Хотите, я прочитаю вам стихотворение?

— Хочу! — ответил Дмитрий Павлович и откинулся на спинку кресла. Его щеки порозовели, а глаза с одобрением смотрели на меня.

— Не буду читать классику, для нее есть другие дни. В эту ночь я прочитаю вам стихотворение Людмилы Татьяничевой:

— Чудно, чудно! — зааплодировал Дмитрий Павлович. — Чтобы хватило и на черный день! Хорошо сказано! Что ж, Мариночка, будем собирать радость.

Он еще раз наполнил бокалы и, посмотрев на часы, сказал:

— Когда я вернулся в Россию, стал покупать разные русские книги. Первое время читал их с утра до вечера. Мне хотелось насладиться языком, узнать о русской жизни, понять русских людей. Мне казалось, что книги знакомили меня с тем, что я уже давно чувствовал, но не до конца понимал. Затем наступило иное время. Я стал бродить по московским улицам и переулкам. На меня опускались воспоминания матери, и казалось, что она идет рядом и рассказывает о старой Москве. Я вглядывался в лица прохожих, замечал их угрюмость и озабоченность. Я спрашивал у них дорогу, и они с готовностью показывали, где находится тот или иной храм, дом, переулок. Чувствовалось, что они любят свой город. Далее наступил третий этап. Я слушал радио, смотрел новостные программы, читал центральные газеты. Мне хотелось понять, что происходит в стране. Сначала я заметил, что говорится одно, а делается другое. Затем стали происходить медленные позитивные изменения. На Западе заговорили о России с тревогой. Это был хороший симптом. Оглядываясь назад, теперь я понимаю, что последние десять лет мне постоянно приходилось учиться. Казалось, я спешил пожить за себя, за Натали, за своих родителей, умерших в чужой стране. Теперь, когда мне наконец-то удалось почувствовать себя русским, я встретил молодую женщину, которая является единственной наследницей и потомком моей матери княгини Екатерины Владимировны Лопухиной.

Дмитрий Павлович встал и поднял бокал.

— С Новым годом, моя хорошая, с новым счастьем!

Мы чокнулись и расцеловались.

Новый год наступил!