Предсказание по таблетке

Глава 1

Оглядываясь назад, я понимаю: встреча Нового года, как никогда, была удачной. Сначала мы праздновали в кабинете Дмитрия Павловича, затем переместились на кухню. Там, за чашечкой кофе, и зашел разговор о наших предках.

— Что касается моей матери, — начал Дмитрий Павлович, — ее судьба была типичной для аристократки того времени: беззаботное детство, счастливая юность, замужество, рождение детей, эмиграция.

Он тяжело встал и добавил:

— А дальше — воспоминания и неослабевающая тоска. Вот так-то, голубушка. Я покажу тебе ее фотографию.

Дмитрий Павлович вышел и вскоре вернулся с небольшой фотографией.

— Этот снимок был сделан в Париже после моею рождения. Здесь маме около сорока.

Я посмотрела на фотографию и вздрогнула.

«Екатерина Владимировна Гагарина, 1925 год, Париж» — значилось под рамочкой. И тем не менее, на меня смотрела не прабабушка, а моя мама. Сходство было поразительным! Пышные волосы, точеный нос, изящный подбородок. Но главное — это глаза: продолговатые, большие, загадочные! Взгляд этих глаз был родным и до боли знакомым, в нем одновременно присутствовали и грусть, и растерянность, и некоторая надменность.

Судорожно вздохнув, я потянулась к сумке. Там в потайном кармашке хранилась мамина фотография.

— Какое сходство! — воскликнул Дмитрий Павлович, положив два снимка рядом. — Можно подумать, одно лицо!

— Одно лицо в разный период жизни, — добавила я и тут же заметила: — Такое впечатление, что на талии Екатерины Владимировны траурная лента.

— В двадцать четвертом году умер мой отец, — сказал Дмитрий Павлович, — и мы остались втроем: я, Натали и матушка.

— Расскажите мне о ней.

— Хорошо.

Дмитрий Павлович откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.

— Моя мать была из рода Шаховских. По всей вероятности, она была барышней современной. Взять хотя бы учебу в Оксфорде. Поверь, в те времена это был смелый шаг. Двадцатилетняя княжна сама записалась в престижнейший европейский университет и в сопровождении английской гувернантки поехала учиться. Там она и познакомилась с княжной Елизаветой Гагариной, моей будущей теткой. Через два года после возвращения в Россию княжна Шаховская вышла замуж, стала княгиней Лопухиной и поселилась в родовом имении мужа. А через год появились девочки-двойняшки: Наталья и Софья. Накануне революции матушка решила свозить девочек к морю и отправилась в Крым к своей близкой родственнице.

— А где же был ее муж?

— Князь Дмитрий Петрович жил в Париже, — ответил Дмитрий Павлович.

— Как это? Жена с детьми — в России, а муж — в Париже?

— Мне кажется, первый брак матери сложился не так, как ей хотелось. Дмитрий Петрович по натуре был свободным художником. Ему нравилась богемная среда, нравилась жизнь без всяких обязательств. Князь Петр Лопухин, его отец, был состоятельным человеком и не препятствовал увлечениям сына. Он высылал ему хорошее содержание, на которое Дмитрий Петрович жил сам, кормил своих многочисленных друзей и учился живописи. Время от времени он возвращался в Россию, а затем уезжал в Париж. В один из таких приездов он и женился на молодой, образованной княжне Шаховской.

— Почему же он ее бросил?

— Дмитрий Петрович никого не бросал! Он жил с семьей пять лет, занимался девочками, много рисовал. У меня в Париже до сих пор хранятся его картины. На них изображены Волга, стога сена, пойма, закаты в степи. Однако домашняя жизнь ему скоро наскучила, и в начале 1914 года он засобирался в Париж. В его планах было пополнить коллекцию картин, а затем, как известно, началась война.

— Он мог бы вернуться.

— Конечно, мог! Но желание остаться в Париже было сильнее.

— И он даже не писал?

— Что ты, писал, и очень часто! Такие нежные и ласковые письма! Матушка мне их показывала. У Дмитрия Петровича был несомненный талант в эпистолярном жанре. Двумя-тремя фразами он описывал общих знакомых, их разговоры — словом, маленькие рассказы о парижской жизни.

— Бедная Екатерина Владимировна!

— Вот уж и нет! Она была совсем не бедной!

— Я не в материальном смысле. Представляете, каково ей было: молодая интересная женщина — и одна, в деревне!

— У нее были девочки, к тому же княгиня Лопухина занималась благотворительностью…

— Благотворительностью? По-моему, ею занимаются от скуки или…

— Или исходя из собственных убеждений, — добавил Дмитрий Павлович. — В любом случае, нам с тобой трудно понять, что было на самом деле.

Дедушка посмотрел в пустые чашки и спросил:

— Хочешь кофе?

— Что вы! Уже три часа утра!

— Тогда, может быть, спать?

— Нет, нет! Разве можно спать в Новогоднюю ночь? Она — неповторима!

— Да, неповторима, — согласился Дмитрий Павлович. — У меня, уж точно, такой ночи не было!

— У меня, смею вас заверить, тоже, — церемонно кивнула я.

— Тогда продолжим разговор?

— С радостью! Мне кажется, с вашей помощью я читаю свою родословную.

— А ведь неплохо иметь родословную!? Как-то себя увереннее чувствуешь!

Дмитрий Павлович приосанился и лукаво посмотрел на меня.

— Не знаю, буду ли я себя чувствовать увереннее, но мне, честное слово, очень интересно!

— Это естественно. Так где я остановился?

— Екатерина Владимировна с девочками уехала в Крым.

— Да… в Крым. В Ялте они задержались до ноября, там и услышали об октябрьском перевороте. В имение возвращаться не было смысла, осталось одно — ждать. Вот и дождались! Через некоторое время началась гражданская война, затем Крым оккупировали немцы. Письма приходили с оказией, из одного из них матушка узнала, что старый князь — отец Дмитрия Петровича, серьезно болен.

— А где были ее родители?

— К тому времени они уже умерли, и Петр Алексеевич был для нее единственной опорой.

— Он остался в имении?

— Да. Это была фамильная усадьба на берегу Волги. Рассказывая о ней, матушка рисовала в моем воображении большой барский дом, сад, снежные бури в степи, половодья, тюльпаны и, конечно же, баржи, скользившие по реке.

— Вы бывали там?

— Года три назад.

— Как мне хотелось бы туда съездить!

— Это невозможно, голубушка. Дом, кладбище, степь оказались затопленными водохранилищем. Вместо всего этого осталась только память.

Дмитрий Павлович вздохнул.

— Они не виделись больше? — спросила я.

— Кто?

— Екатерина Владимировна и Петр Алексеевич?

— Нет, не довелось. Матушка было собралась к нему и даже оформила у немецкого коменданта бумагу на выезд, но накануне отъезда девочки заболели, и ей пришлось остаться.

— А дальше?

— А дальше началось бегство. Красная армия наступала, белая — откатывалась на юг. Вместе с ней в Крым стекались тысячи беженцев. В апреле 1919 года Дмитрий Петрович передал через общих знакомых письмо, где просил жену срочно покинуть Россию. Матушка с девочками и их нянькой — Прасковьей, уехали из Ялты в Севастополь, где предполагали сесть на корабль, отплывающий в Европу. То, что было в порту, повергло их в шок. Толпы людей атаковали отплывающие корабли. Крики, плач, оглушительные гудки парохода — словом, паника! Прасковья по просьбе матушки зашила в платья девочек метрики, и, оставив вещи в гостинице, они отправились в порт. Крепко держась за руки, они пробивались к сходням, но людской поток разорвал их цепь, и матушка осталась с Натальей, а Прасковья — с Софьей.

— Ужас!

— Да, ужас! Натали мне рассказывала, что в течение нескольких лет она видела один и тот же сон: толпа поднимает ее и матушку на борт корабля, раздается оглушительный гудок, корабль отчаливает, и среди оставшихся на берегу людей она видит две знакомые фигуры.

«Мамочка! — доносится детский голос. — Не бросай меня!»

Гудок перекрывает крик, корабль делает первый галс, и матушка теряет сознание. Она не падает, толпа не дает ей упасть. Натали смотрит на мать, на берег, хочет крикнуть и не может.

Дмитрий Павлович снял пенсне и, протерев стекла, продолжил:

— Некоторое время матушка была в горячке. Хорошо, что на корабле оказались ее знакомые, в том числе давняя подруга — Елизавета Гагарина. Когда, минуя Константинополь и Мальту, они добрались до Европы, горячка отступила. У матушки еще теплилась надежда отыскать Софью, и, думая, что Прасковья обратится к начальнику порта, она отправила письмо в Севастополь. Однако ответа не получила. Приехав в Париж, она узнала о скоропостижной кончине мужа. Мать и Натали остались одни. Деньги, хранившиеся в Парижском банке, быстро таяли, им пришлось продать картины, составлявшие гордость коллекции Дмитрия Петровича. А потом Елизавета Гагарина познакомила матушку со своим братом — Павлом Николаевичем, и через полгода князь сделал ей предложение.

Дмитрий Павлович посмотрел на фотографию матери и добавил:

— Они обвенчались в соборе Александра Невского. Через год там же крестили меня, через три отпевали моего отца, а через десять лет — Натали.

— А когда умерла Екатерина Владимировна?

— Перед войной. Ей было всего пятьдесят пять. К тому времени я уже работал, и мы встречались только по вечерам. Матушка садилась к свету спиной, и я не сразу заметил, как осунулось ее лицо, как потемнела кожа. Разговаривая, она старалась улыбаться и, как я теперь понимаю, за улыбкой прятала свой недуг. Однажды, приехав из командировки, я увидел на столе записку Елизаветы Гагариной. «Митя, будь мужественным. Твоя мама умерла». Так я остался один.

— У нее был рак?

— Да.

Я подсела к Дмитрию Павловичу и уткнулась в его плечо. Он молча гладил мои волосы и тихо вздыхал.

«Моя мама тоже умерла от рака, — думала я. — Может быть, эта болезнь передается по наследству?»

Я испуганно приподняла голову и посмотрела в окно. Яркие вспышки от фейерверков походили на тревожные всполохи.

«Что угодно, только не рак!» — мелькнула мысль, и зеленая ракета пролетела прямо перед окном.

«Может быть, это знак?»

Мне стало не по себе, и, повернувшись к Дмитрию Павловичу, я предложила:

— Давайте заварю травяной чай!

— А почему бы и нет? — отозвался он. — У меня есть неплохой липовый чай. Посмотри в шкафчике.

«Многолетняя привычка сработала, — подумала я и вспомнила Олега. — Где-то он сейчас?»

— Теперь твоя очередь рассказывать, — сказал Дмитрий Павлович. — Меня интересует, как жила Софи.

— Она не осталась одна, — ответила я, грея руки о чашку. Не знаю почему, но мне стало зябко. — С ней была Прасковья.

— Помню, помню — няня девочек.

— После того, как корабль ушел, Прасковья и Софи отправились в Саратов. Увидев разграбленное имение, они двинулись в Москву, надеясь, что там проще затеряться и найти работу. Чтобы не было проблем, Прасковья уничтожила метрики Софи и в дальнейшем представляла девочку как свою дочь. На окраине Москвы ей удалось снять комнату и устроиться учительницей начальных классов.

— Вот как! Я думал, Прасковья — простая крестьянская девушка.

— Образованная крестьянская девушка, — добавила я. — Ее хозяйка занималась не только благотворительностью, но и успела выучить няню своих дочерей.

— И что было дальше?

— Дальше? Школа, институт, замужество. В 1940-м родилась мама, а потом началась война. Дедушка ушел на фронт, а бабушка с дочкой и Прасковьей эвакуировались в Горький.

— Да, тяжелые были времена!

— Через некоторое время умерла Прасковья, — продолжила я. — Затем пришла похоронка на деда, и, вернувшись в Москву, бабушка стала работать на двух работах: днем — в проектном институте, а вечером — в музее имени Пушкина.

— Она работала искусствоведом?

— Нет, бабушка мыла полы.

— Боже, Софи и мыла полы! — воскликнул Дмитрий Павлович.

— Что делать, надо было как-то выживать.

— А твоя мама? Какова ее судьба?

— Мама окончила институт и устроилась экскурсоводом в музей, где подрабатывала бабушка. Затем была романтическая любовь…

— Что-то не понял. Чья любовь?

— Мамина, конечно, — улыбнулась я. — Однажды на ее экскурсии была группа курсантов-летчиков. Среди них был мой папа. Он влюбился в маму с первого взгляда, и через некоторое время они стали встречаться. Встречи закончились свадьбой, и папа переехал к нам — в Потаповский переулок. Там мы и жили, пока не получили квартиру здесь, в Лялином переулке.

— А когда умерла Софи?

— Незадолго до папиной гибели.

— Значит, в восемьдесят шестом. Могли и встретиться.

Дмитрий Павлович пожевал губами и неожиданно предложил:

— А не прогуляться ли нам по ночной Москве?

— Думаю, ни к чему. Мне, пожалуй, надо домой.

— Я тебя провожу.

Мы вышли на улицу и побрели к моему дому. Новогодняя ночь заканчивалась, но кое-где еще вспыхивали фейерверки и раздавались взрывы петард. Небольшая группа ребят стояла в арке соседнего дома и потягивала пиво.

— С Новым годом, дедушка! — крикнул один из парней.

— С новым счастьем, тетя! — подхватил другой.

— Спасибо, и вам того же! — вежливо ответил Дмитрий Павлович.

Мы подошли ближе. Один из парней быстро спрятал пиво за спину, и этот жест разбудил мое педагогическое чутье. Я пристально взглянула на длинного паренька и узнала Фигуса.

— Доброе утро, Маргарита Владимировна! — смущаясь, сказал он.

— Доброе! Каким ветром тебя сюда задуло?

— Так, гуляем.

— Ну-ну.

Я махнула ему рукой и пошла вслед за Дмитрием Павловичем.

— Кто это? — послышалось за спиной.

— Наша классная, — ответил Фигус.

Я улыбнулась: «Наша классная! Чудно звучит!»

— Твои ученики? — спросил Дмитрий Павлович.

— Один из них.

— Трудно с ними?

— Нет, с ними как раз не трудно!

Мы уже подошли к подъезду, и я посмотрела на свои окна. В одном из них горел свет. Дмитрий Павлович проследил за моим взглядом и тоже поднял голову.

— Видите, на третьем этаже горит свет, это моя квартира. А в окно кухни смотрит большой каштан.

— Каштан — это хорошо! В Париже — кругом каштаны.

— Скучаете?

— Да. Мне кажется, я раздвоился. Одна моя половина живет в Москве, другая — в Париже.

В поисках ключа я открыла сумочку и, увидев мобильный, вспомнила, что накануне его отключила.

«Наверное, звонили и Лялька, и Нюта, а я… Так никого и не поздравила. Ладно, поздравлю завтра… то есть сегодня».

— Кстати! Забыла записать ваш телефон.

Дмитрий Павлович продиктовал номер.

— И под каким же именем ты меня записала? — поинтересовался он.

— Дедушка.

Дмитрий Павлович потрепал меня по щеке и очертил тростью воображаемую окружность.

— Вот круг и замкнулся. Я нашел тебя и перестал быть ненужным осколком. Жизнь приобрела смысл.

— Еще сутки назад мы с вами не были даже знакомы.

— Вот и не верь в Судьбу!

Дмитрий Павлович оживился и, посмотрев на мое окно, добавил:

— Слышала такую пословицу: «Вчера не догонишь, от завтра не уйдешь»?

— Нет.

— Запомни, может быть, и пригодится.

Я приподнялась на цыпочки и поцеловала его впалые щеки.

— Спокойной ночи, дедушка!

— Спокойной ночи, Мариночка!

Он взмахнул тростью и, не спеша, пошел по заснеженному тротуару.

— Новый год начался, — пробормотала я, открывая дверь. — Вот уж верно: вчера не догонишь!

Глава 2

Я остановилась на пороге квартиры и в недоумении огляделась. То, что предстало перед глазами, не находило никакого объяснения. Посреди коридора валялись разбросанные целлофановые пакеты.

«Потрясающий бардак! — подумала я. — Так непохоже на Олега Александровича».

Закрыв дверь, я тихо разделась и заглянула в большую комнату. Здесь горел свет, на полу валялись мои блузки и джемпера.

«Что за черт! Зачем Олег разбросал мои вещи?»

Я осторожно приоткрыла дверь спальни. Мне показалось, что Олег сидит на кровати и пристально смотрит в мою сторону.

— Зачем ты устроил бардак? — грозно спросила я.

Олег молчал.

— У тебя что, была бурная ночь?

Олег по-прежнему молчал.

— Что случилось? — уже крикнула я и включила свет.

На меня смотрело поднятое колом одеяло.

— Олег, ты где?

Ответом было молчание.

«Может быть, нас ограбили, а его заперли в ванной? В Москве всякое бывает!»

Я кинулась в ванную и резко дернула дверь. Никого нет. Неожиданно в голову влетело страшное предположение:

«Вдруг грабители выгнали его на балкон?»

Со страхом я подошла к балконной двери и прислонила лицо к стеклу. На улице было темно, но на балкон падал отсвет фонаря. Мне показалось, в дальнем углу балкона вытянулась высокая фигура.

«Повесился, Олег Александрович повесился!»

Я сползла на пол. Кровь стучала в висках, голова ничего не соображала.

«Это я виновата! Он решил, что я встречаю Новый год с любовником и…»

Я резко вскочила и выбежала на балкон. Фигура, стоящая в углу, безвольно кивнула и зашевелилась. Ойкнув, я вытянула вперед руки и наткнулась на шершавый ворс.

«Это же старый ковер, он стоит здесь с прошлого года! Дура! Надо же такое представить! Чтобы Олег Александрович и повесился? Да никогда!»

Я поежилась от холода и вернулась в комнату. От собственных предположений стало смешно. Это надо ж такое придумать! Видимо, все гораздо проще: он уехал. Я вернулась в спальню. Компьютерный стол был пуст, шкаф открыт, вещи переворошены, дневник валяется на полу.

«Куда делся компьютер?»

Я вспомнила, как долго копила деньги на «окно в большой мир», как, увидев мою покупку, Олег Александрович сказал:

— Наконец-то ты не вышвырнула деньги на ветер.

Можно подумать, я только тем и занималась, что швыряла деньги!

«Неужели он взял мой компьютер?»

В моей голове, уставшей от напряжений последних дней, стала медленно разливаться звенящая боль.

— Хорек! — крикнула я, обращаясь к входной двери.

Достав телефон, я набрала номер Дмитрия Павловича.

— Не разбудила?

— Нет-нет, я еще не сплю, — ответил он.

— Нас ждет впереди встреча.

— Не понял?

— В наступившем году я выброшу старое и куплю новое постельное белье!

— Если бы я не видел тебя час назад, то решил бы, что ты навеселе, — хмыкнул Дмитрий Павлович.

— А если бы я была рядом с вами, то предложила бы тост за свободу!

— За какую свободу?

— За абсолютную!

— Позволю себе заметить, абсолютной свободы не бывает.

Дмитрий Павлович сделал паузу, затем спросил:

— У тебя произошло объяснение?

— Нет, все гораздо проще: он уехал!

— Тебе тяжело?

— Наоборот! Я жду вас завтра к пяти. Приготовлю мясное рагу.

— Завтра к пяти или сегодня к пяти?

— Прошу отобедать у меня сегодня, в пять часов после полудня, — засмеялась я.

— Непременно буду!

— Спокойной ночи, дедушка!

— Спокойной ночи, моя хорошая!

Не раздеваясь, я легла на диван и, свернувшись клубочком, закрыла глаза.

«Пусть подавится этим компьютером! — Глубоко вздохнув, я стала погружаться в сонную ватную тишину. — Интересно, а что делал Фикус в нашем районе? Может быть, он «пасет» Анечку? Что-то последнее время он постоянно сидит к ней вполоборота! Ладно, об этом подумаю потом. Сначала высплюсь, затем уберусь, приготовлю мясо…»

Видимо, на этой мысли я и начала засыпать. На зыбкой грани между сном и действительностью передо мной появилась маленькая старушка. Синее платье, белый воротничок… Ба, да это же Обида! Какой же она стала маленькой!

— Ну что? Выпроводила благоверного? — спросила она.

— Сам ушел!

— А вещи-то твои прихватил!

— Вещи — дело наживное, — вяло отреагировала я.

— Разбогатела, что ли?

— Слушайте, что вы ко мне привязались? Ревность, вещи! Я вас звала?

— Меня никто не зовет, — сморщилась Обида. — Я сама прихожу.

На эту фразу ответить было нечего, и, повернувшись на другой бок, я провалилась в сон. Меня больше никто не тревожил: ни Обида, ни Олег Александрович, ни собственные мысли. Я крепко спала, и мне снился Дмитрий Павлович. Он шел по тротуару, а прохожие смотрели ему вслед. Трость Дмитрия Павловича плавно опускалась на асфальт, а глаза с грустью смотрели на распустившиеся каштаны. «Париж! — шептал он. — Мой Париж!»

Меня разбудил телефонный звонок.

— Слушаю, — сонным голосом ответила я.

— С Новым годом, Ритуль! Ты что, еще спишь?

— Сплю.

— А время знаешь?

— Нет!

— Двенадцать часов тридцать минут, — весело сказала Лялька.

— Ничего себе!

Я вскочила и с ужасом посмотрела на часы. Действительно половина первого.

— Видимо, хорошо погуляла, — продолжала Лялька. — Как Нюта?

— Я ее не видела.

— Где же ты была?

— У дедушки.

— По-моему, ты еще не проснулась. Я потом позвоню! — хмыкнула Лялька и повесила трубку.

«Поговорила, называется! — засовывая ноги в тапочки, подумала я. — Хорошо еще, что Лялька не обидчива».

Выпив пару чашек кофе, я оживилась. Оживились и мои мысли.

«Успею убраться. У меня — уйма времени! Сначала надо поздравить Татьяну Леонидовну, все-таки бывшая свекровь! К тому же, ничего плохого она мне не сделала».

Конечно же, я лукавила. Татьяну Леонидовну можно было поздравить и позже.

— С Новым годом, Татьяна Леонидовна! — ласково пропела я в телефонную трубку.

— Риточка! Здравствуй, милая! С Новым годом! — защебетала Татьяна Леонидовна. — Желаю, чтобы у вас с Олегом все наладилось, чтобы вы всегда помнили: «Худой мир лучше доброй ссоры».

Терпеть не могу банальные фразы! Тем не менее, расплываясь в улыбке, я спросила:

— Как себя чувствуете?

— Ой, не спрашивай! Разговор не для праздника!

— А вы забудьте про болячки, они и пройдут!

— Если бы это было возможно!

«Сколько ей лет? Семьдесят пять или семьдесят шесть? У нее все время что-нибудь болит: то голова, то ноги, то сердце!

— Что у вас случилось?

— Разве Олег не рассказывал?

— Я его не видела целую неделю! — воскликнула Татьяна Леонидовна. — Он позвонил мне вчера и спросил: «Мама, ты где встречаешь Новый год?»

«У Муровых, — ответила я. — А что?»

«Мы с Маргаритой разошлись».

К сожалению, была очень плохая связь, и я крикнула в телефонную трубку:

«Олег, милый, я тебя плохо слышу! Сейчас мне не очень удобно говорить, я в парикмахерской. Позвони завтра!»

Видимо, он обиделся и положил трубку. Не понимаю, на что тут обижаться! Если у тебя есть проблемы, не надо портить другим настроение. Тем более, перед Новым годом. Разве я не права, Риточка?

— Абсолютно правы!

— Рада, что ты меня понимаешь! — воскликнула Татьяна Леонидовна.

«По всей вероятности, разговор с Олегом все-таки испортил ей настроение».

— Я так удивлена! — продолжила она. — С самого утра думаю о вас. Ты всегда умела использовать его энергию в мирных целях. Не понимаю, как вы умудрились поссориться!

«Опять банальность! Энергию… в мирных целях! Как же она пишет свои статьи?»

— Куда он поехал? — спросила я.

— Наверное, к Никите, — безмятежно ответила Татьяна Леонидовна. — Куда же еще?

— А как же его бывшая жена?

— Разве я не рассказывала: Никита с матерью уехали в Канаду.

«Вот это новость! Никита уехал в Канаду!»

— А когда, если не секрет?

— Ты ничего не знаешь?

Я представила, как, посмотрев в круглое зеркало, висевшее около телефона, Татьяна Леонидовна удивленно подняла вверх выщипанные брови.

— Никита уже давно подал документы на работу в Канаде. Документы долго оформлялись. Наконец разрешение пришло, и три месяца назад он уехал. Его мать уехала несколько позже.

— Как они устроились?

— Очень хорошо! Ты же знаешь, Никита — классный программист! — с гордостью ответила Татьяна Леонидовна. — По-моему, они живут в Ванкувере.

— Значит, Олег поехал на Сходню?

— Думаю, да! Никита не стал сдавать квартиру, а передал ключи отцу. Перед отъездом он заехал ко мне и сказал: «Пусть папа имеет свой угол. Он же — математик, иногда ему необходимо уединиться». Я чуть не прослезилась!

— Может быть, он и прав.

— Конечно! — живо отреагировала Татьяна Леонидовна. — У Олега очень непростой характер! Время от времени ему надо пожить одному. Сбросит пар, соскучится…

— Да, характер у него непростой!

— Не суди его строго. Технарь есть технарь! Это мы с тобой гуманитарии: эмоциональные и многословные!

Последняя фраза меня укусила.

«Как это ловко она записала меня в свою компанию!»

— Я вам еще позвоню! — бодро воскликнула я. — Еще раз с праздником! До свидания!

— Всего хорошего, дорогая!

«Улетел на запасной аэродром! Сколько у него их? Один, два, а может быть, три? Не удивлюсь, если в копилке Олега есть еще какой-нибудь вариант».

Я решительно сняла халат и начала убираться.

«Каков жук! — яростно вытирая пыль, размышляла я. — Все-то у него продумано, все рассчитано! Видимо, он рассматривал квартиру на Сходне как место уединения».

Вместе с пылесосом я переместилась в спальню. Мне стало необыкновенно легко. Я почувствовала свободу, и мои мысли потекли в другом направлении.

«Что у нас будет на обед?»

Я направилась к холодильнику и, открыв его, удовлетворенно кивнула головой.

«И здесь пошуровал! Вот паразит!»

Несмотря на опустошение, которое Олег произвел в холодильнике, у меня остались кусок сырого мяса, пакетик замороженной вишни, салат, помидоры, огурцы и петрушка.

«Чудненько! Салатные листья я красиво разложу на тарелке. Помидоры и огурцы нарежу тонкими кольцами. В середину блюда положу мясо и украшу его петрушкой. А на десерт…»

Я открыла кухонный шкафчик.

«А на десерт сделаю торт! — радостно продолжила я, доставая полуфабрикат кекса. — Торт будет украшен вишнями и залит вишневым желе!»

Через два часа мясо было готово, овощи помыты, торт стоял на кухонном столике и впитывал в себя две ложки ликера. В это время я красила ресницы и с одобрением смотрела на себя в зеркало.

«Молодец!» — мысленно говорила я себе и загадочно улыбалась.

Почему улыбалась и почему загадочно? На этот вопрос трудно ответить. Видимо, я чувствовала себя энергичной, красивой женщиной и, главное, себе нравилась.

Зазвонил телефон.

— Чувствую из-под двери вкусные запахи! — раздался Лялькин голос.

— Как вовремя ты позвонила!

— Я всегда вовремя.

Это утверждение осталось без комментариев, так как было неочевидным.

— У тебя какие планы?

— Немного отдохнуть от бурной ночи, — ответила Лялька.

— Вот и хорошо! Минут через тридцать приходи ко мне, мы с тобой выпьем за Новый год.

— А куда ты задвинешь Олега Александровича?

— Он сам себя задвинул. Далеко и надолго!

— Не поняла!

— Придешь и расскажу. Только не опаздывай. Через час ко мне придет гость.

От неожиданности Лялька присвистнула.

— Интригуешь! — воскликнула она. — Твой гость — мужчина или женщина?

— Мужчина!

— Смотри, какая шустрая! — с уважением заметила Лялька. — А вчера еще была похожа на сморщенную грушу.

— Сейчас мы не будем обсуждать, на кого я была похожа. До встречи!

— Пока, — задумчиво ответила Лялька.

«Пусть поломает голову».

Я чувствовала в себе новый настрой, новые мысли, новую энергетику. Даже слова, вылетавшие из моей головы, складывались в новые, неожиданные фразы. Пройдя по квартире, я оглядела все уголки и осталась довольна.

«Три часа назад в квартире был настоящий бедлам, а теперь — порядок, обед на столе, хозяйка причесана и накрашена. Мечта любого мужчины!»

Тогда я еще не знала, что подобные высказывания называются внутренними настроями. Мои подбадривания шли на интуитивном уровне и выполняли функцию предохраняющего клапана. Видимо, сама Судьба принялась за мое образование.

«Хвали себя, — шептала она. — Желающие покритиковать найдутся!»

Глава 3

Лялька явилась во всеоружии. Нарядная, благоухающая, с тщательным макияжем на хорошеньком личике.

— Держи, — сказала она, протягивая бутылку коньяка. — Помнится, в прошлом году он тебе понравился.

— Длинноногая, симпатичная язва! — улыбнулась я, вспомнив, как напилась после ссоры с Олегом Александровичем.

«Как давно это было! Неужели два дня назад я предавалась такому отчаянию?»

— Так куда же задвинулся Олег Александрович? — с интересом поглядывая на торт, спросила Лялька.

— В Никитину квартиру.

— Решил наконец пожить с сыном?

— Сына в Москве нет, — коротко ответила я.

— Неужели Олег Александрович вернулся к прежней жене?

— Жены в Москве тоже нет.

— Ритуль, не томи! Где же они?

От нетерпения Лялька даже притопнула.

«До чего любопытна! Наверное, большая любительница мелодрам».

— Сериалы по телевизору смотришь? — спросила я, не ответив на Лялькин вопрос.

— Редко, — ответила она. — Мне некогда.

— А если бы было время, смотрела бы?

— Будь уверена! Обожаю душещипательные жизненные истории!

— Садись. Сейчас я расскажу душещипательную историю.

Лялька ошеломленно посмотрела на меня и села. Я налила коньяк и протянула бокал Ляльке.

— С Новым годом, моя любознательная подруга!

— Ты стала какой-то другой. Как будто подменили!

— На худший или лучший экземпляр?

— По-моему, на лучший, — разглядывая меня, ответила Лялька. — От тебя за версту веет независимостью.

— Точно! Я теперь свободна и независима.

— Ты не придуриваешься?

— Говорю тебе совершенно искренне!

— Конечно, я уже привыкла к тому, что ты можешь быть неожиданной, но…

Лялька сделала паузу и продолжила:

— Но не до такой же степени!

Я засмеялась и обняла Ляльку.

— Сейчас я поведаю тебе такое… — Я округлила глаза и сделала еще один глоток. — Сразу скажу, в этой истории нет никакого вымысла. Правда и только правда!

— А коньячок-то уже подействовал!

— Было бы странно, если бы он на меня не действовал! Однако меня пьянит не коньяк!

— Хватит выпендриваться! Рассказывай свою историю.

— Помнишь, где мы расстались в прошлом году? — спросила я.

— Несмотря на бессонную ночь, помню. Вчера днем я встретила тебя около подъезда. Ты разглядывала кнопки домофона и была похожа на озябшего больного воробья.

— То на сморщенную грушу, то на озябшего воробья! Какая ты поэтичная, однако!

Я чокнулась с Лялькой и продолжила:

— Представляешь, как человек может измениться за сутки! Мы же с тобой примерно в это время и виделись!

— Да.

— Как только мы расстались, начались чудеса. У меня нет никаких сомнений, что их прислал Дед Мороз. Я его видела накануне. Он улыбался в ватные усы и шептал: «Чудеса только начинаются!»

— Не пугай меня, Ритуль! Ты сейчас похожа на ненормальную!

— Не бойся! Я не сошла с ума, мне хочется напустить таинственности.

— Считай, что напустила. А дальше?

— А дальше…

Я приняла серьезный вид и коротко рассказала Ляльке о том, как встретила Дмитрия Павловича, как обедала с ним в ресторане «Ностальжи», как он пригласил меня домой.

— Обалдеть! — Лялькины глаза загорелись, и она залпом опустошила бокал. — Неужели правда?

— В его квартире, — продолжила я, — началось самое интересное! Оказалось, что Дмитрий Павлович — не просто почтенный пожилой москвич, а князь Гагарин. Теперь у него — двойное гражданство: французское и русское. Десять лет назад он вернулся в Россию и купил в Яковоапостольском переулке двухкомнатную квартиру. Но это не очень интересно! Главное, что он мой родственник.

— Ничего себе! И кто же он?

— Брат моей бабушки, маминой мамы.

— Значит, ты его внучатая племянница?

— Выходит, так!

— А он тебя не разыграл? — встревоженно спросила Лялька. — Я же знаю, какая ты доверчивая!

— Абсолютно уверена в нашем родстве! Как-нибудь потом расскажу подробности и приведу убедительные доказательства.

Я посмотрела на часы.

— Минут через пять Дмитрий Павлович придет в гости. Сама посмотришь, какой у меня дедушка!

— А Олег Александрович?

— Я справляла Новый год вместе с Дмитрием Павловичем и не видела Олега со вчерашнего утра. Когда я вернулась, его дома уже не было. Татьяна Леонидовна, которой я позвонила, сказала, что Олег — у Никиты.

— А Никита… — Лялька вытянула шею.

— А Никита и его мать уехали в Канаду.

— На заработки, — добавила Лялька и села на место.

— Совершенно верно! Так что у Олега Александровича есть теперь отдельная однокомнатная квартира на Сходне.

— Далековато!

— Ничего, не развалится! Оттуда до Центра на метро полчаса езды.

— Значит, вы разбежались…

— Можно подумать, ты не рада! — взвилась я. — Еще недавно талдычила: «Брось ты его!» А теперь…

— Теперь у меня в голове — полная каша! Вместо Олега Александровича появился старик; оказывается, он — твой двоюродный дедушка! — начала Лялька, и в этот момент раздался звонок.

— Дмитрий Павлович! — воскликнула я и бросилась к двери.

— Здравствуй, Мариночка! Добрый вечер, милая барышня!

Он церемонно кивнул в сторону Ляльки, вышедшей за мной в коридор.

— Не удивляйся! — обратилась я к Ляльке. — Марина — мое домашнее имя.

Я взяла ее за руку и подвела к Дмитрию Павловичу.

— Ольга Сергеевна Трубецкая, — представила я Ляльку.

— Очень рад! Очаровательная подруга!

— А это мой дедушка — Дмитрий Павлович Гагарин.

Лялька сделала что-то похожее на книксен и скромно опустила длинные ресницы. Похоже, мои гости произвели друг на друга хорошее впечатление.

— Мариночка, позволь преподнести тебе небольшой новогодний подарок, — повернулся ко мне Дмитрий Павлович. — Думаю, для такой современной женщины, как ты, он будет не лишним.

Дмитрий Павлович протянул мне плоскую коробку, и, бросив взгляд на этикетку, я вскрикнула от восторга.

— Это же ноутбук! Дедушка, ты не представляешь, что ты мне подарил!

— Почему же не представляю, — улыбнулся Дмитрий Павлович.

Я повисла у деда на шее и поцеловала его в душистое ухо.

— А старый компьютер задвинешь в сторону, — добавила Лялька.

— В том-то и дело! — воскликнула я. — Этот подарок как нельзя вовремя. Старого компьютера у меня уже нет!

— Где же он? — спросила Лялька.

— Сломался.

— А этот подарок для вас, Ольга Сергеевна!

Дедушка вытащил из кармана пиджака маленькую коробку и вручил ее зардевшейся от удовольствия Ляльке.

— Французские духи! — ахнула она. — Право, так неожиданно!

Я понимала, дедушка приготовил мне два подарка, и благодарно посмотрела в его сторону.

— Когда же ты успел все купить? По-моему, сегодня магазины закрыты!

— Почему закрыты? — ответил Дмитрий Павлович. — Интернет-магазины работают.

— Какой же ты у меня продвинутый!

— Это комплимент?

— Смею заверить, это высочайшая похвала в среде школьников, — воскликнула я.

— С радостью ее принимаю, — улыбнулся Дмитрий Павлович.

— Будьте любезны к столу! — я махнула рукой в сторону кухни. — Обедать будем по-семейному.

Дмитрий Павлович пропустил Ляльку вперед и чинно пошел вслед за нами. Посадив гостей, я поставила на белые салфетки тарелки с мясом и овощами. Посреди стола уже стоял мой любимый подсвечник, на подоконнике светилась маленькая елочка, а около мойки стояли два бокала и бутылка коньяка.

— Как же я забыл! — воскликнул Дмитрий Павлович, посмотрев на бокалы.

— С вашего разрешения… — пробормотал он и устремился к шубе, висевшей в прихожей.

— Я принес бутылку кубинского рома, — возвращаясь на кухню, сказал он. — К такому обеду, думаю, ром будет в самый раз.

Он одобрительно посмотрел на мясо и открыл бутылку. Пряный аромат разлился по кухне.

— Кажется, пахнет пряностями и морем, — заметила Лялька.

«Артистка, ей-богу! — подумала я, посмотрев на Ляльку. — Сама скромность, загадочный взгляд из-под длинных ресниц…»

— Выпьем, мои очаровательницы, за утро, которое ждет вас в этом году!

Дмитрий Павлович встал и торжественно чокнулся с каждой из нас. Мы с Лялькой благодарно посмотрели на старого джентльмена и сделали по глотку.

— Вкусно! — зажмурилась Лялька. — Этот ром пахнет вечером!

«Ничего себе! Какая поэтическая фраза! Уж не собирается ли Лялька флиртовать с Дмитрием Павловичем?»

— Удивительно точно сказано! Ром действительно пахнет теплым летним вечером.

Дмитрий Павлович взял нож с вилкой и попробовал мясо.

— Не ожидал, Мариночка! Совсем не ожидал: изумительное мясо! Чувствуется и хмели-сунели, и запах чернослива. Замечательно!

От его похвалы я выросла в собственных глазах и, уткнувшись в тарелку, подумала:

«Сколько я ни кормила Олега, хоть бы раз поблагодарил!»

Тем временем Лялька решила поддержать разговор, начатый Дмитрием Павловичем.

— Вы считаете, что ром лучше коньяка?

— Ни в коем случае! — воскликнул Дмитрий Павлович. — Коньяк — это божественно! Он расширяет сосуды и заставляет лучше работать мозг!

— Дедушка, ты или прирожденный рекламный агент, или…

— Или любитель выпить? — усмехнувшись, закончил фразу Дмитрий Павлович.

— Это ты так сказал, я об этом даже не думала!

— То-то!

Погрозив мне пальцем, он продолжил:

— Как и большинство жителей Франции, я привык с уважением относиться к спиртным напиткам. Не вижу в этом ничего плохого! Главное — мера!

Дмитрий Павлович налил еще рому и, окинув нас взглядом, спросил:

— Хотите, расскажу о моих кубинских впечатлениях? По-моему, они будут дополнением к рому.

Я посмотрела на Ляльку и поняла: она тоже попала под обаяние деда.

— Я ездил на Кубу лет двенадцать назад, уже после того, как СССР перестал существовать. Я остановился в гостинице на окраине Гаваны и постарался ходить не с группой туристов, а один.

— Дедушка, ты, случайно — не коммунист? — перебила я.

— Нет, я — либерал, с детства рос в обстановке полной свободы.

Дмитрий Павлович подлил рома и продолжил:

— У кубинцев — много проблем, однако дело не в них! Меня поразило то, как весело они живут. В переполненных автобусах — смеются, вечером идут на танцы.

— На танцы? — удивилась я. — Какие танцы при карточной системе?

— Не скажи, Мариночка! Они считают, что живут в справедливом обществе. А что касается танцев… На Кубе мужчин намного больше, чем женщин. Поэтому женщина чувствует себя королевой. Видели бы вы, как они идут по улице! Бедра подчеркнуты белыми брюками или юбкой, походка кокетлива, взгляд черных глаз игрив!

— Похоже, тебе кубинские женщины понравились!

— Они не могут не понравиться! В них есть независимость и призыв. Я, конечно, уже стар, но скажу вам, что на мужчину такой коктейль действует, как лучшая приманка.

— Дмитрий Павлович, оказывается, вы не только хороший рассказчик, но и психолог! — воскликнула Лялька.

— Спасибо, Ольга Сергеевна, спасибо! Однако прежде всего я — мужчина!

— Ты самый лучший мужчина на свете! — воскликнула я.

— Такого комплимента мне еще не говорили! — улыбнулся Дмитрий Павлович.

Лялька со светящимися глазами смотрела на деда и тоже улыбалась. Ее розовые пухлые губы притягивали взгляд, и Дмитрий Павлович, лукаво посмотрев в Лялькину сторону, добавил:

— А мужчины — это охотники! Поэтому молодым женщинам надо быть постоянно настороже.

— Как страшно! — воскликнули мы с Лялькой одновременно.

Видимо, ром уже оказал свое расслабляющее действие.

— К тому же, если тебя угощают ромом и рассказывают при этом разные истории…

Дмитрий Павлович поднял густые брови и, улыбаясь, посмотрел на нас.

— Так как там со свободой? — спросила я. — Ты ее нашел?

— Как ни странно, да! Вот это меня и удивляет! При всех своих проблемах кубинцы гораздо свободнее нас!

— Ну, это как сказать! — заметила Лялька. — У нас около Курского вокзала тоже полно свободных людей.

— Кто же это?

— Бомжи! Они свободны от всего: от вещей, от обязательств, от работы!

— Проказница! — засмеялся Дмитрий Павлович. — Ишь как повернула! Подобную вещь мне однажды сказал парижский клошар.

— А это кто такой?

— Тот же бомж.

Я уже встала и, заварив чай, поставила на стол тарелку с тортом.

— Неужели сама испекла? — удивился Дмитрий Павлович.

— Сама, и очень быстро!

— Какая хозяйка!

Я скромно поклонилась во все стороны.

«Все-таки ром — это опасная вещь!» — мелькнула мысль, и я твердой рукой стала разливать чай.

За чаем мы заговорили о Париже.

— Самым красивым Париж бывает летом, — оживленно рассказывал Дмитрий Павлович. — Я его обязательно вам покажу. Мы поднимемся на Монмартр и посмотрим на город сверху. Затем сходим на мессу в собор Парижской Богоматери и непременно посмотрим замки Луары…

— Ой, больше не могу! — воскликнула Лялька. — Вы так рассказываете, что я уже хочу в Париж.

— Надо потерпеть всего лишь полгода, уважаемая Ольга Сергеевна. Всего лишь полгода! И перед вами раскроется другая страна, другая культура!

— А у меня нет загранпаспорта, — грустно сказала я.

— Как же так? — удивился Дмитрий Павлович. — Быстро оформляй паспорт, и я покажу тебе мир.

— Это дорого.

— Пусть тебя не волнуют эти проблемы. Я достаточно состоятелен, чтобы путешествовать в сопровождении внучки и ее очаровательной подруги.

— Мы будем в Париже жить в гостинице? — тут же спросила Лялька.

Как человек практичный, она хотела узнать план Дмитрия Павловича в деталях.

— Хотите, живите в гостинице; хотите — у меня в квартире.

— У вас в Париже — квартира?

— Да, и очень неплохая! Она находится в старинном доме на бульваре Хаусманн. Оттуда совсем близко до Гранд Опера.

Он посмотрел на Ляльку и добавил:

— А для любителей шопинга — два шага до галереи Ла Файетта.

— Это парижский магазин?

— И очень большой! Совсем как московские ЦУМ или ГУМ.

«Действительно, дед — психолог, — подумала я. — Сразу понял, что Лялька — тряпичница!»

За вечер наша маленькая компания успела переговорить о многом: о духах, русских конфетах, мюзиклах, парижской весне…

Как две любопытные белки, мы с Лялькой тянули шеи в сторону Дмитрия Павловича и ловили каждое его слово. Ром, комплименты в наш адрес, доброжелательная улыбка деда сделали больше, чем вся косметика мира: наши глаза сияли, щеки пылали, губы вздрагивали от постоянной улыбки. Мы кокетничали, острили, рассказывали свои байки, а Дмитрий Павлович с удовольствием смотрел на нас и двумя-тремя фразами придавал нашему незамысловатому трепу особую значимость и неуловимое изящество.

— Восхитительный обед! — прощаясь, сказал он. — У меня давно не было таких красивых и умных собеседниц!

— Что значит, старое воспитание! — сказала я, закрыв за ним дверь. — Он умеет не только любоваться женщиной, но и поднять ее до своего уровня.

— Да, — отозвалась Лялька. — А современные мужики — настоящие потребители: сначала покатаются, а потом, обвинив во всех грехах, вышвырнут.

Было непонятно, почему такой жизненный вывод появился именно у Ляльки. Насколько я знаю, на ней никто и никогда не катался. Решив, что она взрослеет и потому философствует, я заметила:

— Веник не переломишь!

— Это ты про кого? — удивилась Лялька.

— Про Олега Александровича. А ты про кого?

— Ни про кого, просто обобщаю женский опыт! — загадочно сказала она и, махнув рукой, направилась к двери.

— У тебя все в порядке?

— Дома — да, а так — полоса!

«Артистка, ни дать ни взять: все время играет!»

Слово «полоса» вцепилось в меня, как клещ, и, вернувшись на кухню, я подумала:

«С Нового года у меня началась светлая и радостная полоса».

Глава 4

Как известно, к хорошему привыкаешь быстро, а привыкнув, не замечаешь. Однако пока тянется этот период привыкания, ты находишься в эйфории. Мне кажется, период эйфории — самый сладкий: еще не ушли из памяти проблемы, а уже наступили новые дни, радостные и беззаботные. Эти дни похожи на весенние солнечные лучи: их ждут, им рады; они окрашивают жизнь в яркие тона.

Можно сказать, что в январе-марте наступившего года я переживала именно такой период. Раньше мне казалось, что крылья за спиной — удачная метафора, теперь же их невидимое присутствие я чувствовала ежедневно. Энергия переполняла меня, и я успевала за день сделать множество дел: провести уроки, дополнительные занятия, забежать в детский сад за Антошкой и Тимошкой, так как Нюта и ее мать грипповали, проверить пачку сочинений, а вечером сходить с Дмитрием Павловичем в театр. Но больше всего меня поражало, как резво я стала по утрам вставать. Во мне срабатывала какая-то пружина, она выталкивала из кровати и заставляла быстро перемещаться по квартире. Я уже не куталась в халат, не шаркала тапками по полу, а принимала прохладный душ, до красноты растиралась полотенцем, убирала за собой кровать и мыла посуду. Для меня это было подвигом!

Похоже, такое же состояние переживал и Дмитрий Павлович. Его глаза искрились, походка стала решительной и упругой, движения — энергичными, а жесты — выразительными. Казалось, он вернул себе вкус к жизни. Если мы не шли в театр или гулять, Дмитрий Павлович приходил ко мне и принимал самое живое участие в моей подготовке к урокам или проверке сочинений. Он слушал мои литературные рассуждения и охотно их комментировал. В зависимости от школьной программы, я говорила то о творчестве Маяковского, то о поэзии Серебряного века, то о Шолохове.

— Послушайте, как красиво! — готовясь к семинару по лирике Есенина, говорила я. — «Месяц рогом облако бодает, в голубой купаяся пыли…»

— Потрясающе! — восклицал Дмитрий Павлович. — Стихи Есенина сродни мелодичным и звенящим песням.

Он брал томик стихов и начинал читать одно стихотворение за другим. Я слушала глуховатый голос и млела: у меня был собеседник, интересующийся тем же, чем и я. Помимо литературных бесед и совместных походов в театр мы много гуляли и, естественно, много говорили. Дмитрий Павлович блестяще подтверждал мое мнение, сложившееся еще в первый день знакомства: он — человек светский, поэтому легко входил в тему, интересующую собеседника.

Как-то раз, идя по заснеженным переулкам, мы заговорили о российских проблемах.

— Слишком богата страна, а замков на воротах нет. Вот всякие проходимцы и норовят кусок оторвать, — озабоченно сказал Дмитрий Павлович.

— По-моему, таких планов уже никто не вынашивает.

— Не скажи, кривую стрелу не исправишь!

Некоторое время он шел молча, затем неожиданно спросил:

— Ты никогда не задумывалась, какие страсти кипят за окнами квартир?

— Задумывалась. Только не понимаю, как тема России связана с семейными страстями?

— Самым непосредственным образом. В семьях тоже есть предатели и свои люди-неваляшки.

— Неваляшки? Хороший образ!

— У тебя была неваляшка?

— Была. Первое время я все пыталась уложить ее спать. Положу, а она встает, положу — встает, и так до бесконечности. Со временем я потеряла к ней интерес, а неваляшка так и стояла в углу, поглядывая круглыми глазами и широко улыбаясь.

— Вот и люди-неваляшки улыбаются. Упал — поднялся, вывалялся в пыли через мгновение встал и улыбнулся.

Дмитрий Павлович опять посмотрел на окна и добавил:

— А за дверьми собственных квартир эти неваляшки не улыбаются! Они выплескивают эмоции на домочадцев. Сама подумай, сколько унижений за день пришлось пережить!

— А другая категория — это порядочные люди, — предположила я.

— Да, это хребет.

Я вспомнила предновогоднее обсуждение темы «Судьба» и подумала:

«Эта тема так около меня и крутится!»

— А знаешь, что будет с цветком, если его пересадить в другую почву?

— Наверное, завянет.

— Зачем так трагично! Бывает, что и приживется.

— Тогда он будет хилым и слабым.

— Цветок цветку рознь! — грустно заметил Дмитрий Павлович. — Некоторые в чужой земле становятся даже пышнее, все зависит от вида.

— То есть от породы?

— От породы, моя голубушка, от породы.

В начале февраля я наконец-то позвонила Варьке. Этот звонок не был случайным: я вспомнила, что в первых числах февраля у Варьки день рождения.

— Рада тебя слышать! — услышала я низкий грудной голос.

— Варечка, понимаю, тебе сейчас не до меня — гости, поздравления…

— Какие гости? — Варька хмыкнула. — Этот этап в моей жизни уже прошел.

— Ты — одна?

— Да, и очень этому рада!

— Может быть, мне к тебе приехать?

— Вот это будет подарок! — обрадовалась Варька. — Ты сейчас где?

— В лицее.

— Когда освободиться?

— Через час.

— Буду тебя ждать около «Панорамы» через два часа.

— Где будешь ждать?

— Доедешь до Новых Черемушек, выйдешь из последнего вагона метро налево. Поняла?

— Договорились.

— До встречи.

«Что подарить Варьке? Может быть, канделябр?»

На Покровке был магазин, где продавались подсвечники, и после уроков я поспешила туда. Выбрав канделябр на пять свечей, я запихнула его в пакет и направилась к метро.

«Почему Варька одна? В детстве она отмечала день рождения с размахом. Может быть, заболела? Лежит у себя, а тут я со своим визитом! Теперь придется встать, сесть в машину и ехать меня встречать».

Представив ситуацию, я почувствовала угрызения совести.

«Месяц не звонила, а стоило человеку заболеть, напросилась в гости».

Выйдя из метро, я оглянулась. Недалеко стоял золотистый джип, из окна которого выглядывало румяное лицо Варьки.

— Как ты меня напугала! — подойдя к машине, воскликнула я.

— Ничего себе заявление!

— День рождения, и одна. Я решила, что ты заболела…

— Глупости! Я — здорова как бык! — Варька вывела машину на широкую трассу и весело посмотрела на меня. — Точнее, здорова как корова!

Варька лихо пошла на обгон, и голубой перстень на ее руке блеснул, подтверждал слова хозяйки.

— Выглядишь замечательно! — заметила она. — Прямо другой человек! Даже волосы излучают энергию.

Я с удивлением посмотрела в боковое зеркальце.

— Понятия не имею, как можно чувствовать чужую энергию, но после встречи с тобой я попала в светлую полосу.

— Так и должно было быть!

Варька тряхнула гривой каштановых волос и загадочно улыбнулась.

— Ты случайно не колдунья? — спросила я.

— Нет, успокойся! Просто с некоторых пор у меня проснулся дар предвидения.

— Шутишь?

— Не шучу, — ответила Варька.

От резкого виража ее норковая шуба распахнулась, и в большом вырезе платья показался прозрачный кристалл, прикрепленный к цепочке.

— Какой необычный кулон! — воскликнула я.

— Мой талисман. Время от времени я смотрю в его прозрачные глубины и читаю будущее.

— Да ну тебя! Дуришь, как в детстве!

— На том и стоим! — засмеялась Варька и съехала с магистрали на боковую дорогу.

Я уже заметила, что мы проехали окружную дорогу, и теперь гадала, куда меня привезет Варька. Джип подъехал к большим воротам, они открылись, и я увидела небольшой поселок, состоящий из внушительных кирпичных коттеджей. Варька подъехала к трехэтажному особняку и, поставив машину в гараж, заглушила мотор.

— Приехали! — сказала она.

Я вышла из машины и посмотрела на дом.

— Неужели ты живешь в этом доме?

— Да, и к тому же — одна.

— И тебе не одиноко?

— Мне хорошо! — коротко ответила Варька и открыла дверь.

Мы вошли в холл, и я увидела лестницу своей мечты. Она начиналась с середины холла и, сверкая лакированными половицами, устремлялась вверх. Сняв шубу и повесив ее на вешалку, я робко вступила на первую ступеньку. В своих фантазиях мне так часто приходилось подниматься по этой лестнице, что я знала все ее повороты, все зазубринки на перилах. Лестница заканчивалась около рассохшейся двери, сквозь которую пробивались солнечные лучи. Когда я открывала дверь, передо мной появлялось огромное озеро. Оно блестело в лучах полуденного солнца, и в игре света присутствовали сотни оттенков. Они сменяли друг друга, в результате чего озеро искрилось и переливалось, как гигантский бриллиант.

— Ну что, пошли наверх!

Варька взяла меня за руку и повела по ступеням.

— У меня такое чувство, что я уже тут была.

Растерянно озираясь, я пыталась вспомнить, что окружало знакомую лестницу. То, что вокруг нее не было стен, затянутых розовым атласом, я помнила точно.

— У тебя всегда было богатое воображение, — заметила Варька. — По всей вероятности, ты видела ее в своих снах.

— Может быть.

Мы поднялись на второй этаж, и я ахнула от восторга. В конце полукруглой комнаты был устроен большой камин, облицованный розовым мрамором. Около камина расположились глубокие кресла и овальный диван, а на полу лежал пушистый ковер. Сочетание розовых, вишневых и бордовых тонов создавало ощущение теплою летнего вечера.

— Как уютно! — воскликнула я и уселась в кресло, стоявшее ближе всего к камину.

— Я тоже люблю здесь сидеть.

Варька подошла к камину и отодвинула витую решетку.

— Сейчас разожгу камин и оставлю тебя на полчаса. Глядя на огонь, помечтаешь, заодно и отдохнешь.

— А где будешь ты?

— Приготовлю праздничный ужин и переоденусь. Должны же мы, наконец, отпраздновать нашу встречу!

— Да, конечно, — отозвалась я.

Варька вышла, а я, окончательно разомлев, стала смотреть на языки пламени и слушать, как беснуется февральский ветер. Мои глаза закрылись, и я увидела винтовую лестницу. Знакомые ступени, дверь, оранжевые блики, зацепившиеся в рассохшейся древесине, озеро.

«Наверное, именно здесь встречаются Земля и Космос!»

Эта мысль мелькнула в голове и, оставив во мне восторженное состояние духа, исчезла в прозрачной воде. Я с интересом осмотрела берег. Темные скалы, окружавшие озеро, походили на оправу из черненого серебра, Редкие деревья, притаившиеся в расщелинах, напоминали часовых. Прибрежная бровка, как золотой шнур, обвивала озеро и заканчивалась широкой кистью-излучиной, на которой стоял шалаш из плотно пригнанных прутьев. Вход в него закрывала потрепанная шкура, на скрещенных жердях висел флаг. Его полотнище волновалось, и казалось, что на нем то появляются, то исчезают таинственные знаки.

Солнечные лучи осветили шалаш и, позолотив скалу, скрылись. Желто-бордовый нимб отразился в озере, и по воде побежала разноцветная рябь. Озеро заискрилось, и из его глубин хлынул серебристый свет. Я охнула. Свет был таким ослепительным, что перед глазами появились радужные блики, по щекам потекли слезы. Я громко всхлипнула. Этот всхлип был сродни подземному толчку, он сдвинул невидимые препоны, и из глаз понеслись уже не ручейки, а сплошные потоки слез. Мое тело содрогалось, и, глядя на серебристый свет, я рыдала, как никогда в жизни. Картинки жизни проносились передо мной и, выстраиваясь в ряд, скрывались за темными скалами. Я чувствовала, что непостижимым образом освобождаюсь от тревог, обид, разочарований и становлюсь чище.

Наконец поток слез остановился. Шкура на шалаше задрожала, и в проеме показалась рука. Длинные пальцы были обтянуты сухой старческой кожей, и на одном из них сверкал перстень. Он удивительно походил на озеро. В какое-то мгновение мне показалось, что озеро плавно перетекло в перстень и так же плавно вернулось в берега. Как завороженная, я смотрела на шалаш и ждала. Я чувствовала, что тот, чья рука украшена магическим перстнем, приоткроет тайну моей жизни.

Над озером повисла звенящая тишина, и из шалаша вышла старуха. Маленькая, худая, в нелепой широкой юбке, на голове — старый платок. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

— Здравствуй, голубушка! Вот и свиделись.

Взглянув в ее лицо, я вздрогнула. Узкий с горбинкой нос, широкие скулы, губы, похожие на вывернутые лепестки, — старуха из моего прошлого! Это она велела жевать хлебный мякиш, это она нагадала Олега Александровича!

— Видишь, все сбывается, — сказала старуха. — Старое гадание, верное!

«Осталась с пустотой», — вспомнила я.

— Мужа — книжного червя встретила? Встретила! Служила ему? А что взамен?

Я опустила голову и вздохнула.

— То-то и оно!

Старуха подняла палец, и перстень, выпустив на свободу спрятанный луч, стал темным.

— Однако не грусти! Сама знаешь: страдания очищают.

Она подошла ближе и добавила:

— А вот что с князем встретишься, я сомневалась.

— А где павлин? Вы говорили про какого-то павлина, — спросила я.

— Еще появится, — сказала старуха.

Она пристально посмотрела на меня, и из ее удивительных глаз вылетела искра. Мне показалось, что невидимая стрела впилась в сердце, неся с собой мощный энергетический поток. Дрожащий крутящийся столб взмыл над головой, и я почувствовала себя девочкой. Эта девочка стояла на берегу, у ее ног плескалось озеро, а над головой искрился столб, напоминавший тонкую нить, спущенную с небес.

Старуха улыбнулась и поднесла к губам дудку. Грустная мелодия понеслась над озером, и я забыла все: Олега Александровича, Ляльку, Нюту, лицей, 11 «Б» и даже Дмитрия Павловича. Все это унеслось в прошлое. В настоящем была старуха и ее дудочка.

Я почувствовала, что поднимаюсь над озером и лечу к скалам. Однако почему стало так тихо? Куда пропала мелодия? Я повернула назад и, опустившись около старухи, растерянно посмотрела на дудочку.

— Сыграю в следующий раз, — ласково сказала она. — Теперь пора возвращаться.

Старуха дотронулась до моего плеча, и камень на перстне как будто вздохнул.

— В другой раз я познакомлю тебя с орлом.

— С орлом, — как эхо, повторила я.

— Вы полетите, — глаза старухи потемнели и стали совсем черными, — спасать твоего ребенка.

— Моего ребенка? — встрепенулась я.

— Да!

— Когда? Когда это будет?

Старуха посмотрела на потемневшую гладь озера и нахмурилась.

— Летом, — ответила она.

— Не может быть! Лето — через полгода!

Длинные пальцы крепко сжали мое запястье, и в шелесте деревьев, спрятавшихся в горных расщелинах, я услышала:

— Все может быть! Это будет крошечный мальчик, — прошептала старуха. — Твой сын.

Она посмотрела вверх и поспешила к шалашу. Шкура приподнялась, и старуха исчезла.

— Мариш, что с тобой? Очнись наконец!

Я открыла глаза. Передо мной стояла Варька и растирала мои виски.

— Куда это ты унеслась? Вот уже пять минут не могу привести тебя в чувство.

— Варь, я такое видела!

— Похоже, тебе приснилась перестрелка и прочая чепуха.

— Мне никогда не снятся перестрелки.

— Что же ты видела?

Варька уже сидела напротив меня и наливала в бокалы коньяк. Похоже, коньяк стал атрибутом застольных разговоров. Я посмотрела на сноп искр, вырвавшихся из камина, и тихо сказала:

— Она обещала познакомить с орлом.

— Кто?

Варька удивленно уставилась на меня.

— Старуха.

— Рассказывай!

— Не знаю, с чего и начать. Сон соткан из множества нюансов: таинственное озеро, скалы, шалаш, старуха-гадалка, дудочка.

— И все?

— Конечно, нет! Это лишь фон. Главное — серебристая нить, идущая с неба, ощущение полета и мелодия, летящая по горной долине. И потом… новое предсказание: «Вы полетите спасать твоего ребенка!» Представляешь? У меня будет мальчик, крохотный мальчик!

— С тобой не соскучишься! Давай сначала выпьем, потом поговорим.

Выпив коньяк, я почувствовала жуткий голод. На столике стояли тарелки с закусками, и, оставив таинственный сон «на потом», я с аппетитом стала поглощать салаты, семгу, утиный паштет и прочее, прочее.

— С аппетитом у тебя все в порядке, — ухмыльнулась Варька. — Хотя признаюсь, глядя на твою фигуру, не подумала бы.

— Так и есть, — ответила я с набитым ртом. — В обычной жизни я ем очень мало. Не знаю почему, но сейчас на меня такой «жор», извини за выражение, напал!

— Видимо, много энергии потеряла.

— Наоборот!

К Варьке уже вернулся насмешливый тон, и, закурив сигарету, она добавила:

— Признаюсь, за двадцать три года я уже отвыкла от твоих выкрутасов.

— Не понимаю, какие выкрутасы ты имеешь в виду?

— Ой ли! Неужто забыла?

Карие глаза Варьки блеснули, и в них запрыгало то, что бабушка называла «чертенятами».

— Кто, например, рассказывал, что в нашем дворе поселился дух умершей купчихи? Ты! А трогательная история про кота, оказавшегося запертым в бойлерной? А твои сказки о подземном мире? Ты думаешь, я их забыла?

Варька с улыбкой смотрела на меня, и ее круглое лицо светилось от детских воспоминаний.

— В те далекие времена я постоянно находилась под впечатлением твоих рассказов. Не успею один переварить — пожалуйте вам другой!

Она задумалась, затем добавила:

— Может быть, поэтому я и пошла в психотерапевты.

— Не понимаю, как мои детские рассказы повлияли на твою нынешнюю профессию?

Варька погасила сигарету и ответила:

— Я хотела понять, как влияют человеческие мысли на его психику.

— Теперь понимаешь? — с надеждой спросила я.

— В общих чертах. Человеческий мозг — такая сложная машина, что моя специальность будет востребована и через двести, и через триста лет.

Варька ласково улыбнулась, и показалось, что мы — в детстве, сидим на снежном диване и болтаем. Я часто вспоминала снежную комнату, где мы отмечали Варькины дни рождения. Эта комната сооружалась заранее. Обувшись в высокие валенки, мы вытаптывали в февральском снегу дорожки, между которыми появлялись снежный стол, снежная кровать, диван, кресла. Мы даже лепили снежные чашки и тарелки, а затем аккуратно укладывали на них вареную картошку, хлеб, колбасу, мороженые яблоки. Варька приглашала гостей, и начинался пир. Наши родители не могли понять, что мы нашли в сугробах, и предлагали отметить день рождения по-человечески. Однако нам хотелось романтики, и, поглощая хлеб вместе со снегом, мы эту романтику получали.

— Думаю, сон был вещим, — помолчав, сказала Варька. — Не знаю когда, куда и зачем, но ты улетишь. По всей вероятности, какое-то время даже будешь пребывать в новых ощущениях…

Варька задумалась и добавила:

— А дальше наступит ночь.

— В каком смысле? — волнуясь, спросила я.

— Сложно сказать.

— Я умру?

— Все мы умрем когда-то, — глядя в камин, сказала Варька.

— Ты мне не ответила!

— Успокойся! Если воспринимать сон как вещий, ты обязательно вернешься.

— Вернусь? Куда вернусь?

— К жизни. Тебе же нужно спасти ребенка!

— Значит, старуха не наврала?

— Я — не гадалка, Мариш!

— Ты не представляешь, как я мечтаю о ребенке, своем ребенке!

— А я не мечтаю, — грустно сказала Варька.

— Почему?

— У меня никогда не будет детей!

Варька опять потянулась за сигаретой и, выпустив облако дыма, добавила:

— Пять лет назад мне удалили матку.

— У тебя был рак?

— Да!

— Варька, бедная ты моя! Сколько же ты пережила!

— Не буду врать, много! Однако жизнь не остановилась, и я попыталась найти в ней свое место.

— И как? Нашла?

— По-моему, да. Видимо, мое предназначение — врачевать человеческие души. Думаю, при такой работе ничто не должно отвлекать. Вот Судьба и распорядилась: хочешь быть психотерапевтом — живи одна!

— А мое предназначение — учить детей.

— Думаю, учить могут многие, — заметила Варька.

— Что ты хочешь сказать?

— Твое предназначение — другое: ты должна отрывать детей от обыденности и будить в их головах воображение. Иначе жизнь для них будет скучной и пресной.

— Как хорошо сказано! Мне кажется, единственное, что я умею делать, — это будить воображение.

— Вот теперь, когда мы так славненько поговорили, можно выпить за мой день рождения!

— Как же я забыла про подарок! Где сумка?

— По-моему, ты бросила ее около кресла.

— Точно, сумка у кресла, а в сумке — канделябр.

Я достала подарок и вручила его Варьке. Она бережно поставила канделябр на камин и сказала:

— Глядя на него, я буду вспоминать тебя, твою маму и наши разговоры при свечах.

Варька достала красные свечи и, вставив в канделябр, добавила:

— Однако главный подарок — это ты!

— Нет, нет, это ты для меня — подарок! После встречи в ГУМе моя жизнь стала ярче!

Я подсела к Варьке и рассказала, что со мной случилось после нашей встречи.

— Ты преувеличиваешь мою роль, — выслушав рассказ, задумчиво сказала Варька. — Ваша с Олегом семья была обречена. Рано или поздно ты сама бы подрубила сваи, на которых стоял ваш дом.

— Почему я?

— Потому что мирок, созданный Олегом Александровичем, стал бы тебе тесен.

— Наверное, ты не поняла, Варь! Олег Александрович — человек многосторонний: у него широкий кругозор, потрясающая эрудиция…

— Я правильно все поняла, и разговор сейчас не об интеллекте, а о мироощущении.

Варька поворошила дрова и, проводив взглядом уголек, упавший на решетку, продолжила:

— Каждый человек сам создает мир. Один говорит: «Мир — хорош, и в нем живут добрые, отзывчивые люди», другой возражает: «Нет, мир разложился и смердит, а люди, живущие в нем, — воры и проходимцы!» Это настолько разные точки зрения, что выстроить прочный и надежный мост между ними невозможно.

— Ты права!

— Допустим, один из двух — человек редкостных качеств. Он — благороден, отзывчив, добр. Мало того, ради другого он готов принести себя в жертву и пересмотреть собственные взгляды. Знаешь, что будет?

— Нет.

— Процесс отторжения пойдет еще быстрее. Стоит только начать в себе копаться, как понимаешь: многие взгляды, мысли, убеждения, забившие голову, — не свои, родные, а навязаны окружающим миром. Начинаешь их пересматривать, менять, но… Бикфордов шнур уже подожжен и взрыв неизбежен!

— Ты же говорила, что мифический благородный человек хотел бы собой пожертвовать!

— Да, говорила! Пока этот благородный и отзывчивый человек в себе копался, он разворошил гнездо, состоящее из обид, оскорблений, невнимания и прочих радостей семейной жизни. Ты думаешь, они уйдут? Как бы не так! Это многочисленное войско поднимется из закутков памяти и образует такое черное облако, что человеку станет тошно. По своему благородству он, конечно, попробует его разогнать, но поверь — это невозможно.

Варька помолчала и добавила:

— С такой проблемой может справиться только святой, а ты к этой категории не относишься. Не правда ли?

— Куда мне!

— Вот видишь!

Варька сладко потянулась и стала похожей на большую упитанную кошку.

— А потом человек захочет стать самим собой. Как только это произойдет, черное облако исчезнет, и вместо него появится множество желаний, например: быть свободным, естественным, счастливым, любимым и так далее…

Я слушала Варьку, и в душе разливалось умиротворение. Рядом был настоящий друг, порядочный и надежный. Варька подарила мне не только шубу, что такое шуба, в конце концов! Она подарила себя, а это было самым главным. Теперь я твердо знала: не дай бог, случись что, у меня есть родная душа. От мысли, что рядом со мной две родные души, стало легко и беззаботно.

Все-таки удивительный год!

— Ты у меня переночуешь? — спросила Варька.

— Не знаю, завтра у меня шесть уроков.

— Ничего, на семь утра я вызову такси. Успеешь! — быстро сказала Варька.

Похоже, ей хотелось, чтобы я осталась.

— Хорошо! Надо только предупредить Дмитрия Павловича.

Я позвонила дедушке, затем, сбросив тапки, улеглась на диван. Прижав к себе шелковую подушку, я смотрела на тлеющие огоньки и ни о чем не думала.

— Что касается твоей случайной встречи с Дмитрием Павловичем, — Варька нарушила наше молчание, — здесь, по всей вероятности, вступили в работу Высшие силы.

— Варь, а ты — верующая?

— Конечно! Думаю, поэтому и осталась в живых.

— Давай о грустном не будем!

— Давай, — согласилась Варька.

Поговорив о разных пустяках, мы отправились спать. Уже проваливаясь в сон, я услышала ласковый голос старухи:

«Я познакомлю тебя с орлом!»

Глава 5

Самолет авиакомпании Air France приземлился в аэропорту Руасси Шарль де Голль и еще долго катил по бетонной полосе к аэровокзалу. Я сидела около окна и напряженно вглядывалась в полумрак парижской весны. Наверное, в этот момент я была похожа на нахохлившегося воробья: сердце отчаянно колотилось, а руки судорожно сжимали носовой платок. В этом не было ничего странного: я всегда нервничаю, сталкиваясь с неизвестностью, а парижский аэропорт был вратами в неизвестность. Мое нервное оцепенение было прервано приятным женским голосом.

— Первый раз в Париже?

Я вздрогнула и обернулась. Моя соседка уже тщательно упаковала ноутбук и приветливо смотрела на меня.

— Первый, — ответила я.

— Этот город вам понравится, — сказала она. — Париж не может не понравиться.

— Надеюсь.

Я опять посмотрела в окно. Огни приблизились, и самолет остановился.

— Вы туристка? — спросила женщина.

— И да, и нет. У меня есть дела в Париже.

— Только не дайте им себя поглотить! По своему опыту знаю, что такое дела. Вот уже пятнадцать лет я летаю в европейские столицы каждый месяц: то в Париж, то в Лондон, то в Рим…

Женщина поставила на колени дорожную сумку и, тоже посмотрев в окно, почему-то вздохнула.

— Кажется, я побывала во всех европейских странах. А спроси меня, что я видела? Аэропорты, гостиницы, офисы, залы для конференций… Поверьте, они везде похожи, как братья-близнецы.

— Не скажите! — возразила я. — Мне кажется, аэропорты и гостиницы отличаются друг от друга.

— У вас большой опыт? — спросила женщина, но, почувствовав, что я готова нырнуть в скорлупу, тут же сменила тон. — Трудно с вами не согласиться. Действительно, гостиницы и аэропорты могут быть разными: маленькими и большими, старомодными и современными, удобными и не очень. Дело не в этом.

Женщина задумалась, и ее взгляд остановился на дорожной сумке. Она погладила гладкую коричневую кожу, дотронулась до массивного кодового замка и продолжила:

— Вот, например, сумка. Она — удобна, добротна, и тем не менее, это всего лишь сумка. Ее функция — хранить мои вещи, и только! То же самое — гостиницы и аэропорты. Их функция — дать вам временный приют, создать временные удобства, помочь с комфортом дождаться вылета самолета и так далее. Все это замечательно! Но ни гостиница, ни аэропорт не дадут вам представления о городе, в который вы приехали или прилетели. Знаете почему?

Она сделала паузу и усмехнулась.

— Потому что в них нет души. Да, да, не смейтесь. Эти достойные сооружения могут быть элегантны, красивы, но абсолютно бездушны! Другое дело — город. В каждом городе — своя тайна, своя история. Вы скажете, что и у гостиницы есть история. А я вам отвечу так: это все равно как настоящее и лубочное. Любой старый город сохранил в себе дыхание миллионов людей, он пропитан любовью и ненавистью, на его мостовых сохранились следы прежних жителей. Нет, что ни говорите, в городе есть душа: старая или молодая, неповторимая или типичная, сложная или простая. Я не сразу это поняла. А когда поняла, стала внимательно вслушиваться в городские звуки, смотреть на горожан, медленно ходить вдоль крепостных стен и подолгу стоять на площадях, наблюдая за жизнью города. Всего этого лишаешься, если едешь в составе экскурсионных групп.

Женщина повернулась ко мне и быстро спросила:

— Надеюсь, вы приехали в Париж не в составе туристической группы?

— Нет, я сама по себе.

— Вот и прекрасно! Это тот самый случай!

— Какой случай?

— Поскольку вы — сама по себе, значит, сможете то, чего не смогут многие из этих людей.

Она перевела взгляд на салон самолета.

— По всей вероятности, большая часть пассажиров — туристы, прилетевшие посмотреть на «сердце Европы». В отличие от них вы сможете увидеть и услышать жизнь настоящего Парижа: не туристического, а будничного. И тогда…

Женщина зажмурила глаза и глубоко вздохнула.

— Тогда вы влюбитесь в этот город! Вы захотите приезжать сюда еще и еще. Зимой, весной, летом, осенью. Вы будете каждый раз открывать для себя новый Париж и наконец поймете: такого города нигде нет, это город-колдун. Он забирает сердца и не отдает их обратно.

— Слушая вас, можно подумать, что ваше сердце Париж уже забрал, — заметила я.

— А я этого и не скрываю!

Женщина засмеялась, и на ее щеках заиграл симпатичный румянец.

— Я уже давно влюблена в Париж и, поверьте, ищу любую возможность, чтобы приехать сюда еще и еще раз.

— Дамы и господа, авиакомпания Air France благодарит вас… — по самолету полетел голос капитана корабля, и бортпроводники, приветливо улыбаясь, встали у выхода.

— Желаю вам приятного отдыха! — сказала моя соседка и встала.

Женщина быстро пошла к выходу, и я даже не успела ни поблагодарить ее, ни сказать традиционное: «До свидания!»

«Как неожиданно проявляет себя человек! — подумала я, оставаясь сидеть в кресле самолета. — Весь полет молчала, погрузившись в свои записи, а, приземлившись, разговорилась. И как! Какие образы в голове этой женщины! «Город-колдун», — звучит мистически».

Я люблю образные сравнения, к тому же, в высказываниях моей соседки был особый смысл, а такие разговоры всегда доставляют мне необъяснимое удовольствие. Обычно после этого я еще долго ощущаю некое послевкусие, которое про себя называю литературным гурманством.

Слова попутчицы навели меня на мысль, суть которой была в следующем: большая часть наших кумиров похожа на современные гостиницы или аэропорты — внешне респектабельны, ухожены, благополучны, а внутренне — пусты и бездуховны.

Пройдя паспортный контроль и получив багаж, я вышла в вестибюль аэропорта. На табло бежали цифры метеосводки: «Температура воздуха +2 градуса, ветер северо-западный, 6 метров в секунду, влажность 92 процента».

«Нежарко! И это парижская весна?»

В вестибюле я увидела две группы. Одна — это российские туристы, стоящие около гида; вторая — встречающие. Среди последних выделялся высокий мужчина, на шее которого висела табличка с крупными буквами. Приглядевшись, я прочитала: «Морис». Мужчина стоял около урны и курил. На вид ему было лет сорок. С высоты своего немаленького роста он поглядывал на пассажиров, выходящих из зоны таможенного контроля, и, щуря большие глаза, казалось, кого-то высматривал.

«Наверное, близорук», — подумала я.

Мои глаза остановились на его шапке-ушанке из стриженого кролика.

«По-моему, это настоящий раритет. В Москве такие шапки носили лет двадцать назад».

Мне стало смешно. Увидеть в Париже шапку-ушанку! И когда? В конце марта! Мужчина с загадочной табличкой «Морис» явно относился к категории парижских модников. Его ботинки, куртка, яркий желтый шарф, небрежно повязанный вокруг могучей шеи, были самого высокого качества. И вместе с ними — стриженый кролик! А с каким достоинством он поглядывал по сторонам. Можно подумать, что его голову украшает корона. Чудно! Вот тебе и Париж!

«По-моему, меня заклинило! Шапка, табличка «Морис»… Постой, так меня же должен встречать некто с табличкой на шее! Как же его имя? Впрочем, зачем оно? Ясно, что парижанин в желтом шарфе и есть мой встречающий!»

Я облегченно вздохнула и решительно направилась к мужчине. Он заметил мое приближение и радушно улыбнулся.

— Наверное, вы меня встречаете?

— Если вы — Маргарита Владимировна, то вас! — ответил он и протянул мне руку.

— Морис.

— Очень приятно, Рига.

— Рита — это по-русски, а по-французски — Марго. Вы позволите называть вас Марго?

— Лучше — Рита. Я же не француженка.

— А как называют вас друзья?

— Самые близкие — Мариной.

— Когда-нибудь я назову вас так же! — воскликнул Морис, откровенно разглядывая меня с ног до головы.

Это заявление было неожиданным. Я вопросительно уставилась на нового знакомого и ничего не ответила.

«Однако ведет он себя несколько развязно».

— Пардон! — обаятельно улыбнулся Морис. — Кажется, я поспешил с прогнозом. Вы на меня не сердитесь?

— Ничего, ничего!

— Какое милое русское словечко! Оно так весело звучит: «Ничего, ничего!» И главное, за ним ничего нет. Это каламбур, не находите?

Он непринужденно рассмеялся.

— Как мне сказал Дмитрий Павлович, вы по специальности филолог. Правильно?

— Да. В настоящее время я преподаю литературу.

— Ой, ой! Вы — учительница? Наверное, очень строгая?

Морис дотронулся до моего плеча и, театрально запахнув шарф, слегка отстранился. Увидев, что я не разделяю его игривого тона, он подхватил чемодан и сказал:

— Если не возражаете, потихоньку двинемся.

«Похоже, что некоторое представление о моей скромной особе он уже составил», — подумала я, направляясь вслед за своим провожатым.

Мы подошли, к лифту, и, галантно пропустив стоявших рядом женщин, Морис вошел последним. Он прижался ко мне и, улыбаясь, посмотрел в зеркало лифта.

«Прямо Джоконда какая-то! Или какой-то? Все время загадочно улыбается», — подумала я и нахмурилась.

Признаюсь, его театральность меня несколько раздражала.

«Почему именно он приехал в аэропорт?»

— Не удивляйтесь, что встретить вас поручили мне, — неожиданно сказал Морис, выводя меня к стоянке машин.

Я вздрогнула и остановилась. Способность людей проникать в чужие мысли меня пугает и настораживает. То, что Морис обладает этой чертой, мне стало ясно с первых минут встречи.

— Дмитрий Павлович рассматривал несколько вариантов нашей встречи. По всей вероятности, моя мобильность и наличие небольшой, но очень шустрой машины сыграли свою роль, и вот я перед вами.

— Вы очень хорошо говорите по-русски, — заметила я.

— Это комплимент! Однако поверьте, моей заслуги в этом нет. У меня была русская мама, русская няня, русская гувернантка, затем…

Морис подошел к желтому «Пежо» и, забросив чемодан в багажник, предложил сесть в машину.

— К тому же, вот уже десять лет я работаю русскоязычным гидом. Каждый божий день вожу по Парижу русские группы, так что постоянно тренируюсь и совершенствуюсь. Можно сказать, мы с вами почти коллеги: вы преподаете литературу, а я знакомлю туристов с историей и искусством Франции.

— Чудесно! — оживилась я. — Надеюсь, вы будете гидом и для меня?

— Не сомневайтесь! — ответил он.

Моя авиапопутчица оказалась права: стоило желтому «Пежо» пересечь кольцевую дорогу, город взял меня в плен. Несмотря на прохладную погоду, Париж выглядел по-весеннему. Каштаны выбросили вверх свежие зеленые листья, бульвары пестрели клумбами с анютиными глазками, молодая трава выглядывала из ровных прямоугольников, окруженных невысокими бордюрами. Многочисленные фонари подсвечивали стройные ряды домов, окна которых были украшены ставнями и замысловатыми решетками. Я крутила головой и в восхищении ерзала на кожаном сиденье машины.

— Нравится? — искоса взглянув на меня, спросил Морис.

Он поправил свою нелепую шапку и небрежно закинул за плечо выбившийся шарф.

— Еще пара недель, и Париж будет пахнуть каштанами и кофе, — добавил он.

— По-моему, так однажды сказал Тургенев: «Париж пахнет каштанами и кофе».

— А вас не проведешь! — улыбнулся Морис.

— И не пытайтесь! — Я приоткрыла окно машины и глубоко вдохнула прохладный парижский воздух. — Удивительное ощущение! Действительно пахнет кофе.

— Кофе у нас везде и, замечу, очень неплохой.

Морис осторожно притормозил и пропустил стайку девушек, переходящих дорогу. Так же, как и большинство московских девушек, юные парижанки были одеты в джинсы и яркие куртки. Длинные полотняные сумки через плечо, кроссовки на ногах, минимум косметики на оживленных лицах. Девушки как девушки! Странно было другое: переходя дорогу, они продолжали болтать и даже не глядели по сторонам.

— Кажется, что у них нет чувства опасности! — заметила я.

— Так оно и есть, наши пешеходы чувствуют себя на дорогах слишком раскрепощенными, — проворчал Морис, нажимая на тормоз.

На сей раз дорогу переходил старик, тащивший за собой две больших сумки.

— Клошар! Сейчас пойдет на другую сторону улицы и устроится около ближайшего вентиляционного люка.

— Зачем?

— Чтобы согреться, — усмехнулся Морис. — Это же бомж! Вот он и таскается от одного люка к другому. Видите, круглые решетки на асфальте? Там выход теплого воздуха из метро. Ночи еще холодные, вот клошары и устраиваются на решетках.

— И много у вас бомжей?

— Не знаю. Может быть, двадцать тысяч, может быть, больше.

Я удивленно повела плечом.

«Странно! В таком красивом городе — и бомжи! В Москве их присутствие не удивляет. Можно сказать, к бомжам мы даже привыкли, а здесь… Здесь так чисто, цивильно!»

— У нас очень лояльные городские власти. Время от времени специальные службы снабжают клошаров одеждой, приглашают помыться, побриться.

Морис криво ухмыльнулся и добавил:

— Что тут говорить, демократическое общество! Права человека и его свободы стали всеобщей навязчивой идеей!

Похоже, он не одобрял излишнюю лояльность властей.

— Париж, Маргарита Владимировна, разный! Когда я вожу по городу туристов, я показываю им парадный Париж. Они с удовольствием слушают о выдающемся префекте Османе, который создал облик современного города; о бульварах, разбитых на месте пяти насыпей; о площадях, дворцах, скверах. Не буду перечислять, сами услышите. Однако я не акцентирую внимание на проблемах города. Зачем? Люди приехали посмотреть на Париж, а проблем и дома у всех хватает.

Мы выехали на широкую улицу, где движение автомобилей напомнило мне Москву. Автомобильный поток разбивался на две реки, текущие навстречу друг другу, и время от времени возникали небольшие пробки.

— Похоже на Москву? — спросил Морис.

В очередной раз я удивилась его прозорливости.

— Это бульварное кольцо. Для Парижа двустороннее движение не характерно. У нас все больше улиц, где машины идут в одном направлении. Вот и приходится кружить по городу.

— Я смотрю, у вас популярны небольшие машины.

— Правильно заметили! С большими машинами — хлопотно: парковаться — проблема, с гаражом — опять проблема. Видите, сколько у нас мотоциклистов, самый мобильный транспорт!

Я кивнула головой, и тут же задохнулась от восторга. Мы проезжали мимо помпезного здания, украшенного колоннами, статуями, позолотой.

— Опера Гарнье, — с гордостью сказал Морис. — Наш театр оперы и балета. Перед ним, как правило, я и собираю свои группы.

Он слегка притормозил и, пригнувшись ко мне, показал на ступени, ведущие к входу в театр.

— Видите? Если захотите, можете прийти сюда завтра к девяти часам. У меня обзорная экскурсия по Парижу.

— Не обещаю, — ответила я. — Мне хочется побродить одной.

— Хороший вариант! — тут же согласился он и полез в бардачок. — Вот карта Парижа, вы можете обойти весь город за три дня.

Мы подъехали к красивому серому дому и остановились.

— Я вас провожу, — сказал Морис, выходя из машины. — Номер моего телефона у вас есть. Если захотите пообедать, звоните.

— Пожалуй, перекушу дома. Кое-что я захватила с собой.

— Как хотите. Только не забудьте позвонить Дмитрию Павловичу.

«Боже, как это я забыла!»

Моя рука потянулась к сумке, но Морис уже шел по направлению к большой двери, и, боясь потеряться, я быстро двинулась за ним.

«Сейчас войду в квартиру и позвоню».

— Ключи не забыли? — спросил Морис.

— По-моему, нет, — растерянно сказала я и полезла в сумку.

Он рассмеялся, и ослепительный ряд зубов в очередной раз отвлек меня от главной мысли этого момента: «Где ключи?»

— Нашла! — радостно воскликнула я и достала красивую ключницу, на каждой петельке которой висел отдельный ключ.

— Смотрю, вы несколько рассеянны, Маргарита Владимировна!

— Бывает! — коротко ответила я.

На площадке второго этажа мы остановились. Морис подошел к двери, обитой кожей и искусно украшенной фрагментами тонкой металлической ковки.

— Вот вы и дома! — сказал он.

Стараясь не выдать охватившего меня волнения, я стала открывать дверь. Один замок, второй, третий. Я помнила наставления Дмитрия Павловича и четко следовала его инструкциям. Наконец дверь открылась, и передо мной оказался большой холл, заставленный книжными шкафами. Казалось, я никуда не уезжала. Еще минута — и в холл выйдет Дмитрий Павлович. Он крепко прижмет меня к велюровому домашнему пиджаку, поцелует в макушку и скажет:

— А вот и Мариночка пришла!

— Я пойду?

Морис вопросительно смотрел на меня, и, казалось, ждал приглашения.

— Спасибо! — быстро ответила я и протянула руку для прощального приветствия.

— Пожалуйста, — грустно ответил он.

— Мне надо немного отдохнуть.

— Конечно, конечно! Такая длинная дорога!

— К тому же, разница во времени.

— Сколько сейчас в Москве?

Я посмотрела на часики:

— Одиннадцать вечера. Уже поздно!

— В Париже жизнь только начинается, — с улыбкой заметил Морис.

— До встречи!

Я подхватила чемодан и закрыла дверь перед его носом.

— До встречи, Рита! — послышался через дверь голос Мориса. — Жду вашего звонка.

— Жди! — прошептала я и полезла в сумку за телефоном.

«Милый дедушка, как же я про тебя забыла!»

Я нашла номер Дмитрия Павловича и, присев на чемодан, стала ждать ответа.

— Мариночка, это ты? — послышался родной голос.

— Дедушка, прости, что сразу не позвонила! — закричала я в телефонную трубку.

— Я и не удивляюсь! — послышался короткий смешок. — Париж тебя заставит забыть обо всем на свете.

— Обо всем, — продолжала орать я, — только не о тебе!

Новые впечатления роились в голове, и возбуждение нарастало. Почему-то казалось, что из-за большого расстояния между нами дедушка плохо слышит, и я старалась говорить как можно громче.

— Я знал, что ты приземлилась благополучно.

— Морис тебе звонил?

— Да, как только в аэропорту сообщили о прибытии самолета. Как он тебе понравился?

— Самолет?

— Нет! — засмеялся Дмитрий Павлович. — Морис!

— Морис? — переспросила я. — По-моему, он пижон!

Посмотрев на дверь, я понизила голос.

— Морис встретил меня в аэропорту, довез до квартиры, рассказал массу интересных вещей…

— Вот и хорошо! — ответил Дмитрий Павлович. — Морис — воспитанный, интеллигентный человек. Забыл тебе сказать: он сын моей старой приятельницы.

— Да, да, слушаю, дедушка!

За дверью послышались легкие шаги.

«Сразу не ушел, — подумала я. — Значит, про «пижона» слышал».

— Как впечатления?

— Потрясающие!

Я вскочила на ноги и заходила по холлу.

— Теперь понимаю, почему ты так часто вспоминаешь Париж!

— У тебя еще все впереди! — с легкой грустью сказал Дмитрий Павлович. — Этот город раскрывается постепенно.

— Я уже почувствовала.

— Посмотрела квартиру?

— Нет! Пока что стою в холле и вижу знакомые книжные шкафы.

Я включила свет и охнула.

— Дедушка, по-моему, тут шикарно!

— Рад, что тебе нравится, не буду мешать. Отдыхай с дороги.

— Дедушка, я тебя очень люблю! Не болей, пожалуйста!

— Уже поправляюсь, позвони завтра.

— Обязательно! Целую!

— Спокойной ночи, Мариночка!

— Спокойной ночи!

Я положила в сумку телефон и вздохнула:

«Только бы не расхворался!»

Желание посмотреть квартиру отвлекло меня от страха за здоровье Дмитрия Павловича, и, сбросив у порога туфли, я медленно двинулась к комнатам.

— Ух ты! — невольно воскликнула я, войдя в гостиную.

Свет от старинной люстры разбежался в разные стороны, и я увидела множество картин, развешанных по стенам комнаты. Картины смотрели друг на друга, и в их размещении был особый смысл. Справа от меня висели пейзажи. Здесь был и луг, и сосновый лес, и пышная тропическая растительность, и липовая аллея с солнечной дорожкой, и степь. Особенно трогательным был луг. Высокая трава еще не высохла от росы, и маленькие капли, отражая солнечные лучи, были похожи на рассыпанные бриллианты. Одинокие колокольчики, повернув нежные головки навстречу солнцу, казалось, слегка жмурились от яркого света. Большие луговые ромашки одобрительно кивали бело-желтыми коронами, а над всем этим великолепием кружили две птицы. В дрожащем утреннем мареве птицы были еле заметны, но их присутствие ощущалось всеми органами чувств. Казалось, что до тебя доносится их одинокая песня, слышится легкий шелест небольших крыльев.

«Птицы похожи на человеческие души, — подумала я, завороженная картиной. — Души поют гимн летнему утру, а их хозяева мирно спят в высокой траве».

Я дотронулась до холодного стекла картины и провела пальцем по зеленой траве.

«Может быть, эту картину написал мой прадедушка?»

По левой стене висели натюрморты, и похоже, они были написаны одним художником. Видимо, этому человеку было присуще зимнее настроение: в его картинах преобладали белые, блекло-голубые, серовато-зеленые тона. Одинокая лилия в изящной вазе; хрупкая обледеневшая ветка, небрежно брошенная на стол; плоская тарелка, заполненная еловыми шишками, — от всего этого веяло холодом и унынием.

Я отошла от двери и еще раз посмотрела на картины.

«Кажется, что друг на друга смотрят жизнь и смерть. Радостная, светлая жизнь и блеклая, таинственная смерть».

Я подошла к окну и отстранила тяжелую парчовую штору. Огромное окно было вровень с полом, и мне показалось: еще шаг — и я окажусь на улице. Подо мной несся плотный поток машин, витрины магазинов — ярко украшены, веранды ресторанов заполнены людьми. Несмотря на наступающую ночь, Париж не спал и был оживлен. Аккуратно задвинув штору, я опять оказалась в царстве картин. Казалось, в комнате застыли мысли людей, живших здесь много лет назад. Наверное, эти люди тоже смотрели на бульвар, сидели в уютных парижских ресторанчиках, пили вино. А сейчас их нет, совсем нет! Они ушли, а картины, в которых часть их души, остались. Жизнь и смерть, тело и душа. Мне хотелось смотреть на эти картины, хотелось разгадать их тайну.

Я оглянулась. В комнате стояли тяжелые кресла, между ними висели бронзовые бра. Я выключила люстру и включила бра. Часть картин ушла в тень, часть стала выглядеть ярче, осмысленнее. На картине с лугом уже не было видно птиц, а трава, казалось, ловила последние лучи солнца.

«Удивительно, все в этой комнате удивительно! Почему дедушка не вывез эти картины? Наверное, он скучает без них».

Мой взгляд привлек большой предмет, стоящий в углу комнаты. Я встала и подошла к нему.

«Арфа! Неужели дедушка играл на арфе? Не может быть! Наверное, на ней играла моя прабабушка? Или Натали?»

Мысль об этих женщинах вызвала легкий трепет, и, надеясь найти следы их присутствия, я пошла в другие комнаты. Две из них, по всей вероятности, были женскими спальнями. Они походили на будуары, описанные в романах девятнадцатого века. Большие кровати с балдахинами, туалетные столики с хрустальными флаконами, мягкие пуфы и опять картины. В одной спальной были картины с пасторальными сценками, в другой — морские пейзажи.

Я осторожно взяла один из хрустальных флаконов и открыла пробку. Запах жасмина, смешанный с легким ароматом роз, вырвался наружу, и мне показалось, что в комнату вошла женщина в длинном шелковом платье. Эта женщина ласково посмотрела на меня, приветливо улыбнулась и исчезла.

«Екатерина Владимировна! Вот, оказывается, кто жил в этой комнате».

Я подошла к платяному шкафу и открыла дверцу. Множество платьев. Все они пахли нафталином и, как ни странно, духами своей хозяйки. Погладив старинное кружево, я закрыла шкаф и направилась на кухню.

«А мама ничего этого не знала! Как бы обрадовалась, увидев Париж! Ей не довелось познакомиться с Дмитрием Павловичем, увидеть комнаты своей бабушки, тети…»

Резкий звонок мобильного телефона остановил мои мысли на полпути. Я вскочила и бросилась к сумке.

— Алло! — тревожно крикнула я. — Алло!

— Риточка! Я вас напугал? — раздался приятный мужской баритон.

— Нет! То есть, да!

Я уже поняла, что это — Морис. Звонок оторвал меня от грустных воспоминаний и вовремя перенес в реальность.

— Уже отдохнули?

— Рада, что позвонили.

— Одиноко?

— Нет, тут другое! Квартира наполнена запахами моих предков.

— Может быть, на время надо нарушить воспоминания?

— Пожалуй, вы правы.

— Я зайду за вами, постараюсь развеять минорное настроение.

— Хорошо, — ответила я и устремилась к чемодану.

«Пожалуй, надену маленькое платье».

Переворошив юбки и брюки, я вытащила темно-зеленое платье, которое накануне отъезда мы с Лялькой купили в Доме моды.

Спасибо ей! Натягивая на себя платье, я вспомнила, как мы носились по магазинам и выбирали платья, брюки, сапоги…

Я посмотрела в овальное зеркало, висевшее в прихожей, и собственный внешний вид мне понравился. Накинув плащ, я прошлась перед зеркалом. Высокие каблуки и длинные полы плаща зрительно увеличили рост, бледность лица растворилась в полумраке прихожей, а вместе с ней улетели усталость и легкая грусть. Я улыбнулась и запела, пытаясь подражать голосу Эдит Пиаф.

Звонок в дверь прервал мою песню, и я загремела замками.

— Какая женщина! — увидев меня на пороге, воскликнул Морис. — Настоящая метаморфоза!

— Куда идем?

— На Монмартр, куда же еще! — ответил Морис, продолжая меня рассматривать.

— Тогда вперед!

Я закрыла квартиру и зацокала каблуками по мраморной лестнице.

— У вас в Москве все такие волшебницы? — спросил Морис, бережно придерживая меня за локоть.

— Все!

— Загадочна женская душа! — улыбаясь, сказал Морис. — А русская душа загадочна вдвойне!

— На это утверждение мне ответить нечего!

— Почему?

— Потому что оно справедливо!

Я с удовольствием посмотрела на огни бульвара Хаусманн.

— Как я мечтала о Париже последние три месяца!

— А раньше не мечтали?

— Раньше даже подумать об этом не могла!

— Почему?

— Потому что была не знакома с дедушкой.

Видимо, Морису трудно было понять, какая тут связь. Пожав плечами, он подвел меня к такси, стоявшему недалеко от дома, и открыл заднюю дверь.

— Думаю, самое время перейти на «ты», — предложила я, усаживаясь в машину.

— С радостью!

Мы ехали по Парижу и молчали.

«Видел бы меня сейчас Олег Александрович. Не узнал бы! Такая красотка! Едет по Парижу! И куда? На Монмартр! А если бы он узнал, что я еду в ресторан, к тому же — не одна! Пожалуй, он сказал бы: «Ночью в ресторан ездят только падшие женщины и мафиози!» А я — ни то ни другое! Вот так-то, нестыковочка получается!»

Я гордо подняла голову, и презрительная гримаса пробежала по моему лицу.

— Что-то не так? — встревоженно спросил Морис.

— Все очень хорошо! — улыбнулась я, и гримаса юркнула в заветный сундучок, где хранились мои эмоции.

«Конечно, за три месяца я сильно изменилась! Вспомнить, например, мой предновогодний поход в ГУМ: замученная жизнью тетка, ни больше ни меньше! Правильно Варька тогда сказала: «Вся ты, Мариш, какая-то скукореженная!» А теперь мое «Я» вырвалось наружу, и оказалось, оно и не такое робкое, как всем представлялось!»

Я вспомнила Ляльку. Провожая меня в аэропорт, она одобрительно заметила: «Наконец-то в тебе появилась женщина!»

«Господи! Что же нужно русской бабе, чтобы почувствовать в себе женщину? Деньги, внимание, любовь? Наверное, и то, и другое, и третье! Но в моем случае все это дал не муж, не любовник, а старенький дедушка! Хотя, зачем так? Дедушка, — это верно, но не старенький! Дмитрий Павлович еще сто очков форы даст современным мужчинам! А кто такие эти современные мужчины? Вот Морис, например. Пижон! А что прячется за его пижонством?»

Я повернулась к Морису. Он смотрел в окно и, казалось, о чем-то размышлял.

— Это Сена? — увидев набережную большой реки, спросила я.

— Сена, — как эхо отозвался он. — А рядом Лувр.

«Лувр! Я проезжаю мимо Лувра! Дворец французских королей!»

— Вот мы и приехали, — сказал Морис.

Передо мной возвышался огромный холм, на вершине которого стоял белый храм.

— Монмартр и базилика Сакре-Кер, — пояснил Морис.

Он повел меня к лестнице, ведущей на вершину холма.

— Осилишь двести тридцать семь ступеней?

— Запросто!

Мы поднимались все выше и выше. Где-то посреди лестницы Морис свернул налево, и через пару минут мы оказались перед небольшим домом.

— Дом-квартира Ренуара, — сказал он и подошел к бетонной стене, возвышавшейся рядом с домом.

Я приблизилась к Морису и в свете одинокого фонаря увидела голову и ногу человека, как бы проходящего сквозь стену. Было ощущение, что это реальный человек, который, казалось, через минуту появится перед нами.

— Эта скульптура — творчество Жана Марэ.

— Артиста?

— Да.

«Жан Марэ и скульптура! Оказывается, артисты обладают не только большой фантазией, но и оригинальным юмором! Вот где открывается Париж!»

— А теперь — в ресторан, — сказал Морис и, властно взяв меня под руку, повел назад к лестнице, ведущей на Монмартр.

Глава 6

Спустя два часа я уже рассказывала Морису о впечатлении, которое он произвел на меня в аэропорту. Мы сидели в небольшом ресторанчике на Монмартре и пили вино. Временное похолодание, спустившееся на Париж, стало отступать, и, глядя в окно ресторана, я ощущала наступающую весну, праздность гуляющих туристов, тайну Монмартра и массу других милых мелочей. Вкусный ужин, вино, присутствие интересного мужчины — все это вместе подняло тонус и разогрело меня. Мои щеки пылали, глаза радостно смотрели на окружающий мир, и мне захотелось пооткровенничать.

На нашем столике горела свеча, и ее огонь отражался не только в глазах, но и в стоящих перед нами фужерах. Морис задумчиво крутил ножку фужера и наслаждался игрой света, дрожавшего внутри вина. Казалось, он полностью поглощен этим занятием, и мой рассказ нимало не занимает его. Однако я ошибалась. Стоило мне замолчать, он взглянул на меня, и я почувствовала теплый живительный поток. Было ощущение, что на меня смотрит южная душная ночь. В этой ночи смешались жар земли, запах трав, мерцание звезд, ласка, таинственное и магическое притяжение. Я торопливо поднесла фужер к губам и опустила глаза. Глоток вина прибавил к ощущению южной ночи неповторимый вкус темного душистого винограда.

— Хочешь, расскажу, какой показалась мне ты? — спросил Морис.

«Боже мой! Сейчас он все испортил!»

— Я приехал в аэропорт задолго до твоего приземления, мне не сиделось на месте. Казалось, что тут особенного? Давний приятель матери позвонил и попросил встретить свою родственницу.

«Записывай, — сказал Дмитрий Павлович, — самолет компании Air France, рейс номер 576, прилетает в Париж в 20 часов. Ты встретишь Маргариту Владимировну, отвезешь ко мне на квартиру и, если она захочет, проводишь ее в ресторан. Помнишь мой адрес?»

— Помню, — ответил я.

— Вот и хорошо! В таком случае я — твой должник. Позвони накоротке, когда встретишь.

— Не знаю почему, но поручение Дмитрия Павловича выбило меня из колеи. Я правильно сказал: «выбило из колеи»? — спросил Морис и тревожно посмотрел на меня.

— Как ты боишься сделать ошибку!

— Не боюсь, просто стараюсь не делать! — ответил Морис, и в его глазах вспыхнула холодная льдинка.

«Может быть, показалось?»

Тем временем мой кавалер поднял фужер и, посмотрев на свечу сквозь вино, аккуратно поставил его на место. Его манипуляции с фужером были непонятны.

— Так вот, стоя в аэропорту, я думал: «Интересно, как выглядит Маргарита Владимировна?»

— Ты даже не знал, сколько мне лет?

— Я и теперь не знаю, сколько тебе лет, а тогда… Тогда мне твой дедушка даже не описал тебя.

— И правильно сделал.

Морис бросил быстрый взгляд в мою сторону и взял сигарету. Я уже успела заметить, как он реагирует на настроение собеседника. Заметив малую толику недовольства, Морис или предлагал бокал вина, или начинал вертеть в руках какую-либо вещицу, или рассказывал нечто интересное и познавательное. В любом случае он переводил разговор на другую тему.

— Забыл тебе сказать, — закурив, продолжил Морис, — прощаясь, Дмитрий Павлович попросил повесить на шею табличку с моим именем.

— Дедушка позвонил мне за час до вылета и сказал только одно: «Тебя встретит Морис».

Я тоже взяла сигарету и закурила.

«Совсем разбаловалась! Сигареты, вино, неспешные разговоры за полночь, загадочный мужчина…»

В глазах Мориса блеснула радостная искорка.

«Каков талант! Опять успел перехватить мою мысль! — восхитилась я и быстро скрестила под столом ноги. — Но я его перехитрю!»

Если бы я рассказала о своем приемчике посторонним, меня бы сочли за идиотку. На эту тему я предпочитала говорить только с самыми близкими подругами. К таковым я относила: Ляльку, Нюту и Варьку. По моему глубокому убеждению, которое основывалось на подсознательном суеверии и собственном жизненном опыте, скрещенные ноги и пальцы позволяет сберечь собственные мысли от постороннего посягательства.

— Как медленно продвигается наш разговор! — услышала я. — И в этом виновата ты!

Морис положил свою ладонь на мою и осторожно прижал ее к столу. Продолжая держать нога на ногу, я подумала:

«Каким двояким он кажется! С одной стороны — большой позер; с другой — очень мил: умеет развеселить, мастерски рассказать забавную историю. Правда, иногда он меня страшит. Его глаза… Какие удивительные у него глаза! И тело… большое, сильное мужское тело. Кажется, в его объяснениях можно спрятаться от всех неприятностей…»

Я еще крепче сжала ноги и строго посмотрела на Мориса. Он с неохотой убрал руку и опять потянулся за сигаретой.

— Когда ты подошла, я был приятно удивлен. Маленькая, хрупкая, в тебе есть что-то от француженки: легкая поступь, точеные ножки. Но больше всего меня поразили твои глаза.

«И он про глаза!»

— Твои глаза — очень русские: большие и бездонные. Они похожи на два озерца, заполненных прозрачной зеленой водой.

— Ты хорошо знаешь глаза русских женщин? — язвительно спросила я.

Морис отвел взгляд и смущенно заметил:

— Я видел многих русских женщин. Ты же знаешь, туристические группы следуют одна за другой. Женские глаза — особенные: в них есть необъяснимая прелесть. Когда я разговариваю с туристами, стараюсь смотреть им в глаза. По их взгляду можно понять: интересно им или не очень, достаточно информации или нет. Чаще всего меня привлекают светлые глаза. Они — то ясные, то прозрачно-холодные, как лед в горном ручье, то подернуты серовато-зеленой поволокой. Когда я увидел тебя в аэропорту, мне показалось, что я взглянул в два холодных лесных озерца. Они еще не проснулись от холодов, поэтому в них плавали ледяные иголки и…

— Как ловко ты меня поддел! — перебила я.

— Нет, нет! Ни в коем случае, я всего лишь передаю свои ощущения. Ощущения от тебя!

Он окинул меня тревожным взглядом и продолжил:

— А еще — твои волосы. Они напоминают спелую пшеницу в жаркий июльский день.

«Черт знает что! Полный набор опытного ловеласа. Еще немного — и я брошусь в объятия Мориса со словами: «Как поэтично! Бери меня!» Бедный Морис! Как он старается!»

— Пора уходить, — сказала я вслух.

Морис потянулся за кошельком. Мы встретились глазами, и его взгляд словно спросил:

«Ну как? Понравилось?»

«Слишком банально!»

Мне показалось, что Морис стал меньше ростом. Он поднялся, и мы вышли из ресторана.

«Очень самолюбив, не любит проигрывать!»

Я была довольна. А почему бы и нет? Париж, Монмартр, рядом красавец мужчина, ощущение, что ты — желанна.

«Хороший вечер! Мой кавалер наговорил кучу комплиментов, а мне хоть бы хны! Но, как бы то ни было, удовольствие я получила! А Морис не получил ничего! Ничего! Действительно неплохое словечко!»

Я оглянулась на базилику и, прижавшись к Морису, спросила:

— А почему она называется Сакре-Кер?

— В переводе это значит «святое сердце», — профессионально ответил он.

— Красивое название!

Настроение Мориса вмиг улучшилось, и он живо отреагировал:

— Это не просто святое сердце, это сердце Христа, кровоточащее за человечество.

«Домашняя заготовка опытного гида», — улыбнулась про себя я.

— Базилику построили в конце девятнадцатого века, — продолжил Морис, — и первое время французы называли ее «национальным тортом».

— На торт не похоже!

— Не похоже.

«И все-таки он хочет произвести впечатление!»

— Теперь куда? — спросил Морис.

— Не знаю, куда ты, а я — домой.

— Хорошо!

Морис поднял руку и остановил такси.

До бульвара Хаусманн мы доехали молча. Выходя из машины, я легко прикоснулась губами к щеке Мориса и со всей теплотой, на которую была способна, сказала:

— Спасибо, ты подарил мне чудесный вечер!

Морис вспыхнул от радости и прошептал:

— Рита, ты удивительная женщина!

Я помахала ему рукой и уверенной походкой подошла к знакомому подъезду.

«Удивительная женщина! — повторяла я, поднимаясь на второй этаж. — Удивительная!»

Войдя в квартиру, я поняла, как устала.

«Неужели мы познакомились только несколько часов назад? Странно! Если бы он не переигрывал, кто знает, как бы закончился этот вечер?»

Я разделась, умылась и отправилась искать место, где бы лечь спать.

«В будуаре не хочу, пусть там останется все как есть».

Я заглянула в дальнюю комнату и поняла: здесь спальня-кабинет Дмитрия Павловича. Аккуратно сняв шелковое покрывало, я нырнула в просторную кровать и прижалась к подушке.

«Дедушка! Родной мой, хороший!» — прошептала я.

Те, у кого много родственников, конечно, меня не поймут. Я же готова была целовать подушку, на которой когда-то покоилась голова единственного родного мне человека.

Глава 7

Нет смысла перечислять то, что называется достопримечательностями Парижа. Те., кого они интересуют, могут взять справочник и почитать на досуге. Однако даже самое внимательное чтение не даст представления об очаровании этого города. Чтобы его ощутить, почувствовать, вжиться в него, надо не спеша пройтись по его улицам и площадям. Надо настроить свою душу на те мистические волны, в которых он живет. И тогда город приоткроет свои парадные двери, впустит в апартаменты, предназначенные для друзей, и удостоит чести заглянуть в святая святых — в его душу.

Думаю, что подобный процесс познания характерен не только для Парижа, но и для Москвы, Лондона, Рима и любого другого города, имеющего историю и характер. Моя попутчица была права: каждый город имеет характер, особенный и неповторимый! Главное, захотеть его узнать и почувствовать. Захотеть!

Все последующие дни я с утра и до позднего вечера ходила по Парижу. Не только ходила, смотрела, восхищалась, но и чутко прислушивалась. В первый день я отправилась к Сене. По карте, которую мне подарил Морис, я быстро сориентировалась и без проблем дошла от бульвара Хаусманн до Опера Гарнье. Далее, поглядывая по сторонам, свернула на авеню De L’Opera, и перед моими глазами открылось все великолепие Лувра. Однако к встрече с ним я была не готова и, робко взглянув на дворец, пошла вдоль набережной по направлению к острову Сите. Нельзя сказать, что я заранее планировала маршрут. Нет! Моя интуиция подсказывала, куда идти, на что смотреть, где остановиться. Так, например, я долго стояла на берегу Сены. Может быть, причина — моя робость, ведь впереди возвышался Нотр-Дам; а может быть, я захотела посмотреть на главную реку Парижа. Так или иначе, я стояла на набережной и смотрела по сторонам. Недалеко от меня расположился книготорговец, притуливший лоток к бетонному парапету, тянувшемуся вдоль Сены. Это был старик с трубкой во рту и черной повязкой на правом глазу. Он поглядывал на туристов, выбегавших из автобусов, и, ухмыляясь, посасывал трубку. Те, в свою очередь, мельком смотрели на открытки, разложенные на лотке, и, не задерживаясь, спешили за гидом. Окружив его плотным кольцом, они напряженно следили за его рукой и, как болванчики, поворачивались то сюда, то туда.

«Посмотрите налево, — говорил гид. — Вы видите Сите. Этот остров представляет «начало всех начал» Франции, колыбель французской столицы. Еще в III веке до нашей эры здесь обитало кельтское племя паризиев. Примерно в 52 году до нашей эры римские завоеватели, пришедшие в Галлию, поселились на острове, дав ему название Лютеция.

Туристы беспрестанно щелкали фотоаппаратами, я же смотрела на старика и, казалось, слышала его мысли.

«Что вы можете узнать от вечно спешащего гида? Набор дат, перечисление стилей, подробности из жизни королевской семьи? Разве это Париж? Нет! Город не терпит суеты! Впрочем, как и все остальное».

Я перевела взгляд на серые воды Сены. Казалось, под моими ногами течет не река, а нынешний день, история, жизнь.

«Действительно, кругом сплошная суета! А за ней — ничего. Впрочем, почему ничего? Кое-что уловить можно! Всего лишь чуть-чуть, как любит говорить Татьяна Леонидовна. Это чуть-чуть такое ненастоящее и поверхностное, что его можно назвать маской. Маска города… В городе можно покрасить забор, подновить дом; его можно преподнести с самой выгодной стороны. А почему бы и нет? Между городами тоже существует соперничество. Все так же, как и у людей».

Я оторвалась от Сены и, приветливо кивнув старику, направилась к острову.

— Мадам! — приподняв широкополую шляпу, крикнул мне вслед старый книготорговец. — О’ревуар!

На Нотр-Даме зазвонил колокол. Я повернулась к собору и перекрестилась.

— Господи! Подари мне любовь!

Я смотрела на главный собор Парижа и трепетно готовилась к встрече. Наконец, судорожно вздохнув, я перешла мост, затем площадь и вошла внутрь Нотр-Дама. Звуки органа, встретившие меня, были потрясением. Я села на лавочку, и мне показалось, что я нахожусь внутри божественного мироздания. Летящие вверх своды, витражи, колоннады, капеллы…

«Аве Мария!» — запел орган.

Я вздрогнула. Вместе с органом в моей душе запел другой голос. Это был голос Эсмеральды:

— Аве Мария!

Ты меня прости:

Я никогда не молилась в жизни,

Аве Мария!

В твоем доме стою пред тобою,

Аве Мария!

Всего лишь несколько недель назад мы с Дмитрием Павловичем ходили на «Notre Dame de Paris».

— Вот он, мой Нотр-Дам, — подпевал дедушка. — Здесь всегда хорошо!

Воспоминания отвлекли от мыслей о божественном мироздании, и, бросив прощальный взгляд на орган, я вышла из собора.

«Вот он, мой Нотр-Дам, здесь всегда хорошо! — направляясь к скамейке, повторяла я. — Надо позвонить дедушке».

Услышав родной голос, я встрепенулась и закричала в трубку:

— Дедушка! Как ты там?

— Поправляюсь, не беспокойся! Какие новости?

— Звоню от Нотр-Дама. Только что слушала орган, а выйдя, пропела твой куплет.

— Какой куплет?

— Помнишь мюзикл?

Я пропела четыре строчки, и Дмитрий Павлович хрипловатым голосом подхватил:

— Это дом мой родной!

— Ты не представляешь, как я потрясена!

— Почему же? Представляю! Где ты побывала?

— Вчера ужинала с Морисом на Монмартре, а сегодня гуляла вдоль Сены.

— Смотрю, не спешишь!

— Зачем спешить? Я наслаждаюсь!

— Жан-Полю звонила?

— Да. Мы договорились о встрече.

— Не забудь передать ему папку с бумагами.

— Не забуду!

— Где спала?

— На твоей кровати! Я прижалась к подушке и стала шептать ей ласковые слова.

— Наверное, переутомилась.

— Я пыталась прорваться к тебе сквозь расстояние. Ты не слышал, что я шептала?

— Нет! Наверное, в это время я спал.

— Я говорила: «Родной мой, хороший!»

Мне показалось, что Дмитрий Павлович всхлипнул.

— Квартира — настоящий музей! — продолжала я. — Особенно поразили картины.

— Среди них есть уникальные.

— Так и подумала. А скажи мне, натюрморты написаны одним художником?

— Да. Их написал твой прадед. Еще в те времена, когда пытался понять тайну оттенков.

— Он был не очень веселым человеком.

— Трудно сказать. По словам матушки, он был компанейским.

— Судя по натюрмортам, он — грустный романтик!

— А что тебе понравилось?

— Луг! — не задумываясь, ответила я.

— Так и думал! Ты сама похожа на луг.

— Все, заканчиваю! Целую тебя!

— Взаимно!

Я радостно потянулась.

«Здорово: свобода, независимость, впереди — открытия!»

— Кого я вижу!

Приятный мужской голос раздался за спиной, и меня охватил запах хорошего парфюма. Я обернулась.

— Морис! Как ты здесь оказался?

— Ищу тебя по всему Парижу!

— Серьезно?

— Конечно, нет! Я здесь с группой туристов из северных городов России. Поедешь с нами?

— Не хочу, лучше пройдусь пешком.

— Тогда до вечера! Я позвоню.

— Вечером я ужинаю с Жан-Полем.

— Кто это?

Игривый тон Мориса испарился, его бархатные глаза превратились в черные точки, а ноздри начали подрагивать.

«Ничего себе! Видимо, считает, что у него уже есть на меня права».

— Жан-Поль — это почтенный человек лет так семидесяти.

— Как ты меня напугала! Где ты его нашла?

— Я его не искала. Жан-Поль Анно — дедушкин нотариус.

— Слава Богу! А я уж подумал…

— Надо меньше думать!

— И это говоришь ты? Познакомившись с тобой, я решил, что ты только и занята своими бесконечными мыслями! Я за тобой целый вечер следил!

Морис улыбнулся и встал со скамейки.

— Северные народы России ждут меня! С грустью, но я вынужден бежать к ним.

Он остановился и добавил:

— Хотя, если откровенно, мое сердце стремится только к тебе!

— Тогда звони! Постараюсь закруглиться с Жан-Полем к десяти часам.

Я махнула рукой и встала.

— Очаровательно! — воскликнул Морис, направляясь к своим туристам. — Каково сказано: «Закруглиться!»

Глава 8

С господином Анно мы договорились встретиться в семь часов вечера. У меня было еще достаточно времени, чтобы побродить по Латинскому кварталу и заехать домой переодеться.

«Французы очень серьезно относятся к приему пищи, — говорил Дмитрий Павлович. — Для них посещение ресторана — особый ритуал, поэтому одеваться надо корректно. Это дань уважения не только собеседнику, пришедшему с тобой, но и к ресторану, его традициям, кухне».

Я не хотела походить на самовлюбленную эгоистку, которой собственное удобство важнее внешних приличий, поэтому, придя домой, полностью сменила одежду и обувь. Вместо куртки и брюк — плащ и длинное платье в классическом стиле, вместо кроссовок — туфли.

Следуя принятому мною правилу: по возможности больше ходить пешком, я загодя вышла из дому и, не спеша, отправилась к площади Согласия. Оказавшись у сада Тюильри за двадцать минут до назначенного времени, я осмотрела фонтаны, успела представить гильотину, стоявшую на площади много десятилетий назад, и мысленно помянула королеву Марию-Антуанетту, чья голова скатилась к ногам парижан. С чувством выполненного долга ровно в семь часов я подошла к решетке, за которой открывался вид на дворец французских королей.

— Мадам Белых?

Я обернулась. Передо мной стоял невысокий пожилой мужчина. Он был одет в серый костюм, светлую рубашку и темный галстук. Его полная фигура с заметным брюшком выдавала любителя вкусно поесть. Несмотря на почтенный возраст, щеки мужчины были румяны, а глаза молодо блестели.

— Месье Анно?

— Он самый! — весело сказал мужчина и в знак приветствия тряхнул седыми кудрями.

«Какой забавный! Ни за что бы не подумала, что он — нотариус».

Я улыбнулась и протянула руку.

— Приятно познакомиться!

— Взаимно! — ответил господин Анно и обхватил мою руку мягкими горячими ладонями.

Он окинул меня взглядом и одобрительно причмокнул губами.

— Как приятно, что вы говорите по-французски! Честно говоря, вопрос общения меня немного волновал.

— Боюсь, мой французский — не идеален!

— Очень приличный! — продолжая улыбаться, заметил господин Анно. — Как мне вас называть?

— Рита.

— Рита, — повторил он, грассируя первую букву. — Хорошо, пусть будет Рита.

Он взял меня под руку и направился к машине, стоящей недалеко от площади.

— Ваши планы не изменились?

— Нет.

— Тогда едем ужинать!

Эта мысль привела господина Анно в отличное настроение, и его глаза, утопавшие в жирных складках, заблестели еще ярче.

— Я отвезу вас в уютный ресторанчик, — открывая передо мной дверцу машины, сказал он. — Там и поговорим.

Жан-Поль сел за руль и направил машину в сторону Триумфальной арки.

— Если не возражаете, сделаем небольшой крюк. Как говорится, нагуляем аппетит! — весело сказал он, перестраиваясь в плотном потоке машин.

Конечно, я не возражала. Мне нравился толстячок-нотариус, нравилась его машина, нравилось то, что мы ехали по Парижу. Я смотрела в окно и любовалась городом.

— Вот и приехали, — сказал Жан-Поль, остановив машину около Rue des Beaux-Arts. — Перед вами — легендарный отель!

— Легендарный?

— Конечно! У нас что ни отель, то легенда.

Впоследствии я не раз убеждалась, что французы любят легенды. С трепетом вам поведают, что здесь бывал Золя, там — Бальзак, сюда заходил Жан Маре, а этот ресторан любил Жерар Филип. Даже в деревнях найдется пара-тройка историй, связанных с тем, что по ближайшей дороге проезжала Мария Медичи, маркиза Помпадур или Маргарита Валуа; а на этом пустыре когда-то стоял дом, где останавливался Наполеон, Марат или Шарль де Голль.

Ресторан, в который привел меня господин Анно, был небольшим и очень уютным. Он был отделан в стиле «необарокко» и органично вписывался в историческую канву города. Метрдотель предложил нам столик на двоих, и господин Анно вопросительно посмотрел на меня.

— Вы хотите сама сделать заказ? — спросил он.

— Нет, нет!

— В таком случае мы закажем следующее…

Жан-Поль причмокнул губами и, не заглядывая в карту, обратил к официанту мечтательный взор.

— Будьте добры, суп с телятиной и смесью из жареных орехов, филе си-баса, пюре из оливок с кунжутом, хрустящие лангустины в цитрусовом масле, жареные фиги с мороженым, кофе-эспрессо в большой чашке.

Он остановился и, грустно вздохнув, посмотрел на меня.

— Прямо скажу, не шикарный обед! Что делать! Врачи посадили меня на диету. Но, глядя на вашу хрупкую фигуру, думаю, надо добавить…

— Не надо ничего добавлять! — воскликнула я. — Думаю, даже то, что вы заказали, мне не осилить.

— Н-да! — только и сказал господин Анно и с недоумением повернулся к официанту.

Казалось, за этим многозначительным «н-да!» последует фраза: «Хлипкий народ пошел! Если бы не мое здоровье, будьте уверены, голубчик, к этим скромным блюдам я бы прибавил…»

Господин Анно сердито тряхнул кудрями, возмущаясь диетой, на которую посадил его доктор, и спросил:

— Как вы думаете, Рита, мы можем ограничиться «Kir royal»?

— Я не знаю, что такое Kir royal.

— Мадам не знает, что такое Kir royal! — воскликнул господин Анно. — Тогда пьем только Kir royal!

Официант, улыбнувшись краешком губ, отошел от нашего столика, а мой почтенный нотариус, оживившись от мысли, что в ожидании заказа можно поговорить о еде, начал соло, посвященное любимым блюдам и винам.

— Начнем с того, что Kir royal — это шампанское с небольшим количеством ликера из черной смородины. В любом парижском кафе или ресторане вы можете заказать себе Kir royal. Возможен другой вариант — просто Kir. В таком случае вам подадут белое вино, смешанное с тем же ликером. И то и другое — идеально для гипертоников и хрупких дам. Однако, думаю, чуть позже надо заказать Pineau…

Увидев, что я не знаю и Pineau, Жан-Поль всплеснул руками и, наклонившись ко мне, зашептал:

— А это уже кое-что покрепче! Великолепный напиток! Но пить его лучше в конце обеда. Ничего сложного: коньяк и виноградный сок, только и всего. Но если учесть, сколько видов коньяка есть во Франции, то можете себе представить, какие вкусовые букеты может дать Pineau!

Испугавшись, что в ожидании ужина мне придется выслушать лекцию, посвященную французским коньякам, я сказала первое, что пришло в голову:

— У нас за обедом чаще всего пьют водку!

— О, водка! Русская водка — это очень хорошо! — еще больше оживился господин Анно. — Русскую водку я часто пил с Дмитрием Павловичем!

— Мы с дедушкой тоже пили водку! На Новый год! А потом пели песни.

— Чудесно! Думаю, в вашей холодной стране надо пить именно водку!

Круглое лицо нотариуса перестало излучать добродушие, а ноздри небольшого носа воинственно раздулись. Казалось, господин Анно увидел перед собой серьезного противника, с которым придется вступить в серьезную борьбу.

— Дмитрий Павлович научил меня правильно пить водку, — оставаясь сосредоточенным, сказал он.

«Дедушка, оказывается, большой специалист по спиртным напиткам!» — улыбнулась я.

— Думаете, я забыл эти советы? — увидев улыбку, воскликнул господин Анно. — Я никогда ничего не забываю!

Он поднял массивную голову и, выпятив нижнюю губу, сказал:

— Во-первых, водку надо пить маленькими глотками, давая ей возможность омыть всю полость рта. Во-вторых, перед употреблением водку надо обязательно охладить до десяти градусов. В-третьих, она требует особого стола.

Господин Анно расслабился и зашевелил губами.

— Не подумайте, Рита, что перед вами Гаргантюа, — перестав шевелить губами, сказал он. — Качественные алкогольные напитки, будь то вино, коньяк или водка, создавали столетиями, поэтому было бы кощунственно пить залпом то, что требует уважения и внимания. Согласны?

— Конечно, это достойно уважения!

— Не скрою, приятно слышать. В вашей поспешности я почувствовал искренность, а она, поверьте, в жизни встречается не так часто.

Он улыбнулся официанту, принесшему Kir royal, и посмотрел на бокал, со дна которого поднимались розовые пузырьки.

— Так вот, лучше всего водку употреблять «под горячее».

Он чмокнул губами и отпил небольшой глоток Kir royal.

— Например, пельмени, блины с икрой. К ним можно добавить квашеную капусту, грибочки, моченые яблоки. Однако лучше всего — соленый огурец!

Я оживилась. Что и говорить, разговор о водке не мог оставить меня равнодушной. Я чувствовала, что нотариус, с пафосом рассуждавший о нашем национальном напитке, стал мне симпатичней. Перечисление блюд, принятых есть под водку, приблизило меня к господину Анно быстрее, чем все усилия Мориса, восторгавшегося моими загадочными глазами.

— Мы с дедушкой закусывали водку солеными огурцами и селедкой, — сказала я.

— Правильно! Ничего лучшего и не придумаешь! Дмитрий Павлович хорошо это понимал. Помню, когда мы только что познакомились, а это было очень давно, он пригласил меня к себе домой. На столе стоял небольшой графинчик, чуть запотевший от холода, две рюмки и тарелка с тонко нарезанными огурцами. Затем появилась вазочка с крошечными грибками. «Рыжики! — с гордостью сказал Дмитрий Павлович. — Царская закуска!» С тех пор я ни разу не видел рыжиков.

Господин Анно вздохнул.

— Не представляете, Рита, какое я тогда получил удовольствие! Можно сказать, что графинчик водки, тарелка огурцов и рыжики скрепили наш союз.

— В то время дедушка и в России ни разу не был!

— Не был! — кивнул господин Анно. — Однако как он о ней говорил! Честное слово, у меня слезы текли!

Я представила себе, как Дмитрий Павлович подливал нотариусу рюмку за рюмкой, и опять улыбнулась. Видимо, дедушка пользовался любой возможностью, чтобы почувствовать себя сопричастным к родине предков. А у Мориса этого нет! Сколько бы шапок-ушанок он ни надевал, русским его назвать нельзя.

— «Запомните Жан-Поль, — говорил мне Дмитрий Павлович, — никогда не смешивайте водку ни с чем другим. Никогда! Если это забудете, водка вам будет мстить весь следующий день». Каково сказано!

Я с пониманием кивнула и, таинственно улыбаясь, полезла в сумку.

— Дедушка не забыл, каким вы были хорошим учеником. Он прислал вам подарок.

На столе появился пакет, и Жан-Поль не замедлил в него заглянуть.

— Узнаю друга! — воскликнул он. — Charmant! Русская водка, к ней икра и…

Он закатил глаза и с благоговением прошептал:

— Рыжики! О!!!

Его радость была такой заразительной, что официант, принесший заказанные блюда, тоже воскликнул:

— Charmant!

Господин Анно поднял баночку рыжиков, полюбовался на нее и произнес:

— Из России!

— Да, да! Россия! — повторил официант. — Богатая страна!

Я с симпатией посмотрела на официанта, затем на господина Анно и кивнула головой.

Всю оставшуюся часть ужина Жан-Поль вел со мной остроумную беседу на темы, уже никак не связанные с едой и напитками. Казалось, как только появилась еда, он утратил интерес к кулинарной теме и с удовольствием переключился на меня. Его обаяние, легкость в разговоре привели к тому, что через час он уже получил все основные сведения обо мне, а еще через полчаса представил себе нынешнюю жизнь Дмитрия Павловича.

— Не знаю, как у вашего дедушки хватило мужества покинуть Францию, — заметил он, вытирая губы. — Оставить знакомых, квартиру, привычный мир! Для этого нужно иметь очень сильный характер! Вы говорите, до встречи с вами он чувствовал себя никому не нужным человеком. Этого и следовало ожидать! И тем не менее, десять лет назад Дмитрий Павлович уехал… Конечно, я поддерживаю с ним связь, но мне и в голову не приходило, что он — один!

Господин Анно замолчал и долго глядел на меня.

— Видимо, в Россию его позвал голос крови, — неожиданно сказал он. — Вы же тосковали по родной душе?

— Да!

— Вам обоим очень повезло!

Жан-Поль взял бокал и, приветливо кивнув, осушил его до дна.

— Однако вы, Рита, не должны забывать, что Дмитрий Павлович — в преклонных летах.

— Не говорите так! Надеюсь, дедушка будет жить долго!

— Не сомневаюсь! — поспешно сказал господин Анно. — Судя по вашему рассказу, Дмитрий Павлович бодр, энергичен. К тому же, жизнь для него приобрела новый смысл.

— Спасибо! Поговорив с вами, я как будто побывала дома. Вы — очень душевный человек, и этот ужин я никогда не забуду!

— Будьте уверены, я — тоже!

Мы уже допивали кофе, когда позвонил Морис.

— Еще не освободилась? — спросил он.

— Думаю, через полчаса выйду.

— В каком ресторане вы ужинаете?

— «Rue des Beaux-Arts».

— Буду ждать тебя возле входа.

— Договорились, Морис!

Во время телефонного разговора господин Анно, не знавший русского языка, внимательно смотрел на меня. Стоило мне убрать телефон, он спросил:

— Морис? Это ваш парижский знакомый?

— Да! Но прежде всего он — знакомый дедушки.

— Вы давно его знаете?

— Сутки, — ответила я.

— Будьте осторожны, Рита. Особенно теперь!

— Почему теперь?

— Вы не замужем?

— Нет!

— Не спешите, прошу вас! Прислушайтесь к словам старого холостяка.

— Не скрою, мне приятно ваше отеческое беспокойство, — улыбнулась я, — но, право, для него нет никаких причин! В обозримом будущем претендентов на мою руку и сердце нет.

— Как знать, — пробормотал господин Анно. — Как знать!

— Совсем забыла! Дедушка просил передать вам пакет!

Покопавшись в сумке, я достала довольно измятый большой конверт и протянула его Жан-Полю.

— Молодость, молодость! — покачал головой он и стал аккуратно разглаживать конверт. — Разве можно так обращаться с документами?

Я опустила глаза.

— Ну-ну, я же вас не ругаю! — господин Анно одобряюще подмигнул. — Те, кто не имеет отношений с документами, не представляют, насколько важной может быть даже маленькая бумажка. Иногда ничтожная квитанция вырастает в ценнейший документ!

Он открыл кейс и, положив конверт в особое отделение, добавил:

— То, что сейчас вы передали, — очень важные бумаги.

Господин Анно поднял руку, и официант принес счет. Достав кредитную карточку, мой новый знакомый расплатился и тяжело встал.

— Пора и по домам! — сказал он. — Вы не находите?

— Не знаю, что и сказать.

— Молодость, молодость! — опять покачал головой господин Анно. — Она вечно ищет приключений!

— Мне уже тридцать шесть! Какая тут молодость!

— Разве это годы! Что такое тридцать шесть? Это юность! В этом возрасте только-только начинаешь осмысливать происходящее.

Мы подошли к дверям, и господин Анно задержался у входа.

— Возьмите мою визитку и продиктуйте номер вашего мобильного телефона.

— Пожалуйста.

— Если понадоблюсь, звоните. Можно и не по делу, просто так.

Господин Анно улыбнулся.

— Давняя дружба с Дмитрием Павловичем дает право его родственнице обращаться ко мне в любое время и совершенно бесплатно.

— Спасибо! Мне было с вами интересно.

— Польщен!

Мы вышли, и к нам тут же подошел Морис. На сей раз на его голове красовалась широкополая шляпа.

— Позвольте представить, — обратилась я к нотариусу, — Морис.

— Жан-Поль.

Господин Анно внимательно посмотрел на Мориса и, резко повернувшись, пошел к своей машине. Он помахал рукой, тяжело сел на водительское место и нажал на стартер.

— Колобок! — проводив взглядом нотариуса, сказал Морис.

— А мне кажется, он — прелесть!

Я повернулась к Морису и спросила:

— Как ты думаешь, будет неприлично, если сейчас я поеду домой?

— Не хочешь со мной провести остаток вечера? — изумился Морис.

— Извини, мне надо побыть одной и подумать.

— Не слишком ли много ты думаешь? Женщинам это не идет!

— Я не привыкла придерживаться моды! К тому же, с тобой мы уже сегодня виделись.

— Мне кажется, я не заслужил такого тона.

— Извини!

Похоже, Морис обиделся. Чтобы нейтрализовать свою бестактность, я спросила:

— У тебя завтра есть экскурсия?

— Как всегда!

— Куда едешь?

— Повезу туристов смотреть замки Луары.

— Можно с вами?

Лицо Мориса вспыхнуло от удовольствия, и он улыбнулся.

— За эти два дня ты совсем заморочила мне голову!

— Ни за что не поверю! Просто ты не привык к сопротивлению!

— Вот как! — только и сказал он.

— Так можно поехать?

— В машине есть всего лишь одно свободное место, и оно рядом со мной.

— Прекрасно! В таком случае его займу я!

— Не передумаешь?

— У меня нет другого варианта, до замков Луары пешком не дойти.

— Справедливое замечание! К нему можно только добавить длину нашего пути. Как тебе нравится автопробег в пятьсот километров?

— Очень нравится! Тем более рядом с тобой!

— Ну, Рита, ты и штучка! — воскликнул Морис. — Поехали, отвезу тебя домой.

Расставаясь, мы договорились, что в восемь тридцать я буду на ступеньках Opera, Послав Морису воздушный поцелуй, я выпорхнула из желтого «Пежо» и устремилась домой.

Глава 9

Утро следующего дня было солнечным и прохладным. Я шла к Opera и, как девочка, радовалась всему, что встречалось мне на пути. Вот рядом остановилась необычная машина, и водитель, вытащив из кузова нечто, похожее на трубу пылесоса, стал тщательно вычищать круглую решетку, окружившую большое дерево. А вот прямо на меня выскочил долговязый паренек, обнимая бумажный пакет с торчащими из него длинными батонами. «Pardon, madam!» — воскликнул он. Запах свежеиспеченного хлеба защекотал мне ноздри, и я глубоко вздохнула. Однако уже другой запах закружил мою голову, и, радостно воскликнув: «Кофе!», я устремилась в кафе.

— Двойной эспрессо и круассан, — обратилась я к бармену.

— Момент! — ответил он, и передо мной появилась чашка, верх которой украшала аппетитная кофейная пенка. На красивой салфетке лежал румяный круассан, напоминавший удлиненный домик улитки.

Я сидела в кафе и, забыв обо всем на свете, завтракала. Редкие посетители были однообразны в своем выборе: кофе и круассан. Через некоторое время небольшой зал уже купался в крепком кофейном аромате, и чтобы вытащить меня из кафе, должны быть поистине форс-мажорные обстоятельства. Роль такого обстоятельства сыграл телефонный звонок.

— Рита, ты где? — раздался встревоженный голос Мориса.

— В кафе, — ответила я.

— Случайно не знаешь, сколько времени?

Я посмотрела на часы.

— Восемь сорок! Бегу!

— Стоп! Не беги! — приказал Морис. — Еще не хватало, чтобы ты попала под машину. Говори адрес, я подъеду.

— А твоя группа?

— Группа уже в автобусе. Слушаю адрес.

Я повернулась к бармену и попросила сказать мне улицу и номер дома, где находилось кафе. Передав информацию Морису, я быстро допила кофе, расплатилась и вышла. Передо мной тут же остановился маленький микроавтобус. Передняя дверь распахнулась, и я увидела довольную физиономию Мориса.

— Садись, — сказал он.

— Доброе утро!

— Доброе утро! — ответили мне шесть пассажиров-туристов.

— Привет кофейному фанату! — улыбнулся Морис и вывел автобус на основную трассу.

— Это твоя машина? — спросила я.

— Конечно! — гордо ответил он. — Когда у меня маленькая группа, я выступаю в роли гида и в роли водителя одновременно.

— Здорово!

— Я рад, что ты наконец-то со мной.

— Спасибо!

Некоторое время мы ехали молча, затем Морис заговорил. Он рассказывал об улицах, по которым мы проезжали, о нравах парижан, о ценах в парижских магазинах. Казалось, что Морис в ударе. Его речь перемежалась стихотворными строчками, шутками, сравнениями. Туристы, удобно расположившиеся в салоне автобуса, задавали вопросы, смеялись, тянули шеи вслед мелькавшим историческим объектам. Чувствовалось, что Морис завоевал их симпатию, и в автобусе быстро воцарилось радостное настроение неких единомышленников.

Я посматривала на него со стороны, и признаюсь, он мне нравился все больше и больше. Длинные волосы не были прикрыты экзотическим головным убором и волнами опускались на плечи. Глаза скрыты за солнцезащитными очками, тонкие пальцы уверенно держали руль. Мы выехали из Парижа.

«Сто двадцать, сто сорок, сто пятьдесят!» Мой взгляд не отрывался от спидометра. «Сто шестьдесят!»

— Морис! — не выдержала я. — По-моему, слишком быстро!

— Боишься! Теперь ты в моих руках! — с дьявольской улыбкой прошептал он.

— Мальчишка! — ответила я и тут же перестала бояться.

Морис снизил скорость и, как ни в чем не бывало, продолжил свой рассказ.

— Замки Луары — таинственное место. Мы проедем через маленькие города, окруженные полями и виноградниками, насладимся вкусом молодого вина, дегустация которого пройдет в винном погребке при замке Амбуаз, подышим мягким воздухом, опускающимся в долину Луары.

Я слушала и, глядя на проносившиеся мимо поля, размышляла:

«Конечно, он — позер. Ну и что? Он вырос среди французов, а французы любят производить впечатление. Вот, например, господин Анно. Тоже хотел произвести на меня впечатление. Артистически рассказывал о том, что знает и любит; при этом был эмоционален, любезен, игрив. А Морис — красивый мужчина, образованный, обаятельный. Он знает, что нравился женщинам, поэтому флиртует и наслаждается жизнью».

— Вдоль Луары и ее притоков расположилось около ста двадцати замков, — тем временем говорил Морис. — Большинство из них было возведено в период расцвета Возрождения, в конце пятнадцатого — начале шестнадцатого века. Один из самых крупных королевских замков — замок Шамбор, к которому мы сейчас подъезжаем.

Наш маленький автобус въехал в аллею, и перед нами появился замок. Его крыша была перегружена фонарями, башенками, фронтонами и каминными трубами.

— Выходим, — сказал Морис, останавливаясь на большой асфальтированной площадке, за которой виднелся парк, разбитый перед замком.

— Замок Шамбор пережил период расцвета в середине пятнадцатого века, так как в это время сюда переехал весь французский двор.

— Зачем? — удивленно спросила одна из туристок.

— Париж был взят англичанами, у короля и его придворных не было выбора, — ответил Морис, остановившись у ворот, от которых начиналась аллея, ведущая к замку.

Он шел впереди группы, а мы семенили за ним. Шаги Мориса были широкими, сильная фигура выдавала пристрастие к тренажерному залу, а некоторая небрежность в одежде — предпочтение богемному стилю.

Как выяснилось впоследствии, туристы, входившие в группу, были москвичами. Это пожилые семейные пары, одна из которых выделялась своей начитанностью. Две другие просто считали престижным побывать во Франции и посмотреть то, что положено в рамках семидневной программы. Эта четверка никаких вопросов не задавала и послушно ходила за Морисом, доверчиво глотая любую информацию.

«Подобные люди наслаждаются уже тем, что видят французские замки, — думала я. — Допускаю, что им интересны легенды, забавные факты, природа. Однако архитектура, живопись их абсолютно не волнуют».

Морис оценил уровень образования людей, составлявших его группу, в один момент и, приплюсовав к своим туристам меня, решил работать на максимальных оборотах. Не переварив огромного количества информации, вылетавшей из его уст, две пары решили самостоятельно походить вокруг замка, а с Морисом осталась я и двое интеллектуалов.

Так как экскурсия по долине Луары продолжалась в течение целого дня, подобное распределение повторялось около каждого замка, и чаще всего мы ходили вчетвером: Морис, я, Иван Андреевич и его жена — Ася Алексеевна. Оказалось, что эти почтенные люди — математики и работают в Москве в Академии Наук.

«Наверное, они знают Олега», — подумала я.

Впоследствии мое предположение подтвердилось. Когда разговор зашел о старинных монетах, Ася Алексеевна рассказала Морису, что в их отделе работает известный нумизмат, человек необычайно эрудированный и потрясающе талантливый.

«Мир тесен. Как это ни банально, но факт», — пронеслось в голове, и я постаралась больше слушать и меньше говорить.

Морис, заметив мою молчаливость, решил, по-видимому, что я нахожусь под впечатлением его рассказов. Он постарался закрепить свой успех и обрушил на нас шквал информации. Цитаты классиков, рассуждение о тонкостях архитектуры, рассказы о частной жизни французского двора, сравнительный анализ парковых зон, разбитых в итальянском и английском стилях, — все это было необычайно интересно.

Я слушала и наслаждалась. Было видно, что Морис поймал кураж, и причиной его, по всей вероятности, была я. Не скрою, подобная мысль доставляла мне удовольствие, поэтому я слушала и одновременно следила за его мимикой, жестами, позами. Морис, конечно же, чувствовал мой взгляд, и его, как у нас говорят, понесло.

Он рассказывал о внешнем виде французских замков до Ренессанса, после Ренессанса, причинах, приведших к таким изменениям, об итальянских архитекторах, привезенных во Францию Карлом VII, о Франциске I, Леонардо да Винчи. Маленький автобус вез нас от замка к замку, и вслед за Шаверни, где, по утверждению Мориса, были самые знаменитые во Франции псарни, уже следовала крепость Фужер Бьевр, чья крыша была покрыта серыми каменными пластинами.

Самое сильное впечатление произвел замок Шенонсо. Думаю, не только на меня. Замок на воде, венецианская мозаика, по которой ходили Екатерина Медичи и Диана де Пуатье; комнаты пяти королев; галерея, построенная на мосту; парк с восхитительными клумбами… Что там говорить! Это был не замок, а настоящее чудо! Чудо, загадочное, обросшее легендами и преданиями, насыщенное любовью и ревностью. Уезжая, я бросила последний взгляд на большую дверь, ведущую в замок, и увидела наверху изображение саламандры.

— Символ Франциска I, — пояснил Морис.

По дороге к автобусу он успел рассказать о страстной любви Генриха II к красавице Диане де Пуатье.

— С этой любовью, — говорил Морис, — не справились ни ревность Екатерины Медичи — жены короля, ни увядание Дианы, бывшей старше короля на девятнадцать лет. Любовников разлучила смерть — король погиб на турнире, а прекрасная Диана оплакивала его до своих последних дней.

Во время рассказа Морис смотрел на меня грустным бархатным взглядом, и мне казалось, что он признается в любви и клянется в верности до самого гроба.

Я беспомощно оглянулась. Наши попутчики уже садились в автобус и не видели моей растерянности.

Я села в автобус и стала поглядывать на дорогу. Морис, как ни в чем ни бывало, уже рассказывал про замок Амбуаз, манящий нас еще более загадочными и таинственными историями.

— Замок Амбуаз связан с жизнью королей Карла VIII, Людовика XII и, конечно же, Франциска I, которому удалось пригласить во Францию знаменитого мастера Леонардо да Винчи. В Амбуазе итальянец провел последние годы своей жизни. Вы сможете почтить память великого Леонардо в часовне Святого Юбера, месте его захоронения на территории замка, — говорил Морис, ловко управляя маленьким автобусом. — Но прежде, чем мы поднимемся в замок, нас ждет обед и обещанная дегустация вин.

Туристы оживились. Даже интеллектуалы Иван Андреевич и Ася Алексеевна заулыбались и в ожидании приятной перемены стали нетерпеливо поглядывать вдаль. Наконец показался причудливый ансамбль Амбуаза, и автобус въехал в городок с одноименным названием.

Наш обед проходил в небольшом винном погребке, расположенном в цоколе замка. Мы сидели за большим столом, делились впечатлениями и ели простые блюда, обычные для местных жителей. На некоторое время совместная экскурсия превратила нас в сплоченную группу. Мы вместе проехали сотни километров, вместе прошли по каменным плитам замков, вместе провели целый день. Несмотря на то, что не было личных разговоров, дорога нас сблизила, и обед прошел в непринужденной дружеской обстановке. После дегустации вин наша маленькая компания стала походить на семью, выехавшую на воскресный пикник. Все оживленно говорили, обсуждали достоинства французских вин, показывали сувениры, купленные в местных магазинчиках. На замок Амбуаз не было уже сил, и даже могила Леонардо да Винчи не вызвала должного уважения и почитания. Мы устали и хотели домой.

Морис почувствовал общее настроение и быстро закруглился с экскурсией по замку. Мы спустились к автобусу и, расположившись в креслах, бездумно стали смотреть в окна и слушать музыку. Морис уже ничего не рассказывал, он был сосредоточен на дороге.

В Париж мы вернулись поздно вечером. Автобус подъехал к Opera и высадил туристов. Они долго и сердечно благодарили Мориса, а Иван Андреевич сказал:

— Не думал, что нам так повезет! Вы, Морис, не только хороший гид, но и разносторонне развитый человек.

— И не только! — с чувством добавила Ася Алексеевна. — Вы необыкновенно артистичный мужчина!

— Спасибо! — улыбаясь, ответил Морис. — Я старался, чтобы экскурсия вам понравилась.

— Все было очень хорошо! По приезде в Москву мы будем рекомендовать вас нашим знакомым.

— Рад буду показать им Париж, — скромно ответил он. — Вот мои координаты.

Морис раздал визитные карточки и сел в автобус.

— Могу встретить ваших друзей в аэропорту и устроить их в гостинице, — крикнул он.

— Будем иметь в виду! — донеслось в ответ, и Морис нажал на газ.

— Домой?

— Да, — ответила я.

— Что-то сегодня ты немногословна.

— Нахожусь под впечатлением экскурсии.

— Понравилось?

— Я увидела тебя с другой стороны. Честное слово, ты был великолепен!

Мы доехали до моего дома, и, выходя из автобуса, я сказала:

— Завтра в восемь вечера жду тебя около Opera.

— Есть предложение?

— Хочу пригласить тебя в ресторан на праздничный ужин.

— По какому поводу?

— Повод — серьезный, хочу отметить наше с тобой знакомство.

Морис посмотрел на меня и осторожно взял мою руку. Он приблизил ее к своим губам и, поцеловав, молча кивнул головой.

— До вечера! — сказала я и, нежно чмокнув его в щеку, пошла к подъезду.

На пороге дома я остановилась и, увидев, что маленький автобус по-прежнему стоит около тротуара, послала Морису воздушный поцелуй.

В глубокой задумчивости я поднялась в квартиру, включила свет и подошла к картине с лугом.

«Ты сама похожа на нескошенный луг» — вспомнила я слова дедушки.

«Нескошенный луг. Почему дедушка так сказал? Может быть, он почувствовал, что у меня не было настоящей любви? Или за его словами кроется отношение к моей сущности?»

Не ответив на эти вопросы, я перевела взгляд на верхнюю часть картины и увидела двух птиц, парящих среди лучей встающего солнца.

«Две одинокие души. Они летят каждая сама по себе, а затем встречаются. Они приближаются друг к другу и создают пару, которая по сути — целое».

Я отошла от картины и устало села в кресло.

«Может быть, и мы с Морисом — одно целое?»

Телефонный звонок прервал мои размышления.

«Морис!» — радостно подумала я.

Я достала из сумки мобильник: «Дедушка! Опять забыла позвонить!»

— Алло! Мариночка! — услышала я слабый голос.

— Дедушка, я только что хотела тебе звонить!

— Видишь, как мысли передаются, а я все-таки тебя опередил!

— Что-то мне голос твой не нравится. Как ты себя чувствуешь?

— Ничего страшного. Есть небольшие проблемы, только и всего!

— Что случилось?!

Я почувствовала, как коленки задрожали, и присела на корточки прямо в середине комнаты.

— Что ты всполошилась! — Дмитрий Павлович постарался засмеяться, но у него это плохо получилось. — Обычные старческие дела: то давление подскочит, то сердце кольнет.

— Врача вызывал?

— Зачем врач, я и так все знаю!

— Нет, это не разговор! Кто же так к своему здоровью относится?

— Я! — последовал короткий ответ. — И ничего, как видишь, живу. Вот сейчас рюмочку выпью, и полегчает.

— Какую еще рюмочку! Дедушка, ты меня убиваешь! Пожалуйста, прошу тебя, вызови врача! Хочешь, я Ляльке позвоню?

— Зачем устраивать панику? Ей-богу! Вот и сказать ничего нельзя, сразу всполошилась! Я позвонил, чтобы услышать твой голос, узнать парижские новости, а ты: «Вызови врача!».

— Ну, не знаю, — начала отступать я.

— Разберемся. Я же не в деревне живу, в Москве!

— Обещаешь, если что…

— Обещаю. Теперь поговорим о тебе.

— У меня все здорово! Вчера встречалась с господином Анно. Он — душка! Поговорили об особенностях французской кухни, воздали должное русской водке.

— Жан-Поль — большой специалист по части еды и питья! — хрипло засмеялся дедушка. — Но он не так прост!

— Я это заметила. За его внешней непринужденностью прячется большой опыт общения.

— Молодец! Правильно заметила! Жан-Поль — хороший психолог. К тому же, обладает потрясающим чутьем на людей.

— Ты не представляешь, как он обрадовался твоему подарку! Господин Анно держал в руках баночку рыжиков с таким почтением, будто и не грибы это, а письмо английской королевы.

— Так я и предполагал.

Казалось, что на другом конце телефонной линии дедушка удовлетворенно вздохнул.

— Как и у меня, у Жан-Поля не было настоящей семьи, — сказал он. — Так что мы оба — старые холостяки!

— Добавлю к этому, очень обаятельные холостяки!

— Спасибо! — ответил дедушка. — Тогда уж можно и продолжить: довольно состоятельные холостяки!

Так как материальные дела дедушки и господина Анно меня не интересовали, я пропустила это добавление мимо ушей.

— А сегодня я увидела несколько замков Луары и выслушала целую лекцию про французских королей.

— В кабинете Медичи была?

— Да.

— Она была умной женщиной, однако, как показывает мой опыт, это качество не приносит радости.

Что-то в интонациях дедушкиного голоса мне не нравилось. Пропала воздушная легкость, обычно присутствующая в его разговорах, а вместе с ней пропала и живость. Казалось, что наш разговор плетется по дороге, как несмазанная телега. Я решила его оживить.

— Нашу экскурсию вел Морис. Он, оказывается, интеллектуал и прекрасный рассказчик!

— Не сомневаюсь! Пару раз на светских вечеринках мне приходилось наблюдать за его непринужденным разговором. Тогда он мне очень понравился.

— Ты говорил, что Морис — сын твоей знакомой.

— Да, он из старой эмигрантской семьи. Его мать — из дворянского рода Луниных. Очень красивая была женщина!

Дедушкин голос взволнованно дрогнул, и мне показалось, он грустно вздохнул.

«Наверное, она ему нравилась», — предположила я и, желая поговорить о семье Мориса, спросила:

— А как поживает его мать?

— Она давно умерла. Морису было в то время лет двадцать. Мне пришлось ему кое в чем помочь. Сама понимаешь, трудно в этой жизни встать на ноги без поддержки.

— А почему он работает гидом?

— Наверное, нравится, — ответил дедушка. — Кстати, у Мориса хорошее образование: он закончил исторический факультет Сорбонны. Затем у него был свой бизнес, но после дефолта в России он разорился.

— А как был связан его бизнес с Россией?

— По-моему, у него был ресторан, работающий на русские туристические группы. Чтобы выплатить долги, Морису пришлось продать не только ресторан, но и собственную квартиру.

— Где же он живет?

— Некоторое время он жил у меня, затем устроился управляющим к какому-то своему знакомому.

— Как управляющим? Я что-то не понимаю, Морис же — гид!

— Одно другому не мешает. Он живет в небольшом поместье в пригороде Парижа, следит за садом, а днем работает гидом.

Мысль, что Морис следит за садом, повергла меня в такой шок, что я на минуту замолчала. Дедушка, почувствовав мое замешательство, взял разговор на себя.

— Я же тебе рассказывал, Мариночка, квартиры во Франции стоят дорого. Продав материнскую квартиру, Морис остался ни с чем. Теперь заработать на другую квартиру — трудно. Тем не менее, он старается. По большому счету, Морис — неплохой человек, однако его страсть к легким деньгам не раз приводила к определенным трудностям: и для него, и для его семьи.

— А у Мориса есть семья?

— Теперь нет. Лет пять назад он развелся. А когда-то у Мориса была и жена, и сын. Именно с ними он и жил в моей квартире.

Я представила себе., как Морис спал на дедушкиной кровати, как рядом лежала его жена, и мне стало не по себе.

— Через пару дней пойду в Лувр, — бодро сказала я, закрывая разговор о Морисе. — До сих пор не могу настроиться на этот музей! Робею, наверное.

— Это у тебя от избытка эмоциональности, — заметил дедушка. — Я давно уже понял, что ты себя недооцениваешь.

— Значит, ты считаешь, что я чего-то стою? — полушутя, полусерьезно спросила я.

— Ты, Мариночка, удивительная женщина: тонкая, мягкая и мудрая. Только время твое еще не пришло. Я же говорил тебе, ты похожа на нескошенный луг, свежий и нетронутый.

— Со скромными луговыми цветочками! — засмеялась я.

— А луговые цветочки, к твоему сведению, имеют больше всего высококачественного нектара. Не случайно пчелы предпочитают их, а не холодных садовых красавиц.

— Если бы мужчины были похожи на пчел!

— Да, моя голубушка, в этой жизни только к старости начинаешь понимать, что яркие фантики — это всего лишь кусочки раскрашенной бумаги!

Похоже, дедушка устал от разговора, и я решила закруглиться.

— Ты не возражаешь, если завтра я позвоню тебе где-нибудь в обед?

— Буду очень рад! Во второй половине дня придет Анна Макаровна, а до обеда я буду совсем один.

— Ты выпьешь вместо водочки валокордин? — спросила я.

— Если ты так настаиваешь… — вздохнул дедушка.

— Выпей, пожалуйста! Ну, например, за мое здоровье!

— За твое здоровье, моя милая, я выпью целый пузырек!

— А вот этого делать не надо! Целую!

— До свидания, Мариночка!

До моего отъезда в Москву оставалось четыре дня.

«Может быть, поменять авиабилет? — подумала я, укладываясь спать. — Дедушка один, ему нездоровится. Наверное, сидит в своем кресле и скучает. Представляю, как он обрадуется, увидев меня! Я его быстро поставлю на ноги, а когда в лицее пройдет выпускной вечер, мы с ним уедем в Париж на два месяца».

С этой мыслью я и уснула.

Глава 10

Все следующее утро меня терзала тревога. С одной стороны, тревога была горькой и болезненной, она билась в голове, и тогда я шептала: «Дедушка, родной, только не болей!» С другой стороны, тревога была сладкой и щемящей, и тогда перед затуманенным взором появлялся Морис. Его бархатные глаза смотрели на меня и как будто спрашивали:

«Ну что ты решила? Или по-прежнему бегаешь за своими лихорадочными мыслями?»

Я не бегала за своими мыслями, я в тревоге бродила по Парижу, одновременно видя и не видя его. Даже погода соответствовала моему настроению: шел дождь, и город, погрузившись в печальные мысли, грустно вздыхал вместе со мной.

Не видя другого выхода, как спрятаться под крышей какого-нибудь музея, я отправилась в Лувр. Посещение знаменитых галерей Лувра я планировала на последние дни пребывания в Париже. Однако погода изменила мои планы, и я робко вошла под своды стеклянного купола, под которым находился вход в музей. Остановившись перед кассой, я достала телефон. Набрав дедушкин номер, я смотрела на длинную очередь, состоящую из желающих попасть в Лувр, и слушала длинные гудки.

«Где же дедушка? — с тревогой думала я. — Он сказал, что до обеда будет дома».

Я решила позвонить Ляльке.

— Слушаю, — растягивая первый слог, отозвалась она.

— Лялька, милая, привет!

— Кого я слышу! Ритуля! Как Париж? Что-нибудь себе прикупила?

— Потом расскажу. У меня к тебе просьба. Выполнишь?

— Все, что в моих силах!

— Ты не могла бы зайти к дедушке? Он не берет телефонную трубку. Похоже, у него проблемы.

— Ты думаешь? Я заходила к Дмитрию Павловичу сразу после твоего отъезда. Температуры у него уже не было, он шутил; сетовал, что отправил тебя в Париж одну.

— По-моему, сейчас у дедушки не простуда! Я вчера с ним разговаривала, и его голос мне очень не понравился!

— Ты думаешь, сердце?

— Да!

Мой голос поник, и, отойдя от кассы, я умоляющим голосом прошептала:

— Лялька, дорогая! Прошу тебя, сходи к нему прямо сейчас! Посмотри, что там, как, поговори с ним. Хорошо?

— Договорились! Ты меня перехватила около двери. Шла на работу.

— Так ты сходишь?

— Уже иду!

— Сразу позвони! Жду!

Я вышла на улицу и встала около стеклянного купола. Дождь охлаждал мои пылающие щеки и тонкими струйками стекал по лицу. Струйки дождя подхватывали слезы и растворяли их в своем неспешном потоке. Моя тревога переросла в дурное предчувствие. В ожидании Лялькиного звонка я достала сигарету и закурила.

«Хороша первая встреча с Лувром!» — пронеслась шальная мысль и, кольнув меня в сердце, вылетела наружу.

«Мне сейчас не до бессмертных творений! — бросила я ей вслед. — Только бы с дедушкой было все нормально!»

«Не надо было его оставлять! А то невтерпеж стало! Париж! Столько мечтала об этой поездке! А что в результате? Старик болеет, а я мечусь перед Лувром! Может быть, дедушка ждал, что я останусь?»

Я судорожно затянулась. Дождь шел все сильнее и сильнее.

«Дедушка, прости! — шептала я, обращаясь к хмурому небу. — Хочешь, я сегодня вернусь назад? Хочешь?»

Ответом на мой запоздавший вопрос было только шуршание дождя.

«Я больше никуда не поеду без тебя! — продолжала шептать я. — Честное слово! Буду всегда вместе с тобой!»

Может быть, я грезила, а может быть, и существует некая телепатическая связь, но перед моими заплаканными глазами появился до боли знакомый образ. Образ слегка дрожал в сыром парижском воздухе и, наконец приобретя четкие контуры, опустился передо мной. Я увидела высокого старика с гладко выбритым лицом. Его волосы были тщательно зачесаны назад. Умные, добрые глаза смотрели на меня из-под старинного пенсне, а рука, затянутая в тонкую кожаную перчатку, опиралась на трость с набалдашником. Бескровные губы старика приоткрылись, и он чуть слышно сказал:

— Прощай, моя голубушка!

— Дедушка, не уходи! Не уходи!!! — закричала я.

Мужчина, проходивший мимо меня, обернулся и посмотрел в ту сторону, куда был направлен мой взгляд.

По дорожке сада Тюильри медленно шел высокий старик. Он удалялся все дальше и дальше. Казалось, он уже не касается мокрой каменной крошки, казалось, он парит.

— Мадам? — мужчина повернулся ко мне, и на его лице застыл вопрос, смешанный с неподдельным изумлением.

— Дедушка!!! — закричала я и побежала за фигурой, медленно растворяющейся в парижском небе.

В моем воспаленном мозгу произошло, вероятно, временное помутнение. Я слышала громкий, противный звон и, в безмолвном крике открыв рот, смотрела на исчезающую фигуру.

«Телефон! Звонит телефон!»

Наконец-то до меня дошло, что громкий звон — это сигнал моего телефона. Я посмотрела на телефонное табло и облегченно вздохнула:

«Дедушка! Это он звонит!»

Я закричала в трубку так громко, как только могла:

— Дедушка! Я тебя только что видела!

На некоторое время между Парижем и Москвой повисла многозначительная пауза, затем раздался встревоженный Лялькин голос:

— Это не дедушка! Алло! Рита, я тебя не поняла. Кого ты только что видела?

— Откуда у тебя дедушкин телефон?

— Мой разрядился.

— Что? Что случилось? — истошно заорала я.

— Боюсь, у меня плохие новости, — голос Ляльки стал несколько глуше. — Я только что вызвала «скорую помощь».

— Лялька! Умоляю тебя! Отвези его в самую лучшую клинику! Не жалей денег! Можешь позвонить Варьке, она все устроит.

— По-моему, тебе надо вернуться, — ответила она.

— Я уже бегу домой, а затем еду в аэропорт. Как только поменяю билет, сразу лечу.

— Только не суетись, прошу тебя!

— Сделай, что в твоих силах! — закричала я в телефонную трубку.

— Ритуль, успокойся!

— Обязательно позвони мне из больницы!

— Хорошо! — ответила Лялька и дала отбой.

Я выскочила на дорогу и стала ловить такси. Не помню, как доехала, как собрала вещи, как закрыла квартиру, как добралась до аэропорта, поменяла билет, прошла паспортный контроль. В памяти остались лишь два коротких телефонных разговора. Первый был с Морисом. Я позвонила ему и, захлебываясь от слез, сказала:

— Морис, я уезжаю. С дедушкой плохо!

— Рита, подожди! — крикнул он в ответ. — Я сейчас приеду!

— Нет, нет! Через полчаса самолет. Ты не успеешь! Позвони мне в Москву.

Второй разговор был с Москвой. Я стояла около выхода на посадку когда опять зазвонил телефон.

— Да! Слушаю!

Я сжала в руках телефон и замерла.

— Мариш, это Варвара! — послышался низкий женский голос.

— Варька? — удивилась я.

— Меня попросила позвонить твоя подруга…

Варька запнулась и, справившись с волнением, продолжила:

— Дмитрий Павлович сейчас в Центральной клинической больнице. Я тебя встречу. Каким рейсом вылетаешь?

Я автоматически сказала номер рейса и тихо спросила:

— Что с ним?

— Дмитрий Павлович в больнице! — повторила Варька. — Ты меня слышишь?

— Да!

— Жду тебя в аэропорту. До встречи!

«Объявляется посадка на самолет, следующий из Парижа в Москву. Пассажиров рейса номер… просим пройти на посадку…»

Четыре часа, в течение которых продолжался полет, я сидела, отвернувшись к окну, и смотрела в никуда. Я не плакала, ни о чем не думала, никого не вспоминала. Я превратилась в камень, бесчувственный, холодный камень.

Как объяснила мне потом Варька, такое состояние бывает у человека в моменты сильного перенапряжения или волнения. Главная задача организма в таких ситуациях — отключить эмоции. Варька говорила, что помочь себе я могла только одним: как следует выплакаться. Однако как только я услышала, что дедушка в больнице, мои слезы высохли и появились лишь спустя полтора месяца. Именно тогда я и почувствовала некоторое облегчение. Проплакав неделю, я перешла из стадии невыносимого, отупляющего страдания в стадию тихой скорби.

Прилетев в Шереметьево, я прошла паспортный контроль и, выйдя в зал ожидания, растерянно оглянулась.

— Привет! — послышался голос Варьки. — Поехали?

Я кивнула и послушно пошла за ней. Выйдя на стоянку автомобилей, я увидела Варькин золотой джип.

— Поедем сразу в больницу!

— Конечно! — ответила Варька.

Всю дорогу мы молчали. Я ощущала себя маленьким комком нервов, в центре которого сидел страх. Этот комок пульсировал и ждал развязки. Как потом выяснилось, Варька уже знала, что дедушка умер. Однако, будучи опытным психотерапевтом, она понимала: печальный вестник навсегда останется в памяти как плохой вестник. Думаю, ей не хотелось выступать в этой роли.

Известие о смерти дедушки сообщил врач реанимационного отделения. Как сейчас помню этот момент: мы стоим с Варькой в приемном покое, к нам идет молодой врач, одетый в хирургический костюм. Я пытаюсь прочесть приговор на его лице, но это невозможно: у врача — маска. Он подходит и коротко объясняет ситуацию: больной Дмитрий Павлович Гагарин поступил в Центральную клиническую больницу в четырнадцать часов. Диагноз — обширный инфаркт. Врачи боролись за его жизнь, но сделать ничего не могли. Если бы пациента привезли раньше, то как знать…

Врач развел руками и сказал дежурную фразу:

«Выражаю вам наши соболезнования».

Передо мной опять появился дедушка. На сей раз он мелькнул в глубине больничного коридора и, грустно посмотрев на меня, чуть слышно прошептал:

«Видишь, какая незадача! Смерть, Мариночка, — коварная старуха! Она всегда не к месту!»

Эта фраза, как обухом, ударила меня по голове, и я поняла, что дедушка действительно умер. Страх, таившийся внутри, вырвался наружу, и я закричала. Варька и врач кинулись ко мне, но не успели.

Я упала на пол и потеряла сознание.

Очнулась я в больничной палате ЦКБ. К моей руке была подведена капельница, а рядом сидела Варька. Она с печалью смотрела на меня, и по ее полным щекам текли слезы.

Глава 11

В больнице пришлось пролежать месяц. На нервной почве у меня отказали ноги и началась жесточайшая депрессия. Целый день я лежала в постели и тупо смотрела в стену. Я не интересовалась здоровьем, не отвечала на телефонные звонки, никого ни о чем не спрашивала. Я практически ничего не видела, не слышала и не осязала. Моя жизнь сузилась до трех месяцев, в течение которых мы с Дмитрием Павловичем были вместе. Остальное было уже не жизнью, а жалким прозябанием!

Эти три месяца я тщательно разобрала на дни, часы, минуты. Затем выбросила все то, что не относилось к дедушке. Оставшиеся воспоминания я лелеяла и берегла, как самое драгоценное. Даже собственный день рождения не вывел меня из погружения в крохотный мирок, в котором сосредоточилось все нынешнее существование. Я взглянула на огромный букет цветов, принесенный Варькой, кивком поблагодарила Ляльку и Нюту за сверточки, лежавшие на тумбочке, и опять нырнула туда, где были только я и дедушка.

По всей вероятности, так сходят с ума. Если бы не Варька, забравшая меня к себе, я бы превратилась в идиотку, крутившую свои мысли по кругу. Варька ухаживала за мной, как за тяжело больным ребенком. Она поила меня какими-то каплями, делала массаж, выводила гулять, а главное — постоянно говорила со мной. Она упорно вытаскивала меня из созданного мною мирка и, как опытный лоцман, вела мое сознание к спасительному берегу. Наконец наступило время, когда я поняла: жизнь продолжается, за окном — май и последние полтора месяца я пробыла в одуряющих сумерках.

Я переехала в свою квартиру и стала готовиться к выходу на работу. К тому времени занятия в лицее уже закончились, прошел последний звонок и одиннадцатый «Б» должен был сдавать выпускные экзамены.

Варька приезжала ко мне каждый день. Мы пили кофе, болтали, и я чувствовала, что передо мной сидит не подруга, а опытный врач. Этот врач внимательно наблюдал за моей реакцией, следил за глазами и постоянно делал какие-то важные для себя выводы. Наконец Варька сказала:

— Через пару дней можешь выходить на работу. Ноги у тебя — в норме, с головой — тоже порядок, таблетки будешь пить по прежней схеме, а два раза в день — обязательный звонок.

— Какой звонок? — удивилась я.

— Будешь звонить мне два раза в день, — терпеливо пояснила Варька. — Утром и вечером. Ты же не хочешь, чтобы, бросив дела, я неслась к тебе через всю Москву?

— Не хочу.

— И еще: пора уже общаться с остальным миром.

Я посмотрела в окно. К этому моменту остальной мир для меня ограничивался большим каштаном. Он уже выбросил вверх свои белые цветы, и в шелесте листьев мне слышалось:

«Смотри сюда! Неужели ты не видишь: наступила весна!»

— С сегодняшнего дня ты включишь свои телефоны, и домашний, и мобильный, — продолжила Варька. — К тому же, тебе надо позвонить в Париж.

— В Париж? Зачем мне звонить в Париж?

— Ты должна поставить в известность нотариуса Дмитрия Павловича.

Я послушно кивнула головой.

— Затем надо убрать квартиру, сходить за продуктами, привести себя в порядок.

Варька глянула в полуоткрытое окно на каштан.

— Какой красавец! Радуется! Жизни радуется!

Она высунулась в окно и шумно вздохнула.

— Как я люблю май! В воздухе носится пьянящая энергия, и кажется, что к тебе возвращается молодость.

Внимательно посмотрев на меня, она спросила:

— Ты со мной не согласна?

— Почему же? Согласна, — вяло ответила я.

— А тебе не приходилось видеть фонарь, заряжающийся от сети?

Я кивнула. У меня был такой фонарь, его подарил Олег. Помню, он подключил его к розетке и сказал: «Эта вещица удивительно похожа на тебя. Стоит ей подзарядиться, она функциональна — ярко светит и даже может согреть. Выключишь из сети, и, поработав некоторое время, фонарь начинает тускнеть».

Варька нахмурила брови и больше ничего не спросила. Положила руки мне на голову, начала делать массаж. Казалось, ее ладони убирают клочья отработанной энергии и включают невидимые источники тепла. Варькины губы зашевелились, и до меня донеслись неясные слова молитвы. Закрыв глаза, я внимала этим словам, и по мере того, как они проникали в сознание, во мне зарождался светлый лучик. Он был похож на крохотный бенгальский огонь и словно бы разгорался в груди. Наконец, тепло сосредоточилось в районе солнечного сплетения.

«Придай силы страждущей и обессиленной», — услышала я.

Луч задрожал, стал медленно подниматься вверх, задержался в районе ключиц, прошел в верхнюю часть позвоночника и, сжавшись до яркой точки, ринулся вниз… Казалось, но позвоночнику спускается серебристая молния.

«Принеси мир в душу ее!»

Молния неслась вниз, и каждый позвонок отвечал ей слабой вибрацией. К ним присоединились мышцы, сосуды, кровь… Очищающий поток несся вслед за молнией, а вместе с ним в мое тело вливалась жизнь, невидимая и неосязаемая. Она бурлила в моих жилах и заставляла дрожать каждую жилку, каждую клеточку.

«Спаси и сохрани! — прошептала я. — Господи Всемогущий!»

— Вот и хорошо! — устало сказала Варька. — Теперь я могу вздохнуть спокойно: наконец-то ты начала поправляться.

Она посадила меня в кресло и добавила:

— Завтра у тебя будет другое настроение, а сейчас отдохни. Закрой глаза и отдохни.

Я свернулась в клубок и заснула. Тело горело, как будто бы меня растерли пчелиной мазью, в голове пульсировала кровь. В ее движении не было ничего нездорового и опасного. Кровь гнала свежую энергию, а вместе с ней новую жизнь.

«Вчера не догонишь», — прошептала я и провалилась в темноту.

Я неслась вниз, и наконец перед моими глазами появился проблеск яркого света. Падение замедлилось, и я оказалась перед темной дверью. Но сквозь ее щели струился солнечный свет, и в его ярких лучах кружились вихри бесчисленных пылинок. Я осторожно открыла дверь и увидела, что стою на берегу громадного озера. Это было уже другое озеро. Его окружали высокие сопки, поросшие вековыми деревьями. В центре озера блестело ярко-желтое пятно, а над ним висело неправдоподобно большое солнце. Не отрывая взгляда от солнца, я пошла по узкому пляжу, покрытому крупными обкатанными камнями. Камни блестели на солнце, и от обилия света на глаза навернулись слезы. Они скатывались по щекам, а на их месте возникали новые. Я смотрела на озеро, на фиолетовые берега, на солнце и плакала. Вместе со слезами из меня выходили боль и отчаяние последних месяцев. Было ощущение, что в ярком солнечном свете скорбные мысли сгорают, а их место занимают другие — молодые и легкие.

Глубоко втянув живительный воздух, я посмотрела вдаль и увидела древнюю старуху. Она шла мне навстречу, и каждый ее шаг сопровождали удар бубна и перезвон колокольчиков, свисающих с диковинного плаща. На коричневой руке, сжимавшей бубен, виднелись затейливые узоры. Они двигались в такт бубну и, казалось, жили самостоятельной жизнью.

Старуха поравнялась со мной и, взглянув в глаза, спросила:

— Помнишь третье гадание?

В памяти появилась яркая картинка: Москва, Лялин переулок, старый двор. На скамейке — старуха. Ее ноги обуты в стоптанные пыльные ботинки, седые космы выглядывают из-под желтого вязаного шарфа. Стоп! Совсем недавно я видела подобный шарф. Но где? Мысли заметались, и вот уже перед глазами — Париж, аэропорт, высокий мужчина лет сорока. На его шее красовался желтый вязаный шарф. Мужчина курил и поглядывал по сторонам. Я решительно направилась к незнакомцу, и, заметив мое приближение, он радушно улыбнулся.

— Наверное, вы встречаете меня?

— Если вы — Маргарита Владимировна, то да!

Он протянул руку и представился:

— Морис.

— Очень приятно, Рита.

— Вы позволите называть вас Марго?

— Лучше Рита, я же не француженка.

— А как называют вас друзья?

— Самые близкие — Мариной.

— Когда-нибудь я назову вас так же!

Старуха ударила по бубну, и многочисленные колокольчики тревожно зазвенели.

— Вот-вот! И чего тебя туда понесло! Жила бы себе спокойно, ан нет!

— Морис! — прошептала я.

— Тоже мне фрукт! Сплошное гнилье!

Старуха плюнула под ноги и ударила в бубен. Затем еще, еще и еще! Резкие удары бубна походили на рыдания, звон колокольчиков — на поминальный плач. Мне стало страшно. Хотелось убежать, заткнуть уши, закрыть глаза. Однако что-то неуловимое, движущееся по старческой руке притягивало взгляд, и, смахнув слезы, я увидела клубок змей. Они ползли по левому запястью старухи и походили на вылезшие наружу вены. Вот одна из змей вынырнула из клубка и посмотрела в мою сторону. Из черных глаз потянуло холодом, и показалось, что мозг заполняют ядовитые испарения.

От ужаса я вскрикнула и схватила старуху за руку.

Острая боль, громкие удары бубна и темнота.

— От завтра не уйдешь! — послышался старческий голос. — Не уйдешь!!!