Предсказание по таблетке

Глава 1

Видимо, любая жизнь находится под контролем Высших сил. Чаще всего мы не осознаем их присутствие, не верим в них. Но вот наступает момент, и в жизни все меняется. То, что было незыблемым, рушится; то, о чем не помышляли, приходит и занимает свое место. И тогда возникает ощущение, что Некто, могущественный и непостижимый, ведет нас по жизни и время от времени направляет то в одну сторону, то в другую. Эти повороты сбивают с толку, заставляют беспомощно озираться, приводят к неизбежным потерям, вдребезги разбивают старое. Тогда, измученные происходящими переменами, мы поднимаем голову и, глядя в бесконечное небо, восклицаем:

«Господи, помоги!»

И этот возглас означает одно — просветление. Наконец-то человек осознал: он — лишь крохотная частица целого, а испытания, посланные ему, не случайны.

Такие мысли появились во мне после Варькиной молитвы и последующего за нею сна. Мне хотелось осознать, понять, что со мной произошло. Я вспомнила про дневник и, достав его, попыталась составить план на ближайшие дни.

29 мая 2006 г. Постепенно набираюсь сил. Боль от потери отступает. Появляются новые мысли, а вместе с ними — планы на будущее. Наверное, моя жизнь выправляется.

Я на минуту задумалась и, погладив бархатную обложку дневника, продолжила:

Надо:

1. Позвонить Адамычу.

2. 1 июня выйти на работу.

Обсудить с Нютой экзаменационный материал и сценарий выпускного вечера.

4. Связаться с господином Анно и Морисом.

Моя рука на мгновенье замерла, и я подумала:

«Морис! Он так старался понравиться. Как нехорошо, что не позвонила ему!»

Я закрыла глаза и попыталась вспомнить того, кто безраздельно владел моими мыслями за день до смерти дедушки. Морис предстал в той же шапке-ушанке, в которой я его увидела впервые.

«Славный, пижонистый Морис! Наверное, производить впечатление у него в крови».

Я посмотрела на исписанный лист и, повертев ручку, написала:

«Морис и господин Анно знали дедушку в его парижском прошлом. Следовательно, он — в их памяти».

Ручка на мгновение задрожала и стала водить круги по плотной розовой бумаге.

«Память! После человека остается только память. Вещи, дела, привычки, отношения остаются на Земле, в Вечности они не нужны. А значит, все это мало сто́ит».

Я уже готова была задать вопрос: «А что стоит много?» — но вовремя остановилась. У меня возникло непреодолимое желание посидеть на диване, который купил Дмитрий Павлович. Я вошла в большую комнату и, поглядев на нарядную обстановку, подумала:

«За один месяц дедушка успел переоборудовать всю квартиру. Он проявил такую настойчивость, что пришлось подчиниться. Казалось, ему доставляло удовольствие заниматься переустройством. Дедушка консультировался с Лялькой, ездил по магазинам, часами сидел в Интернете. Все это время я жила в его квартире, и, по-моему, ему это нравилось. Мы вместе ужинали, вместе проверяли сочинения, обсуждали текущие новости, слушали музыку. В этот месяц мы оба почувствовали, что такое настоящая семья. Не надо было следить за словами, надевать приличествующие случаю маски. Я чувствовала: меня ждут, мне рады, обо мне заботятся. Садилась за стол и ощущала блаженство. Блаженство было многомерным и состояло из радости, что тебя любят; из мысли, что тебя никто не перевоспитывает; из удовлетворения, что твою работу ценят, и еще из десятка непередаваемых нюансов. Одним словом, я приходила домой!»

Резкий, нетерпеливый звонок не оставил шансов на новые потоки слез, уже дожидавшихся своей очереди. Телефон не звонил так давно, что я уже успела от него отвыкнуть.

«Зачем он звонит? Я ни с кем не хочу говорить!»

«Ты должна общаться с миром, — послышался голос Варьки. — Должна!»

Я вздохнула и подняла трубку.

— Слушаю.

— Рита! Риточка! — раздался взволнованный голос. — Наконец-то ты отозвалась! Я места себе не находил! Что случилось? Как Дмитрий Павлович?

— Морис! — ахнула я.

— Да, да!

— Дедушка умер. Два месяца назад.

— Ох! — голос Мориса на мгновенье пропал. — Я чувствовал, чувствовал, что случилась беда. Такой человек… и ушел!

— Спасибо, Морис! Спасибо за эти слова.

— С тобой все в порядке?

— Сейчас да.

— Что значит сейчас?

— Я лежала в больнице, затем — дома. Теперь — все ничего.

— Ничего, — повторил Морис. — Хочешь, приеду?

— Нет, нет!

Я запнулась. Тишина, повисшая между Москвой и Парижем, нарушалась слабыми тресками и тихим жужжанием.

— Я сама приеду. В начале июля.

— Обещаешь?

— Да!

— Целую тебя!

— До встречи!

Я положила трубку и прижала руку к груди. Мое сердце громко ухало, и этот звук напоминал удары колокола Нотр-Дама.

«Бам, бам, бам!» — стучало в висках.

«Дум, дум, дум, дум!» — вторило сердце.

Неторопливый ход мыслей был нарушен, и я в волнении заходила по комнате. Жизнь ворвалась в меня, стучала в окно, лезла в уши.

«Морис!»

Глава 2

31 мая я вышла на работу. В лицее стояла непривычная тишина. Никто не бежал по коридорам, никто, притулившись у подоконника, не списывал домашние задания. Я подошла к парадной лестнице и растерянно огляделась.

«Надо было позвонить Нюте. Похоже, в лицее сейчас никого нет».

— Маргарита Владимировна, дорогая! Рад вас видеть!

Меня обхватили пухлые руки, и, обернувшись, я увидела Адамыча.

«Как всегда, подкрадывается незаметно».

Я приветливо улыбнулась и сказала:

— Здравствуйте, Александр Адамович!

— Не представляете, как я рад! Как рад! — елейным голосом проговорил Адамыч.

«Сколько же в нем сиропа! Не человек, а леденец!»

Образ конфеты, укутанной в обертку с названием «Адамыч. Леденец с начинкой», заставил меня вновь улыбнуться. Адамыч сцепил толстые пальцы и, положив их на свой внушительный живот, замурлыкал:

— Оказывается, вы уже улыбаетесь! Очень хорошо!

Он поднял брови и изобразил скорбь.

— Как мы за вас волновались! Как переживали! Такое несчастье! И крепкий человек не выдержал бы, а тут — хрупкая женщина.

Адамыч заметил тень, пробежавшую по моему лицу, и тут же сменил тему.

— Ваши ребята очень скучали! «Когда выйдет Маргарита Владимировна? Будет ли на экзамене? А на выпускном?» Мне кажется, они вас искренне любят!

Адамыч от удовольствия прикрыл маленькие глазки, и могло показаться, что в любви 11 «Б» есть и его заслуга.

«Что это он так расшаркался? — думала я, глядя на лоснящееся лицо директора. — Раньше за ним этого не наблюдалось. Может быть, действительно сочувствует?»

— Надеюсь, увидеть вас на работе. Сами понимаете, экзамены!

За немудреным словом «экзамен» проглядывались десятки сочинений одиннадцатых классов, изложения девятых, устные экзамены по литературе и русскому языку.

— Я уже вышла.

— Как вы меня обрадовали!

— А что, в лицее никого нет? — спросила я, предупреждая новое извержение сиропа.

— Почему нет! Учителя на рабочих местах, готовятся к экзаменам.

Он покатился к лестнице.

— Хотите вас провожу?

— Что вы, Александр Адамович! Не стоит беспокоиться, сама дойду!

Мысль, что Адамыч будет сопровождать меня по лицею, была нелепа, и, кивнув ему, я быстро пошла к кабинетам. Около одного из них я остановилась и заглянула в дверную щель. За учительским столом сидела Нюта и штамповала тетрадные листы. Просунув голову в дверь, я тихо сказала:

— Здравствуй, Нюта!

— Ритка, солнышко мое!

Нюта бросилась ко мне.

— Смотри-ка, какой молодец! — она прижала меня к своей пышной груди. — А я вот, видишь, занимаюсь «интеллектуальной работой»! Кураторы — в запарке, а в нашем лицее кто крайний?

— Анна Сергеевна!

— Правильно! Анна Сергеевна и листки проштампует, и бархатную скатерть постирает, и…

— Зачем бархатная скатерть? — перебила я.

— Не догадываешься? Для показухи, милая! Адамыч говорит, что на экзамены пожалует важная комиссия, а чиновники только за бархатной скатертью могут сидеть, иначе нельзя. Иначе им своих функций не выполнить!

— Нют, я что-то не пойму. Что тут происходит?

— А происходит вот что! — Нюта воткнула кулаки в талию и вызывающе задрала голову. — Лицею, оказывается, надо срочно пройти аттестацию. Для этого Адамычу придется в течение полугода кормить, поить, ублажать, привечать всяких проходимцев. Они, видите ли, должны свои закорючки на бумагах поставить! Заняли теплые места! Твое счастье, Рит, что ты с этой публикой не сталкиваешься! Пауки, настоящие пауки! Толку от них никакого, а кровь пьют. К примеру, не вышла ты на уроки, весь лицей чувствует. А они? Не придут на работу, и не надо! Никто не почувствует! Хотя, что я? Очень почувствуют.

— Кто?

— Мы! Дышать станет легче!

— Я смотрю, ты по-прежнему воюешь?

— Да я бы рада не воевать!

— То-то Адамыч ласковым стал! Наверное, репетирует встречу с начальством.

— И не только! Он теперь всегда будет любезен.

— С кем?

— С тобой, с кем же!

— Это настораживает.

— Расслабься! — Нюта тяжело села за стол и закряхтела. — Ноги стали отекать, не могу долго стоять. Даже на уроках, как квочка, сижу.

— Так что изменилось в отношении директора ко мне? Ты ведь знаешь, я никогда не любила начальства.

— Знаю! — махнула рукой Нюта. А говорит он так сладко потому, что я проболталась. Сама знаешь, какой у меня язык! Ляпнула как-то, что ты — потомок князей Лопухиных, да еще и добавила: «Маргарита Владимировна — единственная наследница».

— Зря!

— Не обижаешься?

— На тебя — нет!

В Нютиных глазах заблестели слезы. Чтобы не смущать подругу, я подошла к окну. Стадион пуст, газоны подстрижены, асфальт подметен. Я повернулась к Нюте. Она опять штамповала экзаменационные листы.

— Забыла тебе сообщить: завтра к вам приедут гонцы. Я твоим мальчикам велосипеды заказала. Мама будет дома?

— Будет, — ответила Нюта и тут же встрепенулась.

— Велосипеды! С какой стати?

— Что?

— Зачем ты тратишься? У моих пацанов все есть!

— Ой ли? Может, сбавишь обороты? Я для Антошки и Тимошки — крестная мать! Моя обязанность — им помогать.

— А моя?

— У тебя — тысячи обязанностей! И пожалуйста, не порть мне радость. Я выбрала хорошие велосипеды с кучей всяких наворотов… К тому же мне подобные траты не в тягость, а у тебя — денежные проблемы.

— Это верно. Мой шакал опять в бегах. Не звонит, алиментов не платит. Где его черти носят, не знаю!

— Давай помогу!

Я взяла печать, штемпельную подушку и стала ставить штампы лицея на странички школьных тетрадей.

Весь июнь я была загружена под завязку. Навалившиеся дела одновременно и выматывали, и способствовали моему окончательному выздоровлению. Мне уже трудно было представить, что полтора месяца назад я, апатичная и вялая, ничем не интересовалась. Теперь за день я успевала сходить на очередной экзамен, на репетицию или на педсовет, переговорить по телефону с родительским комитетом, съездить в ресторан, где планировался выпускной вечер. К этому нужно добавить вечерние беседы с Лялькой, Нютой, Варькой (телефонные и очные), затем — домашние дела. Временами мне некогда было даже подумать, и, признаюсь, меня это радовало.

Пребывая в таком режиме, я четко усвоила две истины. Первая: зацикливаться на своих мыслях — занятие довольно опасное, поэтому время от времени надо идти в люди. Вторая (старая и проверенная многими поколениями): движение — это жизнь! К этому надо еще добавить мое стремление к совершенствованию и борьбу с собственными недостатками.

— Растешь, Мариш! — увидев меня в очередной раз, воскликнула Варька. — Пройдет пара лет, и станешь Совершенством!

— Вот что мне не грозит, это совершенство! — ответила я. — До него так же далеко, как до той звезды.

Я высунулась в окно и поглядела на далекую звезду, выделявшуюся среди других. В свое время я не спросила Олега Александровича об этой звезде, а сама… сама я называла ее просто: Звезда — звезда с большой буквы.

Варька тоже высунулась в окно и, посмотрев на небо, заметила:

— Теоретически до любой звезды можно долететь.

— А практически?

— Нереально!

— Как воз с плеч! — тут же отреагировала я. — Терпеть не могу всякие совершенства!

Варька искоса поглядела на меня и засмеялась:

— Человек с развитым чувством юмора всегда устойчив.

— Варь, подожди минутку! — я потянулась за листком бумаги. — Хотелось бы записать.

— Что записать?

— Соберу твои высказывания и издам отдельной книжкой.

— Издеваешься?

Варька сощурила глаза и раздула ноздри.

— Почему же? Разве ты не достойна? И название такой книге придумала: «Советы опытного психотерапевта».

Варька добродушно улыбнулась.

— Мне не нужна слава, я — самодостаточна.

— Об этом мы как-нибудь поговорим.

— И об этом поговорим, и о другом.

Господину Анно я позвонила в середине июня. Услышав о смерти дедушки, он едва вымолвил после долгого молчания:

— Как же так! И не повидались…

Жан Поль тяжело вздохнул и сквозь слезы сказал:

— Рита, запомните одно: Дмитрий Павлович был не только моим многолетним клиентом, но и другом. По телефону не положено говорить о таких вещах, но я все-таки скажу: в документах, что вы привезли в Париж, помимо прочих бумаг, было заверенное русским нотариусом завещание. В нем вы объявляетесь наследницей имущества Дмитрия Павловича в России. Кроме того, мне даны четкие распоряжения в отношении его собственности во Франции.

Я ничего не ответила.

— Вы меня слышите?

— Да, господин Анно.

— Бумаги оформлены по всем правилам, поэтому в течение полугода вы должны вступить в наследство.

— Я собиралась приехать в Париж в начале июля.

— Буду вас ждать.

Господин Анно сделал паузу и, видимо, взяв записную книжку, сказал:

— Будьте добры, продиктуйте адрес вашей электронной почты. В ближайший день-два я напишу вам письмо, где будет перечень документов, которые вы должны собрать к отъезду. Все вопросы с налогом на наследство мы решим при встрече.

— Хорошо, — ответила я.

— До свидания! Буду ждать.

Положив трубку, я почувствовала растерянность. С одной стороны, я догадывалась, что в этом направлении дедушка предпринял какие-то шаги; с другой — мои финансовые амбиции были настолько ничтожны, что любое излишество приводило в трепет. Я не была расчетлива и не умела распоряжаться деньгами. Если бы такая ситуация сложилась у Олега, он бы быстро все «разрулил». Мало того, от подобного занятия он получил бы удовольствие и вник бы в проблему наследства со всей ответственностью.

Я уже успела уйти на кухню, когда опять зазвонил телефон.

— Слушаю.

— Риточка, что с тобой? Почему я не могу дозвониться?

— Здравствуйте, Татьяна Леонидовна!

— Нехорошо, Риточка, нехорошо! Забыла меня — не заходишь, не звонишь. А ведь я тебе всегда рада! Конечно, я понимаю, со старухой неинтересно общаться…

— Ни в коем случае! — перебила я. — Ни в коем случае не принимаю ваши упреки. Мне всегда было с вами интересно, а рассказы о театре меня просто завораживали.

— Спасибо, милая! Сама понимаешь, чем старше становишься, тем больше капризов. Так что не сули!

«Сказать или нет? — тем временем думала я. — Тринадцать лет знакомства нельзя назвать шапочным».

После разговора с господином Анно я чувствовала себя не в своей тарелке.

«Пожалуй, поболтаю!»

Слово за слово, и наш разговор перешел на мои проблемы. Ласковый говорок Татьяны Леонидовны основательно меня расслабил, и я вкратце рассказала ей события последних месяцев.

— Кто бы мог подумать! — воскликнула она. — Встретить дедушку около дома! Ой, Риточка, я сейчас заплачу!

Татьяна Леонидовна громко высморкалась и продолжила:

— Помнишь, я советовала тебе искать родственников?

— Да, да!

— Я тебе не говорила, что предпринимала со своей стороны некоторые шаги?

— Первый раз слышу.

— Было-было, моя милая! Не говорила потому, что боялась сглазить. Я обратилась к одному режиссеру, чья родственница работала в Инюрколлегии.

— И каков результат?

— К сожалению, никакого! Но я тебе скажу так: Господь сам одаривает того, кого считает достойным.

Она помолчала и добавила:

— А бывает и наоборот.

— Как поживает Олег Александрович?

— Скрипит понемногу.

Я улыбнулась.

«Надо же, какой она нашла точный глагол — скрипит!»

— Последнее время Олег стал брюзгой, — продолжила Татьяна Леонидовна. — Все ему не так, все не этак! Я, конечно, его жалею, но и тебя понять могу. Олег нагоняет такой пессимизм, что впору лечь и умереть. А жить с подобными мыслями нельзя! Мне и врачи говорили: «Постарайтесь общаться только с теми, кто физически и психически здоров».

— Вы думаете, у него — проблемы?

— Нет, нет! Ты меня неправильно поняла! Слава Богу, Олег здоров, но…

«Очевидно, ей неловко говорить, что сын — мрачный, нелюдимый человек, а с возрастом эти качества только усилились».

— Вы извините, Татьяна Леонидовна, мне должны позвонить.

— Поняла, поняла, дорогая! Еще только пару слов. Олег говорил, что забыл у тебя какие-то бумаги. Не Бог весть какие важные, но…

«Вот почему она позвонила!»

— Что за проблема! Пусть заходит.

— Дело в том, что он уже заходил, но у тебя другие замки!

— Совершенно верно! У меня был ремонт, заодно поменяли и дверь.

— Когда ты бываешь дома?

— Сложно сказать. Я весь день в бегах, ведь у меня в этом году выпуск. Могу сказать точно — двадцать пятого до обеда буду дома.

— Рада была поговорить! Береги себя!

— Постараюсь. До свидания, Татьяна Леонидовна.

— До свидания, Риточка!

«Зачем я сказала про двадцать пятое? — Я положила трубку на место. — Впрочем, маловероятно, что Олег сможет прийти в первой половине дня».

Глава 3

Пять дней до выпускного вечера я безвылазно сидела в лицее. Надо было оформить актовый зал, заполнить аттестаты, обговорить с родителями порядок вручения подарков и цветов, продумать прочие атрибуты праздника. К тому же, мы с Нютой редактировали сценарий выпускного вечера, подбирали музыку, вылавливали учителей на репетиции, подписывали похвальные листы и грамоты.

В результате времени для себя практически не оставалось.

Я позвонила Ляльке и договорилась с ней, что двадцать пятого утром она сделает мне парадное личико и проконтролирует экипировку.

Лялька явилась в девять утра и, посмотрев на меня, вынесла приговор:

— Никуда не годишься!

— Что, совсем плохо?

— Бледная очень! — коротко ответила Лялька. — Но это не проблема.

Она достала внушительную косметичку и стала раскладывать баночки, тюбики, флакончики и кисточки.

— Сейчас увидишь работу мастера, — любовно разглядывая свое хозяйство, добавила она.

Лялька посадила меня лицом к окну и стала наносить на лицо крем. Я ощущала ее легкие прикосновения, слышала напряженное дыхание, ловила оценивающие взгляды. Она то подходила ко мне, то отодвигалась к окну.

«Вот почему Лялька так эффектно выглядит! Наверное, в ней — нераскрытый талант художника».

— Самое трудное сделала!

Лялька оглядела меня со всех сторон и протянула зеркало.

— Посмотри!

Я взглянула на себя и пришла в ужас. В зеркале отражалась фарфоровая маска.

— Ну как?

— По-моему, ужасно!

— Кто бы говорил! — возмутилась Лялька и отобрала зеркало. — Классная работа!

Она недовольно нахмурила брови и стала готовиться к следующему этапу. Ее губы обиженно вытянулись, а пальцы перебирали карандаши и коробочки с тенями.

— Ты когда-нибудь видела, как пишут картины?

Лялька осторожно провела по моим бровям чуть влажной кисточкой.

— Нет.

— Художники сначала грунтуют холст, а затем наносят рисунок.

Лялька взяла тонкий серо-зеленый карандаш и провела им по контуру глаз.

— Главное, не делать резких и ярких линий — они старят. Линии должны быть притушенными, слегка размытыми. Это все равно как игра теней.

Зажав в руке три тюбика с помадой, она стала подбирать подходящий цвет.

— Знаешь Мерилин Монро?

Я кивнула.

— Так вот, без макияжа она была блеклой, неинтересной женщиной. Однако стоило ей подкрасить губы, нанести на глаза голубоватые тени, и она преображалась. Кстати, к губам Монро относилась очень серьезно. Она пользовалась тремя контурными карандашами и несколькими оттенками губной помады.

Лялька мазнула по губам жидкой помадой и продолжила маленькую лекцию:

— Если в центр губ положить небольшой светлый мазок, губы станут более пухлыми.

Продолжая комментировать свои действия, она принялась за ресницы.

— Сейчас с косметикой — никаких проблем. Даже для коротких ресниц нашли выход. Достаточно нанести специальную тушь, и ресницы удлиняются в два раза. Смотри!

Лялька опять протянула зеркало и, увидев мое восхищенное лицо, скромно отошла в сторону.

— Волшебница! — воскликнула я. — Ты — просто волшебница! Никогда не думала, что могу так выглядеть!

— Жаль, фотоаппарата под рукой нет. Можно было бы сделать фотографии — до и после.

Я продолжала любоваться собой. Лицо было похоже на раннее утро, зеленые глаза в обрамлении длинных ресниц напоминали проснувшийся лес, губы — нераспустившиеся розы, легкий румянец на щеках казался полоской зари.

— Теперь займемся волосами.

Лялька достала фен и принялась за укладку.

— Только прошу тебя, — прокричала она сквозь гудение фена, — постарайся ничего не есть. Сама понимаешь, помада сотрется.

Ради того, чтобы выглядеть как сейчас, я готова была не есть, не пить и не спать.

— Конечно, я тебе дам помаду и карандаши. Если глаза и губы «поплывут», сама подкрасишь. Но только смотри, никаких слез! Поняла?

Как обойтись без слез на выпускном вечере, я не знала. Однако такое лицо ко многому обязывало, и я дала обещание — сдерживать эмоции из последних сил.

— Волосы лежат хорошо! — с одобрением сказала Лялька. — Теперь — наряд.

Она устремилась к гардеробу и стала разглядывать его содержимое.

— Хорошо, что мы с тобой раньше кое-что прикупили, а то выбирать было бы не из чего. Разве что подарок Олега Александровича, черный костюм.

Я посмотрела в гардероб. Костюм производил впечатление монашки, окруженной яркими нарядными девушками.

— Пожалуй, возьмем вот это.

Лялька достала серое длинное платье.

— Надевай!

Платье было легким, открытым, с тонкими бретелями. Шелковистый трикотаж струился по телу и напоминал ткань, из которой шьют костюмы киногероев.

— Посмотри, как преобразилась! — воскликнула Лялька. — Час назад была похожа на тину, а теперь — романтическая красавица!

Я взглянула в зеркало. Конечно, красавица — это сильно сказано, но глаза, кожа, волосы настолько изменились, что оставалось только удивляться.

— Плохо то, что к этому платью нет туфель и манто.

— С ума сошла! — воскликнула я. — Какое манто! Я же иду не на королевский прием, а на выпускной вечер!

— Туфли мы, конечно, найдем, — не слушая меня, продолжала размышлять Лялька, — а манто заменит маленький пиджачок-болеро.

— Такого у меня нет!

— Расслабься, сейчас принесу.

Через минуту Лялька вернулась с коробкой и блестящим пакетом.

— Хорошо, что размер ноги у нас одинаковый, — сказала она и вытащила из коробки серебристые босоножки.

— Примерь!

Я надела босоножки и почувствовала, как плечи распрямились, голова откинулась назад, а спина выпрямилась.

— Что значит обувь! — Лялька одобрительно цокнула. — Я уже давно поняла: обувь, руки, прическа — вот три причины женского очарования.

— А лицо?

— Лицо — это то, что дано от природы, но если женщина идеально причесана, обута, с маникюром на руках, — так или иначе, она привлечет внимание.

— Чье же внимание привлекать на выпускном? Там — только дети и учителя.

— Неважно! Главное, увидев тебя, все присутствующие ощутят праздник.

Лялька накинула мне сшитый из мелкой черной сетки пиджачок-болеро и добавила:

— Ничего лишнего — абсолютная гармония!

— Ты — удивительная женщина! Теперь представляю, как проявляются твои дизайнерские способности.

— Может быть, некоторым я и кажусь вертихвосткой, но внутри себя ощущаю удивительный порядок. Правда, этого никто, кроме Лопушка, не видит, поэтому и считают меня обычной тряпичницей.

Она отстранилась и, посмотрев на фотографию Дмитрия Павловича, стоявшую на стеллаже, добавила:

— Могу тебе признаться, он был одним из немногих, кто сумел разглядеть во мне настоящую суть.

— Дедушка был мудр. К тому же, тонкий ценитель прекрасного. Он всегда восхищался твоей женственностью.

— Знаю, — вздохнула Лялька. — Именно поэтому с ним было так хорошо! Дмитрий Павлович смотрел на женщину, как на загадку, дополняющую и украшающую жизнь.

Мы помолчали. Я стояла во всем блеске праздничного «прикида», как сказали бы мои дети, и думала о том, что Лялькины слова — это тоже память. Память о дедушке.

— Все! Пора на работу!

Лялька собрала вещи и направилась к двери.

— Желаю хорошего вечера!

— Спасибо!

— Не забудь накинуть плащ. Вечером — нежарко, к тому же для будничной, серой Москвы ты выглядишь слишком нарядной.

— Возьму такси.

— Правильно!

Лялька остановилась посреди коридора и еще раз оглядела меня.

— Все-таки три месяца знакомства с Дмитрием Павловичем не прошли даром, — добавила она и, послав воздушный поцелуй, скрылась в своей квартире.

Я закрыла дверь и в который раз посмотрела на себя в зеркало.

«Лялькина роль — играть бодрячку. Она эту роль выбрала и с ней успешно справляется. Своего рода — защитная маска. А дома ее видят такой, какая она есть. Видят и любят. Не пойму, зачем она надевает маску при мне?»

Звонок в дверь, и вопрос повис в воздухе.

«Наверное, что-нибудь забыла».

Открыв дверь, я отступила назад. Передо мной стоял Олег Александрович. Он рассматривал меня, и в его небольших глазах отражались растерянность и недоумение. Последнее проявлялось сильнее всего, и, как в прежние времена, я ощутила желание объясниться и оправдаться. Однако, поколебавшись, пересилила себя и сказала:

— Не ожидала.

— Мне нужно кое-что забрать.

— Проходи.

Я с интересом посмотрела на бывшего мужа. Светлый летний костюм, коричневые ботинки, черный портфель. Подбородок несколько тяжеловат, волосы — с заметной сединой, под глазами наметились дряблые мешочки, руки — белые, холеные, не знающие физического труда. Настоящий начальник! Опытный, зрелый. И в то же время от комплексов никуда не уйдешь! Видимо, что-то не получалось, что-то постоянно мучило и грызло. Выражение его лица напоминало гримасы пациентов стоматологических поликлиник. Так и вижу: они сидят перед кабинетом, а на лицах — страх, боль и чуткое внимание к звукам, доносящимся из-за дверей.

— Давненько здесь не был, — заходя в квартиру, сказал Олег Александрович.

Он огляделся, и его лицо сморщилось.

— Шикарно живешь! Интересно узнать, на какие доходы?

Никогда не видела налоговых инспекторов, но мне кажется, если они что-то спрашивают, то именно таким тоном.

— Имеешь в виду ремонт?

— Тут не только ремонт, но и новая мебель! И не дешевая, замечу!

— Хочешь кофе?

— Не откажусь.

Я отправилась на кухню и включила кофеварку.

«Интересно знать, что передала ему Татьяна Леонидовна? Такое впечатление, что она не сказала про дедушку».

— Видимо, у тебя богатый спонсор, — предположил Олег Александрович, заходя в кухню. — Думаю, такой ремонт стоил около десяти тысяч долларов. Плюс — мебель…

Он опять сморщился.

— Все это профинансировала «подруга»?

— Не угадал, — ставя чашку, ответила я.

— Судя по запаху, и кофе — другой.

— Жизнь не стоит на месте.

— Здесь ты права.

Олег Александрович сел в кресло и перевел на меня взгляд.

— Хочется сделать тебе комплимент.

— Что же мешает? Сделай.

Он поперхнулся и, достав безукоризненно чистый платок, вытер губы.

— Складывается впечатление, что ты побывала в руках опытного массажиста, косметолога и парикмахера, — справившись с кашлем, сказал Олег Александрович.

— В таком случае комплимент не мне.

— И разговаривать стала по-другому.

— За эти полгода я много поняла.

— Что же ты поняла?

— Что такое любовь, семья…

Олег Александрович поставил недопитую чашку и зло прищурился.

— А раньше у тебя не было семьи?

Он запнулся и добавил:

— И любви.

— Думаю, нет! Вместо них была фикция.

— Фикция? Помнится, ты часто употребляла слова, не понимая их значений.

— Тебе это казалось. Как филолог, я обязана понимать значение слов. А что касается слова «фикция», то оно для нашей семьи — подходило. Разве не так? Ведь фикция — это несуществующий.

— Вот как?

— Надо признаться, нам так и не удалось создать семью. Про любовь я говорить не хочу!

— Почему же?

— Олег, не обманывай себя! Неужели ты веришь, что в нашем случае была любовь?

— Мне казалось, что да. По-моему, ты меня любила, да и я был к тебе очень привязан.

«Вот оно что! Настоящий Нарцисс! Важно, чтобы любили только его».

— Придется тебя разочаровать! Насколько понимаю, я принимала за любовь восхищение перед эрудицией. Согласись, это разные понятия?

— Значит, теперь ты познала самую, что ни на есть, настоящую любовь!

В голосе Олега Александровича зазвенели знакомые колючие нотки.

— И да и нет. У меня появился человек, который любил и заботился обо мне.

— Почему же так грустно? К тому же в прошедшем времени. Ты что? Надоела своему любовнику?

— Олег, честно скажу: твоя недоброжелательность меня больше не трогает. Что касается прошедшего времени… Человек, который меня любил, умер.

— Умер?

Олег Александрович удивленно поднял брови, и через мгновение по его узким губам заскользила ядовитая усмешка.

— Ловкая, оказывается, женщина! А я даже не подозревал! Вытряхнула по максимуму, а теперь говоришь: «Умер».

— Думай что хочешь!

Я так отвыкла от подозрительности, которую распространял вокруг себя Олег, что почувствовала необходимость впустить в кухню свежий воздух.

«Зачем ему что-то объяснять? Он всегда жил в состоянии борьбы со всем и вся. Слава богу, в моей жизни его больше нет. Лялька права, я изменилась. По-видимому, появилось ощущение внутренней свободы. Не хочу никому служить, не собираюсь доказывать, что я — хорошая. Хватит! «Долго на цыпочках не простоишь», — говорила бабушка и была права. Надо стоять на полной ступне, и пусть тебя принимают такой, какая есть».

В подтверждение этой мысли я пошевелила пальцами ног, сжатых парадными Лялькиными босоножками, и усмехнулась.

«А ведь сейчас я — на цыпочках. Правда, по другой причине. Мои пятки подпирают очаровательные тонкие каблучки».

Я открыла окно и высунулась наружу. Около подъезда стояла небольшая машина, рядом — молодая женщина лет тридцати. Словно почувствовав взгляд, женщина подняла голову, и наши глаза встретились.

«Забыла вызвать такси!» — пронеслась мысль.

Я резко отпрянула от окна и взяла телефонную трубку.

— Такси? Будьте любезны, запишите мой номер телефона. Хотела бы заказать машину на тринадцать часов. Что? Нет не надо бизнес-класс. Куда поедем? Недалеко, по центральному району. Да, расценки знаю. Адрес? Диктую.

Я продиктовала адрес и повернулась к Олегу Александровичу.

— Извини, мне надо собираться.

— Куда-то собралась?

— Тебя это не касается! По-моему, ты хотел забрать какие-то бумаги.

— Как я в тебе ошибался! Думал…

— Олег, я знаю, что ты обо мне думал; догадываюсь, о чем думаешь теперь. Для меня наша с тобой жизнь ушла в прошлое. Не надо ничего ворошить, ничего обсуждать. У тебя — свои дела, у меня — свои. Теперь мы — абсолютно чужие люди. Может быть, мои слова звучат резко, но это так.

Олег Александрович попытался изобразить презрительность, но, честное слово, у него это не получилось. Высокомерный взгляд не мог спрятать растерянность, за которой в свою очередь скрывалось отчаяние.

«Наверное, от моих слов — ему больно. А может быть, он меня любил?»

— В ящиках стола я еще не разбиралась. Там — все твои бумаги.

Олег Александрович вышел из кухни и направился в спальню. Я вспомнила ком из одеяла, пустое место на компьютерном столе, валяющиеся по квартире пакеты.

«Зачем он увез компьютер? Спросить? Да ну его! Что это изменит? И вообще… Ненужные разговоры, лишние эмоции. Теперь, наверное, смотрит на мой ноутбук. Думаю, в голове появились новые предположения. Да уж, можно себе представить! Сцепились со старыми мыслями в клубок и жужжат: «Греховна, фальшива, лицемерна, расчетлива».

Я услышала шаги и обернулась. Олег Александрович зашел на кухню и, покопавшись в кармане, вынул связку ключей. Положив их на стол, он взял сумку, набитую бумагами, и молча вышел.

— Прощай! — крикнула я.

— Прощай! — ответил он сквозь зубы.

Я подошла к столу и взяла ключи.

«Как в кино! Они расстались, и ключи — символ общего дома — были выброшены в окно».

Желая подыграть этому сценарию, я подошла к окну и вытянула руку над подоконником. Из подъезда вышел Олег Александрович. Он подошел к маленькой машине и, демонстрируя чувство оскорбленного достоинства, положил на сиденье сумку. Смахнув невидимую грязь, он величественно опустился на переднее место и закрыл дверцу Женщина села за руль, и машина тронулась.

«Нашел себе новую служанку. На сей раз с машиной».

Я подошла к помойному ведру и выбросила ключи.

«Наша совместная жизнь не была поэтичной, поэтому последняя точка должна ей соответствовать».

Глава 4

Начало выпускного вечера было намечено на восемь часов. Мы с Нютой договорились встретиться в лицее в полвторого. Понимая, что меня ждет организационная суета, в лицей я приехала в джинсах и пуловере.

— Ты что? В таком виде и будешь? — ахнула Нюта.

— За кого меня принимаешь? В этом пакете — потрясающий наряд, он лично продуман Лялькой.

— Тогда я спокойна.

Нюта внимательно осмотрела меня и широко улыбнулась.

— Вижу руку мастера! Просто конфетка!

— Извини, конфетку напоминает Адамыч, а мы с тобой — отбивные!

— Как тебе моя прическа?

Только тут я обратила внимание, что непокорные Нютины вихры уложены, губы накрашены, а из-под челки выглядывают две темные дуги.

— Никак в парикмахерской побывала?

— Два часа проторчала! Пришла волосы уложить, а мастер уговорила на маникюр и брови.

Нюта вытянула перед собой пухлые руки и с гордостью посмотрела на ногти.

— Уж не помню, когда в последний раз в парикмахерскую ходила. Наверное, год назад. Дорого и некогда. Да и перед кем красоваться? Перед мальчишками?

— А Адамыч? Разве не мужчина?

— Адамыч — директор! Этим все сказано!

— Понятно. Что же ты сегодня красоту навела?

— Сегодня — святое! Можно сказать, общероссийский праздник. Надо быть при полном параде. Видишь, я даже костюмчик купила. Не бог знает что, но все-таки — обнова!

Нютин костюм состоял из пышной синей юбки в белый горошек и широкой блузы.

— Удачный!

— Нравится?

Нюта сделала танцевальное движение, и приподнявшаяся юбка обнажила ее полные ноги.

— Мама тоже сказала: «Хороший костюм, строгий и нарядный».

— А туфли? Лялька говорит, что главное для женщины — прическа, руки и обувь.

— Мало ли что она говорит! У Ляльки ноги от шеи растут, а на мои култышки нормальной обуви не купишь. К тому же, не выдержу я на каблуках, свалюсь и расплывусь, как квашня.

— Нют, что ты говоришь? Какая квашня? Ты — не квашня, а аппетитная булочка! Не то что я.

— Скажешь тоже! Булочка!

— Девочки! — послышался мурлыкающий голос. — У меня сегодня вся надежда — на вас!

Адамыч выкатился из-за угла и остановился. На нем был парадный костюм, яркий розовый галстук и лакированные ботинки.

— Нет слов! — воскликнула Нюта.

Адамыч радостно затряс головой и взял Нюту под руку.

— А вы, Анна Сергеевна, напоминаете сегодня яркий, большой георгин. Очень солидно выглядите!

Он одобрительно посмотрел на Нюту, затем — на меня.

— Маргарита Владимировна, а вы что?

— Не беспокойтесь, Александр Адамович! Скоро я тоже буду походить на георгин. Не большой, конечно, а маленький.

— Буду рад! Вы у нас — провожающая мама!

— Вот именно!

Я развернулась к актовому залу.

— Через час — генеральная репетиция. Не забудьте, Александр Адамович!

— Непременно приду, непременно!

Последующие пять часов мы с Нютой были в гуще подготовительной работы. Только тогда, когда появились выпускники, сопровождаемые эскортом из родителей, бабушек и дедушек, я убежала в кабинет переодеваться.

Выпускной вечер по традиции состоял из двух частей: официальной, проходящей в актовом зале лицея, и банкета. Банкет был заказан в Золотом зале ресторана «Екатерининский дворец». Заранее было оговорено меню, приглашен музыкальный коллектив, заказаны фуршет и фейерверк. На банкет мы предполагали отправиться ближе к полуночи, так как торжественная часть длилась обычно около трех часов.

Мы с Нютой сидели в президиуме и рассматривали выпускников. В этом году было четыре выпускных класса, поэтому предполагалось, что процесс вручения аттестатов затянется. Адамыч говорил уже торжественную речь, родители утирали слезы, фотоаппараты щелкали, видеокамеры работали, выпускники слушали.

Все шло по плану.

— Вы пришли в лицей восьмиклассниками, — говорил Адамыч. — За эти четыре года вы написали сто шестьдесят три контрольных работы…

Аплодисменты.

— Сдали сорок восемь зачетов…

Аплодисменты.

— Съездили в двадцать четыре музея. Прошли практику в музеях-усадьбах и заповедниках. Посетили Францию, Германию, Голландию и Италию. Ходили в походы.

Бурные аплодисменты.

— Ваша параллель удачно вписалась в общий коллектив и продолжила славные традиции лицея. Среди нынешних выпускников есть неоднократные победители окружных, городских…

Адамыч сделал многозначительную паузу и продолжил:

— …российских олимпиад!

Аплодисменты.

— Вы вдохнули в эти старые стены молодую энергию, стали частью нашего лицейского братства!

— Ишь как разошелся! — заметила Нюта. — Никак кто-то из начальства сидит!

— От имени всего педагогического коллектива, — тем временем говорил Адамыч, — я говорю вам — спасибо! Спасибо за то, что хорошо учились! Спасибо за творчество, которое демонстрировали на этой сцене! Спасибо за вашу любовь!

Неожиданно Адамыч поклонился.

Бурные, продолжительные аплодисменты.

— Я же тебе говорила: Адамыч — артист! Может выступать перед любой аудиторией. А это, дорогая моя, — талант! Причем, замечу ради объективности, — наш директор говорит складно и всегда по существу.

— И что похвально, — подключилась я, — всегда без шпаргалки.

— Среди нынешних выпускников — восемь золотых медалистов, пятнадцать серебряных медалистов…

Зал встал.

— Впечатляет! — заметила я.

— Что хорошо, то хорошо! Не спорю. Честное слово, когда Адамыч выступает, я готова простить ему все! — Нюта от всей души хлопала в ладоши и улыбалась. — Готова простить мелкие пакости, которые он так виртуозно подстраивает; подглядывание, неуместные реплики в мой адрес.

— Ты имеешь в виду — георгин?

— Хоть бы и так! Надо же такое придумать!

— А мне показалось, это — комплимент. Может быть, он — твой тайный поклонник!

— Типун тебе на язык! Поклонник! Да я мужиков на пушечный выстрел не подпущу! Мне одного хватило. После него у меня на всех представителей этого пола — аллергия.

— Ой ли? А как же Тимошка и Антошка?

— Да ну тебя!

Нюта засмеялась и тяжело села на стул.

— Постояли и хватит.

— Рад вам сообщить, что в наш лицей прибыли гости.

Адамыч засветился и повернулся в сторону кулис. Оттуда в сопровождении завуча стали выходить незнакомые нам люди.

— Представитель Департамента образования города Москвы, заместитель префекта Центрального округа, начальник Управы муниципального района!

Адамыч сердечно пожал руки гостям и усадил их рядом с собой.

— Слово предоставляется…

Речи понеслись одна за другой. Мы с Нютой знали: в этих речах — ничего интересного. Гости есть гости. Они не работали в лицее, не стояли перед учениками множество уроков подряд, не утешали, не ругали, не хвалили, не болели за них. Словом, эти уважаемые господа не прожили с ними целых четыре года. Вот когда будут выступать учителя, тогда все потянутся за платками. А все почему? Потому что будут найдены такие сердечные слова, что впору уткнуться кому-нибудь в плечо, чтобы никто не видел мокрых глаз и распухшего от слез носа.

Тем временем выступления закончились, и началось торжественное вручение аттестатов. Сначала аттестаты вручали выпускникам одиннадцатого «А» класса, затем на сцену стали выходить «бэшки». В этом незабываемом действии мы с Нютой принимали самое живое участие.

Первой на сцену поднялась Анечка Соловьева. Она была похожа на невесту. Белое, отделанное гипюром платье плотно облегало тоненькую фигуру и расширялось от талии пышным колоколом. Волосы собраны в замысловатую прическу, на руках — атласные перчатки. Анечка подошла к Адамычу, тот вручил ей золотую медаль и подарки от городского Департамента образования. Затем она направилась ко мне. Я вложила в ее тонкие пальчики аттестат, и девочка кинулась мне на шею. Зал стал аплодировать, а Анечка зашептала в самое ухо:

— Маргарита Владимировна, миленькая! Я не хочу уходить!

Рыдания стали подниматься из нутра к горлу, и я сдавленно проговорила:

— Мы с тобой не будем плакать, правда? Ты всегда сможешь прийти ко мне.

— Так грустно!

— Обещаю, этот выпускной — не прощание. У нас просто заканчивается один этап и начинается другой. Поняла? Теперь мы — не учитель — ученица, а друзья. Ну же, улыбнись! Смотри, тебя снимают на камеру.

Аня шмыгнула, повернулась к залу и помахала рукой. На сцену легко вспрыгнул ее отец и преподнес мне букет белых роз.

— Спасибо! — от души сказал он и крепко пожал мне руку.

Анечка уже стояла около Нюты и получала подарки от родительского комитета. Затем она перешла к секретарю, следившему за тем, чтобы в Книге учета была подпись владельца аттестата.

Мне приходилось одновременно выдавать аттестаты, говорить напутственные слова, шутить, улыбаться, позировать перед камерами. От улыбки, не сходившей с лица, губы стали слегка подрагивать.

— Смотри, не разревись! — тревожно поглядывая на меня, сказала Нюта. — Нам еще всю ночь прыгать.

— Держусь изо всех сил.

На сцену вышел Саша Гламуров. Он подошел ко мне и, осторожно взяв мою руку, поцеловал.

— Мы восхищаемся вами, Маргарита Владимировна. Вы — самая красивая!

Он на мгновение запнулся и добавил:

— И самая душевная!

Предательская слеза поползла по щеке, но тут откуда-то сверху послышался голос Ляльки: «Только не плакать!»

Я неловко прижала Сашу к себе и, как маленький ребенок, шмыгнула.

Началось вручение аттестатов выпускникам других классов, и для нас с Нютой наступил перерыв. Мы незаметно вышли за кулисы и плавно просочились в костюмерную.

— Не могу! — воскликнула Нюта. — Трогательно до слез! Какой год выпускаем, а привыкнуть невозможно.

Я слушала и молчала. У меня внутри дрожал каждый нерв, и знакомый стук колес твердил: «Ушли, ушли, ушли!»

— Ты меня слышишь?

— Да.

— Ничего ты не слышишь! Опять в себя погружаешься.

Нюта подошла к окну и выглянула наружу.

— Сколько машин! Все подъездные пути заставлены. И в основном — иномарки. Да, девочка моя, родители наших детей — люди не бедные!

— Поменяй тему, — сказала я. — Эта не подходит для праздника.

— Ты права!

Нюта полюбовалась на себя в зеркало и энергично повернулась ко мне.

— Хватит киснуть! Давай лучше проверим реквизит. Думаю, через полчаса нам выступать.

Сказать, что выступления учителей ждали, — значит ничего не сказать. В нашем лицее существовало много традиций, но учителя на сцене — это особый разговор. По традиции учителя давали концерты три раза в год. В конце сентября выступление предназначалось для учащихся, поступивших в лицей. Оно проходило после посвящения восьмиклассников в лицеисты. Второй выход был приурочен к Новому году. Это выступление вписывалось в общую программу праздника и включало в себя или сценку из лицейской жизни, или новогоднюю сказку. Третье выступление было прощальным приветом тем, кто четыре года жил напряженной лицейской жизнью, а теперь уходил из родных стен в жизнь, новую и неизвестную.

Прощальное выступление завершало торжественную часть и, наверное, было той пробкой, которая, выскакивая из бутылки, снимает напряжение и вызывает у присутствующих мысль: наконец-то начинается настоящий праздник.

Обычно сценарий готовился за два месяца до выпускного вечера. Он редактировался, дополнялся и переписывался. Учителя, умеющие петь и шутить, собирались на несколько репетиций, где пытались войти в предназначенную им роль. Не всегда получалось все сразу, однако час выступления приближался, и все, задействованные в концерте, на последнюю репетицию выходили в полной боевой готовности. Очевидно помогал многолетний опыт, а также спетость и некоторая спитость нашего непростого коллектива.

Я не случайно говорю «некоторая спитость». Разумеется, на работе учителя не пьют никогда. Исключение составляет выпускной вечер. Здесь уже никто и ничто не мешает слегка выпить и расслабиться после напряженного учебного года. Экзамены закончились, детей мы аттестовали, документы об окончании лицея выдали, и то, что происходит после торжественной части, никакого отношения к учебному и воспитательному процессу не имеет.

Чтобы снять нервное напряжение, за десять минут до выступления учителя традиционно закрывались в костюмерной и выпивали по рюмке коньяку. Когда звучал сигнал к выходу, коньяк уже начинал действовать. Как правило, никаких сбоев в процессе выступления не было, и еще долго в актовом зале слышались аплодисменты, а учителя принимали персональные комплименты от выпускников и их родителей.

Эти моменты были в нашей жизни особенными: они давали почувствовать, что артистизм — неотъемлемая часть педагогического мастерства. Уверяю, это не праздные слова! Как показывает опыт, завоевать внимание и расположение детей непросто. Для этого надо обладать многими качествами, главные из которых — блестящее знание предмета и артистизм.

Так как литературу в одиннадцатых классах преподавали мы с Нютой, нам и поручили написать сценарий. К слову сказать, и предыдущие сценарии писали тоже мы. В силу известных обстоятельств нам не удалось приступить к этой работе заранее, поэтому сценарий писался наскоро и редактировался в последние дни. Несмотря на его несовершенство, мы выступили удачно и сорвали взрыв бурных оваций.

По нашим с Нютой задумкам учителя должны были одеться в легкомысленные короткие юбочки и яркие футболки. Футболки были принесены из дому, а юбки нам сшила уборщица Анна Борисовна. Заранее было куплено розовое полотно, и Анна Борисовна, не мудрствуя, разрезала его на длинные прямоугольники. Затем она соединила ткань с двух сторон и собрала ее на широкую резинку. Отдавая дань габаритам Нюты, для нее была сшита юбка особая: длинная и практически прямая.

Ведущим концерта был назначен Адамыч. Так как его роль не требовала специального костюма, он остался в черных брюках, белой рубашке и розовом галстуке.

Занавес поднялся, под рукоплескания зала Адамыч вышел на сцену и начал:

— Сегодня в нашем лицее с единственной гастролью выступит популярный песенный коллектив «Розовые пташки». Встречайте!!!

Зазвучала музыка, учителя выскочили на сцену, и раздался восторженный рев. Согласитесь, не часто можно увидеть собственных учителей в немыслимых, коротких юбках. К тому же те, кто еще несколько дней назад принимал экзамены, теперь прыгали, скакали и, с точки зрения педагогической этики, вели себя очень легкомысленно. На сцене было только два солидных человека: они, широко раскинув руки, приветливо смотрели в зал и посылали воздушные поцелуи. Этими людьми, конечно, были Адамыч и Нюта.

Если Адамыч, старательно исполнявший роль конферансье, все-таки воспринимался как директор, то Нюта походила на патронессу, выведшую на сцену своих желторотых подопечных. Ее жесты взывали к снисхождению и словно говорили: «Не судите строго, что с них взять! Молоды еще, несолидны!»

Вступительная мелодия, и, узнав «Фабрику звезд», ребята стали неистово хлопать. Мы подлетели к микрофонам и запели.

Нет смысла пересказывать выступление, его надо видеть. Как и все подобные мероприятия, оно включало в себя нюансы, характерные именно для лицея, а в песнях было все то, что составляло закулисную часть нашей жизни.

Мы пели, плясали, изображали, дурачились, и каждый наш шаг сопровождался овациями. Подобные выступления для выпускников были дороже, чем концерты приглашенных артистов. В них было свое, родное, выстраданное!

Наконец зазвучали финальные аккорды, учителя в прощальном приветствии подняли вверх руки, и на сцену устремились нарядные мальчишки и девчонки. В этот момент было абсолютное единение учеников и учителей, в этот момент актовый зал стал центром любви, верности, лицейского братства.

Родители смотрели на нас и наверняка завидовали. И было чему! Их дети четыре года жили насыщенной жизнью: с интересными поездками, походами, интеллектуальными марафонами… Но главное, что, несмотря на строгость и требовательность лицейских учителей, и дети, и педагогический коллектив составляли настоящую семью. И это ощущали все приходившие к нам гости.

А дальше были цветы, поцелуи, объятия, слезы и благодарные слова. Затем автобус, фуршет перед «Екатерининским дворцом», обильный ночной ужин, фейерверк, танцы, воспоминания и объяснения в любви…

Солнечные лучи, пробивавшиеся через тяжелые портьеры Золотого зала, возвестили всем, что выпускной вечер и незаметно пролетевшая ночь закончились, и бывшие учащиеся, учителя и родители потянулись к выходу. На пороге ресторана они еще долго не могли расстаться, о чем-то еще говорили, спорили, чему-то смеялись и непонятно почему плакали. Родители провожали ребят до машин и развозили по домам.

Меня подхватил отец Анечки, и, махнув рукой Нюте, садившейся в другую машину, я устало опустилась на переднее сиденье «Ауди».

— А где Анечка?

— Прощается с ребятами. Я вас отвезу и за ней вернусь.

Машина неслась по пустым улицам, я смотрела в окно и думала:

«Вот уже четвертый раз заканчиваю одиннадцатый класс: первый — в семнадцать лет, второй — в двадцать восемь, третий — в тридцать три, четвертый — в тридцать семь. Сколько выпусков — впереди? И будут ли они вообще?»

Я знала, что одиннадцатый «Б» меня не забудет. Ребята будут звонить, приходить, раз в год мы обязательно будем собираться у меня дома. Но это уже будут другие встречи, другие взаимоотношения, другие разговоры, В этих разговорах появятся новые оттенки, новые нотки, новые темы. В них, безусловно, будут присутствовать воспоминания, и вопрос «А помнишь?» не раз прервет рассказы о замужестве, детях, работе. Первое время нам будет не хватать друг друга, затем настоящее поглотит прошлое, и мы разойдемся в разные стороны.

Однако у нас всегда будет точка, где время от времени наши дороги обязательно сойдутся. И эта точка — лицей. В этом слегка старомодном здании осталось детство, которое еще долго будет смотреть с фотографий, развешанных на стендах по всему лицею. Однако большая его часть останется в лицейском воздухе и составит особую, невидимую субстанцию, которая будет присутствовать в разговорах, выступлениях, голосах сотен детей, пришедших в лицей. И каждый раз мы, учителя, пытаясь уловить голоса прошлых выпусков, будем напряженно прислушиваться. Однако звонок, топот ног, новые разговоры и проблемы потребуют нашего неустанного внимания, и, вздохнув, мы начнем все сначала.

— Вот и приехали!

Голос Игоря Владимировича вернул в действительность, и я очнулась.

— Устали? — с сочувствием спросил он.

— Нет, просто задумалась. Грустно после выпускного вечера возвращаться домой. Кажется, из жизни ушло что-то хорошее и бесконечно родное.

Игорь Владимирович кивнул и, устремив на меня большие глаза, по-мальчишески улыбнулся и сказал:

— Я сегодня первый раз смотрел выступление учителей. И знаете, глядя на вас, стоящих на сцене в трогательных розовых юбках, я подумал: «Как жалко, что у меня не было таких учителей!»

Он помолчал и добавил:

— Наверное, именно вы — по-настоящему счастливые люди!

— Насчет первой мысли — не возражаю, а вторая пришла к вам из-за эйфории праздника, — заметила я.

— Вы меня не поняли! Я имел в виду то, что вы работаете в особой среде, еще не испорченной.

— Пожалуй, с этим утверждением соглашусь. Мне оно тоже приходило в голову. Может быть, именно поэтому я и задержалась в лицее. А что касается учителей, скажу вам так: большинство из них — одинокие люди.

— Почему?

— Наверное, это связано с тем, что школа поглощает человека, и близкие люди не выдерживают напряжения.

— Напряжения?

— Сразу видно, как далеки вы от школьных проблем, — устало улыбнулась я. — Работа с детьми делает человека или неврастеником, или заставляет задержаться в детстве.

— Неврастеники бывают не только в школах, — заметил Игорь Владимирович. — А что касается детства… По-моему, решать детские проблемы гораздо интересней, чем проблемы взрослых.

— Трудно сказать…

— Так или иначе, вы — настоящие герои!

— Куда там!

Я потянулась к ручке. Игорь Владимирович выскочил из машины, помог мне выйти и собрать с заднего сиденья огромный букет подаренных мне Цветов. Проводив до подъезда, прощаясь, сказал:

— Спасибо вам за Анюту! Мне кажется, после матери — вы для нее самый близкий человек.

Я не нашлась что ответить, поэтому помахала розами и сказала:

— До свидания!

— До свидания! Приходите к нам в гости.

— Обязательно!

Я вошла в квартиру и с облегчением вздохнула.

«Трудно все-таки общаться с мужчинами!»

Расставив цветы по вазам, я уселась на пол и положила перед собой дневник. Внутренний голос шептал мне, что это последний выпускной. Взяв ручку, я посмотрела на утреннее солнце и написала:

26 июня. 7 часов утра. Выпустила в жизнь 11 «Б» класс. Тоскую. На выпускном вечере выглядела превосходно. Вела себя соответственно. С данного момента пребываю в очередном отпуске.

Глава 5

В Париж я приехала второго июля. Не знаю почему, но о дате приезда я не сообщила ни господину Анно, ни Морису.

В аэропорту я взяла такси и, сев рядом с водителем, стала задумчиво смотреть в окно. Мимо проносился пригород, а я вспоминала маленький желтый «Пежо» и франтоватого водителя в шапке-ушанке.

— Мадам первый раз в Париже? — спросил таксист.

— Второй.

— В какую гостиницу едем?

— У меня в городе квартира.

Он покосился в мою сторону и промолчал.

— Квартира на бульваре Хаусманн, — добавила я.

— Хороший район.

Некоторое время мы ехали молча. Я вновь открывала для себя Париж, а таксист, вероятно, пытался понять, как можно иметь квартиру в Париже, если приехал сюда второй раз.

— Мадам русская?

— Да, я из Москвы.

— Тогда все понятно, — улыбнулся он. — Мадам — новая русская!

Говорить об этом не хотелось. Пожав плечами, я загадочно покачала головой.

— Говорят, в России проблемы, — продолжал он. — А я что-то этих проблем не вижу. Русские едут с такими деньгами, что нам и не снились. Покупают дома, квартиры. Обедают в дорогих ресторанах. Платят хорошие чаевые. Если бы были проблемы, Париж не был заполнен русскими.

— Не все так просто, — отозвалась я. — Долгое время у нас не было возможностей ездить по миру, теперь появились.

— Мадам шутит! Можно ездить, экономя каждую монету, а можно жить в гостинице за тысячу евро в сутки.

Водитель покачал головой.

— И вы думаете, в таких номерах живут немцы или англичане? Нет! Они едут в отели эконом-класса. Вот так-то! А русским хоть бы что! «Вези, говорят, в самый дорогой отель!» А вы говорите «не все так просто». По-моему, у тех, кто тратит тысячи, — деньги шальные. Взять, например, меня. Чтобы заработать восемьдесят евро, я за рулем — десять часов.

«А мне, чтобы заработать восемьдесят евро, надо дать двадцать пять уроков по сорок пять минут каждый».

— Вам неприятно меня слушать?

— Нисколько! Вы, вероятно, давно за рулем, поэтому многое повидали.

— Это точно! Кого только не возил! А вот того, кто второй раз в Париже и едет в свою квартиру, — не припомню.

— Эта квартира — не моя, она принадлежала дедушке. Он здесь родился, а умирать уехал на родину.

— Вот оно что! Тогда понятно. Значит, вы приехали принимать наследство!

«Черт бы его подрал! Втянул меня в бесполезный разговор. И я хороша! Сидела бы и молчала! Кому какое дело, зачем я приехала в Париж?»

Почувствовав мое внутреннее раздражение, он замолчал. Некоторое время царила тишина. Она привела мои мысли в относительный порядок, и они стали медленно разворачиваться в другую сторону.

«Его можно понять. Рабочий день — длинный. В машине только и общения, что с пассажиром. Поговоришь с ним — глядишь, будет что дома рассказать. Думаю, за годы работы таксисты становятся психологами. Тройка фраз — и ясно, какой человек рядом: надменный или разговорчивый, подозрительный или открытый. Если повезет — даст чаевые. Нет — просто так поговорит».

— Сейчас в Париже тяжело! Дышать нечем! — прервал молчание водитель. — Кто мог, уже из города давно уехал. Сидит себе где-нибудь на лужайке и дышит свежим воздухом.

— Ваша семья — за городом?

— Нет! Жена — в Париже. Говорит: «Кто же тебя покормит, когда домой вернешься?» А сын — в армии.

— В Москве тоже душно! Порой даже облака какого-то неестественного цвета.

— Что говорить! Везде одно и то же! Живем как мутанты. К грязному воздуху привыкли, к замороженным продуктам — тоже. Попал бы в Париж мой прадед, тут же концы отдал. А я — ничего. Видно, привык.

«Вот она — общая тема! Здесь уже непонимания не будет. Везде — одно и то же».

Я искоса посмотрела на его измученное морщинистое лицо, темные круги под глазами. Подобное лицо было и у шофера, с которым я ехала в Шереметьево. Наверное, он тоже рассчитывал на чаевые и мечтал о лужайке за городом.

— Моя старуха без меня никуда! — с гордостью сказал таксист, и его лицо просветлело. — Вот уже двадцать пять лет вместе, а по большому счету, и не ссорились никогда.

— Вам повезло!

— Еще как! Жена — мой тыл! Целый день крутишь руль, устаешь как собака, а как подумаешь, что тебя дома ждут, — полегчает. Дом есть дом! Жена и поговорит, и покормит, и бутылочку поставит. Но главное — посочувствует. А человеку и не надо ничего больше!

«Вот еще одна общая тема. Знать бы, что дома ждут, и хорошо!»

Я вздохнула.

«А меня никто не ждет: ни в Москве, ни в Париже, ни в любом другом городе».

— Почти приехали, — сказал он. — Какой ваш дом?

Я назвала адрес и подумала:

«Странно! Еду по Парижу и не радуюсь».

Прислушавшись к себе, я не уловила никаких эмоций. Тихо, спокойно, нет трепетного ожидания, нет чувства связи между мной и Парижем. Почему? Может быть, за прошедшие три месяца ниточка порвалась? Или, потеряв дедушку, я утратила чувство радости?

— Вот и приехали.

— Спасибо!

Я расплатилась и, поколебавшись немного, дала десять евро чаевых.

— Вам донести чемодан? — засуетился шофер.

— Если не трудно.

— Всегда готов услужить очаровательной женщине!

«Как он оживился!» — направляясь к знакомому подъезду, подумала я.

— До свидания, мадам! Приятно было с вами поговорить.

— Счастливого пути!

Я поднялась в квартиру и, поставив чемодан, оглянулась. Все как и было. Вещи стоят, картины висят, платья пылятся в шкафу. А посреди этого великолепия стою я, жалкий потомок князей Лопухиных и Шаховских. У меня нет ни радости оттого, что я в Париже, ни восторга от мысли, что все это богатство — мое, ни гордости за принадлежность к великим княжеским родам.

«Может быть, я просто устала? Так устала, что чувствую — в жилах словно холодная вода с примесью тоски и одиночества».

Два дня я пыталась настроиться с Парижем на одну волну. Как прежде, сидела под сводами собора Нотр-Дам, однако божественной энергетики не чувствовала. Стояла на набережной Сены и не видела реки. Гуляла по саду Тюильри и не ощущала трепета перед многовековой историей. Казалось, что и я, и город погрузились в липкую испарину. Такое состояние мне не нравилось. Пытаясь из него выйти, я заставляла себя идти по новым маршрутам и искать новых впечатлений. Эйфелева башня, Марсово поле, дом Инвалидов, храм Мадлен, дворец Шайо. Душа по-прежнему спала и не хотела отзываться на то, что составляет красоту и славу Парижа.

Измучившись от пустоты, я отправилась в Латинский квартал. Мне захотелось побывать там, где голоса студентов заполняют многочисленные кафе, где под шелест каштанов родители гуляют с детьми. Однако, очутившись в знаменитом квартале, я не увидела ни студентов, ни детей. Лето внесло свои коррективы: студенты разъехались по домам, а дети — за город. Зато я увидела русских туристов, рассматривающих Сорбонну и внимательно слушающих гида.

Меня охватила нарастающая тоска. Возникло непреодолимое желание посмотреть вверх и, глядя на небо, завыть. Между тем, громадная туча нависла над городом и закрыла солнце. Резкий, порывистый ветер, пролетев по тротуарам, поднял клубы пыли. В надежде, что ветер принесет долгожданные перемены, я остановилась посреди улицы и стала ждать.

Пророкотал далекий гром, и ветер завыл громче, радостнее. Первые капли забарабанили по многочисленным тентам, натянутым над террасами кафе. Тело напряглось, и я почувствовала живительную энергию. Она шла сверху — от потемневшего неба, от громадной тучи и от порывистого ветра. Энергия разбудила мои нервы, ум, сердце. Желание выть пропало, и мне захотелось глубоко вздохнуть и, сняв надоевшую обувь, пробежаться по мокрым тротуарам, перекликаясь с ветром и громом.

«Гроза! — с наслаждением подумала я. — То, что мне нужно!»

Туча раскололась надвое, и вырвалась огненная стрела молнии. Раздался Оглушительный треск, и от неожиданности я присела на корточки.

— Мадам! Нельзя стоять под грозой! — крикнул пробегавший мимо мужчина.

Он поднял меня с тротуара и потащил за собой. Мы укрылись в маленьком кафе, и я опустилась на ближайший стул.

— Молния может быть очень опасной, — укоризненно заметил мужчина. — Она убивает любопытных и неосторожных.

Я поблагодарила мужчину и отвернулась. Решив, что мне хочется уединения, он оставил меня одну.

Гром грохотал, не переставая, и потоки дождя заливали окна. День превратился в ночь, а в моей душе — ночь превратилась в день. Мне захотелось выпить вина, ощутить аромат свежемолотого кофе, оглянуться по сторонам. Я подняла руку, и к столику подошел официант. Профессионально улыбнувшись, он протянул мне меню. Я сделала заказ и удовлетворенно хмыкнула. Мысли, пребывавшие до сих пор в одуряющей дремоте, проснулись и от охватившего их возбуждения не могли найти себе места.

«Стихия! Она все ставит на свои места! Минуту назад царила сонная одурь, а теперь город, вымытый и помолодевший, ожил и пришел в себя. Потоки воды смыли пыль, ветер подхватил застоявшуюся энергетику и понес ее прочь. Париж стряхнул накопившиеся пороки и расправил каменные плечи».

Я обедала и смотрела в окно. Дождь еще шел, но молнии уже унеслись в пригород.

«С человеком — так же! Чтобы очнуться, тоже нужна встряска».

С удовольствием отхлебнув кофе, я полезла за сигаретой.

«Вот, например, я. Жила и жила. Как серая мышь! Была норка, в норке — кусок сыра. Туда побежала, сюда. Были проблемы, но какие? Маленькие, ежеминутные! Так бы и прозябала, если бы не Судьба. Она повернула все по-своему и заставила взглянуть на жизнь, как на нечто более сложное и непредсказуемое. Приняв это, я подумала: прежнее не вернется! Будут другие дни… а сейчас — самое что ни на есть настоящее и, находясь на гребне, я переживаю миг, за которым — полная неизвестность».

Я представила волну. Еще чуть-чуть — и волна обрушится. Она понесет к берегу, и будет ясно, что приготовила Судьба.

Свежий воздух привел меня в норму, и, выйдя на мокрую улицу, я опять почувствована Париж.

Вечером я позвонила Морису.

— Вот это сюрприз! — воскликнул он. — Только что о тебе думал!

— Ты за рулем?

Я слышала радио и характерный шум в кабине.

— Да, еду в свою усадьбу. Не представляешь, какая в Париже была гроза! Казалось, небо раскололось на две части и из трещины хлынула небесная река.

— Знаю. Во время грозы я была в Латинском квартале.

— Ты в Париже?

В трубке повисла тишина. Наконец Морис приглушенно выдохнул.

— От неожиданности чуть в кювет не улетел.

— Я приехала два дня назад.

— И не позвонила! Я разворачиваюсь и еду к тебе! — крикнул Морис.

— Нет, нет! Сегодня еще рано!

— Рано? По-моему, скоро ночь.

— Да, — ответила я. — Утру предшествует ночь.

— Не понял! При чем тут утро?

— Ты не мог бы со мной встретиться утром?

— Риточка, я сделаю все, что ты хочешь, — нежно сказал он. — Скажешь ночью, приеду ночью. Скажешь утром, так и будет.

— Спасибо, Морис. А как же твоя работа?

— Работа подождет. Где мы встретимся?

— Если не возражаешь, в Люксембургском саду.

— Чудное место! Во сколько?

— Буду ждать тебя около фонтана в одиннадцать утра.

— Ты, как всегда, оригинальна!

Я почувствовала, что Морис улыбнулся.

— Назначаешь свидание утром.

— Разве плохо?

— Да нет! Даже забавно! Как будто мы — два школьника-подростка.

— Наверное, я еще не отошла от школы.

— Вот за это тебя и люблю.

Сладкая истома пробежала по телу, и я тихо ответила:

— Целую.

— Ты — в Париже! Как я рад!

Глава 6

«Я не заслуживаю такого счастья! — думала я, шагая по дорожке Люксембургского сада. — Такое счастье бывает только в романах».

Я прижалась к Морису и вздохнула. Его бархатные глаза ласково посмотрели на меня, и зело залил новый поток тепла. Казалось, с этим теплом в меня вошло дыхание нагретой земли. Оно подрумянило щеки, приподняло волосы, включило невидимую подсветку в глазах.

— Ты такая хорошенькая! — прошептал Морис. — В твоих глазах отражаются облака и солнечные блики.

Я замерла. Хотелось задержать этот миг, запомнить его, сохранить.

«Это нереально! — проснулась во мне прежняя мысль. — Говорю тебе, здесь что-то не так».

Мысль встрепенулась в потоке тепла, пульсировавшего в голове, и попыталась отвоевать себе необходимое пространство.

«Молчи, прошу тебя! Ты же чувствуешь, мне хорошо!»

«Против поцелуя — не возражаю, — огрызнулась мысль. — Прошу тебя об одном: будь осторожна! Ты же не девочка, в конце концов! Тридцать семь лет! Разве можно так расслабляться!»

«Может быть, тебя устраивает мое одиночество?» — возмутилась я.

«Одиночество меня не устраивает! — стала оправдываться мысль. — Я просто волнуюсь. Кому, как не мне, знать твою доверчивость. Не побоюсь этих слов, но прямо «детский сад», честное слово! Посмотри на Мориса. Кто он такой? Немного француз, немного русский. Хотя что я говорю! Какой он русский? Внук русской эмигрантки! Он же весь пропитан французским гламуром! Бульвары, кафе, шансон, вино, женщины, комплименты! Тем более, по профессии он — гид. А что это значит, не догадываешься? Огромное количество выигрышной информации — это раз! Общение с людьми, приехавшими отдыхать и поглощать эту информацию, — два! И три, если хочешь, — напускное обаяние и множество ничего не значащих слов!»

«Как ты надоела! Сколько я себя помню, ты всегда мне что-то советуешь, чему-то учишь! Складывается впечатление, что в голове, кроме тебя, нет ничего другого. Прямо деспот! Кажется, что ты задвинула в угол все и вся и считаешь себя главным моим советником. Я устала от тебя! Понимаешь, устала! Если не чувствуешь, что мне хорошо, скажу тебе следующее: «Будь добра, исчезни! Дай насладиться этими минутами!».

Я открыла глаза и увидела перед собой губы Мориса. Посреди нижней губы притаилась маленькая симпатичная ямочка. Казалось, в ней сосредоточилась вся чувственность Парижа. Ямочка излучала любовь и страсть, она обещала наслаждение. Это было именно то, чего мне не хватало всю жизнь. Разве могла я прислушиваться к старой мысли, которая только и делала, что внушала:

«Будь осторожна, осмотрительна! Не доверяй своим чувствам!»

«Почему я не должна доверять чувствам? Что в этом плохого? Мне — тридцать семь, а настоящей любви так и не было. А она ходила где-то рядом, касалась своим шлейфом кого угодно, только не меня. Люди, попавшие в ее плен, наслаждались, страдали, возносились до звезд и падали в бездну. А что делала я? Учила языки, античную мифологию, историю русской литературы; сдавала экзамены, поступала в аспирантуру, учила детей. А дальше? Дальше — пресная жизнь с человеком, напичканным математическими формулами».

— Какие удивительные у тебя глаза! — услышала я глухой голос Мориса. — В каждом из них блестит маленькая искорка. Кажется, будто на утреннем небе мерцают две звезды. Они уже готовы уступить место солнцу, но есть еще несколько мгновений. Звезды с любопытством смотрят на просыпающийся мир и говорят друг другу: «Как интересно и как опасно! Можно было бы спуститься, рассмотреть, что происходит на Земле, но… Как-нибудь в другой раз!» Они как будто боятся чего-то.

— Боятся? Чего же им бояться?

— Наверное, новых впечатлений.

Морис провел пальцами по моим ресницам.

— Вот и реснички им помогают. Они образуют надежную защиту от солнечных лучей, от взглядов, от…

Морис замолчал и поцеловал мои глаза: сначала один, затем другой.

— Ты хотел сказать что-то еще.

Я обхватила его за талию и уткнулась в велюровую футболку. Мне было тепло и сладко. Ворсинки футболки щекотали пылавшее лицо и испускали нежный запах амбры.

— Твои ресницы охраняют вход во внутренний мир, — продолжил Морис. — Они, как стражники — заботятся о том, чтобы никто не видел обитателей этой очаровательной головки.

— Кого ты имеешь в виду?

— Как ты похожа на испуганную птичку! — засмеялся Морис и покрыл мое лицо множеством поцелуев. — Кажется, что у тебя постоянно срабатывает инстинкт самосохранения. Каждое слово осмысливается, каждая фраза анализируется.

— Наверное, это профессиональное.

Я опять уткнулась в футболку. Среди благоухающих ворсинок я себя чувствовала, как на летнем лугу: собственное дыхание казалось ласковым ветерком, а пряный запах парфюма походил на запах цветов.

— В этой головке, украшенной дивными светлыми волосами, прячется множество собственных мыслей, — тихо сказал Морис, наклонившись к моему уху.

Он раздвинул прядь волос и зашептал:

— Эти мысли хотят быть самостоятельными, но управляет ими одна старушка, мудрая и опытная. Она очень осторожна. Главной ее заботой являются мораль и нравственность. Да и как иначе! Молодая женщина так уязвима! Кто, как не сторож, может ее уберечь! А соблазны все ближе и ближе! Они не стоят на месте, они работают! Работают денно и нощно! Вот подготовили площадку, вот — распахали, вот — засеяли семена. Соблазны терпеливо ждут. Один росточек, другой, третий. Теперь уже можно не прятаться за словами, теперь надо действовать: быстро и решительно. Соблазны подхватывают свою жертву и окунают ее в океан страсти.

Я вздрогнула и невольно отстранилась от Мориса.

«Опять! Опять он проник в мою голову! Кто он на самом деле?»

Но Морис с хохотом подхватил меня под мышки и закружил вокруг себя.

— Мы испугались! — закричал он. — Помогите! Нам не знакомо слово «страсть», оно пугает нас! В нем столько дьявольских нюансов! Как страшно, ведь страсть может разрушить безгрешную Душу!

Морис двигался по дорожке и кружил меня, как вихрь. Моя юбка развевалась, волосы лезли в лицо, в голове стучало: «Страсть, страсть, страсть!»

— Ну как? Как теперь?

— Морис! — выдохнула я с нежностью.

— Девочка моя! Маришка!

Он опустил меня, в его глазах был вопрос: «Ты — моя?»

Я откинула голову и посмотрела на небо. Что я хотела увидеть в бледной синеве с серыми слоистыми облаками? Какой ожидала знак? Не знаю. Мое движение было непроизвольным.

Подняв голову, я беззвучно спросила: «Что это? Подарок или…»

И словно услышав мой вопрос, среди серой пелены появился просвет. Из него блеснул луч солнца и тут же исчез.

— Морис! — повторила я.

Его глаза напоминали водоворот: темная спираль неслась от края радужной оболочки и пропадала в зрачке. Зрачок походил на воронку, он затягивал, подчинял и лишал воли. Казалось, что загадочная, магнетическая сила подхватила мою душу и, вынув из тела, понесла ее в бездонный омут.

— Морис! — теперь уже простонала я, и этот стон был ему ответом.

Он почувствовал свою власть, почувствовал, что победил. Ни я, ни он не знали, сколько времени это будет длиться. Да это и не имело значения! Пусть миг, пусть месяц, пусть год. Для меня существовал только он, для него — только я. Он чувствовал себя мужчиной, я — женщиной. Женщиной, растворившейся в мужчине. И пусть я слаба и безвольна, полностью подчинена и опустошена. Такова цена за мгновения счастья.

С гребня волны я понеслась вниз, сначала ощущая только страх. Страх перед неведомой мощью, скоростью, напором. Бурлящая вода крутила, переворачивала, подбрасывала меня, и, оглохнув от ее рева, я вдруг почувствовала необыкновенную тишину. Страх пропал, я стала малой частью потока. Мощная энергия вдохнула новые силы, заставила почувствовать ее ритм и бесконечность Космоса. Передо мной проносились яркие звезды, меня касался жар пульсаров, свет и блаженство.

Раз за разом я переживала эти ощущения. Не успев отдышаться, я снова оказывалась на гребне волны и опять неслась вниз. За окном гостиницы, в которой мы остановились, по-прежнему шумел Париж, а в нашем номере пульсировало дыхание страсти.

Время от времени я приходила в себя и, всматриваясь в полумрак комнаты, думала:

«Вот оно — счастье! Сколько я буду пребывать в нем? День, неделю, год? Я чувствую непередаваемое единение со всем сущим, и это ощущение не сравнить ни с какими богатствами мира. Разве можно его приобрести за деньги? Разве оно имеет общее с тем, что называется «секс»? Тысячу раз — нет! Это чувство можно охарактеризовать как блаженство, как Божий дар, и достичь его без взаимной любви невозможно».

Я была уже не девочка и понимала, что счастье долгим не бывает. Я не ждала его конца, нет! Всей своей неизбалованной душой я наслаждалась им и благодарила Судьбу за неповторимые мгновения.

Мы провели в гостинице несколько дней. Ни у меня, ни у Мориса не было желания переехать в дедушкину квартиру. В ней жило прошлое Екатерины Владимировны, Натали, Дмитрия Павловича, а мы к нему не имели никакого отношения. Мы жили настоящим, и мне казалось, что оно может перерасти в наше будущее.

Однако Судьба распорядилась по-своему. Через три недели после встречи в Люксембургском саду Морис сделал мне предложение. Я с радостью согласилась и стала строить грандиозные планы. В них была я, Морис, наша любовь и наши дети. Я не задумывалась, где мы будем жить, вернусь ли я в лицей, останется ли Морис в туристическом бизнесе. Это было второстепенным. Главным было то, что мы любим друг друга!

Впоследствии я поняла, что подобные мысли себе может позволить неопытная молодежь. Солидные люди думают иначе.

Морис, по всей вероятности, относился именно ко второй категории. Он посоветовал мне встретиться с господином Анно и обговорить вопросы, связанные с наследством.

Что ж, надо так надо! Для Мориса я готова была на все.

Глава 7

Я позвонила Жан-Полю и договорилась о встрече. Господин Анно принял меня в кабинете своей нотариальной конторы. По его просьбе секретарь принесла нам по чашке кофе, и, удобно устроившись в креслах, мы начали неторопливый разговор.

Я рассказала о бедах, постигших меня после возвращения из Парижа, и Жан-Поль, выслушав рассказ, уверил меня в своей преданности. Мы обсудили возможность переноса праха Екатерины Владимировны и Натали в Москву. Наконец господин Анно перешел к главной теме.

— Хочу вам сказать, Рита, что до сих пор порядок наследования во Франции определяется Наполеоновским кодексом. Собственность подпадает при передаче наследства под налогообложение, и вопросами ее передачи занимается нотариус. Ставки оплаты нотариальных услуг закреплены законом и едины по всей Франции. Он помолчал и добавил: — Сумма, взимаемая за подобные услуги, составляет примерно один процент от стоимости недвижимости.

— Господин Анно, в таких делах я ничего не понимаю!

Жан Поль кивнул и улыбнулся.

— Четыре месяца назад вы передали мне пакет с документами. Эти бумаги Дмитрий Павлович сопроводил подробным письмом, где среди прочего выразил свое мнение о ваших деловых качествах. Он писал, что более непрактичного человека, чем вы, встречать ему не доводилось. Поэтому мне даны были указания, как помогать вам в том или ином случае. В частности, еще до вашего приезда в Париж Дмитрий Павлович оформил некоторые бумаги по договору дарения. Он их отправил с почтой FedEx, и, думаю, в будущем мне удастся перевести его парижскую квартиру на ваше имя. На его счету лежит приличная сумма, и часть денег вложена в ценные ликвидные бумаги. Если не вдаваться в расчеты, вы наследуете где-то около семисот тысяч евро.

Господин Анно внимательно посмотрел на меня и, не увидев почтения к столь солидной сумме, опять улыбнулся.

— Меня радует, что вы — не меркантильны. Поверьте опыту старого нотариуса: при наследстве, существенно меньшем вашего, у людей вспыхивают глаза и загораются алчные страсти.

— Я работаю уже четырнадцать лет и не могу сказать, что на меня деньги сыплются дождем. И тем не менее, для меня они — всего лишь средство для существования.

— Я уважаю вашу позицию. Позволю лишь заметить, что деньги дают некоторую свободу и власть.

— Зачем мне власть? И что такое свобода? Я готова ее продать за эти деньги.

— Вот эта точка зрения мне не нравится! Совсем не нравится!

Господин Анно тяжело встал и заходил по комнате.

— Эти деньги заработали не вы! — резко сказал он. — Если Судьбе было угодно распорядиться так, что на закате дней Дмитрий Павлович встретил родного человека, думаю, вы должны не транжирить его деньги, а оставить для следующих поколений.

— Вы меня не поняли! — стала оправдываться я. — Мне хотелось сказать, что если бы пришлось выбирать между семьей и деньгами, я выбрала бы семью.

— Это другое дело, — оттаял господин Анно. — Для женщины семья — сама жизнь!

— А для мужчины?

— Я бы сказал так: для мужчины — это часть жизни. Если случится, что у мужчины не будет семьи, он не ощутит большой трагедии. Останется работа, увлечения, друзья. В конце концов, мужчина изначально одинок! Взять, например, меня или Дмитрия Павловича. Так сложилась жизнь, что ни у него, ни у меня не было семьи. И ничего!

— Мне казалось, от отсутствия семьи дедушка страдал.

Я вспомнила высказывание Дмитрия Павловича о ненужном осколке и вздохнула.

— Все мы хотим большего. Однако, к сожалению, иметь все нам не дано. У одних есть семья, но нет денег. У других, наоборот, есть деньги, но нет семьи.

Жан-Поль подошел к столу, пошелестел бумагами и добавил:

— Мне кажется, это — скорее философский вопрос, а я, признаюсь, в этой науке не силен.

— Я тоже.

Господин Анно сел и посмотрел мне в глаза.

— Давайте вернемся к разговору о наследстве. Если помните, я вам сказал про семьсот тысяч евро. Это чистые деньги. Думаю, именно такая сумма вам достанется после уплаты налога, нотариальных издержек и так далее. Помимо нее, в Москве у Дмитрия Павловича осталась хорошая квартира. По московским ценам ее стоимость порядка трехсот тысяч евро. Так что, дорогая Маргарита Владимировна, вы стали миллионершей!

Я не знала, что и ответить.

— Зная вашу непрактичность, я кое-что приготовил.

Господин Анно протянул мне бумагу. В ней был перечень документов, необходимых для вступления в наследство в России.

«Для оформления наследства, — прочитала я, — необходимо:

1. Заявление о вступлении в наследство, оформленное у нотариуса.

2. Свидетельство о смерти наследодателя (оригинал и копия).

3. Справка из РЭУ.

4. Паспорт.

5. Подтверждение родства либо завещание (на завещании делается отметка о том, что оно не отменялось, не изменялось, новое не составлялось; эта отметка делается тем нотариусом, который составлял это завещание).

6. Правоустанавливающие документы на квартиру.

7. Справка БТИ об оценке квартиры, домовладения (на дату смерти), экспликация, поэтажный план.

8. Справка Москомрегистрации об отсутствии арестов и запрещений на квартиру.

Если наследуемая квартира находится в Москве, то органом государственной регистрации является Главное управление Федеральной регистрационной службы по Москве, куда надо представить следующие документы:

1. Свидетельство о праве на наследство + копия нотариальная.

2. Документы БТИ (поэтажный план и экспликация) + копии, заверенные БТИ (ксерокс не принимается).

3. Квитанция об оплате госпошлины.

4. Заявление о регистрации по форме».

Не знаю почему, но эту бумагу я прочитала очень внимательно.

— И все это мне надо собрать? — спросила я.

— Да. Завещание, оформленное русским нотариусом, я вам отдам.

— Где вы его взяли?

— В отличие от вас, Дмитрий Павлович был человеком практичным. Поэтому он заранее оформил необходимые бумаги и передал их мне на хранение. Помните, вы привезли большой конверт? Среди прочих бумаг в нем было и завещание на московскую квартиру.

— А почему дедушка не оставил его дома?

— Дмитрий Павлович вырос во Франции, поэтому привык хранить важные документы у нотариуса или в банке.

Господин Анно посмотрел на меня и задал неожиданный вопрос:

— Позвольте, Маргарита Владимировна, полюбопытствовать, а где хранятся ваши деньги и документы?

— В письменном столе.

— Непростительное легкомыслие! — воскликнул он. — Подозреваю, что ящики письменного стола даже не закрываются.

— Верно! Не закрываются. А зачем?

— Там же важные бумаги!

— Кому они нужны, кроме меня? А насчет денег… Их настолько мало, что и говорить не о чем!

— Теперь будет все по-другому. Вы должны привыкнуть хранить документы и деньги в банке. Насколько я знаю, на ваше имя Дмитрий Павлович успел открыть текущий счет. Вы знали об этом?

— Да, в конце февраля мы ездили в банк.

— И что вы там делали?

Похоже, Жан-Поль проверял мои деловые качества.

— Я написала заявление на получение пластиковой карточки и где-то расписалась.

— Надеюсь, вы ее не потеряли?

Взгляд господина Анно был таким укоризненным, что я почувствовала себя не выучившей урок школьницей. Открыв сумку, я стала искать карточку. Наконец на дне сумки я ее нашла и, облегченно вздохнув, протянула господину Анно.

— Да, ну и дела! — только и сказал он. — Такого я не ожидал!

Ответить мне было нечего. В кабине воцарилось молчание. Господин Анно что-то обдумывал, а я, опустив глаза, ругала себя последними словами.

«Идиотка! Сколько раз теряла кошельки, ключи, нужные бумаги!»

— Вижу, вы — абсолютно неделовой человек.

Господин Анно взглянул на мое несчастное лицо и, оттаяв, продолжил:

— Что делать! Каждому, как говорится, свое.

С этим утверждением не поспоришь, поэтому я с радостью кивнула.

— По роду деятельности я привык относиться к каждой справке, квитанции с большим вниманием. Вы же живете в мире ином — мире фантазий и грез. Наверное, в нем деньги и документы не имеют особой ценности.

— Ну почему же?

Я попыталась представить свою жизнь без денег и не смогла.

— Моя задача вам помочь, и я сделаю все, что в моих силах.

Господин Анно задумчиво покрутил мою карточку и, вернув ее, сказал:

— На ваш счет я буду перечислять ежемесячно две тысячи евро. Этих денег должно хватить на текущие расходы. Если же понадобится больше, вы со мной свяжетесь, и этот вопрос мы уладим. Согласны?

— Да, да, конечно!

— Вот и хорошо!

Нотариус посмотрел в органайзер и продолжил:

— Чтобы я мог проводить операции по переводу денег, вы должны съездить со мной в банк и подписать кое-какие бумаги. Например, завтра.

— Хорошо! Давайте съездим завтра.

Я слушала господина Анно, а сама думала: как перейти к теме, ради которой я приехала.

— До которого числа у вас виза? — спросил Жан-Поль.

— По-моему, до второго августа.

— По-вашему или точно?

— Точно! Второго августа я должна улетать.

— Кстати! — господин Анно записал что-то в блокнот. — В Москву вы возьмете кое-какие бумаги и отвезете их во французское посольство. Напишете там соответствующее заявление на получение годовой шенгенской визы. У вас теперь во Франции собственность, поэтому проблем с оформлением визы не будет.

— Договорились.

— Ну вот! Вроде бы основные вопросы решены. Завтра мы созвонимся и встретимся в банке. До отъезда у вас еще есть время, и, думаю, нам не мешало бы вместе пообедать. Как вы к этой идее относитесь?

Господин Анно оживился, и его небольшие глаза заблестели. Их блеск напомнил мне первую встречу: обед в ресторане, беседу о французской кухне и водке. Передо мной был уже не строгий нотариус, а обаятельный и остроумный человек. Я радостно кивнула головой и сказала:

— Согласна.

— Тогда до завтра.

Нотариус встал и протянул для прощания руку.

— Мне хотелось бы обсудить еще один вопрос. Личный.

— Слушаю вас.

Господин Анно перестал улыбаться и опять опустился в кресло.

— В ближайшее время я хочу выйти замуж. Можно проконсультироваться, что для этого надо?

Видимо, Жан-Поль не питал иллюзий по поводу вопросов, которые я хотела бы обсудить. Однако такого он не ожидал!

— Замуж? — переспросил он, и от волнения его голос стал хриплым. — Вы хотите замуж?

— Что тут такого? Мне — тридцать семь лет. По-моему, давно пора.

— Я не смею возражать или что-то советовать, в конце концов, это личное дело. Но простите меня, старика, это как-то неожиданно!

Господин Анно уже справился с волнением и даже позвонил секретарю.

— Еще по чашечке кофе.

Он долго и внимательно глядел на мое лицо, пытаясь увидеть что-то совершенно недоступное его пониманию, и только после того, как секретарь поставила перед нами по чашке с ароматным кофе, сказал:

— Консультироваться со мной можно только по правовым вопросам. Для замужества, с моей точки зрения, нужно только одно — любовь двух человек, мужчины и женщины.

— Я хотела поговорить не о любви. С ней — все в порядке! Меня интересует, что нужно сделать, чтобы оформить брачные отношения во Франции.

— Это уже другой вопрос! Позвольте вас спросить, Маргарита Владимировна, ваш жених — француз или русский?

— Француз! — спешно ответила я. — Русского происхождения.

— Не тот ли это мужчина, с которым я встретился, выходя из ресторана? Еще весной?

— Да, это он. По-моему, я даже вас представила.

— Помню, помню! Его зовут Морис. Не так ли?

Я утвердительно кивнула головой и с удивлением посмотрела на нотариуса. Его полное тело выпрямилось, взгляд стал жестким, а кисти рук сжались в кулаки. Господин Анно откашлялся и, одарив меня официальной улыбкой, сказал:

— Для начала вы с вашим женихом должны пойти в мэрию по его месту жительства. Там вам дадут список необходимых документов.

— Насколько я знаю, он живет у приятелей.

— Вот как!

Господин Анно встал и, подойдя к окну, надолго задумался.

— В любом случае ваш Морис где-то зарегистрирован. Вы согласны? — наконец спросил он.

— Наверное.

— Сейчас я вам все напишу.

Нотариус подошел к столу и взял лист бумаги.

— В мэрию нужно предоставить: во-первых, копию вашего свидетельства о рождении с апостилем и ее перевод, — написал он и тут же спросил:

— Это понятно?

— Нет, — ответила я. — Мне неизвестно слово «апостиль».

В голове, как всегда, сработала профессиональная черта — выявлять и объяснять экзотические слова.

— Апостиль? — оживился господин Анно. — Это специальный штамп. Он ставится на официальных документах стран-участниц Гаагской конвенции.

— Зачем?

— Этот штамп удостоверяет подлинность подписи или печати, которыми скреплен документ. Без апостиля на свидетельстве о рождении ни одна мэрия ваши документы не возьмет.

— Вот как!

— Да, с этим строго. Если вы будете готовить документы во Франции, то сначала надо сделать копии, затем их нотариально заверить и только после этого поставить апостиль.

— И все?

— Конечно, нет! Вы еще должны сделать перевод копий либо у присяжного переводчика, либо в вашем консульстве. Затем перевод подшивается к основной бумаге и на него ставится печать о заверении нотариусом перевода. Так что работы хватит.

— Поняла! А что второе?

— Пишем дальше, — ответил господин Анно.

Похоже, процесс заполнения белого листа бумаги приносил ему такое же удовольствие, как и хороший обед.

— Второе — это фотокопия загранпаспорта, фотографии и медицинская справка для оформления брака.

— Медицинская справка?

— Да! По законам Франции будущий муж должен знать о состоянии вашего здоровья и наследственных заболеваниях.

— Разумно! — согласилась я.

— Идем далее, — Жан-Поль поставил жирную цифру «3» и написал:

— Для будущего супруга нужны: копия свидетельства о рождении; подтверждение о разводе, если он был женат ранее; удостоверение личности, документ, подтверждающий место жительства и медицинское свидетельство.

— Ясно.

Ровные буквы притягивали мой взгляд и вызывали уважение. Казалось передо мной рождается не просто памятка, а ценный документ.

— Затем собранные справки вы передадите в мэрию, мэрия опубликует сообщение о вашем предстоящем браке, и через десять дней после публикации вы можете заключать брак.

Господин Анно отложил ручку.

— Спасибо! Вы так подробно отвечаете на вопросы!

Я с благодарностью посмотрела на нотариуса.

— А можно задать еще один?

— Сколько угодно, Маргарита Владимировна! Отвечать на ваши вопросы — моя работа.

— Нет ли для брака между русской и французом каких-либо препятствий?

— А какие могут быть препятствия? Если человек хочет создать семью и отвечает определенным требованиям, никто не может воспрепятствовать ему выйти замуж или жениться.

— Определенным требованиям? — это словосочетание меня насторожило. — Каким требованиям?

— Не волнуйтесь! Они не представляют ничего особенного. Первое — это возраст: 18 лет — для мужчин, 15 лет — для женщин. Вашему жениху есть 18 лет?

Улыбка господина Анно мне не понравилась, и я холодно ответила:

— Морису около сорока.

— Замечательно! Второе — отсутствие близких родственных связей. Здесь, как я понимаю, тоже все в порядке. Третье — отсутствие препятствия «послебрачного» периода.

— А это что такое?

— Для тех, кто разведен, после расторжения брака должно пройти не менее 300 дней.

— Не знаю, когда Морис развелся, но то, что не год назад, это точно.

— Вот видите, как все просто! — обрадовался он.

— Теперь по поводу медицинской справки…

Внутренняя тревога не пропадала. Глядя на оживление нотариуса, я ожидала подвоха. Казалось, вслед за его ласковой улыбкой выскочит обстоятельство, препятствующее моему браку с Морисом.

— Что там должно быть? — спросила я.

— Ничего особенного! Данные анализов, заключение специалистов, подробно заполненная анкета — только и всего.

— И сколько же времени надо потратить на это обследование?

— Брак — дело серьезное! — ответил господин Анно. — Здесь торопиться нельзя! К тому же, вы можете получить медицинскую справку в России. Для этого вам надо прийти к врачу, аккредитованному при Консульстве Франции, он даст нужные направления и консультации.

— Хорошо! — вздохнула я. — Вижу, что мне придется собрать кучу бумажек, разложить их по папочкам, поставить на них апостиль и…

— Апостиль будете ставить не вы, а вам — на ваши бумаги, — прервал меня господин Анно. — В таких вопросах надо быть точным. Что касается многочисленных бумажек и папочек, вам это — на пользу. Пройдя через подобную процедуру, вы научитесь собирать нужные бумаги, подшивать их в папки и хранить до поры до времени.

— Я постараюсь.

— Уж пожалуйста, дорогая моя! Постарайтесь! Хотите стать женой, учитесь самодисциплине!

«Какой же он зануда! Вот не ожидала!»

— Еще один момент! Поскольку вы завели речь о браке, должен вас поставить в известность, что в распоряжениях, выданных мне Дмитрием Павловичем, есть такой пункт: в случае вашего замужества мне необходимо составить брачный контракт. Этот контракт должен быть передан в мэрию при заключении брака.

Я что-то слышала о брачных контрактах, но как они составляются и зачем, не знала. Считая, что составление контрактов — необходимая формальность, я приготовилась выслушать еще одну лекцию.

Как ни странно, предвкушение от обсуждения этой темы привело почтенного нотариуса в хорошее настроение. Господин Анно улыбнулся и начал:

— Из трех основных видов брачного контракта Дмитрий Павлович выбрал для вас следующий: раздельное владение имуществом.

— Что это значит? Разве у мужа и жены может быть раздельное имущество?

— Как вы наивны! — господин Анно перешел на отеческий тон. — Сразу видно, что у вас — российские представления о браке.

— Неудивительно!

— Конечно! Большая часть ваших сограждан имеют аналогичные представления. И абсолютно согласен, это — неудивительно! Такие контракты подписывают, когда люди, вступающие в брак, владеют солидной собственностью, а в вашей стране крупные собственники только-только начинают появляться.

Я равнодушно пожала плечами. Для меня сбор справок, необходимых для брака, являлся самым большим препятствием. А брачный контракт! Если его положено составлять, пусть господин Анно и составляет. Он знает: как, почему, зачем. В конце концов, можно и не объяснять все эти подробности.

— По данному брачному контракту, — между тем, продолжил господин Анно, — полностью исключается понятие совместного владения имуществом. У каждого из вас на имущество останутся те же права, что и у холостых граждан. Если бы не было прямого распоряжения Дмитрия Павловича, я бы тоже посоветовал этот контракт. Он — безупречен. Во-первых, каждый из супругов сохраняет полные права на собственное имущество, включая и нажитое во время брака. Во-вторых, легко проверить истинные чувства жениха и невесты.

— Как связан контракт и чувства?

— Самым прямым образом! — воскликнул господин Анно. — Если человек по-настоящему влюблен, для него не имеет значения, какое имущество у его половины. Согласны?

— Абсолютно!

— Я рад, что в данном вопросе мы нашли взаимопонимание. Надеюсь, не возражаете, если на эту тему я поговорю с вашим женихом?

— Буду рада! В отличие от меня, Морис — очень практичный человек.

— Не сомневаюсь! — быстро отозвался господин Анно. — Продиктуйте мне номер его телефона, я сам объясню вашему будущему мужу условия брачного контракта.

— Как я вам признательна!

— Пустяки!

Господин Анно встал и любезно проводил до двери.

— Позвоните мне завтра часов в десять утра, мы с вами съездим в банк.

— До встречи, господин Анно!

— Всего вам хорошего!

Я шла по avenue Hoche и улыбалась.

«Я сам объясню вашему будущему мужу…» — вспоминались слова нотариуса.

Будущий муж! Мое сердце заныло от сладкого сочетания — муж Морис.

«А может быть, лучше так: Морис — муж?»

Я остановилась и попыталась мысленно увидеть разницу: «муж Морис, Морис — муж».

«По-моему, одно и то же», — решила я и пошла дальше.

Прохожие, идущие навстречу, с интересом поглядывали на меня. Наверное, на моем лице было написано: «Я счастлива!» Думаю, всегда приятно видеть счастливого человека. Прохожие улыбались, и я улыбалась в ответ.

«До чего хороша жизнь! Как красив Париж, и какие приветливые люди — французы!»

В моей голове бурно пульсировала кровь, а сердце, перегонявшее ее, радостно стучало: «Муж Морис, Морис — муж!»

Я чувствовала, что очень хочу замуж. Не просто замуж, а именно за Мориса. Я представляла, как, просыпаясь, буду видеть его рядом с собой; как, сидя за утренней чашкой кофе, буду смотреть в его бездонные бархатные глаза; как его руки будут обнимать меня; как…

То ли от этой мысли, то ли от солнечных лучей меня окатила такая жаркая волна, что я вынуждена была остановиться. Растерянно посмотрев вокруг, я увидела небольшое кафе и, усевшись за столик, расположенный прямо на тротуаре, заказала бокал вина.

«Как приятно быть замужней женщиной!» — продолжала рассуждать я.

Вино привело меня в норму, и непередаваемое чувство блаженства заполнило каждую клеточку тела. Замужем! Подобный опыт у меня был, но только — отчасти. Разве можно сравнить Олега Александровича с Морисом? И дело тут не в возрасте, не в темпераменте! Олег Александрович был занудой!

Я вспомнила, что совсем недавно одарила таким же определением господина Анно. Улыбка тронула губы, и, сделав глоток вина, я утвердительно кивнула головой.

«Почтенный нотариус — зануда! Наверное, именно поэтому он ходит в холостяках».

Я улыбнулась шире. Передо мною появился образ господина Анно. Махровый халат туго обхватывал его брюшко, губы плотоядно тянулись к куску отбивной. Перед ним сидела маленькая женщина и с тоской слушала разглагольствования о брачных контрактах, счетах, наследственных делах.

Юристы и математики в чем-то похожи. В их повседневной работе должна быть точность и аккуратность. То ли дело Морис! Историк, бродяга, просто компанейский человек! Хотя жизнь и заставляет его считать деньги, но они текут сквозь пальцы, не задерживаясь. И честное слово, мне это нравится! Нравится бесшабашность, легкое отношение к повседневным проблемам, юмор и даже его пижонство!

Стоило мне подумать о Морисе, как зазвонил телефон.

— Привет, моя хорошая! Что делаешь?

— Сижу в кафе и пью вино.

— Похвально! А я только что говорил с твоим нотариусом.

— Представляю! Я просидела у него три часа, вот теперь запиваю наш разговор. Так устала от серьезной беседы, что голова кружится.

— Голова у тебя кружится от бессонных ночей! — весело заметил Морис. — Я и сам не в форме. Давай сегодня выспимся, а завтра вечерком встретимся и поедем ко мне в усадьбу.

— Как долго ждать! Больше двадцати четырех часов.

— За это время ты успеешь отдохнуть и соскучиться!

— Я обещала господину Анно съездить в банк, а затем пообедать.

— Правильно! Надо совмещать полезное и приятное. Кстати, я тоже договорился с ним встретиться.

— Когда?

— По всей вероятности, сегодня вечером.

— Он тебя утомит.

— Ничего, я привык разговаривать с подобными людьми. Думаю, встреча будет не длинной. К тому же, у меня сегодня экскурсия: везу группу в Мулен-Руж.

— Мулен-Руж? Я там не была.

— С тобой — все впереди! Целую, моя русская звездочка!

— Я люблю тебя, Морис!

Наверное, последнюю фразу Морис не услышал.

«Ничего! У нас еще все впереди!»

Глава 8

Вечером я позвонила Морису. Мне хотелось узнать подробности встречи с нотариусом и услышать родной голос. Телефон не отвечал. Утром — та же история: «Абонент не отвечает, попробуйте позвонить позже».

«Забыл включить», — решила я и поехала на встречу с господином Анно. Выйдя из банка, мы с Жан-Полем отправились в ресторан. Нотариус шутил, рассказывал забавные истории и, несмотря на жару, был весел и бодр.

«Интересная метарфоза! — подумала я. — Как только мы встречаемся вне нотариальной конторы, господин Анно преображается. Вместо крючкотвора-юриста появляется интересный собеседник, демонстрирующий не только остроумие, но и изысканные светские манеры».

Ожидая заказанный обед, я решила позвонить в третий раз. Телефон был включен, но Морис не брал трубку. Тревога, ушедшая от меня в день парижской грозы, появилась вновь и уколола в сердце.

«Куда он делся? — не слыша, о чем говорит господин Анно, думала я. — Может быть, с ним что-то случилось?»

Тревога стала ощутимее и грозила захватить меня всю.

«Только бы был жив и здоров! Только бы не авария!»

У меня уже не было сил сидеть в ресторане и слушать разглагольствования старого нотариуса, и, перебив его складную речь, я спросила:

— Вы встречались с Морисом?

— Да, — ответил господин Анно. — Вчера вечером, между шестью и семью часами.

Он обеспокоенно посмотрел на меня и спросил:

— Что произошло? На вас страшно смотреть!

— Морис не отвечает на мои звонки.

— Ух! Я-то думал, что случилось нечто непредвиденное!

— Вы считаете нормальным, если жених не отвечает на звонки своей невесты?

Благодушное выражение, бывшее на лице Жан-Поля еще минуту назад, сменилось на колюче-сердитое, и он с вызовом ответил:

— Да, я считаю, что в данном случае жених может не отвечать на телефонные звонки невесты!

— Почему вы так говорите?

Меня охватил ужас. Я почувствовала, что за вопросом последует смертельный выпад.

— Потому что я, Маргарита Владимировна, поговорил с вашим женихом.

— Вы отговорили Мориса жениться?

— Упаси Господь! — замахал руками господин Анно. — Как вы могли такое подумать?

Он сделал обиженное лицо и с достоинством сказал:

— Я никогда не вмешиваюсь в чьи-либо личные отношения! Никогда!

— Извините! Я не хотела вас обидеть.

— Оставим извинения.

Официант принес вино и, разлив его по бокалам, удалился.

— Так как вы моя клиентка, естественно, я стою на страже ваших интересов. Вы согласны, что это правильная позиция?

— Не спорю. Однако при чем здесь Морис?

— Не спешите, сейчас объясню.

Господин Анно вдохнул аромат вина и, сделав большой глоток, с грустью посмотрел на меня.

— Я не стал говорить Морису о сумме вашего наследства. Думаю, он и сам догадывается, что наследство — немаленькое. Я рассказал лишь об условии, поставленном покойным Дмитрием Павловичем.

— Ну, и?

— Морису это не понравилось. Он стал настаивать, чтобы мы пренебрегли волей вашего дедушки.

— Это исключено! — воскликнула я. — Дедушка был так добр ко мне! Я ни за что не решусь нарушить его желание!

Помолчав, я добавила:

— Каким бы странным это желание ни казалось.

— Рита, вы — удивительная женщина! — господин Анно привстал и в почтении поклонился. — Теперь мне понятна фраза из письма Дмитрия Павловича: «Рита — сама искренность, пусть наивная, слегка безалаберная, но искренность! Она не имеет того подлого и корыстного начала, которое присутствует во многих известных мне женщинах».

От волнения Жан-Поль даже задыхался.

— Спасибо за дедушкины слова. Поверьте, они мне очень дороги!

— Вы их заслужили. Во время разговора с Морисом я даже не догадывался о вашей преданности Дмитрию Павловичу.

Господин Анно увидел мой протестующий жест и поправился:

— Простите, не так выразился. Если сказать точнее, я не думал, что верность прошлому у вас гораздо сильнее верности настоящему.

— Либо я утратила способность понимать французскую речь, либо вы не совсем верно выразились.

— Оставим этот вопрос. По большому счету, он уже не имеет никакого значения. Так вот, Морис выслушал меня и стал горячиться. Он настойчиво предлагал вариант совместного владения имуществом. Я этот вариант категорически отвергал. Морис хотел звонить вам, но почему-то передумал.

— Почему передумал?

— Видимо, решил, что вариант брачного контракта от вас не зависит.

— Правильно решил. Но какое значение имеет брачный контракт?

— Маргарита Владимировна, милая моя! Да очнитесь вы наконец! Какой бы наивной вы ни были, но неужели трудно понять, что Морис хотел жениться не на вас, а на деньгах Дмитрия Павловича!

— Нет, нет! Это не так! — в ужасе сказала я, прикрывая рот, чтобы не закричать. — Морис любит меня.

— Я вам сочувствую. Поверьте, очень сочувствую! — подбородок господина Анно дрогнул, и мне показалось, что он вот-вот заплачет. — Но чувства — это одно, а деньги — совсем другое!

Он заглянул в мои глаза и добавил:

— Хорошо, что вы не поспешили!

Сказанной фразы я не поняла.

— Разве мне грозила какая-то опасность?

Господин Анно налил полный бокал вина и, протянув его мне, сказал:

— Прежде чем встретиться с вашим женихом, я навел о нем справки. Оказывается, Морис — по уши в долгах. И не просто в долгах, за ним тянется кое-какой криминал: то ли наркотики, то ли…

Он замолчал и смущенно заерзал на стуле.

— Какие наркотики! — от возмущения я чуть не задохнулась. — Вы с ума сошли?

— Маргарита Владимировна, только спокойней!

Господин Анно растерянно развел пухлыми руками и заморгал. По-видимому, такой реакции он не ожидал.

— Можно допустить, что Морису нужны деньги, что он в долгах, — продолжала я, — но криминал! Нет! Все, что вы говорите — неправда!

Я вскочила из-за стола и бросилась к выходу.

— Рита! Маргарита Владимировна! Постойте!

Выскочив из ресторана, я бросилась к дороге.

— Такси, такси! — крикнула я.

Машины неслись мимо и не останавливались.

— Черт побери! Где же такси!

Из правого ряда вынырнула небольшая машина и резко затормозила около тротуара.

— Мне за город! — крикнула я.

— Садитесь, мадам.

Усаживаясь на заднее сиденье, я посмотрела в сторону ресторана. Около окна сидел господин Анно и разделывался с устрицами. Он уже успокоился и, по-видимому, решив, что сделал для меня все возможное, спокойно продолжал обед. Вид толстых губ, лоснящихся от сока устриц, вызвал у меня приступ тошноты, и, выхватив из сумки платок, я прижала его к лицу.

— Мадам? — встревоженно спросил шофер.

— Ничего, ничего! — ответила я. — Пройдет.

— Зуб?

Шофер участливо посмотрел в висящее перед ним зеркальце.

— Да, да, зуб!

Я была благодарна за подсказку, она позволяла мне страдать молча. Сказав адрес, я откинулась на сиденье и закрыла глаза.

«Не надо спешить с выводами, — думала я. — Господину Анно легко судить: для него Морис — охотник за чужими деньгами. А для меня — самый желанный мужчина!»

Я застонала от воспоминаний.

«Надо понять его проблемы, и все встанет на свои места, — внутренний монолог продолжался. — Допустим, у Мориса — долги. Большие долги. Все бывает! Запутался, просчитался, вот и пожалуйста! Но ведь это не страшно! С долгами можно расплатиться. Я постараюсь их выплатить. Конечно, не избежать разговоров с господином Анно, но ради Мориса я все выдержу. Затем мы поженимся и будем жить экономно. Мне — не впервой».

Я открыла глаза. Мы подъезжали к окружной дороге.

«В крайнем случае продам свою московскую квартиру, ею я могу распоряжаться сама. — Эта мысль приободрила, и я отложила платок в сторону. — А почему бы и нет? В конце концов, ближе Мориса у меня никого нет. К тому же, я почти ничего не теряю: в Москве и Париже у меня останутся дедушкины квартиры».

Мы въехали в пригород.

«Хорошо, что у Мориса я уже была, а то куда бы мне ехать?»

Воспоминания о поездке в усадьбу были такими сладкими, что я блаженно улыбнулась.

Шофер посмотрел в зеркало и быстро отвел взгляд.

«Пусть думает что хочет!»

Я вспомнила встречу в Люксембургском саду. Каким ироничным был Морис! А его глаза! Они походили на водоворот: взгляд их затягивал и подчинял. Появилось ощущение, что я — в плену у неведомой силы. Она бережно схватила мою душу и понесла. Куда? Не знаю. Даже теперь не знаю. Может быть, вверх? Тогда — все будет хорошо. А если вниз?

От этого предположения стало жарко. Я прижалась к стеклу и посмотрела на дорогу. За окном проносились поля. Три недели назад я их уже видела. Это было после встречи в Люксембургском саду, встречи, изменившей мою жизнь. В тот день мы с Морисом отправились в усадьбу. С утра было пасмурно, солнце то выглядывало, то пряталось за облаками. Мы уже подъезжали, когда начался дождь. С неба падали редкие крупные капли, и их освещало солнце.

— Смотри, Морис, грибной дождь! — воскликнула я.

— Да-да.

Вторую половину пути Морис молчал и о чем-то сосредоточенно думая.

— После такого дождя обязательно появятся грибы, — продолжила я. — Ты любишь грибы?

— Грибы? Нет! — Морис затормозил и повернулся ко мне. — Я люблю тебя!

Меня охватила дрожь.

— Ты слышишь? — нетерпеливо спросил он. — Я люблю тебя!

В глазах Мориса появилось что-то новое. Я заглянула в их глубину и увидела ночь. Признаюсь, ее темнота показалась мне такой плотной и угрожающей, что я почувствовала тревогу.

— Испугалась?

Морис поцеловал меня и ласково прошептал:

— Маленькая, целомудренная девочка!

Он включил стартер, и «Пежо» покатил к серому дому, стоявшему на пригорке. Я смотрела в окно и по мере того, как машина приближалась к дому, в своем воображении уносилась от него дальше и дальше. В памяти появился старый двор, каштан у подъезда, знакомое окно. Около окна — я. Мое лицо белело за стеклом, и глаза напряженно всматривались в московские сумерки. Помнится, за исхлестанным ветром стеклом я пыталась увидеть другую жизнь, яркую и многогранную. Пыталась и не могла. По грязным тротуарам неслись почерневшие листья, плелись уставшие от жизни люди. Взгляд беспомощно метался над унылым двором и наконец поднимался вверх. Преодолев толщу туч, он устремлялся на юг. Я видела солнце, море, загорающих людей. Казалось, у них не было проблем: они шутили, плескались, флиртовали. Среди них выделялся мужчина лет сорока. Я хорошо помнила его бархатные глаза. Они кружили голову и затягивали в темноту. Сердце начинало мелко дрожать и, ухнув в бездну, глухо стучало: «SOS, SOS!»

— Вот мы и приехали!

Морис подъехал к дому и остановил машину. Я по-прежнему смотрела в окно и витала в собственных мыслях.

«Разве так бывает? Увидеть человека, не зная его! Однако я видела! Видела глаза, затягивающие в темноту. Такие бархатные глаза — только у Мориса, других — нет! Может быть, это пророчество? Такое же, как в моих снах? Или как гадание старухи? Ведь она предвидела, что мы встретимся! Уже тогда, четырнадцать лет назад!»

Мне стало страшно.

«Неужели все предопределено? И кто же тогда Морис?»

— Задумалась! — ласково сказал Морис. — Как всегда, копаешься в собственных мыслях!

Он обхватил мою голову и приблизил к окну.

— Посмотри, какая радуга!

Морис придвинулся ко мне и прошептал:

— Это знак свыше! Радуга похожа на дом с круглой крышей.

— Или на мост, — добавила я.

— Мост через что?

— Через прошлое. Один его конец — в настоящем, другой — в будущем.

Похоже, Морису такой образ понравился.

— Разноцветная дорога в будущее, — продолжил он.

— И что это значит?

— Значит, жизнь будет яркой и многогранной.

Я давно не жила яркой и многогранной жизнью. Наверное, с детства. Губы Мориса приблизились, и мне показалось, что мы и впрямь поднимаемся по радуге. Выше и выше! Рука за руку. Мы шли, и нас окружали розовые, оранжевые, фиолетовые блики. Они двигались, как лучи прожектора, и наконец слились вместе. Яркий белый свет хлынул вниз, и, оторвавшись от губ Мориса, я сказала:

— Ты прав, это знак! В наших отношениях все будет чисто и прозрачно!

Радуга задрожала и исчезла. Я вышла из машины и пошла к дому. Морис поспешил за мной. В доме была полная разруха. По углам — старая мебель, на полу — толстый слой пыли, куда ни глянь — пустые бутылки.

— Одним словом, свинарник! — войдя за мной в дом, воскликнул Морис.

— Почему такая запущенность?

— Здесь давно никто не живет.

— А ты?

— Я — не хозяин. Мне всего лишь дали приют.

Морис прошел в дальний угол. Это было единственное относительно чистое место.

— Хочешь, зажгу огонь?

— Хочу.

Я села на диван и стала смотреть в камин. Огненные язычки сначала робко, затем все смелее поднимались по огромным поленьям и наконец превратились в бушующее пламя. Пламя с яростным торжеством заняло все пространство камина и победно загудело.

Морис подошел ко мне и стал целовать сначала шею, плечи, затем…

— Мадам, это тот дом?

Такси остановилось на обочине, и, вынырнув из воспоминаний, я посмотрела в окно. В некотором отдалении от дороги виднелась старая усадьба.

— Да, да! Он самый!

Машина свернула с трассы и подъехала к дому. Я попросила шофера подождать и вышла. Желтый «Пежо» стоял под навесом.

«Все в порядке! — я с облегчением вздохнула. — Сейчас мы с Морисом все обсудим, и…»

Тихонько открыв дверь, я вошла в комнату. Камин ярко пылал, а на диване двигался клубок голых тел. Я услышала частое дыхание, стоны, крики; увидела переплетенные ноги…

Оторопь, стыд, омерзение охватили меня. Казалось, в огненных бликах пляшет нечистый дух. Вот он выскочил из-под извивающихся тел и посмотрел в мою сторону. Черные бархатные глаза, в них — вожделение и страсть. Страсть, непроглядная, нечеловеческая, похотливая! Наши взгляды встретились, и меня захлестнула топь. Она была наполнена нечистыми испарениями, тревожными звуками, невидимыми опасными существами. Топь издала хлюпающий звук, и, показалось, еще мгновение, вот-вот и она поглотит меня. Я вскрикнула и выскочила из дома.

Подбежав к машине, я упала на заднее сиденье и крикнула:

— Прочь отсюда! Скорее!!!

Шофер испуганно посмотрел на дом, машина взревела и помчалась в Париж. Закрыв глаза, я лежала на сиденье и чувствовала тошнотворную дурноту. Казалось, на меня навалился большой синий шар. Он смотрел через гигантское пенсне и шевелил толстыми губами.

— Ведь предупреждала! — услышала я.

Шар стал расти. Он становился больше и больше и наконец превратился в старую знакомую — Обиду. Крупные седые букли касались моего лица, резкий старческий запах лез в ноздри, трудно было вздохнуть.

— Истину говорила, помнишь? Хороших мужчин — нет, все они — сволочи!

— Неправда! — воскликнула я, и в памяти пронеслись два образа: один из них — отец, другой — Дмитрий Павлович.

— Утру предшествует ночь! — прошелестели они и растаяли.

Шар приподнялся, стало легче дышать.

— Какое утро? — возмутилась Обида. — Ночь, кругом только ночь!

Я попыталась найти точку опоры и встать. Тщетно! Вокруг была пустота. Абсолютная пустота! Ни кожаного сиденья, ни старухи — ничего! Я вскрикнула и понеслась вниз.

— О-хо-хо! Догорела свечка! — послышалось сверху. — Догорела!

Темный туннель становился все шире, и меня охватила паника.

«Боже, как страшно! — мысли метались в голове и искали выход. — Неужели впереди — смерть?»

Передо мной появился свет. Он летел навстречу и напоминал озеро. Вместе со светом несся ветер. Он сделал крутой вираж и, подхватив меня, повернул назад. Я обернулась и увидела старуху. Огромный рот, вывернутые губы. Старуха что-то кричала, и ее крик походил на вой. Откуда-то сверху послышался нарастающий рокот, и вот уже оглушительный гром сотряс все окружающее пространство. Стены туннеля раскололись, и в появившемся просвете показался орел. Он летел ко мне и раскидывал клочья туннеля в стороны.

— Спасите ребенка! — донесся голос старухи.

Орел схватил меня за шиворот и перекинул на спину. Он взмыл вверх, и в открывшейся синеве меня озарило.

Я — беременна! Как же все просто! Лето, крохотный ребенок — все сходится!

От радости закружилась голова, и, глубоко вздохнув, я уткнулась в белые перья. Морис, клубок голых тел, жаркое дыханье страсти растворились в пространстве и улетели в прошлое. В моем настоящем их больше не было. Сейчас существовали — ребенок, я и белый орел. Хотя нет! С нами летел Тот, без которого не было бы ни меня, ни моего крошечного сына, ни любви. Да, да, любви! Она разливалась в моей душе и заполняла каждую клетку. Я готова была любить всех: Варьку, Нюту, моих маленьких крестников, Ляльку, старуху-гадалку, Мориса, подарившего мне сына.

— Сына, моего сына! — прошептала я.

Орел повернул голову, и в его мудрых глазах я увидела свое счастье. Оно было таким маленьким, таким слабым и хрупким, что мне стало страшно. Вдруг потеряю, упущу его!

Почувствовав мое беспокойство, орел завис и стал медленно снижаться. Он пролетел над Парижем, пригородами, полями и, догнав мчавшееся по дороге такси, опустил меня на кожаное сиденье.

Я открыла глаза.

— Как же вы меня напугали! — воскликнул шофер.

Он с тревогой поглядел на меня в зеркальце и спросил:

— Мадам была в обмороке?

— Думаю, нет! Я летала на белом орле.

Шофер резко повернул руль, и машина чудом не улетела в кювет.

— Осторожно! — испуганно воскликнула я. — Вы можете погубить моего сына!

— Мне надо перекурить.

Шофер нажал на тормоз, и мы остановились. Выйдя из машины, я огляделась. Как хорошо! Мучившая меня тревога осталась около серого дома; Обида скрылась за поворотом, а старуха-гадалка поджидает во дворе.

Я подошла к шоферу и взяла его за руку.

— Мадам?

Все это время он стоял около машины и, наблюдая за мной, нервно курил.

— Вы решили, что я — того?

Повертев пальцем около виска, я улыбнулась.

— Не знаю, что и сказать.

— Хотите раскрою свою тайну?

— ???

Шофер осторожно высвободил руку и отошел на шаг.

— Я — беременна!

— Бог ты мой! Что же вы раньше не сказали!

— Да так…

— Тогда поехали! — весело сказал он.

— Поехали.

Машина тронулась, и, насвистывая какую-то мелодию, водитель уже глядел только на дорогу.

— А почему вы не спросили про орла?

Молчание шофера было непонятно.

— Так что спрашивать? И так ясно!

— Что ясно?

— Вы же сказали, что ждете ребенка! А с беременной женщины какой спрос — она и почудить может.

Он вывел машину на кольцевую дорогу и заговорил вновь.

— Когда жена была в вашем положении, она такое вытворяла! То плачет целый день, то обижается, то смеется! Измучился с ней, честное слово! Еле дождался, когда родит.

— А потом?

— После родов, что ли?

Я кивнула.

— Стала опять нормальной!

Шофер подмигнул в зеркальце и добавил:

— И у вас пройдет! Вот родите, и орлы пропадут.

— Почему же?

— Будет не до них! — уверенно сказал он. — Бессонные ночи, пеленки, молоко, — тут только успевай!

Все, что говорил этот мужчина, было интересно. Чувствовалось, у него есть то, чего у меня нет, — опыт ухода и воспитания малыша.

— Вы не переживайте! Родите, вам все расскажут.

Мы уже ехали по Парижу. Я рассеянно смотрела по сторонам и, прислушиваясь к себе, улыбалась.

«Мой маленький! Самый родной!»

— Мне непонятно одно, — шофер затормозил у светофора и смущенно потер переносицу. — Кто вас так напутал?

— Крысы! — ответила я. — В доме было полно крыс.

— О! Какая мерзость! А я-то думал…

Водитель выехал на набережную и опять поглядел в зеркальце.

— Куда же теперь?

— Отвезите к ресторану.

— Где вы меня остановили?

— Да.

Машина развернулась, и, глядя на мутные воды Сены, я подумала:

«Сделала круг и вернулась к исходной точке».

Эта мысль мне не понравилась.

«Почему же к исходной? Два часа назад я принадлежала только Морису, а теперь… Теперь в моей жизни все изменилось. В ней появился по-настоящему родной человек — мой крошечный сын!»

— Вот и ресторан, — сказал шофер и остановил машину.

Посмотрев в окно, я увидела господина Анно. Он сидел за маленьким столиком и, дымя сигарой, читал газету.

— Огромное спасибо!

Я расплатилась и вошла в ресторан.

— Рита, милая! — воскликнул господин Анно. — Рад, что вы вернулись!

— Очень хочу есть, — присаживаясь, сказала я.

— Сейчас мы это организуем!

Жан Поль оживился и, отложив сигару в сторону, позвал официанта.

— Что будем заказывать?

— Луковый суп, фаршированные баклажаны, рыбу по-парижски, — скороговоркой выпалила я, — затем кофе, снежки и бланманже.

— Вот это я понимаю!

Господин Анно широко улыбнулся и посмотрел на меня с явной симпатией.

— Можно добавить бутылку хорошего вина, — сказал он.

— Ее вы выпьете один. С сегодняшнего дня я не пью!

— Что так?

— Завязала! — по-русски ответила я и заговорщицки подмигнула.

Господин Анно вопросительно поднял бровь, однако переспросить не решился. Мои счастливые глаза сбивали его с толку, и, как настоящий гурман, серьезные разговоры он оставил на десерт.

— Утру предшествует ночь! — улыбаясь, сказала я.

— Да, да! Это правильно! После ночи всегда наступает утро.

Он взял потухшую сигару и добавил:

— Иначе — что это за жизнь!