Прекрасная монашка

Глава 11

Хьюго, завтракая, как всегда, в семь утра, немедленно встал из-за стола, когда в комнату вошла леди Изабелла. Лицо ее было очень бледным, а вокруг глаз обозначились темные круги.

— Как я могу спать? — проговорила она в ответ на вопрос, который прочитала в глазах Хьюго. — Я лежала и никак не могла заснуть, все время думая, что же такое могло случиться с нашей девочкой, а когда я позвонила горничной, та сообщила мне, что вы находитесь внизу, а Себастьяна не было дома всю ночь. Где он может быть?

— У меня нет даже самого отдаленного предположения, — ответил Хьюго. — А почему бы вам не сесть сюда, за стол, и не позавтракать со мной?

Изабелла вздрогнула от этого предложения.

— Я не смогу проглотить ни кусочка, но, если хотите, можете предложить мне чашку кофе.

Хьюго позвонил и распорядился, чтобы лакей принес свежий кофе. Изабелла беспокойно прошлась по комнате и подошла к окну. На ней был надет мягкий муслиновый халат, а кружевная белая накидка вокруг плеч подчеркивала белизну ее чистой кожи. Хьюго наблюдал за Изабеллой, но она не замечала томления в его глазах.

Прохаживаясь по комнате, леди Изабелла прикоснулась к вазе с цветами, поправила криво висевшую картину, взяла книгу, а потом положила ее на место. Было совершенно очевидно, что мысли ее витали где-то в другом месте.

— Успокойтесь и сядьте, — взмолился наконец Хьюго.

Изабелла подчинилась ему, присела, подперев подбородок ладонями, и взглянула на него с таким несчастным видом, что у него возникло непреодолимое желание найти слова, которые могли бы утешить ее.

В комнату вошел лакей с подносом, на котором стояли серебряный кофейник с ароматным кофе и блюдо с закусками к завтраку: горячие булочки, желтые кружочки свежего масла, чашка с мелкой ярко-красной лесной земляникой и тарелочка с грибами. Изабелла попросила налить ей чашку кофе, но отказалась от всего другого.

После того как лакей вышел из комнаты, она обратилась к Хьюго:

— Где же сейчас может быть Себастьян? Вы не думаете, что с ним тоже что-нибудь случилось?

— Нет, конечно, не думаю, — ответил Хьюго. — Прошлым вечером он отправился с визитом к кардиналу, пытаясь получить у него аудиенцию, но его преосвященство обедал где-то у своих друзей, поэтому в полночь Себастьян отправился во дворец принца де Рогана, где собирался дожидаться его возвращения домой.

— Так, значит, он не поверил послу?

— Нет, он был уверен, что посол говорил правду о том, что кардиналу ничего не известно об исчезновении девушки, но всегда есть вероятность ошибки при ведении переговоров через третьих лиц. Да и где бы мы еще могли искать Аме?

— А в самом деле, где? Ах, дорогой, все так, к большому сожалению, запутано, я очень беспокоюсь о судьбе Аме. Она слишком порядочна, слишком добра, чтобы могла остаться один на один с этим миром, в котором могут твориться страшные вещи.

— Своими переживаниями вы все равно делу не поможете, — сказал Хьюго. — Мне больно смотреть, как вы побледнели и какой у вас усталый вид.

— Я знаю, что ужасно выгляжу, — воскликнула Изабелла, — но не вижу ни малейшей необходимости напоминать мне об этом!

— Что вы, у вас прекрасный вид, — ответил Хьюго, и голос его звучал глухо.

Изабелла удивленно взглянула на него:

— Что с вами, Хьюго? Думаю, это первый комплимент, который я услышала от вас за все время нашего знакомства. И, наверное, в первый раз я не услышала критических ноток в вашем голосе.

— Обычно вокруг и так много людей, твердящих о том, как вы прекрасны, так что не было никакой нужды и мне вливаться в их ряды, — ответил Хьюго немного обиженным тоном.

На губах Изабеллы появилась легкая усмешка.

— Смешно! Начинаю думать, что я наконец и на вас произвела впечатление, — воскликнула она. — Одному господу известно, сколько я потратила на это усилий.

— Хотелось бы верить вам.

— Уверяю вас, что это чистая правда, — заверила его леди Изабелла. — Я достаточно тщеславна, чтобы обидеться на любого, кто видится со мной так же часто, как вы, и остается стойким и неподдающимся моим чарам.

— Другими словами, вы полагаете, что каждый мужчина, оказавшийся рядом, должен немедленно превращаться в вашего презренного раба? — резко проговорил Хьюго.

— Ну вот, опять вы стали ужасным человеком, — обиженным тоном проговорила Изабелла, а потом в ее глазах внезапно заблестели слезы. — Ну как вы только можете говорить мне грубости в такой момент, когда я страшно расстроена из-за исчезновения Аме? Я провела такую кошмарную ночь, которой, боюсь, будет достаточно, чтобы у меня преждевременно появились морщины и седина в волосах.

Слезы и глубина переживаний в ее голосе, казалось, на какое-то время парализовали Хьюго. Он посмотрел на нее так, будто увидел в первый раз, а потом губы его вдруг зашевелились, словно Хьюго изливал потоки слов, чтобы объяснить Изабелле причину их размолвки. Но прежде чем он успел издать один звук, хотя бы прошептать имя Изабеллы, дверь в комнату распахнулась и на пороге появился герцог Мелинкортский.

Изабелла вскрикнула и вскочила на ноги.

— Себастьян! Вот и вы наконец! Где вы пропадали?

Что вам удалось узнать? Нашли вы Аме?

Она молниеносно задавала вопросы один за одним.

Герцог только отрицательно покачал головой и, пройдясь по комнате, сел за стол. В бледном свете, проникающем через окно, он выглядел усталым и утомленным. Его камзол и бриджи были измяты, к высоким сапогам прилипла грязь. Видя, что Хьюго смотрит на него в немом изумлении, герцог проговорил сухо:

— Вы должны простить меня за этот вид. Ночью мне пришлось совершить долгий путь пешком.

— Пешком? — воскликнула Изабелла.

— Да, пешком, — ответил герцог. — Я и понятия не имел, что трущобы Парижа могут оказаться столь отвратительными, что лачуги, которые располагаются вдоль набережной, считаются пригодными для жилья.

— Но как вы оказались в таких местах? — спросила Изабелла. — Умоляю, расскажите нам все с самого начала!

Герцог вздохнул.

— Это будет история моей полной неудачи, — проговорил он, — но позвольте мне сначала поесть и чего-нибудь выпить.

Хьюго вскочил с места.

— Пожалуйста, простите меня, Себастьян, — извинился он перед герцогом. — Просто я очень внимательно слушал вас и забыл позаботиться о вас. Вы будете вино или кофе?

— Пожалуйста, велите подать вина, — ответил его светлость. — А кроме того, я уже сам распорядился, чтобы слуги принесли чего-нибудь поесть. Я очень проголодался, у меня такое чувство, словно прошло уже много лет с тех пор, как я вышел из дома.

— Но почему вы шли пешком? — удивилась Изабелла. — Разве нельзя было нанять экипаж?

— Если бы я появился в тех местах в карете да еще запряженной четверкой лошадей, меня там неминуемо забросали бы камнями, — ответил герцог. — Я находился среди парижской черни и наслушался от них таких разговоров, которые заставили меня содрогнуться от страха не только за судьбу короны, короля и королевы, но также за будущее каждого благородного человека или «аристократа», как они называют их сами, в любом уголке Франции.

— Вы действительно надеялись найти Аме в этих местах? — спросила Изабелла.

— Я думал, что там найду ее быстрее, чем в любом ином месте, — ответил он.

— Так вы больше уже не подозреваете кардинала де Рогана? — уточнил Хьюго.

Герцог отрицательно покачал головой.

— Уже нет, — ответил он. — Я поверил ему, когда он заявил, что совершенно ничего не знал о похищении Аме.

Я всегда могу определить, когда человек лжет, поэтому я абсолютно уверен, что кардинал говорит правду, когда он, во-первых, дал мне честное слово благородного человека, а затем поклялся и как священник, что не имеет ни малейшего представления о том, что девушку похитили.

— Был ли он любезен с вами, Себастьян? — полюбопытствовала леди Изабелла.

— Безусловно. Он принял меня с большим достоинством и с той мерой дружелюбия, которая позволила мне довериться ему, — ответил герцог. — Сначала мы оба избегали касаться того инцидента, который произошел у него во дворце в тот памятный вечер, но потом, когда я уже собирался уходить, кардинал сказал мне следующее:

«Надеюсь, что ваша подопечная будет возвращена вашей светлости быстро и абсолютно невредимой.

Я много думал над тем, что она сказала мне в ту памятную ночь, и не уставал удивляться: неужто эта юная девушка обладает способностью глубже вникать в суть вещей, чем это дано обычным людям?»

— А затем, — продолжал герцог, — словно пожалев о том, что заговорил на эту тему, кардинал добавил:

«И все-таки я в высшей степени доверяю графу Калиостро. Он — один из посвященных. Однако его мистические возможности, разумеется, находятся вне пределов понимания большинства обычных людей, с которыми ему приходится общаться».

— И что же вы ему на это ответили? — поинтересовалась леди Изабелла.

— В тот момент я был не готов возвращаться к этому вопросу, а потому просто откланялся, — ответил герцог. — Но я вернулся из дворца его преосвященства с твердым убеждением в том, что этот пресловутый Калиостро просто загипнотизировал кардинала, подавив все лучшие качества его натуры. Теперь его преосвященство верит в чудотворную силу этого шарлатана, но я уверен, что в глубине его сердца остается тревожная мысль, что если такие люди и являются чудотворцами на самом деле, то источник их магической силы отнюдь не божественного происхождения.

— Ну так, если кардинал непричастен к похищению Аме, тогда кто же? — спросил Хьюго.

— Я думаю, что могу ответить на ваш вопрос, — ответил герцог Мелинкортский. — Теперь можно точно сказать, что она была похищена по приказу герцога де Шартре.

— Боже праведный! Но зачем ему заниматься такими делами? — воскликнула Изабелла.

— Пока я бродил всю ночь по парижским трущобам, узнал много чего об этом человеке, — ответил его светлость, — и теперь я столкнулся с очень большими трудностями: как мне совместить то новое, что стало известно о нем сейчас, и свое собственное мнение, которое я составил о Филиппе де Шартре после наших встреч. Но в одном я уверен совершенно точно: герцог де Шартре привел в действие огромные массы людей столь ужасных, столь сокрушающей силы, которые, без сомнения, похоронят и его самого.

— Перестаньте говорить загадками, Себастьян, — с недовольным видом потребовала леди Изабелла, — и лучше расскажите нам, что вы имеете в виду.

— Мне и самому хотелось бы найти подходящие слова, чтобы описать вам то новое, что мне удалось узнать, — сказал герцог. — Прежде всего хочу заметить, что идею мне подал его преосвященство, когда, убеждая в своей полной непричастности к похищению девушки, спросил: «А у вас лично, ваша светлость, и у мисс Корт были враги в Париже?»

— Когда он задал вопрос, — продолжал герцог Мелинкортский, — я понял, что он подозревает какого-то конкретного человека, я в то же мгновение подумал о герцоге де Шартре. Во Франции я могу считать своим врагом только Филиппа де Шартре. Полагаю, что он не слишком обрадовался тому, что мне удалось сбежать из его замка.

— Да, но все же похищение молодой девушки слишком жестокая месть, — проговорил Хьюго.

— Я целиком согласен с вами, — ответил его светлость, — но тем не менее это вполне соответствует тому, о чем нам доводилось слышать, причем дела совершаются не только им лично, но и его приспешниками. От людей, с которыми мне пришлось общаться этой ночью, я узнал, что герцог де Шартре является только ширмой для деятельности многочисленной группы мужчин и женщин, являющихся гораздо более опасными и жестокими, чем он.

Герцог де Шартре — поверхностный, самовлюбленный, полный самомнения эгоист, — продолжал герцог Мелинкортский, — но те, кто скрываются в тени его богатства и общественного положения, имеют то, чего Филипп де Шартре никогда не будет иметь, проживи он на земле хоть миллион лет, — разум. Изощренные и хитрые интриганы, они используют ум для того, чтобы замышлять и претворять в жизнь свои планы, неважно, какими бы дьявольскими они ни были по содержанию. Именно эти люди представляют настоящую опасность для Франции, так как они свою конечную цель видят не в окончательной победе герцога королевской крови или малопопулярной королевы, а в полном разрушении и распаде законов и порядка в масштабах целой страны.

— Но что общего со всем этим может иметь Аме? — удивленно спросила Изабелла.

— Она является последней фавориткой в Париже, принятой при королевском дворе и обласканной самой королевой, а имя королевы сейчас у каждого на устах; но прежде всего она — моя подопечная.

Герцог замолчал. В комнату вошли два лакея, которые внесли множество блюд с горячей пищей. Его светлость налил себе еще бокал вина и замер, ожидая, пока слуги покинут комнату, чтобы продолжить свой рассказ.

— То, что я вам говорю сейчас, в какой-то мере является моим предположением. Мне больше нечего сказать, я не могу привести ни единого факта, который подтвердил бы мои подозрения, и все-таки я полностью уверен в том, что они в основном соответствуют истине. Герцог де Шартре был раздосадован тем, что мне удалось выскользнуть из его чрезвычайно хитро задуманной ловушки. Он открыто выступал против меня, рассказывал окружавшим его людям всякие небылицы, из-за чего привлекал их внимание ко мне лично и к моей пользовавшейся популярностью подопечной. А это было как раз то, что и требовалось. Все это не раз можно было наблюдать и в прошлом. Филипп де Шартре бросал первым камень, будоража гладкую поверхность воды и создавая возмущение, которое кругами расходится потом от центра во все стороны.

— Продолжайте! — поторопила герцога Изабелла.

— А далее я могу только предположить, что среди множества людей, составляющих окружение герцога де Шартре, нашелся один, который и предложил идею похищения Аме. Причем сам герцог может знать об этом, а может и оставаться в полном неведении, но она тайно похищена, и если наша девочка находится сейчас во власти тех людей, которых я подозреваю, мне остается только молиться о том, чтобы смерть пришла к ней как можно скорее.

Когда герцог Мелинкортский произносил последние слова, голос у него задрожал. В комнате воцарилась пугающая тишина, а потом Изабелла в отчаянии закрыла лицо руками. Хьюго внезапно вскочил со своего места, кулаки его сжались изо всех сил.

— Боже правый, Себастьян! Что вы такое говорите?

Как вы можете сидеть здесь и говорить подобные вещи?

Его светлость оттолкнул от себя тарелку, встал из-за стола и подошел к окну. В течение нескольких мгновений он простоял там, повернувшись спиной к Изабелле и Хьюго, глядя в окно на залитый солнечным светом сад.

— После того, как этой ночью я покинул дворец кардинала де Рогана, — проговорил он наконец, — мне захотелось побывать в Пале-Рояле. Я пытался встретиться там с герцогом де Шартре, но его, как выяснилось, уже не было в Париже. Он уехал в провинцию. Как мне сообщили его приближенные, герцог уехал из города еще позавчера, и поэтому он наверняка никак не мог увезти Аме с собой.

— А потом, — продолжал герцог Мелинкортский, — мне в голову пришла идея разузнать все, что было в моих силах, о том, что творится в районе Пале-Рояля и в бедных кварталах Парижа, из которых оппозиция черпает такую громадную поддержку. И вот остаток этой ночи я провел в исследовании, на что должна быть похожа преисподняя. Да, Хьюго, преисподняя, причем я сейчас имею в виду не теоретическое значение этого слова.

Мне удалось побывать в подсобных помещениях книжных лавок, — рассказывал он, — где продаются памфлеты. Я разговаривал с людьми, которые торгуют клеветой, а также с теми, чей доход зависит от того, насколько гнуснее будет их обман. Я сидел рядом с теми, кто макает свои перья в грязь, чтобы сделать мерзкий рисунок.

Разговаривал с головорезами, чьим занятием было распространять все эти листовки, карикатуры и памфлеты.

— В своих поисках, — продолжал герцог Мелинкортский, — мне приходилось заходить в публичные дома, которые герцог де Шартре открыл в Пале-Рояле. А поговорив с женщинами, я узнал такие вещи, которые даже у такого сведущего человека, каким можно было считать меня, вызывали приступы удушья и тошноты. После того, как я решил, что Пале-Рояль больше ничего нового мне не сообщит, я отправился на улицы. Могу заверить вас только в одном: Париж погряз в своем растлении до такой степени, что ни я, ни, как полагаю, любой другой человек моего положения даже вообразить себе не сможет.

— И вам так и не удалось найти Аме? — со слезами в голосе спросила Изабелла.

— Нет, отыскать Аме я так и не смог, — проговорил его светлость, — но все, с кем мне довелось встречаться в тех местах, не выразили ни малейшего удивления тем фактом, что кто-то мог бесследно исчезнуть в этом городе. Преступление стало обычным явлением в Париже, и вопрос всегда упирается только в одно — в цену.

— Себастьян, мы обязательно должны найти Аме. Вы не можете оставить все, как есть!

— Оставить? — казалось, это предположение удивило герцога. — Клянусь, Изабелла, у меня нет ни малейшего намерения прекращать поиски Аме. Даже в том случае, если на это уйдет вся моя жизнь, я буду продолжать искать ее до тех пор, пока сурово не покараю тех, кто хоть в малой степени был причастен к ее похищению.

— Бедная девочка! — прошептала леди Изабелла. — Могу представить себе, как она должна страдать, мучиться, как ей страшно и больно, а ведь она, Себастьян, так безумно любила вас!

Губы у герцога сурово сжались, словно Изабелла своими словами дотронулась до самого больного места.

— Она любила вас до самопожертвования, — продолжала Изабелла. — А вы, Себастьян, питали к ней какие-нибудь чувства?

Герцог ничего не ответил, и через некоторое время Изабелла заговорила вновь:

— Будь я на ее месте, ни за что не вынесла бы такого — любить вас так, как она, и не иметь ни малейшей надежды на взаимность. Такая бескорыстная любовь, Себастьян! Прошлой ночью я подумала, что, если бы нам удалось отыскать ее, мы все немедленно могли бы вернуться в Англию. Там вы могли бы жениться на ней и избавить от опасности со стороны кардинала или любого другого врага.

Так как герцог Мелинкортский продолжал хранить полное молчание, леди Изабелла, встав из-за стола, прошла через всю комнату и остановилась перед ним.

— Скажите же мне, Себастьян, — взмолилась она, — пожалуйста, скажите мне, что Аме была вам не безразлична.

И тут же, прежде чем его светлость успел вымолвить слово в ответ, даже прежде, чем он успел повернуть голову, чтобы взглянуть на леди Изабеллу, или пошевелить рукой, к которой она просительно прикоснулась, открылась дверь.

Первым увидел Аме Хьюго! Девушка застыла на пороге: платье измято, испачкано, а кое-где и порвано, волосы в ужасном беспорядке рассыпались по плечам, но глаза буквально светились счастьем, а губы были полуоткрыты от невыразимого восторга.

В то же мгновение, когда у Хьюго захватило дух и он не мог произнести ее имени, будто слова застряли у него в горле, герцог обернулся, но не к леди Изабелле, а к двери. Аме с криком, эхом прокатившимся по комнате и вызвавшим поток слез у Изабеллы, бросилась через всю комнату к Себастьяну и замерла в его объятиях.

— Ах, монсеньор, монсеньор! — проговорила она голосом, дрожащим от переполнявшей ее радости. — Я вернулась, я снова здесь, а думала, что больше уже никогда не увижу вас!

Она прижалась лицом к его плечу, а его светлость крепко обнимал ее, пытаясь одной рукой пригладить разметавшиеся по плечам локоны девушки.

— Аме, вы целы и невредимы! Ах, милая моя! — воскликнула Изабелла. — Благодарю тебя, боже! Слава богу!

Аме вдруг сильно побледнела, словно ее внезапно охватила слабость, а потом, прежде чем поняла, что ей необходимо на что-нибудь опереться, чтобы не упасть, Хьюго подхватил ее на руки и помог сесть в кресло.

— С вами все в порядке, Аме? — спросил герцог.

Голос его был тихим и ласковым, Хьюго успел заметить, как что-то вдруг изменилось в выражении его глаз, и был изумлен, осознав, что во взгляде Себастьяна прочитал нежность.

— Да, монсеньор.

Аме подняла на него глаза:

— Я боялась до отчаяния, думала, что никогда не убегу и когда умру, вы могли бы поверить той лжи, которую они вам могли бы поведать обо мне.

— Что с вами сделали? Где вы были все это время? — спросила Изабелла, сидя в кресле.

Но казалось, что ни герцог, ни Аме ничего не слышала. Они продолжали смотреть в глаза друг другу, и сияние глаз девушки, вызванное обретенным счастьем, отражалось в глазах Себастьяна.

— Я все время думала о вас, монсеньор, — говорила Аме. — И хотела быть такой же смелой, как вы. Я знала, что вам было бы стыдно за меня, если бы я начала рыдать и молить о пощаде, поэтому я молчала, хотя внутри меня жил страх, переполнял ужас, который мог заставить меня закричать и делать такие вещи, которые я никогда бы не сделала при обычных обстоятельствах. И только воспоминания о вас, монсеньор, и о вашей храбрости позволили мне уберечь себя от бесчестья.

— Вы не ранены? — поспешно спросил герцог.

— Теперь, когда я вернулась к вам, со мной уже ничего не случится, — ответила Аме.

Казалось, последние слова замерли на устах девушки.

На самом деле ей можно было бы и не отвечать. Глаза Аме и Себастьяна и так говорили все, что им нужно было знать друг о друге. Удары сердца девушки отзывались ударами сердца в груди его светлости, руки были сплетены.

Теперь во всем мире они были одни и ничто вокруг не существовало. Обо всем остальном они забыли: и о страхах девушки, и об опасностях, через которые ей пришлось пройти, о ее внезапном появлении в этом особняке, об Изабелле и Хьюго, молча взирающих на них. В этом мире для них остались только солнечный свет, теперь более ослепительный, более золотистый, чем когда-либо прежде, и упоение блаженством, охватившим девушку и герцога.

Долго стояли Аме и Себастьян словно зачарованные, им казалось, что они одни во всей Вселенной и время вдруг остановилось; мужчина и женщина, соединенные величайшей силой на небесах и на земле — силой любви.

И лишь голос Изабеллы вернул их к реальности.

— Ваше платье, Аме! — воскликнула она, будто только сейчас заметив состояние наряда девушки. — Что вы с ним сделали? Вы что же, лежали в нем на земле? Оно такое грязное, советую вам подняться вместе со мной наверх и сменить ваш наряд на что-нибудь более подходящее.

— Нет, нет, сначала давайте послушаем рассказ Аме о том, где она была, — возразил Хьюго, но Изабелла решительно покачала головой, не соглашаясь с ним:

— Наша девочка устала до изнеможения. Позвольте же ей сначала переодеться и чего-нибудь поесть, а потом уже она все нам расскажет.

Медленно, с трудом Аме оторвалась от Себастьяна.

— Мне так много надо рассказать вам, мадам и месье Хьюго, — сказала она, повернувшись к Изабелле, — но я была бы очень признательна, если бы вы позволили мне перед этим что-нибудь поесть. За весь прошедший день у меня во рту не было ничего, кроме куска черствого хлеба.

Честно говоря, я очень хочу есть.

— Боже правый, ничего не ела! — повторила Изабелла слова Аме. — Бедная моя! Тогда, конечно, прежде всего вам обязательно надо поесть. А платье может подождать, хотя боюсь, что оно настолько грязное, что обязательно запачкает кресло.

Девушка уселась за стол, и хотя, по ее же собственным словам, была ужасно голодна, ела она с трудом, ограничившись несколькими кусочками омлета и глотком кофе. Она поискала глазами герцога, тот подсел к столу, молча глядя на девушку, погрузившись в собственные мысли.

Хьюго внимательно смотрел на девушку и герцога, понимая, что на тот вопрос, который леди Изабелла задала его светлости непосредственно перед появлением Аме в этой комнате, можно дать однозначный ответ уже сейчас, не дожидаясь, пока Себастьян произнесет хоть слово.

Когда девушка закончила свой завтрак и поставила чашку на стол. Изабелла обратилась к ней:

— Ну все, меня снедает любопытство, очень долго длится ваше молчание. Вы обязательно должны сейчас же рассказать нам, что с вами случилось, или заявляю, что у меня начнется приступ меланхолии, потому что силы мои на исходе.

Аме рассмеялась:

— Не хотите, чтобы я сначала переоделась, а потом уже приступила к своему рассказу? — Видя, что Изабелла уже готова что-то ответить, поспешно добавила:

— Нет, нет, мадам, я пошутила. Конечно, вам хочется поскорее узнать о моих приключениях, вам будет интересно.

— Интересно! — воскликнула Изабелла. — Ну и слова вы нашли, моя милая. Всю ночь меня терзали ужасные предчувствия. А в это время Себастьян ходил по самым злачным местам Парижа, пытаясь отыскать ваши следы.

Да что там говорить, ведь он вернулся буквально за минуту до вашего появления здесь.

— Неужели это так? — спросила Аме.

— Да, все правильно, — ответил герцог.

— Тогда вы наверняка в конце концов нашли бы меня и сами! — воскликнула девушка. — Как было бы чудесно, если бы вы освободили меня оттуда!

— Какая разница, — проговорил герцог, — главное, что вы вернулись домой. Ну а теперь расскажите нам, что с вами приключилось в ту ночь.

Все так же сидя за столом, девушка приступила к рассказу о своих злоключениях. Она поведала им, как была обманута тем господином в садах Трианона, посажена в карету Франсуа и еще каким-то человеком. Потом девушка рассказала о маленьком Жане и его матери, Рене, и как в самый последний момент в лачугу явился Франсуа и сообщил о том, что девушку должны будут убить в эту ночь, а ее тело потом выловят из Сены с отвратительным памфлетом, зажатым в кулаке.

Когда Аме начала рассказывать свою историю, Изабелла вскрикивала от ужаса, но потом, когда девушка рассказывала о новых бедах, постигших ее, ни один из трех слушателей уже не издавал ни звука. Они молча, неотрывно следили за каждым словом ее рассказа, а когда она закончила описывать последнее появление в лачуге Франсуа и его решение убить девушку, в комнате воцарилась тяжелая, гнетущая тишина.

— Когда я увидела памфлет и то, что было на нем изображено, то испытала такое потрясение, что решила покончить с собой, — рассказывала Аме. — Но потом я поняла, что на самом деле просто испугалась грозящей опасности!

— Как все это отвратительно, жестоко и низко! — еле слышно прошептал Хьюго.

— Когда я окончательно поняла, что должна буду скоро умереть, — продолжала свой рассказ девушка, — меня охватил неописуемый страх. Все казалось еще более ужасным, потому что эти люди — Франсуа и Рене — говорили о предстоящем убийстве, как о совершенно обычном, повседневном деле. Они могли бы точно так же решать, куда бы им деть дохлую кошку. Я для них абсолютно ничего не значила. Франсуа отдали четкий приказ, и этот приказ заставлял его действовать соответствующим образом.

У меня появилось желание, — говорила Аме, — кричать и плакать, упасть на колени и молить этого человека оставить мне жизнь. Но потом поняла, что, даже поступив таким образом, я ничего не добьюсь — мое существование не имело для этого человека никакого значения. Я была ненужной и нежелательной вещью, от которой ему требовалось как можно быстрее избавиться, мусором, который надо было выбросить из дома.

Усилием воли я заставила себя сидеть и молчать; затем Франсуа потянулся и зевнул, — продолжала Аме. — Он сказал: «Пора спать». После этих слов Рене кивнула в мою сторону и спросила: «А с ней что будем делать?»

Франсуа встал и, проговорив: «Закончим на рассвете», поднялся по приставной лестнице наверх, в мансарду.

Я слышала, как он устраивался там на полу, — рассказывала девушка, — а потом, подождав немного, Рене задула свечу и последовала за мужем. У меня появилось непреодолимое желание позвать эту женщину и упросить ее, чтобы она освободила меня. Но я понимала, что, как бы ни молила Рене, какие бы слова ни говорила ей, — все будет бесполезно. Я осталась внизу в полном одиночестве, если не считать полчищ крыс, которые вылезли из своих нор и скребли пол; я даже чувствовала, что некоторые из них осмеливаются бегать прямо по моим ногам.

Должна сказать вам, что меня всегда охватывал жуткий страх от одного вида крыс, но тогда, наверное, впервые в жизни, они, казалось, не имели для меня ни малейшего значения — эти крысы будут здесь и завтра, а я должна буду в самом скором времени умереть.

Когда я сталкивалась со смертью, живя в монастыре, — вспоминала девушка, — это всегда вызывало во мне какое-то трепетное чувство, удивление, может быть. Монахини обычно говорили об умерших так, словно смерть открывала тем двери в более счастливую, достойную жизнь. И мне казалось тогда, что и я сама никогда не испугалась бы смерти. Да и покойные монахини выглядели такими умиротворенными и прекрасными. Поэтому я никогда не боялась, как некоторые послушницы, ходить на обряды погребения их тел на монастырском кладбище.

Я всегда думала, — продолжала Аме, — что если когда-нибудь умру, то буду выглядеть так же, как те монахини.

Но, находясь в той лачуге в ожидании скорого конца, я отнюдь не испытывала ни счастья, ни умиротворения.

В тот момент мне безумно хотелось жить. И еще мне хотелось хотя бы раз увидеть вас, монсеньор. Я не могла допустить даже мысли о том, что вы останетесь в полном неведении о моих всех злоключениях, если не считать того, что вам принесут выловленное из Сены мое обезображенное, изменившееся до неузнаваемости тело.

Сказав это, девушка протянула руку, и его светлость крепко сжал ее в своих ладонях. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, потом Аме продолжила свой рассказ.

— Почти парализованная от страха перед тем, что должно было случиться со мной в самом скором будущем, я никак не могла собраться с мыслями, а потом вдруг осознала, что молюсь. Когда я жила в монастыре, то часто слышала о том, что у господа нельзя просить благ для себя лично, кроме помощи указать путь истинный — в этом случае на молящегося обязательно снизойдет благодать божья.

Поэтому я молилась не о том, чтобы убежать, — объяснила девушка, — не о том, чтобы меня кто-нибудь спас, а лишь о том, чтобы вести себя подобающим образом, когда наступит время испытания, о том, чтобы умереть с честью и достоинством. Молилась я долго — не могу сказать сколько, но очень долго, может быть, несколько часов, а потом я неожиданно услышала какой-то странный звук. Сначала я подумала, что это снова крысы, но потом поняла, что слышу скрип перекладин приставной лестницы, а затем до меня долетел звук чьих-то шагов, приближавшихся ко мне.

У меня появилось желание закричать, и я подавила его, чтобы не показаться трусихой в собственных глазах, и прижала ладони к губам. Кто-то приближался ко мне.

И я поняла, что близится час моей кончины. Вот сейчас, через секунду-другую, я почувствую у себя на горле огромные грубые лапы Франсуа… Господи Иисусе, молилась я, будь милостив ко мне.

Должно быть, я уже молилась вслух, — продолжала рассказывать Аме, — потому что кто-то шикнул на меня и приказал молчать… Это была Рене. Рука ее нащупала мою лодыжку. И как только женщина нашла ее в темноте, я услышала поворот ключа в замке кандалов. Очень осторожно она открыла замок, после чего сняла с меня кандалы.

Я услышала, как она положила цепь с кандалами на пол, потом ее пальцы нащупали мою руку, и женщина подняла меня на ноги. На цыпочках мы осторожно двинулись к двери. Дощатый пол тихо поскрипывал под нашими шагами, и крысы разбегались, заслышав этот скрип. Но, слава богу, никаких других звуков мы не слышали. Наконец мы добрались до двери. Женщина осторожно открыла ее, и я почувствовала, как лица моего коснулся порыв ночного воздуха.

Она прошептала мне: «Удирайте отсюда поскорее», и тут в отблесках света, идущего с лестницы, я увидела ее лицо, — продолжала девушка. — «Спасибо, спасибо вам», — прошептала я в ответ. «Вы были добры к моему маленькому Жану», — лишь сказала она. После этого дверь закрылась, и я осталась на улице совершенно одна.

У меня не было ни малейшего понятия, где я находилась в тот момент, — рассказывала Аме. — Я помчалась бегом по улице и через некоторое время обнаружила, что стою на набережной. Передо мной текла река, широкая и серебристая, — та река, в которую должны были бросить мое бездыханное тело! Я решила бежать вдоль набережной Сены, но потом вдруг увидела каких-то подозрительных людей; это были мужчины, они испугали меня, когда неожиданно возникали из тени домов, слоняясь по набережной, и тут я вспомнила о том, как была одета в эту минуту и насколько странным показался мой вид этим людям.

Внезапно эта река стала вселять в меня ужас — один толчок, и я могла бы оказаться в воде, и тогда Франсуа будет совершенно неповинен в том, что я утонула, — объяснила девушка. — Я метнулась в какую-то боковую улочку. Дома здесь были неказистые и грязные, поэтому я предположила, что внутри они, скорее всего, похожи на ту лачугу, в которой жили Франсуа и Рене.

Вспомнив о Франсуа, — продолжала свой рассказ Аме, — я вновь побежала. Ведь если бы он внезапно проснулся среди ночи и понял, что совершила Рене, то немедленно выбежал бы из дома и отправился на поиски.

Булыжники мостовой больно ранили мои ноги через тонкие подошвы моих бальных туфелек, поэтому мне было очень трудно передвигаться еще быстрее, и все-таки мне удалось это сделать. Должно быть, я пробежала не меньше полумили, у меня перехватило дыхание, да так, что я .никак не могла заставить себя идти дальше. Вдруг я увидела, что за мной погнался какой-то мужчина, я свернула в узкую темную улочку, и через некоторое время он потерял меня из виду. Я выбралась на улицу, где стояли уже более внушительные дома. Да, эти улицы были намного чище, чем те, что в трущобах. У меня мелькнула мысль, что я, должно быть, добралась уже до более приличной части города, но, пройдя еще некоторое расстояние, уперлась в городскую стену и поняла, что выбрала не правильное направление.

Я вновь двинулась в путь, — продолжала свой рассказ девушка, — и потом, когда прошло уже много времени, — а может быть, мне просто показалось — ночь стала постепенно уходить, наступал рассвет! Тогда меня вновь стал терзать страх, но уже совершенно по другой причине.

Я подумала, что если буду и дальше бродить по улицам в таком виде, то, вполне вероятно, могу быть арестована.

Вполне возможно, что это была довольно глупая мысль, да к тому же я очень устала к тому времени, но я очень испугалась, что меня могут посадить в Бастилию или, что еще хуже, в сумасшедший дом. Наверное, это был чистый идиотизм с моей стороны, вы не находите, монсеньор?

— Пожалуй, этого не случилось бы, — согласился с ней герцог Мелинкортский.

Аме улыбнулась ему.

— И я тоже умом тогда понимала, что этого не может быть, — проговорила девушка, — но все равно очень боялась и поэтому соблюдала большую осторожность. Я решила, что могла бы прятаться в дверных нишах, а когда увижу, что улица совершенно пуста, можно будет продолжить свой путь. В это время на улицах уже стали появляться со своими корзинками женщины, спешащие на рынок за покупками. Поэтому мне было далеко не так легко выполнить свой план. Потом у меня появилась мысль попытаться нанять какой-нибудь экипаж, но когда я вспомнила о том, в каком состоянии нахожусь, то сразу поняла, что мне вряд ли кто-нибудь поверит, ни говоря уже о том, чтобы везти в долг в карете. Поэтому мне оставалось только одно — идти пешком.

Мне потребовалось несколько часов, — .продолжала рассказ девушка, — чтобы наконец-то добраться до одной из улиц, которая показалась мне относительно знакомой.

Я раньше никогда и представить себе не могла, что Париж — такой огромный город; потом вдруг я увидела буквально в сотне ярдов от себя здание Оперы и тут же определила свое местонахождение. На улице было уже много людей, и все они с большим удивлением осматривали меня. Я перебиралась от одной дверной ниши к другой. При этом все время старалась избегать бульваров, быстро двигалась по маленьким улочкам до тех пор, пока наконец не оказалась в нескольких ярдах от этого дома, перед нашей парадной дверью.

И только тогда я полностью осознала произошедшее, — закончила свой рассказ Аме. — Мне удалось убежать! Я была свободна, мне не грозила смерть! И я снова смогу увидеть вас, монсеньор!

Голос девушки замер. Когда она закончила рассказывать о своих злоключениях, в глазах у нее стояли слезы.

Герцог Мелинкортский взял ее руки и прижался к ним губами. Пальцы девушки были чем-то испачканы, но губы его светлости надолго задержались на них. Аме глубоко вздохнула и взглянула ему в лицо.

— Слава господу, вы теперь в безопасности! — воскликнула леди Изабелла. — Но какой страшной, какой ужасной ценой! А между прочим, Себастьян подозревал, что за этим похищением стоит Филипп де Шартре.

— Как, монсеньор, вы догадались об этом? — спросила девушка у герцога.

— Да, догадался. После того как его преосвященство заверил меня в том, что не имеет ни малейшего отношения к вашему исчезновению»и дал мне честное слово, я обретя уверенность в том, что виновником может быть только герцог де Шартре.

— Сначала я тоже думала, что виновником всего был кардинал де Роган, — согласилась с ним девушка, — но потом, даже сама не знаю почему, сочла, что князь церкви, каковым является его преосвященство, никогда не опустился бы до использования столь недостойных методов.

— И вы были правы, — проговорил герцог.

Девушка тихо вздохнула, удовлетворенная похвалой его светлости.

— Я дома, — сказала она, — и теперь уже не имеет значения, кто был виноват в моем похищении.

И тут, словно увидев в первый раз, она внимательно оглядела свое изорванное платье.

— Мне нужно немедленно принять ванну, — проговорила она. — Вам, наверное, стыдно за меня?

— Ничуть не стыдно! — возмущенно воскликнула леди Изабелла. — Мы только радуемся тому, что вы снова дома.

Надо собираться в Англию, нам всем, и чем быстрее, тем лучше — подальше от всего этого ужаса.

— Это правда? — спросила Аме у герцога.

— Поговорим об этом позже, — ответил он.

— А теперь немедленно в ванну! — проговорила Изабелла. — А это платье мы сожжем в тот же момент, как только вы его снимете. Могу поклясться чем угодно, любой оборванец с отвращением отказался бы от него.

Взяв Изабеллу под руку, Аме рассмеялась ее словам, после чего обе женщины удалились.

— Слава богу, она в безопасности, — с серьезным видом проговорил Хьюго.

Герцог встал из-за стола.

— Да, пока в безопасности.

— Так что же, вы считаете, что нам всем лучше всего немедленно покинуть Париж? — спросил Хьюго.

Казалось, герцог обдумывает эту идею.

— Вы, наверное, забыли, что у меня была причина для приезда в Париж.

— Я не забыл о вашем поручении, — ответил Хьюго, — но если все-таки есть хоть малая вероятность повторения этого?..

— Я уже подумал об этом, — прервал его герцог. — Вероятнее всего, будет лучше, если вы вместе с Аме и Изабеллой вернетесь в Англию, а я останусь пока здесь.

— Сомневаюсь, что Аме согласится уехать в Англию без вас, — возразил Хьюго.

— Я заставлю ее, — поспешно успокоил его герцог.

Потом улыбнулся и добавил:

— И все-таки она может отказаться.

При этих словах на лице его светлости появилось такое задорное мальчишеское выражение, что Хьюго, взглянув на него, не смог скрыть удивления.

Открылась дверь, и на пороге появился дворецкий.

— Прибыла с визитом некая дама, она просила узнать, не могли бы вы принять ее, ваша светлость.

— Дама с визитом в столь ранний час? — удивился герцог. — А кто она?

— Эта дама не хотела бы называть своего имени, но заверяет вашу светлость, что прибыла по делу чрезвычайной важности, — ответил дворецкий с невозмутимым видом. — Я попросил ее подождать ответа вашей светлости в серебряной гостиной.

— Странно, кто бы это мог быть? — проговорил герцог.

— Может быть, мне пойти и взглянуть на нее? — предложил Хьюго.

— Не надо, я пойду сам, — ответил герцог и вышел из комнаты в зал.

Подойдя к серебряной гостиной, его светлость, однако, заколебался на пороге. Он до сих пор еще не переодел ни обуви, ни одежды, в которых всю ночь бродил по городу. И, хорошо зная нравы парижского общества, ни секунды не сомневался в том, что отступление от обычного в его облике немедленно вызовет массу кривотолков и сплетен, которые будут передаваться от одного к другому. Его светлость жестом приказал дворецкому подойти к нему поближе.

— Сообщите даме, что я еще не одет.

Примерно полчаса спустя герцог Мелинкортский медленно спускался по лестнице вниз, одетый в безукоризненно сшитый камзол из блестящего синего атласа; жилет был последним шедевром Роу, а покроем панталон мог бы восхититься великий Бруммель.

Лакей открыл перед его светлостью дверь в серебряную гостиную, и герцог вошел в комнату. Он ожидал увидеть кого угодно, но только не принцессу де Фремон, которая сидела на краешке кресла с бледным и напряженным лицом.

Когда герцог вошел в гостиную, принцесса поднялась с кресла и протянула ему руку для поцелуя. Дрожащие пальцы были ледяными, герцог видел, что женщина была чем-то очень взволнована.

— Какое неожиданное счастье для меня видеть вас, мадам! — воскликнул его светлость. — Очень сожалею, что заставил ждать, но боюсь, что меня никак нельзя назвать ранней пташкой.

— Ну что вы, это я должна просить прощения у вашей светлости за то, что явилась к вам с визитом в столь неурочный час, — возразила ему принцесса де Фремон, — но есть кое-что очень важное, о чем мне необходимо расспросить вас.

— Я к вашим услугам, мадам, — учтиво ответив герцог.

Принцесса де Фремон оглядела комнату, словно в каждом углу гостиной скрывались соглядатаи.

— Могу я поговорить с вами конфиденциально?

И можно ли мне быть уверенной в том, что ничего из сказанного сейчас мною не станет достоянием гласности?

— Я могу дать вам честное слово, — ответил герцог.

— Я верю вам.

У принцессы де Фремон был чрезвычайно взволнованный вид, ее знобило от нервного возбуждения. Герцог предложил ей кресло, и когда она села, опустился в кресло рядом с ней.

— У вас такой вид, будто вы чем-то обеспокоены, — проговорил он. — Позвольте помочь вам.

— Я пришла, чтобы расспросить вашу светлость о вашей подопечной, — объяснила ему принцесса цель своего визита. — Насколько я понимаю, она пропала.

В течение какого-то времени герцог хранил молчание, затем машинально достал табакерку из кармана и спросил:

— Кто вам это сказал?

— Его преосвященство кардинал де Роган. Прошлым вечером он был у меня с визитом и сообщил о том, что, как подозревает английский посол, вашу подопечную кто-то похитил. Вы, может быть, помните, что у меня на званом обеде его преосвященство рассказывал о некой послушнице, которая сбежала из монастыря де ла Круа, а затем тоже бесследно исчезла. Так вот, вчера вечером .его преосвященство сказал, что очень опасается, как бы это не был тайный заговор с целью похищения молоденьких девушек. Все это кажется чрезвычайно загадочным: чтобы вот так вдруг пропали две девушки… и чтобы никто не смог отыскать обеих.

Голос ее затих, губы у женщины задрожали.

— Это Действительно кажется на удивление странным, — согласился с ней герцог Мелинкортский. — Но чем же я могу помочь вам, мадам?

— Видите ли, я подумала, коль вы все равно займетесь поисками своей подопечной, — ответила принцесса де Фремон, — то, может быть… вы сможете… узнать что-нибудь… и о той, другой девушке, которая сбежала из монастыря?

— О той послушнице, розысками которой занимается его преосвященство?

— Да, о той послушнице.

— Вы что же, заинтересованы в какой-то степени в ее судьбе? — спросил герцог.

— Да, именно так, — подтвердила принцесса де Фремон. — Я… заинтересована в ее судьбе.

На какое-то время в гостиной воцарилось молчание, и герцог Мелинкортский с нетерпением ждал, что же еще сообщит ему эта женщина. Его светлость чувствовал, что принцесса старается подобрать подходящие слова для того, чтобы попытаться передать ему те чувства, которые терзали ее в этот момент. Видя ее беспомощность, герцог ждал, когда принцесса снова заговорит. Дверь в гостиную неожиданно открылась, и в комнату поспешно вошла Аме. Девушка уже успела переодеться в свежее платье из белого муслина, талию стягивала широкая голубая лента; волосы девушки, вымытые и очищенные полностью от пудры, которой она посыпала их еще перед приемом у Ее Величества, теперь не были заплетены, а красно-золотистым каскадом свободно спадали на плечи.

— Монсеньор, я очень торопилась, и теперь мы можем… — начала она оживленно с порога, но затем внезапно умолкла, увидев, что его светлость в гостиной был не один. — Простите, если помешала вам… — извинилась она.

И в этот момент у принцессы де Фремон неожиданно вырвался сдавленный возглас. Герцог Мелинкортский обернулся и удивленно взглянул на свою гостью. Принцесса встала с кресла, одна рука ее судорожно сжимала горло, лицо было смертельно-бледным. Указывая другой. рукой на девушку, она спросила:

— Кто вы?

Аме подошла к ней.

— Доброе утро, мадам, — вежливо поздоровалась она с принцессой де Фремон и сделала реверанс. — Не так давно я была у вас на вечере. Неужели вы не помните меня?

— Кто вы? — повторила свой вопрос принцесса, и голос ее звучал на удивление странно.

— Я — Аме.

Ответ вырвался у девушки совершенно непроизвольно, не задумываясь, хотя герцог и Аме всегда соблюдали большую осторожность и старались, как правило, никому ни в коем случае не называть ее настоящего имени.

— Аме!

Принцесса де Фремон повторила имя девушки, а потом на глазах удивленных герцога и Аме медленно осела на пол, лишившись чувств.