Преступления страсти. Ревность (новеллы)

Обворожительный кавалер (Джордж Вилльерс, герцог Бэкингем – Анна Австрийская – кардинал де Ришелье. Англия – Франция)

– Да что вы, ваше преосвященство! – вскричала герцогиня. – Неужели не понимаете, что этот подкоп имел целью винные погреба моего дома? Нас хотели ограбить, и добро бы дело ограничилось только украденным вином! Не сомневаюсь, что в одну ужасную ночь злоумышленники проникли бы в наши покои и перерезали нас всех во сне!

Глаза кардинала сверкнули так, что мадам де Шеврез поняла: известие о ее смерти было бы самым отрадным известием в его жизни, и сейчас он от души пожелал всяческих успехов злоумышленникам, прорывшим подземный ход от склепов женского монастыря Валь-де-Грас к ее дому. Но вся соль заключалась в том, что и кардинал, и герцогиня отлично знали: никаких злоумышленников не существовало в природе, на запасы амонтильядо, бургундского, анжуйского, бордо и прочих вин никто не покушался, а подземный ход хоть и прорыт от монастыря Валь-де-Грас к дому герцогини, но по прямому распоряжению, так сказать, от дома де Шеврез, и был он не просто подземный ход, а дорога, приготовленная для тайных свиданий, – дорога любви. И сейчас Арман дю Плесси де Ришелье, всесильный кардинал Ришелье, бывший во Франции вторым человеком после короля (а может быть, и первым перед королем, как он любил втихомолку себя называть!), чувствовал себя вовсе не всесильным, а, наоборот, бессильным, потому что не знал, да и не мог, не имел возможности доподлинно узнать, вовремя ли он успел открыть преступный умысел, или этим подземным ходом, этой дорогой любви все-таки успела пройти та, безнадежная страсть к которой давно уже свела его с ума, – королева Анна Австрийская. Успела ли прекрасная Анна воспользоваться тайной дорогой и встретиться со своим любовником, которого Ришелье возненавидел с первой минуты и так же безумно, как с первой минуты безумно полюбил королеву?!

О, ее трудно было не полюбить, эту голубоглазую и светловолосую принцессу, которая унаследовала свою внешность от матери, австрийской принцессы Маргариты, а потому вошла в историю под несколько неожиданным именем Анна Австрийская, хотя считалась по отцу испанкой. Даже характерный габсбургский профиль был у нее смягчен изяществом линий, даже чуточку выпяченная нижняя губа, которая придавала всем отпрыскам австрийского королевского дома пресыщенный и вечно чем-то недовольный вид, Анне придавала облик очаровательной капризницы, все причуды которой, конечно, должны быть столь же милы, как она сама, а потому всякому нормальному мужчине хотелось их немедленно исполнить.

Всякому нормальному мужчине, вот именно! Но отнюдь не ее супругу, королю Людовику XIII.

Он-то не хотел исполнять не только никаких причуд своей юной жены, но даже и самых элементарных обязанностей, которые налагал на него супружеский и государственный долг. Проще говоря, он не спал со своей прелестной женой и не собирался осчастливить ее и Францию рождением наследника. Детские годы юного Людовика прошли в обстановке такого распутства (все же он был сыном не кого иного, как Генриха Наваррского, одного из величайших потаскунов мировой любовной летописи!), что в один прекрасный (в смысле, ужасный) день он возненавидел все, абсолютно все, что имело отношение к плотским радостям, и переключился исключительно на радости высокодуховные: так, он умел очень недурно играть на лютне и сочинять хорошенькие песенки. Прелестный бюст жены, ее блестящие глаза, ее манящие взоры, ее походка, которая могла бы искусить и святого, его волновали очень мало. И скоро по Европе пополз, пошел, полетел, разнесся слух, что король Франции пренебрегает своей женой.

Филипп III, король Испании, узнав, как грустно живется его любимой дочери, пришел в такое неистовство, что министры обеих стран забеспокоились: как бы невольное или сознательное пренебрежение Людовика постельными отношениями не привело к обострению отношений межгосударственных. Войны, как свидетельствуют многочисленные исторические примеры, случались и из-за более ничтожных причин! Воевать в данный момент не хотелось ни Франции, ни Испании, однако король Франции никак не мог воспользоваться своим «хлястиком», как называл он некогда ту часть тела, которая составляет предмет законной гордости некоторых мужчин (приснопамятный Наваррец еще называл сей орган своего сына «посылочкой для испанской инфанты», ведь вопрос о браке Людовика и Анны был решен, когда они были еще чуть ли не младенцами). Неведомо, может статься, война все-таки разразилась бы, когда бы один из ближайших приближенных короля, герцог д’Эльбеф, в то время не женился бы. Изрядно выпивший король пожелал непременно наблюдать, что делают молодожены во время первой брачной ночи, причем сообразно своему монаршему достоинству подглядывать в щелочку Людовик не пожелал, а уселся прямо на кровать молодоженов (что и говорить, нравы в начале XVII века были самые причудливые!). Герцог д’Эльбеф не страдал отсутствием усердия, и никакие свидетели его нимало не смущали, так что Людовик смог наблюдать желаемое не раз и не два. Заметив, с каким восторгом смотрит на него король, новобрачный приподнялся на локтях и, на миг отвернувшись от супруги, но не прерывая своего занятия, воскликнул:

– Сир, сделайте то же самое с королевой, не пожалеете!

Ну, король наконец пошел и сделал… Некоторые, правда, уточняют, что решился он на сей подвиг лишь через пять дней. Да и то вроде бы принц де Люинь, друг, фаворит и советник короля, буквально за шиворот тащил его в спальню королевы, а Людовик цеплялся за мебель и умолял оставить его в покое. Но это, очень может статься, наветы злобных клеветников. Так или иначе, испанская инфанта получила «посылочку»: король исполнил супружеский и государственный долг. Однако радости своей молодой жене Людовик не принес. Если раньше у Анны еще оставались кое-какие иллюзии относительно семейной жизни с молодым человеком, ставшим ей мужем, то после первой брачной ночи (изрядно запоздавшей, напомним, а ведь дорогб ложка к обеду, а яичко – к Христову дню!) она поняла: не видать ей с ним счастья, потому что полюбить его она никогда не сможет. А самое ужасное, что и он ее не любит! И более в ее ночные апартаменты король не захаживал.

Придворным не составило труда понять, что эти двое – Людовик и Анна – никогда не станут, как гласит Писание, «дух един». И страдание, которое иногда проскальзывало в глазах гордой королевы, немедленно возбудило к себе искреннее сочувствие во многих сердцах. Многие хотели бы утешить королеву, но особенно рьяно взялись за дело двое – Мари де Роган, жена принца де Люиня, и кардинал де Ришелье. Благодаря покровительству королевы-матери, Марии Медичи, последний уже прошел путь министра и главы Королевского совета, теперь стал первым министром и не сомневался, что нашел точку опоры (Аристотелю в этом, как мы помним, не повезло), с помощью которой сможет перевернуть мир. Для начала он захотел перевернуть королеву – из вертикального положения в горизонтальное – и начал за ней утонченно ухаживать.

В описываемое время принц де Люинь умер, его вдова моментально выскочила замуж вновь и стала герцогиней де Шеврез, под коим именем и вошла в историю Франции. О герцогине говорили, что она совершенно лишена нравственности и не пропускает мимо себя ни одного мужчины. Можно добавить, что и мужчины не желали проходить мимо этой обольстительной женщины… Так или иначе, дважды побывав замужем и сменив десятка два любовников, мадам де Шеврез считала, что знает о жизни и любви все, а потому способна стать не только наперсницей, но и наставницей молодой королевы. И она принялась нашептывать Анне, что в адюльтере нет ничего ужасного, что такие мужчины, как король, просто созданы для того, чтобы им изменяли… Было бы с кем!

Нет, ну в самом деле – с кем? Пока на горизонте королевы не было никого интересней кардинала де Ришелье.

А уж как он интересничал!

Граф де Бриен, свидетель тех событий, так описывал одно из его безумств, совершенных во имя королевы:

«Королева и ее наперсница были в то время увлечены веселым времяпрепровождением по крайней мере так же, как интригами. Однажды, когда они беседовали вдвоем, а вся беседа сводилась к шуточкам и смешкам по адресу влюбленного кардинала, наперсница сказала:

– Мадам, он страстно влюблен, и я не знаю, есть ли что-нибудь такое, чего бы он не сделал, чтобы понравиться вашему величеству. Хотите, я как-нибудь вечером пришлю его в вашу комнату переодетым в скомороха и заставлю в таком виде протанцевать сарабанду? Хотите? Он придет.

– Какое безумие! – воскликнула королева.

Она была молода; она была женщиной живой и веселой; мысль о подобном спектакле показалась ей забавной. Она поймала подругу на слове, и та немедленно отправилась за кардиналом. И великий министр, державший в голове все государственные дела, позволил своему сердцу поддаться в ту минуту чувству. Он согласился на столь странное свидание, потому что уже видел себя властелином своего драгоценного завоевания. Пригласили Боко, который прекрасно играл на скрипке, и ему доверили секрет. Но кто же хранит секреты такого рода? Конечно, он разболтал тайну всем. Ришелье был одет в зеленые бархатные панталоны, к подвязкам были прицеплены серебряные колокольчики, в руках он держал кастаньеты и танцевал сарабанду под музыку, которую исполнял Боко. Зрительницы и скрипач спрятались за ширмой, из-за которой им были видны жесты танцора. Все громко смеялись, да и кто мог удержаться?!»

Нет, ну в самом деле – кто? Уж точно не королева!

Смешнее всего было не то, что кардинал добровольно выставил себя на посмешище (чего, в самом деле, не сделаешь ради любви?!). Смешнее всего было то, что он не понял: Анна смеялась не над веселым танцем, а над ним, всесильным Ришелье! В ее откровенном хохоте он умудрился расслышать зовущие нотки и решил, что дело слажено. Что хватит ходить вокруг да около, а надобно прямиком приступать к делу!

Однако он был все же слишком уверен в себе, и, вместо того чтобы попросту пасть к ногам обожаемой женщины и рассыпаться тысячью признаний, Ришелье поступил как деловой человек – представил королеве не радостные перспективы любовной связи, а прямую выгоду, которую она извлечет, сделавшись его любовницей.

Он написал письмо. Но, поскольку был страшно осторожен и опасался предательства везде и всюду (прежде всего потому, что судил по себе, а сам-то он не замедлил бы предать всех и каждого ради своих целей), написал послание не сам, а поручил своему секретарю, шевалье де Ландри, который, к слову сказать, виртуозно умел подделывать разные почерки. Вот и это письмо по приказу Ришелье было написано так ловко, что даже хитрющая мадам де Шеврез не заметила подделки и не усомнилась, что в руки ей попал страшнейший компрометирующий материал на кардинала.

Историк того времени Тальман де Рео, оставивший после себя восхитительные «Маленькие истории», героями которых были отнюдь не маленькие люди, изображенные с великим юмором и, порою, с изысканной скабрезностью, писал о дальнейшем ходе событий так:

«Кардинал, отчетливо видевший путь к достижению своей цели, предложил королеве через фрейлину мадам Фаржи согласиться на то, чтобы он при ней занял место короля; потому что, не имея детей, она будет всегда презираемая, и, если король при его хилом здоровье вскоре умрет, ее отошлют назад в Испанию; зато, если у нее родится сын от кардинала, а король вот-вот умрет, поскольку это неизбежно, она будет править страной с его помощью, потому что у него, отца ее ребенка, будут те же интересы; что касается королевы-матери,[2] он удалит ее немедленно, как только добьется от ее величества требуемой благосклонности».

Анна Австрийская совершенно не ожидала подобного предложения. Пораженная и немного напуганная, она поняла, что совершила серьезную ошибку, позволив кардиналу ухаживать за нею.

Вечером мадам дю Фаржи отправилась к Ришелье и сообщила с тысячью всяких предосторожностей, так как знала его обидчивость, что королева отвергла его притязания.

Прелат был сильно разочарован и как мужчина, потому что очень желал совершить это сладострастно-преступное оскорбление его величества, и как первый министр, поскольку считал, что действует на благо королевства, обеспечивая Францию дофином.

Ничем не выдав своего разочарования, он только поклонился.

– Передайте королеве, что я сожалею, – сказал он спокойно.

Тем не менее в течение нескольких дней он все еще надеялся: Анна Австрийская так нравилась кардиналу, что он предпринял все, что только мог, лишь бы увидеть ее в своей постели; но ему так и не удалось этого добиться.

Ришелье переоценил деловые качества королевы и недооценил жажду любви, которая сжигала ее сердце!

А его собственное сердце было, как принято выражаться, разбито… Однако отказ произвел на него не разрушительное, а озлобляющее воздействие. Он прекрасно понимал, что такая пылкая женщина, как королева, страдает от вынужденного целомудрия, навязанного ей супругом, а потому неизбежно настанет день, когда она в кого-нибудь влюбится и захочет не просто вздыхать на расстоянии, но и вкусить со своим возлюбленным плотских радостей. И при этой мысли ревность так взыграла в сердце Ришелье, что он понял: душу дьяволу готов заложить, лишь бы помешать Анне принадлежать кому-то другому. Пусть она не хочет его, но и никого другого не получит!

Враг рода человеческого, которому предложений купить у кого-нибудь душу в обмен на мирские блага поступает весьма немало, был, видать, слишком занят с очередным клиентом и на предложение Ришелье не отозвался. То ли впрямь не расслышал, даром что вездесущ, то ли душа Армана дю Плесси де Ришелье, отступившего от всех божьих заповедей, была ему и даром не нужна. В общем, прождав некоторое время попусту, кардинал понял: и здесь, как и всегда, он должен рассчитывать только на себя. И с того момента, ни на минуту не переставая руководить всеми государственными делами, он принялся с помощью своих агентов и собственноручно следить за Анной Австрийской.

Ну и, как водится в романах, а еще чаще – в жизни, случай не замедлил представиться.

Король Людовик и королева-мать устраивали бракосочетание принцессы Генриетты-Марии и английского короля Карла I, только что воцарившегося. Свадебные торжества должны были состояться в Лондоне, и за невестой прибыла весьма пышная делегация английских лордов. Возглавляли ее представители жениха – графы Кэрлиль и Галланд. Однако их кандидатуры были избраны королем по настоянию парламента, и Карл, сделав эту уступку, послал вслед за основной делегацией человека, которому он истинно доверял. Звали его Джордж Вилльерс, герцог Бэкингем, он был фаворитом короля, его первым министром, и именно он стал главной персоной на церемонии заочного бракосочетания… а также главным действующим лицом в той истории любви, ревности и смерти, которая начала разыгрываться на подмостках Лувра, Версаля etc., лишь только герцог Бэкингем появился в Париже.

Приезд его был воспринят без особого восторга как Людовиком, так и Ришелье. Прежде всего по соображениям государственным, поскольку посланец протестантского короля собирался ходатайствовать за собратьев по вере кальвинистов, которым не слишком-то привольно жилось в католической Франции. Во-вторых, репутация Бэкингема была порядком подмочена многочисленными же легендами о его многочисленных любовных похождениях, ибо герцог имел славу величайшего любезника того времени, а также предшествующего и, такое впечатление, будущего. И если так считали по Франции, которая во все времена являлась оплотом волокитства, то, видимо, Бэкингем и впрямь был опасным соперником для мужчин как французской, так и прочих национальностей, а женщины оказывались перед ним практически беззащитными.

Откуда же он взялся, кто был таков, этот самый герцог, персонаж трагического романа Анны Австрийской?

В описываемое время (1625 год) ему едва исполнилось тридцать три. Отец его был особой нетитулованной – небогатый сквайр по фамилии Вилльерс. Джордж был вторым сыном в семье. Когда ему было десять, отец умер. Мать Джорджа, Мэри Бемонт, обладала редкостной красотой, которую унаследовал сын. Главной приметой сына и матери были необыкновенные карие глаза, которые по воле настроения становились то черными, непроглядными, то янтарными, чуть ли не желтыми. Добавим еще: и тонкие черты лица, и роскошные волосы, и статная фигура, и великолепная кожа отмечали их. А главное – ум и великая склонность к авантюрам! И к любовным приключениям, конечно. Матушка меняла мужей как перчатки, а ее любимый сын, который поехал в Париж завершить образование (кроме всего прочего, он играючи осваивал все науки), проводил время не столько в Сорбонне, сколько в постелях хорошеньких гризеток. Наконец он спохватился, что дожил до двадцати одного года сущим пустоцветом, и вернулся в Лондон с твердым намерением делать карьеру. Небеса оказались благосклонны к намерению молодого человека. Многочисленные поклонники матери оказали Джорджу протекцию и пристроили ко двору, где его утонченная красота, обходительные манеры и непобедимое очарование, сквозившее в каждом жесте, взгляде, слове, моментально обворожили короля Джеймса I (или Якова, кому как больше нравится), который сделал его своим фаворитом. А некоторые любители «скелетов в шкафах» присовокупляли, что первый раз король увидел Джорджа Вилльерса в театре Кембриджского университета, где он играл хорошенькую девицу. Король увидел «ее» ножки и рухнул к ним.

Ну да, стареющий король имел свои эротические причуды, а молодой Вилльерс оказался лишен каких бы то ни было моральных принципов. Не то чтобы ему так уж нравились «суровые мужские игры», Джордж вообще-то предпочитал женщин… А впрочем, он предпочитал любовь вообще, какую угодно любовь, лишь бы она щекотала нервы и… приносила выгоду.

Сердце его пока что спало непробудным сном.

Однако всесильным он стал вовсе не благодаря постельным подвигам. Молодой Вилльерс умел, что называется, держать нос по ветру. Он мигом почуял выгоды, которые сулил Англии союз с Испанией (через столько лет после антииспанской политики, начало которой было положено Елизаветой), и поддерживал эту линию, которая заодно принесла выгоды и ему самому. Также он был одним из авторов проекта, который сделал производство и экспорт сукна монополией государства, что принесло в королевскую казну огромные доходы; подготовил «Билль о монополиях», который крепко прищемил интересы английской буржуазии. Да и вообще вся деятельность Джорджа Вилльерса была направлена на укрепление королевской власти, иначе говоря, английского абсолютизма. То есть отнюдь не только за красивые глаза и отнюдь не за свое пресловутое щегольство был он удостоен титула герцога Бэкингемского! Хотя о щегольстве нельзя умолчать ни в коем случае, ибо оно просто-таки било по глазам. Он был первый модник (premier monsieur а la mode, как говорят французы) королевских дворов Джеймса, а затем и Карла. Джордж никогда не жалел денег на дорогие костюмы и появлялся на балах в полном блеске своего невероятного обаяния, тончайшего вкуса и богатства. То есть он не упускал случая блеснуть, а на королевских приемах во Франции решил всех просто с ног сбить. И это ему удалось!

Причем не раз…

Итак, герцог Бэкингем появился в Париже. Разумеется, миссия его не исчерпывалась устройством матримониальных дел английского короля. Еще король поручил герцогу сформировать при дворе партию, которая поддерживала бы протестантов во Франции. Зная, какую роль играли при французском дворе красивые женщины, наслышанный о страсти кардинала, фактического правителя страны, к королеве, он вознамерился повлиять на Анну и первым делом тайно встретился с ее ближайшей подругой и наперсницей – мадам де Шеврез. Бэкингем знал женщин и был, как говорится, в курсе, что, по меткому выражению одного историка, «особам этого пола невероятно трудно хранить при себе самые серьезные тайны, особенно от тех счастливцев, которым удалось тронуть их сердце». Поэтому он постарался тронуть сердце мадам де Шеврез, что ему удалось легко. Герцогиня не только пообещала ему покровительствовать протестантам, но и принялась безудержно болтать обо всех тайнах мадридского, то есть, пардон, парижского двора. И в том числе о том, сколь печальна жизнь молодой и прекрасной французской королевы, у которой даже и любовника-то нет! При этом мадам де Шеврез добавила одну прелестную интимную деталь: оказывается, у Анны Австрийской настолько нежная кожа, что она не может носить льняных рубашек – только батистовые. И вообще именно благодаря ей в моду во Франции столь яростно ворвался дорогой батист.

Обуреваемый волнением и любопытством (он думал, что таких женщин просто нет на свете, они только в сказках остались!), Бэкингем на следующий день был представлен Анне – и наконец-то понял, что не лгут люди, которые утверждают: любовь с первого взгляда бывает на самом деле. Она и есть самая сильная, самая страстная любовь! Теперь он думал только о том, как произвести на королеву впечатление. Однако того, что впечатление уже произведено – да еще какое! – не заметил бы только слепой: таких мужчин, как Джордж Вилльерс, Анна никогда не видела, думала, что их вообще не существует в природе.

То есть эти двое – этот мужчина и эта женщина – были потрясены друг другом и ни о чем больше думать и мечтать не могли, как о новой встрече. И герцогиня де Шеврез с болью поняла, что не видать ей английского красавца в своей постели, потому что он всецело поглощен мечтами о том, как бы оказаться в постели другой, с другой женщиной…

Что ж, мадам де Шеврез и впрямь была женщиной незаурядной (любившие ее мужчины и не любившие ее историки совершенно не лгут): она нашла в себе силы не только смирить собственную ревность и любовь, но и сделаться пособницей любовного приключения соперницы. То есть – королевы.

Итак, Париж праздновал бракосочетание Генриетты. Описывать все пиры нет смысла, ибо они были неописуемы. Однако на второй день произошло событие, которое надолго впечатлило даже пресыщенных парижан. Событием этим стало явление на бал герцога Бэкингема. Желая как можно сильнее поразить королеву, он оделся так, что не было конца и края восторгам дам и бешенству кавалеров. Что и говорить, своей внешностью и фигурой герцог мог бы пленить и в самой простой одежде, а вовсе без оной и того пуще, однако наш premier monsieur а la mode разрядился в пух и прах, другого слова не подберешь.

В тот вечер на Бэкингеме был серый атласный колет, вышитый жемчугом, с крупными жемчужинами вместо пуговиц, на шее в шесть рядов было надето такое же ожерелье, из-под которого сияла бриллиантовая звезда ордена Св. Георгия, стоимость которой равнялась восьмистам тысячам пистолей. Белые перья на берете были прикреплены пятью баснословными бриллиантами (солитерами) в пятьсот тысяч ливров каждый. В уши были вдеты жемчужные серьги. Вышивка зеленого бархатного камзола заслуживала быть представленной в музее изящных искусств…

Ослепив весь двор богатством и красотой, герцог поразил всех еще и своим мастерством танцора. В кадрилях он был по этикету кавалером Анны Австрийской (к своей бурной радости), и эта пара поистине напоминала Венеру и Аполлона в костюмах XVII столетия…

Между прочим, если Бэкингем был monsieur а la mode, то Анна Австрийская вполне могла бы зваться madamе а la mode. Говорят, именно она ввела в моду пышные рукава, чтобы скрыть свои руки, которые будто бы были несколько полноваты. Впрочем, может быть, так Анне только казалось, потому что ее считали совершеннейшей красавицей. Она обожала неяркие цвета, полутона, и, чтобы угодить королеве, мануфактурщики изобретали новые и новые оттенки, которым давали самые изысканные, а порою совершенно невообразимые названия. В те времена были ткани цвета сухих листьев, брюха косули, живота монашки, печальной подруги, бедра испуганной нимфы, летне-серого цвета, цвета селадона, астрея, расцарапанного лица, крысино-серого, вянущего цветка, цвета первой зелени, бурой зелени, веселенько-зеленого, морской волны, луговой зелени, гусиного помета, цвета зари, умирающей обезьяны, веселой вдовы, утраченного времени, серного пламени, несварения, обозленной обезьяны, мартышкиного риса, воскресшего покойника, больного испанца, умирающего испанца, цвета поцелуй-меня-моя-крошка, цвета смертного греха, хрустального, копченой говядины, обычного окорока, любовных желаний, каминного скребка… et cetera et cetera!

Так вот, на том достопамятном балу в наряде Анны Австрийской, словно нарочно, сочетались цвета зари, бедра испуганной нимфы, хрустального, любовных желаний и смертного греха. То есть она была, выражаясь современным убогим языком, одета преимущественно в розовое и очень напоминала свежую, сбрызнутую «хрустальной» росой розу.

А вот кстати о розах… Следует сказать, что Анна питала странную нелюбовь к этому цветку. Стоило ей только почувствовать запах розы или увидеть цветок (даже нарисованный!), как ей становилось дурно и она могла даже лишиться чувств. Эта ее, опять же выражаясь современным языком, идиосинкразия сыграет вскоре с французской королевой весьма дурную шутку…

Но пока вернемся на бал.

Герцог Бэкингем не зря считался человеком дальновидным. Еще отправляясь на бал, он приказал пришить все пуговицы своего костюма «на живую нитку», и в тот момент, когда, заканчивая последнюю кадриль, он отвесил низкий поклон королеве, драгоценности сорвались и начали сыпаться на паркет. Придворные кинулись подбирать жемчужины и возвращать герцогу.

– Благодарю, – очаровательно и вместе с тем презрительно улыбаясь, отвечал герцог. – Вы беспокоились из-за сущей безделицы. Оставьте их себе, прошу вас!

Люди, знающие толк в драгоценностях, уверяли, что Бэкингем рассыпал в тот вечер перед Анной Австрийской жемчужин более чем на сто тысяч пистолей, некоторым образом уподобившись Юпитеру, который обольщал Данаю золотым дождем. Привыкшая к некоторой, прямо скажем, скупости своего мужа-короля, Анна была наповал сражена изысканным мотовством английского придворного.

Ришелье чуть не хватил удар от злости, у него даже несварение желудка началось… Справившись через некоторое время со своими неприятностями, он приказал срочно вызвать к себе в кабинет некоего отца Жозефа дю Трамблэ, свое доверенное лицо и одного из лучших шпионов Французского королевства, – того самого, кого историки назовут «серым кардиналом».

– Надеюсь, вы знаете о приезде Бэкингема? – спросил Ришелье.

– Конечно, – кивнул отец Жозеф. – В Лондоне я видел этого блестящего мотылька. Пустой человек!

– Но опасный, – угрюмо проговорил Ришелье. – И присутствие его в Париже мне несносно. Его нужно выпроводить отсюда вон. Вон!

Кардинал немного помолчал, чувствуя, что привычная сдержанность изменяет ему. Он умел держать себя в руках, как никто, но всевластная разрушительная сила – ревность – легко брала верх над сдержанностью, гордостью и даже гордыней.

– Нужно поставить Бэкингема в такое положение, чтобы он сам потребовал у своего парламента разрешения на его удаление отсюда, – снова заговорил кардинал. – А еще лучше бы принудить парламент отозвать герцога!

– Думаю, так можно устроить, – кивнул отец Жозеф. – Я сделаю. Только мне придется поехать в Лондон.

– Завтра же отправляйтесь! – приказал Ришелье. – Завтра же! Устройте мне это дело. Золота не жалейте! Вообще делайте что хотите, только чтобы через две недели герцога Бэкингема не было в Париже!

Две недели… Да, две недели он как-нибудь потерпит, угрюмо думал Ришелье. Ну что может случиться за две недели? Герцог не сможет подобраться к королеве!

Однако ревность не давала всесильному кардиналу покоя. А что, если Бэкингем все же найдет способ? Этого нельзя было допустить!

На всякий случай Ришелье решил (руками еще одного своего ближайшего подручного, Лафейма) создать шайку наемных убийц, которым было приказано неотступно следить за Бэкингемом и, если состоится его тайное свидание с королевой, немедленно убить его.

Кардинал, оказывается, совершенно не знал Бэкингема! Тот готов был горы свернуть, чтобы добиться свидания с женщиной, которую желал, как приговоренный к смерти желает жизни. Посоветовавшись с мадам де Шеврез и торопливо, словно монетку бросив цветочнице (герцог и в самом деле покупал ее расположение!), уделив ей несколько драгоценных минут, насыщенных прохладными ласками, герцог вместе с ней выработал дерзкий план. Люди из свиты герцога проникли в церковь Валь-де-Грас, бывшую недалеко от дома мадам де Шеврез, и принялись рыть подземный ход из склепа в подвалы дома де Шеврез. Было условлено, что королева, которая благоволила к монастырю Валь-де-Грас, придет вечером в церковь. Заранее сюда придет в одежде капуцина Бэкингем. Влюбленные через подземный ход проникнут в дом мадам де Шеврез и предадутся любви…

Да, королева не могла противиться неодолимой страсти к обворожительному кавалеру. Ей надоело проводить одинокие ночи, надоело видеть безумные сны, в которых ею владели какие-то незнакомые мужчины… Впрочем, с того момента, как она увидела Бэкингема, все мужчины исчезли, во всех снах и во все ночи Анна принадлежала только ему. Она хотела теперь только одного: воплощения мечтаний в жизнь. И как можно скорей!

Однако и королева, и герцог, и даже хитрющая мадам де Шеврез недооценили силу ревности кардинала. Каким-то невероятным образом (может быть, на сей раз помог прежде замешкавшийся враг рода человеческого?) план свидания сделался известен Ришелье. Один из его шпионов спрятался в церкви, намереваясь убить Бэкингема, когда тот приблизится к Анне Австрийской.

И вот королева и мадам де Шеврез явились в церковь. Через несколько минут туда вошли несколько монахов-капуцинов. Один из них приблизился к скамье, на которую опустилась Анна, и почтительно склонился перед ней…

Шпион выскочил из засады… однако оплошал и был перехвачен охраной герцога. Королева и ее подруга бросились бежать обратно, к поджидавшей их карете. Люди Бэкингема, доселе изображавшие мирных монахов, но оказавшиеся очень даже воинственными, быстро спровадили шпиона на тот свет. Затем герцог и его слуги удалились, к сожалению не успев спрятать труп, который и был найден на следующее утро. По городу разнесся слух, что это был вор, который забрался в ризницу похитить драгоценные облачения и церковную утварь. А убил его… садовник монастыря Валь-де-Грас. «Убийца» чистосердечно признался в преступлении: подстерег-де злоумышленника и на месте наказал за святотатство.

Кардинал отлично знал, что садовник врет, подкупленный Бэкингемом. Но поди докажи это! Все, что Ришелье мог сделать, это назначить следствие, которое вскоре обнаружило подземный ход, ведущий в винные погреба дома герцогини де Шеврез…

Однако к обвинениям, которые бросил ей в лицо кардинал, эта хладнокровная особа отнеслась совершенно неожиданно.

– Да что вы, ваше преосвященство?! – вскричала герцогиня. – Неужели не понимаете, что подкоп имел целью винные погреба моего дома? Нас хотели ограбить, и добро бы дело ограничилось только украденным вином! Не сомневаюсь, что в одну ужасную ночь злоумышленники проникли бы в наши покои и перерезали нас всех во сне!

И кардиналу ничего не оставалось, как сочувственно покачать головой и порадоваться, что драгоценные вина де Шеврез остались в неприкосновенности.

Пока в Париже кардинал и герцогиня ломали друг перед другом комедию, а Бэкингем и французская королева изнывали в любовном томлении, отец Жозеф добрался до Лондона и немедленно встретился с некоей леди Клэрик, изображавшей из себя протестантку, а на самом деле – ревностной католичкой. Сия дама была столь скрытна, что даже Бэкингем, бывший некогда ее любовником, не угадал ее истинных религиозных пристрастий. Впрочем, в леди Клэрик его интересовало совсем другое, а именно – ее любовная неутомимость. Впрочем, даже этого распутника стало утомлять изощренное бесстыдство леди, а потому связь их вскоре закончилась. Однако леди Клэрик затаила на Бэкингема злобу, ибо была особой мстительной, а потому, как только отец Жозеф начал выискивать сторонников при английском дворе, они быстро нашли друг друга.

Отец Жозеф сообщил, что герцога необходимо отозвать из Парижа. И как можно скорей. Леди Клэрик была не только безнравственна, но и хитра.

– Вы, наверное, слышали, – сказала она отцу Жозефу, – что теперь у нас идут страшные распри между пресвитерианцами и пуританами.[3] Это та секира, которая когда-нибудь сможет подсечь королевскую власть. Пока мятеж лишь тлеет. Раздуйте искру, и он вспыхнет, а его зарево будет видно Бэкингему даже из Франции!

Отец Жозеф счел совет мстительной леди настолько хорошим, что немедленно ему последовал. С ее помощью он добился встречи с вождями пуритан, пообещал им содействие французских кальвинистов (будучи сам остервенелым католиком), свел знакомство даже с Кромвелем и умудрился его тоже одурачить мнимым своим сочувствием к идеям «братьев пуритан». Конечно, он старался услужить собственному влюбленному и ревнивому патрону, однако при этом не понимая, что такое любовь, и вообще не в силах уразуметь, как из-за пары прелестных глазок и бурно вздымающихся грудей какой-то бабенки (да пусть она хоть тридцать раз королева, баба – она баба и есть!) можно так переживать. Другое дело – вопросы веры и религии. Другое дело – победа над грязными протестантами! Именно ради этой грядущей победы, в которую отец Жозеф верил так же свято, как в Писание, он и мутил английскую воду, как мог. И очень скоро его стараниями мятежи пуритан в Англии приняли поистине угрожающий характер, так что спустя две недели отец Жозеф вернулся в Париж с чувством исполненного долга. Бэкингем, который постоянно был в курсе дел своей страны, начал получать депеши, одна другой тревожней. Он, конечно, старался успокаивать принцессу Генриетту, однако сам был далеко не спокоен и с трудом скрывал уныние. Но главной причиной его тревоги и уныния было именно то, что он до сих пор ни разу не смог остаться наедине с королевой.

Повезло, что называется, неожиданно. Видимо, молитвы двух людей, снедаемых любовной тоской, смягчили непреклонное Провидение, и оно все же дозволило им встретиться.

Назавтра после того дня, как принцессе Генриетте пришлось покинуть в сопровождении своей свиты Париж и отправиться в Англию, ее брат король Людовик слег в лихорадке в Компьене. Королева была вынуждена проводить ночь вдали от него, и мадам де Шеврез тайком провела в ее гардеробную исстрадавшегося герцога. А потом закрыла за собой дверь с тайным вздохом, завидуя своей дорогой подруге, которой сейчас предстояло насладиться утонченными ласками Бэкингема, и в то же время хитренько улыбаясь, потому что самой-то ей выпадала возможность наслаждаться его ласками гораздо чаще. Да, покупая расположение герцогини де Шеврез, Бэкингем платил ей щедро, не скупясь! Другое дело, что повиновался он в равной степени необходимости и похоти, которая составляла неотъемлемую часть его натуры, но к королеве его влекла любовь, и Анна наконец-то – впервые в жизни! – поняла, что испытывает влюбленная женщина, находясь в объятиях влюбленного мужчины.

На другой день эти двое едва могли сдерживаться, чтобы не броситься друг другу в объятия. На их счастье, внимание общества было отвлечено на короля, который чувствовал себя все еще дурно и решил вернуться в Париж. Ради его прощания с сестрой был устроен большой праздник… Узнав новость, двое любовников задрожали от восторга, предчувствуя минутку (две-три-четыре-пять), которую смогут провести наедине. Однако, похоже, Провидение спохватилось и не пожелало более содействовать этому прекрасному адюльтеру.

И вот какое скандальное происшествие случилось вскоре.

Анна Австрийская под руку с обожаемым герцогом гуляла по саду в компании мадам де Шеврез (куда же без нее?), лорда Голланда и беззаветно преданного королеве шталмейстера де Пютанжа. Внешние приличия были соблюдены, однако, конечно, все трое сопровождающих были в курсе интриги и не намеревались мешать влюбленной паре. А потому, когда королева и герцог направились в укромную аллею, верные слуги сделали вид, что они ничего не видят, зато внимательно следили, не покажется ли поблизости какое-нибудь нежелательное лицо.

Какое-то время все было тихо-мирно, но вдруг раздался испуганный крик королевы. Причем момент, чтобы закричать, Анна выбрала редкостно неудачный: как раз утихла музыка, и ее вопль сделался слышен всем. Сбежалась масса ненужного народу, все увидели плачущую, задыхающуюся королеву и бледного, переконфуженного герцога. Никто ничего не понял, но все заподозрили неладное. И теперь, конечно, не спускали глаз с этой пары.

Анна готова была умереть от стыда, а герцог – от досады. Прежде всего на себя. Ну как он мог не заметить розового куста рядом с тем укромным уголком, где уложил королеву на траву и уже начал нескромной рукой поднимать ее юбки?! Анна мгновенно начала задыхаться от запаха роз, перепугалась, закричала… В общем все было безнадежно испорчено!

Впрочем, некоторые сплетники (другое, более точное название для мемуаристов), например мадам де Мотвиль, которые прежде с подозрением следили за переглядками Анны и Бэкингема, сочли, что крик королевы был доказательством ее «добродетели и целомудрия». Ну что же, блажен, кто верует…

На другой день герцог Бэкингем, принцесса Генриетта и их свита отправились в Булонь. Прощаясь с герцогом в Амьене, Анна не смогла сдержать слез. Он тоже. Сердце королевы разрывалось от горя, ведь она сама испортила такую чудесную минуту своими дамскими нервностями, ей было невыносимо, что возлюбленный запомнит ее как глупую истеричку, и она решила оставить ему на память чудный подарок, достойный такого элегантного кавалера, каким был Бэкингем. Из этого желания проистекла целая интрига, которую многие отчего-то считают досужим вымыслом блистательного Дюма-отца, в то время как история сия имела место быть в действительности.

Герцогиня де Шеврез (ей предстояло ехать с Генриеттой в Лондон) получила футляр с чудным аксельбантом (в то время «плечевая лента», Achselband, была модной деталью дамского и мужского туалета, лишь гораздо позднее перенятой военными), украшенным двенадцатью бриллиантовыми подвесками. Они были подарком короля Людовика, и Анна явилась, украшенная этим аксельбантом, перед Бэкингемом в день их первой встречи в Лувре. Королева справедливо рассудила, что он захочет сохранить память об их встрече навсегда. Однако в тот момент, когда Анна передавала мадам де Шеврез футляр, за дверью случилась графиня де Лануа, шпионка кардинала, которая немедля донесла о случившемся своему хозяину.

Когда Генриетта со свитой отбыла в Булонь, между королевой и герцогиней де Шеврез, при помощи доверенного камердинера Анны, Ла Порта, возникла переписка. И до того частая, что губернатор Амьена, не желая задерживать сновавших туда-сюда посланцев, не велел запирать на ночь городские ворота!

Накал чувств – он, естественно, отражался и в письмах, которыми обменивались подруги (Анна писала о своей любви, а письма де Шеврез были фактически письмами Бэкингема), – был так силен, что герцог не выдержал и решил еще раз увидать возлюбленную. Он примчался из Булони в Амьен, где все еще находилась королева, и ворвался в ее опочивальню. О, конечно заготовив тому приличный предлог: якобы он доставил срочное письмо Карла I, благодарившего за скорую отправку в Лондон своей невесты…

Королева была еще в постели, когда, буквально отшвырнув графиню Лануа от дверей, Бэкингем ворвался в ее покои и упал на колени около кровати. Конечно, с бульшим бы пылом он рухнул в саму кровать, но рядом торчали противная мадам де Лануа и ничуть не менее противная мадам де Конти… Все, что мог себе позволить Бэкингем, так это беспрестанно целовать простыни, на которых лежала и которыми укрывалась Анна.

Его с трудом убедили уйти. Анна казалась очень недовольной, однако улыбка, которой она проводила герцога, была полна нежности, а при словах: «Какой безумец!» – голос ее дрожал от любви, что было немедленно замечено графиней Лануа и передано ею кардиналу.

Ну а тот, понятное дело, все доложил королю. Поэтому неудивительно, что по возвращении из Амьена королева была встречена мужем более чем холодно. Королева сразу поняла, что ее histoire de l’amour, ее love story уже известна супругу, и приготовилась смиренно перенести все, что уготовит ей судьба. Ришелье потирал руки, надеясь, что униженная, загнанная в угол королева бросится наконец к нему за помощью и найдет в нем друга и утешителя, а также (прежде всего!) любовника, но за Анну совершенно неожиданно вступилась свекровь, прежде ее недолюбливавшая. Собственно, Мария Медичи переменилась не к ней, а к Ришелье, который ранее был ее доверенным лицом в скрытой борьбе против сына, а теперь переметнулся на сторону Людовика. И поэтому все враги Ришелье стали друзьями Марии Медичи.

Король мог враждовать с матушкой, однако прислушивался к ее советам. Единственные, на ком он отыгрался, были камердинер Ла Порт и шталмейстер Пютанж, которые отправились в ссылку. Однако из Лондона вернулась мадам де Шеврез (ее супруг успел получить от Карла орден Подвязки, более в туманном Альбионе его ничто не держало, и он охотно склонился на просьбы жены как можно скорей отправиться в Париж) и привезла королеве пылкие приветы от Бэкингема. Анна почувствовала себя почти счастливой в той атмосфере холода и недоброжелательства, в которой теперь жила.

В это самое время Ришелье отправил с нарочным в Англию адресованное леди Клэрик письмо следующего содержания: «Так как благодаря вашему содействию цель наша достигнута и герцог выехал из Франции, то не сомневаюсь, что он сблизится с вами по-прежнему. От сего сближения, равно как и от услужливости вашей, я ожидаю великой пользы в весьма важном деле. Мне доподлинно известно, что королева Анна Австрийская подарила герцогу на память голубой аксельбант с двенадцатью бриллиантовыми подвесками. При первом удобном случае постарайтесь отрезать две или три подвески и доставьте их немедленно ко мне, а я уже знаю, что с ними сделать. Этим вы навеки рассорите королеву с вашим вероломным возлюбленным, мне же дадите возможность уронить его окончательно во мнении Людовика XIII, а может быть, даже и самого его величества короля Карла I».

В ту пору в Виндзоре часто устраивали маскарады. Народу на них собиралось столько, что танцевать было решительно невозможно из-за толкотни. Таким образом, леди Клэрик ничего не стоило, увидав, что лорд появился в костюме, украшенном знаменитым аксельбантом, приблизиться и отстричь две подвески. Бэкингем ничего не заметил, однако, на счастье, у него был внимательный камердинер, который обратил внимание своего господина на то, что двух подвесок не хватает – наверное, сорвались с аксельбанта.

Бэкингем мгновенно вспомнил достопамятный бал во Франции, во время которого с его костюма дождем сыпались жемчужины. Но они-то были нарочно едва пришиты, в то время как алмазные подвески держались крепко. Значит, их срезали. Он вспомнил, что леди Клэрик так и вертелась около него на нынешнем балу… Этой дамой вряд ли двигала корысть! Она была ревнива и мстительна, она могла задумать повредить его обожаемой королеве!

Бэкингем мгновенно понял, что надо делать, чтобы уменьшить опасность, грозящую Анне. Он послал нескольких курьеров в портовые города (власть этого человека была практически безгранична!), а камердинера – за лучшим ювелиром Лондона.

Тем временем в Париже Ришелье сделал вид, что ему стало очень жаль ее величество, которая и впрямь имела самое печальное и унылое выражение на своем прелестном лице, и стал советовать королю примириться с женой, а для этого дать большой бал. Ведь королева так любит танцевать!

– А уж если еще, – вкрадчиво говорил Ришелье, – ваше величество окажет королеве особое внимание, мигом утихнут все злобные и нелепые слухи о каких-то приключениях в Компьене и Амьене. Тем более вы убедитесь, что сплетни не имели под собой никакого основания, если королева явится на балу при аксельбанте с бриллиантовыми подвесками. Помните, ваше величество, тот голубой аксельбант, ваш подарок?

– Конечно, помню, – кивнул король. – Только я давно не видел его на плече королевы. Должно быть, он ей не нравится.

– Как может не нравиться такое великолепие? – сладчайше улыбнулся Ришелье. – Но даже если и так, королева обязана внимательно относиться к вашим дарам. Кроме того, про аксельбант ходили какие-то неприятные слухи… Нет, я не хочу повторять всякие глупости. Мы должны дать отпор клеветникам! Пусть королева наденет подвески – и дело с концом. Да вы сами увидите, что все мгновенно онемеют.

Короли и королевы – необычные люди. Они не могут вот так, запросто, как мы, пойти друг к другу и сказать: «Послушайте, милочка моя, я желаю видеть вас завтра на балу в подвесках, мною подаренных, и только попробуйте их не надеть, я жестоко обижусь!» Короли и королевы пишут друг другу письма. Так что вечером того же дня ее величество Анна Австрийская получила от его величества Людовика XIII письмо следующего содержания: «Государыня и возлюбленная супруга! С удовольствием и от всего сердца сознаемся в неосновательности подозрений дерзких и несправедливых, которые пробудились в нас по поводу некоторых событий в Амьене. Мы желали бы публично заявить вам, сколь глубоко были мы тронуты невольной несправедливостью. Посему завтра, 9 января, приглашаем вас в замок Сен-Жермен, и если вы желаете доказать вашу незлопамятность, то потрудитесь надеть аксельбант, подаренный вам в начале прошедшего года. Этим вы совершенно нас порадуете и успокоите. Людовик».

Можно себе представить, в какой шок повергло королеву милое супружеское письмо! Даже мадам де Шеврез растерялась и слова не нашла, чтобы утешить ошеломленную королеву. Обе мгновенно поняли, что письмо подсказано мстительным и ревнивым кардиналом, который проведал о подаренных подвесках. Возможно, король еще не знает об этом, но несомненно узнает, если королева явится на бал без украшений. Последствия могли быть самые ужасные: публичное уличение в прелюбодеянии, развод, ссылка, монастырь, разрыв Францией отношений с Испанией и Англией… А главное – вечный позор, которому будет предано имя Анны Австрийской, вся вина которой состояла в том, что она отчаянно хотела любить и быть любимой! Не слишком ли дорогая плата за одну ночь счастья?

Анна отчаянно озиралась по сторонам. Любой королевский дворец в Париже и окрестностях – это вместилище греха, и ей чудилось, будто ее предшественницы-королевы, грешившие всласть, хихикают сейчас над ней: «Как же ты глупа, Аннет! Как говорится, не тот вор, кто украл, а тот, кто попался! Ты попалась, тебе и отвечать!»

Кое-как собравшись с мыслями, Анна решила притвориться больной недели этак на две, а тем временем послать в Лондон к Бэкингему доверенного человека с письмом, в котором будет умолять герцога возвратить подарок, ставший доказательством ее измены.

Мадам де Шеврез всячески поддержала идею и взялась сама уведомить короля о внезапном нездоровье супруги. Она собственноручно написала письмо: ее-де величество при всем желании не может воспользоваться радушным приглашением монарха, поскольку приболела. Разве что потом, спустя неделю, а то и две… Примите, ваше величество, уверения в совершеннейшем к вам почтении! И прочая, и прочая, и прочая. О злополучном же аксельбанте и помину не было.

На другой день от короля явился камергер – проведать больную королеву, за ним появился лейб-медик, в услугах которого Анна Австрийская в самом деле нуждалась. Ведь только что вернулся человек, которого она посылала в Англию, вернулся ни с чем: все порты на той стороне Па-де-Кале закрыты, ни одно судно не выходит из них и туда не входит! В Англию попасть невозможно! Так что понятно, почему королева находилась в тяжелейшем нервном припадке, и помощь доктора пришлась весьма кстати.

Другое дело, что проку от нее никакой не было…

Еще два дня королева и ее подруга предавались мрачному унынию, прощаясь если не с жизнью, то с добрым именем и свободой, готовясь если не к плахе, то к насильственному пострижению в монахини. А на третий день преданный слуга доставил в опочивальню мадам де Шеврез какой-то странный пакет. Герцогиня вскрыла пакет – он был адресован на ее имя – и сначала лишилась дара речи, а потом восторженно закричала:

– Королева спасена!

В пакете было письмо Бэкингема и сверток. Первым делом мадам де Шеврез развернула письмо. «Заметив кражу подвесок, – писал герцог, – и догадываясь о злоумышлении на спокойствие королевы, моей владычицы, я в ту же ночь приказал запереть все порты Великобритании, оправдывая это распоряжение мерой политической: ради препятствия к сношению подданных моего короля с мятежниками Ла-Рошели. Король одобрил мои распоряжения и приписал их моей заботливости к поддержанию доброго согласия между Англией и Францией. Пользуясь временем, я заказал хорошему ювелиру заменить отрезанные две подвески новыми, и, надобно отдать ему справедливость, он сделал свое дело как нельзя лучше, в чем легко убедитесь и вы при первом взгляде на аксельбант, который при сем препровождаю. Курьер мой пробудет в Париже целые сутки, и ко времени его возвращения все порты Великобритании будут снова открыты.

Скажите государыне, что, если бы дело не касалось ее спокойствия, я ни за что не расстался бы с ее бесценным подарком, который ежечасно осыпал поцелуями и слезами. Теперь, кроме воспоминания, не остается в душе моей иного сокровища, но уж это у меня не отнимет никакая сила в мире, и я сохраню это воспоминание в глубине моего сердца до той минуты, в которую оно замрет под рукой смерти. Эти слова, надеюсь, вы передадите королеве вместе с ее подарком!»

– Одеваться немедленно! – вскричала мадам де Шеврез, соскакивая с постели.

«Немедленно» на языке женщин той эпохи означало часа полтора как минимум. То есть всего через два часа (включая дорогу) герцогиня ворвалась в Лувр, словно буря, и понеслась в апартаменты королевы, едва сдерживая рвущийся из груди крик:

– Вы спасены, мадам!

Всхлипывая от счастья, Анна и герцогиня де Шеврез рассматривали аксельбант. Две подвески были приделаны так искусно, что сам ювелир, сделавший остальные десять, затруднился бы отличить их от других.

– Вы спасены, мадам, – повторила герцогиня. – Но давайте подумаем не только о благодарности нашему далекому другу, но и об отмщении нашему близкому врагу. О мести кардиналу! Увидев на вас аксельбант, Ришелье лопнет от злости. Не упустите случай раздавить эту пакость: вручите королю то письмо, которое он некогда писал вам. Помните, где предлагал свои услуги, чтобы произвести на свет наследника? Король этого ему не простит. Мы уничтожим кардинала!

Анна была, конечно, ангельски добра и мила, однако даже самая милая и добрая женщина становится сущей эринией,[4] когда ее пытаются погубить или опозорить. Поэтому она кивнула с мрачно-торжественным выражением: да, пришло время за все отомстить кардиналу!

И вот настал день, на который был назначен бал. Королева заканчивала одеваться, когда в ее будуар вошел король в сопровождении кардинала. Король был мрачен, кардинал поигрывал легонькой ухмылочкой.

Людовик окинул наряд жены мрачным взором и дрожащим от обиды голосом произнес:

– Радуюсь вашему выздоровлению, однако очень раздосадован, видя, что вы не удосужились выполнить мою просьбу.

– Какую просьбу, сир? – удивилась Анна, широко распахнув свои голубые, чистые, очень красивые глаза. – Я вас не понимаю!

– Конечно, она не понимает, – пробормотал кардинал – как пишут драматурги в своих пьесах, «в сторону».

– Я просил вас надеть некое украшение! – повысил голос король. – А вы этого не сделали!

– Мудрено надеть украшение, которого нет, – опять же в сторону промурлыкал Ришелье.

– Как это нет? – еще сильнее удивилась королева.

– Сударыня, сударыня… – с отеческим выражением проговорил Ришелье. – У вас нет аксельбанта с подвесками, который был вам подарен его величеством в знак его любви и… супружеской верности! – Последние слова кардинал произнес особенно задушевно и в то же время укоризненно. – Заботясь о спокойствии государства, о спокойствии короля, я следил за странным поведением герцога Бэкингема, когда он пребывал при нашем дворе, и убедился, что он имел дерзость искать вашей благосклонности. Разумеется, вы с негодованием отвергли его происки, а что до подарка, ему сделанного, – аксельбанта с бриллиантовыми подвесками, я не сомневаюсь, что он был сделан исключительно из жалости к несчастному, ставшему жертвой безрассудной и безнадежной, я в этом убежден, – подчеркнул кардинал, – страсти. Вы-то его пожалели, однако не знали, что за мелкая и алчная у него душонка. Видимо, по возвращении случилась у нашего бонвивана немалая нужда в деньгах, и он не нашел иного средства поправить свои обстоятельства, как снести ваш подарок перекупщику. Тот разрознил подвески и пустил их в продажу по жидовским лавочкам… У одного такого жида-ювелира и были моим агентом в Лондоне выкуплены вот эти две драгоценные подвески…

Ришелье вынул из складок своей красной сутаны какую-то коробочку и протянул королю. Тот открыл ее… Блеснули бриллианты.

– Ах! – произнес Людовик сдавленным голосом и онемел. И без того длинное лицо его вытянулось еще больше, а обычно бледные щеки сделались от негодования пунцовыми.

Анна Австрийская смотрела на мужа, чуть приподняв брови, как бы в крайнем изумлении. Герцогиня де Шеврез молилась всем святым, чьи имена могла только вспомнить, чтобы они дали ей силы не расхохотаться во весь голос.

– Ваше величество и вы, монсеньор, – заговорила наконец королева, у которой более не было сил длить комедию, – потрудитесь взглянуть вот сюда…

Она повела рукой в сторону туалетного столика, и король с кардиналом, послушно повернув головы, увидели на нем небольшой, обтянутый черным бархатом футляр.

Король подумал, что он где-то уже видел этот футляр.

А кардинал не верил своим глазам: судя по донесению графини де Лануа, именно в таком футляре лежал пресловутый аксельбант с подвесками!

– Откройте его, ваше величество, – сладко улыбаясь, предложила Анна.

Король взял футляр – и тут же вспомнил, где видел его раньше: кажется, именно в нем раньше лежал драгоценный аксельбант… Он нервным движением распахнул футляр, да так и ахнул, увидав созвездие бриллиантов.

– Что сие значит, монсеньор? – гневно воскликнул Людовик, испепеляя взглядом Ришелье.

– Меня… меня обманули, ваше величество, – пролепетал несчастный, чувствуя, что обугливается под взором короля, и не в силах даже попытаться скроить хорошую мину при плохой игре.

– Вас обманули? – ядовито переспросила Анна. – Вас? Да вы сами обманете кого угодно. Вот и сейчас лгали, злоумышляя против нашего супружеского союза, хотели обманом посеять раздор между моим любимым супругом и мною. Вы просто негодяй!

– Смилуйтесь, ваше величество… – пролепетал Ришелье, не в силах прийти в себя.

– Смиловаться? – расхохоталась Анна. – Нет! Я была бы к вам милостива, если бы вашими поступками руководила истинная забота о благе короля и моей нравственности, которую, по вашему мнению, я преступила. Но вы шли на поводу у темной, позорной ревности отвергнутого любовника, который когда-то плясал передо мной сарабанду и осмеливался делать мне позорные предложения, склоняя не только к супружеской, но и к государственной измене!

Король вытаращил глаза. Тут Анна выхватила заранее приготовленное письмо – то самое! – и швырнула его в лицо кардинала.

Письмо не долетело по назначению – Людовик кинулся на него, словно волк на добычу, и перехватил в полете, едва не щелкнув зубами (а может быть, даже и щелкнув, о том свидетельств не сохранилось).

– Что сие значит?! – теперь уже прорычал он, мгновенно пробежав глазами письмо.

– Не знаю, – пожал плечами кардинал, все-таки умудрившийся вернуть себе хладнокровие. – Позвольте взглянуть, сир, тогда я буду знать, в чем меня здесь обвиняют.

Ришелье посмотрел на письмо и снисходительно усмехнулся.

– Он еще смеется! – возопил король, потрясая письмом. – Да вас за это колесовать мало!

– Не стоит убивать верного слугу из-за какой-то жалкой подделки, – сказал Ришелье. – Лучше выслушайте моего секретаря. Эй! Приведите Ландри! – крикнул он слугам.

Пока бегали за секретарем кардинала, королева и герцогиня де Шеврез успели переглянуться. В их взглядах было и облегчение, что они лихо выпутались из неприятной истории с подвесками, и досада: все шло к тому, что кардинал столь же лихо выпутается из истории с письмом…

Через мгновение шевалье де Ландри был доставлен.

– Кто писал вот это? – рявкнул король.

– Я, ваше величество, – склонился в поклоне Ландри.

– Вы? Зачем?

– Ради денег, – покаянным тоном пробормотал Ландри. – Меня соблазнили щедрой наградой.

– Кто?!

– Ее светлость. – Ландри снова поклонился и указал на герцогиню де Шеврез.

– Я?! – не поверила та своим ушам.

– Вы, мадам.

– Невозможно! – встала на защиту своей подруги королева. – Это рука кардинала. А если вы, сударь, хотите нас убедить, что писали сие письмо, напишите еще что-нибудь тем же почерком.

– Извольте, – расшаркался Ландри. Затем, испросив высочайшего позволения, присел к письменному столику королевы и написал несколько строк, приговаривая: – Нет ничего легче, нет ничего легче…

– Ваше величество, супруг мой, – сказала Анна, – клянусь Господом Богом, послание писано кардиналом и передано герцогине через мадам де Фаржи…

– Которая скончалась и не может опровергнуть этот наговор, – перебил Ришелье. – Я клянусь вам Господом Богом, сир, что письмо написано моим секретарем, подкупленным герцогиней де Шеврез.

– Я уже не знаю, кого слушать! – возопил вконец замороченный Людовик. – Пусть злосчастного писаку отправят в Бастилию да хорошенько допросят. На основе его показаний мы решим, что с ним делать. И с вами, мадам! – сурово поглядел он на герцогиню де Шеврез.

– Сир! – в отчаянии вскричала та. – Ведь этот человек – верный раб кардинала…

– Изучивший мой почерк, – перебил кардинал, вполне овладевший собой, – и поэтому подкупленный вами. Вы хотели вырыть мне яму, но, кажется, угодите в нее сами.

Итак, собеседники-враги расстались до завтра. Ландри совершенно спокойно отправился в Бастилию, убежденный, что кардинал поможет ему бежать. Так и вышло. Вернее, почти так. Ночью в камеру Ландри явились несколько его знакомых, тоже верные слуги Ришелье, помогли ему выбраться из каземата, посадили верхом, сами тоже вскочили на коней и все вместе поскакали через ворота Святого Антония в Венсенский лес, уверяя, что там Ландри получит деньги и сможет уехать в Марсель, где его ждет корабль, уже стоящий под парусами… Однако в лес-то Ландри въехал, а выехать из него не выехал: был застрелен своими спутниками и сброшен в глухой ров да засыпан сушняком. А когда весть о бегстве Ландри достигла ушей короля, кардинал поднял крик, что ему, конечно, помогла скрыться герцогиня де Шеврез…

Да, Ришелье удалось вывернуться из этой грязной истории, а неприязнь короля к Анне и тем более к мадам де Шеврез возросла многократно. И королева теперь не могла быть уверена, что на другой день у нее не отнимут, не отправят в тюрьму или в ссылку единственного человека, которому она вполне доверяла и с которым могла вспоминать самые счастливые дни своей жизни – дни, когда она могла смотреть на обворожительного герцога Бэкингема и видеть неутоленную страсть в его невероятных глазах…

Она хотела только одного: встретиться с ним еще хоть раз!

Но именно этого старался не допустить Ришелье.

Английская королева Генриетта намерена была приехать в Париж навестить родину и родных. Сопровождать себя она просила Бэкингема (а вернее, герцог напросился в провожатые, чтобы еще хоть раз увидеть обожаемую Анну). Король и кардинал встали в едином строю и возражали: Генриетта может приехать с кем угодно, только не с Бэкингемом!

В ярости герцог поклялся рассорить Людовика со своим королем и оказывать всемерную поддержку протестантам, жителям Ла-Рошели, которые подняли мятеж против королевской власти, поддерживаемой католической церковью и поддерживающей в свою очередь ее.

– Они не хотят принять меня как мирного посланника? – вскричал Бэкингем. – Ну так я приду как полководец и приведу с собой войну!

Английские крейсеры открыто снабжали мятежников Ла-Рошели продовольственными и воинскими припасами, на берегах Англии формировались воинские части. Как-то раз к Бэкингему обратился офицер – морской лейтенант по имени Джон Фельтон. Он просил назначить его капитаном одного из кораблей, отплывавших под стены Ла-Рошели. Однако Фельтон был известен как неистовый пуританин, с которым не могли ужиться товарищи, которым претил фанатизм. Богу-то он служил ревностно, однако моряком был просто дурным. Бэкингем отказал в назначении.

Между тем в войсках среди приближенных Бэкингема было несколько тайных агентов Ришелье. Конечно, и леди Клэрик держала там своих людей. О ссоре Бэкингема и Фельтона стало известно сначала ей, а потом и кардиналу.

Ришелье усмехнулся…

Он испытывал к королеве нечто среднее между неутоленным вожделением и ненавистью, однако чувства его к Бэкингему можно было выразить одним словом: ревность. И справиться с ней, пережить ее было невозможно. Это был как раз тот случай ревнивой зависти, когда двум соперникам нет места на земле. И Ришелье задумал убийство. Задумал давно, но только теперь понял, что нашел человека, который станет орудием его мести, смертельным для Бэкингема.

Леди Клэрик была немедленно отправлена секретная депеша…

23 августа 1628 года в Дувре, откуда то и дело уходили английские корабли, было ясно, солнечно, тепло. Герцог прогуливался со своей свитой по берегу, смотрел на залив, отделявший его от Франции, думал об Анне…

Навстречу решительно шел Фельтон.

«Опять начнет клянчить место капитана!» – недовольно подумал герцог, отворачиваясь. Следуя его примеру, от Фельтона отвернулась и вся свита Бэкингема, так что никто не успел заметить, как фанатик выхватил кинжал и поразил герцога насмерть.

Наконец-то ревность Ришелье была утолена!

Узнав о гибели единственного мужчины, которого она любила, Анна едва не умерла от горя. С утра до вечера она плакала в своей молельне – только здесь она могла надеяться, что никто не нарушит ее одиночества. Разумеется, всем было понятно, чем вызвано такое море слез, и король продолжал беситься от ревности к мертвому, как бесился от ревности к живому. И он хотел сполна, сполна насладиться горем жены!

Буквально спустя неделю после гибели Бэкингема король назначил в Лувре домашний спектакль с балетом, в котором должны были принять участие красивейшие женщины двора.

– А вы, сударыня, всех превосходите красотой, что отмечают и наши соотечественники, и иностранцы. Значит, придется потанцевать и вам! – добавил Людовик. Никаких возражений он не пожелал слушать. – Не хотите танцевать?! А что, вы в трауре по нашему врагу? Но ведь это измена, мадам…

Королева помертвела.

– Я буду танцевать…

Однако на первой же репетиции, куда Анна явилась бледнее смерти, она упала в обморок.

– Отнесите королеву в ее покои, – небрежно приказал Людовик. – И пришлите к ней моего врача. Оказывается, она действительно нездорова…

Анна ненавидела Ришелье всю жизнь и даже на смертном одре не простила его. Когда на трон взошел Людовик XIV, а преемник Ришелье, кардинал Мазарини умер, Анна удалилась в монастырь.

Конечно, после Бэкингема в ее жизни были и другие мужчины, а Джулио Мазарини даже стал ее тайным супругом. Но почему-то из всех многочисленных монастырей Парижа для своего последнего пристанища королева-мать выбрала именно монастырь Валь-де-Грас, из склепов которого был прорыт подземный ход в подвалы дома герцогини де Шеврез. Прорыт когда-то давным-давно, когда еще был жив обворожительный кавалер Джордж Вилльерс, герцог Бэкингем, которого так любила Анна Австрийская и который погиб из-за того, что любил ее.