Прикосновение

2005

Потоп библейского масштаба уничтожил южный город[35]. Цены на газ взлетели. Сидни обращает внимание на то, что пропускные пункты теперь оснащены автоматическими пропускниками. Раньше в разгар сезона возле них порой приходилось ожидать полчаса, а то и час. Теперь очередей нет, как будто север эвакуировали.

Столько перемен. Взрывы в Лондоне. Ежедневные бомбежки в Ираке. Иногда Сидни кажется, что только усилием воли она заставляет себя каждый вечер включать CNN и смотреть новости, в которые верится с трудом — безжалостные новости.

Сидни заезжает на общественную парковку, колеса машины шуршат по гравию. Неподалеку виднеется кабина для переодевания, изрядно потрепанная ограда, дощатый тротуар. Сидни опускает окно и делает глубокий вдох. Воздух пахнет мокрым песком и рыбой, что означает отлив. Теплый ветер овевает руку, которой она оперлась на поручень. Вода, наверное, еще теплее, как часто бывает в сентябре. Сидни знает, что на пляже почти нет людей.

Они никогда не остаются здесь после Дня труда. Никогда.

Она снимает туфли и подворачивает черные строгие брюки. Запирает машину и опускает ключ в карман. Ветер надул тонкий слой песка на тротуар. Последние осенние розы, в основном осыпавшиеся, покачиваются над старыми досками. Сидни пересечет тротуар, посмотрит на пляж, а затем подойдет к дому. Выполнив эту маленькую, но жизненно важную миссию, она вернется к машине и продолжит свой путь на север, в Дарем.

Но когда она подходит к пляжу, вид моря наотмашь бьет ее болезненными воспоминаниями. Ее броня низкого качества и безнадежно устарела. Сидни стоит, прижав руку к груди, как будто этот жест может ее защитить. Дело не только в том, что она забыла, как выглядит именно этот пляж. Она также забыла, что этот воздух когда-то звенел голосами, запахами, звуками. Вдруг Сидни пугается слуховых и осязательных ассоциаций.

Но этот вид! Этот вид! Он ее, несомненно, воодушевляет.

Не сходя с места, Сидни садится на песок. Она закрывает глаза, подставляет солнцу лицо и слушает шум волн. Она может определить их высоту на слух. Высокие с шумом разбиваются о камни, низкие шуршат, накатываясь на берег. Может, недавно был шторм? В городе вообще не замечаешь, какая погода. Иногда погода ненавязчиво напоминает о себе по дороге в офис и обратно. Сидни проводит почти целый день в корпусе психологического факультета, в комнате без окон. Иногда, выходя после работы из здания, Сидни с удивлением обнаруживает ливень либо его противоположность — вечер настолько волшебный, что ей с трудом верится, что она чуть было его не пропустила.

Сидни не была к северу от Бостона с тех пор, как попрощалась с мистером Эдвардсом на крыльце его дома. Однако она не может отрицать, что когда ей и ее коллегам прислали приглашение на конференцию в университет Нью-Хэмпшира, ее охватило непреодолимое желание подъехать к дому и посмотреть на него. Она не может толком сформулировать, почему эта затея так ее захватила. Она больше ни о чем не могла думать, как если бы решила позвонить бывшему бойфренду. Каждый раз, когда Сидни думала о поездке на север, этот пляж начинал мигать, как маяк на воображаемой карте.

Сидеть на солнце приятно, и ее пульс замедляется. Этим летом она мало бывала на воздухе. Она выходила только затем, чтобы, сидя на скамейке, съесть ленч либо размять ноги быстрой, но непродолжительной ходьбой. Теперь у нее бледное «февральское» лицо. Сидни ложится на спину. Наверное, даже в сентябре неразумно лежать на дюнах так близко к воде без защитного крема на лице. Но она забыла, каким нежным бывает песок, как он обволакивает, почти поглощает тело. Вдалеке слышится лай гоняющейся за чайками собаки.

Иногда Сидни размышляет над тем, использовал ли Джефф билеты, полетел ли он в Париж без нее. Наконец набравшись смелости и войдя в кембриджскую квартиру, она увидела, что их жилище выглядит точно таким же, каким они его оставили, отправляясь на север, на так и не состоявшуюся свадьбу. На кровати валялся открытый чемодан, гладильная доска по-прежнему стояла на кухне. Не желая никого беспокоить (хотя из количества сообщений на автоответчике было совершенно ясно, что друзья пытались ее найти), Сидни наняла фургон для мебели и сдала свои вещи на хранение до того времени, когда она найдет себе жилье.

После ухода Джеффа его место заняла пустота. Еще Сидни испытывала жгучий стыд, вспоминая, когда и как он ее оставил. Но, оглядываясь назад, она больше всего поражалась не этому, этому, что он вообще ее добивался. Это выглядело незаурядным достижением. Его игра (а он был вынужден играть день за днем месяц за месяцем) заслуживала самых восторженных отзывов. Ей казалось, что он размышляет об алгоритмах и о террористах, обдумывал ли он на самом деле собственное предательство! Понимал ли он, что делает? Или действовал на подсознательном уровне и начал отдавать себе в этом отчет только по мере приближения свадьбы? Сидни трудно было поверить во все это притворство. Она бесконечно проигрывала в голове сценарии событий в Монреале и Кембридже, всматриваясь в лицо Джеффа, пытаясь понять, к каким уловкам он прибегал. Ей казалось, он должен был быть бесконечно несчастен, за себя или за нее (если допустить, что она вообще была ему небезразлична). Был ли правдой хоть один момент из почти одиннадцати месяцев, которые они провели вместе?

Именно Эмили окончательно убедила Сидни вернуться в университет, хотя она и сама склонялась к этому решению. Она вспоминала исследования, занятия, ощущение приближающегося срока сдачи работы. Ей казалось, это то, что нужно. Сидни подыскивала квартиру возле корпуса психологического факультета, где ей предстояло проводить большую часть времени. Аренда стоила дорого, а денег у Сидни было мало. Она принципиально отказывалась прикасаться к деньгам на их с Джеффом совместном счету, поскольку они откладывали их для совместного будущего, которое не состоялось. Сидни полагала, что со временем Джефф пришлет ей некоторую сумму, что он и сделал. Сопроводительной записки не было.

Сидни старалась не думать о Джеффе, Джули или мистере Эдвардсе, чье осунувшееся лицо ей было труднее всего стереть из памяти. Через несколько недель поисков ей удалось найти унылую однокомнатную квартиру неподалеку от здания, в котором ей вскоре предстояло всецело погрузиться в работу. В отличие от большинства возвращающихся после перерыва аспирантов, Сидни так не терпелось поскорее приступить к занятиям, что на свою первую лекцию она явилась за час до начала. Научный руководитель дал ей понять, что теперь от нее ожидают гораздо большего вклада как в преподавательскую, так и в исследовательскую работу факультета. Это было несправедливо, но вполне устраивало Сидни. К этому времени стремление к одиночеству себя полностью исчерпало и она обнаружила, что время от времени вовсе не прочь пообедать с коллегами после работы или сходить на бейсбольный матч. Тем не менее, Сидни не встречалась с мужчинами после обеда с мистером Кавалли, что, по ее мнению, тоже не могло считаться свиданием ни в одной из известных ей вселенных. Она была на нескольких вечеринках, где были мужчины. Некоторые из них пытались с ней познакомиться поближе, но она с облегчением и некоторой тревогой поняла, что эти попытки легко пресечь наклоном головы, отказом смотреть в глаза, откровенно вымученной улыбкой. После смерти Дэниела стремление избегать мужчин выглядело совершенно иначе. Сидни была окружена стеной уважения. Если мужчины приближались к ней, они были внимательны, осторожны и всегда проявляли сочувствие. После расставания с Джеффом все было по-другому. Эмили шутила, что от Сидни как будто исходят эманации. Сидни была с ней полностью согласна — излучаемые эманации могут служить надежным барьером.

Сидни нравилась ее работа. Иногда ей даже удавалось убедить себя в том, что ее исследования своевременны и необходимы, хотя, как обычно, ее преследовала паническая потребность получить ответы быстрее, чем это позволял научный метод. В каком-то смысле это было отдаленно похоже на ощущения медиков, исследующих рак: отчаянное желание найти спасительное средство прежде, чем умрет еще много тысяч людей. Хотя исследовательская деятельность Сидни не была такой спешной. Ей всегда удавалось выделить на улицах Бостона девочек, находящихся в зоне риска. Почти все они были чрезмерно развитыми, недостаточно одетыми и очень юными. Их обычно сопровождали мужчины по-старше. Официально целью Сидни было снизить вероятность негативных последствий в жизни таких девочек. Неофициально Сидни просто надеялась помочь им спастись от самих себя.

После того как Джефф прислал Сидни чек, узнав у ее матери новый адрес, он переслал ей целую пачку писем от Джули Нетера Эдвардса. У Сидни появилось ощущение, что Джефф часто выезжает из страны, хотя она устояла пред соблазном позвонить на его кафедру в МТИ только для того, чтобы узнать, числится ли он еще в штате.

Со временем даже Джули перестала писать, обескураженная отсутствием отклика со стороны подруги, почти сестры. Сидни мучительно было читать ее искренние и безыскусные послания, хотя и не так мучительно, как если бы она вступила в переписку с Джули или с мистером Эдвардсом. Его лаконичные письма неизменно заканчивались извинениями, хотя он ни в чем не был виноват.

От Джеффа не было ничего. От Бена не было ничего. Как случайное слово в море помех, Сидни порой улавливала издаваемый миссис Эдвардс отчетливый, хотя и негромкий вздох облегчения.

Сидни просыпается оттого, что собака тычется носом в ее ногу, которую она инстинктивно отдергивает. Она садится, пытаясь прийти в себя. Прикрывает рукой глаза от солнца и щурится в сторону собаки.

— Я спустил его с поводка, — произносит мужской голос.

Сидни чувствует, что вся сжимается, хотя она еще не полностью проснулась. Она не видит возвышающегося над ней мужчину, так как смотрит на него против солнца, но отлично знает, кто это.

— Привет, — говорит Бен. — Что ты здесь делаешь?

Они никогда не остаются здесь после Дня труда. Никогда.

— Который час? — Сидни пытается скрыть смущение.

— Одиннадцать тридцать.

— Я опаздываю, — говорит она, вставая. Тулл скачет вокруг ее ног, как взбесившаяся лошадь.

— Куда ты опаздываешь? — спрашивает Бен.

— На конференцию в университете Нью-Хэмпшира. Первая лекция в полдень.

— Навскидку рискну предположить, что ты уже не успеешь.

Сидни наклоняется и чешет Тулла за ушами, пытаясь выиграть время. Ее сердце колотится.

Собака, похоже, удовлетворена и скачками уносится прочь. Когда Сидни выпрямляется, она видит, что белая футболка Бена покрыта пятнами пота. Похоже, он бегал. Его тело все такое же мускулистое, а следовательно, одетое.

— А ты что здесь делаешь? — спрашивает она. Вопрос не настолько нелогичен, как может показаться. В конце концов, уже середина сентября. Пляж, за исключением нескольких одиноко прогуливающихся человек, пуст.

Но Бен как будто медлит с ответом.

— Сидни, — наконец говорит он и замолкает.

Сидни наклоняет голову. Зачем так демонстративно обращаться к ней по имени, так долго молчать, как будто он собрался сделать заявление?

— Что? — спрашивает она. Она уже боится его ответа.

— Мой отец умер.

Это сообщение бьет ее под колени. Ее руки взлетают перед ней и повисают в воздухе.

— О, Бен, — только и говорит она.

Бен бросает взгляд на нее и опять в сторону.

— У него была серия инсультов. Скорее, метеоритный Дождь инсультов. Они его полностью вывели из строя. Конец был очень быстрым.

— Когда? — спрашивает Сидни.

— В июне.

Как в замедленной съемке Сидни оседает на песок, ее руки падают, как два воздушных змея. Она подтягивает колени прижимается к ним лбом. Обхватывает руками голову. Если с кем такое не должно было случиться, так это с человеком, о котором она всегда будет думать как о мистере Эдвардсе. С человеком, на чьи письма она даже не удосужилась ответить. С человеком, от которого она никогда не видела ничего, кроме добра.

— Мы приехали, чтобы привести дом в порядок, — где-то наверху объясняет Бен. — Мать его продала. Окончательное подписание документов на следующей неделе.

— Мне так жаль, — говорит Сидни. Бен понятия не имеет обо всей глубине ее сожаления. А может, имеет. Он всегда видел ее насквозь.

В отвороты черных брюк Сидни набивается песок. Время от времени она останавливается и вытряхивает его, каждый раз как можно плотнее закатывая штанины до самых коленей. Бен несет ее портфель. В портфеле у нее компьютер, бумаги, мобильный телефон — неодушевленные свидетельства того, что она нашла себя где-то в другом месте. В одной руке Сидни держит туфли, черные лодочки на низком каблуке, внутри — скатанные в клубок носки. Абсурдное одеяние для пляжа.

— Твоя мать… — говорит Сидни.

— Она не будет возражать. Ну, может, и будет, но только в первую минуту. — Бен замолкает. — Джули будет так рада твоему появлению.

Когда Бен пригласил Сидни зайти в дом, она почти сразу согласилась. Она задала ему один вопрос.

— Кения, — ответил Бен. — Не считая похорон, Джефф там уже целый год.

Сидни вспоминает, как она предложила мистеру Эдвардсу вместе сходить в музей, чтобы посмотреть на интересующую его картину, ту самую, которую написал человек, отправивший на войну троих сыновей. Она думала, что к тому времени уже будет невесткой мистера Эдвардса. Почему она просто так не позвонила ему и не пригласила его в музей?

— На самом деле это происходило на протяжении нескольких недель, — рассказывает идущий рядом с ней Бен. — Сперва мы не замечали. На Пасху, когда мы все собрались в Нидхэме, мы обратили внимание на то, что отцу трудно вставать со стула. Я думал, это артрит, но потом заметил, что он и ходит с трудом, как если бы у него были проблемы с моторикой. Потом это все уже было совершенно очевидно. Ему было трудно есть, он делал непроизвольные движения руками, плохо видел. Но ты же знала моего отца, Сидни. Он, как мог, скрывал от нас свои проблемы. Старался сделать так, чтобы мы как можно меньше переживали.

— А твоя мать?

Бен качает головой.

— Ей здорово досталось, — говорит он. — После того как отца выписали из больницы, мы приехали сюда. Мать готовила и убирала. Она должна была все время что-то делать. Иногда мне хотелось прикрикнуть на нее, чтобы она посидела с ним, но я понял, что каждый из нас должен пройти через это по-своему. К этому невозможно подготовиться.

Сидни думает о том, что к смерти Дэниела она тоже оказалась неподготовлена, и о том, как была шокирована. Еще она думает о парадоксальности того, что у нее была репетиция венчания, но не было репетиции действа, на самом деле развернувшегося перед всеми в тот июльский день.

— Он умер в доме? — спрашивает Сидни.

Бен утирает лоб футболкой.

— Отец хотел быть здесь, — говорит он. — Им не удавалось остановить инсульты. Он был на удивление спокоен, хотя иногда начинал волноваться из-за ограниченности своих возможностей. Порой он рассуждал здраво, а на другой день его сознание могло погрузиться в благословенный туман. Мы поставили его кровать к длинному окну, выходящему на пляж. Он все время оборачивался к кухне, думая, что Джефф вернулся. Последними его Вами перед тем, как он умер, были: «Это он?»

— Джефф не успел вернуться?

— Он успел на похороны.

Сидни на мгновение закрывает глаза. Ей опять хочется сесть на песок. Это слишком тяжело слышать. Недели медленного умирания втиснуты в несколько секунд рассказа.

— Джули была молодчиной, — продолжает Бен. — Я думаю, она не задумывалась о смерти и поэтому у нее не было страха. Она видела, как отец слабел, но не позволяла себе воспринимать это всерьез. Это была своего рода слепота. Сама смерть стала для нее страшным ударом.

— Джули все еще с Элен?

— Они сняли коттедж неподалеку от нас. — Бен оборачивается и ищет глазами Тулла. — Это очень тяжело — вывезти из дома целую жизнь.

Когда они подходят к дому, Бен ставит портфель Сидни на нижнюю ступеньку.

— Я зайду и подготовлю ее, скажу, что ты здесь. Потом я выйду и заберу тебя. Думаю, так будет лучше.

— Бен, — говорит Сидни. — У меня есть вопросы.

— Об отце?

— Да, и о нем тоже. Но…

— Еще бы. Мы поговорим.

— И послушай, — продолжает Сидни, — если твоя мать не захочет, чтобы я заходила…

— Я знаю.

— Твой отец писал мне, а я не отвечала на его письма! — внезапно вырывается у Сидни. — Так ужасно осознавать это теперь. Что мне стоило ответить ему? В том, что произошло между мной и Джеффом, не было его вины.

— Он это знал.

— Мне его не хватало.

— Думаю, день вашей свадьбы был для отца жестоким ударом. Не только потому, что его сын так поступил с тобой, но еще и потому, что своим поступком он вышвырнул тебя из семьи.

Сидни ждет на нижней ступеньке, держа портфель на коленях. Если она здесь нежеланная гостья, Бен подвезет ее к ее машине, и она вернется в Бостон. Теперь она все равно не сможет сидеть на лекции, не воспримет ни единого слова.

Она ждет двадцать минут и уже начинает испытывать неловкость. Сидни надеется, что у Бена достаточно здравого смысла, чтобы не настаивать на ее визите, чтобы отказаться от этой идеи, если его мать категорически против. Но что еще может означать столь долгое ожидание?

Она наблюдает за бредущей вдоль пляжа парой в голубых ветровках. Они шагают по полосе мокрого песка, обнажающейся во время отлива. Ветер прижимает тонкую ткань к их телам, сдувает волосы с лиц. Им с Беном ветер дул в спину, и Сидни его почти не ощущала. Сейчас, сидя на ступеньке, Сидни чувствует, что продрогла. Она не догадалась сунуть в портфель свитер.

Каждый раз, когда Сидни пытается представить себе смерть мистера Эдвардса, ее мысли уходят в сторону. Она ставит портфель на землю и опускает голову на ладони. Неужели ей так трудно было позвонить мистеру Эдвардсу и предложить ему встретиться в музее, здание которого находится рядом с ее квартирой? Она могла бы дойти до него пешком! Как он истолковал ее отказ отвечать на его письма? Ее молчание наверняка обижало его. Бен практически сообщил ей об этом. Как она могла быть такой бессердечной?

Сидни чувствует приближение Бена по вибрации деревянных ступенек еще до того, как он появляется на площадке.

— Прости, что так долго, — говорит он. — Это не потому, что возникли разногласия. Я просто не мог найти мать. В доме полная неразбериха. Впрочем, это естественно.

Джули бежит по тротуару, громко зовя Сидни. Крепкая девушка подхватывает Сидни и кружит ее. Сидни не может удержаться от смеха.

— Где ты была? — упрекает ее Джули, наконец, опустив на землю. — Почему ты не отвечала на мои письма?

Сидни нечего ответить этой девушке, из которой жизнь бьет через край и которая, вероятно, была волшебным тонизирующим средством для умирающего отца.

Джули крепко обнимает Сидни за плечи, и они идут к дому. Сидни хочется остановиться и собраться с мыслями, но для этого нет времени. Одетая в джинсы и розовый свитер Джули тащит ее вверх по лестнице. Ей уже двадцать один год.

Но переступив порог, Джули словно понимает, что Сидни хочет побыть одна, и выпускает ее.

Белые диваны завалены большими черными мешками для мусора. К одному из мешков приколот клочок бумаги с надписью «Армия спасения». На полу горы вещей — электроприборы, картины, книги. Сидни пытается установить, по какому принципу их распределили. Быть может, каждая предназначается для кого-то из членов семьи? Которая из них принадлежит Джули? Или Бену?

Ощущение пустоты почти осязаемое. Стены пестрят бесцветными прямоугольниками — следами висевших картин и карт. Светильники отключены, стопки журналов перетянуты бечевкой. Со стульев и кресел сняты чехлы, ковры скатаны в рулоны. У стены стоит метла. На подоконнике бутылка «Виндекса»[36], а под ней почти до середины комнаты размотался рулон бумажных полотенец. В последний раз, когда Сидни была в этом доме, лестница была украшена лентами и бантами, а воздух был напоен праздничным ароматом множества роз. В последний раз, когда Сидни была в этом доме, шампанское и люди ожидали венчания.

Боковым зрением она видит на кухне стоящую у стойки миссис Эдвардс. Сидни здоровается с ней, и миссис Эдвардс кивает в ответ. Она коротко подстриглась и очень похудела. Тревога и горе оказались значительно эффективнее подсчета углеводов. Сейчас здесь уже, наверное, никто не готовит нормальную еду. Сидни подходит к стойке.

— Мне очень жаль, — говорит она.

— С чего бы это вдруг? — спрашивает миссис Эдвардс. Она берет мочалку и протирает гранитную поверхность.

Через плечо миссис Эдвардс Сидни видит окно, а за ним розарий, точнее, то, что от него осталось. Одиночные цветки свисают с почти голых стеблей. Там, где есть листья, они покрыты черными точками. Целый розарий голых стеблей и превратившихся в труху бутонов колышется на ветру. Отчасти это разложение объясняется временем года, но Сидни видит, что основная причина — отсутствие ухода.

Содержимое кухонного ящика разложено на стойке сразу над ним. На столе в столовой картонные коробки с надписью «Посуда». Рядом аккуратная стопка скатертей. Сидни узнает клеенчатую скатерть, извлекаемую для омаров, узорчатые салфетки, трофеи с Эмпории. Бен открывает холодильник и вынимает оттуда две бутылки воды. Одну он протягивает Сидни.

— Мы как раз собирались перекусить, — говорит Джули. — Ты голодна?

— Я только быстро приму душ, — говорит Бен.

Хлеб, ветчина, майонез, помидоры и листья салата разложены на столе. Это угощение напоминает Сидни о потрясающих хлебцах, которые когда-то пек мистер Эдвардс. Она делает себе бутерброд и с благодарностью откусывает от него. Она не ела с раннего утра.

Сидни садится рядом с Джули к кухонному столу. Она инстинктивно ищет трещину в дереве, за которую цеплялись ее свитера.

— Как ты? — спрашивает Сидни. — Как ты на самом деле?

Лицо и нос Джули немедленно краснеют.

— Мне очень тяжело! — восклицает она.

— Я знаю, — говорит Сидни, хотя, конечно же, она не знает. Не до конца. Ее родители живы и, судя по всему, здоровы, все еще разговаривают друг с другом, хотя и не особенно дружелюбно. Был Дэниел, но это было другое, оно окончилось прежде, чем Сидни успела что-либо осознать.

Джули берет из рассыпавшейся стопки бумажную салфетку и сморкается.

— Я в порядке, — говорит она. — Почти. Элен приезжает на выходные. Ах да, у меня будет выставка.

— Здорово! — говорит Сидни. — В Монреале?

— В пригороде Монреаля. Это коллективная выставка. Я выставляю три картины. Надо было привезти слайды.

— Я бы с удовольствием побывала на этой выставке. Когда она состоится?

— В январе.

— Тогда я приеду.

— Правда? — радуется Джули, ее лицо сияет. — Там будет вечеринка. Элен говорит, наверняка будет.

— Конечно же, я приеду, — повторяет Сидни, только сейчас осознав, как тяжело ей будет опять побывать в Монреале.

Рядом с ней Джули складывает, разворачивает и опять складывает чистое полотенце. Это напоминает Сидни о голубом платке, теперь хранящемся в одном из ящиков ее квартиры.

— Я не могу поверить, что его нет, — говорит Сидни. Она так ясно видит пакет «гамми-лобстеров» в руке мистера Эдвардса, пятна от сока омаров на его светло-зеленой тенниске.

Мистер Эдвардс держится за живот и сокрушается из-за съеденного за завтраком пончика.

— Он был бы рад твоему появлению, — говорит Джули.

— Мне очень жаль, что я не знала, — говорит Сидни. — Я бы приехала раньше.

— Я понимаю! — восклицает Джули. — Бен говорил, ты откажешься, но я была уверена, что ты захотела бы приехать.

— Ты не думала о том, чтобы позвонить мне? — спрашивает Сидни.

— О Господи, Сидни! — говорит Джули. — Я всего-то написала тебе сотню писем.

У стойки миссис Эдвардс заворачивает ветчину и салат. Она убирает продукты в холодильник. Сидни чувствует в этом легкий укор за то, что она сама этого не сделала. Она встает и несет к раковине стакан и тарелку.

— Ты не захочешь ночевать в своей старой комнате, — провозглашает миссис Эдвардс.

Сидни удивленно оборачивается к ней.

— Я не могу остаться на ночь, — объясняет она.

Хотя слова миссис Эдвардс трудно было истолковать как приглашение, она выглядит обиженной.

— Я думала, ты останешься, — говорит она.

— Пожалуйста, останься, — умоляет сидящая за столом Джули.

Сидни качает головой.

— Я не могу, — повторяет она.

— Но до обеда ты ведь можешь задержаться? — спрашивает миссис Эдвардс.

Посмотрев на хозяйку дома, а затем на молодую женщину, совсем недавно потерявшую отца, Сидни решает: «Да, я могу задержаться до обеда».

Сидни загружает посудомоечную машину, и ей кажется, что она нечаянно опять исполняет отведенную ей роль — нечто среднее между гостьей и прислугой. Джули ушла наверх — упаковывать вещи в своей комнате. За спиной Сидни миссис Эдвардс вытирает гранитную стойку. «Эта стойка, наверное, уже стерильная», — думает Сидни.

— Ты мне никогда не нравилась, — тихо произносит миссис Эдвардс. — Я не могу делать вид, что это было не так.

Сидни держит в руке стакан, чей-то стакан. Несмотря на то, что прозвучавшее утверждение абсолютно истинно и на то, что для Сидни это не новость, она не верит своим ушам. Она медленно оборачивается к хозяйке дома.

— Наверное, мне должно быть стыдно, — продолжает миссис Эдвардс, не глядя на Сидни, — но я не могу притворяться. — Ее рукава закатаны до локтей, вены на руках вздулись. — Я не хочу делать вид, что не обрадовалась, когда Джефф… когда Джефф сделал то, что сделал. Не то чтобы я действительно обрадовалась, — поясняет она, складывая тряпку и еще раз вытирая то самое место, которое она все это время полировала. — Мне было стыдно перед гостями, возникла куча проблем. Это все так. Но было также и облегчение. Я не могу этого отрицать.

Сидни не знает, что ей на это отвечать.

— Я смотрела, как ты уходишь, — продолжает миссис Эдвардс, — и я сказала себе: вот и все.

Сидни ставит стакан и вытирает руки бумажным полотенцем.

— Наверное, мне лучше уйти, — тихо говорит она.

— О Боже, не уходи, — произносит миссис Эдвардс таким тоном, как будто Сидни вообще ничего не поняла. И только теперь она поднимает на Сидни глаза. Возможно, она уже много месяцев готовилась к этой исповеди. — Нет, ты только что приехала, не уходи так сразу. Бен и Джули тебе рады. Им пришлось нелегко. Особенно в отсутствие Джеффа… — Миссис Эдвардс на мгновение поднимает глаза к потолку. — Нет, теперь ты здесь желанная гостья, — говорит она. — Я совсем не это хотела сказать. Я хотела сказать, что знаю, что всегда вела себя грубо по отношению к тебе. И я, знаешь ли… Мне очень жаль, вот и все.

Это ужасающее признание. Сидни пытается придумать ответ, которого, похоже, ожидает миссис Эдвардс. Молчание затягивается.

— Ты не знаешь, что сказать, верно? — спрашивает миссис Эдвардс. — Для тебя это, вероятно, потрясение. Для нас тоже, хотя мы к этому готовились несколько месяцев. Но это не имеет значения, верно? Время. Его никогда не хватает.

Миссис Эдвардс на мгновение прекращает полировать стойку и замирает с закрытыми глазами, словно пытается побороть икоту.

— Просто мне его так не хватает, — говорит она. Она закрывает лицо согнутой рукой, тряпка болтается у нее между пальцами.

Сидни, не зная, что делать, подходит к женщине. Осторожно касается ее локтя.

Миссис Эдвардс вздрагивает, как будто ее ударило током.

Сидни ищет убежища в ванной наверху. Она подходит к окну, отдергивает шторы и смотрит на болото, мшисто-зеленое и красновато-коричневое в лучах послеполуденного осеннего солнца. Глубокие борозды в грязи наполнены водой. В вышине парит стая птиц — воздушное шоу над лугами. Птицы меняют цвет крыльев с серого на белый и обратно, выписывая изумительные восьмерки и при этом ни на секунду не нарушая строя. «Им это просто нравится», — думает Сидни.

К северу на холме виднеется дом со сверкающим белым фасадом. Сидни замечает на болоте лису. Время от времени она слышит рев моторов. Вдоль всей дороги заросли диких роз и еще какие-то кустарники образуют почти непреодолимую стену. Со своего места Сидни виден задний двор соседнего дома. Тонкая лодка, обернутая голубым пластиком, ожидает следующего лета. Окна дома закрыты ставнями.

За болотом находятся магазин и пруд с омарами. Сейчас они уже закрыты. Немногочисленные рыбаки все еще выходят в море, но им приходится отвозить свой улов куда-то в другое место, возможно в Портсмут. Воды отступившего от берега океана местами зеркально гладкие, местами сморщенные.

Сидни щупает белую занавеску. Этой ванной пользовался преподобный Хеммингз Мотор Ньюс. А также Арт и Венди. Перед глазами Сидни на мгновение возникает лампа в форме клаксона старомодного автомобиля. За все эти годы в доме, наверное, перебывали сотни гостей. Монахини принимали гостей? А незамужние матери? Быть может, родители приезжали сюда, бранили своих юных дочерей, затем рыдали у их кроватей? Быть может, политические агитаторы полностью игнорировали красоту болот, сосредоточив свое внимание на дымящих вдали фабриках?

Сидни думает о признании миссис Эдвардс. Смерть мужа и горе выписали ей лицензию. Теперь уже не будет званых обедов. Сидни вспоминает узкую супружескую кровать в их спальне, фотографию на столе мистера Эдвардса. Сидни никогда не узнает, сколько любви, физической и иной, существовало между женой и мужем.

Миссис Эдвардс теперь вдова. «Наконец-то, — с иронией думает Сидни, — между нами есть хоть что-то общее».

Сидни слышит стук в дверь.

— Да? — спрашивает она.

— Ты в порядке? — раздается голос Бена. — Ты там уже целую вечность.

— Все нормально, — отвечает она. — Я уже выхожу.

Она моет руки, вытирает их и открывает дверь. Бен стоит в коридоре. У него в руках две спортивные куртки.

— Хочешь прокатиться? — спрашивает он.

Сидни, которой поручено держать синие вылинявшие куртки, не понимает, для чего они нужны. Она и Бен идут к припаркованной за домом «джетте».

— Где «ленд ровер»? — спрашивает Сидни.

— Продал, — отвечает Бен.

Она садится на пассажирское сиденье и захлопывает дверцу. Может быть, ей следует быть начеку с Беном, с мужчиной, в присутствии которого она всегда испытывала неловкость? Но Сидни отбрасывает эту мысль. «У него недавно умер отец, — рассуждает она. — Теперь все по-другому».

В комфортном молчании они едут по дороге вдоль пляжа, въезжают в поселок. Вокруг все пронизано новой жизнью и запустением. Новая жизнь — в балках и стропилах строительства на берегу, запустение — в закрытых ставнях домов в поселке. Только возле почты припаркован автомобиль.

— Тебе, возможно, придется намочить брюки, — говорит Бен. — Ты не против?

Сидни отвечает, что ее это не беспокоит. Когда Бен заводит двигатель «Китобоя», она думает, что еще утром махнула рукой на свою одежду и внешний вид.

Она застегивает молнию на куртке и садится на ящик для приманки.

Синеву над океаном определенно выстирали и прополоскали После долгого жаркого лета. Соленый ветер переполнен чистейшим кислородом. Двигатель борется с приливом. Это делает невозможной беседу с Беном, который стоит за штурвалом у Сидни за спиной. Быть может, он хочет обогнуть мыс и в последний раз взглянуть на летний дом, пока он все еще принадлежит его семье? Сидни его понимает, но зачем брать с собой ее? Возможно, он услышал слова матери и теперь просто пытается продемонстрировать дружелюбие?

Но когда они выходят из бухты, Бен поворачивает на запад, а не на восток, и Сидни неясно, куда он направляется. Ветер сдувает волосы с лица. «Китобой» набирает скорость, рассекая волны. Сидни замечает, что белые подушки местами порозовели, потертая палуба в пятнах. На яхте царит беспорядок: на носу валяется скомканная футболка, с консоли свисает размотанная веревка, крючок незачехленной удочки опасно торчит в сторону.

Они огибают мыс, которого Сидни раньше никогда не видела. Они плывут уже очень долго, и она начинает сомневаться, что поступила разумно, приняв приглашение Бена. Она также думает, что, возможно, стоило позвонить кому-нибудь из коллег. Будут ли они волноваться?

«Китобой» идет вдоль не знакомой ей береговой линии. Сидни видит острова, бакены, входящую в бухту рыбацкую лодку. Она испытывает странное чувство свободы, как будто они сбежали из поселка. Возможно, эта прогулка не так уж бесцельна.

Бен уменьшает обороты двигателя. Впереди остров, на котором виднеются три или четыре лачуги. Мотор работает еще тише, «Китобой» начинает дрейфовать. Бен внимательно изучает глубину. Сидни тоже смотрит за борт и видит бесконечное поле ракушек, темных ракушек, между которыми виднеются жемчужные спирали. Ей хочется их потрогать.

«Китобой» дрейфует, пока под яхтой не появляется песчаное дно. Оно рифленое, как дно реки. Сидни опускает руку в воду и удивляется тому, какая она теплая. Яхту отделяют от острова несколько песчаных кос.

— У нас есть минут двадцать, — говорит Бен.

Он бросает якорь, линь свободно полощется на мелководье. Сидни перелазит через борт «Китобоя». Она подвернула свои черные брюки, но они тут же намокают. Она бредет по воде туда, где уже стоит Бен.

— Прости, — говорит он, глядя на ее промокшие ноги.

Но Сидни смотрит на раскинувшийся перед ней остров.

— Это невероятно, — говорит она.

Песок на отмели тоже рифленый, рубцы массируют подошвы Сидни. Она поражена количеством ракушек, некоторые громоздятся кучами, другие окаймляют косу. Все умоляют, чтобы их собрали. Сидни с Беном пересекают одну косу, затем другую, затем начинают карабкаться по крутому склону. Бен идет впереди.

Домики сгрудились на вершине холма. Все, кроме одного, заколочены на зиму. Или, быть может, они заколочены уже много лет. Всего их четыре, все обращены к морю. Остров имеет размеры бейсбольного поля, в его центре виднеется колодец. Кто-то косил траву, что подразумевает недавнее человеческое присутствие.

Сидни вслед за Беном подходит к скромному желто-коричневому домику с верандой. В крытой плоской черепицей крыше четыре слуховых окна, по одному на каждую сторону света. Вдали Сидни видит береговую линию материка. До нее около полумили.

— Где мы? — спрашивает она.

— Остров Фредерика, — отвечает Бен. — Местные называют его Фредди.

— Это тот самый остров?.. — спрашивает Сидни, думая о дне свадьбы.

— Нет, — быстро отвечает он.

Коричневая краска изрядно выцвела, желтая отделка выгорела до кремового цвета. С наружной стены свисают ловушки для омаров. Рядом с входной дверью, которую отпирает Бен, стоят два пластиковых ведра, наполненных чем-то похожим на воду. Он заходит в дом и ожидает, что Сидни последует за ним.

Ее глаза медленно привыкают к полумраку. Она обнаруживает, что стоит посреди маленькой кухни с побеленными стенами и стропилами. Сидни замечает рудиментарную плиту и крошечный холодильник с ржавыми петлями. На полке у двери пятнистое зеркало, пластиковый стакан, полный зубных щеток, ножницы, флакон «Оффа». Под полкой раковина из мыльного камня, полная пластиковых бутылок с водой. На правом бортике раковины стеклянный кувшин с красными и желтыми полосами, напоминающий кувшины, в которые ее мать в Трое наливала чай со льдом. На стене возле стойки керосиновая лампа.

— Здесь нет ни воды, ни электричества, — поясняет Бен. — Плита и холодильник работают на пропане. Давай я покажу тебе остальные комнаты.

Они заходят в невзрачную гостиную с тонкими белыми занавесками на окнах. С потолка свисает газовый фонарь и медные колокольчики, которые призваны качаться на ветру при открытой наружной двери. Некрашеный деревянный пол заставлен мебелью. Тут есть диван кленового дерева, накрытый голубым стеганым одеялом, хромированный стул в стиле семидесятых, четыре зеленых пластиковых стула (такие обычно ставят на веранде), два очаровательных некрашеных плетеных шезлонга и возле одной из стен — круглый стол, накрытый клеенкой с красными омарами. Плетеный, ни с чем не сочетающийся и очень потертый ковер красуется в центре комнаты.

Еще тут есть спальня, слишком маленькая, чтобы вместить что-либо кроме кровати и комода, ванная комната, которой, похоже, недавно пользовались рыбаки. Сидни нравится столовая со скошенным потолком и выкрашенными в лазурный цвет деревянными стенами. Темный стол накрыт клеенкой с цветочным рисунком. Неожиданно строгий комплект из буфета и стульев. Посреди стола стоит керосиновая лампа с зеленым стеклом, и Сидни представляет себе ужин при свете этой лампы. На подоконнике она видит графинчик для уксуса, свернутый флаг, метелку для пыли.

— Это твое? — спрашивает она у Бена, который стоит в дверях, засунув руки в карманы.

— Только что купил. Здесь еще много работы.

— Бывшие хозяева оставили все эти вещи?

— Если у тебя дом на острове, ничего другого не остается. Везти это все на материк слишком сложно.

— Зачем ты его купил?

— Я сделал это, когда узнал, что мать продает дом на пляже.

— Он запущенный, — говорит Сидни, — но здесь так чудесно, как будто ты перенесся назад во времени.

По узкой лестнице Бен поднимается наверх впереди Сидни.

— На втором этаже три крохотные спальни, — объясняет он, — но я собираюсь сломать стены и сделать одну большую комнату. Сейчас я тебе кое-что покажу.

На площадке Бен открывает окно и выбирается наружу, на слегка наклонную крышу.

— Давай, — говорит он, — тут почти ровно. — Сидни выползает на крышу, обдирая колени о жесткую черепицу. Когда она, наконец, принимает удобное положение, перед ней открывается удивительной красоты вид на расположенные к северу острова и расстилающуюся за ними Атлантику. Вокруг царит тишина, если не считать легкого плеска волн о скалы.

— Сказочный вид, — говорит Сидни. — Неужели тут в самом деле живут люди?

— Здесь невозможно жить круглый год. Эти дома не утеплены. Но летом люди сюда приезжают. Я здесь кое-кого видел.

— Как они сюда попадают?

— Во время отлива можно прийти пешком. С другой стороны есть песчаная отмель. Можно приехать и на машине, но для этого необходим внедорожник. Зря я продал «ленд ровер». Обычно я приплываю на яхте. Этой осенью я планирую кое-что тут сделать. Мне, наверное, придется купить для этого подержанный грузовичок.

— Что-то я ничего не понимаю, — удивленно произносит Сидни. — А как же твоя работа?

— Пользуясь твоей терминологией, я в творческом отпуске. Если точнее, в неопределенно долгом творческом отпуске.

— Тебя уволили?

Он смеется.

— Нет, я решил все бросить. Во всяком случае, на какое-то время.

Бен прислоняется к оконной раме.

— Когда-то таким было все побережье Новой Англии, — объясняет он. — Маленькие домики без водопровода и электричества. Была пара таких домиков и на пляже, когда мои родители купили большой дом, но их уже давно нет. Их снесли, чтобы расчистить место под новую застройку.

Сидни находится под впечатлением от этой непритязательной красоты.

— Этот вид почему-то вызывает беспокойство, — говорит она. — Хочется, чтобы эта красота была с тобой всегда, но это невозможно. Твой отец когда-то сказал, что он считает, что все, кто жил в вашем доме, селились в нем ради красоты.

— Мой отец так сказал? — Бен на минуту задумывается. — Но ведь это не так, как ты считаешь?

— Ты о чем?

— Здесь очень красиво, это верно, но на побережье есть и уродливые вещи. Даже этот вид может стать неприятным, если присмотреться повнимательнее. Мухи, облепившие вон те водоросли. Скалы, обделанные чайками. А запах выхлопных газов, доносящийся от рыболовного катера?

— Мне всегда казалось, что, возможно, красота — это просто попытка уловить нечто, чего у тебя никогда не было, — задумчиво произносит Сидни. — А может, это то, что у тебя было в детстве и что ты стремишься вернуть. Ощущение восторга, изумления.

— Это все освещение, — говорит Бен. — Этот же вид в пасмурную погоду нагоняет тоску.

Бен усаживается удобнее.

— Иногда мне кажется, что это своего рода порнография, все это вожделение красоты, — говорит он. — Я часто имел с этим дело на работе. Огромные отделанные гранитом многоуровневые комнаты, тройные стеклопакеты и французские двери, гардеробные комнаты размером с гостиные наших бабушек. Весь мой летний гардероб умещается в двух ящиках комода. Именно поэтому я и влюбился в это место с первого взгляда. — Он жестом обводит дом, на крыше которого они сидят. — Воспитание не позволило тебе назвать вещи своими именами, но этот домишко довольно мрачен.

Сидни смеется.

— Он настоящий, — говорит она.

Ее брюки, высыхая, приобретают странные очертания. Крыша горячая. Интересно, как здесь во время шторма?

— Бен, что случилось? — спрашивает Сидни. — Почему он это сделал?

Бен оборачивается и смотрит на нее.

— Мы говорим о Джеффе?

— Да.

Он сжимает челюсти, и нижняя часть его лица твердеет.

— Я не могу за него отвечать, — говорит он, — но знаю, что, пока мы ждали его рейса в аэропорту, у нас состоялся поразительный разговор.

— Джефф полетел в Париж?

— Он считал, что должен уехать.

Хотя Сидни и предполагала, что Джефф тогда улетел в Париж, слышать подтверждение этого ей неприятно.

— Что он сказал?

— Он сказал, что только что совершил самый ужасный поступок в своей жизни.

Остатки обиды волной обволакивают тело Сидни. Через секунду все исчезает.

— Я с ним согласился, — продолжает Бен.

— Он тогда сказал… — начинает Сидни и замолкает. То, что она собирается сообщить, это ее умозаключение. Возможно, неправильное. — Он сказал, что сделал это назло тебе.

Бен долго молчит.

— Наверное, так и есть.

— Он сказал, что с Викторией было то же самое.

— Верно.

— Что там было?

Бен опускает голову, поднимает выпавшую черепицу.

— Мы с Вики только начали встречаться. Нашим отношениям было всего дней десять, быть может, две недели. Мы разок пообедали вместе, сходили на вечеринку. Затем мы встречаем в театре Джеффа, и на следующий день я узнаю, что Виктория уже с ним.

— Ты не разозлился?

— Я, скажем так, удивился. — Бен замолкает. — Я подумал, пусть выиграет сильнейший, что было, то прошло… все такое. А что мне было делать? Попросить Джеффа вернуть Викторию? — Бен поднимает голову. — Но когда он это сделал еще раз… Я понял, что Викторию он тоже отнял преднамеренно. Я мог простить его в первый раз, но не во второй, и он это знал.

— Но почему он это сделал?

— Он понял, что я обратил на тебя внимание, поэтому захотел тебя заполучить, — после секундного колебания отвечает Бен. — Вот и все.

— И все? — спрашивает Сидни.

— И все.

— А я ему это позволила.

— Вот именно.

Сидни закрывает глаза. Ее охватывает чувство стыда, ощущение собственной глупости.

— Джефф всегда со мной соперничал, — говорит Бен, видимо, почувствовав ее смятение. — Отчасти это объяснялось естественным порядком рождения. Но он таким еще и уродился. Когда мне было двенадцать, Джеффу было восемь. Когда мне было восемнадцать, Джеффу исполнилось четырнадцать. Я по определению был лучшим во всем. Например, в спорте. Он никогда не мог со мной в этом соперничать. Поначалу Джефф пытался, а потом просто сдался, решив обойти меня в других областях. Во-первых, в учебе. Во-вторых, с женщинами. Он стал очень, очень хорош во всем, что касалось женщин. — Бен искоса смотрит на Сидни. — Ты уверена, что хочешь это слышать?

— Думаю, да.

— Джефф стал неотразим. Он привораживал женщин как будто без малейших усилий. Я не совсем понимаю, как ему это удавалось. Тебе это должно быть известно лучше, чем мне.

Сидни вспоминает день, когда Джефф пришел на веранду и провел пальцем по ее ноге, от колена до шортов. Это был шокирующе интимный жест, если учитывать, как мало они были знакомы. Ей ясно, что такие жесты могут быть весьма эффективными в искусстве обольщения. Они выбивают у женщины почву из-под ног, овладевают ею прежде, чем она успевает понять, что ею овладели.

Сидни вытягивает перед собой ноги.

— Вот на этом самом месте я планирую построить маленький балкон, — говорит Бен. — Вместо окна я вставлю дверь. Здесь будет достаточно места для пары стульев и столика.

Сидни поражена полным отсутствием каких-либо звуков. Никаких детей, бегающих по пляжу, никаких машин, никакого гула катеров.

— Ты знаешь, в тот первый день на веранде у меня возникло чувство, что я нарушаю равновесие вашей семьи. Что я вторгаюсь в чужое пространство.

— Люди постоянно вторгались в наше пространство.

— Не так, как я.

— Возможно, ты права.

— Меня обольстили.

— Джефф?

— В общем, да, но еще и красота пейзажа, как мне кажется, и ощущение, что я являюсь членом вашей семьи.

Бен изучает ее лицо.

— Ясно. Двойной соблазн: красота и семья. Хотя, если честно, мне кажется, что ты немного влюбилась в моего отца.

Его предположение шокирует Сидни.

— Но это совсем не так…

— Я не это имел в виду. В него всегда все влюблялись.

— Он был потрясающим человеком, — говорит Сидни.

— Да.

— Я думала, Джефф тоже такой.

— Роковая ошибка.

— Бен, почему ты не рассказал мне?.. О Джеффе? До свадьбы?

Бен делает глубокий вдох и медленно выпускает воздух ртом.

— Вначале я не решался, потому что не хотел сделать тебе больно. А потом это все затягивалось, и я думал, что, быть может, Джефф действительно тебя любит, что ты — это то, что ему нужно.

— Поэтому ты держался от нас подальше.

— Если он делал это мне назло, я не хотел в этом участвовать. А если он любил тебя, я не мог быть рядом. — Бен замолкает. — Послушай, в тот вечер, в баре, когда была метель, если бы я рассказал тебе о Джеффе, ты бы мне поверила?

Сидни вспоминает снежную кашу под ногами, зеленый мартини, прикосновение Бена, поймавшего ее руку.

— Наверное, нет, — говорит она.

Сидни расстегивает куртку. Ее блузка измята.

— Что теперь будет с твоей матерью? — спрашивает она.

— Она получила хорошую сумму за дом на пляже. И еще одну хорошую сумму она получит за дом в Нидхэме. Я подыскиваю ей квартиру в Бостоне.

— Где похоронен твой отец?

— В Нидхэме.

— Может быть, я как-нибудь схожу к нему.

Бен рядом с ней прилаживает на место расшатавшуюся черепицу.

Да, она сходит на могилу мистера Эдвардса и принесет розы. Не тепличные, а настоящие, из чьего-нибудь сада.

Но первым делом она пойдет в художественный музей и посмотрит на картину.

— Ты очень любила Джеффа? — спрашивает Бен неестественным голосом, как будто он весь день готовился задать именно этот вопрос. По его тону Сидни слышит, как много для него значит ее ответ.

— Да, — честно отвечает она. — Но когда происходит нечто подобное, под вопросом оказываются все твои былые чувства. То, что произошло позже, портит все, что было до этого.

Она оборачивается, чтобы узнать, удовлетворил ли Бена ее ответ. Но он уже стоит и смотрит на прилив.

— О Боже! — вырывается у Бена.

Они плывут к яхте. Прилив поднялся быстрее, чем Бен ожидал. Он плывет рядом с Сидни, и когда одежда начинает тащить ее на дно, а рот наполняется морской водой, он хватает ее за руку и не выпускает, пока они не подплывают к «Китобою».

Добравшись до яхты, Сидни вползает на корму и сваливается вниз. Она помогает Бену поднять якорь.

— Прости, я не хотел, — без конца повторяет он, но она отмахивается от его извинений и говорит, что рада этому приключению и времени, проведенному на крыше. Если бы ей предложили повторить все сначала, включая рискованное плавание, она бы не отказалась. Сидни съеживается в кубрике. От спортивных курток больше нет проку.

— Мы скоро будем дома, — успокаивает Бен.

Сидни дрожит от холода и, подняв голову, видит, что Бен тоже дрожит в своих промокших джинсах и куртке. Он развивает максимальную скорость, которую может себе позволить, к счастью, на этот раз прилив им помогает. Когда они заходят в бухту, он выключает двигатель у дока.

— Я высажу тебя здесь, а сам пришвартую яхту. Я приплыву к берегу в надувной лодке. Найди кого-нибудь и попроси одеяло. Я быстро.

Сидни делает, как ей велено, и ожидает Бена в комнатушке, исполняющей роль яхт-клуба. Над камином висят коричневые фотографии яхт-команд. Вдоль деревянных полок выстроились замысловатые серебряные кубки. В углу расположилась детская библиотека, на полу громоздятся настольные игры. Молодой человек, обнаруженный здесь Сидни, дает ей зеленое фланелевое одеяло, в которое она и заворачивается. Все же дрожь не утихает — от воспоминания о разговоре на крыше или от холода, она не знает.

Когда заходит Бен, Сидни сбрасывает одеяло, складывает его и благодарит молодого человека. Они с Беном бегут к машине. Оказавшись внутри, он включает отопление на полную мощность и опять начинает извиняться.

— Бен, прекрати, — перебивает его Сидни. — Это было здорово.

— Ты все еще дрожишь, — говорит он.

— Все нормально, — настаивает она. — Все просто замечательно.

— Ты беги в ванную для гостей, — распоряжается Бен, как только они выскакивают из «джетты». — А моя та, что в конце коридора.

Когда они с Сидни забегают в дом, он зовет Джули. Ее голова тут же появляется над перилами верхней площадки. Бен бежит по лестнице, прыгая через две ступеньки, Сидни от него не отстает.

— Что? — встревоженно спрашивает Джули.

— Сидни нужна теплая одежда.

— Вы свалились за борт?

— Не совсем.

Сидни думает, что это, пожалуй, лучший душ за всю ее жизнь. Она бесконечно долго стоит под струей горячей воды, прогревая насквозь промерзшее тело. Постепенно почти обжигающая вода, бегущая ей на затылок, оказывает свое волшебное действие и плечи расслабляются. Сидни находит пластиковую бутылку с остатками шампуня и моет волосы. Еще раньше она слышит, как Джули открывает дверь и кладет на раковину стопку одежды.

— Моя одежда будет тебе велика, — закрывая дверь, сообщает девушка.

— Она классная, — возражает Сидни.

— Полотенца тоже здесь.

Сидни кажется, что она только что вернулась из долгого плавания, что она участвовала в гонке и выиграла. Ей бы сейчас не помешала тарелка горячего супа.

Она находит на полочке почти пустой аптечки резинку и завязывает узлом волосы. Затем одевается в одежду Джули — темно-синий велюровый спортивный костюм. Он как минимум на два размера больше, чем нужно, но Сидни нравится, что он такой просторный. Она чувствует себя, как в детстве после ванны — чисто вымытой и завернутой в теплое большое полотенце. Ей приходится вытереть пар с зеркала, чтобы рассмотреть свое розовое от горячей воды лицо. Быть может, она последний человек, который пользуется этим душем. Быть может, новые владельцы сочтут за лучшее переоборудовать дом или, хуже того, снести его и возвести на его месте новое строение. Она с теплым чувством рассматривает ванную, которой когда-то пользовалась вместе с гостями и священником. Унитаз с ручкой, которую необходимо покачать, чтобы полностью слить воду, слегка заржавевший хромированный полотенцесушитель, аптечка с металлическими полками, два круглых светильника, напоминающих фонарики, по обеим сторонам зеркала. Когда Сидни открывает дверь в коридор, пар выходит вместе с ней.

Бен ждет внизу.

— Можно угостить тебя пивом, которым ты не позволила угостить себя три года назад? — спрашивает он.

Сидни смеется.

Сидни, Джули и Бен располагаются в поменявшей свои очертания гостиной. На кухне миссис Эдвардс готовит обед. Сидни слышит запах свиных отбивных.

Сегодня утром Бен сказал: «Это очень тяжело — вывезти из дома целую жизнь». Ее вывозят в черных мешках для мусора и коробках, думает Сидни, изучая некогда знакомую комнату. Ее вывозят на склад Армии спасения и на свалку. Ее вывозят в новые стены и комнаты, возможно, в кондоминиум в Бостоне или квартиру в Монреале. Быть может, одна из картин или что-нибудь из мебели отправится на яхте в маленький желто-коричневый коттедж на острове Фредерика? А что станет с белыми диванами? Или с длинным обеденным столом, вокруг которого так часто собиралась семья? Расстанется ли миссис Эдвардс с найденными на блошином рынке реликвиями?

— После обеда я закончу мыть окна, — обращается Бен к Джули, — хотя не вижу в этом смысла. К четвергу они опять покроются солью.

— Я почти закончила со своей комнатой.

— А потом я возьмусь за подвал, — продолжает он.

— Удачи, — улыбается Джули. — Я ненавижу подвалы, — объясняет она Сидни, — и почти никогда туда не спускаюсь.

Сидни хотела бы помочь, но если она предложит свою помощь, это будет означать, что, возможно, она останется на ночь. Но ей неприятно сидеть без дела. Ей кажется, что время, которое она когда-то провела в доме, обязывает ее приложить усилия по его демонтированию.

Сидни помоет посуду. Это самое меньшее, что она может сделать.

Бен надел черный свитер поверх белой футболки. Его лицо раскраснелось, черты загрубели. Он пальцами зачесал волосы за уши. Быть может, он забыл расческу? Он одет в шорты цвета хаки, которые мог найти в одном из ящиков в «спальне мальчиков». Сидни хочется посмотреть, вынесли ли вещи из ее бывшей комнаты или зеленовато-синяя ваза по-прежнему на месте. Кому она могла бы пригодиться? Быть может, она уже в одном из мешков с надписью «Благотворительность»?

— Сидни собирается приехать в Монреаль на мою выставку, — хвастается Бену Джули. Бен уже осушил одну банку и подумывает о том, чтобы встать за второй. Если он предложит вторую банку и ей, она примет это предложение. До возвращения в Бостон еще несколько часов. Она сегодня не утонула, теперь ей море по колено.

— Хорошо, — говорит он. — Это когда?

— В январе, — отвечает Джули.

— Я тоже приеду, — говорит Бен. Сидни замечает, что он старается на нее не смотреть.

— Правда? — радуется Джули. — Элен говорит, что там будет вечеринка.

Обед состоит из свиных отбивных, риса из коробки и салата с консервированным соусом. Сидни этот обед напоминает их еду в Трое — простую и безвкусную. Отбивные так зажарены, что Сидни с трудом разрезает их зазубренным ножом. Все четверо едят на кухне, подложив под тарелки пластиковые салфетки. Сидни не может отделаться от странного ощущения, что они обычная семья, ужинающая в конце обычного рабочего дня. Мать, сын, дочь. Какова теперь роль Сидни? Старый друг семьи? Дальний друг семьи? Бывшая гувернантка, чуть было не выскочившая за младшего сына?

Миссис Эдвардс жует медленно, как будто у нее совсем нет аппетита. Наверное, ей теперь вся ее жизнь кажется такой же безвкусной. Сидни вспоминает похожие ощущения после смерти Дэниела и после того, как Джефф бросил ее в день свадьбы. Ей тогда казалось, что мир утратил свои краски или она утратила способность их воспринимать. Ей хотелось бы поделиться этой мыслью с миссис Эдвардс, но она хорошо представляет себе ее холодный взгляд в ответ на подобные откровения. Ее лицо покрыто пятнами. Оно покраснело от горя.

Напротив сидит Джули. Она выглядит подавленной. Возможно, это ее последний обед в этом доме. Она еще не сказала, когда возвращается в Монреаль. Должно быть, она тяжело пережила смерть мистера Эдвардса. Она еще такая юная, а уже потеряла отца. Наверное, мистер Эдвардс переживал не меньше. Оставлять своего определенно самого любимого ребенка в таком нежном возрасте… Легче ли ему было оттого, что у Джули есть Элен? Посещают ли такие мысли умирающих? Или они все больше и больше уходят в себя, готовясь к переходу в другую вселенную?

Бен быстро разделывается со своей порцией. Сидни обращает внимание на то, что он пьет третью бутылку пива, причем уже уверенно ее приканчивает.

Этот мужчина потерял отца и брата, его мать целиком ушла в свое горе, а сестра живет в другой стране. Бен отодвигается от стола и разворачивается. Теперь его взгляд устремлен в гостиную. Он опирается локтем на кухонный стол.

Сидни еще раз обводит взглядом сидящих за столом. Миссис Эдвардс продолжает возиться со своей отбивной, Джули допивает пиво, Бен устало делает большой глоток. «Это похоже на то, — думает Сидни, — как если бы семья попала на быстрину. Их уносит в море, и каждый из них борется с течением, плывя параллельно берегу».

Домыв посуду, Сидни принимается за плиту. Она протирает ее поверхность, снимает горелки и замачивает их в раковине, выковыривает остатки пищи, застрявшие в щели между плитой и гранитной стойкой. Сидни открывает дверцу духовки и раздумывает над тем, чтобы заняться и ею. Однако для этого ей понадобится чистящее средство для духовок. Если она спросит у Бена или Джули, где оно находится, они наверняка ответят: «Не делай этого, это слишком грязная работа». Миссис Эдвардс может и вовсе ей не ответить.

Вместо духовки Сидни решает вымыть холодильник. Она вытирает его изнутри, моет полочки и емкости в теплой воде. Выбрасывает продукты, которые не вызывают сомнений в своей несъедобности: сетку с гнилым луком, размякшие листья салата, оливковую пасту, покрытую бушующим слоем зеленой растительности. То, что хотя бы относительно пригодно к употреблению, Сидни кладет обратно. Миссис Эдвардс может решить, что она переступила границы дозволенного, вторгшись в холодильник.

Морозилка набита неопределенного вида заснеженными свертками, упакованными в пластик. Сидни закрывает дверцу.

Отмыв, насколько это было возможно, холодильник, Сидни принимается за шкафы. Определенно не ее территория, но, несмотря на приближающееся время отъезда в Бостон, она не может бросить работу раньше остальных. Быть может, в конце вечера они отметят отъезд фруктовым пирогом, который Сидни уже давно заметила в коробке для пирожных.

Она выгружает содержимое первого шкафчика. Запасные тарелки вроде тех, из которых обычно едят хлопья, бирюзовые миски, которые могут быть только подарком, маленькие стаканы для сока, украшенные ярко-красными вишнями, пластиковые тарелки на тот случай, если не захочется носить на веранду настоящие. Ни разу за все время, проведенное Сидни в доме, ни один человек не воспользовался пластиковой тарелкой.

Миссис Эдвардс, не говоря ни слова, проходит через кухню. Сидни немного удивляет то, что хозяйка дома не останавливается хотя бы для того, чтобы посмотреть, что она делает. Миссис Эдвардс еще дважды бесшумно проскальзывает мимо, пока Сидни, стоя на коленях на стойке, тянется мочалкой в потайные уголки шкафа. Похоже на то, что она просто разучилась разговаривать.

Когда миссис Эдвардс заходит на кухню в четвертый раз, Сидни спрыгивает со стойки. Миссис Эдвардс вздыхает и поднимается по лестнице на второй этаж. Сидни прислушивается к шагам над головой. Миссис Эдвардс направляется в свою комнату.

Сидни слышит, как Бен передвигает в подвале какие-то тяжелые предметы. Возможно, Джули уже легла спать. Сидни садится к столу со стаканом воды из крана. Ее присутствие здесь совершенно излишне и только вызывает подозрения. Ей пора ехать. Интересно, куда она поставила портфель с ключом, ранее извлеченным из кармана? Ее одежда, наверное, уже высохла. Через минуту она быстро оденется, найдет Бена и попросит отвезти ее к оставленной на стоянке машине. После этого направится на юг.

Но прежде ей предстоит сделать еще кое-что.

Сидни входит в свою бывшую комнату и закрывает дверь. С кроватей снято белье, на комоде и тумбочке непривычно пусто. Даже ночника уже нет. Сидни садится на голый матрац и ждет, пока глаза привыкнут к окружающему полумраку.

Она не видит ни зеленовато-синей вазы с пером на подоконнике, ни красного эмалированного стула у стены. Кто спал здесь с тех пор, как она ушла два года назад? Когда эту комнату начали готовить к отъезду? Сидни вспоминает, как Джефф стоял у окна, а она думала, что он, быть может, плачет.

Она знает, что несмотря на мучительное расставание с Эндрю, у нее тогда не было другого выхода. Смерть Дэниела явилась результатом жестокости и своенравия судьбы. Но действия Джеффа, наверное, всегда будут вызывать у нее недоумение. Являлись ли они проявлением темной стороны его натуры, свидетельствующим о роковом нарциссизме и редкостном отсутствии эмпатии? Быть может, он сделал это из спортивного интереса, из азарта? Или Джефф ничего не мог с собой поделать, угодив в поток соперничества, увлекший его за собой прежде, чем он успел выбраться на берег? Понятно, что Джефф эгоистичен и себялюбив, а также настроен на бескомпромиссную конкурентную борьбу вопреки даже своим собственным интересам. Но делает ли это его злым человеком? Или всего лишь указывает на вполне объяснимые изъяны?

«Мое поведение было импульсивным, — сказал ей Джефф в ночь, когда исчезла Джули. — Пожалуй, даже легкомысленным».

Сидни встает и еще раз осматривается вокруг, пытаясь припомнить, что было до того, как в ее жизни появились Джефф, и Бен, и мистер Эдвардс, и Джули. Передней всплывает только какой-то неясный, почти неосязаемый силуэт: молодая женщина двадцати девяти лет, живущая сегодняшним днем, замершая между жизнью, от которой она пытается убежать, и жизнью, о которой она еще не имеет ни малейшего представления. Силуэт тает прямо у нее на глазах. Комната погружается в темноту, и Сидни закрывает за собой дверь.

Обернувшись, она видит миссис Эдвардс. У нее в руках картонная коробка.

— Ты заблудилась? — спрашивает миссис Эдвардс.

«Интересный вопрос», — думает Сидни.

— Марк хотел, чтобы я передала тебе вот это, — произносит женщина. Она протягивает руки, что подразумевает, что Сидни должна забрать у нее коробку. Сидни удивляет вес коробки. Сверху черным маркером написано: «Эта коробка для Сидни Скляр».

— Я собиралась отослать ее тебе, — продолжает миссис Эдвардс, — но поскольку ты здесь… — Она опять умолкает. — Незадолго до смерти, пока у него еще были силы, Марк кое-что упаковал и подписал, что и кому должно достаться. Я не знаю, что здесь, — добавляет она тоном, который подразумевает: «И знать не хочу».

— Спасибо, — говорит Сидни женщине, которая продолжает зачесывать назад скудные остатки своих волос.

— Полагаю, ты скоро уедешь, — говорит миссис Эдвардс.

— Да. Я уже собираюсь.

— Что ж… — Похоже, миссис Эдвардс не знает, что еще сказать. Она неловко взмахивает рукой. — Счастливого пути! — добавляет она, прощаясь со знакомой, которая собралась в дальние страны.

Сидни идет в столовую, где почти нет света, зато и меньше вероятность того, что кто-то на нее набредет. Собравшись с духом, она открывает коробку.

Внутри Сидни видит десятки плотных конвертов из желтоватой бумаги. Они поставлены вертикально, и на одном Сидни видит имя Бичер. Она сразу же понимает, что в этой коробке. Мистер Эдвардс подарил ей историю дома.

Она закрывает коробку, как будто защищая содержимое. Зная, что скоро умрет, мистер Эдвардс сложил сюда всю свою картотеку, а затем надписал ее имя. Осознавать это невыносимо. Неужели он понимал, что его жена продаст дом? Неужели допускал, что новый владелец может его снести, уничтожив историю? Неужели он считал Сидни самым надежным из всех возможных доверенных лиц?

Она плачет, пока не изливает из себя все: тоску по семейному теплу, горе по мистеру Эдвардсу, гнев на Джеффа. Она плачет, пока не начинает икать. Икоту сменяет головная боль.

Сидни берет свою одежду и, не сходя с места, переодевается. Она аккуратно складывает темно-синий велюровый костюм. В окно Сидни видит сидящего на веранде Бена. С коробкой под мышкой она открывает входную дверь.

— Привет, — говорит он. — А я думал, куда ты подевалась?

— Я уже уезжаю. Ты не мог бы подвезти меня до машины?

— Что это? — спрашивает он, показывая на коробку.

— Это… — Сидни открывает рот, но не может ответить. Бен тоже тактично молчит. Наверное, он видит, что она чем-то расстроена.

— Посиди со мной минутку, — просит он.

Сидни ставит коробку на тиковый стул и присоединяется к сидящему на верхней ступеньке Бену. Вечер такой теплый, как будто они находятся в тропиках, а не в Нью-Хэмпшире в середине сентября, о чем Сидни приходится постоянно себе напоминать.

— Одежда высохла? — спрашивает он.

— Немного сырая.

— Хочешь пива?

— Мне два часа вести машину.

— Кофе?

— Нет, спасибо, я ничего не хочу.

На самом деле ей хочется прилечь. Хочется найти какой-нибудь предлог, чтобы переночевать сегодня в доме и ускользнуть завтра рано утром. Но она этого не сделает.

— Сегодня пахнет морем, — говорит Сидни.

— Восточный ветер.

— Приятно, — вздыхает она. — Чем ты собираешься заниматься?

— Пока тепло, буду обустраивать коттедж. Там есть камин, но дом не утеплен. Потом я вернусь в город, буду приезжать сюда, когда будет позволять погода. К ноябрю здесь уже станет совершенно невозможно жить. Вот тогда я и задумаюсь о том, что делать дальше.

Беззаботное заявление, в котором слышится бравада. Однако, зная Бена, Сидни полагает, что у него припасена идея-другая. Она сомневается, что Бен полностью отрезал себе пути к отступлению. Должен же он как-то зарабатывать себе на жизнь!

— Ты приедешь на выставку Джули? — спрашивает он.

— Однозначно.

Чайка дерзко усаживается на тротуар перед ними. Как будто встретив отпор, она отворачивается и смотрит в сторону.

— Я тебе никогда не нравился, — неожиданно говорит Бен. — С самого начала я чувствовал какое-то неприятие с твоей стороны. Я никогда не понимал почему.

Сидни потрясена смелостью его заявления. Она чувствует, что заливается краской. Что ему ответить? Разве он не помнит?

— Бен, — произносит она. Лучше бы он этого не говорил. Сегодня был очень грустный день, но между ними не чувствовалось обычного напряжения.

— Я что-то не так сделал? — настаивает он. — Я так и знал.

— Дело в том…

— Причина во мне? Просто я тебе неприятен?

— Мне бы не хотелось об этом говорить.

— Значит, я действительно что-то не так сделал.

— Ах, Бен, — вздыхает Сидни, — это случилось в тот вечер.

Бен щурит глаза и хмурится.

— Какой вечер?

— Когда мы пошли кататься на волнах.

В свете, проникающем через окно гостиной, Сидни видит, что он пытается вспомнить. Она ищет на его лице признаки притворства. Он трясет головой, продолжая смотреть на нее. Он смотрит ей прямо в глаза, как будто надеется прочитать в них ответ.

— Извини, — говорит Бен. — В тот вечер, когда мы пошли кататься на волнах?

— Да.

— Я сказал тебе какую-нибудь грубость? Если так…

— Нет.

Похоже, он искренне недоумевает. «Может быть, он действительно не знает? — думает Сидни. — Может быть, он не притворяется?»

— Рука, — подсказывает она.

Бен вопросительно наклоняет голову.

— В воде?

Она так смущена, что ничего не может толком объяснить. Надо с этим покончить.

— Ты подплыл под меня и дотронулся, — быстро произносит Сидни.

Бен изучающе смотрит на нее.

— Клянусь богом, Сидни, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Это был не ты? — Сидни наклоняется к нему. — Бен, серьезно, послушай меня. Ты провел рукой по моему телу, когда мы были в тот вечер в воде, или ты этого не делал? — Она старается задать вопрос деловым тоном, убрав из него обвинение.

— Я не понимал, почему ты так холодна со мной, — говорит Бен. — Это все началось в тот вечер, не так ли?

— Это был не ты? — опять спрашивает она.

— Давай разберемся, — говорит он. — Кто-то… какой-то человек… приставал к тебе в воде?

Сидни кивает. Она ждет.

Бен упирается руками в колени и встает. Он глубоко вдыхает и длинно выдыхает. Бесконечно долго смотрит на океан. Косится вниз на Сидни.

— Сукин сын, — говорит он.

Сидни наклоняет голову и закрывает глаза. Веранда раскачивается под ней, как будто произошел тектонический сдвиг геологических пластов. Сидни прокручивает в памяти тот вечер, три года назад, пытаясь вспомнить все до мелочей. Она помнит, как вода тисками сжала ее щиколотки. Простые задачи казались невозможными, как будто Сидни училась ходить после долгой болезни. Она вспоминает белые барашки волн, нежелание первой выходить из воды. Рев воды в ушах, кромешная тьма. Она была совершенно беспомощна. Прилив был живым существом. Она едва держалась на ногах. Выползла на берег. Вернулась в океан. И все это время Бен был рядом с ней, разве не так?

Сидни почувствовала рядом с собой чье-то присутствие. Плоть скользнула вдоль ее тела, трогая, ощупывая ее. Сидни пытается вырваться, но прилив ее не отпускает. У нее полный рот воды.

Что-то скользкое ползет по ее груди, животу, лобку и бедру.

Мимолетное и все же умышленное прикосновение.

Трудное в исполнении, а значит, преднамеренное.

Бен, черная тень в темноте, заявляет о своем присутствии. Но Джефф? Где был Джефф?

Бен окликнул брата, но ответа не получил. Подождал немного и опять позвал Джеффа. Сколько он ждал? Ответ на этот вопрос теперь кажется ей жизненно важным. Минуту? Две минуты? Только полминуты? Было ли у Джеффа время отплыть и отозваться издалека?

Бен, чьи прикосновения всегда казались Сидни омерзительными, с того самого вечера вызывал у нее только недоумение. И всегда видел ее насквозь.

— Бен, — говорит она, поднимая голову.

Но он уже стоит на краю настила и смотрит вниз, на воду. Застывший в небе бледный диск луны освещает его неподвижную фигуру.

— Бен, — опять окликает Сидни, но прибой заглушает ее голос. Он ее не слышит. Она смотрит, как он бежит вниз по лестнице, на пляж.

Пленка начинает стремительно отматываться назад. Сидни видит, как Бен пьет сок из коробки. Она тогда сочла это демонстрацией его неотесанности. Но, возможно, это было всего-навсего пережитком подростковой необузданности? А когда он предложил ей пива на той, первой, вечеринке… это было проявлением вовсе не хищных намерений, а дружелюбия хозяина в отношении гостьи? Его нежелание разговаривать в баре — не скрытность разгневанного человека, а предостережение? Отказ посещать семейные мероприятия объяснялся не злостью и чувством превосходства, как предполагала Сидни, а стремлением отойти в сторону?

Она внезапно вспоминает о том, как Джефф провел пальцем по ее бедру. О призраке в воде, заявившем о своих правах на нее…

Некоторое время Сидни сидит на ступеньках, ожидая возвращения Бена. Возможно, он решил прогуляться, дать выход гневу. Но скорее всего он просто не хочет иметь с ней ничего общего.

Выгнув шею, она смотрит на дом и замечает на стуле коробку. Новые владельцы въедут сюда через три, быть может, четыре дня. Они не будут иметь ни малейшего представления о том, кто и как жил здесь до них. Они не узнают ни о семье Эдвардсов, ни о Бичерах, ни о Ричмондсах. Не узнают о рождениях и смертях, о сдержанных или нарушенных обещаниях. О страхе, ужасе, радости, любви… Эта простая мысль вызывает у Сидни тревогу. Как это возможно, чтобы годы семейной жизни стирались за несколько минут, прошедших с момента выезда одних владельцев до того, как в дом войдут другие люди? Сидни кажется, что в доме должно существовать нечто вроде маленького журнала, передаваемого владельцами друг другу. В журнале могут появиться записи вроде: «В этот день мы крупно поссорились, но помирились еще до того, как лечь спать». Или: «Сегодня должно было состояться венчание, но жених на него не явился». Или: «Отец тихо скончался в гостиной. Все плачут».

Если новые владельцы решат снести старый дом, чтобы расчистить место для нового, приедет бульдозер и сравняет с землей розарий мистера Эдвардса. Все эти бутоны, сорта роз, забота исчезнут в одно мгновение. Неглубокие ниши на втором этаже обрушатся. Высокие окна разобьются вдребезги. Веранда разлетится на мелкие обломки. Все это может произойти уже через несколько дней. Если через две недели Сидни вернется туда, где она любила Джеффа, и Джули, и мистера Эдвардса, она не застанет ничего, кроме ровной грунтовой площадки. Или они успеют вырыть новый фундамент?

— Сидни?

Она оборачивается и видит у подножия лестницы Бена. Его ноги облеплены песком.

— Бен, — тут же говорит она. — Прости.

Он поднимает руку, чтобы остановить ее.

— Когда я думаю обо всем этом…

— Не надо.

— Нас обвели вокруг пальца, — произносит она. — Обоих.

Бен кивает. Сидни чувствует, что он не хочет говорить о прошлом, что он, быть может, никогда больше не заговорит о том, что сделал или чего не сделал его брат, о том, как он поступил по отношению к ним обоим.

— Ты в порядке? — спрашивает Сидни.

Бен пожимает плечами.

— А ты?

Она наклоняет голову, как будто желая сказать: «Возможно».

Между ними повисает долгое молчание.

— Итак? — говорит он.

— Итак, — говорит она.

Бен кладет руки на бедра и кивает в сторону океана.

— Как ты на это смотришь?

Сидни широко открывает глаза.

— Как я смотрю на что?

— Еще разок?

Не может быть, чтобы Бен имел в виду то, что она думает…

— Я только что ходил попробовать воду, — поясняет он. — Она теплая.

— Я не… — пытается протестовать Сидни. — У меня нет купальника.

Бен опять пожимает плечами.

Сидни смотрит в сторону пляжа. Кромка воды едва различима в темноте.

— Я подойду с тобой к воде, — соглашается она. — Но не больше.

Бен не ждет, когда она передумает, и шагает прочь по деревянному настилу. К тому моменту как Сидни начинает спускаться, он уже на пляже. Она оставляет туфли на нижней ступеньке. Пальцы ног зарываются в прохладный песок. Несмотря на бархатный воздух, вода, должно быть, ледяная.

Сидни обхватывает плечи руками и бежит к океану. Один раз она оборачивается и смотрит на дом. Некоторые окна освещены, в других темно. Она мимоходом думает о монахинях и матерях, мужчинах, любивших своих сыновей, и мужчинах, которые здесь умерли. Когда она находит Бена, он черным силуэтом вырисовывается на фоне океана. Он поднимает руки, стаскивая через голову рубашку, расстегивает ремень шортов.

Сидни останавливается, не желая вторгаться в пространство его наготы. Ей теперь придется подождать на пляже, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

Бен переступает через буруны и исчезает в подошедшей к берегу гигантской волне.

Он встает, вытирая лицо и отплевываясь.

— Залезай! — кричит он. — Вода теплее, чем в ванне.

— Нет! — отвечает Сидни.

— В чем дело? Разве ты мне не доверяешь?

— Доверять тебе? — смеется она.

Бен поворачивается и ловко ныряет в набегающую волну.

Сидни складывает свои вещи в стопку. Поднимает руки. Теплый воздух ласкает ее кожу. Она бежит к океану, развивая огромную скорость.