Пробежать под радугой

4

Франческа в ураганном темпе пронеслась по дому, наводя чистоту, потом торопливо рассовала по кошачьим плошкам корм, заглянула в кухню, помахала мадам Трюдо рукой и поспешила вернуться в сад, к своему новоприобретенному пациенту.

Алан Пейн сидел на скамейке там же, где она его и оставила, никаких природных катаклизмов за это время не произошло, а что на лице Пейна опять застыло это потустороннее выражение — так к нему Франческа постепенно привыкала. Самое главное, теперь она точно знала, что это не инфаркт, остальное пройдет со временем и при надлежащем уходе.

Неожиданно ее охватила грусть. Надлежащий уход Пейну будет обеспечивать кто-то другой. Он скоро уедет, навсегда уйдет из жизни Франчески, и это очень жаль, потому что она к нему привязалась. Даже странно вспоминать, какое раздражение он вызвал у нее в день их первой встречи.

Франческа быстро привязывалась к людям, потому что была от природы дружелюбна и открыта. К Алану Пейну она испытывала исключительно дружеские чувства с примесью легкого превосходства абсолютно здорового человека перед человеком недомогающим. И все же было, видимо, еще что-то, из-за чего Франческе становилось нестерпимо обидно, что они вскоре расстанутся навсегда.

Хмурясь и покусывая алые губки, девушка шла к Пейну, а тот смотрел на нее, и лицо его медленно утрачивало отсутствующее выражение — так рассеивается туман над озером с первыми лучами солнца.

— Совершили свою сотню добрых дел?

— Что? Ах, это… ерунда. Я все-таки пока еще на службе у мадам Трюдо.

Пейн помолчал, а потом спросил несколько вкрадчивым голосом:

— А сменить профессию вам никогда не хотелось?

— Вы имеете в виду место работы? Профессия меня вполне устраивает.

— Да, конечно. Я неточно выразился. Так что насчет места работы?

Франческа рассмеялась.

— Знаете, Алан, сколько раз я меняла работу за последние шесть лет? Раз сто. При таком ритме просто не успеваешь устать от однообразия.

— Сто — это метафора.

— Тогда уж гипербола. Около ста, на самом деле. Судите сами: библиотеки, госпиталь, в университете лаборанткой, потом няней, сиделкой, уборщицей, официанткой, продавщицей, маляром.

— И вы все это умеете?!

— Я всему этому научилась. Потом: избирательный штаб, машинисткой, секретаршей, курьером, ночной няней, опять госпиталь, опять сиделкой, учительницей, фотомоделью.

— Однако!

— Не волнуйтесь, я не прошла кастинг. В тот день требовались вешалки для платьев двухметрового роста и с невыразительным лицом. К тому же меня всегда смешила походка от бедра. Да, а еще я шью на дому.

— Клад, а не девушка.

— Честно говоря, не шью, а подшиваю, в основном. Брюки, юбки, платья. Мама научила меня шву белошвеек. Похоже на швейную машинку, только прочнее.

Алан улыбался, глядя на раскрасневшуюся девушку. Неожиданно ему в голову пришла такая замечательная мысль, что он едва не рассмеялся от радости. Все прекрасно устроится, если… Только бы получилось.

— Франческа, а с детьми вы работали?

— Еще как! Я же вам рассказывала о банкирских близнецах.

— Это ваш единственный опыт?

— Нет. Еще были детский сад, школа и частные уроки. Я педагог со стажем.

— А как вы относитесь к детям?

— Я их бью. И ругаю. И даю щелчки, подзатыльники, тычки и оплеухи. Дергаю за волосы…

— А они вас обожают?

— Откуда вы знаете? Кроме шуток, они ко мне хорошо относятся. Даже удивительно.

— Ничего удивительного. Дети ценят искренность.

— Откуда вам знать, у вас же нет своих детей.

Алан вскинул голову и с интересом посмотрел девушке в глаза.

— Откуда такая уверенность?

Франческа фыркнула и заложила ногу за ногу. Психология была ее коньком.

— Опуская пошлые мелочи, вроде отсутствия обручального кольца, вы даже на вид типичный холостяк. Все женатики только и ждут, чтобы перевалить свои проблемы на плечи женщин, а вы стесняетесь нас с мадам Трюдо. Вы необщительны, замкнуты, неразговорчивы — будь у вас хоть один ребенок, от этих качеств и следа бы не осталось. Вы знаете, сколько вопросов в минуту задает среднестатистический трехлетка? Волей-неволей привыкнешь общаться.

— Сколько было тем близнецам?

— Семь и девять. Шучу. По пять лет.

— А детям какого возраста вы преподавали в школе?

— У меня были разные классы. С первого по седьмой. Иногда девятый. Со старшими было сложнее, они видели во мне сверстницу.

Алан задумчиво кивнул, помолчал немного и сказал нерешительно:

— Видите ли, мой интерес не праздный. Дело в том, что у моих… знакомых проблемы с детьми.

— Вот как? Они не оригинальны. Детей без проблем не бывает.

— Дело в другом. Трое детей остались без матери. Отец не слишком умеет с ними ладить, да и времени у него нет.

— Знаете, самое подлое дело так относиться к собственным детям. Если уж у родителей нет на них времени, то откуда это время возьмется у всего остального мира? Ладно, проехали. Так что?

— Им нужна няня. Или гувернантка. Кто-то, имеющий способности и возможности присматривать за детьми, учить их… ну и все такое.

— Это в Англии?

— Скорее, в Шотландии. Но условия там вполне сносные.

Он все никак не мог набраться сил и честно сказать, что зовет ее к своим детям. Почему-то ему казалось, что узнай она об этом — сразу откажется.

Франческа несколько раз с силой дернула себя за золотистый локон, свесившийся на бровь. Не пора ли и впрямь сменить работу?

— А что за семья?

— Ну… хорошая семья. Аристократы.

— Футы-нуты, ножки гнуты. Это как раз не показатель. Значит, у богатея-папеньки не хватает терпения на собственных чад, и он хочет спихнуть их с рук? Отправил бы их в частную школу — и дело с концом.

— Вы не совсем правы, Франческа. Он, конечно, не самый лучший человек в мире, но он вовсе не хочет избавиться от проблем. Просто не очень знает, как их решать. Что же до школы… Это дорого, а детей трое, так что ему просто не по карману.

— Он же аристократ?

— Аристократ и миллионер — разные вещи. Это древняя и уважаемая в Шотландии фамилия, хорошая семья, но богачами их не назовешь.

— А может, я заломлю цену?

Алан взял девушку за руку и произнес очень тихим и серьезным голосом:

— Вы — не заломите. Просто подумайте над моим предложением. Я скоро уезжаю домой, так что если решитесь…

— Это ваши близкие друзья?

— Да. Ближе, пожалуй, не найти.

— И вы у них часто бываете?

— Всегда, когда могу.

— А отец ребят, он постоянно живет в замке?

— Часто уезжает по делам, но живет там, да.

— Сколько детям лет?

— Старшей девочке двенадцать. Мальчику восемь. Младшей дочке пять.

— Их мать…

— Она умерла последними родами.

— И папаша, разумеется, возненавидел младшую дочурку. Считает, что она во всем виновата? Господи, вот кому нужна няня!

— Думаю, у вас получилось бы и это.

— Ну уж нет! Великовозрастный тюфяк пусть выплывает, как хочет. Ему не меньше тридцати, в этом возрасте надо уметь отвечать, по крайней мере, за себя, а если у тебя при этом трое детей… Что бы ни случилось в жизни — дети не виноваты! И их нельзя предавать. Даже родину — можно, в крайнем случае, а детей нельзя. Фу, я так зла, что у меня разыгрался аппетит. Пошли обедать?

— А… что вы решили?

— Ничего, разумеется. Я еще не знаю. Не уверена. Мне активно не нравится папаша, но жаль детей; я давно не была на родине, но Франция теплее; мне надоело быть уборщицей, но я вовсе не уверена в своих педагогических способностях. Надо подумать. А когда вы уезжаете?

Раздавленный тирадой Франчески, Алан промямлил:

— В конце недели, должно быть. Сегодня уточню с билетами.

Девушка кивнула и отвернулась. Потом повернулась и сказала сердито и как-то… отчаянно:

— Если я соглашусь, мы ведь еще увидимся в Англии. В смысле, в Шотландии?

Алан в непонятном волнении подался вперед:

— Вам бы этого хотелось?

— Ой, только не воображайте невесть что! Да! Хотелось бы! Я к вам привыкла. Я к вам привязалась. Я буду без вас скучать. Кроме того, меня волнует ваше биополе.

— Вы и это умеете чинить?

— Смейтесь, смейтесь. На самом деле на плохое биополе надо воздействовать хорошим.

— Вашим, например.

— Опять смеетесь?

— Вовсе нет. Уже несколько дней со мной ничего не происходит. Не взрывается, не ломается, не падает с неба…

В этот момент над ними в переплетении ветвей что-то недовольно каркнуло, и на плече Алана немедленно расцвела белая известковая клякса. Франческа не удержалась и прыснула. Алан тоже улыбнулся.

— Это не в счет. К тому же это хорошая примета. Много денег, или еще что-то в этом роде. На самом деле со мной не происходит ничего серьезного. Думаю, что это благодаря вам.

— Вы меня вогнали в краску. Идемте обедать. Насчет вашего предложения обещаю подумать.

Она думала весь день и весь вечер, а потом еще и половину ночи, вертясь в постели. Одновременно с раздумьями пришли воспоминания.

Школа не оставила по себе никаких ощущений. Ни горечи, ни радости. Франческа просто не успела сойтись со своими учениками поближе.

Ночная няня в детском саду — это была настоящая коррида! Она подрабатывала во время учебы, с утра ходила на лекции, днем посещала семинары, а к вечеру мчалась в хорошенький пряничный домик на окраине Парижа — и тут начиналось…

“Вам не придется ничего особенного делать, моя милая. Детки у нас все послушные, приучены к горшку и спят как ангелы. Вы просто присматривайте вполглаза”.

Директриса излучала любовь к детям каждой клеточкой своего тела. Тела было много, без малого центнер, и очень скоро Франческа заподозрила, что послушание детей было вызвано элементарным опасением разозлить такую большую тетю. Ну а Франческа — это совсем другое дело. Ее бояться нечего.

Шестнадцать ангелов укладывались в хорошенькие беленькие кроватки, шестнадцать ночничков в форме смеющегося полумесяца с крючковатым носом загорались теплым желтеньким светом, шестнадцать ангельских голосов желали директрисе и Франческе доброй ночи. Потом ночная няня уходила провожать начальницу и запирать двери, возвращалась минут через пятнадцать-двадцать, и тут…

Пять ангелов уже сидели на горшках, трое только собирались какать, еще двое — писать. Оставшиеся категорически заявляли, что нипочем не сядут на глупый горшок. Никогда. Потом, во время постепенного выноса Франческой горшков, начинали поступать другие предложения и претензии.

— Ивонна украла у Лулу леденец.

— Мамочка обещала забрать Жанно, но не пришла, и он плачет под одеялом.

— Мишель подсматривает за девочками на горшке.

— Нана говорит неприличные слова на “ж”, “г” и “б”.

— Сайд сел на горшок Люка.

— Сюзи и Арно ездят на горшках по комнате.

— А можно вообще не спать?

— Почему у месяца глупое лицо?

— Почему мальчики писают стоя?

— А почему девочки — сидя?

— А тогда зачем мальчикам горшки?

— Тетя Франческа расскажет сказку про…

— Кота в Сапогах!

— Кот в Сапогах глупый, про Дюймовочку.

— Дюймовочка твоя глупая! Про войну!

— Про войну сказков не бывает! Про фею!

Охрипшая Франческа кое-как утихомиривала бушующий океан из шестнадцати ангелов и начинала рассказывать про фей, котов в сапогах и войну одновременно. На некоторое время в спальне воцарялась благоговейная тишина, потом из разных углов раздавалось мерное сопение, и когда Франческа была уже почти уверена, что все заснули…

— А Нана ковыряет пальцем в носе…

— Я хочу писать.

— Она в носе у Люка ковыряет…

— Я какать хочу.

— Ой, мне страшно! Белая Дама выглянула из зеркала!

Белой Дамой всех пугала Кло — пятилетний клоп с кудрями цвета красного золота и душой иезуита. Она была самой старшей в группе, сама никаких Белых Дам не боялась, но прекрасно знала, как напугать других.

Наконец усталость брала свое, и ангелы засыпали. Франческа, косая от усталости, выползала в соседнюю комнатку, где стояла ее кушетка, устанавливала на дверной ручке пустую жестянку из-под лимонада (был случай, когда вся младшая группа отправилась встречать рассвет мимо крепко спящей ночной няни. Тогда Франческа чуть не поседела), падала на кровать и засыпала. В половине шестого и далее ее ждали подъем, пришедшие на смену воспитатели, сонное метро, просыпающееся общежитие, холодный душ, беспорядочно запихнутые в сумку тетради и книги — начинался учебный день. Лекции она высиживала с трудом, клюя носом и стараясь не упустить нить повествования, а вот на семинарах приходилось туго. Собственно, именно проблемы с учебой стали причиной ее увольнения из детского сада, потому что работа ей страшно нравилась. Они были такие смешные, эти ангелы.

Любовь к детям толкнула ее и в дом мсье Анри. Пять лет, вполне ангельский возраст, как правило.

Кто же знал, что из всех правил бывают исключения.

Близнецы мсье Анри, Жюль и Жак, были исчадиями ада. Оба толстые, белобрысые, с маленькими пронзительными синими глазками, манерами юных поросят и гонором римских цезарей.

Первое взаимное разочарование у них наступило на прогулке, когда Франческа вознамерилась взять мальчишек за руку и перевести через дорогу. Жюль гневно и презрительно вырвал у нее руку, Жак, более трусоватый, просто спрятал руку за спину. Франческа проявила настойчивость и решительность, в результате чего перешла дорогу, держа за шкирку двух визжащих, отчаянно брыкающихся и сквернословящих дьяволят. Оказавшись на твердой земле, они принялись кататься и сучить ножками, а потом Жюль грозно пообещал все рассказать папе.

Франческа совершенно не обратила на угрозу внимания, с грехом пополам догуляла с близнецами, но вечером была вызвана на ковер к грозному папе Анри.

Толстый молодой человек в золотых очках, пухлые щечки, тройной подбородок, пузцо, безупречный костюм, редкие волосики тщательно зачесаны набок. Мсье Анри холодно известил Франческу, что его дети являются наследниками громадной финансовой империи, до сего момента их воспитывали так, чтобы развить их индивидуальность, и дело Франчески — учить их и смотреть за ними, а не ограничивать их свободу.

Франческа выслушала это все, кивнула, повернулась и ушла. Еще неделю она выдержала просто из жадности — уж больно заманчивым казалось ей жалованье даже за один месяц.

К концу недели она была готова презрительно скривиться даже на предложение в миллион золотом за один, скажем, час. Близнецы ей опротивели настолько, что она даже боялась своих ощущений. Ведь это ненормально, когда взрослой девице хочется придушить двух пятилетних мальчиков?

Франческа утешилась только тем, что все высказала папаше Анри на прощание.

— Ваши дети избалованы, перекормлены, отвратительно воспитаны, ленивы, нелюбопытны, патологически неряшливы и не проявляют интереса ровным счетом ни к чему. Если так будет продолжаться и дальше, к десяти годам они будут сильно отставать в умственном развитии от своих ровесников, а к четырнадцати станут просто великовозрастными дебилами. Большая часть вины в этом принадлежит вам и мадам Анри. Делайте выводы, либо же не делайте их, мне все равно, я ухожу.

— Вы не получите жалованья.

— И плевать. Сэкономьте на подгузники своим оболтусам.

Банкир ей все-таки заплатил. Прислал конверт с наличными по почте. Все, что ей причиталось за неполных две недели, ни сантимом больше или меньше.

После этого опыта Франческа перешла на взрослых, устроилась в госпиталь и на некоторое время забыла о детях.

Перспектива стать самой настоящей гувернанткой была вполне захватывающей. Если сюда прибавить аристократический антураж, замок, загадочного отца и возможность поддерживать знакомство с Аланом Пейном — тогда надо соглашаться. С другой стороны, за шесть лет она совершенно отвыкла от Англии, от ее дождей и туманов, вечного насморка, серого моря и тусклого неба.

Хотя, если вспомнить зеленые холмы и леса, старинные замки и милые маленькие деревушки, величественный Тауэр, Биг Бен, ангела на Пикадилли, Темзу и лебедей — тогда можно бы и вернуться, посмотреть, пожить, попить чаю с молоком в пять часов вечера.

А если она не понравится новому хозяину? В Англии у нее не осталось никого, домик в Дублине продан.

Да, но ведь и во Франции у нее нет никого и ничего, а все ее имущество умещается в дорожной сумке.

Значит, в путь, мисс Мэллори? До свидания, мадемуазель Франческа?

Морская душа Джейка Мэллори звала ее в дорогу. Французское сердце Сюзанны Ледуайе благословляло на новые встречи.

Франческа заснула с улыбкой на губах, а проснулась ранним утром с предвкушением чего-то необычного, чего-то, способного изменить ее жизнь.

В небе над Жьеном опять развесила разноцветные полотнища яркая радуга. Где-то вдали громыхал гром. Франческа распахнула окно и рассмеялась от переполнявшего ее счастья. Почему-то она была уверена, что все будет очень хорошо.

Она быстро умылась и вприпрыжку поскакала в кухню. Для очистки совести следовало посоветоваться с мадам Трюдо.