Пробежать под радугой

6

Они прилетели в Лондон в середине дня, и Франческа с изумлением выяснила, что традиционное представление об Англии как о месте, где всегда идет дождь, не соответствует, мягко говоря, действительности. Лондонский июль бил все рекорды жары. Солнце лилось расплавленным золотом с бирюзового блюда неба, редкие белые облачка только подчеркивали синеву.

Всю дорогу от аэропорта Франческа крутила головой по сторонам. Палисадники полыхали разными красками. Небольшие домики, стоящие вдоль дороги, были увиты диким виноградом и плющом и напоминали подарочный чайник, стоявший на кухне у мадам Трюдо.

Конечно, это была не Франция, совсем не Франция, и солнце здесь светило по-другому, и зелень была не такой яркой, и вольных просторов пока не наблюдалось — и все же здесь было очень хорошо. Франческа с изумлением прислушивалась к собственным ощущениям. Наверное, это и есть любовь к родине? К месту, где родился. Хотя… Родилась-то она в Дублине! Вот где зелень! Вот где просторы.

От патриотических размышлений ее отвлек Алан. Он мягко тронул девушку за руку.

— Мы остановимся на пару дней в “Глобусе”, это старый маленький отель в центре. Если вы не против, конечно.

— Что вы, я не против, только… у меня почти нет денег, в смысле на хороший отель.

— Обижаете, леди. Ведь вы уже на работе. Я, разумеется, оплачу. То есть меня уполномочили оплатить все предварительные расходы.

Она была так взбудоражена и заинтересована поездкой, что не обратила внимания на запинку в голосе Алана и его явное смущение.

Заслуженный ученый, член Королевского научного общества, Алан Пейн был счастлив и испуган одновременно. Он чувствовал себя примерно так же, как чувствует себя человек, очнувшийся от долгого, глубокого и тяжкого сна. Звуки, краски, запахи — все это неожиданно стало ярким, сильным, перестало раздражать его. То, что Франческа согласилась ехать с ним, повергало Пейна в состояние радостного изумления и безусловного счастья, однако кое-что с такой же силой беспокоило его.

Зачем он придумал эту ложь с детьми своих знакомых? С чего он взял, что иначе она не согласится ехать? И что она теперь о нем подумает — теперь, когда узнает правду? Надо ей сказать и все объяснить, а может, даже попросить прощения за этот маленький обман.

Вместо исполнения этого благого решения Пейн продолжал наматывать нити лжи на клубок обмана. Как назло, Франческа начала задавать вопросы о своих новых хозяевах. Казалось бы, здесь и признаться — но язык Алана не желал слушаться.

— Вы побудете в замке или только привезете меня и уедете?

— Ну… в общем… наверное, побуду.

— Вы с хозяином очень близкие друзья?

— С детства.

— Понимаю. Ваши дома рядом и так далее.

— Не совсем. Я, то есть он вообще живет не в доме, а в замке. До ближайших соседей десять миль. До деревни.

— Ух ты! Сказать по правде, я думала о замке, но как-то так, по инерции. Вы сказали — аристократы, я и представила себе замок с башенкам, бойницы, ров и подъемный мост, а внутри холодно и сквозняки, а по ночам привидения.

— Рва нет. И подъемного моста, соответственно, тоже. Сквозняков хватает, привидений я лично не видел.

— Конечно! Это же семейные привидения. Они являются только своим родственникам. Вашему другу наверняка являются, потому что у него совесть нечиста. Ничего, что я так про него?

— Ничего. А вы считаете, у него нечиста совесть?

— Ха! Еще бы! Я мало про него знаю, вы не рассказываете, но судя по всему, он довольно слабый человек, не справляющийся с собственными детьми. Дальше так: раз вы его друг, он все-таки не плохой человек, а значит, его мучает совесть. Ну а тех, кого мучает совесть, — привидения посещают совершенно регулярно!

— Блестящая логика! И все же вы прямолинейны в суждениях, Франческа.

— Если ходить вокруг да около, можно не успеть добраться до самого главного. Да Бог с ним, с этим несчастным. Я ведь еду к его детям. Надеюсь, у меня получится, мы подружимся, и все пойдет на лад.

— Я тоже очень на это надеюсь.

— Кто еще живет в замке? Куча прислуги?

— Я вам уже говорил, они не слишком богаты. В замке живут всего двое, их и слугами не назовешь, они, скорее, члены семьи. Во всяком случае, они там живут гораздо дольше хозяина.

— О, как интересно! Патриархальные связи, настоящие английские слуги, пардон, шотландские. Ведь они шотландцы?

— О да! Эван МакБрайд и Лорна Уоллес. Ему скоро восемьдесят, ей немного меньше.

— Старичок со старушкой пашут на вашего дружка? Содержат целый замок? И ему не стыдно?

Алан грустно улыбнулся.

— Боюсь, вы чересчур жестко настроены против моего друга. Успокойтесь, он не кровосос-эксплуататор. Позвольте мне рассказать вам историю этих людей. Мак и Лори — так их все зовут — тоже родились в замке, как и их отцы и деды. Их род не менее древний, чем род самих хозяев. Лори — экономка, кухарка и добрый дух этих мест. Старый Мак — лошадник и мастер на все руки. Сам замок не слишком велик, потому что ему очень много лет. Собственно, фундаменту почти десять веков, стены, конечно, поновее. Жилых помещений в этих развалинах осталось не так много, но их Лорна содержит в образцовом порядке. Хозяину… гм… предлагали продать замок, сдать его в аренду, переделать и превратить в отель — но он не хочет.

— Вот это правильно!

— Вы так думаете?

— Конечно! Это же его родовое гнездо. Место, где родились его родители, деды, прадеды. Я еще понимаю, наша развалюха в Дублине! Она всю жизнь была съемной хижиной для семей моряков, у нее сменилось две сотни хозяев, но тысячелетний замок — совсем другое дело.

— Рад, что вы меня поддерживаете, Франческа. Я тоже так всегда говорил… ему. Ну, так вот. Хозяйство не очень большое. Стадо лошадей — их Мак пасет на дальних выгонах, в горах. Хорошая порода, годятся и для верховой езды, и для сельских работ. Есть козы, овцы, две коровы, куры, утки, гуси — это все царство Лорны. Они живут во внутреннем дворе замка, а пасутся, где хотят.

— Начинаю представлять себе избушку-развалюшку. Надеюсь, мне не придется брать в комнату для тепла овечек и козочек?

— Нет, не бойтесь. Я плохо рассказываю. На самом деле это настоящий замок. Красивый и удобный. В комнатах ковры и зеркала, камины огромные и дают много тепла, в каждой комнате ванная с горячей водой.

— Ого! Как же они все успевают, ваши Мак и Лорна?

— Я же говорю, это и их дом тоже. Они живут вместе с хозяевами, единственное, что они оставили себе на память о том, что они все-таки слуги, — так это посиделки на кухне по вечерам. Правда, там они все время ссорятся. Лорна считает, что Мак — шалопут, а он зовет ее ведьмой. Между нами, и то и другое верно.

Франческа с интересом поглядывала на Алана. Он изменился, рассказывая о замке. Глаза потеплели, на губах играла легкая и нежная улыбка. Было совершенно очевидно, что он очень любит обитателей этого труднопроизносимого уголка Шотландии, и его с ними действительно связывает долгая и нежная дружба. Между тем такси уже крутилось по узким улочкам центра Лондона, и Франческа почувствовала, что сейчас окосеет окончательно, потому что смотреть по сторонам и на Алана одновременно становилось все труднее. Неожиданно такси свернуло на тенистую и удивительно тихую улицу и остановилось у крыльца такого старинного и симпатичного домика, что Франческа слегка взвыла от восторга.

Отель “Глобус” служил постояльцам уже четыре века, и все эти годы оставили на его добродушном и гостеприимном облике свой след. От стен, увитых плющом, веяло покоем и миром. Голуби дремали в чердачном окне, а над ними, на горячей черепице блаженно медитировал рыжий кот, не обращая на потенциальную добычу никакого внимания. Типично английские клумбы радовали глаз возле самого крылечка, небольшой садик, окружавший дом, сверкал изумрудной зеленью газона. Еще один кот, белый с черными ушками, усердно намывал гостей, старательно умываясь на самом крыльце. При виде Алана кот радостно мяукнул, встал, потянулся и потек черно-белым ручейком к их ногам. Франческа наклонилась и погладила мягкую шерстку, потом разогнулась и восторженно выдохнула.

— Как красиво, Алан! Как хорошо!

— Я рад, что вам нравится. Это мой любимый уголок Лондона. Я всегда здесь останавливаюсь. Даже не верится, что буквально за углом кипит жизнь, ездят автобусы и такси, снуют люди. Здесь такая тишина!

Они вошли в отель и были встречены полной симпатичной женщиной в строгом костюме. Она тепло поздоровалась с Аланом, улыбнулась Франческе и повернула голову в сторону приоткрытой двери в конце коридора. Как по волшебству, оттуда появился рыжий, словно огонь, мальчишка лет четырнадцати, подхватил все сумки сразу и ринулся вверх по лестнице. Франческа проводила его восхищенно-изумленным взглядом. Женщина в строгом костюме снисходительно усмехнулась.

— Это наш Джои, племянник моего мужа. Силен, как молодой бычок. Тренируется в команде регбистов, здесь наращивает мускулы. Первое время я пыталась запретить ему, ведь он еще подросток, но потом сдалась. Увидите, он даже не запыхается. Мистер Пейн, вас ждут три телеграммы, также звонили мистер Карт-райт насчет книги и мисс Уоллес из Кинлох-Ранноха. Ей перезванивать не надо, она просто уточняла, когда вы прилетите.

— Хорошо, миссис Джонс, большое спасибо. Это мисс Мэллори. Она едет работать в Кинлох-Раннох.

— Очень рада знакомству, мисс Мэллори. Ваша комната на втором этаже, как обычно, мистер Пейн. Комната мисс рядом. Могу подать чай или кофе.

— Нет-нет, не стоит, миссис Джонс. Мы оставим вещи и пойдем прогуляемся. Вы не против, Франческа?

— Что вы, конечно, не против! Оказывается, я очень соскучилась по старушке-Англии.

— Отлично. Мы пообедаем в городе, а ужинать будем здесь. На ваш вкус, миссис Джонс.

— Поняла вас. Постараюсь не подвести.

— Это вам никогда не удавалось.

— О, мистер Пейн, вы так добры ко мне.

— Вовсе нет, я просто справедлив.

Продолжая обмениваться любезностями, они поднимались по лестнице на второй этаж. Через минуту Франческа открыла дверь своей комнаты и восторженно ахнула.

Нет, ей всегда везло с квартирами. Мама содержала их домик в Дублине в идеальной чистоте, украшала его, как могла, и Франческа никогда не считала обстановку в их доме спартанской. Съемные квартиры и общежитие времен учебы в университете тоже не оставили неприятных воспоминаний, там они с подружками разворачивались на всю катушку и украшали жилище по самым немыслимым эскизам. Мадемуазель Галабрю предоставила ей весьма скромные, но уютные апартаменты, а то, что из всей мебели там были только кровать, платяной шкаф и тумбочка — так зачем Франческе больше? Мадам Трюдо тоже считала, что главное в комнате — это кровать, поэтому именно этот предмет мебели занимал большую часть последней жилплощади Франчески.

Комната в отеле “Глобус” мягко и тактично намекала, как не самом деле должен выглядеть дом.

Ноги утопали в мягком пушистом ковре бежевого цвета. У симпатичного камина, выложенного белым известняком и морской галькой, стояло пухлое кресло со скамеечкой для ног. Здесь же, на низеньком стеклянном столике стояли пузатые бутылочки с шерри, мятным ликером и бренди. У окна старинное бюро красного дерева, его украшают крошечные вазочки с анютиными глазками. В углу комнаты огромное трюмо, зрительно увеличивающее пространство, но очень изящное само по себе, перед трюмо пуфик, на котором так и хочется усесться в воздушном пеньюаре, легкой пуховкой махнуть по лицу, коснуться пробочкой от духов висков, груди, мочек ушей.

Кровать тоже была старинной, резной, высокой, под величественным балдахином с амурчиками по углам и специальной скамеечкой, чтобы удобнее было забираться. Кровать здорово напоминала корабль, и Франческе немедленно захотелось спать.

Рыжий Джои небрежно распахнул совершенно неприметную дверцу в стене и ловко отправил туда сумку Франчески — оказывается, платяной шкаф вовсе не обязан бросаться в глаза и напоминать гроб, поставленный торчком.

Франческа осторожно двинулась по часовой стрелке, исследуя чудесную комнату во всех подробностях. Кружевные занавески колыхались на ветру, а плюшевые гардины смирно висели по углам, дожидаясь своего часа. На каминной полочке, вместо пастушков и пастушек с глупыми лицами, резвились и валяли дурака фарфоровые щенки далматина — штук десять в разных позах, все уморительно смешные. Вазочки на бюро при ближайшем рассмотрении оказались пузатыми хрустальными бокалами с изящной гравировкой. Балдахин над кроватью только придавал величественности, а вообще-то занавесями служили легчайшие тюлевые облачка. Обнаружилась и дверь в ванную комнату, очень маленькую, но удобную и оборудованную на удивление современно. На сушилке висели пушистые махровые полотенца, пахло лавандой и фиалками, и Франческа решила принять душ.

Единственное, о чем она забыла, так это о том, что в Англии холодная и горячая вода идут из разных труб, и при смешивании в душе возможны сюрпризы. Но это было уж полной ерундой, девушка счастливо повизжала под холодными струями, попыхтела под горячими, а в результате выскочила из душа свежая и бодрая, словно отсыпалась сутки.

Теперь перед ней встал извечный женский вопрос — что надеть? С одной стороны, они идут гулять. С другой — будут обедать в ресторане. С третьей — нечего мудрить, потому что особого выбора у нее все равно нет.

Она решительно вывернула всю сумку на постель и критически обозрела свои возможности. Они были невелики. В конце концов, отринув драные на коленках джинсы, леггинсы с блестками и мини-юбку со шнурочками, она выбрала широченную шифоновую юбку и белую блузку с рукавами-фонариками. Воротничок-стоечку застегивать не будем, на шею наденем золотую цепочку с капелькой-жемчужиной, в уши тоже жемчужинки, не беда, что они куплены за один франк на Блошином рынке. На ноги удобные, но изящные кожаные сандалии с ремешками, расшитыми пайетками, в руки сумочку-мешочек на тонкой золотой цепочке, из той же ткани, что и юбка, сама сшила из остатков.

Теперь причесать непокорные волосы, пока они еще влажные, внимательно посмотреть на себя в зеркало. Эх, какая жалость, что Франческа совершенно не пользуется косметикой! Сейчас бы она перед трюмо навела красоту! Ладно, ограничимся дезодорантом и остатками любимых духов из самого Парижа. Жаль, что их так мало осталось. Все. Мисс Мэллори готова к выходу в свет.

Алан Пейн побрился, принял душ, причесался и переоделся в рекордно короткие сроки. Он сам не знал, зачем так спешил. Наверняка придется Франческу ждать, ведь невозможно же в природе такое, чтобы женщина собралась быстрее мужчины.

Легкий летний костюм оказался ему великоват, но Алан счел, что при нынешней моде на все мешковатое сойдет и это. Голубая рубашка ему всегда шла, галстук по такой жаре необязателен, в клуб их пустят и так. Как ей объяснить про клуб? Ничего, может быть, обойдется. В конце концов, на нем не висит вывеска, что это клуб, а обслуживающий персонал не из болтливых.

Он некоторое время с сомнением смотрел на свою трость, но потом все же решил не рисковать и взял ее с собой. Запер дверь, некоторое время постоял в задумчивости перед дверью Франчески, но стучать не стал, спустился вниз…

И остолбенел. Франческа Мэллори в чем-то воздушном, лилово-розово-черном и белом расположилась в кресле у стойки и болтала с миссис Джонс, причем уже явно давно. Обычно сдержанная миссис Джонс темпераментно всплескивала руками и о чем-то горячо шептала, а Франческа ахала, округляла глаза и вскрикивала “что вы говорите!” и “не может быть!”.

Смущенный и отчего-то раздосадованный Пейн кашлянул, и обе дамы разом повернулись к нему. Миссис Джонс при этом смутилась, Франческа просияла.

— Я не думал, что вы так быстро соберетесь. Простите, что заставил ждать.

— О, ерунда. Мы с миссис Джонс совсем не скучали.

— Мисс Мэллори прекрасная собеседница, мистер Пейн.

— Верю. Она вообще талант. Почти во всех областях жизни. Пойдемте?

— Идем. Миссис Джонс, до вечера.

— Всего доброго.

Алан Пейн был мрачен, как туча. Что успела наболтать эта миссис Джонс, которую он всегда считал молчальницей? О чем могут говорить две женщины, только что познакомившиеся друг с другом? Разумеется, о том, про что они обе знают. Матери семейств обсуждают своих детей. Девчонки — моду и мальчишек, а миссис Джонс и Франческа — мистера Пейна!

В отеле “Глобус” Пейн останавливался со студенческих лет. Когда уставал от шумных компаний, когда писал диплом, когда работал над статьями. Отлежав в клинике после смерти Дженны, он тоже жил здесь некоторое время, только не узнавал никого. С ним всегда находился врач, и миссис Джонс, посвященная в проблемы своего постояльца, свято хранила тайну. Потом были долгие месяцы в санатории, и только прошедшей весной Пейн вернулся в “Глобус” после очень долгого перерыва. Разумеется, он ничего хозяйке гостиницы не рассказывал, но по его облику и так все было ясно. Худой, небритый, измученный, с отсутствующим взором и бессвязной речью. Как и большинство хозяек гостиниц, миссис Джонс разбиралась в людях и жизненных обстоятельствах. Наверняка сделала выводы и поделилась ими с милейшей мисс Мэллори.

Франческа подергала Пейна за рукав.

— Эй, мистер! Вы так несетесь по улице, словно за нами погоня.

— Простите. Я задумался.

— Бывает. Честно говоря, я рассчитывала, что вы будете моим гидом. Я основательно подзабыла столицу нашей родины. Тауэр узнаю, Биг-Бен отличу, но дальше — тьма. Вы же историк?

Стоп! Откуда она это узнала?! Он ни слова ей про это не говорил. Мадам Трюдо тоже не могла сказать. Значит, миссис Джонс. Он сам не ожидал, что его голос прозвучит так зло.

— И что еще вам обо мне успели наговорить?!

Франческа прищурилась и склонила голову набок. В карих глазах заплясали золотые искорки азарта.

— А я не знала, что вы такой скрытный! Что ж, отчасти я могу вас понять. Такое не рассказывают.

У Алана Пейна потемнело в глазах, и он возблагодарил небо за то, что взял трость.

— Так что же?

— Теперь мне все известно. Вы уклонились от налогов на сумму в миллион фунтов стерлингов, попросили помощи у бабушки, но она отказала. Тогда, в припадке ярости, вы пришили бедную старушку…

— Что вы несете?!

— … и теперь Британией правит самозванка, двойник вашей бабушки, Елизаветы Второй. У вас восемь внебрачных детей, старшему девяносто два, он живет в Марокко, где вы никогда не бывали…

— Я был в Марокко… Ой, Господи!

— …Потому что вам запрещала бабушка, но теперь сын решил отомстить вам за позор своей матери, и вы вынуждены скрываться под неброской фамилией Пейн! Кроме того, вы изменили внешность. На самом деле вы невысокий пухлый белокурый брюнет с маленькими выразительными глазками навыкате. Уф! Вполне естественно, что вы все это скрывали от меня.

Алан смотрел на невозмутимую Франческу и не мог произнести ни слова от ярости, облегчения и смеха, клокочущего в груди.

— Ты… ты… Ты меня разыграла!

— О! Ты догадался? Как мило.

— Что ты тут несла!

— А ты что выдал? “Что вам там наговорили про меня!” Только нам и дел, что говорить про тебя. Миссис Джонс рассказывала, как ограбили соседний дом, только и всего. Она натерпелась страху, ей надо было выговориться, а ты возомнил… кстати, мы все-таки на “ты” или на “вы”?

— Пошли в бар, выпьем на брудершафт. У меня сильное нервное потрясение.

— Пошли. Если хочешь знать, миссис Джонс тебя страшно уважает. Единственное, что она про тебя мне рассказала, так это то, что ты профессор истории и вообще светило. Мне даже обидно стало, что ж ты мне этого сам не сказал? Неужели я так перевоплотилась в дурочку-служанку?

— Глупости. Просто не было случая. Мы с тобой все время встречались в экстремальных ситуациях. Глупо же стоять под льющейся водой и кричать “Между прочим, я светило и профессор истории”.

Они расхохотались одновременно, а потом Алан вспомнил, что она наговорила ему, и захохотал еще громче, и Франческа вторила, а люди с улыбками на лицах провожали их взглядами.

В маленьком баре они пили “Бейлис” на брудершафт, а потом поцеловались сладкими от ликера губами и снова начали хихикать, словно школьники. Странно, но смущения они не испытывали. Как будто знали друг друга тысячу лет.

В маленьком кафе ели жареную рыбу с картошкой, кресс-салат и помидоры, пирог с печенью, мясной пудинг. Запивали темным пивом, правда, Франческе оно не понравилось. Потом бродили по улицам и улочкам, рассматривали фасады старинных домов, и Алан рассказывал, рассказывал, рассказывал. Он знал про каждый дом, это Франческу удивило и восхитило, а рассказчиком оказался отменным.

— Ты когда-нибудь читал лекции?

— Нет. Редко.

— Жаль. На тебя собирались бы аншлаги.

— Я не люблю, когда много людей.

— Зато ты так рассказываешь! Я заслушалась, но уже хочу есть.

Ели мороженое в летнем кафе, запивали вишневым соком, и Алан опять сравнивал ее губы с вишнями, только это больше не казалось ему пошлым. Потом опять бродили, неожиданно вышли к Темзе, и Франческа завизжала от восторга, увидев величественных лебедей, плывущих по древней реке. Алан с улыбкой смотрел на нее, а потом негромко произнес:

— И Лондону стоять, покуда лебедь белый на Темзе вьет гнездо и пестует детей. Древнее пророчество. Если завтра не проспишь, пойдем смотреть, как их ловят.

Франческа испуганно повернулась к нему.

— Зачем ловят? Они такие красивые!

— Не волнуйся, их просто пересчитывают. Надевают на лапы кольца с номером, лебедят взвешивают и измеряют. Довольно забавное зрелище.

— Почему?

— Потому что взрослый лебедь-самец защищает свою семью и не боится даже людей в форме. Я много раз видел, как он удирали от разъяренного отца семейства, а они за ними гнался и шипел. А одна мамаша сбросила в воду ротвейлера. Лебединая мамаша, я имею в виду.

Франческа развеселилась.

— Хочу посмотреть на это. Не просплю ни за что. Куда теперь?

— В Тауэр?

— Ох. Там толпы туристов и противные гиды. “Посмотрите налево, здесь казнили Анну Болейн. Посмотрите направо, здесь придушили принца Эдуарда”.

— А я тебе расскажу про другой Тауэр. И про Анну Болейн. И про ее мужа Генриха. Там ведь все было не так уж просто.

Она не сомневалась. Она шла за Аланом и слушала, раскрыв рот. Отступали в тень ларьки с сувенирами, растворялись в солнечном свете назойливые туристы, и гулкие шаги по камням Тауэра складывались в простую и грозную мелодию.

Сшибались грудью закованные в железо кони и люди, грызли друг друга, рубили сплеча, и катилась окровавленная голова с еще сражающегося тела, а потом страшный заросший великан сдирал с мертвой головы корону и провозглашал начало новой династии.

Рыжая гибкая женщина со змеиными глазами плела интриги, направо и налево даря себя любовникам, страстно мечтая о короне. И вот ее, в рубище, босую, волокут к темной и скользкой от крови колоде, а она кричит, надрываясь от безумного смеха: “Скажите жирному борову, что я его любила!”. И стоит возле узкого окна с бокалом вина в руке Генрих Восьмой, рыжебородый сластолюбец, интриган и затейник, несколько раз менявший жен, религию и убеждения, умерший от дурной болезни в собственной постели, проклятый и ненавидимый всеми.

Череда королей и королев, принцев и воинов, священников и архиепископов, простолюдинов и аристократов темными тенями скользила перед зачарованной Франческой, и она жадно слушала, не веря своим ушам. Неужели это все та же история ее собственной страны, которую она учила в школе? Скорее уж бесконечный любовно-рыцарский роман, сдобренный золотом, кровью, подвигами и предательствами.

Голос Пейна слегка охрип, но речь лилась свободно и живо. Он разрумянился, глаза горели. Вот что ты любишь больше всего на свете, вдруг подумала Франческа. Здесь ты не болен, силен и могуч. Здесь ты царь и бог. Никто не обидит тебя, не причинит боли. Здесь ты можешь все.

— …У нас очень жестокая история, Франческа. Настолько жестокая, что мы стараемся не вспоминать о ней лишний раз. Мы с охотой клеймим Чингисхана и русского царя Ивана Грозного, забывая о том, что первый был великим воином и завоевал полмира, убивая только в бою, а второй молился поименно за всех убитых им людей. Между тем в просвещенной Британии до восемнадцатого века практиковали пытки, до девятнадцатого — колесование, а в двадцатом — виселицу. Во время восстания Монмута в семнадцатом веке королевский судья Джеффрис распорядился по всей дороге от Ярмута до Лондона установить чаны с кипящим маслом — в них бросали мятежников.

— Брр, какой ужас! Я не знала про это. В книгах пишут — восстание было подавлено, и все.

— Вот именно! А что творилось во времена Елизаветы? Марии? Ричарда Львиное Сердце? Кромвеля? Как вырезали горных пиктов? Целыми семьями, не щадя грудных младенцев и беременных женщин.

— Алан, а хорошее? Хорошее в истории было?

Алан Пейн грустно улыбнулся.

— Конечно. Были великие битвы и великие открытия. Был великий Бард. Великая поэзия. Неплохая живопись. Был, наконец, Оскар Уайльд.

— Ага, но у него была нетрадиционная…

— Фу, мисс Мэллори, стыдитесь! Это совершенно не имеет отношения к тому, что он бессмертен.

— “Любимых убивают все…”

— Ты знаешь ее?

— Конечно! Баллада Редингской тюрьмы. Самое горькое стихотворение о любви. Фу, Алан, нагнал тоски! Пошли гулять по городу.

И они смешались с толпой лондонцев и туристов, дали увлечь себя в круговерть старинных улочек, ослепить себя огнями маленьких театров и ресторанчиков, пабов и художественных салонов, дискотек и ночных клубов. И душная, пряная ночь распростерлась над Лондоном, отразилась желтой головкой сыра в масляной воде Темзы, скрыла до утра мусор и отбросы набережной Вест-Энда.