Проклятие Неферет

19 апреля, 1893 год Личный Дневник Эмили Вейлор

Я пишу, и мои руки дрожат.

Я должна успокоиться! Должна точно описать все случившееся. Если я подробно напишу об этом, то когда мой разум успокоится, станет более рациональным, я смогу вернуться к событиям последних дней и заново прожить каждый миг чудесного открытия, и не потому, что думаю, что сошла с ума! Нет, вовсе нет! У моего желания записывать свои воспоминания есть другой, более радостный повод. Я нашла путь к новому будущему! Или, вернее, он нашел меня! Знаю, когда-нибудь мне захочется тщательно проанализировать эти события, накрывшие меня волной удивления и радости. И признаюсь, возможно, это даже любовь! Когда-нибудь, когда мои собственные дети станут взрослыми, — да, я действительно собираюсь выбрать путь жены и матери — я смогу это перечитать и рассказать им историю моего романа с их любимым отцом и о том, как он спас меня от плена и страха.

Артур Симптон заполнил моё сердце и разум. Заполнил настолько, что даже мое отвращение к ненавистному отцу не может лишить меня радости от того, что я нашла свой путь. Нашла способ быть свободной от рабской зависимости от отца и Дома Вейлоров.

Но я забегаю вперед. Я должна вернуться назад и рассказать, как кусочки мозаики сложились в прекрасную сцену, ставшую кульминацией той ночи. О, счастливой, прекрасной ночи!

* * *

Днем я вернулась от Камиллы. Отец ждал меня в маминой гостиной.

―Эмили, я хочу с тобой поговорить! ― заорал он, когда я попыталась взбежать по лестнице, чтобы укрыться в своей спальне на третьем этаже.

Мои руки задрожали, и я почувствовала, что мне плохо, но тем не менее пошла к нему. Я вошла в гостиную и встала перед ним, прижав руки, сжатые в кулаки, по бокам, выражение моего лица было спокойным и непоколебимым. Я знала, что важнее всего: отец не должен почувствовать глубину моего страха и отвращения к нему. Ему нужна была покорная дочь. Я снова решила позволить ему поверить, что у него есть то, что он хочет. Я подразумевала, что с этого момента начнется мой первый шаг к свободе. Отец не хотел, чтобы я общалась со своими старыми друзьями, поэтому я капитулирую и подожду, и, становясь все более и более уверенным в том, что я покорно выполняю его требования, он перестанет обращать на меня внимание. Тогда я стану планировать и осуществлять свой возможный побег.

―Отец, я больше не стану видеться с Камиллой, ― сказала я, подражая нежным, мягким маминым интонациям. ― Если тебе это неприятно.

Он отмахнулся от моих слов резким пренебрежительным жестом.

―Эта девушка — не наша забота. Если ты настаиваешь, можешь видеться с ней здесь, так же, как твоя мать, принимавшая частные визиты. Нам нужно обсудить более важные вопросы. ― Он указал на диван и велел: ― Садись! ― Потом он приказал принести чай и бренди.

― Бренди в такой час? ― я в ту же минуту пожалела, что сказала это. Какая же я дура! Я должна научиться контролировать свои слова, свое выражение лица, свое поведение.

― Как ты смеешь меня спрашивать? ― он заговорил только после того, как горничная вышла из комнаты. Он не повышал голоса, но от опасности его тихого гнева по моей коже пробежала дрожь.

― Нет! Я просто спросила о времени. Сейчас только три часа Не так ли, отец? Я думала, что бренди — вечерний напиток.

Его плечи расслабились, он усмехнулся и сделал глоток из широкого хрустального бокала.

―Ах, я забыл, ты еще так молода, и тебе так много предстоит узнать. Эмили, бренди — мужской напиток, который настоящие мужчины пьют, когда им будет угодно. Тебе нужно понимать, что женщины должны вести себя определенным образом — так, как диктует общество. Это потому, что вы — слабый пол, и должны быть защищены традицией и теми, кто умнее и практичнее. Что до меня? Я человек, который никогда не был рабом общественных условностей. ― Он сделал еще один глоток из бокала и снова наполнил его, а затем продолжил. ― И это подводит меня к моей точке зрения. Общественные условности диктуют нам провести, по крайней мере, шесть месяцев в трауре по твоей матери, и этот срок для нас почти завершился. Если кто-то спросит нас, я скажу в лицо Всемирной Колумбовской выставке и общественным условностям: идите вы к черту!

Я непонимающе уставилась на него.

Отец громко рассмеялся.

―Ты выглядишь в точности как твоя мать, когда я в первый раз ее поцеловал. Это было в первый вечер, когда мы встретились. Тогда я тоже пошел против общественных условностей!

― Прости, отец. Я не понимаю.

― С сегодняшнего дня я прекращаю наш траур. ― Когда я тихо ахнула, он молча махнул рукой, словно стирая сажу с окна. ― О-о, некоторые будут шокированы, но большинство поймет, что открытие Всемирной Колумбовской выставке является чрезвычайной ситуацией. Президент банка, управляющего средствами выставочного комитета должен вернуться в общество. Продолжить жить, как раньше. Отделиться от нашего сообщества и мира, который присоединился к нам, означает просто не придерживаться современного мышления. И Чикаго превратится в современный город! ― Он постучал кулаком по столу. ― Теперь ты понимаешь?

― Мне очень жаль, отец. Нет. Тебе придется объяснить мне ещё раз, ― искренне сказала я.

Он, казалось, был доволен моим признанием.

―Ты, конечно, ничего не могла понять. Мне нужно так много тебе объяснить. ― Он наклонился и неловко потрепал мои руки, сжавшиеся на моих коленях. Слишком долго его горячая, тяжелая рука сжимала мои, пока его взгляд прожигал меня. ― К счастью, я готов тебе помочь. Знаешь, не все отцы станут это делать.

― Да, отец, ― повторила я свой заученный ответ, и попыталась успокоить безумное биение моего сердца. ― Могу я налить тебе еще бренди?

Он отпустил мою руку и кивнул.

―Да, конечно. Вот видишь, ты можешь учиться!

Я сосредоточилась на том, чтобы не пролить бренди, но мои руки дрожали, и хрустальный графин звякнул о край его бокала, из-за чего жидкость янтарного цвета чуть было не вылилась. Я быстро поставила бутылку на стол.

―Извини, отец. Я такая неловкая.

―Неважно! Уверенность приобретается с практикой. ― Он сел на бархатный диван, потягивая свой напиток и изучая меня. ― Я точно знаю, что тебе нужно. Я читал об этом только сегодня утром в " Трибюн». Кажется, растет количество случаев женской истерии, и совершенно очевидно, что ты страдаешь этой болезнью.

Прежде, чем я успела сформулировать свой протест, который бы не разозлил его, он встал и пошел, слегка покачиваясь, к маминому маленькому шведскому столику, стоявшему у стены, и налил из графина красного вина, которое я, как раз в то утро, тайком разбавила. Он принес хрустальный бокал и небрежно сунул его мне в руки, сказав:

― Пей. В статье, написанной известным доктором Вайнштейном, говорится, что один или два стакана в день, должны служить средством для женщин от «истерии».

Я хотела сказать ему, что я не была истеричкой, — что я была одинока, растеряна и напугана и, да, я сердилась! Вместо этого я сделала глоток вина, контролируя выражение своего лица, и спокойно кивнула, повторив, словно попугай свой ответ:

―Хорошо, отец.

― Видишь, так лучше. Больше никаких глупо дрожащих рук, ― он сказал это так, словно совершил чудо исцеления.

Я пила разбавленное вино и, наблюдая за ним, самодовольно посмеивавшимся, представляла себе, как выплесну вино в его порозовевшее лицо и убегу из комнаты, из дома, и из жизни, к которой он пытался меня подтолкнуть.

Его следующие слова остановили мою разгулявшуюся фантазию.

― Через два дня, вечер в среду, ровно в восемь часов, станет сигналом о начале возрождения дома Вейлоров. Я уже разослал приглашения и получили подтверждения, что все будут присутствовать.

Я почувствовала, что моя голова сейчас взорвется.

― Присутствовать? Возрождение дома?

―Да, да, ты должна обратить особое внимание, Эмили. Это конечно, не полноценный ужин. Такого не будет до субботы. В среду мы начнем с близкого круга. Только несколько близких друзей-мужчин, заинтересованных в банке и инвестициях во Всемирную Колумбовскую выставку: Бернхэм, Элкотт, Олмстед, Пуллман и Симптон. Я пригласил на легкий ужин пять человек. Это отличный способ, чтобы плавно ввести тебя в твою новую роль в обществе, и, на самом деле, очень скромно по стандартам твоей матери.

―Через два дня? В эту среду? ― Я старалась держаться спокойно.

― Конечно! Мы потратили слишком много времени, и уже оторвались от водоворота окружающих нас событий. Выставка откроется через две недели. Дом Вейлоров должен стать осью в центре колеса нового Чикаго!

― Но-но я понятия не имею, как …

― О, это не так уж трудно. И ты женщина, хотя и молодая. Рестораны и развлечения — для женщин это естественно, а особенно для тебя.

Мое лицо запылало.

― Особенно для меня?

― Конечно. Ты так похожа на свою мать.

― Что прикажешь подать? Надеть? Как же я…

― Посоветуйся с поваром. Это же не полный обед. Я уже говорил тебе, что мне удалось отложить это до субботы. Трех блюд для среды будет достаточно, но убедись, что у нас есть лучшие французские вина, а также пусть принесут из погреба портвейн, и отправь Карсона купить еще моих сигар. Пуллман имеет особое пристрастие к моим сигарам, хотя он предпочитает курить мои, чем купить собственные! Ха! Миллионер-скупердяй! ― Он допил свой бренди и хлопнул себя мясистыми ладонями по бедрам. ― Ох, и о том, что тебе следует надеть. Ты — хозяйка дома Вейлоров, и имеешь доступ к гардеробу своей матери. Найди ему хорошее применение. ― Он поднял свое громоздкое тело с дивана, и, выходя из комнаты, добавил: ― Надень одно из платьев Алисы из изумрудно-зеленого бархата. Это подчеркнет твои глаза.

* * *

Мне бы хотелось снова вернуться в тот день и успокоить себя объяснением, что все случившиеся события были недостающими кусочками в завершенной картине моей будущей жизни. Мне не стоит быть такой напуганной и сбитой с толку. Все будет хорошо — все будет намного лучше, чем просто хорошо.

Но в тот вечер я не подозревала, что это незначительное возвращение в общество сразу и полностью изменит мою жизнь — я просто терялась в своем страхе и одиночестве.

Два дня для меня прошли как в тумане. Мы с поваром планировали приготовить суп из омара со сливками, жареные утиные грудки со спаржей, которую в начале сезона было очень трудно найти, и на десерт замороженные ванильные пирожные — отец их очень любил.

Мэри принесла мне мамину коллекцию платьев из изумрудно-зеленого бархата. Их было более дюжины. Она положила их на мою кровать, словно зеленый водопад из ткани. Я выбрала самое консервативное из них — скромное вечернее платье без всяких украшений, за исключением лифа и рукавов, расшитых жемчугом. Мэри неодобрительно пробормотала, что платье с золотой отделкой смотрелось бы более впечатляюще. Я проигнорировала ее и настояла на своем выборе, так что ей пришлось согласиться.

Затем обнаружились различия. Я ниже, чем мама, но ненамного, а моя талия тоньше. Однако грудь у меня больше, и, когда Мэри наконец помогла мне надеть платье, и я встала перед своим зеркалом в полный рост, Мэри сразу же начала кудахтать и суетиться, распарывая швы, пытаясь вместить мое тело.

― Все ее платья придется переделывать, все, ― сказала Мэри с полным ртом булавок.

― Я не хочу носить мамины платья, ― услышала я собственные слова, и это было правдой.

― А почему бы и нет? Они прекрасны, а вы с ней так похожи, так что на вас они будут выглядеть также красиво. Многие даже лучше, чем это. ― Она заколебалась, задумавшись, а потом, посмотрев на мою грудь и туго натянувшуюся на ней ткань, добавила: ― Конечно, в том виде, как есть, они не подходят, но я могу найти кружева или шелк, чтобы добавить здесь вот здесь.

Пока она закалывала булавками и шила, я перевела взгляд с зеркала на свое платье, небрежно скомканное и валявшееся на моей кровати. Оно было кремового цвета, с кружевами и алыми розовыми бутонами, и так же сильно отличалось от прекрасных маминых бархатных платьев, как коричневая льняная униформа Мэри от туалетов леди Астор.

Да, конечно, и тогда и сейчас я знала, что должна была быть в восторге от потрясающего пополнения моего гардероба. Мама была одной из одевавшихся лучше всех женщин Чикаго. Но когда мой взгляд вернулся обратно к зеркалу, смотревшая на меня девушка в мамином платье показалась мне чужой, и я — Эмили — как будто совершенно потерялась где-то в ее незнакомом отражении.

Когда я не разговаривала с поваром или стояла во время перешивания платьев или пыталась вспомнить нескончаемые подробности мероприятий, к которым мама, казалось, не прилагала вообще никаких усилий, я молча бродила по нашему огромному особняку, стараясь избегать отца и ни к кому не обращаться. Странно, я не думала, как огромен наш дом, пока мама наполняла его своим присутствием. Но когда ее не стало, он превратился в огромную клетку, заполненную всеми прекрасные вещами, которые коллекционировала эта женщина, включая ее единственного живого ребенка.

Живого ребенка? До вечера этой среды, я начала верить, что я перестала жить, а существовала просто как оболочка, ожидающая, когда мое тело поймает меня саму и поймет, что я уже мертва.

Чудесным образом Артур Симптон вернул меня к жизни!

***

― Ваш отец, внимательный человек, ― говорила Мэри. ― Мне согревает сердце то, что он делает, как он с заботой и вниманием относится к вам.

Я ничего не сказала. А что я могла ей сказать? Что она легко смотрит своими глазами на меня, и на отца. Конечно, он казался осторожным и внимательным по отношению ко мне и ко всему внешнему миру — она никогда не видела его горящего взгляда или чувствовала невыносимый жар его руки!

Когда моя прическа была сделана, Мэри отступила. Я встала с кресла и подошла к своему зеркалу в полный рост. Я никогда не забуду, что, впервые увидела себя как вполне взрослую женщину. Мои щеки раскраснелись от вина, это мне далось легко, поскольку моя кожа настолько красива и прекрасна, как у моей матери. Платье подошло мне, как будто оно всегда было моим. Оно было точного цвета наших глаз.

Я смотрела и безнадежно думала, я — копия матери… в тот же самый момент Мэри прошептала:

―Вы так похожи на нее. Я как будто вижу ее призрак, ― сказала она и перекрестилась.

Раздался стук в дверь моей гардеробной и голос Карсона объявил,

― Мисс Вейлор, ваш отец передает, что джентльмены уже начали прибывать.

― Хорошо. Все в порядке. Я спущусь через минуту. Хотя я не сдвинулась с места. Я не думала, что я смогла бы ступить и шагу, но Мэри нежно сжала мою руку и сказала:

―Теперь я понимаю, что выразилась глупо. Я увидела не призрак вашей матери, я увидела вас. Вы — прелестная девочка, которая напоминает мне ее. Я зажгу свечу, для вас сегодня вечером, и попрошу ее дух присматривать за вами и придавать вам силы. ― Затем она открыла мне дверь, и мне ничего не оставалось, как покинуть комнату, и оставить позади свое детство.

Путь от моей спальни и личной комнаты, которая началась как просторная детская и никогда не использовалась, был долгим, но казалось, что мне потребовался только момент, чтобы дойти до лестницы, ведущей на первый этаж, в фойе. Там я остановилась. Грубые мужские голоса, которые я услышала, казались странными и неуместными в доме, который был так тих в течение нескольких месяцев.

―Ах, это ты, Эмили. Отец закрыл собой дверь и сделал несколько шагов, присоединяясь ко мне на лестничной площадке. Формально, он поклонился и потом, как я видела это несколько раз, протянул свою руку для меня, как это он делал для матери, чтобы я взяла её. Я автоматически сделала это и прошла оставшуюся часть лестницы вместе с ним. Я чувствовала на себе его взгляд. ― Ты как изображение на картинке, моя дорогая. Я посмотрела на него, удивившись, услышав знакомый комплимент, который он говорил матери так много раз.

Я ненавидела то, как он смотрел на меня. Даже после того, когда вечер принес мне радость, ненависть все еще была свежей в моей памяти. Он изучал меня. Наверное так он изучает отбивные за ужином.

Я все еще задаюсь вопросом, заметил ли какой-либо из ждущих мужчин тем вечером ужасный пристальный взгляд отца, и мне становится плохо от одной мысли об этом.

Его взгляд покинул меня, и он приветливо улыбнулся мужчинам, стоявшим ниже нас.

― Ты видишь, Симптон. Беспокоиться не о чем вообще. Эмили появляется вовремя, как дождь — прямо как дождь.

Я посмотрела вниз, ожидая увидеть седоватого мужчину со слезящимися глазами, густыми моржовыми усами, и грудью колесом, но я встретилась с ясным голубоглазым взглядом лихо красивого молодого человека, который добродушно улыбался мне.

― Артур! ― Его имя соскочило с моих уст, прежде чем я смогла управлять своими словами.

Его блестящие голубые глаза сощурились в уголках, когда он улыбнулся, но прежде, чем он смог ответить, отец вмешался грубо.

― Эмили, не будет никакого панибратства сегодня вечером, особенно когда Симптон здесь помогает своему отцу.

Я почувствовала, как мое лицо вспыхнуло от ярости.

― Мистер Вейлор, я уверен, что лишь удивление заставило вашу дочь говорить по-дружески. Я, увы, не такой человек, как мой отец, ― пошутил он, надувая свои щеки и раздувая грудь, чтобы подражать обхвату своего отца. ― Или по крайней мере пока!

Человек, которого я легко признала, мистер Пуллман, похлопал Артура по спине и сердечно засмеялся.

― У вашего отца действительно есть любовь к хорошей еде. Но можно сказать, что я виновен в том же самом. ― Он погладил свой внушительный живот.

Карсон принял решение, и затем ступил с арочного дверного проема и сказал:

― Обед подан, мисс Вейлор.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что Карсон, собственно говоря, подал мне знак. Я сглотнула от сухости в горле и сказала:

― Господа, для нас будет честью если ваша компания последует за мной в столовую, для нашего скромного пиршества. ― Отец одобрительно кивнул мне, и мы пошли в столовую, я не могла остановиться и постоянно оглядывалась назад через плечо, чтобы еще раз взглянуть на Артура Симптона.

И я наткнулась на впечатляющий живот мистера Пуллмана.

― Алиса, смотри куда ты идешь! ― отрезал отец.

Когда он заговорил, я уже собиралась извиниться перед мистером Пуллменом, таким образом, я увидела лицо пожилого человека, и поняла, что он заметил то, что мой отец только что назвал меня именем моей мертвой матери. Его беспокойство было ощутимо.

― О, Барретт, не переживайте об этом! Ваша прекрасная и талантливая дочь может натыкаться на меня по своему желанию, когда захочет. ― Дорогой человек поместил свою руку на плечо отца, мягко ведя его передо мной, все время вовлекая его в беседу и ведя его в столовую так, чтобы я смогла сделать паузу и взять себя в руки.

― Ну, давайте обсуждать мою идею, которая касается добавления электрического освещения на Центральной Станции. Я считаю, что ночной трафик, который будет сгенерирован в колумбийской экспозиции, оправдывает расходы, которые мы можем более чем компенсировать в дополнительной продаже проездных билетов. Вы знаете, я держу контрольный пакет акций станции. Я буду готов…

Голос мистера Пуллмана затих, когда он и отец зашли в столовую. Я стояла, как вкопанная, как камень, выражение: Алиса, смотри, куда ты идешь! звучало со всех сторон.

― Могу я сопроводить вас на ужин, Мисс Вейлор?

Я посмотрела в добрые, голубые глаза Артура Симптона.

― Д-да, пожалуйста, сэр, ― ответила я.

Он предложил руку, и я положила свою руку на его. В отличие от моего отца, предплечье Артура было опрятным, и не было темных выпирающих волос из-под его манжетой рубашки. И он был так восхитительно высок!

― Не волнуйтесь, ― прошептал он, когда мы вели остальные небольшие группы в столовую. ― Никто, кроме Пуллмана, и меня не услышали, что он назвал вас Алисой.

Мой пристальный взгляд метнулся к нему.

― Понятно, что это было ошибкой, ― продолжал он, говоря быстро и тихо, чтобы слышала только я. ― Но я знаю, что это, должно быть болезненно для вас.

Для меня было трудно, что-либо сказать ему, поэтому я только кивнула.

― Тогда я попытаюсь отвлечь вас от этого.

Случилась поразительная вещь — Артур устроился рядом со мной на ужине! Я сидела, конечно, справа от отца, но на этот раз его внимание не было обращено ко мне, мистер Пуллман сидел слева от него, а мистер Бернэм, сидел рядом с мистером Пуллманом. Когда их обсуждение отвернулось от электроэнергии на Центральной Станции для освещения пространства экспозиций, архитектор, мистер Фредерик Лав Олмстед, вступил в разговор, с наибольшей страстью. Большую часть времени Артур оставался вне разговора. Сначала мужчины шутили, что его отец мучился от подагры, засмеявшись, он согласился, а потом, когда все вернулись к разговору, Артур обратил свое внимание на меня.

Никто не обращал на это внимания, даже отец, по крайней мере, не после того, как я призвала в пятый раз нашего слугу, чтобы тот открыл бутылку нашего доброго Каберне и щедро налил его всем, хотя отец и послал мне острый взгляд, когда я засмеялась один раз над шуткой Артура. Я училась быстро, сдерживать свой смех, и вместо этого улыбалась, застенчиво опуская глаза на свою тарелку.

Я делала вид, что не смотрю на него. Хотя хотела, посмотреть в его красивые голубые глаза и увидеть блеск и доброту, с которой он наблюдал за мной.

Но я не хочу, чтобы отец это увидел, и я не хочу чтобы, мистер Элкотт это увидел.

У пристального взгляда мистера Элкотта не было такой интенсивности как моего отца, но я действительно видела, что он наблюдал за мной той ночью. Это напомнило мне, что миссис Элкотт, так же как и Камилла, ожидали, что Артур Симптон был близок к объявлению о серьезных отношениях с их дочерью, хотя в полной честности я признаю, что тогда я не нуждалась в напоминании.

Поскольку я пишу это, я действительно чувствую печаль, или возможно искренне жалею, бедную Камиллу. Но она не должна была вводить себя в заблуждение. Правда — правдой. Той ночью я никого не отбивала у нее, того, кого она не попыталась отбить у меня.

Я также не брала нечего, что не было свободно, учитывая это с радостью.

Ужин, которого я боялась, казалось, пролетел быстро. Слишком быстро, лицо отца покраснело, и он нечленораздельно произнес:

― Давайте удалимся в мою библиотеку для бренди и сигар.

Я стояла, когда отец, и другие пять человек мгновенно вскочили на ноги.

― Давайте сначала тост, ― сказал мистер Пуллман. Он поднял свой почти пустой бокал, и остальные последовали его примеру. ― За вас, мисс Эмили Вейлор, за восхитительный ужин. Вы копия вашей матери.

― За Мисс Вейлор! ― произнесли мужчины, поднимая свои бокалы.

Мне не стыдно признаться, что я почувствовала прилив гордости и счастья.

―Благодарю вас, джентльмены. Вы все очень любезны.― Когда они все мне поклонились мне удалось украдкой взглянуть на Артура, тот подмигнул, и я увидела быстро промелькнувшую красивую, белозубую улыбку на его лице.

― Моя дорогая, сегодня ты была словно изображение с картины, ― нечленораздельно произнес отец. ― Прикажи принести бренди и сигары в мой кабинет.

― Спасибо, отец, ― мягко сказала я. ― И я уже послала Джорджа в твой кабинет. Он ждёт вас там с бренди и сигарами.

Он взял мою руку в свою. Его рука была большой и влажной, как это всегда было, и он прижал свои губы к моей руке.

― Сегодня вечером ты преуспела. Я желаю тебе доброй ночи, моя дорогая.

Другие мужчины повторили его пожелания доброй ночи, когда я спешила из комнаты, вытирая тыльную сторону моей руки об свою пышную юбку. Я чувствовала, что пристальный взгляд моего отца жег меня весь мой путь, и я не смела оглянуться назад, даже для одного последнего взгляда на Артура Симптона.

Я направилась к лестнице, намереваясь скрыться у себя в спальне, так что бы уйти из виду отца, который был основательно пьян и, спотыкаясь, направлялся в свой кабинет. Я даже попросила Мэри, без остановки болтавшую о том, какой я имела успех, оставить меня на несколько минут одну, а позже я буду готова позвать ее к себе в комнату, чтобы помочь мне выбраться из маминого платья и переодеться ко сну в свою ночную рубашку.

Я полагаю, сегодня вечером мне казалось, как будто мое тело полностью контролировало мои действия, и мой ум не мог сделать ничего кроме как следовать за ним.

Мои ноги двигались по широкой лестнице, и я тихонько проскользнула вниз холла из задней двери, мои руки подняли юбку маминого платья, и я почти полетела к тихой скамье под ивой, которую я успела сделать личным уголком.

Как только я достигла темной безопасности, мой ум начал рассуждать заново. Отец должен курить и пить с другими мужчинами в течение многих часов, таким образом, было логично, что я могла благополучно скрываться тут в течение большей части ночи. Но я поняла, что оставаться здесь надолго опасно. Что, если в тот момент когда я решу ускользнуть наверх к себе, наткнусь на отца который выйдет из своего кабинета, чтобы проорать имя повара, для того чтобы он принес ему что-нибудь, из того что удовлетворит его жадный аппетит? Нет. Я не рискнула бы. И, конечно, там была Мэри. Она начала бы искать меня, и если бы не нашла меня в моей спальне, то пришла бы сюда, но я не хочу, чтобы даже она узнала о моем убежище.

Однако, я вдохнула глубоко, удовлетворенная прохладным ночным воздухом, и чувствуя комфорт, предоставленный мне тенью скрывавшей меня. Я хотела уделить всего несколько минут для себя несколько минут провести здесь, в моем специальном месте, и подумать об Артуре Симптоне.

Он показал мне такую искреннюю доброту! Я давно так не смеялась, и даже должна была придушить свой смех, который чувствовала до сих пор! Артур Симптон украсил вечер, из пугающего сделав его волшебным.

Я не хотела, чтобы он закончился. И до сих пор не хочу этого.

Я помню, что я не смогла сдержаться. Я встала и, широко раскинув свои руки, начала кружиться, в тени ивы, под ее ветвями и радостно смеялась, пока меня переполнял утомленный, непривычный пик эмоций, и я рухнула на молодую траву, тяжело дыша и убирая с лица, выпавшие из причёски волосы.

― Вы никогда не должны переставать смеяться. Когда вы это делаете, вы становитесь божественно красивой и выглядите подобно богине, сошедшей на землю, искушающей нас своей неприкосновенной красотой.

Я встала на ноги, более взволнованная, чем потрясенная, из-за того, что Артур Симптон раздвинул ветви ивы и шагнул внутрь.

― Мистер Симптон! Я-я не понимаю, разве вы не должны быть…

― Мистер Симптон? ― он перебил меня теплой, заразительной улыбкой. ― Я уверен, что даже ваш отец согласился бы, что здесь мы не должны быть настолько формальны.

Мое сердце колотилось так громко и, мне казалось, заглушило звук мой здравый смысл, который кричал мне, чтобы я сдержала свои слова, улыбку, и быстро вернулась внутрь. Но вместо того, чтобы сделать любую из этих трех разумных вещей, я выболтала:

― Мой отец не будет согласен с тем, что мы с вами вдвоем наедине сейчас находимся в саду, независимо от того как я к вам обращаюсь.

Улыбка Артура немедленно потускнела.

― Я не нравлюсь вашему отцу?

Я покачала головой.

― Нет, нет, ничего подобного — или, по крайней мере, я так не считаю. Просто после смерти матери отец ко всему относится неодобрительно.

― Я уверен, что это всё из-за тогго, что она недавно потерял жену.

― Как и я совсем недавно потеряла свою мать! ― С меня было достаточно здравого смысла, я сжала свои губы в тонкую линию, и остановила свою вспышку радости. Я начала нервничать, и невероятно неуклюжим образом, я подошла к мраморной скамье и села, стараясь, привести в порядок свои волосы, и продолжила: ― Простите меня, мистер Симптон. Я не должна была говорить с вами таким образом.

― Почему бы и нет! Разве мы не можем быть друзьями, Эмили? ― Он последовал за мной к скамье, но не сел около меня.

― Да, ― сказала я мягко, довольная тем, что мои непослушные волосы скрыли мое лицо. ― Я хотела бы, чтобы мы были друзьями.

― Тогда ты должна называть меня Артуром и не стесняться говорить со мной, поскольку ты будешь моим другом, и я должен буду быть уверен, что твой отец не относится неодобрительно ко мне. Я не буду даже говорить ему, что обнаружил тебя в саду.

Мои руки мгновенно замерли и упали с моих волос.

― Пожалуйста, Артур. Если ты мой друг, обещай мне, что ты не скажешь, что ты видел меня, когда я вышла из столовой.

Я думаю, что увидела то, что, возможно, было удивлением в его глубоких голубых глазах, но оно было заменено слишком скоро улыбкой, чтобы уверить меня.

― Эмили, я ничего не скажу сегодня вечером твоему отцу кроме того, какой прекрасной хозяйкой является его дочь.

― Спасибо, Артур.

Затем он присел на скамью рядом со мной. Не близко, но я почувствовала запах сигар, исходящий от него, и чего-то ещё, что было почти сладким. Вспоминая я понимаю, что это было глупо. Как человек мог пахнуть сладостью? Но я знала, достаточно хорошо это понимая, что отсутствие сильного запаха алкоголя и сигар на его дыхании казалось сладким после грязного аромата отца.

― Ты часто пробираешься сюда? ― На его вопрос было легко ответить.

― Да, довольно часто.

― И твой отец, не знает, что ты бываешь здесь?

Я колебалась только момент. Его глаза были так добры, его пристальный взгляд, настолько искренен, и он сказал, что хотел бы быть моим другом. Конечно, я могла довериться ему, но возможно я должна подбирать слова тщательно. Я беспечно пожала плечами и нашла ответ, который был так же правдив, как это было нужно.

― О, отец так занят бизнесом, что он очень редко ходит в саду.

― Но тебе здесь нравится?

Я кивнула.

― Да, конечно. Здесь очень красиво.

― Ночью? Но ведь тут так темно, и ты тут совершенно одна.

― Ну, поскольку ты теперь — мой друг, я чувствую, что могу рассказать тебе тайну, даже при том, что это не подобает настоящим леди. ― Я застенчиво улыбнулась ему.

Артур озорно усмехнулся.

― Так это твоя тайна не подобает настоящим леди или же разговор со мной?

― Я боюсь, что это относится и к тому и к другому. ―Моя застенчивость начала испаряться, и я даже смела кокетливо отвести взгляд.

― Нуу, я заинтригован. Как твой друг, я настаиваю, чтобы ты рассказала мне. ― Он наклонился немного ко мне.

Я посмотрела на него и рассказала всё как есть.

― Мне нравится темнота. Она — мой друг. Она утешает меня.

Его улыбка потускнела, и я боялась, что я действительно рассказала ему слишком много. Но когда он заговорил, его голос не потерял своей милости.

― Бедная Эмили, я могу только представить, как ты нуждалась в утешении за последние месяцы, и, если этот сад утешает тебя, днем или ночью, то я говорю, что это удивительное место!

Я почувствовала порыв облегчения, и радости в его сочувствии.

― Да, ты видишь, это — мое спасение, мой оазис. Закрой глаза и дыши глубоко. И ты забудешь, что это — ночь.

― Ну, хорошо. Я закрою. ― Он закрыл глаза и потянул глубокий вздох. ― Что за, прекрасный аромат? Я не замечал его до сих пор.

― Это — лилии. Они только что начали цвести, ― объяснила я счастливо. ― Нет, не открывай глаза. Теперь послушай. Скажи мне, что ты слышишь.

― Твой голос, который кажется мне столь же сладким как запах лилий.

Его комплимент сделал меня счастливой, но я ругала его с ложной серьезностью.

― Не я, Артур. Слушай тишину и скажи мне, что ты слышишь в ее пределах.

Он не открывал своих закрытых глаз, наклонил свою голову и сказал:

― Вода. Я слышу фонтан.

― Точно! Мне особенно нравится сидеть здесь, под этой ивой. Как будто это — мой собственный мир, где я могу слышать звук воды, текущей в фонтане, и представить, что снова езжу на своем велосипеде около озера, ветер треплет мои волосы, и здесь спокойно, меня никто и ничто не потревожит.

Артур открыл глаза и встретил мой пристальный взгляд.

― Никто? Никто вообще? Даже лучший друг?

Мне показалось, что все мое тело покраснело от стеснения, и я ответила:

― Возможно, теперь я могу вообразить друга, присоединяющегося ко мне, и я действительно помню, как ты любишь ездить на велосипеде.

Он удивил меня, хлопнув себя по лбу.

― Велосипед! Это напоминает мне, как я увидел тебя здесь, в саду. Я ушел, извинившись, пораньше, чтобы вернуться домой, и поговорить с отцом, прежде чем он ляжет в постель. Я в одиночку ехал на велосипеде, возвращаясь домой, когда услышал смех. ― Он помолчал, и в его голос усилился. ― Это был самый прекрасный смех, который я когда-либо слышал в своей жизни. Он, похоже, доносился из сада позади дома. Я увидел, открытую садовую калитку, и пошел на звук твоего голоса.

― Ох. ― Я выдохнула это слово, и счастливо вздохнула, у меня на душе стало еще теплее. И я сказала:

― Я очень рада, что мой смех, привел тебя ко мне.

― Эмили, твой смех не просто привел меня к тебе — он привлек меня к тебе.

― У меня есть другая тайна, которую я могу рассказать тебе, ― услышала я свой голос.

― Тогда это — еще одна тайна, которую я буду скрывать и дорожить ей как своей собственной, ― произнес он.

― Когда я смеялась, я думала о том, как я счастлива, что ты был там на ужине. Я так ужасно нервничала, пока ты сидел рядом со мной. ― Я затаила дыхание, надеясь, что не была, как бы это сказала мать, слишком торопливой в своих признаниях.

― Ну, тогда, я очень, очень рад объявить, что я буду присутствовать в твоем доме на званном обеде в субботу, и что я буду сопровождать прекрасную женщину, с которой я надеюсь, вы также станете верными друзьями.

Мое сердце, уже настолько разбитое и ушибленное, сжалось от его слов. Но я хорошо научилась скрывать свои чувства, так что я сделала заинтересованное выражение лица и сказала мягким голосом, который я использовала при разговоре с отцом:

― Ох, как мило. Я буду рада, увидеть Камиллу снова. Думаю ты уже знаешь, что она и я, подруги.

― Камилла? ― Он выглядел крайне сбитым с толку. И затем я увидела, что его выражение лица пришло к пониманию. ― О, ты имеешь в виду дочь Сэмюэля Элкотта, Камиллу.

― Ну, да, конечно, ― сказала я, но мое оскорбленное сердце стало биться легче.

― Конечно? Почему ты говоришь, конечно?

― Просто я думала, что ты ухаживаешь за ней, ― сказала я, а потом почувствовала, как моему сердцу становится легче и легче после того, как он покачал головой и ответил с сопереживанием:

― Я не знаю, почему ты так подумала.

Я чувствовала себя так, как будто должна была сказать что-то в защиту того, что я знала, это будет большим замешательством для бедной Камиллы, когда она услышит слова Артура.

― Я полагаю, что подумала так из — за того, что миссис Элкотт на это надеется.

Темные брови Артура поднялись вместе с уголками его губ.

― Ну, тогда позволь мне ясно объяснить тебе. Я буду сопровождать свою мать на твоем званном ужине в субботу. Моего отца беспокоит артрит, но мать очень хочет прийти и поддержать тебя на твоём первом вечере. Камилла же — очень хорошая подруга.

― То есть, ты не будешь ухаживать за Камиллой? ― смело спросила я, затаив дыхание.

Затем Артур встал и, улыбаясь, поклонился мне. Голосом, полным тепла и доброты, он объявил:

― Мисс Эмили Вейлор, я могу заверить вас, что это не за Камиллой Элкотт я буду ухаживать. И теперь я должен, неохотно, пожелать вам доброй ночи до субботы.

Он повернулся и оставил меня, затаившую дыхание от счастья и ожидания. Мне показалось, что даже тени вокруг меня отразили мою радость своей красивой, скрывающей мантией темноты.

Но я не провела много времени, упиваясь волшебными событиями ночи. Хотя мое сердце было заполнено Артуром Симптоном и мне хотелось думать только о нашей поразительной беседе и о том, что он фактически оставил меня с обещанием того, что в будущем он будет ухаживать за мной, мой ум думал и о другой, менее романтичной информации, которую Артур только что предоставил мне. Мои руки до сих пор дрожат от радости, когда я вновь читаю эту запись в дневнике связанную со встречей с Артуром и начинаю воображать то, что, может быть, в будущем буду с ним, но я должна не забывать быть очень тихой, когда нахожусь в тени сада.

Я больше никогда не должна привлекать к себе внимание, когда нахожусь в саду.

Ничьё внимание.